Пролог
Незадолго до моего отъезда в Северо-Восточную Азию, где мне предстояло работать над проектом экономической интеграции, у меня состоялся разговор с одним знакомым востоковедом, не один год проработавшим в Азии.
- Да, направление вам досталось, скажем прямо, сложное, - с ходу без обиняков заявил он, при этом на его лице читалось определенное сомнение: а куда это она вообще собралась, не будучи специалистом по Азии?
– Китайцы, сами знаете, народ умный, хитрый и предприимчивый, с длительной историей развития и выживания, - продолжил он после небольшой паузы. – С ними надо постоянно быть начеку: не успеешь протянуть мизинец - тут же руку по локоть откусят… Японцы – люди очень скрытные, себе на уме, но всем и так хорошо известно, что у них на уме: расширить свои владения, укрепить мощь, потеснить соседей. За их улыбчивой учтивостью всегда стоит тонкий расчет – не забывайте об этом… Про наш Дальний Восток вообще говорить не хочу: тотальная беда. Богатейший, красивейший край столько лет пребывает в заложниках у самодуров-начальников. Двадцать лет горе-деятели один мост на остров Русский построить не могут, о чем тут говорить!
Мне стало немного не по себе от такого «напутственного слова», но я поспешила успокоить себя тем, что мой знакомый, видимо, просто страдает жесткой формой пессимизма.
- Ну а корейцы? – поинтересовалась я с надеждой. На мой взгляд, южным корейцам, по крайней мере, было трудно предъявить какие-либо претензии.
- О, это тяжелый случай! – воскликнул мой знакомый. – Такие тараканы в головах! Причем и южные, и северные стоят друг друга… Но хуже всех – монголы, - неожиданно подытожил он. – Ничего с ними нельзя продвинуть, никакое дело.
«Да ладно! - подумала я. – уж кто-кто, а монголы – свои люди. Недаром в советское время в ходу была поговорка: «Курица - не птица, Монголия – не заграница». Да это практически те же казахи или киргизы».
Опасения насчет возможных сложностей с монголами я отмела сразу: мне казалось, что ни монголы, ни Монголия ничем ни удивить, ни озадачить меня не смогут.
Я ошибалась. По прошествии трех с половиной лет работы в Северо-Восточной Азии с уверенностью могу сказать, что Монголия – это одна из самых сложных для понимания и взаимодействия и одновременно – необыкновенно загадочная и красивейшая страна.
Мир Монголии столь многолик, таинственен и неуловим, что и пытаться не стоит представить его в виде законченной, целостной картины. Да и довелось мне, увы, побывать в Монголии всего лишь несколько раз - так что претендовать на глубокое знание и понимание этой страны я никак не могу. Но поскольку она глубоко задела меня, я все же решилась попробовать воспроизвести некоторые фрагменты того мира, с которым мне довелось соприкоснуться. Пусть воображение и сердце читателя дорисуют что-то самостоятельно, побуждая к тому, чтобы своими глазами увидеть этот край, где бесконечные степи простираются под высоким ультрамариновым небом, мир, полный загадок, на которые не находишь ответа.
Я назвала свои записи «Монгол Шуудан». Это название конечно же не имеет ничего общего с одноименной группой анархо-рока (хотя говоря о Монголии, трудно обойтись без упоминания об анархии), просто марки с такой надписью, означающей «Почта Монголии», занимали немалое место в моих детских альбомах и были первой связующей нитью с той неведомой страной, в пределы которой мне однажды довелось вступить.
Министерская встреча
В составе коллектива нашей организации, находящейся в Пекине, работали представители разных национальностей. Был среди них и монгол по имени Ирмуун. Лет тридцати, скромный, неторопливый, доброжелательный, общительный – таким, я думаю, он виделся всем, кто находился с ним рядом. Ирмуун довольно успешно справлялся с работой – во многом благодаря сохраняющимся связям с различными структурами у себя на родине. Поэтому когда перед нами встала задача провести очередное министерское заседание в Улан-Баторе, у меня не возникло никаких опасений. Я положилась во всем на Ирмууна, его опыт и авторитет. Мы вместе разработали план подготовки, после чего я занялась главным образом содержательной частью заседания, а ему поручила организационную сторону дела.
Надо сказать, что «успех» какого-либо мероприятия определялся у нас тогда не столько реальными результатами, сколько субъективным впечатлением, которое складывалось у нашего босса – Саида. Зная капризный характер высокоумного Саида, я попросила Ирмууна подготовить все по высшему разряду: выбрать лучшую гостиницу, соответствующим образом оформить зал заседаний, обеспечить встречу в аэропорту. «Никаких проблем», - ответил Ирмуун – он был смышленый малый и относился ко всему с пониманием.
Логистика того монгольского мероприятия была обычной: первым за три дня до начала заседания выехал Ирмуун, которому предстояло провести вместе со своими коллегами из монгольского министерства подготовительную работу; потом ехала я, и последним, накануне заседания, приезжал Абдулла. Стоял март, но если кто-то думает, что в Монголии это означает солнечную весну, то он ошибается. Погода нас встретила совсем не приветливая – термометр опускался к вечеру до минус десяти, дул сильный порывистый ветер. Это было, конечно, не очень приятно, но, в конце концов, не отдыхать же мы сюда приехали. По дороге из аэропорта я пыталась сквозь окно автомобиля разглядеть в вечерней мгле окрестности – не терпелось увидеть Улан-Батор, в котором я оказалась впервые. Но за окном ничего не было видно: все окутывал мрак, лишь изредка разрываемый светом фонарей и фар встречных автомобилей.
- С освещением у нас плохо, - признался пожилой водитель. – Ничего вокруг увидеть нельзя. – От его русской речи во мне всколыхнулись ностальгические чувства, словно я оказалась в какой-нибудь азиатской окраине СССР.
- Ну, наверное, когда в центр въедем, посветлее будет, - предположила я.
- Так мы уже в центре, - последовал неожиданный ответ. – По главной дороге едем.
И действительно, вскоре наша машина въехала на небольшую площадь и затормозила перед неказистым четырехэтажным зданием. На ступеньках нас ждал Ирмуун.
- Что, это и есть гостиница? – спросила я его, выйдя из машины. Очень хотелось в этом случае ошибиться: здание было на редкость неприглядным.
- Да, - ответил Ирмуун. – Очень хороший отель, пятизвездочный. Снаружи, правда, не особо хорошо выглядит: все никак не соберутся ремонт произвести.
Ирмуун оказался прав: внутри отель производил гораздо лучшее впечатление, нежели снаружи. Номера были неплохие, дизайн и интерьеры – вполне привлекательные, выполненные в национальном стиле: мягкие коврики, яркие этнические картины на стенах. В гостинице было чисто и главное – тепло! После сурового ветра, успевшего пробрать нас до костей за считанные минуты, пока мы стояли на площади, это казалось большим достоинством нашего временного прибежища.
С учетом того, что наш самолет из Пекина задержался на шесть часов (что, как выяснилось, происходило тут регулярно: во всем винят дикие ветра, свирепствующие над пустыней Гоби), я уже падала от усталости, поэтому осмотр диспозиции предстоящего мероприятия был отложен до утра.
На следующий день первое, что я увидела, подойдя к окну, была статуя Ленина с простертой рукой на площади перед гостиницей. Рядом тянулась разбитая дорога, по которой мы накануне приехали из аэропорта, - огибая какую-то незавершенную стройку, она уходила вдаль. Надо всем этим нависало хмурое низкое небо. Картина была безрадостной и унылой. Лишь Ильич бодро возвышался на постаменте, словно призывая веселее идти в светлое будущее.
Вечером того дня ожидался приезд нашего босса Саида, никогда прежде в Монголию не заглядывавшего. Понимая, что для Саида, человека избалованного и строптивого, встреча с монгольскими реалиями может стать определенным шоком, я решила сама не встречать его в аэропорту, поручив эту миссию молодому крепкому стажеру. Марио – так звали этого стажера, был родом из Италии, из вполне обеспеченной семьи, приехал он к нам за опытом работы в загадочной Азии и за яркими впечатлениями.
Когда мы с Ирмууном завершали вечером обход здания Министерства финансов, в котором на следующий день должно было состояться наше заседание, перед нами предстал бледный трепещущий Марио.
- Наталия, готовься, он будет тебя убивать! – задыхаясь от волнения, выпалил он.
- Что случилось? – уточнила я, хотя мне и без того все было ясно.
- Саид в ярости: в аэропорту для него не заказали VIP-проход, и ему пришлось толкаться на выходе среди простых смертных! Потом его растрясло по дороге из аэропорта, потом он пришел в ужас, когда увидел гостиницу с этим памятником. Он кричал: «Кто мог это выбрать?! Неужели это лучшая гостиница в городе?!»
Я молча взглянула на Ирмууна.
- Нет, конечно, тут есть еще пара гостиниц посовременнее, - отреагировал он. – Но тогда всем пришлось бы добираться на заседание на автобусе, а так мы сможем дойти за пару минут пешком.
- Да, и еще он просил, чтобы у него в номере были фрукты.
- А, ну значит, с остальным он уже смирился, - успокоилась я.
Тем временем совершенный нами обход здания вызвал у меня немало вопросов и опасений, которые я предъявила Ирмууну. До заседания оставалась, можно сказать, одна ночь, а до полного завершения подготовки было еще ой как далеко! А я-то была уверена, что выехавший заранее Ирмуун организовал здесь работу должным образом и что все уже готово к заседанию. Тем не менее документы еще не были разложены по папкам, баннер в зале не установлен, таблички с именами участников не расставлены. Ирмуун хватался то за одно, то за другое, но от его суеты было мало толку.
- Ирмуун, а где же твои монгольские помощники? – не унималась я. – Ведь времени уже совсем не осталось, когда же вы все закончите?
Мой коллега демонстрировал олимпийское спокойствие и неторопливость, столь присущие представителям его нации.
- Успеем, - убеждал он меня. – Не стоит волноваться: все под контролем.
В конце концов я оставила эти проблемы на его ответственность, а сама пошла повидаться с Саидом - надо было договориться о порядке ведения завтрашнего заседания.
К этому времени, как я и предполагала, Саид, передохнув, подкрепившись фруктами и придя в себя после первых потрясений, созрел для нормального диалога. Хорошей новостью, которой я тут же поделилась с Саидом, было то, что монголы обеспечивали очень высокий уровень своего представительства на нашем заседании – на уровне вице-премьера. Если они в течение года и не принимали активного участия в деятельности проекта, то обвинить их в полной безучастности, таким образом, никто не мог. Фигура вице-премьера привлекала к нам внимание всех местных СМИ, и мы со своим заседанием оказались в мгновение ока в центре монгольской политики. Для Саида это был бальзам на сердце: завтра о нем узнает вся Монголия!
На следующее утро, придя за час до открытия в зал заседаний, я увидела в пустом зале одинокую фигуру Ирмууна – он собственноручно прибивал молотком к стене баннер.
- Ирмуун, - удивилась я, - а где же вся твоя команда? Почему тебе никто не помогает? – Я так и не увидела за все это время ни одного человека из министерства, кто помогал бы ему. - Ты что, в одиночку тут всей подготовкой занимаешься?
- Ну, практически да, - ответил Ирмуун с кривой ухмылкой. – Все заняты своими делами.
Но удивляться тут было особенно нечему: часто люди испытывают нечто вроде зависти к своим бывшим коллегам, сделавшим успешную международную карьеру, и рассматривают их как «отрезанный ломоть». Считают, что за такие деньги те могут и сами покорячиться, а у них своей работы хватает.
Так или иначе, к началу мероприятия все было готово, вице-премьер прибыл и выступил с установочной речью, полной зажигательных идей, вдохновив и прочих участников собрания на живой разговор и неожиданно интересные решения. Словом, министерское заседание прошло на ура. И пусть и впрямь с монголами подготовить и провести это мероприятие было не самым легким делом, главное, что итог оказался позитивным.
Как только заседание закончилось, Саид дал интервью ведущим монгольским СМИ и, как и положено важному человеку, заявил, что у него возникли срочные дела в Пекине и ему надо незамедлительно отбыть. Марио был вынужден, стиснув зубы, нестись в авиакассу менять ему билет: до завтрашнего дня Саид никак в Улан-Баторе задержаться не мог!
Однако судьба сыграла с ним злую шутку. Когда на следующий день вся наша команда прибыла в аэропорт, мы увидели там зеленого от злости Саида: рейс, на который ему поменяли билет, задерживался и несколько раз откладывался – так что в результате обратно мы все летели одним самолетом. Недаром говорят: «Тише едешь – дальше будешь». Саид, конечно, в душе негодовал, но эта единственная за всю нашу поездку досадная накладка была вне моей компетенции, поэтому настроение мое оставалось отличным.
У-Би
Оказавшись впервые в Улан-Баторе, я решила потратить время, оставшееся после завершения дел, на дополнительное знакомство с городом. Что ни говори, испытываешь определенное волнение, находясь на земле, бывшей частью некогда великого ханства. История монгольской столицы как нельзя лучше отражает кочевой характер ее народа: прежде чем «осесть» на своем нынешнем месте, она перемещалась двадцать девять раз в поисках оптимальной диспозиции и наименования, пока не остановилась в 1924 году на нынешнем варианте.
Улан-Батор (или в современном, неудобоваримом виде – Улаанбаатар), или У-Би, как его еще сокращенно называют иностранцы, произвел на меня неожиданное впечатление: казалось, будто я внезапно провалилась в далекое детство, в какой-то советский провинциальный город 70-х годов. Вдоль узких улиц с потрескавшимся асфальтом тянулись невзрачные пятиэтажки, тут и там шли шумные дорожные работы, очевидным результатом которых были лишь клубы пыли и нарушение обычного движения. Старенькие автомобили изнывали в долгих пробках. Публика на улицах выглядела бедно и просто, что еще более усиливало схожесть с нашей провинцией прошлых лет. Куда-то шли, не торопясь, в развалку, грузные смуглые мужчины с грубыми, будто вытесанными из камня, лицами, раскосыми глазами, кривыми ногами – как, впрочем, и положено выглядеть степным наездникам. Женщины - крепкие, статные, производили впечатление энергичных, самоуверенных особ, способных постоять за себя. Среди них попадалось довольно много красивых, с хорошими фигурами и длинными черными как смоль волосами. Чувствовалось, что монгольские женщины уделяют большое внимание своему внешнему виду: несмотря на ужасное состояние дорог, почти все они были на высоких каблуках, в коротких юбках, открывающих крепкие стройные ноги, в ярких блузках и платьях. Разнообразные украшения дополнялись сверкающими на солнце золотозубыми улыбками, подчеркивающими неотразимость монгольских дам. На улице было много детей и подростков – молодежь составляет сегодня около двух третей всего населения страны. В целом город производил впечатление многолюдного и оживленного места. Да и чему тут удивляться? Более половины всего населения Монголии проживает сегодня в столице.
У-Би, хоть и старается развиваться в ногу со временем, производит тем не менее впечатление весьма эклектичное. Отдельные высотные здания торчат, как острые клыки из старческого рта. Вот, скажем, недавно построенная конусовидная гостиница – уменьшенная копия семизвездочного «Паруса» из Эмиратов. Но если известный оригинал выглядит весьма эффектно, то его монгольский собрат вызывает истинное сочувствие, напоминая собой странный корабль, невесть как занесенный в пустыню. Мелкие островки авангардного градостроительства теряются среди архаики, унаследованной от прошлого, - незатейливой советской архитектуры, пыльных улиц, убогих магазинчиков, пустых дворов, окруженных серыми пятиэтажками с балконами, захламленными разнообразным скарбом. Здания на улицах почти сплошь заклеены рядами пестрой разнородной рекламы, придающей городскому пейзажу вид слегка безумный. Представьте длинные полосы цветных баннеров, где знакомые буквы кириллицы соединены в непонятные, труднопроизносимые длинные слова, и тут же - вывески на английском, совершенно тут неуместном с учетом убогого состояния рекламируемых объектов – мелких ломбардов, забегаловок, обменных пунктов. В последние годы появляются, правда, и современные кварталы, в том числе рассчитанные на иностранцев, – японские, корейские. Похоже, что североазиатские соседи способны существовать в У-би, лишь сгруппировавшись в своих анклавах.
В У-би меня не покидало чувство, что этот город слеплен в его нынешнем виде на скорую руку. Казалось, жители и власти договорились между собой о неизбежности перемен, призванных превратить их столицу в процветающий современный город, но вот все некогда им заняться этим, и откладываются преобразования со дня на день, до лучшей поры – и народ продолжает жить, будто во времянках, не обращая внимания на бытовые неудобства и архитектурный минимализм. Пятиэтажки на улицах У-Би производят впечатление больших каменных юрт – в них так и живут, как прежде: большими семьями, шумно, не слишком опрятно, не отказываясь от своих традиций. Те, кто живет в своих собственных домах, так нередко и строят: каменный домик, а к нему примыкает традиционная юрта. Чем дальше от центра, тем больше юрт взбирается на холмы. В центре города можно запросто встретить всадника на лошади, да и на автомобилях-то монголы ездят, как всадники, – несутся, куда подсказывает сердце, а не дорожные знаки; скорость развивают, будто гонятся с ветром наперегонки, а иногда, выскочив на встречную полосу, оголтело сигналят друг другу - испытывают, у кого первого сдадут нервы, кто остановится. Если, оказавшись с ними в одной машине, просишь, бледнея, ехать поаккуратнее, отвечают, смеясь: «Два наездника в степи не столкнутся!»
Тем не менее мне приходилось наблюдать несколько раз обратное: как лихие автомобилисты сталкивались на дороге. Улаживание конфликта происходит своеобразно: водители выходят из машин и, ни слова не говоря, начинают «бить друг другу морду». До устных выяснений отношений не опускаются. Отдубасив друг друга, отправляются дальше по своим делам. При этом если номер машины окажется у кого-то смят, то его стыдливо завесят тряпочкой: чтобы знакомые не видели и не насмехались.
Вместе с тем, пробыв несколько дней в Улан-Баторе, ловишь себя на мысли, что уезжать из этого странного города почему-то не хочется. Подобное чувство испытывают здесь многие. Некоторые из моих иностранных знакомых даже приобрели в У-Би квартиры в собственность. Что тому причиной? Возможно, окружающий пейзаж, столь нетипичный для современных мегаполисов: У-Би, словно, диковинный потускневший камень, лежит в потрясающей оправе из невысоких холмов, призывно зеленеющих в летнюю пору на фоне пронзительно синего бескрайнего неба. В какую сторону ни посмотришь - повсюду видишь эту дивную природную красоту и уже не замечаешь убожества плодов рук человеческих, а весь устремляешься душой к этому чарующему миру. Может, так и надо? Ведь иначе можно было бы и не заметить всего этого великолепия за лесом небоскребов. Зимой, правда, городской пейзаж не столь идилличен: воздух пронизан дымом коптящих труб, небо над городом стирается, исчезает. Но тут уже не до эстетики: холод такой, что лишь бы добежать поскорее до дома. Улан-Батор по праву считается самой холодной столицей мира: среднегодовая температура составляет здесь минус 2,5 градуса. Морозы в декабре - январе доходят иногда до минус пятидесяти, а ветра, по словам очевидцев, дуют такие, что лицо кажется изрезанным острой бритвой и покрывается ледяной коркой за несколько минут.
Но как только вы попадаете в монгольский ресторан, особенно в холодную пору, весь ваш критичный настрой заметно ослабевает. Монгольская кухня, на мой взгляд, в Азии не имеет себе равных. Ароматные блюда из баранины, наваристые супы, беляши – о, как все это вкусно! И даже горячий чай с молоком, салом и солью кажется здесь уместным. Видно, именно такая пища позволяет монголам переживать их крайне суровые зимы. Впрочем, национальными блюдами меню не ограничивается – нетрудно найти предложение китайской, корейской, европейской и даже украинской кухни. Многочисленные рестораны и бары Улан-Батора по вечерам забиты до отказа: вкусные блюда монгольской кухни приобретают особенно изысканный вкус в доброй компании, под чарующие звуки неповторимого моринхура или какого-нибудь современного джаз-банда. Главное, постараться не попасть на распространенное здесь «протяжное пение» - оно действительно очень длинное; эпическая баллада, рассказываемая певцом под однотонный музыкальный аккомпанемент, кажется бесконечной, особенно когда ты не в силах понять смысла этой проникновенной истории.
Достопримечательностями в общепринятом смысле этого слова У-Би не блещет – в городе не много объектов, способных вызвать интерес приезжих. Иностранцам обычно показывают главную площадь перед зданием парламента с памятником герою – Сухэ-Батору на коне. На обширной площади, продуваемой со всех сторон сильными ветрами, смотреть особо нечего – разве что можно увидеть группки молодежи, приходящей сюда потусоваться. Есть в городе и ряд буддистских храмов и монастырей, если это можно назвать достопримечательностями. Выехав из центра города и поднявшись на смотровую площадку в предгорье, можно окинуть взглядом раскинувшийся внизу малоэтажный город и почувствовать неуютность от высящейся рядом огромной позолоченной статуи Будды, с таинственной улыбкой взирающей на город.
В У-Би я честно посетила два главных музея – краеведческий и исторический. Оба явно не были туристической Меккой – состояние их производило впечатление весьма жалкое, да и посетителей было немного - в основном дети школьного возраста, приведенные учителями. Тем не менее времени, потраченного на осмотр, было не жалко. В Краеведческом музее можно было полюбоваться потертыми ковриками и фигурками времен загадочных гуннов, лицезреть с внутреннего балкона второго этажа огромный скелет динозавра, останки которого были извлечены из пустыни Гоби, рассмотреть фрагменты наскальных рисунков в виде оленей, мамонтов и птиц. Все это, безусловно, свидетельствовало о том, что жизнь существовала в этих краях с древнейших времен. В Историческом музее, переходя из зала в зал по старым скрипучим половицам, я могла проследить во всех деталях взлеты и падения в истории монгольского государства, бросить взгляд на огромную скульптуру сидящего Чингис-хана, проследить генеалогическое древо его потомков, завоевавших в свое время полмира, увидеть оружие ханского воинства, мирно покоящееся ныне в стеклянных витринах. Но это, в общем-то, и все. Смотреть больше в У-Би в принципе нечего. В местные кинотеатры я не пошла, хотя в городе их целых три – на выбор.
И тем не менее число иностранных туристов в У-Би постоянно растет. Тянет их сюда, словно магнитом. Что ни говори – столица некогда великого ханства. Очаровывает и неподдельный местный колорит: уютные бары-рестораны, необычная музыка и горловое пение – хоомей , магазины национальных ремесел. Здесь монголам есть чем похвастаться: кашемировые изделия фирмы «Гоби» пользуются огромным спросом; могу подтвердить из личного опыта: плед из шерсти яка согревает меня в морозы и по сей день, а чудесные яркие картинки на стенах по-прежнему радуют взгляд. Юрты на фоне покатых гор и синего неба, люди, готовящие еду, верблюды, стоящие поодаль, - от всего этого веет таким миром, что думаешь: «Не нужны здесь никакие перемены – пусть все остается так, как есть, как было, всегда».
Наш Храм
Приехав в Улан-Батор, я попросила своих коллег из российского посольства свозить меня в православный храм: хотелось помолиться Господу об успехе предстоящего дела.
Этот храм – Свято-Троицкий – единственный православный храм в Улан-Баторе, недавно построенный и освященный. Огромная это радость для православных людей, живущих в инородной Монголии – что есть у них свой храм, батюшка, приход – совсем другая жизнь настала! Говорят, храм был построен при помощи российского спонсора. Монгольские власти при согласовании якобы выдвинули встречное требование – чтобы и на монгольский храм денег дали. Ну что ж, дал спонсор денег и на их строительство: главное, чтобы православный храм наконец-то в Улан-Баторе был!
Подъезжаем к храму, идем сквозь резные ворота по прямой мощеной дороге к входу. Храм поражает своей красотой – белокаменный, высокий, он расположен на возвышенности, над обрывом и будто парит белым голубем в ровной синеве неба, а под ним тянутся в почтительном безмолвии волнистые цепи гор. Ярко горит золотой купол с крестом, разливая вокруг благодатное сияние.
Мы приезжаем во внеурочное время, и я переживаю, открыт ли храм. К счастью, он оказывается открыт, и мы заходим внутрь. В храме находятся несколько человек с детьми, за свечным ящиком сидит молодая женщина. Душа сразу погружается в спокойствие и благодать. Настоятель храма, отец Алексий (Трубач), к сожалению, отсутствует - жалко, хотелось с ним познакомиться: все отзываются о нем с большой теплотой. Внутренняя роспись храма поражает не меньше, чем его величественный внешний вид. Дивные фрески на стенах и под куполом созданы иконописцами, приезжавшими из Москвы. Подходим к иконам, ставим свечи. Все как дома, в России.
На одной из икон – Пресвятой Троицы - установлена маленькая табличка, свидетельствующая о том, что икона подарена в июле 2001 году митрополитом Смоленским и Калининградским Кириллом (нынешним Патриархом Московским и всея Руси) во время его посещения Монголии. Тогда же им был заложен и первый камень в основание будущего храма. И вот спустя восемь лет, в 2009 году, храм был освящен в честь Святой Троицы, и в нем начались православные богослужения. История Свято-Троицкого храма в Монголии имеет, однако, гораздо более длительное летоисчисление. Православие пришло в Монголию исподволь, через Китай, – вот уж неисповедимы пути Господни! Сохранились сведения о том, что в 1685 году маньчжуры, пленившие у Амура несколько сот русских землепроходцев, передали их на службу богдыхану. Среди плененных был иерей Максим, с которого и ведется история православной миссии в Монголии. Думали иноверцы, что пленили своих врагов, а на самом деле сами попали в плен промысла Господня!
Надо отдать должное монголам – они никогда особо не препятствовали деятельности православной миссии, проявляя к ней доброе расположение. Несмотря на постепенное распространение православия в Монголии, первый православный храм в этой стране был построен лишь в XIX веке силами казаков, прибывших вместе с первым русским консульством в 1861 году в Ургу (тогдашнее название монгольской столицы). Первая божественная литургия в отстроенном храме в честь Святой Троицы прошла три года спустя – 4 апреля (по новому стилю) 1864 года – этот день и считается днем рождения Троицкого прихода.
После приобретения Монголией независимости в 1911 году ее правитель Богдо-гэгэн и монгольское духовенство терпимо относились к русской миссии и ее православной деятельности. Вскоре настоятелем Троицкого прихода был назначен иркутский священник отец Федор Парняков. Православная миссия вела просветительскую деятельность среди русских ургинцев, монголов, маньчжуров, бурятов, тувинцев. К тому времени силами Казанской духовной академии на монгольский язык уже было переведено Евангелие.
Волна революционных событий, начавшихся в России, докатилась и до Северной Азии. Китайцы, свергнув императорскую династию Цин, снова оккупировали Монголию и пленили теократического монарха Монголии Богдо-гэгэна. В 1921 году Азиатская дивизия под управлением белого генерала барона Унгерна фон Штенберга после ожесточенных боев с китайскими войсками освободила Монголию и заняла Ургу. Население встречало белых как освободителей. Однако Унгерн, являясь ярым монархистом, сторонником восстановления царских режимов в России и Азии, проявлял в то же время невиданную жестокость в отношении своих врагов, к коим он причислял и мирных граждан, подозреваемых в связях с большевиками. Начались казни, сопровождавшиеся зачастую пытками. В январе 1921 года принял мученическую смерть и отец Федор Парняков.
Через месяц состоялась торжественная церемония повторного возведения Богдо-гэгэна на трон великого хана Монголии. За заслуги перед Монголией Унгерн был пожалован почетным титулом «ванна». Однако наступление частей Красной армии смешало дальнейшие планы Унгерна. В августе 1921 года он был пленен и расстрелян по личному указанию Ленина.
С приходом социализма в Монголию Троицкий храм был закрыт (в 1927 году), и более полувека русские люди, живущие в Монголии, оставались отрезанными от своих святынь.
--------------------
Воссоздание в наши дни Свято-Троицкого православного прихода стало событием величайшей важности для тысяч православных людей, живущих в Монголии или ненадолго приезжающих в эту страну.
В нынешней Монголии повсюду можно увидеть буддистские храмы, монастыри, огромные статуи Будды, равно как и шаманские стоянки вдоль горных дорог, – непривычное это для нас зрелище, ничего не дающее душе. И какое же это счастье – увидеть вдруг на фоне синего неба золотой купол с крестом, оказаться в православном храме в далекой стране, рядом с Господом нашим Иисусом Христом, в полной защите от всякого зла!
Слава Богу за все!
Потомки Чингиз-хана
В современных монгольских туристических изданиях всячески подчеркиваются радушие и гостеприимство народа, населяющего Монголию. Мол, не надо нас бояться: мы вовсе не те свирепые воины, что были при династии Чингиз-хана, а вполне миролюбивые и радушные люди. Приезжайте к нам в Монголию, мы вам очень рады!
И впрямь, сегодня не увидишь, чтобы дикий всадник с перекошенным от ярости лицом, крича и улюлюкая, несся на врага, целясь из лука, – разве что театрализованные представления напомнят о давно минувших временах. Приехав в Монголию, вы действительно убедитесь в том, что местные жители радушно встречают гостей и делают все возможное, чтобы скрасить их пребывание на своей земле. И все же европейцу, попавшему в эту страну, особенно впервые, трудно отделаться от чувства, что он оказался в совершенно инородной среде, где на каждом шагу его подстерегают всякого рода неожиданности. Все тут необычно – бескрайние просторы с табунами пасущихся лошадей, мирно разгуливающие двугорбые верблюды, невероятно высокое и синее небо, простые обликом люди – крепкие, коренастые, уверенные в себе.
Монголы производят противоречивое впечатление: они кажутся и неудержимо свободолюбивыми, стремительными, сильными, и одновременно медлительными, ленивыми, никуда не торопящимися. Монгол предстает перед вами и несущимся во весь опор на лошади, и мирно дремлющим у своей юрты. Но одно можно сказать твердо: монголы и поныне остаются кочевниками – в пространстве и во времени, что делает их непохожими ни на одну другую нацию в мире.
Удивительно, что в Монголии, где санитарные условия во многих местах проживания далеки от желаемых стандартов, средняя продолжительность жизни составляет около восьмидесяти лет; глубоких стариков, вполне довольных жизнью, можно увидеть и в городах, и в далеких селениях. На мой вопрос, чем объяснить это явление, знакомые монголы, не задумываясь, ответили: «В спокойствии. Ну и травы целебные знаем». Монголы и правда ни по какому поводу особенно не переживают, принимая жизнь такой, какая она есть. Прошел день – и хорошо. Если у тебя есть конь и место для ночлега – ты уже счастливый человек. В еде монголы неприхотливы, питаются такой же пищей, какой в течение веков питались их предки: баранина, молочные продукты. Рыбу они не слишком охотно употребляют в пищу: по преданию, в рыб переселяются души усопших предков – так что есть их не положено. Удивительно, кстати, огромное различие в гастрономических пристрастиях у монголов и китайцев. Если монголы не мыслят своего пропитания без молочных продуктов, то китайцы не употребляют их вовсе, ни в каком виде – нет у них ни молока, ни творога, ни сыра, ни сметаны – ничего! Казалось бы, почему? Ведь условия для пастбищного скотоводства в Китае ничуть не хуже. Ответ на этот вопрос найти трудно; по одной из слышанных мною версий, китайцы испокон веков отвергают молочные продукты в пику монголам – ненавистным завоевателям. Такая вот своеобразная месть.
Про лень монголов хорошо известно, хотя говорить об этом не принято. Если чего-то можно не делать - монгол никогда не сделает. В таком подходе есть, согласитесь, и свои достоинства: человек отсеивает все лишнее, как бы пропускает навалившиеся на него дела через сито необходимости и делает только то, без чего никак уж нельзя обойтись. А еще можно подождать – не свалится ли что-нибудь в руки само собой? Может, поэтому экономика Монголии развивается не самыми быстрыми темпами. Идеи и общие соображения есть, а вот с воплощением как-то не получается. Хорошо, что земля досталась богатая – медь, золото, молибден, уран; при таких запасах можно особенно и не беспокоиться – инвесторы сами придут и деньги принесут. И они идут – из Японии, Штатов, Кореи, Китая, вкладывают капиталы, развивают производство и банковскую систему, исподволь придавая тысячелетней задремавшей стране черты современности.
Зажатые между двух великих братьев – Китая и России - хитрые монголы и тут нашли свою выгоду, связав транспортными артериями соседние страны. Правда, порой, когда надо принять какое-нибудь очередное стратегическое решение (например, в какую сторону проложить новую железнодорожную ветку или кому продать металлургический комбинат), приходится ждать годами: так долго они прикидывают, взвешивают и раздумывают, чтобы не прогадать и сорвать куш побольше.
В последние годы, когда в правящую элиту Монголии влились молодые силы, появились и новые тенденции в политическом развитии страны. Монголам сегодня очень хочется занять особое, значительное место в мировой системе, они хотели бы явить собой какое-нибудь новое «азиатское чудо» - но так, чтобы при этом не напрягаться. Будучи потомками Чингиз-хана, они не готовы довольствоваться серединой, ординарным имиджем; «азиатские волки», агрессивные и по-своему беспощадные, – такой образ им больше по нраву.
Вот уже несколько лет в Монголии по инициативе молодой элиты проводится ежегодный Экономический форум. Алгоритм проведения этого мероприятия весьма оригинален: форум проходит в январе, в период самых лютых морозов. В качестве докладчиков ангажируются первые лица страны. Ограниченное число билетов продается по заоблачным ценам, при этом объявляют, что еще некоторое количество желающих сможет попасть на форум, придя к его открытию. Приходит, естественно, огромная толпа, пускают немногих, а остальные еще несколько часов ждут на сорокаградусном морозе, питаясь надеждами и иллюзиями. Организаторы, конечно, отдают себе в этом отчет – ведь СМИ фиксируют ажиотаж вокруг форума. Прекрасная реклама! На следующий год цены на билеты повышаются вдвое – и опять расходятся на ура.
Но в отличие от элит большая часть населения продолжает жить по старинке, не видя вокруг заметных перемен. Образование у местных граждан не слишком высокое, поэтому бизнес развивается во многом «по понятиям» и по интуиции, на основе простых договоренностей. Что скрывать, монголы остаются во многом народом диким, живущим по правилам предков, далеким от цивилизации. Но то, что дико для нас, абсолютно естественно для них и является частью древней культуры.
Надо сказать, что поворот от социализма к рынку произошел здесь довольно мирно. Начавшаяся было «цветная революция» после нескольких дней волнений сошла на нет. О ней потом напоминало лишь обгоревшее здание правительства (которое подозрительно долго не ремонтировалось, превратившись в достопримечательность для туристов). «Мы так и не поняли, кто в ней участвовал, - говорят монголы. – Какие-то люди, которым заплатили». О таких знали и некоторые мои знакомые. Говорят, ребят втянули поучаствовать в демонстрациях. Они несколько дней потусовались, а потом перестали приходить. Спонсоры спрашивают одного: «Что ж ты больше на площадь не выходишь?», а он отвечает: «Бабушка не велит, говорит, нехорошо это». Похоже, что в Монголии есть всего две заметные политические силы – левые и правые, то есть коммунисты и рыночники. Но при столь малочисленном населении все в этой стране так переплетено, что и левые, и правые являются таковыми лишь условно. Они хорошо знают и понимают друг друга, поэтому власть в стране периодически переходит мирно от одних к другим в силу достигнутых договоренностей. Можно назвать это сговором, можно – компромиссом, но так или иначе, современное развитие Монголии происходит без особых потрясений. Хотя и о какой-либо демократии говорить тут не приходится. Вместе с тем и диктатуры нет.
Разобраться как следует, какие они, нынешние монголы, довольно трудно. Порой, когда видишь на суровых лицах ходящие желваки, а в прищуренных глазах - будто разгорающиеся угли, становится не по себе. Вспоминаешь о слышанном мнении, что монголы – народ агрессивный и жестокий, каким был, таким и остался. Достаточно вспомнить описания монголов в период конфликта на Халхин-Голе у Мураками в его «Хрониках Заводной птицы». С другой стороны, общей границы у Японии с Монголией нет – так, спрашивается, зачем было соваться?
Не секрет, что монголы пьют безбожно, что, впрочем, считается привычкой, перенятой у северных соседей в период братского строительства социализма. В то же время монголы в массе своей производят впечатление людей хоть и грубоватых, но беззлобных. Думаю, что часто их громоздкий, неотесанный облик оказывает на окружающих излишне пугающее впечатление. Когда, скажем, во время спортивных состязаний два огромных борца в узких плавках выходят навстречу друг другу, кажется, будто две горы сдвинулись с места. Но и в современных костюмах монголы выглядят не лучше. Костюм всегда сидит на монголе комом, вспучившись и сморщившись во всех возможных местах. Кажется, что человеку в нем невероятно тесно и неудобно, что он хочет вырваться из него, как птица из клетки. Монгольские женщины, напротив, очень заботятся о своем внешнем виде, нарядах и украшениях – но в глазах иностранцев красота их весьма специфична и привлекательна настолько, насколько разукрашенный чум может привлечь владельца шикарной виллы. Монголки обладают пышущим здоровьем, энергичны, даже строптивы, в спорах о месте под солнцем мужчинам не уступают. «Могут и в лоб дать», - заметил один мой знакомый. Сегодня в ключевых секторах монгольской экономики женщины играют весьма заметную роль – за свои права они умеют постоять.
Насколько консервативно, «по-советски», выглядит старшее поколение, настолько вызывающе и броско одевается и ведет себя молодежь. Предпочитаемый ими агрессивный имидж – андерграундный, ультрасексуальный, рокерский, шокирующий, ломающий стереотипы – не всегда соответствует истинному характеру человека, но тем не менее прочно укоренился в среде монгольской молодежи.
Образно говоря, современный монгольский народ можно представить себе как некую энергичную, бурлящую, самобытную массу, переливающуюся мощным потоком из прошлого в настоящее и будущее. Это – истинные потомки Чингиз-хана, из рода в род сохраняющие свою идентичность не благодаря учебникам, а посредством неизменных традиций. Наверное, такая способность к самосохранению, пронесенная через десятилетия жесточайших испытаний, потрясших в двадцатом веке Северно-Восточную Азию, говорит о том, что этот народ имеет очень мощный генетический код.
Неспроста при праздновании в 2006 году восьмисотлетия Монголии в центре событий оказалось чествование Чингиз-хана, который и поныне остается главной культовой фигурой и «брендом» Монголии. Чингиз-хан является для монголов не просто гениальным военачальником, создавшим Великую монгольскую империю и ставшим «Лидером всех людей, живущих в юртах», а фигурой мистической, прародителем рода монгольских ханов. Чингиз-хану поклоняются как божеству, приносят жертвоприношения, создают святилища. По сей день монголы живут как бы под высшим покровительством Чингиз-хана, оберегающего их от бед и врагов. По трудно объяснимой причине каждый рождающийся монгольский младенец имеет внизу на спине темное родимое пятно круглой формы, именуемое «печатью Чингиз-хана» (которое со временем исчезает). Это позволяет монголам чувствовать себя избранным народом, отмеченным высшей печатью. Имя великого хана можно встретить на каждом шагу - оно присвоено огромному парку площадью свыше трех тысяч гектаров, аэропорту Улан-Батора, национальным фестивалям, водке и многому другому. Огромные каменные статуи Чингиз-хана высятся на площадях, перед правительственными зданиями, в исторических поселениях. Чингиз-хан и сегодня играет ведущую роль в Монголии, задавая драйв потомкам и привлекая своей персоной множество иностранных туристов.
Бесполезно спорить с монголами о личности Чингиз-хана и последствиях его завоевательных походов. Для них он является бесспорным героем, собирателем и объединителем земель, чуть ли не миротворцем, остановившим междоусобные войны. А какая при нем была религиозная толерантность, как развивались торговля, наука и искусство! – и так далее, и так далее. Один мой знакомый монгол совершенно искренне убеждал меня, что Чингиз-хан был вовсе не злобив и никого понапрасну не убивал – видно, так учат их в школе. К тому же, глядя на портреты Чингиз-хана, написанные очевидцами – китайскими художниками - в необъяснимо гуманном стиле, можно и впрямь подумать, что перед вами не грозный завоеватель, а добрейший конфуцианский философ. Впрочем, современные монголы не стесняются изображать его в совсем ином виде – суровым властелином устрашающих размеров.
------------
Обратившись к истории, интересно увидеть, как тесно переплетены судьбы Монголии и соседних государств. Первое государство монголов – Хунну – возникло в III веке до н.э. как неизбежный ответ на образование китайского государства под предводительством императора Цин Ши- хуанди, объединившего разрозненные китайские царства для защиты от кочевников. Агрессивные хунны, конечно, прорвали защиту китайцев и сооруженной ими Великой китайской стены, и даже подаренная позже китайцами монгольскому предводителю принцесса не помогла остановить вражеские набеги. Что и говорить, монголы были беспокойными соседями. Но у китайцев во все времена присутствовало одно секретное оружие – их огромная численность, и кто бы ни пытался их завоевать, в конце концов сам растворялся, ассимилировался в их среде. Китай, словно огромный ихтиозавр, пережевывал все оказывающееся в досягаемой близости - так что потом нельзя было отыскать и следа.
Под руководством Чингиз-хана монголы завоевали полмира, так что в XIII веке Монгольское ханство превратилось в доминирующе государство мира с цветущей столицей -Каракорумом. Потомки Чингиз-хана значительно расширили границы этой империи, захватив огромные территории и превратив их в свои улусы. По оценкам, жертвами этих войн стала треть населения Персии и Китая, пятая часть жителей Кореи, огромные потери были среди русского населения. Только Японию не удавалось покорить монголам: дважды их морские атаки заканчивались полным фиаско, несмотря на огромное численное преимущество, – налетавшие тайфуны безжалостно расправлялись с монгольским флотом. Природа была на стороне японцев.
Самый большой монгольский улус со столицей Даду (нынешним Пекином) и новая династия Юань были основаны Хубилай-ханом, потомком Чингиз-хана, на китайской территории. Однако после смерти Хубилай-хана некогда мощное монгольское ханство начало ослабевать, распадаться на мелкие княжества. Пользуясь этим, китайцы стали предпринимать нападения на кочевников и однажды (в 1391 году), дойдя до Каракорума, полностью разрушили его, а династия Юань, некогда основанная гордыми монголами, по прошествии столетий стала в глазах китайцев лишь одной из «китайских династий».
Интересно отметить, что в середине XYII века окрепшие маньчжуры захватили Китай и образовали династию Цин, а позже присоединили к себе и Монголию, удерживая ее вплоть до 1911 года. Со временем малочисленное население Маньчжурии было ассимилировано китайцами (чему уже не приходится удивляться), а сама Маньчжурия стала китайской территорией, каковой остается и по сей день. Схожая судьба постигла и захватчиков-монголов: часть территории некогда Великого ханства оказалась присоединенной к Китаю – сегодня это китайская провинция под названием Внутренняя Монголия. Иностранцам иногда приходит в голову крамольный, но вполне естественный вопрос: «А не хотели бы монголы вернуть себе обратно Внутреннюю Монголию? Тем более что там проживает аж четыре миллиона монголов (по сравнению с менее чем тремя миллионами в самой Монголии). Так-то оно, может, и так, но эти четыре миллиона монголов растворились уже в китайском населении, заселившем Внутреннюю Монголию, которого здесь оказалось со временем значительно больше, чем монголов, – аж восемнадцать миллионов. Так что возврата нет, хоть и селятся «китайские» монголы поближе к северной границе.
С течением веков монголы утратили свою жестокость. Русский исследователь Г. Н. Потанин писал на рубеже XX века: «Жизнь монголов проходит тихо; нравы их мягки, преступления редки, о зверском обращении с женщинами или детьми не слышно».
Сегодня монголы стараются укреплять добрые отношения со своими соседями. Молодежь охотно учит японский, китайский, корейский, ездит за границу; развиваются торговля и совместный бизнес. И даже с Северной Кореей монголы умудряются дружить, поворачиваясь к ней той стороной, что называется «социализм». К России у большинства монголов вполне доброе отношение – что ни говори, а в характере у нас много общего. Для россиян в последние годы Монголия стала притягательным центром туризма – лучшей охоты и рыбалки нигде не найти.
Монголы терпеливы, рациональны, многолики. Как истинные дети природы, они легко приспосабливаются к меняющимся временам, надежно храня вместе с тем свою самобытность, унаследованную от великого прародителя.
Что хорошего в Монголии?
Что же все-таки привлекает многочисленных туристов к этой стране - с ее жестким климатом, неразвитой инфраструктурой и отсутствием достопримечательностей в общепринятом смысле этого слова? Что хорошего находят они в Монголии? Почему, приехав сюда однажды, возвращаются вновь и вновь?
Наверное, есть в Монголии при всем ее видимом неустройстве нечто удивительное, чего не встретишь ни в какой другой стране, – то, что манит, притягивает, зачаровывает. Прежде всего, наверное, это органичная связь человека с природой. Монголия, занимая довольно большую территорию, остается сегодня самой редконаселенной страной мира, где плотность населения составляет менее трех человек на квадратный километр. Вся жизнь монголов, весь их быт построены на тесном взаимодействии с окружающим миром – так было испокон веков, так происходит и сегодня. Можно сказать, что вся Монголия – это один большой этнографический музей, но не с застывшей, а живой экспозицией. Разве найдешь где-нибудь еще такое?
Странное чувство охватывало меня каждый раз при пересечении на самолете китайско-монгольской границы: совершенно неожиданно и подспудно возникало ощущение свободы, легкости, окрыленности. Находясь в Китае, я ни в коей мере не испытывала никакой ущемленности, но покидая эту страну, чувствовала себя словно вырвавшись из клетки. Найти этому какое-то логичное объяснение я не могла. Возможно, такое чувство возникает вследствие открывающейся взору картины: когда вместо густонаселенных городов видишь из иллюминатора лишь плавные живописные холмы, будто накрытые шелковыми платками – сиреневыми, бордовыми, светло-зелеными, душа начинает петь от радости.
Открывающиеся взору чудесные пейзажи дышат таким умиротворением, что невольно думаешь: «Слава богу, что сохранились еще на земле столь дивные, не изуродованные человеком просторы!» Монголия демонстрирует собой удивительный парадокс: с точки зрения общепринятых оценок это – отсталая страна с низким уровнем жизни и неразвитой экономикой, а с точки зрения человека – великолепный край, где людям легко дышится и радостно живется. Монголы не ищут лучшей доли, не эмигрируют – они уезжают лишь затем, чтобы потом вернуться с новыми знаниями и опытом и не спеша, на свой лад применить их на своей земле.
Сегодня Монголия – это страна чистых рек и озер, зеленых гор, долин и лесов, в которых обитают сотни редких разновидностей зверей, птиц и рыб. Рыбалка в Монголии считается лучшей в мире; здесь водятся самые крупные пресноводные виды рыб – об этом хорошо известно жителям нашего Дальнего Востока, охотно посещающим Монголию. И еще – это загадочная пустыня Гоби с ее двугорбыми верблюдами и поющими дюнами, ставшая в последние годы брендом Монголии. Но сколько песка в пустыне, столько в этой стране неразгаданных тайн, главной из которых является Шамбала.
А еще Монголия завораживает своим небом. Оно достойно отдельного описания. Солнце и луна, как бы это банально ни звучало, смотрятся в Монголии совершенно особенно. Наверное, сами монголы это всегда прекрасно понимали, помещая изображения двух небесных светил и на оленные камни, и на наскальные рисунки, и на свой национальный герб – соембо. Солнце радует монголов своим частым присутствием, при долгих и холодных зимах солнечных дней в Монголии – хоть отбавляй. Согласитесь, это не может не способствовать повышению жизненного тонуса людей. Когда же ночью на небе появляется луна, то от этой картины невозможно оторвать глаз: кажется, что на фоне темно-синего бархата повис недвижно огромный круглый алмаз, а рядом – звезды, горящие хрусталики, освещающие ровным светом разбросанные в долине белые юрты.
Небо в Монголии кажется бесконечно высоким и чистым. Его синева столь пронзительна, что дух захватывает. Недаром в Монголии еще в древности сложился культ Отца – Вечно Синего Неба, которому поклоняются как божеству. На закате синева уступает место ярким всполохам – кажется, будто сумасшедший художник выплеснул разом на палитру все свои краски, и они растеклись по небу, подсвеченные лучами уходящего солнца. Известный китайский художник Минфу, побывав однажды в Монголии, «заболел» ею настолько, что не мог уже более обойтись без того, чтобы не изображать на своих картинах монгольские просторы под горящим красками небом и раскосых всадников на лихих скакунах. Так и слышишь, глядя на эти картины, оглушительный топот копыт и улюлюканье наездников, несущихся куда-то во весь опор.
Лошадей в Монголии можно увидеть повсюду – без них жизнь монгола представить себе просто невозможно. На лошадь детей сажают с трех лет, и сами монголы говорят про себя, что учатся одновременно ходить и скакать на лошади. Скачки (наряду с борьбой и стрельбой из лука) являются одним из трех видов «основных спортивных искусств» Монголии, демонстрируемых во всей красе на ежегодных праздниках «Надам», собирающих множество местных жителей и туристов. В скачках принимают участие и совсем малые дети – их отпускают на состязания на многокилометровые дистанции чуть ли не с пяти лет. Наблюдать «Надам» безучастно со стороны не получится: это зрелище захватывает своей мощью, стремительностью, вековой связью традиций.
Монголия самобытна от начала до конца, и это явление органично по своей сути. Тут не надо ничего выдумывать, приукрашивать – все и так достойно внимания и восхищения. Вкрапления искусственных, показных туристических элементов очень незначительны – они предназначены для тех, кто тороплив и привык судить об увиденном по первым, «парадным» впечатлениям.
Убыстряется темп мирового развития, спрессовывается время, человек изнуряется под грузом наваливающихся на него забот, тоскует от усиливающегося на планете зла и равнодушия. Но плывет себе неспешно в монгольской пустыне караван, плавно покачиваются в седлах наездники – у них свой путь и своя философия.
Как и когда пересекутся в очередной раз пути русских и монголов, которые идут пока как бы параллельно? Что даст нам эта предстоящая встреча? Пока ответ держится в тайне. Но что стоило бы нам уже сегодня перенять у монголов, так это умение жить в гармонии с природой: не тягаться с ней силой, не калечить, не приручать, а смотреть почаще в небо и радоваться каждому дню.
«Придет весна - придет любовь»
Из всех моих монгольских знакомых мне почему-то особенно часто вспоминается Луута, хотя знакомство наше было недолгим и состоялось довольно-таки давно. Луута работала с нами по проекту развития трансграничного туризма. Жила она в Улан-Баторе, работала в монгольском Министерстве транспорта и туризма. Красивая молодая женщина лет тридцати, статная и цветущая - про таких говорят: «кровь с молоком». Луута была истинной патриоткой: любила свою страну и профессию, вкладывала всю душу в развитие монгольского туризма, способного раскрыть миру красоту ее неповторимой родины. Однако в Монголии как, возможно, и во многих других странах, власти уделяли туризму не слишком большое внимание. Правительства менялись часто, предпринимались какие-то реформы и реорганизации, но положение туристической отрасли оставалось стабильно плачевным, и финансирование осуществлялось по остаточному принципу. В результате красоты Монголии были мало кому известны за пределами страны: знакомились с ними в основном одиночки-энтузиасты, привычные к спартанскому образу жизни, разбитым дорогам и отсутствию курортной инфраструктуры. Но, может быть, именно это и влекло их сюда, в эти дикие края: немного осталось в мире столь потрясающе красивых, не отполированных под общие стандарты мест.
Луута, несмотря на сложности, постоянно переживаемые ее ведомством, не теряла присутствия духа и была человеком энергичным, веселым и деятельным. У нас быстро установились не только хорошие профессиональные, но и добрые, приятельские отношения. С ее участием нам удалось включить ряд монгольских туристических объектов в наш региональный проект, приступить к освоению новых маршрутов.
Луута была плоть от плоти Монголии, зачаровывающей своей природной красотой – простой и в то же время неповторимой. Ей прежде всего хотелось помочь развитию экологического туризма – чтобы люди, измученные динамизмом современной жизни, могли прийти в этот цветущий край, проникнуться его покоем и безмятежностью, пожить среди чистых озер и холмов, пологий рельеф которых будто сразу смягчает все проблемы, стирает углы противоречий, снимает напряжение. Здесь на огромных заповедных территориях обитают сотни видов зверей и птиц, наблюдая за которыми вы невольно начинаете чувствовать в себе перемены – так весело и радостно бьется сердце в унисон с живой природой! А какое царство невиданных цветов простирается вокруг! Многие из них встречаются только в этих краях. Луута сыпала загадочными названиями: Адонис монголика, Бетула монголика, Стипа монголорум… А какое буйство красок – от ковров на лугах до самых небес, будто расписанных в закатный час разноцветными акварелями!
Еще одной мечтой Лууты были трансграничные этнографические маршруты. Будучи историком по образованию, она хорошо знала свой край и с интересом перелистывала страницы его прошлого. «Удивительно, - говорила Луута, - но раньше народы наших стран были более тесно связаны друг с другом. Вот, посмотрите – огромные камни с почти одинаковыми петроглифами встречаются и у нас, в Монголии, и на Алтае, и в Корее. Получается, что в прежние времена люди в наших краях перемещались гораздо активнее и культурная интеграция была глубже. Природа и культура связывают людей, а войны разъединяют, но мы должны снова объединить нашу Северную Азию!»
Луута была не только вдохновителем самых разных идей, но и добивалась благодаря своим блестящим организаторским способностям их быстрого воплощения. Как-то я спросила у Лууты, не думает ли она сменить работу, найти более достойное применение для своей неистощимой энергии – заняться, скажем, бизнесом. Но Луута лишь рассмеялась в ответ: «Нет, я так давно работаю в государственных структурах, что как бы они ни бедствовали и ни видоизменялись, я их уже не брошу. Мое место - здесь».
Сотрудничество с Луутой принесло в наш проект много нового и полезного, но главным образом Луута запомнилась мне тем, как приятно было общение с ней. Говорила она, кстати, по-русски совершенно свободно, что не так уж часто, увы, сегодня встретишь среди монгольской молодежи. При всей своей деловитости она была очень мягкой, доброй и приветливой, радушной на встречи и рассказы о своей стране. Помню, как ужасаясь невероятно холодному монгольскому климату, я спрашивала: «Луута, ну как же вы здесь живете?! Зима – такая невероятно холодная и долгая – считай, восемь месяцев! Как можно к этому привыкнуть?». «Да это не страшно, - улыбалась Луута, - Переживаем. А иностранцы часто удивляются, глядя на монгольских женщин: как это при таком жутком климате у нас сохраняется хорошая кожа?» Надо сказать, монголки и впрямь очень красивы: лица у них гладкие, кожа - нежная, бело-розовая, с ярким, здоровым румянцем, глаза – темные, выразительные, волосы – длинные и густые. «Зима у нас долгая, - продолжала Луута, - но мы не мерзнем: одежда соответствующая, в домах тепло. Зато когда после долгой зимы появляются постепенно первые признаки долгожданной весны, как же поет и радуется сердце! Замечаешь малейшие приметы – вот почки появились, вот птичка пропела! Наверное, так прочувствовать эти перемены можно только после сурового ледникового периода. На исходе зимы непременно думаешь: «Придет весна - придет любовь. Непременно произойдет чудо!»
Луута была не замужем. Но глядя на нее и слушая ее рассказы, не возникало ни малейших сомнений в том, что главная встреча в ее жизни еще впереди. На нее заглядывались многие мужчины, в том числе иностранцы, но она их будто не замечала: шла спокойно мимо, ожидая, когда дрогнет и раскроется после долгой зимы ее сердце.
Луута рассказывала мне иногда про свою маму и тетю, которых она очень любила и частенько навещала. Все они, особенны представительницы старшего поколения, были большими друзьями России и поклонницами советского искусства. «Ни один Новый год не обходится у нас дома без оливье и просмотра «Иронии судьбы», - смеясь, рассказывала Луута. – Но это не только в нашей семье – повсеместно. На работе у нас обязательно справляют и российский Новый год, и наш, местный, по лунному календарю. И Восьмое марта обязательно отмечают; женщины загодя уже начинают прихорашиваться, прически делают, а на сам праздник все такие красивые приходят!»
Слушая ее, я невольно вспоминала советское время, и создавалось впечатление, будто Монголия живет сегодня в нашей давно минувшей, по-своему наивной и милой действительности.
Как-то, собираясь в очередной раз по делам в Монголию, я позвонила Лууте на работу, но там мне вдруг ответили, что Министерство туризма в очередной раз реорганизовано, и такая сотрудница здесь не работает. На все мои вопросы относительно дальнейшей судьбы Лууты желанного ответа получить не удалось: никто ничего про нее не знал и не слышал. Я ужасно расстроилась: других контактных данных Лууты у меня не оказалось. И как могло такое случиться, что в реорганизованном министерстве не знали человека, проработавшего там много лет? И что, какая несправедливость должна были произойти, чтобы Луута оставила свою любимую работу?!
Еще довольно долгое время я предпринимала попытки разыскать Лууту, но все безрезультатно: она будто ушла в неведомое. Но я думаю, что наша встреча еще состоится. В стране, где после пятидесятиградусных морозов все-таки каждый раз наступает весна, нет ничего невозможного!
Обитель лам
Как-то раз во время нашей очередной командировки в Улан-Батор Ирмуун предложил съездить в горы неподалеку, посмотреть небольшой заброшенный буддистский монастырь. Чуть поодаль располагался еще один монастырь – действующий, но туда вела лишь одна узкая горная тропа, по которой можно было добраться исключительно верхом на лошади. Поскольку не все из нас были готовы к такой экспедиции, то решили ехать на машине к ближнему монастырю.
Нас было четверо: Ирмуун, я, моя коллега - двадцатичетырехлетняя Оксана из Барнаула и Марио – стажер из Италии. Путь наш, как и обещал Ирмуун, занял немного времени – минут через сорок мы были уже далеко от города, среди холмов, покрытых серым прозрачным лесом, не ожившим еще в эту раннюю весеннюю пору. Выйдя из машины, мы залюбовались на открывшийся вид: кругом – бескрайние просторы и ни души, только пологие невысокие горы и чистое светлое небо. На вершину холма, где находился монастырь, нам предстояло подняться пешком. Дорога была хоть и не крутой, но долгой и неровной, поэтому подниматься было довольно трудно, приходилось то и дело останавливаться и делать передышку. Но раз уж собрались, надо идти до конца, тем более что цель нашего восхождения была вполне зримой: одолев небольшую часть пути, мы уже могли видеть наверху небольшое каменное строение – это и был старинный монастырь или то, что от него осталось.
Раньше, в прошлые века, в Монголии было не счесть буддистских монастырей – и малых, и больших, в которых жили десятки тысяч лам. Буддизм пришел в Монголию в XYI веке с Тибета, потеснив распространенный здесь в то время шаманизм. Абатай-хан, наследник Чингиз-хана, построил в долине Орхона в 1586 году первый в Монголии монастырь Эрдэни-дзу. Его внук Дзанабадзар стал впоследствии первым Богдо-гэгэном Монголии, главой буддистов Халхи (северной Монголии). Китайцы всячески поддерживали распространение буддизма в Монголии, надеясь, что мирная философия буддистов усмирит кровожадных монголов. Так оно, собственно, и случилось: культура и мировоззрение монгольских кочевников со временем претерпели существенные изменения под влиянием буддизма. Постепенно у монголов исчезли дикие обряды шаманских жертвоприношений, стали развиваться книгопечатание, философия и архитектура. Связь Тибета с Монголией была в те годы очень тесной: не только тибетские монахи постоянно посещали Монголию, но и монголы совершали частые поломничества в Тибет – именно они «спонсировали» основную часть строительства известного Дворца Потала в Лхасе. Тяжелейший удар по монгольскому буддизму был нанесен в 30-е годы XX века, когда по указанию бескомпромиссных коминтерновских начальников была разрушена большая часть монастырей, а монахов репрессировали. К настоящему времени в монастырях Монголии живут около пяти тысяч лам, восстановлено и действует около 100 монастырей, о других напоминают лишь руины, третьи же бесследно исчезли с лица земли…
Вот уже около получаса мы поднимались по пологому склону – временами настолько пологому, что, казалось, тропа ведет нас не вверх, а петляет из стороны в сторону. Периодически на нашем пути возникали овраги, над которыми нависали хлипкие мостики - мы проходили по ним с опаской, стараясь побыстрей миновать этот участок пути. Перед одним из таких мостиков виднелась дощечка с надписью: «Больше трех человек одновременно не заходить».
- Интересно, как это они установили, что именно больше трех? – озадаченно спросил Марио, нерешительно ступая на шаткий мостик.
- А наверное, они увидели такой слоган где-нибудь в лифте в городе и решили, что это – заклинание, - предположила Оксана. Мы все, кроме Ирмууна, рассмеялись, и легкомысленное эхо разнесло наш смех по холмам и долинам – словно осколки разбившегося сосуда со звоном просыпались на землю.
Не успели мы миновать мостик, как Оксана вдруг упала, споткнувшись на ровном месте и сильно ударив коленку. Непонятно, как такое могло случиться!
- Не надо было над ламами смеяться, - серьезно заметил Ирмуун.
Мы улыбнулись.
Оксане идти было больно, и я поддерживала ее под руку. Тем не менее всем хотелось во что бы то ни стало добраться до вершины. И, видимо, не напрасно: по мере подъема мы все явственнее слышали пение – монотонное, необычное, раздававшееся из каменной постройки.
- Монахи поют, - предположила Оксана, - сейчас посмотрим.
Мы прибавили шагу: не терпелось забраться поскорее наверх и увидеть поющих монахов.
И вот наконец мы оказались на вершине. Отдышавшись, посмотрели вниз – да, высоко мы забрались, вся местность вокруг как на ладони. Темные голые долины сиротливо жались среди холмов, словно ожидая, когда придет весна и накроет их цветным покрывалом; вдали виднелась узкая речка, рядом пасся небольшой табун лошадей – и ни одного человека! Терра инкогнита под высоким куполом желтовато- зеленого неба.
Мы снова обратили свои взоры к монастырской постройке, которая теперь уже была совсем рядом. У входа в небольшое каменное сооружение, лишенное окон, неподвижно сидел дремлющий старик, одетый в синие ватные штаны и линялый сюртук. Вход в помещение преграждало плотное тяжелое покрывало, закрепленное наверху дверного проема. При нашем приближении старик открыл глаза и, смерив нас острым проницательным взглядом, указал жестом, что вход платный. Мы бросили мелочь в его банку и, отодвинув покров, вошли внутрь.
Глаза постепенно привыкали к сумраку, из которого, как из небытия, стала возникать большая фигура сидящего Будды, украшенная венками из бумажных цветов. Но где же монахи? В помещении, кроме нас, никого не было.
- Здесь никого нет, - растерянно обернулась я к Оксане.
Она тоже удивленно оглядывалась вокруг с широко раскрытыми глазами.
- Но я отчетливо слышала пение, - изумилась она.
- И я тоже.
Мы стояли молча, затаив дыхание. Бесстрастный Будда загадочно улыбался, глядя куда-то поверх наших голов. Так прошло несколько минут, но поскольку смотреть внутри было больше нечего, то вскоре мы опять оказались на свежем воздухе, на вершине холма. Неподалеку беседовали Ирмуун и Марио, уже успевшие осмотреть постройку. Мы с Оксаной, конечно, рассказали им про пение и спросили, что бы это могло означать.
- Это ламы на небе поют, - не колеблясь, ответил Ирмуун.
Мы с Оксаной молча переглянулись, пытаясь скрыть улыбки.
- Напрасно не верите, - укорил нас Ирмуун и, помолчав, продолжил: – Монголия – это совершенно особенная страна: твердая как гранит и одновременно чувственная, как женщина. Никто не в силах ее приручить или переделать на свой лад. Даже проникший в свое время сюда буддизм вынужден был приспособиться к местным обычаям, признать верховенство наших божеств: Отца – Вечно Синее Небо, Мать - Землю и духов предков. Монголы – единственный народ, живущий в полном единении и постоянном общении с живой природой и Космосом.
- Но страна развивается, скажем прямо, не космическими темпами, - заметила я. – Многие здесь живут так, будто на дворе девятнадцатый век.
- Мы не стремимся к общепринятому прогрессу. Не потому, что неумелы, а потому, что этого не хотят наши горы и реки, - ответил Ирмуун. – Кстати, несколько лет назад наш президент подписал указ о поддержке традиции жертвоприношений духам гор.
«Почему же только гор, а не рек тоже?» – подумала я, посчитав указ президента не вполне справедливым.
Сторож, наблюдавший все это время за нами со стороны, посоветовал обойти постройку по периметру трижды, загадав желание. Я обошла лишь один раз – просто чтобы посмотреть, как она выглядит со всех сторон, и осталась ждать остальных. Закончив с обходом, мы отправились в обратный путь. Оксана все еще прихрамывала, и Ирмуун поддерживал ее под руку на крутых участках спуска.
Сойдя в долину, мы погуляли еще немного в лесочке. Деревья стояли голые, без листьев, но воздух был прозрачен и свеж, и по каким-то незримым признакам ясно чувствовалось стремительное приближение весны. Казалось, вся земля медленно набухает, как огромная почка, готовая в любой миг взорваться и выплеснуть свою накопившуюся энергию.
Тем временем на холмы опустилась вечерняя мгла, а на небе появилась огромная белая луна – совершенно нереальная в своих размерах и сиянии. Свежий ветер, пробиваясь сквозь каменные расщелины, издавал протяжные, ноюще-щемящие звуки: «У-у-у…, у-у-у…» В тот момент у меня возникло острое ощущение, что это место - особенное, сохранившееся на протяжении тысячелетий в своем первозданном виде, заколдованное от проникновения цивилизации. Я стояла запрокинув голову, не в силах оторвать взгляда от луны и огромных звезд, щедро рассыпанных в темно-сапфировом небе.
- Надо бы вам сюда на подольше приехать, - задумчиво изрек Ирмуун, будто почувствовав мое настроение. – Летом здесь потрясающе красиво. Можно палатку разбить, пожить, никуда не торопясь, в единении с природой. Ночью звезды – как огромные алмазы на небе, такого больше нигде не увидишь. Знаете, люди стали постепенно осознавать, в каком сумасшедшем мире они живут, и начали бороться с его реалиями – в частности, со световым загрязнением планеты. Ведь скоро во всем мире места не сыщешь, где ночью можно было бы в темноте остаться, на звезды посмотреть! В этом смысле у нас тут оазис! Кто наши звезды однажды увидел, тот уже не забудет никогда.
Я мысленно согласилась с ним: должно быть, действительно летом здесь замечательно.
- А насчет волков вы не беспокойтесь, - уверенно продолжил Ирмуун.
- Каких волков? – насторожилась я.
- Ну, их тут много. Слышите: «У-у….»
У меня по телу пробежали мурашки. Так вот что я приняла за вой ветра!
- Если вокруг палатки натянуть красную верблюжью нитку, то они не тронут, - разъяснил Ирмуун со знанием дела. – И вообще они обычно только ночью выходят – днем спят.
С наступлением темноты сразу похолодало, стало как-то неуютно и тревожно - и мы заторопились назад.
Всего несколько часов провели мы в горах Монголии, возле таинственной обители лам, но эти часы остались в памяти ярким, немеркнущим воспоминанием - полным красок, звуков и переживаний, испытанных нами в тот день.
Из дорожной котомки
Как-то летом в очередной мой приезд в Монголию наш посол проявил благожелательность и выделил мне в помощь на несколько дней сотрудника посольства, чтобы помочь сориентироваться в монгольской действительности. Этим сотрудником оказалась Катя Рыбкина, молодая женщина родом из Иркутска. Про Катю можно сказать, что она – настоящая русская красавица, перед нею сразу меркнут все монгольские звезды. У Кати сибирский характер – твердый, настойчивый, открытый и справедливый. Ей хочется во что бы то ни стало улучшить наш несовершенный мир, и в порывах энтузиазма Катя рубит правду-матку сплеча, невзирая на авторитеты, что далеко не всем приходится по вкусу. С виду же она производит впечатление милой, симпатичной девушки – высокая, светловолосая, голубоглазая, хорошо сложенная, с живым, приятным выражением лица. Можно сказать, что в каком-то смысле Катина внешность обманчива – это все равно что очаровавшись пушистостью рыси, принять ее за безобидную киску.
С первых же минут нашего знакомства становится ясно, что мне очень повезло с попутчицей. Ее кипучий энтузиазм проявляется, видимо, во всем, что ей поручают, – вот и теперь она с полной готовностью садится за руль своего джипа и, не успев тронуться, начинает вводить меня в «экскурсионную программу». Поскольку мне не часто приходится бывать в Монголии, я слушаю с большим интересом и полностью полагаюсь на ее выбор нашего маршрута. Таким образом, мы решаем ехать сначала в заповедник Тэрлдж, который является ближайшей к Улан-Батору природно-ландшафтной зоной.
Едва выехав из Улан-Батора, мы попадаем в совершенно безлюдную местность. Дорога то идет прямо, то петляет среди холмов, покрытых густыми лесами. Катя лихо ведет машину – только пыль да мелкие камешки летят из-под колес. Она сидит за рулем, немного ссутулившись, зорко всматриваясь вдаль, словно всадник на лошади, - видимо, монгольский стиль езды принят здесь повсеместно. Машину сильно трясет на неровной гравиевой дороге, но Катя говорит: «Сейчас еще дорога хорошая, а вот зимой иногда – сплошной лед, едешь в горах и думаешь: «Мама родная, хоть бы живой добраться!» Катя отнюдь не производит впечатления трусихи, видно, ощущения от зимней езды и впрямь острые.
У Кати рядом с сиденьем стоит дорожная сумка - котомка, из которой она периодически вытаскивает, как фокусник из шляпы, какие-то вещицы – то салфетки, то конфетки, то какие-то бумажки с записями. Поскольку говорит Катя практически без умолку, мне вскоре начинает казаться, что и свои истории она вытягивает из этой котомки.
Катя работает в посольстве уже три года. Думала вначале, что приедет на год-два, но посол не отпускает: очень уж хорошо у Кати спорится работа – налаживание российско-монгольских региональных связей. Она сопровождает российских предпринимателей в поездках по разным аймакам , помогает вести переговоры, все ее потом хвалят. Катя отмечает, что устные договоренности надо тут же непременно фиксировать на бумаге, иначе наутро монголы могут все переврать - то ли от хитрости, то ли от беспамятства. Так что Катя все переговоры доводит до логического конца: похоже, что если эта пушистая рысь вцепится кому-нибудь в холку, то не отпустит, пока не получит своего.
В Иркутске у Кати остался муж – архитектор, с которым они видятся последние годы не часто, урывками: то она в отпуск домой приедет, то он ее в Улан-Баторе навестит. Но так жить молодым, конечно, негоже, рассуждает Катя, это большое неудобство. Но работу она тоже не может бросить: понимает, что дел невпроворот, а заменить ее пока некем.
- А не страшно тебе одной в мужской компании по заброшенным аймакам ездить? – спрашиваю я. Хоть и является Катя официальным лицом, но уж больно броской и необычной выглядит ее красота на пустынном монгольском фоне.
- Не, - отвечает Катя, - они меня слушаются.
Я этому охотно верю: Катя, помимо своего авторитета, обладает еще, видимо, недюжинной силой – крепкая, статная, она, кажется, готова одна в лесу на медведя с вилами выйти.
- Вот только сложно иногда бывает, когда разборки между ними начинаются.
- Какие разборки? – не понимаю я.
- Ну вот, скажем, приезжала тут одна бурятская делегация, поехала я с ними в аймак. Переговоры провели, контракт оформили, все довольны. Пошли в ресторан отпраздновать, ну и все напились, конечно. Тут у них разговор зашел, у кого выгода от сделки больше. Слово за слово - так распалились, что ссора началась. И вот в центре зала завязалась драка. А скажу вам, нет ничего страшнее, чем драка пьяных монголов с бурятами. Дерутся насмерть, не жалея кулаков. Вот уже и лица в кровь разбиты, а все остальные – как сидели, так и сидят за столами, притихли, смотрят.
- И вот вижу, вытаскивает бурят из голенища сапога здоровый нож. «Ну все, - думаю, - приехали!» Вскочила с места, ринулась к ним, втиснулась между дерущимися и говорю: «Все, хватит! Слышите, остановитесь, хватит!» Они от неожиданности и впрямь остановились, замерли на месте и уставились на меня в недоумении. А я сама не зная, что делаю, говорю им: «Пойдемте-ка лучше чайку попьем!» и, взяв их под локотки, повела к столу. Ну, тут расселись они по разным краям, утихли. Вроде бы вражда на нет сошла. В общем, те еще коммерсанты!
- И что же вы думаете, - продолжила Катя, отхлебнув чаю из термоса, - хоть кто-нибудь поблагодарил меня за мою миротворческую миссию? Отнюдь, даже, можно сказать, наоборот. На следующий день вызывает меня посол и говорит сурово: «Что же это, вы, Екатерина Ивановна, инструкции нарушаете? Разве не знаете, что сотрудникам посольства запрещено в конфликтные ситуации ввязываться? В следующий раз выговор получите!» Это ему эфэсбэшник наябедничал, который с нами в делегации был, – он-то сам во время драки все по инструкции делал: сидел и трясся как осиновый лист.
Мы продолжаем свой путь. По дороге в Тэрлдж испытываешь чувство, будто судьба закинула тебя в какую-то неведомую даль: местность вокруг пустынная, лишь изредка попадаются двугорбые верблюды – они либо медленно и важно проплывают мимо, либо лежат на земле – сонные, откинув в сторону свои прямые костлявые ноги в мохнатых бриджах. Интересно, что верблюды в Монголии официально считаются одним из видов транспорта, очень надежным.
По сторонам перед холмами периодически громоздятся каменные сооружения – столь чуднЫе, что прямо диву даешься: и на природное явление не похожи, но и человек вряд ли мог такое соорудить.
- Вон каменная черепаха, - показывает Катя в сторону.
Действительно, поодаль видна огромная куча гигантских камней, похожая издали на черепаху. Как она тут очутилась?
Ну вот, мы и добрались до Терлджа. Он с первого взгляда покоряет, завораживает своей чарующей красотой. Взгляд скользит по мягким линиям покатых склонов и зеленых долин, покрытых дикими цветами. Тишина и покой разлиты над этой местностью; кажется, так было здесь испокон веков и ничто не способно нарушить величия и красоты окружающей природы. Неподалеку протекает река – Терлдж, давшая название всему заповеднику; чистая и стремительная, она выглядит единственным непоседливым существом в этом замершем крае.
- Вообще люди у нас странные, - продолжает Катя прерванный разговор, - посольские эти. Помню, только приехала работать, зима была, воскресенье. А жилой корпус здесь чуть поодаль от административного стоит, и чтобы позвонить, надо туда идти, к дежурному. Ну вот я оделась, думаю: «Пойду родным позвоню, скажу, что нормально долетела». А на улице стужа - мама родная! Ветер злющий! Пока от одного корпуса до другого добежишь, за одну минуту изнеможешь: кажется, будто тебе все лицо острыми бритвами изрезали и льдом залили. Ну, вбегаю я, короче, к дежурному, спрашиваю: «Где у вас тут позвонить можно?» А одета я просто была, только ведь приехала, – пальтишко какое-то, валенки, шапка вязаная с помпоном, а из-под нее две белые косички торчат.
Дежурный посмотрел на меня так строго и спрашивает: «Девочка, а где твои родители?» Я удивилась, что он про родителей спрашивает, но отвечаю: «В Иркутске». Тогда он еще строже взглянул и говорит: «Без них нельзя». Я ничего не поняла, но очень огорчилась и пошла назад, несолоно хлебавши. А на следующий день посол на оперативке представил меня всему коллективу – вот, мол, новый сотрудник к нам приехал. Был там и тот дежурный. Он как меня увидел, так весь побагровел. После планерки подходит ко мне и спрашивает шипящим шепотом: «Вы почему мне вчера сказали, что у вас родители в Иркутске?». «Так они и есть в Иркутске», - отвечаю. А он с негодованием мне в ответ: «Издеваться вздумали?» Вот такие мужички у нас здесь. Но не все. Есть и нормальные.
- В других посольствах нравы, кажется, попроще, - рассуждает Катя. – Вот прошлой зимой смешная история вышла… В выходные мы все из Улан-Батора стараемся за город выехать: там как-то потише, и ветер не так дует. Любимое занятие там – с горок покататься, народу всегда много – кто на лыжах, кто на санках, кто и прямо так… Лично мне больше на санках нравится. А горки там крутоватые, надо сказать, и едут все скопом. Чтобы плавно съехать, надо хорошо маневрировать. И вот я разогналась как-то, несусь вниз с горы, только ветер в ушах свистит, и вдруг ни с того ни с сего мужик какой-то со своей лыжни сдвинулся и прямо на моем пути оказался. Я кричу ему: «Посторонись!» Да куда там! Так неслась, что мой крик за мной не поспевал. Короче, подрубила я его с лету, затормозить только с ним вместе удалось. Он свалился, палки – в разные стороны, одна лыжина вообще куда-то уехала… «Ну все, - думаю, - сейчас он мне даст!» А он приподнялся на руке, смотрит на меня и улыбается. Я растерялась, думаю: «Точно не наш – иностранец. Наш бы давно уже обматерил, а этот будто даже рад. Как бы какого политического недоумения не вышло!» Помогла ему встать и говорю: «Простите, пардон, не нарочно!» А он опять лишь улыбнулся и рукой махнул.
А потом, спустя месяц, был у нас в посольстве прием по случаю 23 февраля. Выстроили нас в линейку возле посла, у входа, как положено. Почетные гости заходят, всем руки жмут, представляются. И тут вдруг вижу, заходит тот мужик, с горки. Сотрудник, что рядом со мной стоял, говорит: «А вот и польский посол пожаловал!». Я от ужаса обомлела, хотела за кого-нибудь спрятаться, да поздно: он уже ко мне подходит. Остановился, взглянул на меня так весело, и говорит: «Здравствуйте, девушка! А где же ваши санки?» Улыбнулся и дальше пошел. Наши переполошились: «Откуда он тебя знает? Какие санки?» А я только плечами пожимаю: «Какие санки?», а сама про себя думаю: «Как же это он меня узнал? – ведь это давно было, и выглядела я тогда совсем по-другому».
- А тебе вообще-то нравится здесь? – спрашиваю я. На мой взгляд, Катя уже настолько вписалась и в посольство, и в монгольскую действительность, что с ее отъездом здесь что-то явно нарушится.
- Да, интересно тут, - отвечает Катя. - Работы много, но домой уже хочется. Вот доработаю этот год и уеду.
- Кто ж тут будет тогда делегациям помогать? – шутя спрашиваю я.
- А-а, - машет рукой Катя. - У нас тут в последнее время все больше стали «модные» делегации наезжать, с ними скучно.
- Что значит «модные» делегации?
- Ну, это те, кто повсюду катается: думские там, муниципальные. Приедут – и сами не знают зачем. Но такие все важные, расфуфыренные, требуют особого обхождения. А потом про них не знаешь, что в отчете написать. Вот в прошлом месяце надо было в Чойбалсан по делам ехать, а тут – опять «модная» делегация, да еще концерт им подавай. Так мы целую неделю, вместо того чтобы работу работАть, музыку компилировали.
Постепенно дорога уходит все выше, петляя между лесистых холмов, и наконец мы останавливаемся в одном довольно глухом месте.
- Погуляем здесь, - предлагает Катя. – Место красивое.
Мы выходим из машины и углубляемся, не спеша, в редкий, пронизанный солнечным светом лесок, раскинувшийся на холмах. Воздух наполнен свежестью, дышится легко. Через пару минут нашему взору открывается неожиданная картина: в тени деревьев неподвижно лежат разомлевшие упитанные коровы. Как они забрели сюда, где их пастух? Неизвестно. Несколько сюрреалистическая пастораль.
По мере углубления в лес меня начинает охватывать какое-то странное чувство – нечто вроде смутного беспокойства или дурного предчувствия. Видимых причин для этого нет, но чувство тревоги настолько ощутимо, что я делюсь своими впечатлениями с Катей.
- Ничего удивительного, - спокойно отвечает она. – Здесь со многими такое происходит. – Катя идет чуть впереди по узкой тропинке, и я не вижу ее лица. Но тут она оборачивается и объясняет: «Шаман-страна». В этот момент я отчетливо понимаю, что мир вокруг обычен только с виду, а на самом деле утратил привычные реалии. Все здесь проникнуто какой-то незримой субстанцией, которая явно воздействует на твою психику.
- Вон, посмотри, - Катя указывает рукой на противоположный холм, и я с трудом различаю там нечто вроде каменного чума, обвязанного цветными лентами. Рядом на деревьях тоже развеваются цветные ленты.
- Это обо, - поясняет Катя. – Место шаманских ритуалов, их здесь много. Люди приходят сюда, ублажают духов, кропят воздух вокруг водкой и молоком – не бедно, да? Я раньше думала, что шаманы – это обманщики, аферисты, людей дурят. Но священник наш один объяснил, что они на самом деле через свой экстаз с темными силами в контакт входят и сигналы от них получают. Так что все не так уж безобидно.
- А откуда вообще эти шаманы берутся? - спрашиваю я.
- Шаманом становится либо потомок из семьи шаманов, либо человек, в которого ударила молния, - объясняет Катя со знанием дела.
Напряжение не покидает меня, хотя мы гуляем по светлому лесу средь бела дня. Чудится вокруг что-то зловещее. В одном месте дорогу нам преграждает небольшой овражек с водным потоком, мы минуем его по деревянному мостику – и опять возникает чувство, будто кто-то провожает тебя взглядом.
- У них тут духами вся природа населена, - то ли в шутку, то ли всерьез поясняет Катя. – Каждая долина и гора имеет своего хозяина - сабдыка. Но не стоит искать, где эти хозяева прячутся: хозяевами являются сами горы и долины. Все они живые и входят в общение с людьми. Да, собственно, и у нас в Сибири много чего такого. Один Дедушко Байкал чего стоит: рассердится – мало не покажется!
Я уже не понимаю, то ли я сплю, то ли брежу: не только монголы, но теперь уже и Катя рассуждает вполне серьезно о духах природы! Мне хочется вырваться поскорее из этого странного места, но оно будто намагничено, не отпускает.
- Ну, хорошо, - уточняю я. – Допустим, монголы в силу своих древних традиций и особого ментального устройства как-то взаимодействуют с окружающей природой, но русские-то люди, живущие здесь, надеюсь, не испытывают ничего такого?
- Да как сказать, - туманно отвечает Катя. - Вот у нас тут несколько лет назад такое случилось!
В ожидании Катиного рассказа у меня начинает сосать под ложечкой. Но она сосредоточенно молчит, глядя перед собой. Потом, окинув взглядом местность и как бы убедившись, что поблизости нет нежелательных слушателей, говорит: «В общем, страшная и непонятная эта история». И, глубоко вздохнув, словно собираясь нырнуть в ледяную прорубь, начинает свой рассказ.
- Случилось это лет десять назад, еще до моего приезда. Дело было летом, в июле. Жара летом в Улан-Баторе стоит жуткая, и посольские предпочитают выезжать в выходные за город. Здесь на природе все же гораздо легче переносить жару. Вот и в тот раз собралось довольно много желающих – поехали аж на двух автобусах. Время на природе хорошо провели – кто в лесу, кто на поляне в волейбол играл, а потом шашлыки жарили. В общем, все хорошо шло, безо всяких эксцессов. Была среди этой компании одна семья из Москвы – муж, посольский работник, его жена и двое детей – девочка лет восьми и мальчик трех лет. Ну так вот, возвращаются все после поездки, подъезжают к посольству, выходят из автобусов. А родители те обратно в разных автобусах ехали – начатые разговоры с приятелями договаривали. Ну так вот, выходит женщина с дочкой, к ним подходит муж и спрашивает удивленно: «А Саша где?». «Как где? - побледнев, переспрашивает мать, - Он разве не с тобой ехал?» Поняли они тут, что ребенок их в лесу остался, а они по глупой своей рассеянности думали каждый, что сын с другим едет.
Начался переполох, объяснили все коменданту, сели в тот же автобус и ринулись назад. Еще двое мужиков с ними на всякий случай поехали. Хоть все, конечно, и волновались, но надеялись на лучшее: дорога до того места – не дальняя, всего-то минут двадцать езды, и было еще не поздно, достаточно светло. Помнили все также, что когда шашлыки ели, мальчик рядом вертелся. И вот приезжают они снова на то место. Туда, сюда – нет нигде Саши. Бегают, зовут – не откликается. А ведь времени с их отъезда совсем немного прошло – угли еще не успели до конца остыть. В общем, проискали они его до самого утра, но никаких следов не нашли. Водоемов в том месте поблизости нет – так что утонуть он не мог. Куда пропал – непонятно. «Ну, - думают, - уснул где-нибудь, наверное». Мальчик-то хороший такой был, послушный, и с виду говорят, очень милый - светленький, голубоглазый.
На следующий день поиски продолжились. Посол вызвал военную часть из города, вместе с добровольцами они всю местность недели две прочесывали – метр за метром, но так ничего и не нашли. Мать от горя совершенно обезумела. Стала каждый день, как на работу, в лес с утра ездить. Все ходит по лесу, зовет, ветки поднимает, листья ворошит. Но нет нигде мальчика – как сквозь землю провалился.
Вот уже и зима пришла, а с ней пропали и последние надежды. Весной у отца закончился контракт, и они вернулись в Москву. Может, мог он еще тут поработать, но, видя состояние жены и безнадежность ситуации, решил, что об этом лучше уж навсегда забыть. Да и смотреть, говорят, на него уже было жалко: молодой еще мужчина, а весь поседел, высох, состарился. Все простить себе не мог, что за сыном не досмотрел.
Ну вот, уехать-то они уехали, но у матери рана душевная не заживала. Стала она каждый год в июле приезжать в отпуск в Улан-Батор и продолжала все ездить в те места, ходила в лес, познакомилась с жителями ближайших деревень, все бродила по улочкам, высматривала, не прибился ли к кому ее сыночек. Но вокруг бегали лишь чернявые, толстые чумазые дети. И вот однажды одна местная женщина, видя, как эта женщина мается, посоветовала ей сходить к шаманке – ведунье. Она,- говорит, все насквозь видит. Скажет тебе, где твой сын.
Не хотелось матери к шаманке идти, но надежда отыскать сына оказалась сильнее. Нашла она ту шаманку, рассказала про свою беду. Морщинистая темная старуха в амулетах выслушала ее, не перебивая, беззвучно двигая скулами, потом достала миску, налила туда какое-то зелье, пошаманила над ним и говорит: «Иди и не приходи больше. И не ищи: Мать-Земля его забрала».
От этих слов женщину охватил ужас. Вышла она на дорогу, не знает, что делать. Добралась до знакомых своих монголов, рассказала им об услышанном, а они только головами качают да почмокивают: «Ах-ах! Мать-Земля забрала! Нет, она не вернет, нет, понравился, значит». Сочувствуют вроде, а в глазах – какая-то восторженная зависть, мол, надо же, сама Мать-Земля отметила!
- Я-то сама эту женщину не видела, - продолжает Катя, - так только, по рассказам. А историю эту в посольстве все, конечно, знают.
- И что же, так и не нашла она своего сына? – ужаснулась я.
- Нет, сказали же: Мать-Земля забрала. Все, с концами.
Мне становится жутко от этого рассказа и от того, что Катя – молодая, современная женщина, верит в своенравную Мать-Землю. Но Катя, как бы подмечая мое замешательство, поясняет: «Не знаем мы про них почти ничего. Шаман-страна».
Не успела я еще прийти в себя от услышанного, как Катя уже вытянула из своей котомки очередной рассказ – похоже, запас их был неистощим.
- Вот мы тут одну гору по дороге проезжали, - говорит Катя, - вершина на собачью голову похожа, не заметила? Как будто немного в сторону смотрит?
Я уже точно и не помню, что я видела: все здесь на что-то похоже, прячется, сливается, путается, будто играет с тобой в прятки.
- Так вот что однажды было, - продолжает Катя. – Приехала как-то ко мне одна знакомая, едем мы с ней по этой самой дороге, и я ей говорю: «Сейчас я тебе Собачью голову покажу». Едем-едем – нет Собаки. Думаю: проскочили, что ли? Вернулась немного, едем опять, смотрю внимательно: что за чертовщина – исчезла эта морда! А я точно помню, что она в этом месте где-то была! Так меня это поразило, что на следующий день рассказала я эту историю нашему коменданту, который здесь уже лет десять работает. А он и говорит: «Да повернулся просто камень».
- Как это «повернулся»? – не понимаю я.
- Вот так и я его спросила: «Как это он мог повернуться?» А он мне на полном серьезе отвечает: «Ты что, не знаешь, что здесь камни ворочаются? То так полежат, то эдак? Да, такое здесь бывает. Вот, видно, и твоя Собака в другую сторону развернулась – ты ее и не узнала». Вот такие дела!
Мы снова едем с Катей в машине. Она уверенно сидит за рулем, правит без всякого напряжения, сосредоточившись на своих воспоминаниях. Сколько мы уже едем – а нам навстречу попалось всего лишь несколько машин да один погонщик верблюдов. День будний, большая часть людей трудится в городе. Вокруг – лишь подозрительно тихие холмы с незаметно ворочающимися камнями.
- Или вот еще, - вспоминает Катя, и я невольно напрягаюсь в ожидании очередной притчи. – Про Мать солдата слышала?
- Нет, - отвечаю я и думаю про себя: час от часу не легче!
- Это гора такая, недалеко от Улан-Батора, в другую сторону если ехать. Гора в одном месте похожа, будто мать над солдатом склонилась. Солдат, по преданию, раненый с войны пришел. Известно это место тем, что не всем оно открывается, а только тем, у кого доброе сердце.
Сначала я было подумала, что меня ждет очередной триллер, но теперь поняла, что в данном случае волноваться не о чем: история совсем уж из разряда легенд.
- И вот однажды, - как ни в чем не бывало продолжает Катя, - приехала к нам в посольство небольшая делегация, и советник попросил водителя свозить их в горы, показать Мать солдата. И при этом сказал: «Ты только это, свое вечное бурчание здесь оставь, а то ничего не увидишь». А водитель, грубый человек, огрызнулся: «Буду я еще всяким байкам верить!» Ну вот, уехали они, а примерно через час звонит водитель и начинает у нас дорогу уточнять, как проехать. А водитель этот, к слову сказать, тут уже три года работал, все дороги прекрасно знал и к Матери солдата не раз ездил. Ну, разъяснили ему, как ехать, хотя и удивились такому вопросу. «Наверное, - думаем, - забыл, давно не ездил». А тот через двадцать минут снова звонит, потом еще. В общем, рассердилась, видно, на него Мать солдата за то, что он без почтения к ней поехал, – не открылась ему. Зря только делегацию полдня по ухабам промотал – так того места и не нашел. Приехал обратно весь белый, почти что в шоке: говорит, такое у него было чувство, будто все дороги в лесу перепутались или он впервые в этом месте оказался. Но язык-то потом прикусил, задумался.
- М-да, есть тут над чем задуматься, - соглашаюсь я. – Не страна, а сплошная мистика.
И как бы для того, чтобы убедить меня в обратном, на обочине дороге мы видим группу самых что ни на есть простых монголов, мирно расположившихся у своего старого грузовичка. Идет торговля привезенными товарами: на ящиках разложены кульки с орехами и изюмом, стоят бутылки с айрагом – кислым молоком, лежат рядами носки из толстой шерсти. Мы останавливаемся, выходим из машины – ноги размять, товар посмотреть.
- Молоко не пей, - предупреждает Катя, - с непривычки проблемы будут.
Монголы обступили нас и так радушно предлагают свой товар, что отказаться невозможно.
Покупаю изюм и какие-то фрукты, но есть ничего нельзя: все грязное. Кладу кульки на заднее сиденье, выпиваю из припасенной бутылки несколько глотков воды, и мы снова отправляемся в путь.
- Видела, какие у них тут дети чумазые? – спрашивает Катя.
И впрямь, дети - все сплошь неумытые, с грязными руками, но крепкие и подвижные.
- Думаешь, они тут постоянно болеют? Ничуть! А ведь часто без присмотра ползают себе на лужайке, травки какие-то сосут – и никакие болезни их не берут. А детей здесь, кстати, до трех лет не моют.
- Как, вообще не моют? – удивляюсь я.
- Ну да, вообще. Мажут их только жиром, чтобы болезни не приставали, – вот они и не пристают.
- Как все, оказывается, просто, – удивляюсь я. И не нужны ни «Ригла», ни «Старый аптекарь»!
Кстати, китайцы в некоторых провинциях по части мытья превзошли монголов: там моются всего два раза в жизни – перед свадьбой и перед смертью. Странные такие вот параллели.
Катя левой рукой держится за руль, а правой открывает свою котомку, извлекает из нее на этот раз вполне реальное яблоко и протягивает мне, а себе достает другое. Яблоки красные, блестящие, твердые. Я рассказываю Кате то, что слышала от китайцев, – почему, мол, японцы яблоки всегда фруктовым ножичком разрезают и ломтиками едят? Думаете, от высокой культуры? Нет, просто у них челюсти так устроены, что широко не раскрываются. У нас, слава богу, с этим все в порядке, и мы с удовольствием хрумкаем сочные яблоки.
- А про печать Чингиз-хана слышала? – спрашивает Катя, выкидывая огрызок в окно.
Я уже по самую макушку напичкана Катиными историями, а они все не кончаются.
- Ну это вообще анрил! Я сама пока своими глазами не увидела – не верила.
- Так что же это за печать? – не терпится мне узнать.
- Все монгольские дети рождаются по сей день с особой приметой: чуть выше попы у них круглое синеватое пятно, покрытое волосами - «печать Чингиз-хана» называется. Так он метит своих потомков, чтобы не ассимилировались. Потом, по прошествии нескольких месяцев, эти пятна исчезают.
- Не может быть, - не верю я. – Что за небылицы!
- Я тоже раньше не верила, так однажды и сказала своей монгольской подружке. А она говорит: «Хочешь, поедем со мной к моей бабушке в деревню – там как раз только что малыш народился. Посмотришь». Ну, мне интересно, конечно, стало – увязалась я с ней. Приехали мы - а деревня совсем небольшая оказалась, - всего несколько юрт, и вокруг – луга, горы. «Вот, - думаю, - живут же люди!» А как в юрту зашли, стало мне сразу не по себе: будто вместе с дверью привычный мир за мной захлопнулся и я оказалась невесть где. Темно, душно, запахи приторные, непривычные. Внучка с бабушкой облобызались, а я в сторонке стою, жду. Бабка, надо сказать, страшная до ужаса оказалась – сморщенная, беззубая, в какой-то допотопной, лет сто не стиранной одежде, а глаза – молодые, живые, пронизывающие. Я потихоньку осмотрелась: в юрте коврики развешаны, у стены – нечто наподобие лежанки и низкого столика, а рядом – люлька, и в ней, похоже, ребенок спит. Стою и думаю: «Зачем я сюда приехала? – все равно ничего не увижу». А старуха вдруг повернулась ко мне и спрашивает: «Ну что, красавица, внучека моего приехала посмотреть?» Я чуть не поперхнулась от неожиданности. А она подошла к люльке, быстро так схватила ребенка, одним движением задрала ему рубашку и ткнула мне его чуть не под самый нос попой, а там - темное волосатое пятно размером с крупную монету. Не знаю, как я тогда только в обморок не рухнула!
После этого рассказа я вообще уже не знаю, что думать. А Катя спокойно продолжает:
- У нас в Сибири дети тоже иногда с родимыми волосатыми пятнами рождаются, но не на попе – на спине, и не с такими темными. Матери у нас их ржаными катышками выводят.
- Как это? – спрашиваю я, пытаясь справиться с комом в горле.
- Да из ржаного хлеба делают катышки и катают ими по родимому пятну, пока все волосики не приклеятся и не повылезут.
Ну что ж, теперь все ясно – как это я сразу не догадалась?
Какое-то время мы едем молча. Впереди простирается бескрайняя даль. Кажется, что так можно ехать несколько суток кряду – и ничего не изменится.
- Жаль, что вы здесь так ненадолго, - говорит Катя. – Можно было бы в Сайшанд съездить, но за полдня не успеем.
- А что там, в Сайшанде? – спрашиваю я. Честно говоря, я не успела еще переварить предыдущую историю и мысленно все еще нахожусь в юрте, рядом с люлькой и беззубой старухой.
- Сайшанд – это то же, что Шамбала, – священное буддистское место. Считается, что это – центр мира, где находится источник всего живого на Земле. Его еще Рерих в свое время в Гималаях искал, но оно находится не в Индии, а именно здесь – в Сайшанде, посреди пустыни Гоби. Попасть туда не очень просто, но я знаю людей, которые там бывали. Само это место, можно сказать, аномальное, с природными и временнЫми искривлениями. Оказавшись там, сразу понимаешь, что ты попал в другой мир, – чувствуешь это каждой клеточкой своего организма. Недалеко от Шамбалы находится небольшой действующий монастырь, в котором постоянно живут несколько лам. Вдоль дороги среди бескрайней пустыни стоят большие белые ступы – сто восемь ступ, не знаю, почему именно столько. Говорят - фантастическое зрелище. Но небесная Шамбала невидима для человеческих глаз, ее можно только воспринять духовно. Шамбала – это энергетический канал, связывающий Землю с Космосом, через него поступает к нам космическая энергия. Недалеко от монастыря находится священная гора. Воздух на вершине сильно разрежен, связь, мобильники не работают. Там можно при особом сосредоточении духовных сил обратиться к Космосу с просьбой – и в большинстве случаев эти просьбы бывают услышаны.
- Так думают те, кто там побывал?
- Что ни говори, такие вещи существуют. И находятся они где-то рядом с нами, хотя, возможно, и в какой-то параллельной действительности. Известен случай: приезжал сюда, в Сайшанд, один африканский принц. У него дома девять детей, от разных жен, разумеется, и все дети – девочки, а ему невероятно хотелось наследника. И вот услышал он про Шамбалу, приехал сюда, встретился с ламой и потом, поднявшись на гору, обратился, как его научили, к Космосу. И что ты думаешь? Вскоре родился у него наследник! Принц был так счастлив, что прислал ламе в монастырь какой-то невероятно красивый изумруд. Что тут скажешь после этого?
- Как-то очень все здесь, в Монголии, запутано, - говорю я. – Крутая смесь из буддизма, шаманизма и соцреализма. Да еще и с Шамбалой в придачу! Не слишком ли густо для такой небольшой страны?
- Так или иначе, в мистическом состоянии духа той или иной степени пребывает почти все население Монголии. И к ламам относятся с большим уважением, видят в них защиту от всех проблем… Помнишь то ужасное землетрясение в Китае в мае 2008 года, когда погибло несколько тысяч человек? Монгольские ламы предсказывали его за несколько месяцев. Поначалу считалось, что произойдет оно на юге Монголии, но случилось на севере Китая. По некоторым слухам, монгольские ламы молились и в результате немного «сдвинули» эпицентр. Но получился некоторый перебор – видно, слишком усердно молились.
Мне опять становится не по себе: наверное, для одного дня слишком много впечатлений, хотя едем мы все время по пустынной однообразной дороге среди холмов и лугов. В голове возникает легкая дурнота. А может, конечно, просто растрясло: ведь мы находимся в пути уже несколько часов, а дороги здесь – как стиральные доски.
Но вот мы решаем ненадолго остановиться, подышать воздухом, размять ноги. Рядом небольшой островок жизни: базарчик, автозаправка, погонщики с навьюченными верблюдами – непривычная для этих мест суета. Есть, к счастью, и где умыться – за время долгой езды дорожная пыль уже основательно покрыла лицо и руки. К нам медленно подходит высокий монгол в колоритной национальной одежде, на согнутой его руке, упрятанной в толстую перчатку, сидит большой орел, который то и дело угрожающе топорщит свои крылья – будто собирается взлететь, но каждый раз передумывает. Монгол предлагает мне взять орла и сфотографироваться – это хоть и соблазнительно, но кажется мне опасным: орел так агрессивно крутит своей башкой с жестким клювом и бессмысленными желтыми глазами, что я не решаюсь. Вместо этого фотографирую монгола с его орлом.
Похоже, здесь, в сельской местности, люди живут без перемен – как и сто, и двести лет назад. Все те же юрты, верблюды на пыльных дорогах, неторопливость бог весть как одетых людей.
- В значительной мере это так, - разделяет Катя мои наблюдения. – Но есть и такие, кто живет совсем по-другому. В Монголии тоже есть свои олигархи, сделавшие состояние на золоте и металлах. Такие тут встречаются иногда поселочки – глаз не оторвешь! Был случай: однажды приехал ко мне муж в отпуск, и мы поехали с ним покататься – просто так, без всякой определенной цели. Заехали довольно далеко, место – красивейшее: среди цветущих гор – зеленая долина с чистой речкой, а рядом, как на картинке, – небольшое поселение: около полусотни аккуратных домиков с полисадничками. Все из светлого камня, с красными черепичными крышами, двух-, трехэтажные, с гаражами – сразу видно, состоятельный народ живет. Ну, идем мы с мужем по улочке, а он у меня архитектор и все на эти дома посматривает – интересно ему, как тут строят. У одного дома на крыльце женщина стояла – красивая такая, ухоженная. Уточнили мы у нее дорогу, поговорили немного о том о сем, а она, видимо, заметив, как мой муж ее дом разглядывает, спрашивает так горделиво: «Что, хороший у меня дом? Нравится?» А он и говорит: «Дом хороший, добротный, ничего не скажешь. Но нет в нем изюминки». Попрощались мы и пошли дальше. Довольно долго мы там гуляли, в долине, у речки, а когда обратно возвращались – смотрим: опять эта женщина у ворот стоит. Как поравнялись мы с ней, она спрашивает сразу, безо всякого вступления – видно, давно ждала и вопрос этот ее сильно мучил: «А что это значит - изюминка?»
Муж ей и говорит: «Изюминка – эта то, что приятно отличает одно от другого, делает его неповторимым и незабываемым. Вот у вас в селе дома хорошие, но все на одно лицо, без индивидуальности». «Ну а как эту индивидуальность придать?» – спрашивает женщина. Муж отвечает ей, что, мол, то надо сделать, это добавить. Поняла она, что перед ней профессионал, обрадовалась: решила, наверное, что сам монгольский бог его к ней послал. Стала она моего мужа просить, чтобы он чертежи ей нужные сделал. Ну а ему что? Интересно даже в отпуск подработать. Подготовили ей чертежи, отвезли... Через год довелось нам с мужем как-то опять через тот поселок ехать. Смотрим: дом нашей хозяйки совсем по-другому выглядит, будто новое лицо обрел – все в точности по чертежам мужа сделано. Потом дальше едем – что такое? – вроде и другие дома тоже изменились. Да, так и есть: соседи кто как мог новшества эти у нашей хозяйки переняли – так что «изюминка» опять в общей массе растворилась. О защите интеллектуальных прав в этих краях, конечно, и не слыхивали, зато все хотят быть не хуже других, а по возможности – и лучше.
Наше путешествие подходит к концу. Целый день мы катались по горам, по долам, а на Катином лице ни тени усталости. У меня же такое чувство, что мы уже неделю в пути, исколесили пол-Монголии. Прощаемся с Катей. Не знаю, как ее и благодарить, приглашаю в гости в Москву. Она в ответ смеется: «Мне бы до дома, до Иркутска добраться!» Она забирает свою опустевшую котомку – надо готовиться к новым поездкам, к очередным гостям…
* * *
Зачем я в тот раз приезжала в Монголию, по каким делам – честно говоря, уже и не припомню, а вот Катины рассказы и картины из нашей поездки четко сохранились в памяти. Да и сама Катя – вот она, где-то рядом, будто мы только что расстались. Энергичная, смелая, веселая – вот уж правда «есть женщины в русских селеньях»! Разве без нее я узнала бы о таких неочевидных сторонах монгольской жизни? Конечно, нет! Путешествовала бы себе по обычным маршрутам, указанным в туристических гидах, – но тогда это был бы совсем другой рассказ.