Современники будущего

   
Туманность Андромеды… Я до сих пор не могу отделаться от этого образа, вызванного в моем воображении городским планом Ауровиля1 , удивительно похожим на фотографию галактики. Кварталы-секторы, изгибаясь по часовой стрелке, разбегались от центра, словно закрученные космическим вихрем.

Таким я впервые увидела Город Зари много лет назад — году в семидесятом прошлого века — на обложке журнала “Курьер ЮНЕСКО”. Номер был посвящен закладке Ауровиля, строить который съехались люди из разных стран мира. Они были моими современниками и все же повстречаться с ними было для меня тогда почти так же невозможно, как увидеться с героями “Туманности Андромеды” Ивана Ефремова. Поездка в Ауровиль была почти таким же нереальным предприятием, как межзвездное путешествие.

И, со вздохом отложив журнал в сторону, я подумала: “Как жаль, что мне никогда не доведется увидеть ни города, ни тех, кто его строит и в нем живет…”

 

“Убийца” приходит раз в шестьдесят лет

Цунами обрушился на побережье Индийского океана, накануне моего приезда. Я приехала в Ауровиль на следующее утро, ничего не зная о случившемся.

В дороге, да еще в чужой стране, всегда невольно выпадаешь из повседневности. Тем более в Индии, где внимание путешественника сосредоточено на самом процессе передвижения. Во-первых, не так-то просто найти свой поезд. На обещанную платформу он, как правило, не приходит — вот и думай, где его искать. Нет и привычной для нас последовательной нумерации вагонов. Когда на станции отправления поезд подают к платформе, вокзальный чиновник идет вдоль ряда вагонов, пишет мелом номер на каждом и приклеивает рядом распечатанный на компьютере листок с фамилиями пассажиров. Поди разберись… Номера перемешались словно в лототроне, небрежно начертанную тройку чаще всего не отличишь от пятерки, восьмерку от девятки, а фамилии в списке идут не алфавиту…

Отыскать, с какой станции уходит твой автобус дальнего следования — тоже головоломка. Если в агентстве сообщают, что автобус остановится на соседней улице, можешь быть уверенным, что добираться придется минут тридцать—сорок. Такая же неразбериха, как с пространством, и со временем отправления — что поездов, что автобусов. Задержка с отправкой часа на полтора даже и задержкой не считается.

А тут еще неожиданное и непонятное препятствие. В Бангалоре, предпоследнем пункте моего следования через всю Индию в Ауровиль, пропали билеты на автобусы, идущие в Пондичерри, откуда до места моего назначения рукой подать. В Ченнай (бывший Мадрас), соседний с Пондичерри, билетов тоже не было. Кассиры во всех кассах твердили одно: “Все продано”. По случайно увиденным отрывкам телевизионных передач на тамильском языке я догадалась, что произошло какое-то бедствие, но, где и какое именно, понять невозможно. Большинство газет — тоже на тамильском. Можно было бы, конечно, купить на английском, но мне было не до того. Хотелось побыстрее добраться до Ауровиля. Наконец, я сообразила попросить билет на автобус, который направлялся в какой-то далекий город и проезжал мимо Пондичерри. Свободное место тотчас нашлось.

Приехала я в Пондичерри очень рано, в пять утра. Автомобильная трасса шла вдоль береговой линии. По обе стороны от нее тянулись домишки, лавочки, магазинчики, какие-то мастерские — и так на всем протяжении до нужной мне остановки: откуда от шоссе отходила влево асфальтированная дорога, ведущая к Ауровилю, а вправо — узкая улочка тамильской деревушки на берегу океана.

Прежде мне представлялось, что с шоссе я увижу расположенный вдали город. Эдакий “блистающий мир” — купола необычной формы, причудливые здания… Но города не было видно. Как, впрочем, и океана. По узкой улочке меж глиняных домов я направилась туда, откуда доносился рокот волн. На берегу за деревушкой, за пальмовой рощей, по описаниям моих московских друзей, стоит “Дом Татьяны”, где обычно останавливаются приезжие из России.

Пальмовая роща закончилась. Я вышла на песчаный пляж и остановилась в недоумении. Уж слишком много народу оказалось на берегу в столь вроде бы неподходящее для гуляния время. Местные жители — поодиночке и кучками — стояли у воды и молча смотрели на бушующую стихию. “Это что же, — подумала я, — у них такая традиция встречать восход солнца?”

Встречали они его, однако, как-то мрачновато. Я уже знала по опыту, что повсюду в Индии приезжего встречают приветливыми улыбками, расспрашивают, из какой страны приехал, зачем... Никто из стоявших у полосы прибоя даже не посмотрел на меня, все не отрывали глаз от океана. Как я узнала потом, многие из местных жителей надеялись, что волны прибьют к берегу тела погибших накануне. Но были и те, кто пришел поживиться: океан выбрасывал на песок портмоне, фотоаппараты, кинокамеры, очки, шляпы, куртки и прочее в этом же роде…

Дом Татьяны я видела прежде на фотографиях. Одно слово — “райский уголок” в два этажа. Полукруглые стены с длинными окнами — от пола до потолка, крыша, сплетенная из пальмовых листьев. Сплав современной и архаической, и европейской и местной архитектурных традиций… Сейчас “райский уголок” выглядел ужасно. Ограда из легких кустарников повалена, ворота перекривились и тоже почти лежали на земле. Прямо посреди двора, в огромной грязной луже застыла длинная узкая лодка. Рядом плавали миски и кастрюли. Повсюду валялись разбросанные скомканные мокрые одеяла, одежда, рваные тряпки.

Вначале я решила, что весь этот беспорядок вызван приливом. Однако выбитые в доме окна говорили о том, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Дверь, ведущая на кухню и в гостиную, стояла распахнутой. В грязной воде лежал железный сейф: насколько я знала, приезжие оставляли в нем свои документы. Вид поверженного гиганта еще более смутил меня.

Медленно поднявшись на второй этаж по деревянной лестничке, сбитой из палок, я увидела брошенные на полу матрасы. На одном из них спал Дима — сын Татьяны, которого я тоже узнала по фотографиям — светловолосый и светлоглазый парень лет двадцати. Я перевела дух. Хоть одна живая душа нашлась!

Дима первым и рассказал мне, что произошло накануне:

— В то утро я, как и приехавшие гости, спал дольше обычного, потому что нас не разбудил привычный гомон птиц — все они еще вечером снялись со своих гнезд и улетели. Мать накануне уехала в горы и еще не успела вернуться. Проснулся я словно от какого-то толчка и увидел, что вода стремительно заполняет помещение первого этажа. Она доходила уже до колен, когда я бросился к входной двери. Но она отворялась наружу, и мне не удалось ее открыть. Вода уже поднялась выше пояса, и тут я вспомнил, что вторая дверь открывается вовнутрь. С трудом справившись с хлынувшим на меня потоком, я ухватился за лестницу, что вела на второй этаж, и взобрался наверх. К этому моменту вода заполнила гостиную и кухню первого этажа.

К счастью, дом устоял. Татьяна, приступая к строительству, — описала, каким бы ей хотелось видеть будущий дом, и ауровильский архитектор (голландец по происхождению) Корнелис Райнен выполнил проект, учитывая ее пожелания. Полукруглая стена выдержала удар волны без особенных последствий (если не считать нескольких выбитых стекол). Снимок этого дома обошел потом все местные газеты как образец удачного архитектурного решения — прямоугольные глиняные хибарки местных рыбаков в большинстве своем рухнули под напором воды, не дав возможности выбраться наружу тем, кто был внутри.

Я разглядывала глинобитные развалины с площадки второго этажа Татьяниного дома и думала: каким образом русская женщина, никогда до того не жившая на берегу океана, интуитивно выбрала наиболее подходящее для местных условий решение?

— Вам сейчас не стоит селиться на берегу, — посоветовал мне Дима. — По телевидению предупреждали, что ожидается еще одна волна.

Да и ему было не до новых постояльцев. Он ночь не спал, приводя дом в порядок, а дел еще оставалось — выше крыши. Закинув на плечи рюкзак, я двинулась по дороге, ведущей в Ауровиль.

У мужчины, что проезжал мимо на мотоцикле, я спросила, где мне следует зарегистрироваться. Он предложил подвезти меня. Это был житель Ауровиля. Звали его Рольф, и он сказал, что в данный момент координирует действия нескольких групп ауровильцев, которые помогают потерпевшим бедствие местным жителям.

Несмотря на занятость, Рольф по ходу оказал помощь и мне — привез в регистрационный центр. Заплатив за жилье и питание, я оставила рюкзак и поехала с Рольфом…

Первое, что поражает в Ауровиле, — то, что город невидим. Жилые корпуса отдельных кварталов в центральной его части — тех самых поразивших некогда мое воображение кварталов, выстроенных в виде завихряющейся космической спирали, — скрыты в гуще деревьев. Кажется, что просто едешь по дорожкам ботанического сада. Город состоит из сотни различных поселений, разбросанных по территории более в двадцать пять квадратных километров. Каждое поселение — это община, ведущая совместное хозяйство. Общины-поселения носят как правило возвышенные названия — Устремление, Послушничество, Благословение, Вечность… Есть имена попроще: скажем, Ботанический сад или Волны — поселение на берегу, основанное Татьяной, нашей соотечественницей…

Поселение Шрилама стоит в густой роще на берегу океана. Здешняя община пострадала более других, и здесь уже собралась “группа поддержки”, к которой присоединилась и я. Волна цунами (ее мощь можно было представить по тому, что вся трава в саду лежала приглаженная, словно ворс, по которому провели гигантским утюгом) вытащила из домов большинство вещей и разбросала их по садовым полянам.

Мы разыскивали одежду, обувь, одеяла и матрасы, собирали все это в кучи. То, что можно было выстирать и высушить — складывали отдельно и относили к машине. Вещи пролежали на земле всего лишь сутки. Однако, поднимая все еще влажные тяжелые одеяла, я поразилась, сколько среди них успело обосноваться муравьев, огромных, с прозрачным медово-рыжим тельцем. Возмущенные тем, что их потревожили, они суетливо разбегались из своих новых, но уже обжитых и изрядно изгрызенных владений.. Встряхивая одеяла, мы устроили им что-то вроде землетрясения, и наверное, отправляясь на поиски нового места жительства, “потрясенные” муравьи делились впечатлениями о неслыханном бедствии, которое на них обрушилось. Надеюсь, никто из них серьезно не пострадал и муравьи отделались лишь легким испугом.

Часть людей, прибывших на помощь, занялась уборкой в кухне, где готовят пищу на всю общину. Собственно, вся кухня — всего лишь навес, под которым стоят плиты и столы с кастрюлями и посудой. Мы относили туда то, что удалось собрать в саду, что волне не приглянулось и она не уволокла с собой.

Когда с вещами было покончено, мне поручили протирать от липкой грязи книги, бумаги, фотографии. Сначала мне показалось, что это безнадежное дело и всю библиотеку следует сразу отнести на свалку. Но я ошибалась. Стоявшие впритык друг к другу книги почти не пострадали. Влага не проникла внутрь. Да и фотографии оживали, стоило провести по ним чистой тряпкой.

Больше всего мне попадалось фотографий Ауробиндо Гхоша и Мирры Ри-
шар — его сподвижницы. Очистив поверхность снимков от прилипших листьев, я ставила их на самые почетные места на полках. Именно там они стоят почти в каждом ауровильском доме.

И тут самое время сделать небольшое отступление, чтобы рассказать хоть немного о людях, чьи идеи легли в “фундамент” города Ауровиля.

 

Дарвин ХХ века

Аристократически правильные черты лица Ауробиндо, спокойный и уверенный взгляд, небольшая бородка, широко развернутые плечи и непринужденная поза… Его облик чем-то напомнил мне скульптуру египетского писца на картинке в школьном учебнике истории.

Родился Ауробиндо в Калькутте в 1872 году в семье врача и получил европейское воспитание и образование — его с двумя братьями в семилетнем возрасте отправили в Англию. Ауробиндо с блеском окончил Королевский колледж в Кембридже, где специализировался на греческом (который освоил в совершенстве) и латинском языках. Чтобы расширить кругозор и прочитать интересовавшие его работы, он самостоятельно выучил французский и немецкий.

Родную страну и ее культуру Ауробиндо начал изучать лишь после возращения в Индию. Здесь он опять же самостоятельно выучил санскрит, а также несколько современных индийских языков — марати, гуджерати, бенгали, а впоследствии — тамильский, которые давали возможность молодому ученому основательно проштудировать индийскую философию — подготовили почву для будущих его работ: синтеза западной и восточной мысли.

Незаурядные способности молодого человека — он издавал две газеты (одну на английском, другую на бенгальском), продолжал заниматься литературным творчеством — позволили ему очень быстро сделать карьеру. Вскоре он занял пост помощника ректора Национального колледжа в Калькутте. Как многие передовые люди того времени, Ауробиндо вступил в ряды борцов за независимость страны. Более того, стал одним из руководителей этого движения. Наверное, если бы он так и остался политиком, то в конце концов стал бы президентом.

Но жизнь распорядилась иначе. В 1908 году Ауробиндо вместе с группой революционеров-националистов арестовали и заключили в Алипурскую тюрьму, где он провел год. В тюремной камере Ауробиндо продолжил занятия йогой, начатые еще на юге Индии, и испытал, по его словам, мощные духовные переживания, которые прежде приходили лишь “сами собой и с внезапной неожиданностью”.

Год уединенной жизни изменил его отношение к жизни. Он пришел к выводу, что политическая борьба может изменить общество, но люди от этого лучше не станут. Только коренное изменение сознания, трансформация его — способны избавить людей от страдания. Ум — это высший, но еще не высочайший уровень эволюции, которого она способна достигнуть. Только новый эволюционный, сознательно сделанный скачок, приведет человечество к истинному освобождению. Реализация этой возможности и становится целью Шри Ауробиндо.

“Интегральная йога” — так называет он свое учение. И точно так же, как в названии, соединились латинский термин (интегральный — цельный, единый) с санскритским термином (йога — созерцание) — его учение основывалось и на личном опыте и переживаниях, на знании философских взглядов западных ученых, а также на текстах Вед, Упанишад, Бхагавадгиты. Йогу Ауробиндо определяет как “постоянное стремление к самосовершенствованию посредством открытия в человеке скрытых в нем возможностей и соединения личности с универсальным и трансцендентальным сознанием”.

Чтобы избавиться от политического надзора, Ауробиндо уезжает в Пондичерри — французскую колонию в Южной Индии, — где прекращает все публичные выступления, связанные с политикой, и всецело сосредотачивается на практике йоги и работе над своими книгами (его наследие составляет тридцать томов). Его наставник по йоге вскоре после начала занятий заявил, что далее Ауробиндо следует двигаться самому, поскольку “ученик превзошел учителя”, успел усвоить за короткий срок столько, на что у других уходили десятки лет.

Теперь вместо политических соратников Ауробиндо окружали сподвижники, полностью разделяющие его представления об истинной цели и смысле жизни. Число их постоянно увеличивалось и вскоре сам собой организовался ашрам (своего рода монастырская община, которые образуются вокруг того или иного почитаемого наставника). Книги Ауробиндо публикуются не только в Индии, но и за рубежом. Он получает мировую известность.

Следующий (тоже неожиданный для его окружения) шаг Ауробиндо сделал в 1926 году — он ушел в уединение, прекратил личные встречи со своими последователями, оборвал все контакты с внешним миром. Единственная ниточка, которая еще связывает его с учениками — переписка. Ему присылают вопросы, он дает ответы.

С этого момента вся ответственность за руководство ашрамом ложится на плечи соратницы Ауробиндо, француженки Мирры Ришар — яркой и неординарной личности. Он не один раз повторял, что полноту и завершенность его учение приобрело только с появлением этой женщины: “Ее сознание и мое — полностью тождественны…”. Ауробиндо назвал ее Матерью. Так ее именовали прежде и именуют теперь все его последователи.

Странная особенность. Насколько мало изменяется лицо Ауробиндо на фотографиях с его юности до старости, настолько изменчиво лицо Мирры Ришар. Ни одна ее фотография не похожа на предыдущую. Везде она очень разная. На каждой из них — словно бы некая новая ипостась.

Она родилась в Париже в 1878 году. Ее отец был крупным банкиром, выходцем из Турции, а мать происходила из знатной египетской семьи. В четырнадцать лет девочка начала заниматься в студии рисунка и живописи, потом поступила в знаменитую Школу изящных искусств. Ее работы стали выставляться в парижских художественных салонах, она пользовалась известностью. Среди ее друзей — Роден, Моне и многие другие известные художники того времени. Ее знали и как талантливого музыканта и писателя. А также… математика. Но творческая слава не приносит девушке душевного покоя. В 1905 году Мирра уезжает в Алжир и в течение двух с половиной лет изучает оккультизм вместе с русским эмигрантом (некоторые авторы говорят о его польском происхождении) Максом Теоном и его женой. Вернувшись в Париж, она проводит беседы и читает лекции в различных парижских кружках. Когда у нее в руках оказались работы Ауробиндо Гхоша, она отправляется в Пондичерри, чтобы познакомиться с философом. И остается в Индии. С ее появлением число учеников, сплотившихся вокруг Шри Ауробиндо, начинает расти.

Чтобы занять почетное место ближайшего соратника Учителя, в традиционной Индии иностранке, да еще разведенной с мужем и имеющей троих детей, надо было обладать какими-то особыми качествами. Мирра Ришар ими обладала.

После того, как Ауробиндо, “оставил свое тело” в 1950 году, она завершала начатое дело и руководила ашрамом почти пятьдесят лет. За это время он вырос, число последователей насчитывало уже 1800 человек. Из небольшой школы, которую открыла уже она сама, вырос Центр воспитания Шри Ауробиндо. Ауровиль был основан тоже благодаря ее усилиям. Нередко люди (в том числе и из ближайшего ее окружения) удивлялись: зачем она занималась этим проектом, который требовал столько сил, внимания, денег? Вот ее объяснение: “Где-то на земле должно быть место, о котором ни одна нация не вправе будет сказать: “Оно принадлежит мне”, где всякий человек доброй воли, обладающий искренним стремлением, сможет жить свободно, как гражданин мира, и подчиняться лишь одной власти — высшей истине; это место мира, согласия, гармонии…”

Она хотела дать людям возможность прожить и пережить то, о чем писал Ауробиндо. Эволюция, как утверждал основатель “интегральной йоги”, движется вверх: от камня к растению, от растения к животному, от животного к человеку. Однако последний является только переходным существом. С течением времени он должен будет достичь высшего Сознания. И тогда появится новый тип людей, способных жить на земле совершенно по-иному, чем живем мы сейчас. Один из самых ярких пропагандистов учения Ауробиндо — бретонец Сатпрем — дал образную картину такого рода переходного состояния: “Одним прекрасным днем палеозойской эры несколько рыб оказались в высыхающих водных лунках и были поставлены перед Необходимостью научиться иному способу дыхания, перейти от дыхания жабрами к легочному дыханию. Так появились амфибии. Они покинули свой аквариум и обнаружили, что за его пределами не смерть; это был всего лишь новый способ дыхания.

Когда мы разбиваем свой аквариум — не иллюзорно, на вершине сознания, а в самой глубине тела — когда мы проникаем через все слои условностей, мы реально, материально, физиологически переходим к другой… возможности бытия…”.

Ауровиль таким образом становился опытной лабораторией, где выявляются заложенные в человеке ресурсы, его способность “дышать не жабрами, а легкими”.

 

Зареград

На фотографиях, которые я продолжаю перебирать и протирать, запечатлены все исторические моменты Ауровиля. Вот изрядно пожелтевший от времени сни-
мок — пустынное, как аэродром, пространство. На нем высится только бетонный холм с капсулой, похожей на бутон лотоса. Подпись оборотной стороне фотографии: “28 февраля 1968 года — торжественная церемония основания города. На ней присутствовали представители 121 страны и 23 индийских штатов. Юноша и девушка, представляющие каждую страну или штат, положили по горсти земли своей страны в урну в форме лотоса”.

Несмотря на то что Советский Союз на заседании ЮНЕСКО поддержал идею строительства Ауровиля, в прессе об этом не появилось сообщений. Это понятно. Строительство такого города выглядело как вызов идеям социалистического общества. Через двадцать лет наше поколение уже должно было войти в эпоху коммунизма. А тут — явный конкурент да еще столь сомнительного толка! Идеальное сообщество, где нет места гнилой буржуазности, где провозглашается идея свободы, равенства и братства, но опирающееся не на учение основоположников коммунизма, а на учение, которое вообще отрицает победу того или строя, поскольку предполагает новый эволюционный скачок.

Однако на церемонии основания Ауровиля присутствовала русская эмигрант-
ка — актриса чеховского театра Татьяна Петоевская, которая всегда носила на шее ладанку со щепотью земли из России. Так, русская земля все же оказалась в “бутоне”.

В нашей прессе тех лет не было ни одного сообщения об Ауровиле, если не считать той памятной подборки материалов в журнале “Курьер ЮНЕСКО”. Поэтому об Ауровиле слышали немногие. Те, кто практиковал йогу или просто интересовался Индией, следил за выпусками издательства “Восточная литература”, — те-то, конечно, знали. А среди них встречались самые неожиданные фигуры. Помнится, один из таких страннейших йогов — звали его Григорий Игнатьевич — даже сочинил гимн:

Великий вождь, Ауробиндо Гхош!

Ты нас на подвиги зовешь.

Пусть славится на много миль

Ауровиль, Ауровиль!

И рассказывал о строительстве города такие необыкновенные истории, какие и присниться не могли фантасту Ефремову.

Первая большая публикация об Ауровиле — рассказ об уникальном эксперименте — появилась лишь в 1990 году в двух номерах “Комсомольской правды”. В переломное и нелегкое время для российских граждан. На фоне трудностей тех лет рассказ корреспондента выглядел как репортаж из сказочной страны. В газету посыпались письма от желающих уехать туда. Писем набралось несколько мешков. Поток желающих устремился и в посольство Индии. Испуганные таким наплывом посольские чиновники повесили объявление: “Ауровиля не существует!”

Но Ауровиль существовал. И, протирая фотографии в разоренной цунами общине Шрилама, я продолжала пролистывать историю города.

Вот фотографии того, как выглядела местность тридцать пять лет назад. Голая оранжевого цвета земля напоминает марсианскую пустыню. Сходство усугубляют глубокие овраги. По оврагам в сезон муссонов несутся потоки воды, смывая ничем не защищенную почву, расширяя шрамы на теле земли, делая ее еще более непригодной для земледелия. Кажется, что преобразовать этот арридный край просто немыслимо. Каким же могучим воображением должны были обладать люди, которые, приехав сюда, не развернулись и не уехали назад: в ухоженную Швейцарию, вечнозеленую Англию или опрятную Голландию…

Они остались. И селились в палатках, похожих на поднятый на высоких ножках угловатый спальный мешок или космический модуль. В таком коконе можно оставить только самые необходимые вещи и переночевать. На одной из фотографий, снятой, видимо, утром, из “мешка на сваях” выглядывает молодой человек, заросший густой, как у Фиделя Кастро, бородой. Думаю, что вряд ли он, как кубинец-революционер, дал обет не бриться до победы. Скорее всего первопроходцам в Ауровиле было просто не до бритья. Приходилось делать все самим: бурить скважины, чтобы добыть воду, сажать плодовые деревья и кустарники, строить дома.

Первые посадки… Их смыло первым же муссоном. Пришлось высаживать вновь. Наученные горьким опытом, ауровильцы теперь огораживают посадки земляными барьерами, чтобы уберечь от бурных потоков воды.

За эти годы жители Ауровиля высадили два миллиона деревьев. Местность изменилась до неузнаваемости. И, задержавшись взглядом на фотографии, где запечатлен флаг Индии — оранжевая, зеленая и белая полосы, я невольно расшифровала символику на свой лад: оранжевый цвет — это почва, зеленый — растительность, белый… Белый — наверное, сознание людей, способное столь разительно менять окружающий мир.

Один из русских старожилов Ауровиля Борис Вержуцкий рассказывал мне:

— В тропиках все растет очень быстро, если создать условия. Первый озеленитель города — американец швейцарского происхождения, наполовину русский по материнской линии — Ричард Эгенбергер здесь принял имя Нарад. Дмитрий Сергеевич фон Мореншильд — тоже наш русский эмигрант, историк по образованию, привозил саженцы из Калифорнии. Все последние годы его жизни я каждое воскресенье на два-три часа приезжал к нему в Пондичерри. С ним всегда было необыкновенно интересно. Он так много знал. Был лично знаком с Ауробиндо и Матерью. Помогал первым русским, которые приехали в Ауровиль. И после смерти оставил деньги на строительство русского павильона… В Ауровиле отведена особая зона для павильонов, представляющих различные национальные культуры. Пока возвели только индийский павильон и Тибетский. Начал строиться Американский…

Борис — кандидат биологических наук. Приехал в Ауровиль по туристической путевке. И остался навсегда. Пережил массу трудностей из-за паспорта. Но в те времена местные власти относились к таким проблемам с пониманием и всячески помогали ему. Радостная восторженность от того, что он оказался здесь, не покидает Бориса и по сей день. По российским меркам он давно пенсионер, но в Ауровиле продолжает работать с группой, которая занимается посадками кешью. Эти ореховые деревья родом с Амазонки прижились в Индии очень легко, но вот сопротивляться местным вредителям не в состоянии. И группа, где работает Борис, ищет способ обходиться без обработки посадок пестицидами, найти для кешью естественные способы защиты.

Впоследствии Борис часто выступал в роли “вожатого”, приглашал меня в гости то в один, то в другой дом. И пока мы ехали на велосипедах по проселочным дорожкам, которые иной раз напоминали зеленый туннель, Борис на ходу просвещал меня:

— Помните, как Киплинг описывал, как джунгли наступают на селения и поглощают их? Так было еще в начале ХХ века. Сейчас все наоборот. От буйной растительности Индии почти ничего не осталось. Относительно нетронутыми остались только заповедники и национальные парки…

Борис с гордостью указал на густую зелень:

— Ауровиль стал наглядным примером того, как можно восстановить и превратить в сад район, всего несколько десятков лет назад непригодный для жизни. Сейчас здесь не менее полутысячи видов растительного царства: баньяны, тамаринды, пальмы, африканские баобабы, эвкалипты и акации из Австралии. А ведь Ауровиль это еще и город с высокой плотностью населения!

 

Благоприятные знаки

В первый день я вернулась в свою общину Устремление, когда уже стемнело. На юге ночь сменяет день без долгих проволочек. Белое и сразу… черное.

Мое бунгало — крытая пальмовыми листьями квадратная хижина огорожена невысоким барьерчиком. Вместо стен — фанерные ставни. При желании можно распахнуть их все (наверное, в самую жару так и делалось, чтобы помещение проветривалось), и тогда хижина превращается в крытый навес.

Внутри стоят кровать (по тому, как у меня начали зудеть лодыжки и запястья, я поняла, насколько мне повезло, что кровать уже закрыта накомарником), небольшой шкафчик и стол. Вот и вся меблировка. Из моей комнаты кафельные ступеньки вели в туалет и душевую, а оттуда ступеньки — в другую хижину с точно такой же, как у меня, квадратной комнатой. Полный аскетизм. Никаких излишеств.

Поселок, в котором я поселилась, был выстроен одним из первых. Он наиболее приближен по стилю к местным тамильским домам, где для жителей главное — летом спрятаться в тени в самую жару и укрыться от муссона. Зима в этой части Индии — райское время, когда все живое отдыхает от погодных крайностей.

Иду сполоснуться под душем. По кафельному полу ползают жирные черные мокрицы, похожие почему-то на гусениц. Из кружки, к которой я потянулась за зубной щеткой, стремительно выскальзывает желеобразной полоской с серебристо-зеленоватым отливом геккончик и застывает под потолком, глядя на меня сверху вниз.

В купальной шапочке, которую я утром повесила на крючок, запуталось какое-то непонятное существо — то ли маленькая стрекоза, то ли громадный комар. Сложив шапочку, я убрала ее от греха подальше.

Горячая вода в душе, естественно, и не предусматривалась. Энтузиасты-первопоселенцы считали, что можно обойтись и без нее. Общины, которые образовались позже, — живут во вполне современных зданиях в три-четыре этажа. Но внутри многие из квартир мало чем отличаются от моего бунгало и от наших “хрущевок”. Аскетизм быта исчезает, пожалуй, только в современных постройках “новых ауровильцев” — тех, кто занялся бизнесом. Их дома больше похожи на виллы. Но таких людей в городе можно пересчитать по пальцам.

Под шорох пальмовых листьев и стрекот крохотных белочек с тремя темными полосками на спине, из-за которых они походили на бурундучков, я начала стелить постель. Из-под кровати к выходу прошлепала большая лягушка. Хорошо, что не змея.

За ужином Борис рассказывал, как к нему в дом несколько лет назад заползла кобра, около полутора метров длиной:

— Я был в доме друзей и узнал про гостью от соседки Уши, француженки. Кобра сначала нанесла визит в ее дом. Отец Уши — Жак — оказался специалистом по отлову змей. Жил он в другой общине — Джайма (Слава Матери). Его вызвали по телефону. Он приехал на мотоцикле. Привез изогнутый прут и, удерживая кобру в этом кольце, отнес к оврагу, который находился неподалеку и откуда она скорее всего и приползла. Змей в Индии не принято убивать. Местное название кобры — хорошая змея (змея Шивы). Если она заползла в дом, это рассматривают как исключительно благоприятный знак…

Я человек неприхотливый и готова принять за благоприятный знак более скромные создания: мокриц, гекконов и лягушек, а также пролетавших в темноте летучих мышей. На первый день хватит. Поэтому на всякий случай решила закрыть “входную дверцу” бордюрчика. Створки стенок я оставила распахнутыми. Комары все равно пролезут в любую щель, защитой мог служить только накомарник. А утром приятно будет увидеть рассвет во всей его красе.

Закрывая дверцу, я увидела, как в темноте, над стоявшим неподалеку деревом вьются светлячки. Не в траве, а именно над деревом. Крошечные огоньки мелькали среди веток. Вот и готовое елочное украшение к приближающемуся Новому, 2005 году.

Проснулась я и в самом деле на рассвете. Но не по доброй воле, а от звуков музыки, что доносились со стороны Лотосового пруда, на берегу которого стоял храм. Священнослужители исполняли утренний обряд, к которому могли присоединиться все желающие. Правда, действо шло “под фанеру”: мантры и молитвы читались не в живую, а неслись из мощного динамика. Община Устремление расположена довольно далеко от Лотосового пруда, но мне казалось, что громкоговоритель висит на соседнем столбе. Каково же тем, кто живет рядом с храмом?!

 

Символов узор…

Завтрак в семь утра: банан, индийский чай (с молоком) и хлеб.

За столом со мной рядом села Аурокалче — пожилая симпатичная австриячка, которая двадцать лет провела в ашраме Ауробиндо Гхоша в Пондичерри. В последние годы, памятуя завет Ауробиндо и Матери о том, что жизнь и есть наивысшая йога, перебралась в Ауровиль. Она со сдержанным энтузиазмом начала рассказывать, чем занимается сейчас, и предложила поехать с ней. Я охотно согласилась и направилась к небольшому автобусу. В него постепенно набралось довольно много народу.

Конечная остановка — Матримандир, огромное здание в виде золотого шара, внутри которого располагается зал для медитаций. Фигурки строителей, ведущих на вершине купола отделочные работы, снизу выглядят муравьями. Шар покрыт золотыми дисками диаметром почти в рост человека. Сначала я думала, что покрытие купола лишь имитирует золото. Потом узнала, что некий последователь Ауробиндо и Матери из Германии пожертвовал на позолоту Матримандира шестнадцать килограммов сусального золота. Даже в пасмурные дни купол будто светится изнутри.

Несмотря на громадные размеры, здание оставляет впечатление легкости. Словно на площадку приземлился космический корабль, готовый взлететь в любую секунду.

Возле Матримандира — огромный амфитеатр, где проводятся общие совещания. Когда нужно решить какой-то важный вопрос, ауровильцы собираются на вече, где совместно принимают решение. Иногда его находят сразу, иногда споры затягиваются надолго — до тех пор, пока оппоненты не сойдутся на компромиссе. В Ауровиле нет ни мэра, ни администрации. Нет властей, которые спускают сверху очередное распоряжение и требуют отчета о его выполнении. За каждый новый шаг ответственность лежит на самих жителях. Это вариант демократии, наиболее приближенный к древнегреческому образцу и возможный лишь там, где люди хорошо знают друг друга.

В центре амфитеатра — та сама чаша-бутон, в которой хранится земля многих стран, в том числе и России. А вокруг раскинулся огромный сад с цветниками. За всем этим хозяйством наблюдала и моя новая знакомая, которая вместе с другими работниками пропалывает цветники и высаживает новые растения.

Аурокалче повела меня смотреть сад. По дороге она рассказала про обычай, заведенный в Ауровиле, — когда женщина собирается побывать в саду при Матримандире, она несет с собой цветы. Обычно их просто подбирают с земли (в Ауровиле, наверное, не бывает времени, когда бы не цвели какие-нибудь деревья или кустарники). Я так и поступила — набрала горсть ароматных белых лепестков.

Мы подошли к большому бетонному цилиндру высотой по грудь человеку и метра полтора в диаметре. В нескольких таких бочках, стоящих в разных концах Матримандирского сада, моя провожатая и ее подруги готовят компост из цветов. Аурокалче объяснила мне, что из лепестков следует выкладывать особый узор — мандалу, а не сыпать их как попало. Я заглянула в резервуар, полный почти до краев, и увидела на поверхности компостной массы выложенную накануне мандалу из поблекших и увядших лепестков. Мы начали создавать новую…

Что такое мандала? Сошлюсь на художника Владимира Серебровского, который написал в своих “Письмах из Индии”: “Янтра и мандала — гениальное изобретение индийских, непальских и тибетских художников — изображение мира одновременно и на уровне человеческого сознания, и на уровне космоса. С помощью орнаментальной структуры древние мастера дерзнули изобразить мироздание, на что не решались европейцы”.

Пока мы творили цветочное мироздание, я попыталась было расспросить, что означает тот или иной завиток, но Аурокалче мягко заметила: мандалу полагается выкладывать в полном молчании, всецело сосредоточив на ней свое внимание. Ведь цветы вобрали в себя энергию солнца: “Мы собираем их вместе и переводим одну энергию в другую”, — пояснила она смысл того, чем мы занимались.

Моего внимания хватало, к сожалению, ненадолго. Мысль по своей прихоти увлекала меня то в одну, то в другую сторону. Почему-то сама собой выплыла из памяти строка четверостишия Омара Хайма: “весь мир поток метафор и символов узор…” Потом вспомнилось вчерашнее утро (казалось, словно с тех пор прошла неделя!), когда, направившись к океану, я застыла в радостном изумлении, глядя, как тамильская женщина вырисовывает узор белым порошком у порога своего дома.

Я знала, что такие орнаменты на земле называются коламами (по сути — те же мандалы), и много раз про них читала, даже альбом с их фотографиями как-то попался в руки. Но когда видишь своими глазами, как возникает узор, оторваться от этого зрелища невозможно. Хозяйка дома проделывает это на рассвете и перед заходом солнца. И у каждой женщины свои узоры, свой набор, который она усвоила от матери. Семейные орнаменты передаются из поколения в поколения. (Потом мне доводилось видеть и цветные коламы, поражавшие уже сочетанием цветов.)

Вспомнилось и то, как в детстве мне подарили примитивный циркуль — ножка с иглой и креплением для карандашей. С каким упоением, часами мы с братом вычерчивали круги. Переставляешь ножку циркуля — и вот уже новый узор. Возможность творить бесконечное число вариантов завораживала, магия узора околдовывала и дарила наслаждение чистой и бескорыстной радости открытия “искусства для искусства”.

Пока я предавалась воспоминаниям, Аурокалче и остальные женщины закончили все три мандалы и начали коллективную медитацию. Я тоже вытянула руки и просто закрыла глаза. Ладони ощутили теплый поток, что шел от компоста, и я уловила особенный пряный запах.

Нежный душистый аромат, напоминающий запах изысканных духов, исходил и от готового удобрения. Аурокалче показала мне, что получается после того, как завершается процесс ферментизации цветочного компоста, — коричневые зернышки правильной формы. Из листьев и веток компост выходит совсем иной, более грубый. Но и тот и другой идут на подкормку растений в саду.

Позволю себе маленькое отступление. В конце своей поездки по Индии я добралась до Харидвара, места паломничества многих индийцев, откуда полноводный священный Ганг устремляется вниз, в долины. Вечером, перед заходом солнца, паломники покупают у продавцов “кораблики” из листьев, в которые кладутся цветочные головки и ставится маленький глиняный светильник. Совершив молитву и прочитав мантры, паломники зажигают светильники и пускают кораблики из листьев по течению. По величине этой “флотилии” можно понять, какое количество людей ежедневно прибывает в Харидвар. Я тоже купила “кораблик”, зажгла светильник и попробовала пустить его в плавание. Но кораблик завертелся у самого берега, перевернулся и утонул. “Нехороший знак”, — с сочувствием глядя на меня, сказал один из паломников. А чего еще было ждать от столь поспешных действий?

Тогда я купила второй кораблик, подошла к берегу и под руководством одного из брахманов прочла все нужные мантры с пожеланиями благополучия своей семье, близким, друзьям и знакомым, а также пожелала благополучия той стране, что приняла меня, и только после этого отпустила кораблик на волю волн. И он весело и резво помчался вниз по реке. Так и я приложила руку к загрязнению Ганга. Если бы всю массу цветов, что плывет по течению, использовали на мандалы, обращающиеся в компост, ей-богу, для Индии было бы намного больше пользы, чем от ежедневного засорения Ганга…

Тем временем Аурокалче закончила медитацию и, как заправский бригадир, принялась раздавать садовницам задания.

— Так, значит, вы руководите всей группой? — спросила я ее, когда мы остались наедине.

Она задумалась ненадолго и ответила:

— Пожалуй, правильнее было бы сказать, что я взяла на себя большую ответственность.

Так мог бы сказать про себя любой человек, возглавивший здесь какое-то дело. В Ауровиле нет начальников. А когда возникает чрезвычайная ситуация, требующая особых действий, каждый в зависимости от ситуации сам принимает решение: может ли он оторваться от своего непосредственного дела, не причинив ущерба другим…

Так после цунами Рольф сам взял на себя обязанности координатора и спасателя в одном лице. В это время преподаватели продолжали вести занятия в школе, в медицинском центре принимали больных, в “солнечной кухне” готовили еду, библиотекарь выдавал книги и так далее. Но по вечерам и в свободные от работы дни почти все ауровильцы отправлялись помогать тем общинам, что нуждались в помощи, работали в палаточном лагере, который разбили в первый же день для местных жителей, оставшихся без крова. До самого моего отъезда не прекращалась эта работа по оказанию помощи потерпевшим. Ауровильцы были, наверное, первыми, кто в первые же часы после стихийного бедствия принял самые действенные меры по оказанию помощи пострадавшим. Для меня это стало своеобразной проверкой эффективности общественного устройства Ауровиля. Я увидела, что люди здесь действительно способны организоваться сами без какой-либо администрации и руководящих органов.

 

Сердце Ауровиля

Внутрь Матримандира, в зал для медитации, пускают только в определенные часы. По круглой лестнице посетители поднимаются на самый верх, где каждому выдают запакованную в целлофан чистую пару белых носков. Поскольку в Индии и в Ауровиле везде, куда бы ты ни входил — в столовую, школу или официальное учреждение, обувь оставляешь при входе, это уже входит в привычку. Однако белые носки давали только здесь. “Переобуваюсь” и вхожу внутрь.

Большой белый зал. Светлые подушки для медитации. Многие уже сидят, скрестив ноги. Мягкое покрытие заглушает шаги прибывших. Нахожу свободное место и тоже сажусь, скрестив ноги.

В центре зала хрустальный шар — уникальный по своим размерам монокристалл — занесен в Книгу рекордов Гиннесса. Его пронизывает луч света, направленный сверху. Светящий шар в сердце Ауровиля был идеей, родившейся у Мирры Ришар. Правда, она мечтала о том, чтобы шар парил в воздухе. Но поле, которое могло бы удерживать его в пустоте, еще не изобретено. Наверное, это дело времени. Сейчас шар стоит на специальной подставке, но и этого достаточно, чтобы поразить воображение гостей, приехавших посмотреть Ауровиль.

Свечение прозрачного шара помогает сосредоточиться, настроиться на медитацию.

В белом, прохладном зале стоит полная тишина. Сорок пять минут пролетают совершенно незаметно. И вот присутствующие по знаку распорядителя начинают подниматься и выходить. Сбрасываем носки в специальный контейнер. Я выхожу из Матримандира и останавливаюсь под растущим у его входа большим баньяном, в тени которого задержались сейчас те, кому хочется продлить состояние, испытанное в зале для медитации.

Баньян — дерево необычное. С каждой его ветки спускаются вниз, как нити, воздушные корни. Укоренившись в земле, они образуют отдельный ствол. Из одного дерева постепенно получается целая роща. Чем-то баньян напоминает фантастическое животное, которое идет по земле, захватывая все новое и новое пространство: слон и стадо жирафов, сопровождающих его. Нет ничего удивительного в том, что жители Индии относятся к этому дереву с особенным почтением. На выходе из поселка, где я жила, стоял баньян уже приличного возраста. Местные жители нанесли к его подножию множество статуэток богов. На рассвете и на закате тамильские девочки зажигают возле него светильнички, воскуряют благовония, произносят мантры и звонят в колокольчик, чтобы боги обратили внимание на то, что им оказывают все положенные знаки внимания. Не дерево, а храм на открытом воздухе. В Индии таких множество.

Баньян у входа в Матримандир — тоже своего рода храм. Когда Ауровиль был еще только планом на листе бумаги, Мирра Ришар увидела это дерево на фотографии и решила: “центр” будущего города будет именно здесь, рядом с ним. Центральный баньян выглядит гораздо более ухоженным, чем его периферийные собратья. У них воздушные корни, как правило, беспорядочно свешиваются с веток. Часть корней отсыхает, часть укореняется, и все вместе имеет иной раз довольно неопрятный вид. Матримандирский баньян аккуратно подстрижен и причесан. Ни один корень не болтается как попало. Садовники срезают лишние, а более здоровые и плотные аккуратно “оттягивают” к земле… Вокруг дерева в ожидании минуты, когда двери Матримандира распахнутся для медитации, обычно собирается немало народа: кто-то стоит, прижавшись к одному из стволов, кто-то лежит на траве под его раскидистой кроной. Медитация начинается задолго до того, как открываются двери золотого шара, и продолжается после того, как они закрываются. Возможно, именно это дерево и есть подлинное сердце Ауровиля.

 

Русские ауровильцы

С первых дней существования города каждый человек получал от Мирры Ришар новое имя, которое отражало, выражало или дополняло какие-то важные качества его личности.

После ее смерти получить такое имя стало не от кого. Но все же некоторые ауровильцы отказываются от своих прежних, “мирских” имен и взамен берут из санскрита слова, которые, как они полагают, более соответствуют их сущности.

Когда я спросила женщину по имени Радха, как звали ее прежде, она решительно отказалась вспоминать: “Это было в другой жизни и в другое время. Здесь у меня началась новая жизнь. К чему ворошить старое!”

Другие сохраняют имя, которое дали им родители. А если случается, что нескольких человек зовут одинаково, то обычно появляется уточнение: Татьяна из Одессы или Татьяна из Киева.

Когда речь заходила о Владимире, все неизменно добавляли “из Матримандира”. Радиоинженер по образованию (он окончил в Санкт-Петербурге сначала техникум, потом институт), Владимир в прежней жизни успешно работал, стал начальником цеха большого завода, и его даже выбрали секретарем парткома. Высокий, сухощавый, он чем-то напоминал английского офицера в отставке: манерой держаться, одеваться и говорить — сдержанно, не проявляя особых эмоций. Было видно, что этот человек не способен поддаваться внезапным душевным порывам, принимать необдуманные решения.

Мы с ним устроились побеседовать за столиком под бело-розовой бугенвилией (кстати, тамильское название этого кустарника переводится как “бумажные цветы”, что довольно точно соответствует анилиновой окраске цветочных лепестков).

— Как я оказался здесь? Очень просто. Прочитал работы Ауробиндо, Матери и Сатпрема. Понял, что это… мое. Сначала приехал в ашрам в Пондичерри, но потом перебрался в Ауровиль. Все, кто сюда приезжает — это их судьба, — вытянув вперед руки с переплетенными пальцами, Владимир выжидающе смотрит на меня.

Человек он явно не из разговорчивых. Но добросовестно отвечает на все вопросы.

— Для вступающих в Ауровиль существуют определенные правила. Сначала приезжаешь по туристической путевке, регистрируешься, платишь гостевой взнос и живешь месяц-другой, присматриваешься. И за это время решаешь, подходят тебе здешние условия. Совпадают ли с тем, что ты себе прежде воображал… Заодно выясняешь, в какой из общин для тебя найдется место. Если все проходит без сложностей, тебе дают специальное письмо. Возвращаешься с ним в Россию, идешь в посольство и тебе дают въездную визу. Приезжаешь в Ауровиль и получаешь статус новоприбывшего. Проходишь нечто вроде испытательного периода, который может длиться год, полтора, иногда и два. Новичок, в отличие от постоянных жителей, оплачивает сам и жилье, и еду. Выходит примерно триста рупий в день, насколько мне помнится.

За это время надо найти работу. Прожить неконфликтно, чтобы ни от кого не было нареканий. А после окончания испытательного собирается заседание группы, и старожил, который курировал новичка, дает о нем отзыв. Потом помещается объявление в газете: такой-то, мол, такой-то прошел испытание и через две недели станет жителем Ауровиля.

— А случается, что кто-то дает отрицательный отзыв?

— Конечно, бывает. Если у кого-то есть особое мнение, он сообщает его. И группа принимает решение: принять либо отложить прием. Далее уже зависит от человека. Но первый год, пока новичок не начинает получать мэйтнесс — нечто среднее между заработной платой и пособием, поскольку все получают одну и ту же сумму, которой хватает только на самое необходимое, — ему приходится несладко. Раньше для русских делались какие-то скидки. Сейчас дела обстоят иначе. Нас принимают на тех же основаниях, что и остальных. Поэтому ехать нужно с запасом денег.

Глядя на золотой купол Матримандира, освещенный лучами заходящего солнца, я спросила, как ему здесь работается.

— Очень многое, что приходится делать в Ауровиле, начинаешь буквально с нуля. Здесь совершенно особые климатические условия. Летом — одуряющая жара. Кажется, словно попал в духовку, и в самом деле почти покрываешься “поджаристой корочкой” за то малое время, когда стараешься проскочить открытое, незатененное пространство. Потом начинается период муссонов. Два месяца без перерыва льют дожди, и все окружающее пропитывается сыростью, от которой никуда не деться. Влажные простыни, влажная одежда… В такую погоду тоже не погуляешь. Зима — самый, наверное, благодатный период. Температура не поднимается выше двадцати пяти — тридцати градусов, ночи намного прохладнее. Перепад между ночной и дневной температурой бывает довольно значительным. Поэтому так остро встал вопрос о сохранности оригиналов текстов Ауробиндо Гхоша. В местных условиях это проблема.

Мне даже пришлось разработать особую установку в хранилище для его рукописей. Температура в нем должна поддерживаться строго постоянной. И оно должно быть защищено от любых сбоев. Для всего этого требуется нестандартное оборудование. Обычное не подходит, потому что рассчитано на другие условия. Вот и ищешь свои решения.

— Но есть, наверное, простые задачи, когда можно применить готовые, — предположила я.

Владимир с сомнением покачал головой.

— Возможно, и есть… Но возьмите, например, вроде бы простой вопрос: подсветку… Как осветить здание Матримандира и сад, организовать подсветку ландшафта. В чем тут сложность? Те, кто занимается подсветкой ресторанов, гостиниц и подобных объектов в городах, ставят перед собой свои собственные задачи и накапливают опыт, который для нас бесполезен. Нам требуется подсветка, вызывающая у зрителя определенное духовное состояние. А подобных приемов и наработок у городских специалистов нет. Поэтому каждый раз, когда мы приглашаем людей со стороны, происходят накладки. Кончается тем, что за дело берется кто-то из ауровильцев…

— ... берет ответственность на себя?

— Вот именно. И ему приходится ломать голову. Происходит постоянный поиск нестандартных решений. Наша кухня, работающая на солнечной энергии, — самая крупная в мире, не считая еще одного сооружения где-то в Америке. По-моему, в Техасе. Но там потребовались огромные вложения. Обошлась она в миллионы долларов. А мы здесь, засучили рукава и все сделали сами, соответственно и обошлась она намного, в сотни раз дешевле.

— И все так гладко идет? — засомневалась я.

— Нет, конечно. Когда все начинаешь с нуля, ошибок не избежать. Те, кто обладает напористостью, часто добиваются своего, даже если вроде не должно бы. Однако они решают проблему лишь на какое-то время, потом сделанное ими приходится переделывать. В последнее время я несколько раз пытался внедрить у нас озоновые генераторы для очистки воды. Пока безрезультатно. Никто меня не поддерживает. Но я не виню окружающих. Значит, я сам что-то делаю не так. Когда надо, все чудесным образом находится и делается само собой. Существуют невидимые потоки. Если ты пытаешься идти поперек потока, то, приложив неимоверные усилия, может быть, чего-то и добьешься. Но потом окажется, что это всего лишь промежуточный результат. Правильные вещи происходят тихо, спокойно. Вот то, чему здесь учатся все приехавшие.

Подыскивая ответ на мой вопрос, что объединяет русских ауровильцев, что между ними общего, довольны ли они принятым решением, Владимир задумался. Поди-ка, попробуй, скажи за всех.

— Сюда не приезжают слабые. Все очень разные — одни более умные, другие более талантливые, но слабых нет. Сила приводит сильных. И здесь собрались психически сильные люди. Это я говорю обо всех ауровильцах. В том числе и о русских, хотя у нас ко всему добавляется дурная эмоциональность. Оставить все, что было наработано, продать квартиру и уехать сюда — значит отрезать пути к отступлению. Но Ауровиль вообще место концентрации особых сил. По себе знаю. Пять-шесть лет думаешь про кого-нибудь: “Ну и дурак!” или “Ну и дура!”. А человек вдруг проявляется в таком качестве, которое никогда не раскрылось бы в нем, живи он в другом месте. Вот основание, на котором стоит и развивается Ауровиль.

 

“Покой им только снится…”

Представить, что притягивает людей в Ауровиль, нетрудно. Здесь каждый знает, что любой встречный — его единомышленник. Это и создает особую атмосферу доверия, открытости. От сознания, что тебе не придется растолковывать другому свои мысли на пальцах. О чем бы ни шла речь, тебя поймут с полуслова. Как это описала болгарка Татьяна на своем примере.

— Впервые я приехала сюда по туристической путевке и поняла: “Это мое, это то, чего я хотела”. И приняла решение перебраться сюда. Три месяца жила в состоянии эйфории, счастья. Словно попала в Эдем.

И потом вдруг пришла тоска по близким, друзьям, знакомым, по родным местам, городу, улице. И начинаешь думать: но ведь медитировать можно и там. Везде получится, если захочешь… А за окном идет дождь. Идет. Идет. Идет…

Выходишь из дома в таком подавленном состоянии, встречаешь первого человека, и он вдруг тебе так улыбнется, что вся тоска уходит. Здесь как нигде ощущаешь энергетическую поддержку других. Несколько раз в день случаются сами собой удивительно гармоничные и красивые события. Жить рядом с такими людь-
ми — особая радость.

Татьяна ждет ребенка. В Индии врачам не разрешается сообщать родителям, какого пола плод, потому что до сих пор еще случается — новорожденных девочек убивают. Дело в том, что выдать дочь замуж означает, по сути, купить ей мужа, а это весьма дорогостоящая покупка. Дешевле и выгоднее рожать мальчиков, а девочек вообще не иметь. Разумеется, врач в Пондичерри, который наблюдает за беременностью Татьяны, не подозревает ее в склонности к диким пережиткам, но закон есть закон. В Ауровиле есть своя акушерка. Она и будет помогать Татьяне, которая, как и все ауровильские женщины, собирается рожать дома.

Много раз я потом вспоминала слова Татьяны “здесь так часто случаются красивые и гармоничные события”. Происходили они и со мной. На следующий день после моего приезда Борис пригласил к себе меня и свою соседку — датчанку Ханну, и она весь вечер играла на гитаре и пела свои песни… В предновогоднюю ночь я осталась одна. Днем, увлекшись встречами и беседами, я как-то не подумала решить заранее, где и с кем буду встречать Новый год. “Ничего, в первый раз за много лет встречу его в одиночестве”, — решила я. С последней в этот день встречи я возвращалась в темноте. Фонарь у старенького велосипеда не работал. Я достала фонарик и попыталась ехать, держа его в руке. Велосипед тут же перестал слушаться меня и принялся выписывать крендели. Пришлось остановиться, чтобы отыскать в рюкзаке фонарь, который ремешком крепится на лбу…

И тут рядом остановился мопед. Меня окликнула Анна из Златоуста — темноглазая, темноволосая. От нее исходил ставший мне уже знакомым едва уловимый аромат розового масла. Она приехала, чтобы забрать меня с собой — встретить Новый год в ее семье. Спрашивать, как она нашла меня, я не стала. Нашла и все. Я села позади Анны, мопед рванул с места, и теплый ветер шелковой косынкой облепил мне лицо. Сначала Анна подъехала к Тибетскому павильону, куда по традиции за несколько часов до Нового года любят приезжать ауровильцы. И сам павильон, и дорожка к нему сияли от множества горящих свеч, помещенных, чтобы их не загасил ветер, в плотные бумажные пакеты. Свечами были уставлены крыша и пол павильона, бордюры дорожек — любая плоскость, куда можно приткнуть импровизированный светильник. Во дворе павильона огоньки свечей образовывали слог “Ом”, написанный по-тибетски.

Здесь собралось почти все население Ауровиля. Двор павильона и все три его зала были заполнены людьми, сидящими в том варианте позы лотоса, который позволяли им строение суставов и возраст. Яблоку было негде упасть, но вновь приезжавшие находили свободные места, садились, скрестив ноги, погружались в медитацию. Или просто спокойно смотрели на мигающие огоньки. Видимо, мы все в душе остались огнепоклонниками. Кто-то из моих знакомых подметил: стоит зажечь камин, как все гости отворачиваются от телевизора и начинают смотреть на язычки пламени…

В Анину двухкомнатную квартирку мы прибыли минут за сорок до наступления Нового года. Присоединившись к дочери Анны — Кате, которая вернулась из Тибетского павильона чуть раньше нас, мы в три руки быстро доделали “бутеры”, как их именовала внучка Ани — Машенька. Стол накрылся в одно мгновение, поскольку ничего особенного готовить и не собирались. К этому здесь относятся без затей. И вот уже вся семья: сын Ани, пятнадцатилетний мальчик Арсений, Катя, ее муж Володя и Машенька сели встречать Новый год. Из гостей были только я и предприниматель-сыродел Юрий. В качестве угощения он принес изделия своей маленькой фабрики: творог и несколько коробочек сыра “Камамбер”, а еще домашнее вино своего изготовления — пробный образец. Других напитков на столе не было. Подарки, которыми обменялись в семье Ани, были более чем скром-
ные — на дорогие денег нет. Но все произошло так легко, естественно… и красиво.

Так же естественно и сам собой решился, например, вопрос с домом у Светланы из Москвы. “Временная” квартира, которую выделил город для ее семьи (муж Андрей и два мальчика), уже давно была им маловата. Но денег на строительство, естественно, не хватало. Город выделил ссуду. И на следующий же день к Светлане пришел архитектор: “Я знаю, что вы собираетесь строить дом. Готов взяться за проект”. “Тех денег, что мне выделили, едва хватит на фунда-
мент, — засмеялась Светлана. — Мы с мужем и так ломаем голову, как быть”. Архитектор ответил, что ему не надо платить за проект, он сделает его бесплатно.

— А кроме того, он еще сам вложил какие-то деньги на строительство! — рассказывала мне Светлана.— А потом оказалось, что из Ауровиля уезжает одна моя хорошая знакомая. У нее оставалась некоторая сумма денег, которую она передала мне… Вот так, постепенно, само собой дело движется. К осени, наверное, мы уже въедем в новый дом. Когда возникает в чем-то нужда, все решается без каких-то усилий, естественно и органично.

 

Спиритуальный капитализм

или одухотворенный социализм?

Почти каждый ауровилец (не только русский) произносил одну и ту же фразу: “Я прочитал Ауробиндо, Мать или Сатпрема — и понял, что это мое”.

Каждый из них услышал внутренний зов и не мог не последовать ему. Вот что делало этих людей сильными. Они совершили сознательный выбор. Продали свои квартиры в Новосибирске, Санкт-Петербурге, Москве, Одессе за те малые суммы, что стоило российское жилье в недалеком прошлом, и приехали сюда. Каждый из них решительно изменил свою жизнь. Сменил климат. И отнюдь не на самый комфортный. Индия — не Новая Зеландия. В Ауровиле передышку дают только три зимние месяца. В остальное время — либо невыносимая жара, либо дожди.

Всем приходится выучить английский язык. Иначе невозможно работать. А без работы, естественно, не на что жить. Но даже если человек пережил первый год (самый трудный, наверное, поскольку жить приходится только на свои денежные запасы), то зарплата, которую получает каждый ауровилец (одинаковая для всех независимо от занятия), дает ему возможность с большим трудом всего лишь сводить концы с концами. Никаких дополнительных покупок, ничего, что выходит за рамки необходимого, обычный житель города позволить себе не может. Почти как при социализме.

Однако в последние годы в Ауровиле все же появилась прослойка людей, занявшихся бизнесом и открывших свои предприятия. Доходы у них значительно выше, чем у прочих ауровильцев. Среди предпринимателей нашелся и бывший гражданин России — Юрий.

Жил он в той же коммуне, что и я, — в Устремлении. Для меня это была удача, потому что не было нужды пускаться в далекий путь, чтобы с ним побеседовать. Расстояния в Ауровиле такие, что пешком далеко не уйдешь. Город разбросан на несколько десятков километров. Коммуны ауровильцев перемежаются тамильскими поселениями. Машин у здешних людей мало. Только у самых состоятельных. Большинство горожан оседлали мотоциклы. Но самый распространенный вид транспорта — мопеды. Или велосипеды. Мне выдали “государственный” велосипед. Страшно неудобный. Как любое имущество, никому не принадлежащее, он был неухоженным. При езде на нем возникало ощущение, будто скачешь по ухабам на деревянном коне.

Я попыталась было привести свое транспортное средство в порядок. Но за то время, что велосипед оставался у мастера в тамильской деревушке, с его седла сняли последние, по–моему, пружины. Это потом уже меня научили: нельзя уходить из мастерской, надо все время оставаться рядом со своим велосипедом. Я пришла во второй раз. Мастер-тамилец ласково улыбнулся, открутил какие-то винтики со стоящего рядом велосипеда и прикрутил их к моему. Но особенных изменений в лучшую сторону я так и не заметила. Так что первые дни, пока я не привыкла, ездить на таком сооружении было сплошным мучением. Вот почему я облегченно вздохнула, узнав, что на вопросы о предпринимательстве мне ответит человек, который живет в нескольких минутах ходьбы от моей хижины, и что его предприятие находится тут же.

Дом Юрия, несмотря на внушительные размеры — три этажа, — не бросался в глаза даже на том небольшом пространстве, которое занимала наша община. Деревья скрывали все, и эту постройку в том числе.

Юрий — один из первых русских, кто приехал в Ауровиль с полностью и, главное, правильно оформленными документами. Это коренастый, неторопливый мужчина, и сразу видно, что если он что-то делает, то берется за дело основательно. Так оно и оказалось.

— Когда я начал? С детства. Видимо, заложена программа. Я постоянно все анализировал. Еще в школе любил лечь и долго смотреть в небо — наверное, это была спонтанная медитация. Специализировался на молекулярной физике, работал в закрытом институте, где мы выполняли государственные заказы. Прочитал Сатпрема…

— …и понял, что это мое, — закончила я за него. — Но что вам дает жизнь здесь?

— Здесь по-новому понимаешь смысл слов “карма-йога”, то есть йога в действии, — усмехнулся Юрий. — Никто тут с тобой не нянчится. Мне в первое время было очень трудно. В отличие от иностранцев русские приезжают с малым запасом денег. Я не был исключением. Почти год едва сводил концы с концами. Как-то меня угостили пепси (за год единственный раз) — я был так счастлив, не передать. В конце концов мне надоело быть бедным. И я решил заняться предпринимательством…

К тому моменту Юрий успел поработать на фабрике, где выпускали свечи и ароматические палочки, поднялся там до должности менеджера. За время его работы выпуск продукции увеличился в десять раз — с 500 единиц в день до 5000. Без каких-то особых инвестиций. Юрий придумал, как сделать процесс непрерывным. Когда он решил производить сыр, то сначала проделал массу экспериментов. Первые два года приходилось половину своей продукции в основном съедать самому.

Мы покинули прохладный дом и двинулись через мостик, который Юрий перекинул через овраг (один из немногих, что остались от прошлого). По узкой тропинке подходим к очень небольшому помещению — это и есть сыроварня. Чистота и во дворе и внутри помещения просто идеальная. В первой комнате Юрий принимает молоко и делает закваску.

— Любая соринка может нарушить процесс. Тогда всю партию придется выбросить. Еще одна сложность состояла в том, что местные жители частенько приносили разбавленное молоко. Приходилось выискивать способы, как отучить их от этой дурной привычки.

Под первым помещением расположены еще две комнаты.

— Эти камеры пришлось вырыть, чтобы они аккумулировали прохладу, — объяснил Юрий. — Благодаря им я теперь могу обходиться без дорогостоящего генератора.

На фабрике, кроме хозяина, работает еще одна молчаливо улыбающаяся тамильская женщина.

— До нее работала литовка Адели из Вильнюса. Хорошая была работница. Но сейчас она открыла свою парикмахерскую. Замену ей найти трудно. Наемные работники часто безответственные. На авось полагаются. А в таком производстве требуется точность. Следить за процессом необходимо весь день.

Только в этом году Юрий наконец рассчитался с долгами. У него на это ушло пять лет. Теперь надо вернуть вложенные в производство деньги. Дело только начинается, и прибыль ожидается только в будущем. Но именно сейчас, как признался Юрий, ему это занятие изрядно наскучило. И он был бы рад найти компаньона, которому уступил бы свою сыроварню.

То, что в Ауровиле начал развиваться (и весьма бурно) бизнес, вызывает неприятие у большинства ауровильцев.

— Какой тип общества строит Ауровиль? — спрашивала я у тех, с кем мне довелось встретиться.

— Мы обсуждали этот вопрос на одном из общих собраний, — ответил Владимир из Матримандира. — Одни считали, что это будет очень мягкий, человечный — спиритуальный — капитализм. Другие стояли за лишенный марксист-
ской догматики социализм. Но ведь в сущности мы должны создавать супраментальное общество. Вот только к нему еще многие не готовы. По идее предполагалось, что каждый отдает все, что у него есть. Все живут одинаково. Никаких излишеств. Первопоселенцы так и пытались жить. В те времена Мать лично распоряжалась всеми денежными вложениями. Но сегодня все складывается иначе.

Да, сейчас ситуация в Ауровиле сильно изменилась по сравнению с “первыми пятилетками”. Часть его граждан (это преимущественно иностранцы) платят городу контрибуцию и могут жить, не участвуя в общих работах, заниматься тем, что им по душе. Но находится не меньшее количество тех, кто работает полностью бесплатно и при этом еще вносит деньги в “казну города”. Можно ли сказать, что одно каким-то образом уравновешивает другое?

Как бы то ни было, приехавшие сюда пытаются следовать принципу, о котором писала Мирра Ришар: “Если вы действительно хотите сделать для мира что-то хорошее, лучше всего со всей искренностью добиваться маленьких побед в самом себе. Так вы сделаете для мира максимум того, на что способны. Эта ваша область работы, никто не в состоянии отнять И насколько вы способны работать над собой, настолько же способны действовать во внешнем мире. Таким образом, больше работая над собой, вы работаете для других”.

 

Русский дом

Игорь Горячев убежден, что бизнес противопоказан Ауровилю: “Мать считала, что в городе не должно быть денег. И я уверен, что это временное и чуждое явление, которое мешает развитию ауровильцев”.

К Игорю я приехала с Борисом. В воскресный день у него, как правило, собираются несколько человек, чтобы посмотреть по видео новый российский фильм. На этот раз Игорь раздобыл “Мусорщика” Георгия Шенгелии. На полке у него стоят “Вертикаль”, “Шерлок Холмс”, последняя версия “Идиота”. В общем, негусто. Здесь непросто заполучить хорошие фильмы из России. Не хватает и периодических изданий. Подписка для одного человека стоит дороговато. Никто этого не может себе позволить. Поэтому русские ауровильцы пробавляются случайными посылками и обмениваются друг с другом книгами и фильмами. Или приезжают к Игорю на коллективный просмотр.

Конечно, все было бы намного проще, если бы в городе наконец появился Русский павильон, на который завещал деньги Дмитрий фон Мореншильд… Разговоры о строительстве этого павильона ведутся уже более десяти лет. Но воз и ныне там.

Совершенно случайно я оказалась на одном из общих собраний, где энтузиасты в очередной раз начали штурмовать этот вопрос, заново обсуждая, каким он должен быть.

— Павильон очень нужен, потому что русские приезжают без денег, без документов… Надо же их где-то размещать, — сказала женщина, в обязанность которой входит устройство новичков.

Алексею, приехавшему сравнительно недавно и сразу же взявшемуся за строительство собственного дома, решительно не понравилось это предложение.

— С какой стати мы должны превращать Русский дом в ночлежку? — удивился он. — Сейчас каждый может узнать в Интернете условия приема, обдумать, готов он принять их и заранее подготовить все необходимое.

Дочь Анны, Катя, настойчиво предлагала выделить в Русском павильоне место, где можно было бы посидеть за самоваром, отведать блины с вареньем или медом.

Большая часть присутствовавших с ней не соглашались:

— Незачем превращать наш павильон в чайную или кафе.

— А я не представляю себе Русский дом без чего-то тепленького, что грело бы душу, — настаивала Катя.

Подобные споры ведутся уже много лет. То одна группа, то другая собирается, предлагает какие-то решения… Сдвинуть дело с мертвой точки очень сложно, потому что, как мне показалось, нет концепции Русского павильона. Никто в общем толком не знает, для чего он, собственно нужен, и мне подумалось, что в этом незнании каким-то косвенным, странным образом отразилось отсутствие национальной государственной концепции у самой России, утерявшей представление о своем пути и назначении в этом мире.

А русскому человеку непременно нужна большая цель. Не знаю, есть ли вообще народы, не испытывающие в ней потребности, но для нас наличие такой цели особенно важно. Принято считать главным русским вопросом — “что делать?”. Думаю, это неверно. Главный наш вопрос — “зачем делать?”, и если в прежнее время он не всплывал на поверхность общественного сознания, то лишь потому, что все твердо знали ответ на него.

Убеждена, что наших соотечественников тянет в Ауровиль именно эта обостренная потребность жить в обществе, имеющем великую цель. А еще — жажда справедливости.

Это тоже в русском национальном характере — искать место на земле, где люди живут по правде и совести. Сколько раз на протяжении нашей истории максималисты-одиночки, не желавшие мириться с социальной несправедливостью, и целые общины отправлялись на поиски града Китеж или Беловодья. С легкой руки Николая Рериха к этим заветным местам присоединилась Шамбала.

Но и Китеж, и Беловодье, и та же Шамбала — нечто уже существующее, кем-то изначально выстроенное и организованное. Туда лишь нет доступа недостойным… Ауровиль — открыт любому, но никто и ничего не получает там в готовом виде, хотя каждый ощущает себя защищенным в социальном отношении.

— Здесь еще ни один человек не остался на улице и не умер с голоду, — говорил мне Владимир. — И в то же время над тобой нет надзирателей, которые бы наблюдали за тем, следуешь ли ты заветам Ауробиндо и Матери или нет.

Валерий и Галина — семейная пара из Одессы — признались, что в первые дни после приезда в Ауровиль испытывали ощущение, будто вернулись домой после долгой командировки. Валерий всю свою жизнь служил в армии, уволился в чине полковника. В Ауровиле тренирует волейбольную команду. Галина печет торты. Вместе с ними приехали сын и дочь. Дочь вышла замуж за индийца.

— Уже есть внуки: девочка и мальчик. Так что в нашей семье — три поколения ауровильцев, — говорит Галина.

Три поколения ауровильцев и у Анны из Златоуста, с семьей которой я встретила 2005 год. Сохраняют ли в таких семьях русский язык?

— Я говорю по-русский, — бойко ответила мне пятилетняя Машенька, внучка Анны.

“Государственный” язык в Ауровиле, — тот, на котором дети говорят в детском саду, в школе, в различных кружках — английский. Русский — домашний язык. Даже если дети и говорят на нем, то пишут с ошибками, а чтение дается им с трудом. Конечно, родители прилагают все силы и стараются поддерживать у детей на каком-то уровне хотя бы разговорный язык. Однако его будет недостаточно, если дети надумают вернуться в Россию и тем более если захотят поступить здесь в высшее учебное заведение.

Как правило, языком с детьми занимаются не сами родители, а друзья семьи. Происходит своего рода обмен. Например, Анна учит русскому языку Ивана, сына Светланы, а сама Светалана занимается с сыном Анны — Арсением. Естественно, не у всех, кто таким образом ведет занятия, хватает педагогического опыта, знаний и навыков. К тому же школьные методики в Ауровиле не предполагают давления на ребенка.

“Дисциплины не хватает”, — считают выходцы из России. После привычных нам школ ауровильская кажется слишком вольной. На наш-то взгляд, к детям здесь почти не предъявляют никаких требований.

Правда, здешние преподаватели придерживаются другого мнения. Я заговорила о детском образовании с флейтистом Ништой, школьным учителем музыки. Он приехал в Ауровиль из Германии двадцать восемь лет назад и с тех пор ни разу не покидал город.

— Очень трудно найти равновесие между свободой и дисциплиной, — сказал Ништа. — Это удается далеко не всем учителям. И они впадают то в одну, то в другую крайность. Придерживаться края дело легкое — либо крепко держишь детей в руках, либо совсем отпускаешь вожжи. Найти середину — вот что непросто. Когда мы преобразовывали природу, высаживали первые ростки, — постоянно возникали новые и новые сложности, но они ничто по сравнению с тем, какие сложности встают с появлением в городе каждого нового человека.

И в самом деле, жители Ауровиля — выходцы из разных стран. Неизбежно происходит столкновение различных культур. И хотя все приезжие вроде бы разделяют взгляды Ауробиндо и Матери, у каждого эти взгляды преломляются своим особым образом.

Жесткая дисциплина облегчает преподавателю процесс обучения и поддерживать ее легче, чем выработать у детей осознание того, что эта дисциплина должна вырабатываться внутри человека, а не приходить извне.

— Даже самую неукротимую природу преобразовать проще, чем природу человека, — продолжает Ништа. — Конечно, я учу играть на флейте детей из младших классов. С ними чуть проще. Но когда кто-то из них продолжает приходить ко мне и после того, как закончился курс, когда они становятся старше, — я счастлив. Потому что игра на флейте — это способ медитации. Когда надо скоординировать дыхание, движение пальцев, слух, чтобы соединить их в одно целое…

Впрочем, далеко не все русские стоят за школьную строгость. А у Владимира Яцкова, скажем, вообще нет особого почтения к высшему образованию, получение которого волнует многих родителей подрастающих детей. Сам он окончил востоковедческий факультет в Санкт-Петербурге, отделение санскрита. Завершал обучение в Индии, в Пуне и затем переехал сюда.

— Образование? Я не верю, что бумажка что-то дает. Даже если человек и получает хорошее образование — это еще не значит, что он нашел себя. Очень часто люди поступают по инерции, по чьему-то совету… Они могут проработать всю оставшуюся жизнь на каком-то месте… и оставаться несчастными. Я видел многих профессоров — они издали не одну книгу и не одну монографию, но они были совершенно непригодны для научной работы. Исполняли ее механически, совершенно формально, без души и вдохновения. Кому нужна такая работа? В Ауровиле снимается вопрос выживания и есть возможность увидеть себя, это выявляет скрытые до того способности. Вот почему многие, кто оказывается здесь, меняют профессию. На мой взгляд, работа и медитация должны сливаться воедино. Потому что Ауровиль не ашрам, не изолированная святая обитель, а город. И, по мнению Ауробиндо, люди здесь должны учиться динамической медитации, медитации в действии. Любое дело может стать способом проверить свою медитацию.

Следом за Владимиром в Ауровиль переехала его сестра Татьяна — Шакти, как стала называть ее дочь Ольга. Так это имя за ней и осталось. А вот жена Владимира не выдержала жизни в Индии и вернулась в Питер. С ним по собственному выбору осталась дочь Дарья — сейчас уже барышня. По-русски понимает, но отвечает на английском.

— Когда Дарья поехала к матери в гости в Питер, то через неделю начала проситься обратно. Затосковала. Ауровиль, в сущности, большая деревня и босиком можно ходить круглый год. Я уж не говорю о том, что здесь у нее масса друзей, интересные занятия: она увлекается верховой ездой, танцами. Ей нравится атмосфера города. Она найдет себя, — уверенно сказал Владимир. — Главное, чтобы человек нашел такую профессию, которая позволяла бы ему открыть себя. Человек чаще всего учится сам. И если у него широкая, разнообразная подготовка, он найдет, где проявить свои таланты.

Кстати, гражданство Ауровиля дети не получают автоматически. Свой выбор они должны сделать сознательно.

 

Явление Каруны

Ауровиль изначально включал в себя окрестные тамильские деревушки.

Я видела фотографии местных жителей сорокалетней давности: истощенные детишки, по которым можно изучать анатомию, изможденные лица мужчин, женщин, стариков. Сейчас такого не встретишь. Благодаря Ауровилю жизнь местного населения изменилась.

Теперь поля местных жителей орошает вода, добытая из-под земли. Бурение скважин — дело дорогое и трудоемкое, на которое у местных крестьян не хватало денег. Многие тамильцы стали жителями Ауровиля, другие — и их немалое чис-
ло — работают на стройках, на фабриках, в садах и огородах. Благодаря созданной инфраструктуре увеличился и поток туристов. Значительная их часть выбирает для проживания места возле океана — это тоже приносит доход местному населению. И, что особенно важно, постоянно расширяется оазис вокруг города, а следовательно, увеличивается и количество плодородных земель.

Любопытно, что источником дохода для окрестных крестьян стали и неплодородная земля, невозделанные участки. Земельная чересполосица, с самого начала заложенная в плане города, начинает сказываться на его росте. Новые земли надо выкупать у их тамильских владельцев, а местное население, естественно, взвинчивает цену. Конечно, и ему выгодно дальнейшее расширение Ауровиля, но в столкновении отдаленной выгоды и выгоды сиюминутной побеждает последняя.

Есть и другие сложности. Хотя город конечно же помогает и школам в деревнях, но жизнь там все же идет в русле своих традиций. И эти традиции иной раз коренным образом не совпадают с традициями города. Пример тому — открытая испанкой по имени Према фабрика, на которой шьют изделия из шел-
ка — платья, костюмы, шарфы, платки, сумочки, тапочки. Туристы охотно покупают их в фирменном магазине, находящемся в Пондичерри. Фабрика приносит ощутимый доход Ауровилю, на ней работает немало женщин из окрестных деревушек. Но недавно в город явилась большая группа тамилов с требованием закрыть фабрику. В чем была причина их недовольства, никто из ауровильцев мне не смог объяснить: “Видимо, просто одна местная группировка боролась с другой, а закрытие фабрики стало для них сведением каких-то своих счетов”.

Фабрику, конечно, не закрыли, вопрос удалось уладить. Но на этом примере видно, что в борьбе кланов козырной картой может стать Ауровиль. Особенно, если не забывать, что улучшение медицинского обслуживания привело к росту населения. И проблема земли в будущем может встать остро, как всюду, где имеет место перенаселение.

Происходят и другие недоразумения. Так, работники имеют обыкновение отпрашиваться с работы, если в деревне происходят события, на которые по традиции должны являться все. Но так как деревень вокруг немало, и либо похороны, либо свадьба случаются чуть ли не через день, отпускать стали только самых близких родственников. Это вызывает досаду, а иной и раз возмущение тамилов: ломается традиция.

Многие горожане сетуют на то, что в магазине продавцы (выходцы из местного населения) заранее откладывают продукты получше “для своих” ауровильцев, то есть тамилов. Остальные довольствуются тем, что осталось. Русские, у которых за плечами — опыт социализма, относятся к этому наиболее спокойно.

Особая проблема — воровство. О ней следует рассказать поподробнее.

В первый же день приезда я обратила внимание на недостроенный дом, стоящий у дороги, что ведет к Ауровилю. На втором этаже дома висело чучело. Самое обычное — старые портки и рубаха, набитые соломой. Необычной была лишь голова — ярко-красного цвета, с рожками в темных вьющихся волосах, с выпученными глазами и высунутым наружу длинным языком.

— Что это за чудище? — спросила я.

— Каруна.

Я знала, что “каруной” именуется на санскрите категория индийской философии, означающая сострадание к людям и другим живым существам. Рогатая голова мало подходила к этому определению. Мне объяснили, что Каруна — это божество-хранитель. Мои спутники не знали, каковы другие его функции, а также имеется ли какая-нибудь связь между этим персонажем народной мифологии и каруной, как основной добродетелью в брахманизме и буддизме.

Как бы то ни было, изображение рогатой головы красуется на заборе или воротах каждого тамильского дома. Это защита от всего дурного, в том числе и от воров. Ни один, даже самый отчаянный местный житель, не решится проникнуть в чужой дом, если видит на его стенах изображение Каруны. Мера весьма нелишняя, поскольку воровство в Индии цветет пышным цветом. На всех вокзалах продаются небольшие замки и цепочка к ним, чтобы пассажиры приковывали чемоданы и сумки к крюкам под лавками.

“Да что стоит опытному вору открыть такой нехитрый замок”, — удивлялась я.

Попутчики объясняли: открыть он, конечно, может, но это потребует времени. К тому же замок — своего рода знак. Он свидетельствует, что вещь лежит не просто так, а кому-то принадлежит и хозяин проявил заботу о ней. Если же рюкзак или сумка свободно стоят на лавке, значит, они никому не принадлежат. Это просто подарок, который следует забрать. В каком-то смысле это даже не воровство. Не взять брошенную вещь — почти грех. Судьба ниспослала удачу, а ты от нее отвернулся. В другой раз не жди милости.

Один из ауровильцев, имевший богатый опыт работы с местными жителями, объяснял, как ему приходилось внимательно следить за рабочими инструментами:

— Сразу не заберут, но переложат на другое место. На полку повыше и подальше. Если не спохватишься, инструмент переложат еще дальше. А если и через несколько дней ты про него не спросишь, это означает, что он тебе не очень нужен и его можно забрать. Полежавший в дальнем углу инструмент становится как бы ничьим.

Мне рассказывали про одну семью из Голландии, которая ничего не могла поделать с воришкой, повадившимся забираться к ним в дом. Тогда по совету местных жителей эти люди повесили на двери изображение Каруны. С тех пор у них даже гвоздика не пропало.

Впрочем, не знаю, насколько в данном случае уместен термин “воровство”. Возможно, то, что мы именуем этим словом, и то, как понимаем его, в корне расходится с тем, что думают и чувствуют люди, воспитанные в иной культуре…

Случилось так, что я потеряла ключ от своего домика. В первый день я даже и не собиралась закрывать его, настолько символическим мне казался запор. При желании проникнуть в дом не составляло труда. Когда я поняла, что где-то оставила ключ, то просто просунула руку в щель, отодвинула задвижку нижней дверцы и проскользнула внутрь, оставив верхний замок. Это было не совсем удобно — проделывать такое упражнение каждый день, и я спросила у садовника-тамила, можно ли оставить дом незапертым. Он покачал головой. Его жена тоже объяснила мне, что на территорию коммуны могут зайти деревенские жители, а потому дверь лучше закрывать. Второго ключа у них не оказалось. Садовник озабоченно сказал, что придется замок распилить.

Но я нашла другой выход: перед уходом или после возвращения отвинчивала или на небольшую глубину ввинчивала шурупы на одном ушке. Главное — что замок висел на месте. Но поскольку я все же оставляла билет и паспорт в доме, то время от времени подумывала, не повесить ли мне еще и изображение Каруны для более верной защиты, следуя примеру голландской семьи .

Как-то я проснулась среди ночи и увидела на своем накомарнике странную тень. Человеческая голова с рожками!

“Ну вот, дофантазировалась!” — подумала я, с недоумением глядя на неподвижную тень и пытаясь понять, какое разумное объяснение можно найти этому явлению.

Конечно, скорее всего это действительно могла быть голова человека, который заглянул в мою комнату через невысокий бортик. Одно непонятно: откуда на голове взялись острые рожки? Завитки волос? Но они не могли образовать такой правильной формы да еще с двух сторон.

Пока я ломала голову над загадкой, “голова Каруны” неподвижно взирала на меня. Наконец, когда я исчерпала весь запас возможных объяснений, тень шевельнулась, начала изгибаться… рожки превратились в уши, сидевшая кошка выпрямилась, спрыгнула с бортика, и “голова Каруны” исчезла.

 

Услышавшие зов

“Человеческому прогрессу, — пишет Мирра Ришар, — могло бы способствовать уважение людьми того, чего они не знают, а признание этого неведения — это признание своей неспособности судить. Но мы постоянно судим о вещах, нам совершенно неизвестных. У нас даже появляется чувство некоторого превосходства из-за того, что мы с таким глубокомыслием подвергаем сомнению то, о чем мы не имеем ни малейшего представления”.

Узнать немного побольше “в вещах нам совершенно неизвестных” позволил мне рассказ Любы, с которой я встретилась незадолго до отъезда из Ауровиля. Люба родилась в небольшом казахском городе, училась в школе с математическим уклоном, потом поступила в Новосибирский университет на математический факультет, сейчас работает программистом. Ее сын заканчивает школу, поэтому перебраться в Ауровиль она не может. Но всякий раз, приезжая сюда, чувствует себя необыкновенно хорошо:

— Какое-то особенное ощущение находит…

Невысокого роста, с волосами, разделенными на прямой пробор и забранными в узелок, какие носили учительницы пятидесятых годов, одевается предельно просто. И, рассказывая о себе, все время смеется, удивляясь тому, что с ней произошло, каким неожиданным образом начались ее духовные искания. Она жила самой обычной жизнью до того момента, когда ей приснился сон. Вернее, это был даже не сон, а переживание абсолютного, полного единства со всем миром, со всем окружающим. Она вышла из этого состояния, когда заплакал сын: ему надо было переменить пеленки.

— Но это ощущение единства со всем миром не проходило. И еще несколько дней оставалось со мной, пока постепенно не ушло. Такое переживание очень трудно описать. Но оно изменило меня. Я стала читать книги известных учителей, искать то, что помогло бы вернуть это состояние единения со всем сущим. Почему-то Индия — даже одно только это слово — всегда вызывала у меня странное волнение. Будто речь идет о чем-то родном и знакомом…

Год назад во время поездки по Индии Люба дважды встречалась в делийской гостинице с одним человеком, индийцем. Как-то так получилось, что они одновременно уезжали из Дели и возвращались в одно и то же время. Потом Люба уехала в Ауровиль. И в Пондичерри снова случайно столкнулась на улице со своим “знакомым” по Дели.

— Он очень обрадовался нашей встрече, — рассказывала Люба. — Оставил свой адрес, пригласил в гости. Но я постеснялась прийти к нему домой. А потом весь год думала: “Ну почему я не пришла?” Ведь, возможно, наши встречи были не случайными. Может быть, это Учитель. И я, отказавшись встретиться с ним, нарушила связь…

И в этот свой приезд Люба собиралась снова прийти на ту же улицу в Пондичерри и в тот же самый час, чтобы снова встретить своего случайного знакомого.

Разумеется, я поехала с ней. Мы побывали сначала в доме-музее Ауробиндо, где во дворе покоится его прах и прах Мирры Ришар, затем мы пошли в ашрам, где жили их ученики. Прогулялись по набережной и к “назначенному часу” — около трех — вновь направились к Дому-музею.

Но вскоре засомневались: не пропустили ли нужный поворот. Остановились в нерешительности и уже собирались развернуть карту города, как слева от нас раздался треск. Невольно обернувшись на звук, мы увидели на другой стороне дороги красный мотороллер. Водитель, опираясь одной ногой на асфальт, беседовал с окружавшими его мужчинами. Один из них отделился от группы и шел нам навстречу. Я решилась спросить у него дорогу.

Мужчина был в европейской голубой рубашке с коротким рукавом и бежевых брюках, худощавый, в очках… Одним словом, типичный индийский джентльмен средних лет с неприметным лицом. Если бы он вновь встретился мне на следующем перекрестке, я вряд ли бы сумела опознать его.

— Простите, — начала я.

Мужчина с готовностью повернулся к нам, выслушал мой вопрос, приготовился отвечать, и тут его взгляд задержался на Любе. И не просто задержался. В его глазах промелькнуло нечто большее, чем доброжелательная любезность. Глядя на мою спутницу, он улыбнулся ей, как улыбаются давним знакомым.

— А мы знакомы! — сказал он.

Я перевела взгляд на Любу. Она тоже улыбалась своей немного застенчивой улыбкой.

— Да, — кивнула она. — В Дели и здесь!

Я все еще не верила происходящему. Неужели мы в самом деле встретили того самого человека. Невероятно! Самое удивительное, что Люба, кажется, даже не обрадовалась. Она вообще не проявляла никаких особых чувств. Ну разве что легкое удовлетворение: я, мол, не сомневалась, что встреча состоится. Вот она и состоялась.

Джентльмен в голубой рубашке, разумеется, ни о чем не подозревал. Продолжая дружелюбно улыбаться, он объяснял нам, куда идти. Прямо, затем свернуть вправо, на соседнюю улицу… Но к чему нам этот поворот?! Теперь он нам был совершенно не нужен. Мы искали его самого — господина без особых примет. И нашли! А что дальше?

Я начала расспрашивать, кто он, где работает. Оказалось, что на этой улице, куда мы забрели по ошибке, находится контора, в которой он служит. Он специалист по предвыборным кампаниям. Разъезжает по стране и занимается продвижением кандидатов на выборах различных уровней.

Выдернув листок из фирменного блокнота, он протянул его мне. На бланке красными буквами были напечатаны его имя, адрес и телефон. Документ, подтверждавший, что событие, мало возможное по теории вероятности, все же произошло.

Я положила листок в свою сумку, мы распрощались и двинулись дальше.

— Мда, — протянула я, когда мы свернули на соседнюю улицу. — Все это объяснимо, но все же странно! Понятно, что, если у него здесь контора, он время от времени выходит из нее. Но с чего ему вздумалось выйти как раз в тот момент, когда мы проходили мимо?! Появись он на три минуты раньше или позже…

Любу эти соображения волновали меньше всего. Она очень огорчилась из-за того, что ее удивительный знакомец оказался всего лишь политтехнологом, а не учителем в каком-нибудь ашраме.

Вечером, когда мы вернулись домой, я начала искать бланк, чтобы отдать его Любе. Листка на месте не оказалось. Я перерыла всю сумку, но он так и не нашелся. Адрес джентльмена в голубой рубашке исчез бесследно. Где и когда я могла его выронить — ума не приложу.

— Еще одно напоминание о том, что не надо строить иллюзий, — сказала Люба в утешение неизвестно кому — мне или себе самой.

 

Последний завиток

Утром в день отъезда я в последний раз начала разноцветным порошком вырисовывать колам у порога своего бунгало. Узор уже не был таким корявым, какие получались у меня прежде. Я нашла свой собственный орнамент, который давался мне без труда и получался достаточно естественно. Не знаю, понравится ли он тому, кто поселится в этой комнате после меня. В любом случае, садовник и его жена, приводя дорожки в порядок, вскоре сметут его… В этом-то и состоит прелесть колама — если его не обновлять, он исчезает. Мне оставалось дорисовать последние завитки. Рука двигалась словно сама собой, диктуя, каким им быть.

Но сосредоточиться полностью на узоре не удалось.

Меня кольнуло смутное чувство, будто я увидела и поняла в Ауровиле далеко не все, что могла увидеть и понять. Нарушение душевного равновесия тут же сказалось — последние завитки получились чуть более неровными, чем остальные.

Но не напрасно ли я себя корила? Можно ли вообще увидеть и понять все, можно ли сказать окончательное слово о том, что не имеет конца. Эксперимент, начатый ауровильцами, не закончен. И поэтому город оставляет впечатление живого. Если бы его жители строго следовали исключительно букве, он бы уже давно закостенел и застыл, как бетон, который перестали размешивать, превратился бы в музей на открытом воздухе. Но ауровильцы, принимая и отторгая новшества, преодолевая установленные ими самими правила, ищут способ развиваться далее… Любой беспорядок в мире, как считала Мирра Ришар, существует только для того, чтобы научить нас, как жить повседневной жизнью и тем не менее не быть ею захваченным, озабоченным, поглощенным тем, что случается, тем, что может произойти, чтобы мы не погрузились в повседневные заботы о будущем, так как все наши планы, подготовительные действия и принимаемые меры только способствуют еще большему беспорядку.

Развивая мысль Ауробиндо, которую он так остро пережил, оказавшись в Алипурской тюрьме, она повторяла: “Знаете, я не верю во внешние решения, я верю в одно — в силу Сознания… Все остальное создают сами люди. Они делают все более или менее хорошо, их дело живет, потом умирает, потом искажается, извращается… Из-за этого не стоит волноваться… Не говорите: “Это должно быть, а этого не должно, мы обязаны сделать то-то и то-то…”

Как и все в йоге, усилие, направленное на достижение прогресса, должно делаться из любви к самому усилию. Радости усилия, стремления к прогрессу — этого вполне достаточно, независимо от результата усилий. Все, что делается в йоге, следует делать ради самой радости работы, а не ради результата, который человек надеется получить… Результат не принадлежит вам. Надо просто работать, чувствовать, думать, стремиться, это именно то, что мы должны делать”.

Наверное, до тех пор, пока ауровильцы будут воспринимать трудности как средство, заставляющее их сделать еще один шаг вперед, пока их не покинет переживание “радостного усилия”, город по-прежнему будет жить и развиваться. И если возникнет очередное препятствие, они вновь соберут свое вече, будут долго и жарко спорить и в конце концов примут нужное решение. А если и оно будет ошибочным, то созовут еще одно народное собрание в поисках естественного и органичного выхода.

Пока эксперимент находится в процессе, любое суждение отражает состояние города или какие-то стороны его жизни в определенный отрезок времени.

И мои записки о Зареграде — лишь узор, сложившийся от встреч и разговоров с его жителями. И какие-то неровности в нем, там, где линии оказались не слишком четкими, — это не только отражение того, что я услышала, но еще и отражение состояния моего ума.

 

 1 Ауровиль — международный город в Индии, создаваемый представителями самых разных стран и народностей мира на берегу Индийского океана в 180 километрах к югу от города Ченная (Мадрас). Официальное открытие Ауровиля состоялось 28 февраля 1968 года. Торжественная церемония происходила в Амфитеатре будущего парка Матримандира. В центре Амфитеатра возвышается урна, в которую люди из разных стран мира вложили горсти земли, привезенной ими со своей Родины, символизируя этим человеческое единство. Сейчас город состоит из сотни различных поселений, разбросанных по территории более двадцати пяти квадратных километров.