Старушка знала много всяких историй, сказок, прибауток, и по вечерам рассказывала их подрастающим внукам. Полю она величала не иначе, как Пелагея, Ваську иногда мазуриком, а иногда гопником, Ваню, Петю и Пашу – мужичками, а Витю уважительно – роботник.
Мужички рано познали крестьянский труд, к чему упорно пытались приучить и Ваську. Но тот всегда старался улизнуть от трудов праведных, за что не раз ему попадало от отца. Мальчик не был лентяем, но в силу его непоседливого характера, он не мог долго заниматься одним и тем же делом. Поэтому Васька хоть и побаивался отца, но делал всё равно по-своему. Тогда Степан Васильевич стал давать сыну работу персонально для него одного, чтобы лишний раз тот не отлынивал. Ваське такая несправедливость была явно не по душе, но отца ослушаться он не смел.
Озорник и непоседа он, среди ровесников был заводилой в играх, хотя мог в любое время выйти из игры, сказав, что надоело и, он пошёл домой. Волосы у Васьки светлые, слегка вьющиеся, но они практически никогда не знали расчёски. Ваське было не до них, и поэтому мать чаще других детей обстригала налысо его упрямую голову.
Баба Глаша про него частенько говаривала:
– Эко, сколь настырной уродилсе. Хвост и гриву оставлю, а на своём поставлю. Васька, дак тебе хошь сси в глаза – всё Божья роса, – и тайком крестила в спину непутёвого внука, шепча под нос: – Осподи, вразуми раба Божия Василья и направь него на путь истинной.
Во внучке старушка души не чаяла, и Поля тоже отвечала ей вза-имностью, но выждав момент, когда бабка во время поучений вдруг запнётся на полуслове и задремлет, свесив голову на грудь, девочка старалась незаметно улизнуть к своему непутёвому брату.
А ещё баба Глаша летом, в свободное время любила вывести лю-бимую внучку за дома, на колхозные поля. Она показывала девочке, что где растёт, как называется то или другое растение, учила собирать травки. Девочка с большим удовольствием ходила гулять с бабушкой, начиная с ранней весны и до осени, в благодатные дни бабьего лета. Сколько всего интересного узнавала Поля от старушки.
Как-то раз ушли они дальше обычного и добрались до низины близ лесной опушки. Был яркий солнечный июньский день. На небе – ни облачка. Словно кто-то большой и невидимый натянул над землёй синюю простыню. Тихо. Даже ветер притих, запутавшись в травах. Над цветами порхали бабочки, негромко гудели шмели, собирая сладкую пыльцу с цветов. Бабушка с внучкой прошли зеленеющие поля, и вдруг в этой низине брызнула в глаза такая голубень, словно расплеснулось озеро, а в нём отразилось высокое июньское небо. Поля даже споткнулась на ходу.
– Баба Глаша, что это? Откуда здесь озеро?
Старушка негромко рассмеялась.
– Нету никакого озера тутаки, Полюшка. Погляди-косе хорошень-ко: это лён зацвёл.
– Лё-о-он, – недоверчиво протянула девочка.
– Он самой, ленок.
– Красиво. Он всё лето будет здесь цвести? А можно нарвать цветочков?
– Нет, деушка. Ничего не цветёт долго. Всему есть своё время. И цветочки не надо с него рвать. Отцветёт лён, сронит цвет на землю, а на месте цветочков завяжутце зелёные коробочки.
– Что за коробочки? Так разве бывает?
– Бывает, Полюшка. В этих коробочках будут созревать семена льна.
– А зачем лён садят?
– Обожди, не торопись, сейчас всё обскажу. Давай-косе присядем на межу, что-то я пристала стоять.
Они опустились на межу, и баба Глаша продолжила свой рассказ.
– Дак вот, деушка, созреет лён, него сожнут, свяжут в снопы, потом обмолотят.
– Это как жито? А зачем? Из жита муку мелют. Я люблю житну кашу. Вкусная.
– Дак семена надо из коробочек достать.
– А зачем?
– Вот ведь заладила: зачем да зачем. Дак за тем, Полюшка, штобы них, эти семена, на другой год посеять. Вот зачем. Да ишо из льняных семечек масло льняное делают, и нима лечатце. Когды-се человека понос проберёт, надо заварить льняных семечек, и враз всё пройдёт.
А когды лён вымолотят, него надо вымочить в воде несколько дней. Видишь: поле как раз подле Копанского ру;чья, значит в него снопики и замочат, после росстелят по лугу, штобы он вылежал недели две либо три. А потом лён сушат, мнут, треплют, чтобы кострица, то есть шкурка со стебля сползла, затем сушат, обивают, чешут, прикладывают. Получаютце отрепи, пачещи и, наконец, лён, который можно прясть, а солому и мякину отдавают на корм скотине. А придёт зима и долгима вечерами жёнки прядут ленок, а после из этого предена ткут полотно.
– А-а-а. Дак это мама из него и ткёт по вечерам?
– Ткёт. Только мы с ней сперва предена напрядываём. Мы с мати твоей тонкопряхи. Тонкопряденноё полотно идёт на полотенца, а потолще на одёжу: портки, кальсоны, рубахи. А когды ко льняной ниточке добавим шерстяную овечью ниточку, то из этого полотна будем шить сукманники. А ишо, Полюшка, штобы одёжа изо льна была негрубой, ниё ставили бучить.
– Как это, баба Глаша? – удивлённо спросила девочка.
– Видела: у нас есь большашшой глиняной горшок?
– Видела. Под шестком стоит. Мама ново;й раз его в печь пихает.
– Дак она в этот горшок складывает новое бельё, заливает водой и ставит в печь парить.
– А зачем?
– Попаритце оно цело;й день потихоньку, а потом остудят, выжмут, высушат и носят, а когды зарудитце, стирают. После нескольких стирок станет оно мяконьким да беленьким.
– Баба Глаша, Я пожалуй ничего и не запомнила, так много ты мне рассказала.
– И не надо всё запоминать. Я тебе на другой год опять расскажу, когды придём лён смотреть.
– А ты меня научишь лён прясть?
– Научу, Полюшка, когды времё придё.
– А когда оно придёт?
– А вот когды ты ишо малёхонько подростёшь. Подём-ко, деушка, домой. Мати-то наверно нас уж хватиласе. Да, бываё, и письмецо от Генюшки пришло.
Продолжение следует...