Трудно себе представить, как они были близки друг к другу. Даже две капли воды не могли подобным образом слиться воедино.
Оба были Николаи, оба невысокого роста, крепкого телосложения, с бронзовыми, от южного солнца, и слегка отечными, от крепких напитков, лицами. Непокорные черные волосы клочьями торчали на их, начинающих лысеть головах. И у каждого на погонах тускло блестели по четыре маленьких звездочки. Почти одновременно они развелись. А свой досуг проводили за рюмочкой спирта и женщинами, позволяющими делать с собой все и, даже, больше.
Николаи были друг для друга ближе, чем сиамские близнецы, чем братья во Христе, чем Ленин и партия.
Они были друзья. Друзья – не разлей вода.
Об их крепкой дружбе знала и чувствовала ее на себе вся Крымская Военно-морская база.
Что же их отличало?
Наверное, не многое.
Во-первых, фамилии. Один был Щербина, другой – Филимонов.
Во-вторых, должности.
Коля Щербина был командиром узла связи и имел настоящее флотское звание капитан-лейтенант. Николай же Филимонов служил помощником военного коменданта. На его погонах красовались красные просветы и, соответственно этому, носил, как кару, сухопутное звание капитан.
Да, и еще.
Именно это для обоих было большим неудобством, так как мешало их общению. Щербина имел выходной в воскресенье, а Филимонов в четверг. Но, как известно, трудности только цементируют дружбу.
Субботний день приближался к обеду.
Солнце жарило так, что асфальт ручьем плыл по дороге.
Страдающий от жуткого похмелья, лени и зноя Филимонов сидел за столом и курил одну сигарету за другой. На душе было мерзко, во рту гадко. Тело требовало принять горизонтальное положение.
Принятая утром двухсотграммовая доза самогона только усугубила и без того плохое самочувствие.
Занять себя было нечем. Ведь работа в комендатуре начинается вечером, когда личный состав с кораблей и частей идет в увольнение.
Закурив очередную сигарету, Филимонов потянулся и подслеповато глянул в окно. По дороге, в плывущем от жары воздухе, шел шатающейся офицер. Слабое зрение не позволило Николаю разглядеть идущего, а попытка напрячься болью отразилась в голове.
- Дежурный! – крикнул Филимонов, - Офицера, - он указал пальцем в окно, - в камеру, облить водой и сообщить в часть. Я ушел на обед. Приду, разберусь с ним сам.
Часам к семнадцати, выспавшейся, со свежей головой и в приподнятом настроении Филимонов пришел в комендатуру.
- Как тут дела? Что наработали? – спросил он.
- Как вы приказали, - доложил дежурный, задержали пьяного офицера. Сидит в камере. В часть сообщили. Во всех помещениях произведена приборка. С двух кораблей, на гауптвахту, на пять и семь суток, посадили моряков. С задержанными провели строевую подготовку. Приняли две телефонограммы.
- Молодцы! Все документы ко мне в кабинет.
Филимонов с чувством собственного достоинства раскрыл папку. Телефонограммы его почти не касались. В одной говорилось о штормовом предупреждении, в другой требовали провести месячник электробезопасности. Посмотрев документы разгильдяев-моряков, он открыл удостоверение личности офицера. С фотографии на него глянуло серьезное лицо Николая Щербины.
Лоб Филимонова покрыла испарина, во рту пересохло.
- Дежурный! – дико заорал Филимонов, - Что за офицера вы арестовали?
Дежурный по комендатуре вытянулся в струнку.
- Вы сами приказали его арестовать.
- Кого?
- Его. Он же был пьян.
- Мать вашу!!! В какой камере он сидит?
- Во второй.
- Быстро открой мне ее!
Картина, увиденная Филимоновым, наворачивала на глаза слезы. Свернувшись калачиком, на топчане, отвернувшись к стенке, в грязной, мятой рубашке, мирно спал его лучший друг, Коля Щербина.
- Коля! Коля! Вставай.
Щербина открыл глаза и лег на спину.
- А, это ты … Лучшего друга …
- Коля! Я не знал, что это ты. Я же плохо вижу… Прости.
- В часть сообщили?
Филимонов мотнул головой.
- Молодец! За такое рвение в службе майора скоро получишь. А я, хер! – и Щербина выкинул вперед согнутую в локте руку, - Доволен!?
После дежурства Филимонов зашел к Щербине домой.
- Коля, можно к тебе? – спросил он заискивающе, - Давай выпьем, - он стал торопливо доставать из портфеля хлеб, колбасу, консервы, помидоры, огурцы и бутылки с вином. Их оказалось ровно шесть. Ну, чтобы второй раз не бегать.
За столом страсти потихонечку утихли, и пьянка стала носить бытовой характер.
К трем часам ночи тяжелый хмельной сон свалил обеих на диван.
Воскресное утро для Филимонова выдалось тяжелым. Голова раскалывалась на множество частей. Но надо было идти на службу, будь она проклята.
Разыскав разбросанные по углам вещи, он с любовью взглянул на мирно спящего друга и по-доброму позавидовал ему. Одевшись, Николай тихо вышел, прикрыл за собой дверь.
По дороге в комендатуру у него была точка, где старуха-похметолог, в любое время дня и ночи лечила страждущих от похмелья.
Выпив под малосольный огурчик двести грамм самогона, Филимонов почувствовал, как свежий поток сил наполняет его тело. Голова посветлела, боль в теле прошла.
- А не повторить, ли? – появилась шальная мысль. Но усилием воли он взял себя в руки и заставил идти на службу.
Щербина проснулся около десяти. Голова тоже нестерпимо болела.
- Надо сходить в гараж, посмотреть, как машина. А то даже забыл, когда там появлялся в последний раз, - тяжело подумал он.
По инерции надев форму, он вышел на улицу.
Зайдя по дороге на туже волшебную точку, он похмелился, взял с собой для гаражных друзей еще бутылку и в приподнятом настроении отправился по намеченному маршруту.
Воскресный день приближался к обеду. Солнце, потеряв над собой контроль, палило так, что все живое искало прохладу и тень.
Страдающий от нового витка похмелья, лени и зноя, Филимонов сидел за столом и курил одну сигарету за другой. На душе было мерзко. Во рту гадко. Тело требовало принять горизонтальное положение. Принятые утром двести грамм прекращали свое целебное действие.
Закурив очередную сигарету, он потянулся и подслеповато глянул в окно. По дороге, в плывущем от жары воздухе, шел сильно шатающийся офицер.
- Дежурный! – крикнул Филимонов, - Офицера, - он указал пальцем в окно, - в камеру, облить водой и сообщить в часть. Я ушел на обед. Приду, разберусь с ним сам.
Часам к семнадцати, выспавшейся и со свежей головой, в приподнятом настроении, помощник военного коменданта вошел в комендатуру.
- Как ваши дела? – спросил он нового дежурного, - Что наработали?
- Как вы приказали, задержали пьяного офицера. Посажен в камеру. В часть сообщили. На городском пляже задержан матрос, находившейся в самовольной отлучке. Строевая подготовка с задержанными и приборка во всех помещениях, проведены.
- Хорошо. Все документы ко мне в кабинет.
Филимонов с чувством собственного достоинства раскрыл папку. Полистав военный билет моряка, он открыл удостоверение личности офицера. С фотографии на него глянуло серьезное лицо Николая Щербины. От увиденного Филимонов чуть не потерял сознание. Холодный липкий пот покрыл все его тело.
- Дежурный, что за офицера вы задержали? – ели слышно спросил он.
Дежурный был явно озадачен услышанным вопросом.
- Товарищ капитан, вы же сами приказали его задержать.
- Кого? – Филимонов, погруженный в собственные мысли, не слышал ответа.
- Ну, этого офицера… Он был пьян… - пролепетал дежурный.
- Ой! – Филимонов грязно выругался, - В какой камере он сидит?
- Во второй.
- Открой мне ее быстро!
Войдя в камеру, Филимонов увидел спавшего на топчане друга, свернувшегося калачиком.
- Коля! Коля! – он потряс Щербину за плечо, - Коля, вставай.
- Это снова ты, Иуда. Пошел на,.. - Щербина повернулся на другой бок.
- Коля! Прости, я не хотел. Не разглядел, что это ты. У меня же зрение плохое. Ты об этом знаешь.
Оправданий было много. Но прощения он не получил.
- Лучше бы ты был слепой, - подвел итог разговора Щербина, - На этом этапе наша с тобой дружба прекращается. Выйди и закрой камеру. Видеть тебя не хочу.
Над этим случаем еще долго потешалась вся Крымская военно-морская база. И как не смеяться: лучший друг дважды подложил свинью лучшему другу. Сработал закон парных случаев.
Больше они за одним столом не собирались никогда.
Вскоре Филимонов получил майора, а Щербина еще долго ходил в капитан-лейтенантах.
После таких проколов, если и приходилось задерживать офицера, он лично убеждался, что это не Щербина.
Этот крест он носил на себе теперь постоянно.
Вот и верь теперь, что служба дружбе не помеха.