На свете Глеба больше нет,
Но он средь нас, пока и нас
Не уничтожит этот свет …
Но если кто-то вдруг задаст,
Вопрос о том, каким был Глеб,
Ответить можно лишь одно:
Необходимым, словно хлеб,
И животворным, как вино.
(Анатолий Змиевский)
Скалистые берега у порта Байкал, мимо которых дважды проплывал протопоп Аввакум, стали пристанью для многих известных иркутских писателей и художников. Первым в 1969 году в порту Байкал в Молчановской пади в доме № 19 поселился писатель Глеб Пакулов. Ему очень повезло: дом купил большой, крепкий, сложенный из лиственничных брёвен. И по сей день стоит этот дом почти на самом верху горы, обдуваемый свежими байкало-ангарскими ветрами, смотрит на исток Ангары широко распахнутыми окнами и выглядит красавцем рядом с соседними неказистыми избёнками. Восемь больших окон с белыми ставнями, украшенными искусной резьбой, и девятое очень большое в сенях, весь день наполняют дом светом. Из окон видны Ангара и невысокие дивной красы горы на противоположном её берегу.
Горы вблизи дома богаты целебной черникой, лакомыми белыми грибами, нарядными цветочными полянами, зарослями душистых черёмух. Недалеко есть кедровничек, насаженный лесничим Виктором Носыревым и молодыми людьми, которые приезжали в посёлок жить и работать. Сейчас эти деревья в самом расцвете сил, летом на них много смолистых шишек, под ними, в прошлогодней рыжеватой хвое, прячутся маслята и рыжики, а вблизи кедров на открытых солнечных оконцах, не прячась, алеют ягодки земляники.
Оченьполюбили Пакуловы свой дом. Глебу Иосифовичу, высокому, могучему человеку, многие родственники которого доживали почти до девяноста лет, было хорошо жить на берегах своенравного озера, любоваться неповторимыми пейзажами Байкала и Ангары. Он стал на Байкале страстным рыбаком, которого никому не удавалось обловить. Много времени Пакулов проводил в лодке на истоке Ангары с удочкой в руках. И всех гостей писателя в хлебосольном доме Пакуловых угощали свежей ушицей. Двери дома Пакуловых всегда были открыты не только для друзей, а и для всех входящих сюда людей, знакомых и незнакомых. Гостевали здесь писатели Валентин Распутин, Александр Вампилов, Виктор Астафьев, Евгений Носов, Виктор Соколов, Николай Воронов, Станислав Китайский, Геннадий Машкин, Пётр Реутский, Евгений Суворов и многие-многие другие. Не смог бы, наверное, принять Глеб Иосифович столько гостей, если бы не выручала тёща, Ольга Евстафьевна Бусаргина. Она хорошо готовила и большую часть лета проводила на кухне, а занятие было не из лёгких, часто приходилось готовить в ведёрных кастрюлях. Жила она здесь и зимой, и благодаря ей Глеб Иосифович мог работать на даче и в зимнее время. Ольга Евстафьевна очень любила общаться с молодёжью, и в доме часто жили студенты.
Писатели и художники, гостившие в доме, с наслаждением вдыхали ароматы Молчановской пади, неустанно любовались красками леса и моря, величественной кладкой Кругобайкальской железной дороги, и увозили в своих душах байкальское лето. У гостей оставались впечатления на всю жизнь, и немало строк в литературе и даже литературных произведений появилось благодаря тому, что дом на Ангаре был таким тёплым, уютным, а приём радушным.
В 1973 году к Пакуловым приехал из Москвы писатель Николай Павлович Воронов с женой Татьяной Петровной и сыном Антоном. Когда ехали, думали, что, погостив, уедут отсюда навсегда. Но не смогли. Возвращались снова и снова. С замиранием сердца взирал Николай Павлович на голубые чистейшие небеса, голубую воду, голубые поляны незабудок. Было радостно, что Татьяна Петровна, страдающая белокровием, дышит бодрящим целебным воздухом, который так ей необходим. Николай Павлович, человек очень деликатный и добрый, с ясными голубыми глазами, очень любил и боготворил Татьяну Петровну. Природа Байкала влекла их, приносила здоровье, усладу, умиротворение. О своих первых байкальских впечатлениях он рассказал в повести «Карл Нетерпеливый»:«На Ангару я только поглядываю. Меня приманивают косогоры, где прямо-таки гобеленовый расстил незабудок. На нашей с Антоном уральской родине незабудки жмутся к ручьям, озеркам, болотцам, тут они облюбовали гористое, местами с обрывами прибрежье.
Белота небес, туман, поднявшийся туда, ещё не рассеялся. Чуть позже небо выгнется эмалевой синевой, поэтому я невольно думаю, не отрываясь от незабудковых гобеленов: «Оно передалось горам». И вдруг печалюсь: долго жил среди металлургических дымов. Наверное, дымы сгасили лазоревость моих глаз?»
Для Вороновых дорогим, милым сердцу, стали и Молчановская падь, и травы, и цветы, и люди. Появилась даже своя родная птица, воронёнок, ласково названный Карлушей, главный герой повести «Карл Нетерпеливый». Воронёнка, израненного драчливым петухом, Вороновы подобрали, вылечили, выкормили и отпустили на волю. Но птицы эти привязываются к человеку и преданны ему, как собаки. И Карлуша воли совсем не хотел, постоянно прилетал к своим любимцам, сопровождал их во время прогулок. Привязались к Карлуше и Вороновы. Татьяна Петровна, ласкательно называвшая Воронёнком своего мужа, как-то сказала: «Отныне у меня два воронёнка, … а вы с Антоном обзавелись прямой роднёй». Много в повести трогательных строк, появившихся в результате общения с «пернатым дитятей», таких, как эти: «Карлуша повытягивал шею, поразминал крылья, явно поправлял в зобу неудобу съеденного, и порхнул Тане на плечо. Мы замечали днём, что Карл Нетерпеливый зарился на её локон над правым плечом. Он прихватил кончик локона и весело наматывал на клюв, желая сделать локон кудрявее. Наверняка он стремился принарядить её внешность, хотя она без того отличалась красотой. Но всем этим, оказалось, он приглушивал хитринку: изловчится и стащит Танин гребень, камушки которого поблескивали в сутеми. Так у воронёнка и получилось: выхватил гребень из причёски, скрылся на огороде. Потому как Таня назвала Карла Нетерпеливого поросёнком, было ясно, что она не огорчилась».
Татьяна Петровна для Николая Павловича – божество, «священная Танаакин», воронёнок – «младенческое высочество», «Карл Нетерпеливый», три берёзы за ближними огородами – «Три Богини», «в центре Мокошь, мать-сыра Земля, слева, Лада, богиня любви, красоты, семьи, справа, Берегиня, создательница всего сущего». И, разумеется, Карл Нетерпеливый не мог изладить своё неуклюжее гнездо на обычном дереве, он выбрал для этой цели центральную берёзу-Богиню, с которой он быстро слетал, как только показывались его любимые люди.
Летело сибирское лето, росла птица, внимательно следил Воронов за ростом своего воспитанника, подмечал каждую деталь: «Декоративно приятный сложился ворон. Я уж не говорю о глазах: они утратили младенческую пуганую наивность: умная зоркость, прохватывающая таким наблюдением, от которого становится беспокойно и щемяще скудно, как бывает на росстани». Хотя к тому времени Карлуша успел обзавестись подругой, привязанность к людям осталась прежней. Но подходило время прощания. Карл, вещая птица, всё видел и понимал. Однажды, когда Вороновы перед отъездом вынесли сумки на солнце для просушки, он залез в школьный рюкзак Антона, сына Николая Павловича, и никак не хотел оттуда выбираться. Его с трудом вытряхнули, и он горестно распластался на земле…
Грустно было Вороновым расставаться с посёлком, с Байкалом и Ангарой, с друзьями, с Карлушей. Они думали, что уезжают отсюда совсем. О том, как их провожали, сказано в повести: «Проводы были двойными: людские, полные местной щедрости, не уступающие характером величью Байкала, и природные, олицетворённые полётом Карла Нетерпеливого и его подруги».
Как переживал отъезд Вороновых Карлуша, было известно только ему одному, но несмотря на тяжёлую разлуку он частенько прилетал к Пакуловым, вёл себя во дворе по-хозяйски и, разумеется, получал съестное. Но на зиму хозяева уехали, вернулись только весной, ворон уже не прилетал. А летом снова приехали Вороновы. Николай Павлович нагрыз для любимого ворона орехов и пошёл его угощать. Долго звал Карлушу, наконец, прилетел ворон, сел поодаль на берёзу, несколько раз каркнул и улетел прочь. И больше не прилетал. Орехи склевали синички. Скорее всего, это был другой ворон, Карлуша очень обрадовался бы встрече с другом и, без сомнения, прилетел к нему. Известно, что вороны, привязавшиеся к человеку, в его отсутствие могут умереть с тоски. Но всё же хочется верить, что умный обаятельный ворон, ставший главным героем повести, ещё живёт в поселковых лесах.
Вороновы, покоренные величественными картинами Байкала, не хотели смириться с тем, что такая неземная земная красота может быть уничтожена деятельностью, которую трудно назвать человеческой. Заболев страданиями Байкала, Николай Воронов обещал своим байкальским знакомым статьями отстаивать этот диковинный сибирский уголок. С большой горечью говорит он в повести «Карл Нетерпеливый» о варварском отношении к первозданной и данной человеку на века красоте: «…ей (Татьяне) навевали скорбь целлюлозные заводы, кадящие за студёным морем. И вынесла она оттуда, поражённая технотронностью, думу, которая до сих пор болит во мне и делается неотступней, безотраднее: временность довлеет над вечностью и способна загубить её на Земле, если не во всей солнечной системе.
Увы, временность по-прежнему довлеет над вечностью. Но и она стала ненадёжней, потому что вконец ненадёжно всё то, на чем наживается человек, а ещё ненадёжней сделался он сам с его убийственным природопагубным существованием.»
К сожалению, ни статьи, ни книги, ни фильмы об умирающем Байкала не слышат стоящие у власти «рационализаторы», думающие в первую очередь о прибыли, об экономии, а за счёт чего произойдёт прибыль и экономия (пусть за счёт самого дорогого, что есть на Земле) неважно. И по-прежнему сильна угроза чистоте и даже жизни озера, которое миллионы лет было самым большим украшением планеты, главным родником её. И как прежде люди, трепетно относящиеся к чудесам, которые им в бесконечном многообразии дарит Байкал, не могут мириться с тем, что это великое чудо так варварски уничтожается…
Байкальские шири, сибирская земля, расстилающаяся безбрежным цветочным ковром несказанной красоты, всецело завладели поэтом Владимиром Соколовым, гостившим у Пакуловых. Уезжая из посёлка, он вышел из дома, опустился на колени и поцеловал землю, которая так щедро одарила его буйством красок и ласковым теплом.
Летом 1974 года после иркутского писательского семинара на несколько дней приехала к Пакуловым группа писателей, среди которых были друзья, бывшие фронтовики Виктор Астафьев и Евгений Носов. Они приехали в самую благодатную пору цветущего юного лета: Байкал и Ангара блестели солнечной позолотой, догорал багульник, полыхали жарки, поражали чистотой белянки, голубели озёра незабудок, синели колокольчики. Всю жизнь вспоминалась им эта поездка, сколько вдохновенных писем было написано, которые можно перечитывать бесконечно! Евгений Носов, писатель из Курска, был удивлён, очарован, растроган красотой байкальской природы. Впервые он увидел багульник в цвету, жарки, которые он назвал огоньками, увидел синюю от незабудок землю. Он не уставал восхищаться: «Вовеки не забыть. Райские кущи! И вот в такой благости людишки живут, твари божии, а от скверны избавиться не могут.» А Виктор Петрович, который его еле уговорил приехать на Байкал, удовлетворённо говорил: «Специально тебя, топтыгина, из твоей курской берлоги вытащил, чтобы показать, какая она есть, земля Сибирия!» А когда убеждал Носова съездить на Байкал, сказал: «Грех сидеть в Иркутске и не побывать на Байкале! Июнь – пора в Сибири особая, поляны в это время не зелёные – голубые… И соловьи заливаются ночь напролёт, даже ваши, курские, прилетают к байкальским на стажировку.» Когда кто-то из писателей, впервые увидевших этот земной рай, хотел сорвать цветы, чтобы привезти домой частичку Сибири, Евгений Носов приложил руку к сердцу и сказал:« А у меня она здесь останется, Сибирь!»
Виктор Петрович, так же, как и Глеб Иосифович, имел страсть к рыбалке и много времени проводил в лодке. Он поднимался с рассветом, и часто ранним утром можно было видеть Астафьева на Ангаре с удочкой и слышать народные песни в его исполнении (а пел он замечательно), которые разносились по всему ангарскому истоку. Астафьев не только ловил рыбу, он мастерски её готовил, при этом старался никого больше к плите не подпускать. Уха у Виктора Петровича получалась божественная.
Астафьев, выросший среди тайги, любил бродить по байкальским лесам, любил собирать грибы. Очень хорошо знал птиц, легко узнавал, какой птице принадлежит голос. Замечательно знал лекарственные травы. Как-то Пакуловы собирались лечить свою собаку, красавца Дика, от расстройства желудка. Астафьев их остановил и сказал, что пёс вылечится сам и ещё хозяев при случае вылечит, нужно только его отпустить в лес и понаблюдать, какую траву он станет есть, а потом этим лекарством лечиться от того же самого. Так и поступили. Дик пошёл по направлению к лесу, перешёл через ручеёк, вышел на поляну и начал просто без остановки стал хватать бордовые шишечки кровохлёбки. Совет Астафьева не пропал даром: собака выздоровела с помощью лесной аптеки, а Глеб Пакулов потом тоже неоднократно прибегал к помощи этой травы.
Уехав с Байкала, Виктор Астафьев написал прекрасное письмо Глебу Пакулову, большую часть которого хочется привести, так как строки его очень поэтичны:Кланяюсь тебе из далекой милой Вологды, где ныне стоит прекрасная погода и, после двух лет бедствий, все очень хорошо растет и не может нарадоваться себе каждая травинка, каждый листик и цветок. Природа здесь бедная, по сравнению с Сибирью даже убогая, и оттого всякая Божья кара особенно обнажает ее, делает совсем нищенкой и неприкрытой. Нищеты-то, в годы бедствий, и на Байкале не меньше, но там ее прикрывает буйноцветье, громады гор и девственно-чистая вода, в которой, наверное, Создатель омывал новорожденных ангелов, прежде чем пустить их в небо, и оттого у них такие белые, нежные, лебединые крылья… У меня в глазах все еще колышутся склоны гор в голубых проблесках и волнах от незабудок с жарко полыхающими полями жарков, с кострами багульника и белой пеной таволожника, и все еще ощущаю вкус воды, которую я хлебал из ладоней и, наверное, после меня Ангара убыла маленько."
Виктор Петрович неоднократно возвращался в порт Байкал, приезжал и с женой, Марьей Семёновной, своим другом и «боевым товарищем». Ей тоже очень понравилась природа, она с удовольствием ходила по молчановским распадкам и приносила полные корзинки грибов. А вечерами, сидя в тёплой компании, любила слушать рассказы о жизни гостей и хозяев дома и задушевно, незабываемо рассказывала сама, часто говорила о том, что пришлось пережить на войне…
Многие из иркутских писателей, бывавших в гостях у Пакуловых, тоже приобрели дома в посёлке. Валентин Распутин, любивший гостить у Глеба и Тамары, сроднился духом с Байкалом и понял, что его место тут. Здесь ему жить и работать. Уже потом, в своём любимом домике на берегу, он напишет повести и рассказы: «Живи и помни», «Прощание с Матёрой», «Век живи – век люби», «Что передать вороне», «Наташа». Кто читал рассказ «Наташа», конечно, помнит полёт героев на крыльях любви над Байкалом. Полёт этот принёс столько восторга и счастья герою и никогда, как всё лучшее в жизни, не повторился. Начинается этот полёт (по словам автора) от дома Пакуловых.«Я несусь огромными скачками, мне кажется, что я продолжаю бежать, когда замечаю проплывающую внизу четырехскатную железную крышу дома, в котором живет мой товарищ. Я что-то кричу то ли ему, то ли всем, кто остался на земле, и прибавляю ходу… Мы проплываем над Ангарой, делаем и круг, и второй над ее истоком и уходим далеко от берегов в Байкал…»
Душа писателя ликует от вида горной поляны над его домиком, полной жарков, колокольчиков, ромашек, Байкала, уходящего вдаль и подымающегося в небо, пышущей голубизны воды, чистого и глубокого неба, влажного ветерка, - всего того, что было ему так знакомо и в то же время ново, потому что здесь нет однообразия: каждую минуту новые краски, новые звуки, новые впечатления.
Известно, как Валентин Григорьевич был привязан к Байкалу, как он его боготворил, как вдохновенно ему работалось на берегу озера. И строки, написанные здесь, глубоки и неисчерпаемы, они накатывают на читателя, как холодные чистейшие волны и омывают, чистят от скверны душу. Книги Распутина всегда будут современны и станут откровением для читателя, который будет жить на Земле через столетия. И, может быть, не было бы у писателя такого близкого общения с Байкалом, не было бы дорогого сердцу писателя домика, если бы не дом в Молчановке.
В доме Глеба Пакулова любил бывать его друг, Александр Вампилов, которого, как и многих, завораживал и манил Байкал. Ему всё труднее было работать в городе, и он хотел работать непременно у воды. Мечтал о какой-нибудь развалюхе на байкальском берегу. Выбор пал на порт Байкал, так как здесь был и желанный Байкал, и располагающая к работе тишина и друзья-коллеги, которые пытались всячески пособить Сане в покупке дома. Посмотрели несколько домов в разных местах посёлка, но постоянно что-то не клеилось: то ему отказывали, то просили подождать. И Вампилов последнее лето работал у Пакулова. Он облюбовал себе самое спокойное и просторное место в доме – огромный чердак, на который из сеней вела удобная лестница. На чердаке было единственное окно, оно выходило на цветочные поляны, и можно было не выходя вдыхать ароматы леса. Это был «дом окнами в поле» Вампилова. Глеб, искусный плотник, сделал ему столешницу, соорудил сиденье. Здесь Александр мог спокойно писать и именно здесь осталась незавершённая рукопись «Несравненного Наконечникова». Работа подвигалась тихо, порой за день прибавлялось не более двух реплик. Вампилов никогда не писал наспех. Он говорил: «Я пишу страшно медленно. И это неизбежность. Стоит только поднажать – и всё идёт в брак». Александр гулял в лесу, катался на лодке, общался с друзьями, но и о пьесе не забывал. Пьеса должна была стать сатирой на проходимцев, далёких от литературы, но стремящихся ей заняться ради дохода. Парикмахер Наконечников, решивший стать драматургом, по замыслу Вампилова, сначала будет незаслуженно вознесён на литературные высоты, а потом низвергнут с них. К сожалению, этому замыслу не суждено было осуществиться.
Лето 1972 года Александр Вампилов проводил с женой Ольгой и дочерью Леной в доме Пакуловых. Два раза в это лето они с Глебом и Тамарой были на самом большом и сказочно красивом байкальском острове – Ольхоне, овеянном ветрами и легендами, любимом солнцем. В первый раз летали на самолёте из Иркутска, в другой добирались из порта Байкал на своей моторной лодке, хотя путь до острова неблизкий. Жили в палатке на берегу моря, ловили рыбу, варили уху. Рыбачили и женщины. Тамара Георгиевна вспоминает, как однажды обловила мужа-рыбака. Как-то, сидя на берегу, увидели в байкальской воде необычное зрелище: целый город, похожий на средневековый, с замками, с высокими башнями. Удивлённые, рассказали об этом местной жительнице, которая сказала: «Быват такое. То ли к худу, то ли к добру, но быват…» Город на водной глади впоследствии открылся и Валентину Распутину, о том, как он был потрясён, увидев это чудо, рассказал в эссе «Байкал предо мною»:
«Я перевёл взгляд на Байкал … и вдруг увидел нечто такое, что заставило меня приподняться и в изумлении уставиться туда, где качающейся золотистой лесенкой спускалась в бездну лунная дорожка. Там, переливаясь огнями, волнуясь сквозь призму воды, сиял сказочный город. Сначала мне показалось, что это фейерверк, огромный радужный сноп, рассыпающий искры, но, вглядевшись, я стал различать разбегающиеся на все четыре стороны улицы, исходящие из центра, и поясные круги по ним – совсем как на чертежах старинных посадов … Контуры уличной постройки в искрении были плохо различимы, причудливые беломраморные своды их то ли мерещились, то ли промелькивали во вспышках, но гирлянды огней по обочинам улиц, удаляясь от центра, понижались правильными соступами, значит, был в этом городе, как и полагается, кремлёвский холм и было понизу что-то вроде ремесленных слобод. Кто в них обитал и обитал ли кто-нибудь – ни одной фигурой или даже намёком мне не сказалось, хотя, как заворожённый, долго смотрел я круглыми глазами на это сияющее видение…»
Вампиловы и Пакуловы часто плавали на лодке вдоль острова и однажды, возвратившись, не закрепили лодку, и её отнесло далеко от берега.
Вампилов бросился в воду, доплыл до лодки, немного задержался возле неё, затем неспешно забрался в лодку и приплыл на вёслах. Потом сознался, что у него больное сердце, в холодной воде находиться ему нельзя, и в этот раз сердце чуть не отказало. Пришлось, держась за борт лодки, пережидать приступ.
Свои последние дни молодой драматург провел в порту Байкал, у Пакуловых, где 19 августа 1972 года собирался отметить тридцатипятилетие и всё-таки осуществить мечту о покупке в посёлке собственного дома. Александр наконец нашел старенький домик в пади Щелка недалеко от озера, уже посмотрел на него хозяйским взглядом, решил, что выкопает в огороде колодец, а в комнатюхе, выходящей единственным окошком на лоскуток Байкала, соорудит себе кабинет, но хозяйка дома согласилась продать только в сентябре, после того, как выкопает картошку. Но до сентября Александру Вампилову дожить было не суждено, его часы остановились 17 августа. Вечером этого дня они с Глебом Пакуловым на моторной лодке рыбачили на Ангаре, ближе к листвянской стороне, затем побывали в Листвянке и взяли курс на порт, где их ждали жёны, Тамара и Ольга. Но отплыть удалось совсем недалеко, на их пути у поверхности воды притаился роковой топляк, отяжелевшее от воды, медленно тонущее бревно. Врезавшись в него на полном ходу, лодка перевернулась, краем зачерпнула воды, корма ушла под воду, а на плаву остался торчащий нос лодки. Ветер и волны в тот день перемешали воду, и она была намного холоднее, чем обычно бывает в середине августа. Глеб Пакулов служил в морфлоте, плавал хорошо, но вынужден был схватиться за лодку: доплыть до берега у него не было возможности, мешали болотные сапоги. Лодку медленным течением относило к Ангаре, мотор был внизу и страшно скрежетал, задевая каменистое дно. (Всю жизнь потом Пакулов не мог переносить скрежет мотора о дно.) Александр Вампилов в синей тёплой куртке и ботинках поплыл в ледяной воде к берегу, в надежде спастись и позвать на помощь. Глеб Пакулов сразу понял всю опасность положения друга и с надеждой и мольбой смотрел на берег. Картина на берегу, увиденная Глебом Иосифовичем в тот вечер, запомнилась на всю жизнь, отпечаталась в мозгу, словно фотография. Она его преследовала, не давала покоя, он не раз её рисовал.
На дороге стояла машина, возле неё были люди, но помогать не спешили, за происходящим наблюдали с дороги. И Глеб Пакулов что есть мочи стал кричать на весь ангарский исток: «Спасите Саню! Спасите Вампилова! Это Иркутский драматург! Это замечательный человек! Спасите его!». Глеб умолял стоящих спуститься на берег и бросить верёвку или что-нибудь другое имеющееся в машине, за что мог бы схватиться подплывающий к берегу Саня, и это помогло бы ему сэкономить силы и выбраться из воды. Но люди стояли, время шло. Оставалось уповать только на молодые силы и выносливость Александра. Но на этот раз сердце не выдержало, и Вампилов остался неподвижно лежать на воде, удерживаемый, как поплавком, раздувшейся телогрейкой.
На помощь Пакулову спешили на лодке двоюродные братья, шестнадцатилетний Сергей Давыдов и четырнадцатилетний Игорь Шипунов, которых позвал художник Гутерзон, видевший, как перевернулась лодка, с его приятелями. Юноши подплыли к Глебу, с большим трудом отцепили от лодки его онемевшие пальцы и с помощью набежавшей волны втащили его в лодку. А возле Вампилова в это время уже находился солдат, выскочивший из проходящего автобуса, он вытащил Александра из воды, попытался сделать искусственное дыхание, но это не помогло.
Мальчики доставили спасённого Глеба на берег, он босиком ходил по камням, его трясло от холода, он был не в себе и всё повторял: «Спасите Саню!». Потом он оказался в больнице, и ему долго не говорили о смерти Вампилова, потому что был плох после сильного потрясения и переохлаждения. Но судьба его хранила, смертельной опасности он избежал не впервые. Глеб Иосифович, бывший геолог, много уже испытал и повидал на своем еще тогда небольшом веку. Нередко выходило так, что жизнь его висела на волоске: падал в реку в вертолете; тонул; чуть не завалила ледяная многотонная глыба; упал в яму на медвежьей тропе так, что голова застряла между двумя пиками (ими оказались сучья, торчавшие как острые кости). Было много и других случаев, когда Глеб Пакулов чудом избегал смертельной опасности.Выжил он и на этот раз. А Ольга и Тамара узнали о случившемся только на следующий день от приехавшего в порт Валентина Распутина. Хотя были у них нехорошие предчувствия и ночью снились тревожные сны.
В воде навсегда замерли стрелки часов Александра Вампилова. Писатель навеки остался 34-летним, не дойдя до «середины земной жизни» совсем немного, всего два дня.
«…Знаю, я старым не буду» - пророчески написал Вампилов. И ещё как-то он сказал о творческих планах: «У меня замыслов – дал бы Бог хоть половину реализовать». После трагедии 17 августа 1972 года, о которой знает теперь каждый русский человек и которая разделила жизнь Пакулова на «до и после», долго в Молчановской пади стояла на импровизированном постаменте, словно памятник, лодка с погнутым днищем… И до конца жизни не зажила рана в сердце писателя, и до смертного часа он носил в душе своей вину за то, что не он «не вернулся из боя».
Вот вспомнились слова Владимира Высоцкого, и хочется сказать, что Владимир Семёнович тоже очень переживал, узнав о гибели Вампилова. А приехав в Иркутск, прямо из аэропорта уехал на Байкал. Спросил, где утонул Саша Вампилов, и сидел на берегу часов пять, глядя на волны, тихий и отрешенный. Поднявшись с коряги, сказал: «Байкал – святыня России. И Вампилов святой водой перед смертью омылся. Повезло…»
Писатели-друзья старались поддержать Пакулова. Виктор Астафьев в письмах называл его ласково: «Глебушек», Евгений Носов - «Дорогой Глеб», а Владимир Крупин написал в письме: «Глеб, милый, обнимаю тебя, помню все время. Твой душевно Володя». А гораздо раньше получил он поддержку от матери Вампилова: «Приходи в себя, жить надо. Работай. Саша считал тебя одаренным».
Байкал продолжал испытывать Глеба на прочность. На озере часто господствуют мощнейшие байкальские ветры. Они налетают молниеносно, внезапным рёвом нарушая стоящую тишину. Беда тем, кто оказался у них на пути. Летом 1976 года Глеб Иосифович Пакулов и писатель Владимир Николаевич Крупин, который не раз приезжал погостить к Пакуловым из Москвы, поплыли в лодке из порта Байкал в Листвянку, как вдруг налетел-сорвался бешеный юго-западный ветер, называемый култуком, а в народе - низовкой. Владимир Крупин к этому времени уже был знаком с байкальскими штормами, но не думал о роковом исходе, ему казалось, что ничего плохого в Сибири с ним случиться не должно. Вот как сам он рассказывает об этом в статье «Полюбил Иркутск навсегда»:
«Помню могучие ветры над стеклянной ширью Байкала. Много я видел стихий - северные штормы Баренцева моря, ураганы Средиземноморья, песчаные бури Аравийского полуострова, - в них было ощущение собственной малости, беспомощности, а сибирские стихии наполняли меня восторгом. Хотелось петь, читать молитвы, которые тут же обрывало у губ и уносило за дальние пределы. Помню бурю на Байкале, когда мы, молодые, сели в моторную лодку и понеслись то по гребням волн, то по ущельям между ними. Это только потом мне объяснили, что мы подвергались огромному риску, а тогда думалось, что все так и должно быть, вот так и будем нестись по долинам и по взгорьям пенистых громад, дышать мокрым резким ветром, выскакивая из-под разлохмаченных зарослей брызг как из кустов.»
На этот раз риск был очевиден. Полный штиль молниеносно сменился жесточайшим штормом. Байкал напомнил о том, что он родной брат океану и волны его не уступают океанским по высоте и мощи. В такие минуты страшного байкальского гнева торопятся схорониться в бухты суда, которые волею случая оказались в море. И много их, не успевших спрятаться, лежит на глубоком недоступном дне. А какой детской игрушкой казалась лодка, на которой среди разгулявшейся стихии оказались Пакулов и Крупин! Они были не так далеко от берега, но попасть туда не было никакой возможности. Свинцовые волны, казалось, обрушивались на лодку с неба, плескали через борт, играли и забавлялись лодкой, которая её пассажирам казалась теперь совсем ненадёжной. Если бы они взяли курс на берег, боковые волны враз бы их перевернули. Лодку несло вдоль берега, она была почти неуправляемая, и её пассажиров море могло унести куда угодно и потопить в любой момент. Они плыли обречённо, мысленно молили Бога об одном: дать возможность ступить на землю. Им всё же удалось пристать, и когда сошли они на листвянский берег, заговорили о своём спасении, как о чуде, о божьем даре. Глеб Пакулов тут же в Листвянке решил покреститься. Церковь не работала, но это обстоятельство не остановило, нашли священника, он откликнулся на порыв души Глеба Иосифовича и покрестил его, а Владимир Николаевич стал его крёстным отцом. Вот так в серьёзном испытании духовно породнил писателей Пакулова и Крупина Байкал.
В порту Байкал Глеб Иосифович вдохновенно рыбачил, вдохновенно писал книги «Глубинка», «Изба», а известный исторический роман «Варвары» написан на Байкале полностью. Повесть «Останцы» - слепок с Молчановской пади: герои, пейзажи, колорит – все здесь портовское. Всем известный роман «Гарь» начинался тоже на берегу Ангары. Неудивительно, что именно на Байкале пришла к нему и увлекла мысль написать роман о бессмертном протопопе Аввакуме. Несколько лет Пакулов вынашивал замысел романа. И вдруг однажды во время рыбалки понял, как нужно писать о протопопе. Вот что рассказала о том памятном дне Тамара Георгиевна: «Лето было непогожим. Целую неделю беспрерывно шли дожди, которые совпали со временем, когда птенцы стрижей вылетают из гнезда. Кормятся они только на лету. Но ни мух, ни мошки в тот день не было. Обессиленные птенцы тучами падали в воду, рядом с лодкой Глеба. Дома, расстроенный, Глеб сказал мне: «Я знаю, как писать Аввакума. Как эти птицы, протопоп мог жить и дышать только в полёте.» И, подумав, добавил: «В духовном полёте. В духовном рвении».
Протопоп был необычайно силён духом, вкусил байкальских штормов, первым дал литературное описание Байкала. Фигура Аввакума одна из самых выдающихся, непостижимых в русской истории, неистовых и бурных, как сам Байкал.
Тема настолько завладела Пакуловым, что он собрал материал на несколько романов, а когда создавал роман «Гарь», тщательно отбирал самое необходимое, и многие из его находок остались «за кадром». Его герой протопоп Аввакум твёрд в своих убеждениях, непоколебим в вере, при этом он удивительно добрый, отзывчивый на чужую боль и страдание человек. В романе много незабываемых потрясающих строк. Он выкапывает из земли девушку Ксению, вкопанную по шею за то, по неосторожности убила боярского сына, одаривает стража полтиной и просит его купить свечу «во спасение Ксенушкино». Сочувствует вдове, идущей с больным ребёнком к Преподобному Сергию, чтобы просить о здоровье сына. Но в дороге ребёнку стало совсем плохо. Он окрестил умирающего мальчика и долго и неистово читал молитвы. И произошло чудо: ребёнок возвращается к жизни и может продолжить путь с матерью. С молитвой протопоп хоронит нищенку и оставляет её маленького сына в церкви, как просит мать. Народ любит и почитает Аввакума. На царя же это имя наводит страх. Даже когда протопоп сидит в «гробоподобной тундряной» пустозёрской яме, Фёдору Алексеевичу кажется, что Аввакум соцарствует с ним. И царь решается на крайнюю меру. Апрельской ночью Протопопа привели в сруб, который подожгли. Когда совершалась эта лютая казнь, «над неоглядной ширью земной расцветилась высь, и не стало видно ничего, кроме сполохов, будто пламя от сруба достигло неба и подожгло его. И ходуном заходили небеса, свесив ярко-бирюзовые занавеси: они перекатывались волнами, всплескивали изумрудными блёстками и, то взмывая ввысь, то опадая, мели зигзагами серебристых кистей по ослепшей от светопреставления тундре».
Когда 14 марта 2011 года звонили колокола по Глебу Пакулову, небо расцветила небывалая в этих местах ранней весной радуга…
Много на русской земле есть домов, история которых связана с историей русской литературы. Но, наверное, дом Пакуловых один из немногих, под крышей которого собиралось столько писательской братии, получившей возможность восхититься и вдохновиться Сибирью, Байкалом и просто встретиться друг с другом, пообщаться, поговорить о литературе. Дом на истоке Ангары по-прежнему крепок, красив, только давно сменил хозяев, и о бурной жизни в нём напоминает лишь стенд с фотографиями тех лет. А на участке по-прежнему зеленеют и цветут растения, посаженные Глебом Иосифовичем. Незадолго до смерти он говорил о желании побывать в своем доме, посмотреть на исток, но особенно хотелось ему увидеть свои насаждения… А Тамара Георгиевна живёт в Иркутске, не забывает о любимом доме, изредка его навещает, и в её иркутской квартире над кроватью висят две больших фотографии дома, с которым так много в жизни связано.