– Еликова, вы слышите меня? – обращается ко мне учительница химии, и я вздрагиваю, возвращаясь в сегодняшнюю реальность.
Мне хочется сказать, что отсюда до завода, о котором рассказывает Нина Игнатьевна пять остановок трамваем и два квартала пешком. Но я благоразумно сдерживаюсь, я не хочу срывать урок.
Мне уже 18, я совершеннолетняя. И потому меня приняли в другую организацию, на односменную работу. Я учусь в вечерней школе.
Раньше я никогда не задумывалась над своим прошлым. Над тем, кто был тот негодяй, который погубил всю нашу семью, написав ложный донос на моего отца и его сослуживцев. Ведь при обыске ничего противозаконного не нашли и никого не осудили. Но отец, который работал начальником того самого злополучного мебельного цеха, в котором согласно доносу изготовляли левую продукцию, пострадал больше всех.
На следствие его увезли с работы, а привезли домой на следующий день.
Что с ним было «там» мы так и не узнали: он ничего не помнил, падал на пол как подкошенный, синел. Врачи говорили «опухоль мозга». Потом, когда он умер, при вскрытии не обнаружили никакой опухоли.
И вновь тревожные воспоминания уносят меня в прошлое.
Первая в жизни зарплата показалась мне огромной: наверное, ошиблись в бухгалтерии?
Алка смеется, она получила еще больше. В обед все идут в ближайший гастроном. Женщины покупают горячие пирожки с разными начинками и газировку. Мужчины толпятся в углу, где торгуют спиртными напитками и возвращаются с перерыва с большим опозданием. Они о чем-то возбужденно спорят. Работа не клеится. Феликс – наш бригадир вырывает из рук стеклодува трехлитровую бутыль и швыряет в угол. Мелкие злые осколки с грохотом разлетаются во все стороны. Мат, ругань, крик… Следующую порцию жидкого, раскаленного стекла кладут на шею Феликса: люди выпили, пусть он не придирается.
Плачущего бригадира под руки ведут в мужской туалет:
– Лучшее средство от ожога – обычная моча, – с видом знатока комментирует Алка.
Поздний вечер. Я иду на ночную смену, мой путь лежит через тёмный сквер, в котором недавно произошло убийство. А до этого, говорят, изнасиловали женщину.
Моё сердце бешено стучит, громкий звук грубых рабочих сапог отдаётся гулким эхом в ночной тишине. Я стараюсь ступать тихо, зябко кутаюсь в серый рабочий ватник. Мне кажется, что кто-то крадется следом за мной.
Господи, что с меня взять? Кроме бутерброда с повидлом в кармане у меня с собой ничего нет…
Шаги приближаются.
Я оглядываюсь: сзади мелькнула и скрылась в кустах мужская тень.
Не дамся. Ни за что! Буду драться, кричать, звать на помощь. Хотя кто меня тут услышит? Я больше не оглядываюсь. Иду быстрей, бегу, и мой преследователь бежит за мной. Я слышу его дыхание за спиной, неожиданно резко останавливаюсь и, не оглядываясь, наугад бью изо всех сил сапогом:
«Попала! Я попала!» Крик, крик боли, похожий на вой раненого зверя.…
«Бежать. Нужно скорее бежать от этого страшного места» – думаю я, но оглядываюсь, услышав голос моего преследователя:
– Дура! Я же с тобой пошутить хотел. – Господи, это же Толик, наш разнорабочий! Я попала ему в самое чувствительное место, бедняга от боли согнулся в три погибели.
– Помоги мне, – просит он, и я поднимаю сумку, выпавшую у него из рук. В ней не только обед: там внутри лежит что-то тяжелое. Мне в голову лезут разные мысли, и я осторожно, тайком опускаю руку внутрь: а вдруг там нож! Он замечает и недовольно отбирает у меня сумку.
Больше я этой дорогой по ночам не хожу. Делаю огромный круг, в несколько кварталов…
– Еликова, о чем вы мечтаете? – укоризненно смотрит на меня Нина Игнатьевна и я прихожу в себя, медленно возвращаюсь к действительности.