На фотографической карточке воспитанники детского приюта Олонецкой губернии, селение Чудь.
НЕ ИЗ ЖАЛОСТИ, А ИНТЕРЕСА РАДИ.
На крепкий сук надобен острый топор.
Русская народная пословица.
Утро пришло к Модесту Павловичу без привычного петушиного гимна рассвету, да и без солнечного лучика, старающегося приподнять своим тёплым светом веки. Утро пришло со щекочущим ноздри густым ароматом трубочной табаки. И аромата, и синевы, висевшей в воздухе различимыми слоями, коих было более чем вдоволь.
Надев лишь брючную пару, да штиблеты, штаб-ротмистр вышел в столовую комнату, уверенно менявшую в продолжение дня своё предназначение от гостиной до залы. Пока же это была столовая.
В кресле, развёрнутом к окну, сидел помещик. То ли развлечение было такое от скуки, то ли припомнилась ему какая детская шалость … кто поймёт то без толкования, только занимался Кирилла Антонович тем, что выпускал густую и долгую струю трубочного дыма из уст прямо на оконное стекло. После чего созерцал, как тот самый дым тщетно пытался обойти нежданную преграду меж курильщиком и двором. Разочаровавшись в каждой своей попытке, дым становился прозрачным, и более лёгким. Лёгким настолько, что без усилий перетекал в опочивальню штаб-ротмистра, где и висел в воздухе, ожидая проветривания, выпустившего бы его на волю.
--Вы рано встали, Кирилла Антонович? С добрым утром! – Сказал Модест Павлович, совершая несколько гимнастических упражнений, пытаясь сокрыть страстное, но не позволительное в приличном обществе, желание потянуться.
--Да, встали вы давно, - тут же добавил штаб-ротмистр, глядя на заполненную трубочным пеплом тарелку.
--У меня, говорю про то без утайки, случились трудности, избавиться от которых я не могу. Дорогой Модест Павлович, простите мне, что не приветствую вас приличествующим образом. Я не склонен считать это утро добрым.
--И потому решили присвоить только себе все трудности? Я уже разжалован из ваших друзей в простого человека для выполнения команд «стойте вот так», и «посветите мне сюда»?
--Нет, конечно же, нет!
Помещик снова взял трубку, потянул воздух и, почувствовав, что табака погасла, опустил её на собранную горку пепла. И, лишь после того, встал.
--Трудности личного свойства имеют и личное предрасположение, не имеющее касательства к нашему общему делу. Не сомневайтесь в моём отношении к вам, оно в высшей степени дружеское, ежели не сказать более. Однако трудность сия касается меня, и только меня. Я готов обсудить её и с вами, и с нашим уважаемым доктором, но … позже.
Кирилла Антонович извлёк из жилетного кармана часы, поглядел на них без интереса, а так, словно ему пришлось обозреть циферблат, раз часы уж в руке.
--С минуту на минуту придёт КлавдИя. Я упросил её сварить для нас кофе. Через половину часа ожидаю возвращения и Карла Францевича. Нам есть что обсудить, и есть надобность принять срочный план действий. То, что я намерен обсудить с вами, не терпит присутствия не вовлечённых в это дело лиц. Я прошу вас набраться терпения. И выбросьте вон из головы ваши предрассудки! Без вас я не способен и шагу ступить за ограду своего имения, не говоря о том, чтобы самолично вести дела. Кстати, и меня вчера пользовал Карл Францевич по своей прихоти и не по предназначению, так что мы с вами … а, вот и КлавдИя, добрая душа. Ах, каков аромат, вы слышите, Модест Павлович, каков аромат кофе! Это из-за местной водицы?
--Хюват хомедэст!
--Это вам пожелание доброго утра, - похвалился своими познаниями вепского языка помещик, - мы с КлавдИей уже видались.
Женщина поставила на стол кофейник, укутанный тёплым платком, и сказала.
--Приятного … кофе.
Было хорошо заметно, что КлавдИя чего-то ожидала в этом доме. Или кого-то.
Кирилла Антонович сразу нашёлся в этой неловкой ситуации, и тихонько, словно опасаясь, что его слова долетят до ушей штаб-ротмистра, прошептал.
--Ещё спит.
А громче добавил.
--Как рука? Вы уже успокоились?
--Минем ом югед пагишта.
--Согласен, что мы в Поге отъявленные иностранцы, поэтому прошу, КлавдИя, переведи.
--Да … вы не … наши. Я не могу сейчас говорить. Не хочу. Я пойду.
--Да, ступай. Благодарим за кофе!
Помещик говорил, уже обращаясь к спине уходящей женщины.
Модест же Павлович, так и простоявший всё время, пока длился визит КлавдИи, отметил про себя, что вся учтивость и доброжелательность друга проговаривалась с ровным, если не сказать напряжённым выражением на лице. Что-то в действительности произошло в этой Поге, что сделало утро не добрым, как минимум, для двух людей.
Штаб-ротмистр вознамерился увеличить число людей с плохим утром до трёх, присоединяясь к сонму посвящённых.
--Кофе, или сперва просветите меня?
--Кофе, пока не остыл. Я, Модест Павлович, долго не мог заснуть, пока не принял окончательного решения не терзать перину постоянным верчением. Благо, что уже начало светать, - начал говорить помещик, никак не меняясь в лице. – Я пошёл к пожарищу … просто поглядеть. Совершенно без цели. Походил вокруг, полазал по кустам, и нашёл Архипку. С той стороны мертвецкой, с коей вы осматривали венцы и окно. Буквально в семи саженях.
--Вот он, источник дрянного утра, - подумал про себя штаб-ротмистр и, скрестив руки на груди, облокотился на подоконник.
Помещик продолжил.
--Он убит. Моё предположение о способе смертоубийства подтвердил и Карл Францевич, которого я поднял с постели и сопроводил к месту страшной находки. Догадываетесь, к какому выводу мы пришли?
--Не хочется говорить, однако скажу – верижная цепь. Угадал?
--Да, цепь. Не менее интересно иное – когда его убили?
--Перед пожаром. Предполагаю – он увидел поджигателей. Не стояли же в кустах разбойники, любуясь огнём, пока на них не наткнулся Архипка?
--И мы такого же мнения! Кроме прочего, остального, как у мещанина Занозина на шее, мы не разглядели, я об укусах. Пока не разглядели. Сами понимаете, как светло в кустах. Тело мы снесли в лечебницу. По дороге встретили КлавдИю, которая в то самое время, что и мы, отправилась искать несчастного. А далее ….
Кирилла Антонович отхлебнул кофе, поглядел на него в чашке, снова поднёс ко рту, но пить не стал, а поставил обратно на стол.
--А далее посыпались мои трудности, - как бы без перехода заговорил помещик, глядя теперь только в глаза друга, - кои основаны на том, что я то ли внушил себе, то ли всё есть правдивым, о чём мы здесь говорили, но я, страннейшим образом, получил вот тут, - последовало постукивание перстом по лбу, - полнейшую уверенность в верности своих выводов, такие доказательства, убеждающие лично меня в правильности толкования всех событий в Поге, что, никак не посвящая в подробности вас и доктора, принялся действовать, как вам может показаться, наобум и ощупью, но совершенно обдуманно, как представляется мне. Это трудность первая. Иная же такова, что меня в некоей мере, пугает сия убеждённость в правоте. Пугает тем, что она никак не допускает ни иного толкования мною, ни критики кем бы то ни было, уж простите за сии словеса. То, что сейчас я имею в голове, никак иначе, чем одержимостью, и не назвать, однако изменению не подлежит. Далее – я уже упоминал, что начал кое-что предпринимать руками нашего дорогого доктора. Осудительность своего поступка признаю, исправлюсь, но ничего поделать сейчас не могу. Новая трудность – в случае, ежели вы с Карлом Францевичем сочтёте моё толкование и мой план химерными, я соглашусь с вами на словах, однако воплощать свой план не откажусь, и стану это делать в одиночку.
Словно выговорившись, Кирилла Антонович отошёл к креслу, и взял давно остывшую трубку. Эти действия – хождение, трубка, кресло, всё это было только декорацией к продолжению разговора. Вернее будет сказать – в его важнейшей части, как мне кажется.
Помещик скорым шагом вернулся к столу и не взял, а просто схватил чашку.
--Можете мне поверить, Модест Павлович, знал бы я вас не как человека, с которым мы пережили многое, а только как доброго соседа, с которым приятны и беседы и застолья, я бы не открыл вам того, что скажу сейчас. Скажу, очень опасаясь осуждения с вашей стороны. Мне самому стало не по себе, когда я понял, что мною руководит исключительно интерес к этому делу, необычному и … познавательному мне лично. Я не обнаружил у себя ни жалости, ни сострадания к покойному Занозину, убиенному Архипке, ни к таинственно пропавшему Илие Занозину. Верите? Нет ничего, кроме интереса, интереса и ещё раз интереса к сим каверзам в Поге. И меня страшит моя же уверенность в моей правоте, но более всего меня пугает, что я могу в действительности оказаться правым. Разве перечисленное мною не есть трудностями? Моими трудностями? Кофе остыл, скверно началось утро … что скажете?
--Позвольте последнее считать нашими общими трудностями. А касательно остального ….
Штаб-ротмистр потёр ладошкой шею, повертел головою до хруста позвонков и, что мало ожидаемо от офицера и дворянина, оборотился спиною к другу, словно избрав для себя вид за окном более приемлемым собеседником.
--Всё то, дорогой мой Кирилла Антонович, есть не более, нежели привыкание к малоприятному, к коему вы только начинаете приближаться. Когда мне доводилось вести солдат в атаку я, как и вы в сейчас, никого не жалел, думая лишь о цели проводимой атаки. Уважительность и сочувствие к рядовому составу проявлялись только после боя. Это я считаю верным для себя, а также исключительно правильным для вас. Тем более, что до такого понимания вы дошли сами. Это, с вашего позволения, не трудность, а прямая дорога к цели, в средства достижения которой не вовлечены ныне здравствующие люди, не подозревающие о ваших истинных целях.
--Благодарю, вы меня поддержали, Модест Павлович! Поддержали настолько, что я воспрял духом! А то, знаете, я уж начал себя подозревать в чёрствости, и в возведённым в наивысшую степень самолюбии. Однако и я хотел бы спросить, а до боя у вас не было сочувствия, либо жалости к солдатам?
--Нет, не было, - сказал штаб-ротмистр, и повернулся лицом к помещику.
--Не было? Отчего?
--Перед боем следует обучать и гонять солдат, чтобы воспитать в них навыки, полезные для войны. Я никогда не считал, что солдат должен погибнуть за Отчизну. Солдат должен победить неприятеля, и остаться живым. Потому и обучение перед боем весьма тяжело, но увеличивает многажды число тех, о ком возможно обеспокоиться после оного. Тяжело в учении, как говаривают в армии.
--Да, да, понимаю. Дорогой мой, я рад, что мы с вами поговорили, и я перестаю терзаться душою. Теперь же … о! Вот и Карл Францевич возвращается, видите? Теперь, когда все собрались, я посвящу вас в детали своего плана. Слушайте, у меня и настроение возвысилось! И утро становится добрее!
--Ежели учесть, что уж десять минут пополудни. Доброго дня! – Раздался голос из опочивальни фельдшера.
Следом за голосом овеществился и хозяин оного. Алексей Нилович являл собою то же самое пренебрежение в утренней одежде, применимое в общепринятом этикете.
Повторяя в деталях одеяние Модеста Павловича – брючная пара, нательная рубаха, подтяжки да штиблеты, фельдшер будто бы пытался доказать, что офицеры всегда и во всём будут отличаться от господ цивильных. И не важно, что эти офицеры отставные. Такое вот единение относительного и постоянного. Да-с!
Судьбе, однако, было угодно дополнить эту мизансцену персонажами, до поры отсутствующими по надобностям, назначенным той же судьбою. И, как описано в либретто этой драматической истории, каждый появляющийся персонаж предвосхищал выход на сцену следующего.
Первым, как вы уж поняли, многоуважаемые читатели, в дом вошёл Карл Францевич Рюгерт.
Предложив всем присутствующим присоединиться к высказанному им мнению о прекрасном расположении духа в прекрасный день, гоф-медик отправился в туалетную комнату для омовения рук. После чего сообщил молчавшим от различных причин господам, что вот-вот придёт КлавдИя, успевшая для всех испечь пирогов в качестве обеденных разносолов.
Проговаривая завершающие буквицы в слове «разносолов», в распахнувшуюся дверь вошла упоминавшаяся женщина, нёсшая в правице корзинку, укрытую самотканой тряпицей. Следом за нею в комнату ворвался непередаваемый начертанными словами аромат.
Присутствующие, из числа приезжих, сразу засуетились, выбирая место у стола - и удобнее, и ближе к корзине. Видимо из-за того никто не обратил никакого внимания на переглядывания Алексея Ниловича и КлавдИи, наполненные добротой и особым, по значению, движению бровей, глаз и уголков губ. Так, в обычай, переглядываются возлюбленные.
Присоединиться к мужской компании женщина отказалась, сказав только, что она всё уговоренное сделала.
Надо ли говорить, что один только Кирилла Антонович понял значение приговорённых слов. Он кивнул, дожевал откушенный кусочек пирога, и ответил КлавдИи, уже дошедшей до двери.
--Благодарю! И храни тебя Бог, добрая душа!
Остальные поддержали благодарственные слова, совершенно упустив значимость, вложенную помещиком в слова о Божьей защите.
Пироги неумолимо таяли в корзине, а немногим ранее дававшее себя знать чувство голода, немного оттеснило привычный застольный этикет, сменив оный на позабытую детскую шалость – брать еду со стола руками.
Вот и медленнее стали жевать наши герои, вот и наступило чувство насыщения, вот и пришло время для разговора.
--И как, Карл Францевич, у вас прошло в больнице? Много ли болящих?
--Вас это действительно интересует, Кирилла Антонович? Я бы, с вашего позволения, поговорил бы об том с Алексеем Ниловичем.
--Это был просто вежливый вопрос. Меня волнует иное – имеются ли у вас новости для меня?
--Да, есть, - сказал гоф-медик, промокая губы карманным платком. - Новость первая такова – многая схожесть позволяет утвердительно заявить, что верижная цепь использовалась дважды за последние три дня. И одними руками. Далее – оговоренные четыре поселенца получили многократную порцию.
--Простите, что перебиваю, а насколько действенна такая порция? Многократная.
--Не скажу, поскольку множество есть причин, которые либо ускорят, либо замедлят действие лекарств. У каждого человека есть свой набор причин. Я могу говорить о некоем усреднённом времени – до полудня завтрашнего дня все четверо будут крайне удручены своим здоровьем.
--Вот и славно! Просто превосходно!
Улыбаясь чему-то, поднявшему его настрой на новую высоту, Кирилла Антонович поднялся со стула и подошёл к окну.
--День, господа, обещает быть более приятным, нежели я ожидал. Я, таки, правильно рассчитал! Экий, я, молодец!
--Это не все новости.
--Продолжайте, не думаю, что следующая новость выбьет меня из седла! Я верно сказал, Модест Павлович?
--По дороге из лечебницы я видел Егорку. Для Модеста Павловича – Егорка сын КлавдИи.
Медленно, словно опасаясь спугнуть нечто особенное и важное, помещик повернулся лицом к Карлу Францевичу.
--Видели? И?
--Он сидел на корточках напротив лечебницы.
--И?
--Что, «и»? Сидел на корточках.
--Да-да, сидел, а было ли что в руках у него?
--Короткая верёвка, дюймов, эдак, в двадцать.
--Верёвка … вот как! Верёвка ….
Оборотясь снова к окну, помещик извлёк из сюртучного кармана лист писчей бумаги.
--Верёвка на корточках … вот тебе и рассчитал, вот тебе и молодец! Это Тимофей Кучин … говорите до завтрашнего полудня?
--Я говорил об усреднённом предположении. Возможно и отклонение, как в бок уменьшения, так и увеличения. Но, не более чем на два часа.
--Это усложняет дело. Скажите, Алексей Нилович, далеко ли до Чуди?
--Вёрст шесть-семь.
--А как вы считаете вёрсты? По дороге?
--Вы упомянули о Тимофее Кучине, а он служил при яме, теперь же занят извозом на своей пролётке, поэтому я назвал отдалённость до Чуди по дороге, подходящей для пролётки.
--Разумно вы осмыслили наш разговор, благодарю! Но я услыхал в вашем ответе то, что позволяет меня спросить – есть ли иная дорога, малопригодная для пролётки?
--Есть. Тут она прозвана «семь дубов». Она проходит через лес, который и огибает та, извозщичья дорога. По «семи дубам» будет версты три. Думаю, что и меньше трёх.
--Мне понятно. Вы сможете описать дорогу, чтобы мы её отыскали по вашим подсказкам?
--Я вас провожу.
--Нет, вы останетесь в Поге. Это не обсуждается!
Разительная перемена случилась с помещиком. Его внезапно пробудившаяся деятельность, произнесение коротких фраз, так не свойственных ему ранее, весьма скорый переход от благодушного расположения к собранному, без обязательной остановки на унылости, либо обескураженности, не остались незамеченными его попутчиками.
И вот, что мне хотелось бы отметить – никто не задал ни единого вопроса! Друзья не просто так сидели и молчали, они вникали в суть происходящего – у Кириллы Антоновича высвободилась пружина, сдерживаемая доселе сносно проистекающими событиями. И скоро, очень скоро пружина вытолкнет из помещика и толкование поступков, и предложение к действию.
Ожидать, и правда, довелось не долго.
--Господа! Друзья мои! Простите, что не посвятил вас в свою затею, которая начала осуществляться сей час именно благодаря вам! А теперь я очень прошу вас присоединиться ко мне и отправиться в селение, с таким интересным названием Чудь. Подробности и ответы на любые вопросы – по дороге. Говорю сразу, что я пойму, ежели получу ваш отказ участвовать в этом плане, от коего сам я отказываться не собираюсь. Итак, вы со мною?
--Вы говорите словами романтика и авантюриста из плохоньких книжек. Спросите себя сами – ради чего мы сюда приехали? Кирилла Антонович, не отвлекайтесь от плана, просто скажите, что нам следует брать в дорогу?
--Оружие, возможно и покрывало. Медицинские снадобья … я и сам не знаю, что важное надо взять.
--Я так понимаю, что берём всё то, что сочтём полезным «на случай всякий». Друг мой, - обратился к помещику Модест Павлович, - пока мы собираемся, расскажите, что мы упустили с Карлом Францевичем сегодняшним утром.
Кирилла Антонович кивнул, и поглядел на фельдшера.
--Алексей Нилович, прошедшей ночью был убит Архипка. Знаете такого?
--Господи! Конечно, знаю! Где убили? Спрашивать, кто убил, подозреваю, будет излишним?
--Его нашли в овраге позади мертвецкой. Нашли – это я и КлавдИя. На шее у него следы такой же верижной цепи, как и у Занозина. Скажите, а на огнеборстве, видали ли вы этого несчастного Архипку?
--Да, как же без него? Он так радовался большому костру….
--Значит, кто-то из пришлых был подле мертвецкой, и его увидал этот несчастный.
--Или он опознал кого-то, - словно сам себе пробормотал штаб-ротмистр, продолжая укладывать свой саквояж. – Кирилла Антонович, я возьму ваш револьвер. У меня он будет в большей сохранности. Вы продолжайте, мы слушаем!
Странным, очень странным взглядом поглядел на друга помещик, затем кивнул, и продолжил.
--Ночью мне не давали сна слова, произнесённые КлавдИей о том, что пришлые в дурные ночи хозяйничали во дворах поселенцев, в сенниках и в банях. В тех словах не было ничего особенного, но они накрепко засели в моём мозгу и без малейшего толкования причин, по которым я обратил внимание на те слова о банях. К ним я ещё вернусь. Да, Алексей Нилович, я заранее приношу вам свои извинения, ежели вы сочтёте предосудительными мои расспросы у местных жителей, касающиеся последовательности событий с того момента, когда была оглашена новость о погибели мещанина Занозина. Признаю, что именно от вас я, и мои друзья, получили наиболее полную информацию. Мои расспросы имели за цель лишь одно – получить хоть в малости дополнение к уже известному, а никак не испытывать на правдивость сказанное вами. Я, господа, не стану напоминать то, что поведал нам господин Петухов.
Этикет благородного человека требовал вежливым жестом направить внимание слушателей на того, кто был упомянут в третьем лице, будучи присутствующим при самом разговоре. Именно сие Кирилла Антонович с блеском и совершил.
--Скажу только, что перебирая в памяти … нет-нет, Алексей Нилович, мы не станем брать с собою снедь! У тех пришлых весьма отличный нюх, и малейший ветерок в нашу сторону тут же рассекретит наше местоположение! И … да, я не думаю, что нам предстоит долго скрываться. Благодарю, но снедь мы не берём! А вот за рюкзак я вас благодарю, он весьма кстати.
Вот так помещик говорил, собирал вещи в дорогу, коротко отвечал на вопросы (кои я воспроизводить не стану по понятной причине), подсказывал остальным, что-то испрашивал сам, надолго не останавливаясь на одном месте. А когда сборы завершились, он продолжил.
--Да, когда я перебрал всё в памяти, то пришло очевидное понимание – в Поге есть некто, сообщающий пришлым о новостях в поселении. Это – логично. Как доставлялись сообщения? Так же есть очевидностью, что тот некто пользовался гужевым транспортом. И вот утром, пока я размышлял о банях и прогуливался поселением, я насчитал пять бань. И что мне показалось странным, это то, что бани были только в тех дворах, хозяин которых имеет возможность заниматься извозом! То есть, каждый из четверых может довольно скоро запрячь пролётку и отправиться с докладом в Чудь, на деле сославшись на занятие извозом. Логично?
--Да, однако вы сказали о пяти банях, а извозчиков четверо. Это, примерно, тоже логично, но не очень.
--Пятая баня у Занозина.
--А-а-а … понятно, поспешил с логикой. Что далее?
--А далее, сохраняя хронологию повествования, я встретил КлавдИю, которая в тот самый ранний час направлялась на поиски Архипки. Подробности вновь опускаю, скажу только, что с нею мы и обнаружили несчастного. И тогда-то мне стало окончательно ясно, что я прав в толковании имеющихся фактов. Я уговорил женщину вернуться в поселение и обойти дома тех односельцев, которых и собиралась обойти. Но непременно зайти ко всем четверым извозчикам, и им, тут правильно будет сказать – только им, и под большим секретом, проговориться со слезьми в голосе, что найден Архипка, что я про то уже извещён и не далее, чем после полудня, мы трое собираемся ехать в уездный город Пудож, дабы истребовать начало расследования нескольких смертоубийств. Могло ли то сподвигнуть информатора на поиск немедленной встречи с пришлыми? Я решил, что – да! Мне крайне важно было выиграть какое-то время, чтобы свести до самой малости скоропостижное сношение с пришлыми одним из извозчиков. Выбор средств был до ужасающего мал, потому я и уговорил Карла Францевича, под прикрытием надобности принятия особых микстур, либо пилюль или порошков, от вероятного отравления угарным дымом от дерева, и сгоревшими растворами из мертвецкой, дать тем четверым настоящее проносное средство.
--Что-что? – Не поверил своим ушам фельдшер, - проносное? Вот это да!
--Да, каюсь, на сей шаг я уговорил нашего дорого доктора. Я рассчитывал, что долгое и, что важнее, частое расстройство желудка обездвиживало бы находящихся под моим подозрением, и вынудило бы их искать иной способ для сношения с пришлыми. Затем, не без помощи добрейшей КлавдИи, я наскоро свёл знакомство Карла Францевича с её сынишкой, весьма расторопным восьмилетним парнишкой, коего и направил следить за домами извозчиков. Не думаю, что гуляющий соседский мальчонка вызвал бы хоть что-то, напоминающее подозрение. Как оказалось, я был прав. Далее, Каждому из извозчиков я присвоил некий предмет, своеобразный пароль. Качурин Тимофей - верёвка, Мамочкин Иван – прут, Семенихин Николай – камешки, а Самохвалов Пётр, тот самый, доставивший нас в Погу, был под паролем любой бумажки. Сидение же на корточках означало сидение на кОзлах, Иначе – отъезд! Простое хождение, либо стояние на месте соответствовало бы нахождению извозчиков дома.
--Либо в отхожем месте, - не удержался от шутки Модест Павлович.
--Согласен с вами! Теперь вы, правда, без мелких подробностей, знаете о моём плане. Вы имеете право спросить меня – а на что я рассчитываю? Отвечу – учитывая, что Тимофей Качурин отбыл, я рассчитываю, что с ним случатся частые и продолжительные остановки, определяемые естественными причинами.
--Не такими уж и естественными, - снова вставил штаб-ротмистр.
--Согласен, не естественными, а вызванными к жизни изрядными дозами проносного. За то время я намереваюсь попасть в село Чудь по короткому пути, и поглядеть, куда именно направится Тимофей Качурин. Имеется вероятность нашего опоздания к моменту прибытия извозчика. Ну, что же поделать, тогда мы увидим, откуда выходит наш быстрокрылый и облегчённый посланец. Искомое место и будет, как мне кажется, логовом пришлых. Такова краткая история сегодняшнего дня до сего часа. Предлагаю выступать не медля! И последнее обращение к вам, Алексей Нилович. Спасибо вам за искреннее желание нам помочь и разделить, весьма вероятную, опасность. Но, вы нужны в Поге. По первам – сохраните тело Архипки. Второе – говорите всем, кто станет любопытствовать, что мы отбыли в Пудож. На ком, на чём и когда – вы не ведаете. Проснувшись поутру, вы обнаружили на столе бумагу, написанную нами. Это всё, что вы знаете. Старайтесь держаться в курсе всего, что говорят местные и, что не менее важно, о чём недоговаривают, оставаясь, при том, не вполне отдохнувшим фельдшером. Теперь же, прошу вас, опишите нам дорогу «семи дубов».
* * *
Олонецкий лес был красив той красою, какая бывает в любом месте симбиозного произрастания разнодеревных видов. Своя, особым смыслом наполненная жизнь леса, протекала по правилам и законам, сочленённым самими деревами и прочей растительностью, заполнявшей всё свободное пространство от замшелых пней и до самых крон елей и сосен. Тут многое представлялось разумным, обоснованным, своечасным и важным только для этой поляны, этого дерева либо этого овражка. И лишь пытливый взгляд добросердечного человека подмечал в кажущейся хаотичности задуманную изначально совокупность важностей, сочленённых в единый организм – лес.
Первое знакомство путешествующего с новым для него лесом, неминуемо рисует в воображении оного некую, но вполне вероятную мистичность, предполагающую обязательное присутствие в лесу леших, заведеев, кикмор, прятунов, панов, полканов и прочих духов леса, всенепременно прячущихся за ближайшим деревом. Вздумается повести себя в лесу варваром, встреча с местными духами состоится обязательно, и станет малоприятной. Доброму же станет в помощь и подсказка, и вещественная подмога в трудный час. Как ты, так и к тебе.
Примерно об этом, а по правде говоря, именно об этом и беседовали наши герои, определясь, довольно скоро, с дорогой, описанной фельдшером.
В начале, путешественникам было предложено встать спиною к стволу дуба, растущего на самой опушке, хорошо, при том, различимого от стен бывшей мертвецкой.
Стоя таким манером, при коем и сама Большая Пога оказывалась за спиною примеряющегося к дороге, требовалось отметить направление движения с отклонением по левую руку, соответствующим, примерно, конечно же, положению цифири XI на циферблате часов.
Пройдя на некое отдаление от первого дуба (оговаривалось, что с непременной оглядкой назад для сверки) по сопоставленному по часам маршруту, требовалось отыскивать иной дуб, сходный с первым и охватом ствола, и разросшейся кроною. Найдя оный, следовало повторить манёвр, став спиною в дубу так, чтобы прошлый был определяем по линии, проведённой на циферблате через цифирь V.
А далее было повторение изначального приёма – спина, дуб, XI на циферблате.
Собственно говоря, от третьего дерева и далее, а как оказалось, и до третьего, возможно было разглядеть тропу, бежавшую в надобном направлении. Но, скажи вам, ещё в Поге, что есть тропинка до самого селения Чудь, отыскал бы хоть кто оную? Тем паче, что тропинок на опушке леса хоть хоровод води, всех не истопчешь. Оттого и были придуманы такие «маяки» - дубы, странным образом стоящие на самом коротком пути, да ещё и схожие, словно братья.
Так уж вышло, что с поиском дубов, сверкой с циферблатом и удовольствием от прогулки в приятной компании, на исходе второго часа наши герои увидели последний, седьмой дуб.
По привычке оглядевшись по сторонам, и выстроившись цугом, друзья бодрее зашагали к видневшемуся впереди просвету меж стволами.
Ну, вот и последний ориентир, вот и стало просматриваться селение, вот и ….
--Стой! Ни шагу боле!
От неожиданности услыхать подобную команду, а ещё и от звонкого голоса, разительно схожего с детским, кавалькада путешественников просто таки вросла ногами в землю. Подвижным оставались только головы, крутившиеся по сторонам в поисках говорившего.
--Господа, - тихо прошептал штаб-ротмистр, - я готов к бою. Слушать и исполнять мои команды!
--Не переговариваться! Кто такие? Лазутчики? Вы окружены!
Дорогие читатели, вы можете мне не поверить, как не поверили путешественники своим глазам, но не верить в правду нельзя. Самый, что ни на есть обычайный куст молодого орешника, высотою не более двух локтей, поднялся с того места, кое ему предписано природою расти, и превратился в простого мальчика годов, эдак, девяти-десяти, коему тот куст служил маскировкою.
--Сам вижу, что лазутчики, - довольно проговорил маленький следопыт, аккуратно снимая с себя куст, теряя схожесть с ёжиком. – А … вы кто такие? Вы не наши … ну, что вы натворили, а? Из-за вас я свой секрет раскрыл! Зря, я, что ли, тут … зачем вы?
В голосе мальчика очень явственно чувствовались слёзы, не появляющиеся, пока, в глазах.
--Простите, молодой человек, - выходя вперёд, сказал Модест Павлович, - позвольте представиться – штаб-ротмистр Краузе, третий особый уланский полк. Кавалер ордена «Анны с мечами» и медали «За оборону Плевны». Могу я узнать ваше имя?
--Ваня … Иван Свирин.
--Позвольте, Иван Свирин, выразить восхищение вашими навыками и вашим талантом в искусстве маскировки. Проделанный вами приём я оцениваю не иначе, как «примерно»!
--Не врёшь?
--Я, милостивый государь, боевой офицер и дворянин! Я не опущусь до лжи, видя прекрасно обученного разведчика. Вы здесь один?
--А что? – Моментально не испросил, а выстрелил Иван.
--Молодец! – Похвалил мальчика штаб-ротмистр, - никому нельзя выказывать секрет и численность отряда. Имею замечание – вдоль тропы, на которой мы стоим, имеет смысл устроить какой-нибудь капкан, дабы в него, по незнанию, мог угодить неприятель.
«Ай, да, молодец Модест Павлович, - мысленно проговорил помещик, а после, также мысленно, обнял и расцеловал друга, - молниеносно нашёл выход, ещё и оборотил ситуацию в нашу пользу! Молодец, каких мало!»
Решив вступить в разговор на правах равноценного участника, пусть, в кругу военных людей, совершенно цивильного, Кирилла Антонович снял с плеча рюкзак и, подыскивая местечко, куда бы его пристроить, облюбовал большой, плоский валун, обросший мхом настолько, что утратил форму овала.
--Было же сказано – вы окружены! – Прокричал «валун» детским голосом, и тут же «превратился» во второго мальчика, схожего с первым одеждою.
От повторной неожиданности помещик попятился, отойдя от тропинки шага на три. Под ногами у него затрещали ветки и … Кирилла Антонович оказался в узкой яме, глубиною доходившей ему до плеч.
--Вот, теперь я вижу, что вы досконально подготовились к обороне, равно, как и к разведке. Хвалю, господа разведчики.
--Мы, пока, не поспели колья острые воткнуть в дно, чтобы было по всем правилам. А так яма хороша, да, господин штаб-ротмистр?
--Отличная яма, прекрасный капкан, - нахваливал мальчика Модест Павлович, никак не обращая внимания на призывные жесты помещика из ямы. – Хотя, как на мой взгляд, ещё рано вбивать колья. Яму следует расширить. Ну … самую малость.
--Я тоже так считаю, - по-взрослому почесав голову, и напялив на неё картуз, ответствовал Иван. – Выходит, что мы настоящие разведчики?
--Как имя? – Строго спросил другого мальчика штаб-ротмистр.
--Алёша Мальков.
--Стать в строй! Смирно! Господа разведчики, благодарю за службу!
Вытянувшись телом, как вытягиваются самые звонкие струны, мальчики громко ответили так, как того требует военный устав.
--Служим царю и Отечеству!
--Вольно!
--Господа, прошу прощения, что отвлекаю вас, не могли бы вы извлечь меня из вашего капкана? – Взмолился Кирилла Антонович, отдалённо напоминая головой былинного богатыря, встретившегося не менее былинному Руслану из поэмы сочинителя Пушкина «Руслан и Людмила».
А что всё это время делал Карл Францевич? Еле сдерживая смех прижатой к устам ладошкой, гоф-медик икнул и, более не скрывая своей весёлости, засмеялся во весь голос, густо сдабривая его икотой.
Не переставая смеяться, Карл Францевич потянулся, к ранее поставленному на павшую листву саквояжу, дабы достать заветные порошки. И покачнулся. Ради равновесия гоф-медик сделал шаг в бок, потом ещё один и … его смех заглушил хруст ломаемых веток.
Теперь пришла очередь смеяться помещику. Малость отдышавшись, Кирилла Антонович спросил.
--Скажите, доктор, а в вашу яму не успели вставить колья?
И вновь захохотал.
Среди ветвей пролетел странный свист, прилетевший со стороны селения.
Повеселевшие разведчики за секунду стали серьёзными.
--Это за нами … Кульгатый. А мы секрет раскрыли ….
--Я поговорю с вашим … а кто он вам?
--Классный наставник. Андрей Тихонович Кугатый.
--Пардон, а почему Кульгатый?
--Модест Павлович, - снова взмолился помещик, однако по иному поводу, - Кугатый, кульгатый … понимаете?
--Прозвище?
--Нет, - гордо ответствовал Иван Свирин, - кличка.
Из-за ветвей к нашим героям подошёл тот самый наставник, окружённый ещё пятью мальчиками. Наставник заметно припадал на правую ногу.
--Добрый день, господа! Могу я узнать причину вашего появления тут?
Штаб-ротмистр в красках расписал минувшее приключение, не скупясь на похвалу, адресованную малолетним разведчикам.
--Господа, - снова подал голос помещик, - боюсь показаться вам навязчивым, но могли бы мы, с Карлом Францевичем, присоединиться к общей беседе, стоя подле вас на земле? Или нам стоит ещё посидеть в яме до тех пор, пока вы принесёте колья?
--О, простите! Это, как-то …, - забормотали наперебой наставник и штаб-ротмистр, и принялись вытаскивать друзей из нежданного плена.
--Мне надлежит принести вам свои глубочайшие извинения, господа, за действия моих подопечных. Смею надеяться, что причины, побудившие воспитанников приюта соорудить подобную западню, в кою вы попади, будут вами услышаны, и приняты, как умягчающие их провину.
--Мы приняли ваши извинения, господин Кугатый.
--Можно Андрей Тихонович.
--Благодарю вас, - сказал помещик, поочерёдно представляя друзей. Себя же, по какой-то надобности, тут же произвёл в приват-доценты Московского университета. – Мы попали в ловушки, вы нас освободили, раненых среди нас нет. Всё это детская забава, а не опасный умысел. Вы упомянули о неких причинах, побудивших воспитанников устраивать волчьи ямы. Каковы они?
--Воспитанники попадают к нам в приют в разном возрасте. Одни вовсе не могут припомнить родителей, иные стали сиротами, как воспитанник Мальков, три месяца тому. Педагогическая наука не знает методов для контакта с сознанием осиротевших детей с тем, чтобы, пусть ненадолго, а лишь на короткий срок, отвлечь сироту от тягостных воспоминаний об утраченной навечно семье. Мы, наставники и преподаватели, а в этом нас поддерживает попечительский совет, иногда отпускаем на волю детские прихоти, дабы отыскать в них заинтересованное увлечение. Пример перед вами – воспитанники Свирин и Мальков. Скажу, не преувеличивая, что нежданно открывшиеся в них способности к военному делу, а по сути - к маскировке и разведывательным действиям, достойны восхищения. Мы позволяем воспитанникам развивать свои таланты, либо, просто, увлечения. У нас есть не плохие гончары, способные к живописи, есть и такие мальчики, которые весьма искусно вяжут. Да-да, я не оговорился. Наряду с тем, заметна возросшая успеваемость во многих дисциплинах. Это мой официальный ответ.
--Вот как? Официальный? Значит, есть и иной?
--Безусловно, есть! Дети стали меньше плакать, у них стал хорошим аппетит, и … они не слышат?
Наставник оглянулся на своих подопечных, и продолжил, но тише.
--Некоторые воспитанники перестали мочиться в постель, понимаете? Конечно, они не пережили утрату родителей, этого не пережить, однако они стали понимать нечто такое, что позволяет им отдаляться от отчаяния. Правда, на время. И хорошо, что на время, и мы в приюте этому рады!
--Вы замечательный человек, Андрей Тихонович, - штаб-ротмистр с благодарностью протянул свою ладонь наставнику Кугатому. Крепкое рукопожатие состоялось.
--Могу ли я, с вашего позволения, испытать ваших разведчиков? Буквально один вопрос. А в качестве благодарности за это, я готов провести несколько занятий по военному делу.
--Вы нас очень обяжете! Только, вы и сами должны понять, ваш вопрос должен быть очень корректным – мальчики сироты, и кое-что воспринимают весьма болезненно. И ещё – никаких взрослых намёков. Надеюсь, что я верно вами понят.
--Вы поняты верно. Разведчики, ко мне!
Мальчики с готовностью подбежали к Модесту Павловичу.
--Мне было позволено проверить вашу наблюдательность зрительную и слуховую. А, заодно, и память. Готовы?
--Так точно, господин штаб-ротмистр!
--Вопрос таков – проходил ли кто ещё по этой тропе сегодня?
--Нет, не проходил никто!
--Точно никто?
--Точно!
--И рядом никто не появлялся?
--Через лес, окромя вас, никто не хаживал, это точно. А по дороге проезжала пролётка.
--И как давно?
--Щас!
Разведчик, который Иван Свирин, запустил пятерню себе за пазуху, и выудил оттуда маленький свёрток, в коем, помимо важных мальчишеских штучек, оказалась простая палочка, не длиннее мизинца.
А далее было интереснее. Задрав голову небу, и определив положение светила, Иван поставил палочку стоймя на ладошку левой руки, пошевелил губами, снова сверился со светилом, и сказал.
--Сейчас, примерно, пятнадцать с четвертью. Пролётка дяди Тимофея, что проживает в Поге (тут Лёша Мальков махнул в сторону, умудрившись точно указать на местоположение Большой Поги, а Кирилла Антонович, держа в руке часы, с удивлением отметил точно определённое время), проехала за двадцать минут до пятнадцати часов.
--Именно дяди Тимофея пролётка? Тимофея Качурина? Не кого-то другого?
--Да, его. Только на его пролётке приторочено ведро, которое постоянно бренчит.
--Благодарю, разведчики! Если вы не против, то сегодня вечером, с разрешения господина наставника, мы с вами посидим и поговорим.
--Правда? Не … обманываете? – Спросил Мальков Лёша, скосив глаза на Андрея Тихоновича.
--Слово офицера!
--Ура! – закричали мальчики почти на весь лес, и умчались к своим сверстникам.
Стояние на одном месте становилось однообразным, и наставник, собравшись с мыслями, жестом пригласил трёх мужчин присоединиться к воспитанникам, терпеливо ожидавшим разрешения возвращаться в приют.
Приотставшие помещик и гоф-медик смогли поделиться своими мыслями друг с другом.
--Знаете, Карл Францевич, сдаётся мне, что нам сказочно свезло оказаться на этой тропе именно в это самое время, и ни на час позже!
--Хотите ли вы сказать, что задержись мы с выходом из Поги, это сорванцы успели бы … э-э-э … меблировать наши с вами ямы кольями?
--Именно так!
Вероятно, дорогой читатель, вы не в полной мере оценили тот хитрый ход, который славно разыграл штаб-ротмистр исключительно на импровизации, а помещик, словно читая мысли друга, оказался помощником в осуществлении оного.
Я и сам увидал сей изящный пассаж под верным углом зрения только тогда, когда описывал события последующего дня. И мне не кажется предосудительным раскрыть замысел наших героев именно сейчас, а не дожидаться следующей главы.
Так что же произошло на самом деле? А, вот что – быстро вступивший во взрослый разговор с мальчиками, Модест Павлович дал им ясно понять, кто тут старший (это маленькие разведчики сочли штаб-ротмистра «старшим», а не «главным») среди трёх взрослых незнакомцев. Это было определено по разговору, по тому, что штаб-ротмистр понимал в военном деле, как никто иной, и ещё по тому, что он совсем не торопился помочь выбраться из ямы своим попутчикам. Мол, не до вас, бедолаги, вот закончу разговор, тогда и вытащу.
Теперь же была очевидной полная вероятность, что воспитанники Свирин и Мальков за минуту разнесут новость о том, что в Чудь пришёл настоящий офицер! Правда, с ним ещё преподаватель и доктор (воспитанники, пока ещё, не доросли по понимания званий «приват-доцент» и «гоф-медик»), но они так, за компанию, а самый-самый и есть штаб-ротмистр.
И какая же выгода от такого крохотного необъяснённого обмана? Как оказалось – громадная! Теперь самый главный из прибывших был постоянно на виду, а на тех двоих, которые «за компанию», никто и внимания не обращал, давая им возможность плодотворно заниматься нужным делом – поиском Илии Занозина, и розыском того, либо тех, кто был настоящим убийцею пока трёх жителей Большой Поги.