В тот день его не стало. Он умер тихо и как-то совсем прозаично. За окном была мерзкая серая ноябрьская слякоть. В доме было холодно из-за проблем с отоплением. Из кухни слышались голоса матери и тетки, возмущающихся фактом холодных батарей. В коридоре копошилась соседка, каждое утро она приносила нам свежее молоко. Все было слишком буднично. И вдруг умер дед. Он просто закрыл глаза и не проснулся. Как будто даже смерть зашла в тот день в дом просто так, мимоходом, забрав с собой его догорающую душу. И нам всем пришлось признать, что мы совершенно не знали нашего деда.
Так часто бывает, когда кто-то становится частью нашей жизни - незаметной и незаменимой, как невидимые молекулы воздуха. Мы принимаем это как должное, мы почти перестаем замечать, пока однажды его отсутствие не полоснет нас острием по сердцу, и именно это неожиданное отсутствие напоминает нам о былом присутствии кого-то очень близкого вырвавшимся на свободу, разросшимся до вселенских размеров комком боли. Так, в боли утраты мы обретаем способность чувствовать отсутствие присутствия тех, кто раньше был лишь совокупностью невидимых молекул жизненно необходимого воздуха.
Эта боль была еще несозревшей, она только пустила ростки, когда, позвав деда, я не услышала ответа. Он попросил меня достать какую-то ржавую коробку, спрятанную в ящике его стола под книгой и вырезками из газет. Получив официальное разрешение копаться в вещах, всегда представлявшихся моему богатому воображению некой тайной, я с интересом разглядывала пожелтевшие вырезки из газет. Тем временем дед уснул.
В последнее время он часто засыпал. Иногда это случалось во время разговора. Иногда он просил о чем-то и засыпал прежде чем его просьба была исполнена, а позже ничего не мог вспомнить. Подойдя к его кровати, я слегка наклонилась и снова позвала его. И тогда мне показалось, что он как-то неестественно неподвижен. Я осторожно приложила руку к его груди и попыталась его разбудить. В этот момент меня обдало каким-то неземным холодом, и, отскочив от него, я тихо вскрикнула - дед умер.
В последние месяцы жизни у него начались проблемы с памятью. Он часто не узнавал нас, путал имена. Но самым странным, пожалуй, было то, что время от времени он видел в нас каких-то совершенно неизвестных нам людей, которые, похоже, были когда-то частью его жизни - какой-то другой, скрытой от нас жизни. И эта другая, покрытая мраком неизвестности, жизнь тогда вдруг стала для него главной, наполненной любовью и ожиданием. Как будто, все эти долгие годы скрывая ее ото всех, он ждал момента, когда можно будет, наконец, заговорить.
Вернувшись к ящикам деда, прежде чем любопытные руки родственников успеют разнести их в пух и прах, я вытащила оттуда небольшую алюминиевую коробку, перевязанную порванной и потертой синей резинкой. Спрятав коробку в сумку, я положила на место газетные вырезки, придавила их книгой и плотно закрыла ящик. Комната наполнилась рыданиями родственников и едва уловимым запахом пустоты.
Я опустилась на колченогий табурет у тяжелого дубового стола, низко опустив голову. Во мне все сильнее нарастало чувство стыда оттого, что глаза мои оставались сухими. Мы с дедом были так близки... После смерти отца дед фактически занял его место, почему же теперь, когда его не стало, я не могу проронить ни слезинки? Я поняла это гораздо позже, когда спустя много лет он продолжал неизменно появляться в моих снах, и та пустота, образовавшаяся у меня в день его смерти, вдруг наполнилась болью до отказа. И в этой боли чувствовался горький привкус вины оттого, что в последние мгновения его жизни я была предательски увлечена содержимым ящика его стола. Эти несколько секунд со временем приобрели почти энигматичного значения невысказанности, недосказанности, неразрешенности. И чем больше время отдаляло меня от того дня, тем сильнее становилось это желание сказать все недосказанное, превратившееся в неподъемную ношу с лейблом “никогда”.
Прошло несколько месяцев со дня смерти деда, прежде чем я решилась открыть таинственную алюминиевую коробку. Ничего особого на первый взгляд в ней не было - старые фотографии, открытки письма. Однако это были фотографии какой-то чужой, неизвестной мне женщины с ребенком. Письма и открытки тоже были от нее, от первой жены моего деда, о которой никто в нашей семье не знал, а если кто и знал, то делали вид, что ее никогда не существовало. Так я узнала тайну моего деда - большую тайну, спрятанную в маленькой коробке.
Они поженились очень рано, и почти сразу разошлись. Она уехала на запад, он продолжил свой путь на север в поисках заработка, где познакомился со своей новой спутницей жизни, ставшей впоследствии нашей бабушкой. Прошло много лет, прежде чем бывшая жена решилась написать ему. В своем первом письме она сообщала ему, что через восемь месяцев после развода у них родилась дочь Анна. К письму прилагалось небольшое черно-белое фото с изображением девочки лет десяти, чертами лица удивительно похожей на нашего деда. Тон письма был сухим и деловым. Она ничего от него не требовала, просто считала непростительным дальше скрывать от него факт рождения дочери.
Второе письмо начиналось словами “Лучше бы я тебе не писала… Я только хотела как лучше для дочери...” Я опустила пожелтевший лист письма на колени, почувствовав, как мои щеки загорелись от стыда. “Из-за чего они расстались? - недоумевала я, вернувшись к аккуратно выведенным синими чернилами строкам, - неужели он так и не смог забыть ее?” И образ деда, каким я его знала, - всегда уверенным в своих действиях, веселым и немного строгим, - постепенно начал видоизменяться. Жалел ли он о прошлом, хотел ли вернуться к ней, жаждал ли увидеть свою дочь?
Впрочем, все прояснилось в последующих письмах - они были от Анны. Отсортировав ее письма по датам на конвертах, я принялась читать. Дочь присылала ему свои фотографии, рассказывала о своих успехах в школе, о мечтах и планах на будущее, о своих подружках и первой любви, из чего я поняла, что девочка не держала зла на отца и была рада их эпистолярному общению. Хотя долгое время никакого прогресса в этих отношениях, похоже, не было. Дед тщательно скрывал переписку с дочерью от всех.
Проживали Анна с матерью, судя по адресу на конвертах, на западе страны, у самой границы с Польшей, откуда родом был мой дед. Вероятно, где-то там он и познакомился с матерью Анны. Получал же их письма дед на рабочий адрес, что, конечно же, было естественной мерой предосторожности с его стороны.
Их переписка длилась несколько лет, и письма едва умещались в алюминиевую коробку. Анна выросла и поступила в университет, и на конвертах стал появляться уже другой адрес отправителя. Училась она в Киеве, а соответственно была теперь совсем близко к нему. И естественное желание увидеть отца в каждом письме становилось все настойчивее.
В одном из своих писем, отправленном на домашний адрес деда, Анна сообщала о том, что планирует приехать к нему через месяц на выходных, сразу после зачетных экзаменов, описывала подарки приготовленные для своих младших сестер и просила простить ее за то, что написала на домашний адрес. “Я просто очень хочу Вас увидеть и подружиться с Вашей семьей,” - объясняла она, видимо, так и не решившись перейти на “ты”.
Надо заметить, однако, что пожелтевшие от времени листы этого письма были сильно измяты и разорваны посередине. Сперва я решила, что это просто следы времени. Однако оказалось, что это письмо было последним, и неожиданная догадка вдруг озарила меня: письмо было обнаружено бабушкой! Она попыталась разорвать и уничтожить его вместе с конвертом, но толстые листы не поддались, и, смяв письмо в комок, в порыве гнева она выбросила его в мусорную корзину. Кто же нашел его там и заботливо положил в коробку деда? Знал ли он об этом письме? Ответил ли? И если ответил, то что?
Исходя из того, что алюминиевая коробка оставалась тайной деда до конца его жизни, я сделала вывод, что Анна так и не приехала и не познакомилась с отцом и своими младшими сестрами. Вот почему в последние дни своей жизни он постоянно звал Анну и, забывая время от времени наши лица, видел в нас ее. Он умер, так и не повидав дочь. Несколько черно-белых снимков в алюминиевой коробке - все, что было у него от дочери. В бреду своих предсмертных видений, быть может, он просто хотел попросить у нее прощения и, наконец, избавиться от этой тяжелой ноши, всю жизнь висевшей у него за плечами. Но я почему-то была уверена, что Анна давно простила его. Простила еще тогда, когда решила продолжить вместо матери переписку с ним.
Аккуратно сложив письма обратно в коробку, я плотно закрыла алюминиевую крышку и, вместо старой резинки, перевязала коробку широкой синей лентой. Где ты теперь, Анна, - большая тайна маленькой коробки?