Тебя раздавят и порвут
На щепки, и сожгут в печи,
И бог теперь живёт в аду,
Других к тому же приучил.
Санкт-Петербург, Казанский собор
Мимо меня проходит стайка школьников, которых ведут две учительницы через колоннаду к центральному входу собора. Я стою, прислонившись к большущей колонне, за которой могу спрятаться я сам и ещё несколько человек, и кутаюсь в пальто, натянув при этом свою тонкую фетровую шляпу едва ли не до подбородка. Рядом со мной стоит и курит погружённый глубоко в себя Костя, в то время как я сам наблюдаю за ним исподтишка. Такое моё поведение продиктовано тем, что он кажется мне очень забавным, особенно когда не замечает, что я за ним шпионю.
Я точно знаю, что он очень старается, готовится к этим концертам «Аг*** Кр***. Эпилог», название которого мне кажется верхом и апофеозом нашей гениальности с братом в рок-музыке. И он, и я так же хорошо знаем, что мне этот сегодняшний предпоследний совместный с Вадиком концерт в Питере развяжет руки окончательно. Я, можно сказать, что счастлив буду вздохнуть свободной грудью! Хотя, кого я обманываю! Ссу я пока один вот так и без Вадика соваться в этот растреклятый шоу-биз! А что делать? Надо как-то жить теперь!
Костя докуривает сигарету и кидает её прямо себе под ноги, а затем плюёт в сторонку – прямиком в колоннаду, к которой я прижимаюсь спиной! Бл***, Костя, ты что?!
- Бл***, Костя, ты что? Ну, собор же всё-таки! Мало того, что как бы памятник культуры, но и религиозная ценность! – не выдерживаю и отчего-то начинаю вести проповедническую деятельность я. Жесть-то какая! Тошнота от такой случайности, случившегося со мной так внезапно, поступает к горлу.
- Ты чо, такой религиозный, что ли? – говорит Костя, смешно моргая за стёклами очков бесцветными глазами.
Да, бл*, я религиозен просто ох**** как! Ты чо, по мне не видишь? Я же весь обвешен крестиками, черепками, и люблю «Кагор» и «Монастырскую избу» больше пареной репы!
Поддеваю носком ботинка камешек под ногами на ровной площадке выложенной кирпичиками трудолюбивыми предками современных петербуржцев и как бы совершенно спокойно отвечаю Косте:
- Я не религиозный, а верующий! Правда, у нас отношения с Господом складываются не всегда гладко: я вот, например, желал бы себе больше добра за счёт других, а он почему-то предпочитает делать добро другим за счёт меня, - улыбаюсь и наблюдаю его проступающую отрицательную на лице реакцию.
А Костя такой, с***, шкодный! Ваще не могу над ним, ржу про себя истерично так, чтобы он не заметил. Вот стопудово сейчас решит, что это я серьёзно про себя и Бога так высказался! А на самом-то деле, мне ли тягаться с решениями твоими? Правда, Господи?
Возвожу глаза туда – в конец колоннады - к свинцовому, что мой пистолет, хранящийся под подушкой дома, небу и читаю про себя «Отче наш». Три раза. Я могу и больше, а что? В своё время и до сотни раз доходил!
– И что связывает тебя и его? – произнося эту фразу, Костя тоже возводит глаза к открытому в просвете серому небу над нашими головами.
- Многое, Кость, больше чем ты можешь себе представить!
1999 год.
Купе поезда. Ночь. Гастроли
…- Смотри, религия – самая простая наука из всех, что я знаю. Ты сам поймёшь, если захочешь, - говорит Кин*** в полутьме и я кожей ощущаю, как он буравит меня глазами.
Но мне кажется, что он меня не видит. Бл*, совсем не видит! Я справа от него! Или наоборот – слева! Х** поймешь одним словом… Но чёт не так. Скорее всего оттого, что я сам бухой в дупель, а уж он! Вообще упитОй! Зато рассказывает мне о религии в таком состоянии. Очень интереснооооооооооооо!
- Вера и только вера может сдержать все пороки и поможет собраться с силами.
Продолжает так же проповедовать Кин***. Мы с ним сидим в купе, и он курит прямо там же, едва не заезжая зажженной сигаретой мне в глаз. Темно, бл*, ночь снаружи вагона, в купе противный ёб**** приглушенный свет, и я практически ни*** не вижу.
- Ты не представляешь себе, скока всего приходится пережить, чтобы прийти к Богу.
Бл*, как будто я мало пережил! Да я, голубчик, пережил больше, чем любой другой! А чо щаз переживаю, так ваще, неподвластно твоему осмыслению!
Костя продолжает говорить, и его суховатый надтреснутый голос вгрызается в моё сознание, б****! Отчего-то мимо моего мутного взгляда приплывает образ Христа, распятого на кресте в терновом венке, по лбу его текут пот и кровь, а рядом стоит апостол Андрей в длиннющем выцветшем балахоне. Он сжимает руки в кулаки, падает на колени перед крестом, к которому приколочен его Учитель, и спрашивает вот этим глухим треснувшим голосом Кости:
- Открой секрет: любишь, любишь, любишь или нет?
Еп***! Резко вздрагиваю всем телом, которое не очень комфортно ощущает себя в этом зажатом пространстве купе, накуренном и душном. За окном проносится лес, смоляное небо, которых я не вижу, потому что слишком темно и мои очки совсем съехали на кончик носа, а Костя машет мне рукой и красный огонёк его сигареты всё время норовит попасть мне в лицо.
- Секрет, - еле слышно произношу себе под нос, а эхо в моей голове разносит его словно колоколом в набат и рвёт мои барабанные перепонки. Что-то липкое блестит на пальцах в свете приглушённого освещения, когда я рефлекторно провожу рукой по заложенным ушам, и потому с трудом пытаюсь рассмотреть свою руку.
- Рано или поздно каждый придёт к пониманию этого, ведь Господь говорил нам, что только смирение и покаяние приведёт нас к счастью и миру в душе! – продолжает пиз**** Костя.
Я смотрю, ему только дай возможность повы***ваться своими проблесками интеллекта, так он и до Киева будет ими трясти, до последнего пёрышка! Бл***! Надо срочно выйти подышать воздухом и соседним ему никотином!
Пытаюсь встать с нижней полки, но каким-то невъ****** чудом умудряюсь стукнуться головой о верхнюю, откуда тут же мне прилетает в добавок куском одеяла и чьей-то вонючей ногой.
- Бл***! – несдержанно кричу я, когда эта самая ароматная нога оказывается в районе моего носа. – Сука, ты когда последний раз ноги мыл и носки менял?! – возмущённо пыхчу я, пытаясь выбраться победителем в неравной схватке с благоухающей ногой брата.
- Пошёл в жопу, Глеб! – доносится до меня сонный голос Вадика, когда он убирает свой потник от моего лица и переворачивается на другой бок. – Ты ложись уже спать, хватит бухать и всякую чушь пороть! Слышь, Костя, ты давай уже тоже заканчивай ему мозги поласкать! Свой косточковый компот и макароны прибереги для другого, - обращается он уже к Кин****, который наблюдая мою гениальную схватку с Вадиковой ногой, на время прекратил свои божьи изъявления и проповеди.
- Дурак – ты, Вадик, - так же глухо смеётся Костя, вновь обретая дар этой чудесной вещи, подаренной матерью природой нашим предкам – речи. – Я его пытаюсь на путь истинный вернуть, от всего неправедного отвернуться! Ты бы сам уже подумал о своей душе.
Моего обычного матерного лексикона не хватило, чтобы полностью в эмоциональном плане объяснить то, что я испытал при прослушивании их такого интересного обсуждения моих душевных дел и пути! Плохо ориентируясь в пространстве, я попытался всё-таки выбраться из купе, оставив этих двоих долбо**ов обсуждать далее проблемы моего возвращения на истинный путь. Не знал – не ведал, что я с него когда-то сворачивал! Мы же только и делаем, что ездим по путям и рельсам, мать их, этим самым: город за городом, километры за километрами! Нам так свезло, что в этих гастролях с нами оказались Костя Кин*** и его ребята! Если бы не они не знаю, что бы я ещё делал! Вадик в последнее время стал совсем оторванным от реальности, наша с ним радость одна на двоих грозила перерасти в нечто на самом деле безобразное и одинокое: у каждого - своё.
- Ай! Бл***! – громко ругаюсь в коридоре вагона, куда с трудом всё-таки доползаю и стукаюсь в очередной (я уже сбился со счёта, который за сегодняшний вечер) раз рукой об дверь тамбура.
Оттуда появляется проводница – миловидная симпатичная насколько я могу её рассмотреть в съехавших на бок очках мутными пьяными глазами девушка. Проходя мимо, она улыбается моему глупому, но счастливому виду и мимоходом интересуется:
- У вас всё хорошо?
- Да, - улыбаюсь ей вдогонку я, выуживая из кармана джинсов пачку и зажигалку. «Первым делом, первым делом – покурить! Ну, а девушки, а девушки потом!» - пока я соображаю это счастье прикурить и поднимаю глаза к двери, проводница уже исчезает за пределы моей видимости. Не судьба получается у меня с ней пересечься! Это тока Вадик всегда и всех успевает оприходывать! И когда он только умудряется это делать? Не понятно!
Пока я восхищаюсь невероятными способностями моего горячо любимого брательника всегда и всё успевать, ко мне незамеченным подбирается Костя и едва не целует меня в ухо.
- Бл***! Бл***-бл***-бл***! – кричу я, отодвигаясь от его пьяного и горячего придыхания в мою шею. Что на него нашло-то? Совсем с катушек съехал? Он же вроде верующий, нах** ко мне лезет-то? Или они там – в монастырях и церквях все такие – петушки-то? Только и норовят кого-нить в жопу-то…
Кин*** прерывает мои размышления на такую нецерковную тему, хватая меня на рубашку (эту мою любимую – голубенькую! В цветочек! Или в горошек… ууууууу, с***, в этом приглушённом освещении ничего не рассмотришь, как надо!) и насильно прижимает меня к себе:
- Глеб! Ты должен поверить, что только вера спасёт тебя! Только Господь бог примет к себе истинных.
- Да-да, фанатиков, - устало вздыхаю я, толкаясь из его объятий, когда поезд делает какой-то неаккуратный поворот и накреняется на правый или левый (никогда не могу сразу разобраться: где право, где лево!) бок.
- Нет! Причём тут фанатики! Фанатики – сумасшедшие люди, они ничего вокруг себя не видят, кроме Бога, во имя которого могут совершать совсем страшные поступки. Я говорю тебе о другом, Глеб, ты можешь многое узнать из Библии, а в заповедях божьих именно то содержится, что делает нашу душу чище: не убий, не укради, не воз желай…
С трудом сосредотачиваю свой взгляд на двери тамбура, когда в проёме появляется та же милая и улыбчивая проводница. От неё исходит приятный аромат парфюма, который вот, бл*, точно будоражит во мне желания! Всякие-разные…
А Костя продолжает осуществить свои странные попытки меня потискать, пока я, ё***ый в рот, пытаюсь выйти из оцепенения и скинуть его лапы со своей руки, в которой зажата, между прочим, сигарета! А если тебя ею прижечь, а, Костя? Отстанешь?
- Глеб, ты слушаешь меня? Свет истины озарит…
- Она что радиоактивная что ли? Светится. Истина на то и истина, чтобы быть спрятанной от всех. Чтоб искали! - прерываю я его излияния, провожая грустным взглядом уходящую от нас милую проводницу. Эх, не судьба! Тоже та ещё фифа! Кошка драная и равнодушная ваша судьба, так и норовит повернуться ко мне не тем местом, одно радует – что мошонки у неё нет! Тьфу-тьфу!
Устало плююсь под ноги, понимая, что Костину проповедь я практически не слышу, хотя он старается обратить меня на светлую сторону Луны – к истине. С трудом поднимаю глаза и вижу за окном на тёмном осеннем небе круглую как тарелка луну. Почему-то вспоминается вот это совершенно не в тему: «Земля в иллюминаторе, Земля в иллюминаторе видна!». Но это тусклое заляпанное стекло поезда даже не похоже на иллюминатор. Сквозь иллюминатор я смотрел на Землю в самолёте. В поездах всё совсем по-другому.
- Глеб, я поговорил с Вадиком…
- И Вадик послал тебя на х**! – подхватываю на лету и развиваю его мысль я, отворачиваясь от окна и тарелкообразной парящей в небе луны.
Костя опять делает попытку войти в моё личное пространство, но я, уже наученный горьким опытом общения с ним в последние пару-тройку часов, успеваю во время отодвинутся в сторону вместе с вагоном, который даёт очередной крен на повороте.
- Ты что! Твой Вадик никогда бы в жизни не стал так поступать с человеком, которого он уважает! А он меня уважает, ты же знаешь! – бубнит Костя, уже не пытаясь задушить меня в своих правоверных объятиях.
Да, бл*, выходит я единственный, кого он не уважает, раз меня сразу в жопу посылает! Я вновь с трудом наблюдаю полёт его красного огонька сигареты в руке в районе моего лица. Пиз***, вот где бы я с ним не оказался, его огонёк меня всегда настигнет: что в душном помещении купе, что в проветриваемом, но всё равно накуренном и оттого душном помещении тамбура! Отчётливо не смотря на пьяный дурман в голове и расползающиеся перед глазами круги понимаю, что это не иначе, как свет его истины меня преследует, а стоит сделать вывод, что раз преследует, то неспроста! А раз неспроста (это же неправильные какие-то пчёлы!), то надо слушаться совета правоверных. Тьфу, бл*, до чего я докатился! До веры в пророчества и неспроста! Устало протираю глаза под очками, понимая, что очки сейчас упадут и разобьются у меня под ногами, но предпринимать попытки по их спасению от грозящей катастрофы совершать лень абсолютно! Как только мысль об этом закрадывается мне в голову, очки тут же спадают и летят на пол. Но пьяный Костя оказывается в десятки раз ловчее меня трезвого и буквально в пяти сантиметрах от моего носа ловит очки!
- Запомни, Глеб, неисповедимы пути Господни! – назидательным тоном продолжает он глаголить мне святую истину, водружая очки на мой нос. Огонёк его надоедлевой негасимой сигареты продолжает витать поразительно близко от моего лица.
Едва мы выбираемся из тамбура обратно в купе, как путь нам преграждает Вадик, сползший с верней полки и не пропускающий меня внутрь. Вижу растрепанные его волосы и сонные серьёзные глаза, подёрнутые мутью, под которыми пролегли какие-то чёрные в бледном свете коридора круги. Явно не от недосыпания! И он ведь сегодня практически не пил! Пиз***, брательник! Знаю я чего тебе надо и куда ты собрался, друг мой! Не надо! Не ходи туда! Там она – баба шальная в чёрном стоит и своей костлявой трясущейся рукой предлагает тебе дозу… Еб*** всех наверх! Не могу больше, ну на*** всё!
Костя пыхтит сзади меня, я чувствую его влажное дыхание в свой затылок, отчего мои длинные волосы шевелятся. Это жутко неприятно, скажу я вам! Не люблю, когда кто-то дышит в затылок или в спину! Не дышите. Будьте любезны! Или дышите, но где-нибудь подальше от моего затылка или моей спины! Россия большая, всем место для дыхания должно хватить!
- Глеб, пойдём – выйдем! – едва не хватает меня за рукав рубашки Вадик и силой тащит за собой в коридор подальше от Кости, который остаётся дышать в пространство, свободное от меня.
- Погоди, Вадик, я же ещё зайти не успел, а ты мне уже предлагаешь выйти! Что за манеры! – как-то поздно спохватываюсь я, когда оказываюсь ежу полностью в его родных руках. А они пахнут кровью почему-то. Я оказываюсь в руках родной крови! И слышу её зов!
- Глеб, послушай, у тебя нет…
Мы стоим в этом же злосчастном тамбуре, в котором я только что курил и трепался про Бога с Костей, только теперь я треплюсь с Вадиком, и ему плохо. Пиз***, по глазам вижу, что плохо. Щаз будет отрываться, на мне. Пока он пытается договорить то, что начал, я уже заранее знаю, что он хочет сказать. И я его понимаю, что хуже всего! Это – пиз***, реальный!
Через приоткрытую дверь тамбура вижу, как размытая фигура Костя на ощупь по стенке плавно поплыла в стороны своего купе, где давно спят его дружбаны. Это тока мы - я и он – засиделись, бл*, допоздна! Скока там времени, интересно? Три-четыре часа ночи?
- Глеб! – снова окликает меня Вадик, когда замечает, что я вместо того, чтобы внимательно выслушать его проблему, заглядываю в приоткрытую дверь.
Да, здесь, я! Здесь! Бл***, пока ещё здесь.
***
Едва я открываю глаза, как в них начинает рябить и мельтешить всё вокруг. На грубый окрик из коридора откликается Вадик, его потники вновь мелькают перед моим лицом, когда я, по-прежнему не шевелясь, лежу на подушке под его полкой. Как я очутился в нашем купе и лёг спать головой не в ту сторону, я не помню. И слава богу! Помнить всё – не хватит блока памяти и питания от моего компьютера в голове! С нашими развивающимися технологиями – не приведи он же – Господи!
Мощная фигурка моего брата мелькает передо мной, когда он спускается, обуваясь, выходит в коридор. Затем в пределах моего зрения попадается Костя. Он садится рядом со мной и надрывно смеётся своим глухим голосом, к которому я уже почти привык:
- Чо, Глеб, ты как? Мы же почти приехали, щаз выходить будем! Чего лежишь-то?
Да, бл*, чего это я лежу-то, а? Вставать надо! Не встаётся. Тело наливается свинцовой тяжестью и отвечает безвыходной болью на все мои попытки пошевелиться. Когда я вынимаю из-под подушки руку, то ощущаю саднящую боль на локте. Сука! Кажись, вчера приложился я хорошо, точно теперь синяк будет на локте! И вечно мне на пути всякие препятствия встречаются: стены, двери, косяки, стулья и прочая, прочая, прочая! Чтоб их всех! Неужели не хватает ума отодвинуться, когда меня видят рядом?
- Поднимайся, щаз выходим, - раздаётся надо мной доброжелательный голос Вадика, чья фигура сменяет на посту Костю возле меня лежащего. Кин*** был благополучно оттеснён Вадиком от моей ценной личности, покоящейся с миром вот тут – на полочке и не желающей подниматься на встречу солнцу, утру, небу! Еб***, концерту уж тогда!
Поднимаю глаза на Вадика и вижу, что он очухался намного быстрее меня, волосы рассыпались в беспорядке, лицо не много помятое, но тех страшных кругов под глазами, которые я видел вчера и в помине не наблюдается! Значит, успел. Ну, что я рад за него, если такое дело можно назвать радостью.
- Встаю, встаю уже, - скрипя шестерёнками в теле и голове, отрываюсь от подушки и сажусь. Надо собрать вещи, а для начала найти очки.
Они обнаруживаются под моей подушкой, после чего следует утомительная процедура сборов. Вадик носится передо мной как ураган, заражая своим энтузиазмом всё и всех вокруг, только на меня это действует как антидот и вызывает обратную реакцию: чем активнее он работает, тем менее активен становлюсь я. Закон такой, выработанный годами совместной деятельности.
Когда, наконец, мы покидаем вагон и выходим на вокзал и свет божий, я понимаю, что он именно божий! Рядом с вокзалом своим подпорченным зрением обнаруживаю здание с крестом на шпиле. Пресвятая Богородице, церковь прямо под боком! Рядом с вокзалом!
- Дай сигарету, слышь, Глеб, - тычет меня в бок рукой Вадик. – У меня кончились.
Автоматически лезу рукой в карман джинсов и вынимаю пачку, которую он тут же изымает из моей ладони, даже не замечая перед собой дом божий! Зато Кин***, который, несмотря на то, что собрался первым на выход с вещами, но вышел почему-то последним, проследив направление моего взгляда – улыбается мне и кивает головой:
- Глеб, смотри какой недвусмысленный знак свыше!
Вадик по-своему реагирует на его слова, когда обращает внимание на то, что мы оба как завороженные смотрим на блестящий в лучах утреннего солнца крест, возвышающийся над куполом церквушки. Он снова пихает меня в бок локтем и суёт обратно пачку, пыхтя утренней и потому самой желанной и прекрасной в мире сигаретой:
- Да здравствуй, Бог, это же я пришёл и почему нам не напиться?
На его слова К**** как-то неодобрительно качает головой, но Вадику явно плевать на его одобрение, как и мне, бл***! Я-то вижу по глазам твоим, брат, что твой ху**** приход отпустит, и ты будешь другое говорить богу, и обещать, и просить, и умолять! Да, знаю я, что сам не лучше, а может хуже? Господи, скажи, как мне выпутаться из мерзких объятий липкой паутины, которая, кажется, связывает мои руки и ноги, сквозь кожу проникает в мой разум и не даёт мне не единого шанса на новый виток жизни? Я чо, один это вижу что ли, Господи?
Отвожу взгляд от проницательного взгляда братишки, и закуриваю сигаретку, с трудом выуженную из пачки, по-прежнему глядя на крест. Мой приход начнётся только вечером, и это не будет приход Иисуса Христа для того, чтобы спасти мою душу! Мою чёртову проклятую душу!
***
Эта страшная отвратительная тень наступает откуда-то из угла и несёт в себе весь мой ад, который так и поджидает меня, чтобы раскрыть свои объятия, призывая меня остановиться. Не остановлюсь. Никогда.
Ты знаешь это, Господи?
- И давно он стал говорить сам с собой? – пыхтит над ухом Тани гадкий тягучий пришептывающий голос врача, которого она вызвала всё-таки. А я так просил не делать этого! Бл***, жопа!
- Он не с собой говорит, он с Господом говорит! – отвечает она, но звучит это так, словно отмахивается от него рукой.
Я вижу только часть этой сценической постановки под названием «Жена принимает врачей по поводу моего плохого самочувствия», потому что лежу-отдыхаю на диванчике. Да, бл*, на том самом! Моём любимом диванчике. Кажется, я отключился вчера. Или это было сегодня? Хм… Надо спросить Таню! А она в это время отвечает на дурацкие вопросы з*****-доктора в очках с плохой осанкой и дефектом речи:
- Нет, он недавно стал с ним говорить! Тот сам к нему обращается, видимо, вот он и отвечает! А что вы хотите от человека, который всё время ездит по гастролям и дома фактически не бывает? Да это он написал «Опиум для никого»! Да опиум для народа, я знаю! Сейчас и не только опиум можно купить вон в любой лавке на рынке, но и «Магнум», и «Парабеллум» и прочие развлечения для народа! Было бы на что это всё покупать!
Начинается! Щаз раскрутится, и не то расскажет! Всё расскажет! Интересно, причём здесь моё здоровье-то, бл*? Можно я, если уж очухался, пойду в туалет, отолью? А? Господи, когда же это кончится?
Наверное, я сказал это вслух, потому что оба: и врач, и Таня поворачивают голову в мою сторону и меряют мою температуру изучающим взглядом.
- Глеб, ты как? Что болит? – интересуется Таня, сидя рядом со мной на расправленном диване. А затем внезапно наклоняется ко мне и шепчет в самое ухо, отчего волосы шевелятся и щекотят мне щёку:
- Скока раз говорила, не упоминай имя Господне всуе! – она тут же отворачивается от меня и, вернувшись в исходное положение, уже едва ли не кричит врачу. – У него недавно был приступ в Москве! Еле откачали, брат возил его в больницу…
Нууууу, бл*, про это я слушать не стану! Я хоть и плохо всё это помню, но историю спасения меня слышал уже сотню раз, как оскомина, достало! Знаю, сволочь, я последняя, Господи, но не надо меня больше спасать!
Две пары тревожных глаз снова уставились на меня, опять сказал вслух, еп**ь! Господи, где мне поговорить с тобой так, чтобы не слышали лишние уши и посторонние люди?
***
…- И чо ты ещё и крещённый? – теперь уже Костя пинает кирпичики мостовой колоннады Казанского сбора носком своих кед. Дурной пример заразителен, бл*.
- Да, крестился, постился и причащался! – так как понимаю, что время надо скоротать, то вынимаю очередную сигарету и с трудом прикуриваю на промозглом питерском ветру. Курить на самом деле не хочется, а потому на одну затяжку приходится две минуты бессмысленного тления сигареты.
- Офигеть, Глеб! Да как ты так-то влип, а? – Костя старательно делает потрясенный вид, мол, не знал-не ведал, не сосал, не имел. Но я-то знаю, что он уже выспросил кого надо и кого не надо, а мог бы просто подойти ко мне и спросить меня! Нет, бл*! Меня спрашивать нельзя, я могу нах** послать, а с него не все возвращаются! Многим нравится там - на х**-то, они и о возвращении не думают. Всеми руководит только похоть и блуд! Грехи наши, Господи!
На этой своей последней весьма неожиданной мысли я начинаю глупо хихикать, чем вызываю ещё большее любопытство Костика. Он, смущаясь, косится в мою сторону и как бы невзначай интересуется:
- И давно тебя перестала прельщать праведная вера?
Ощущая, как по телу пробегает холодок от резкого порыва ветра и яркого, словно вспышка фотоаппарата, воспоминания своего крещения в церкви, затем вижу гроб и тело Саши, затем Ильи. Кресты, церковь, собственный голос, который срывается на самых высоких нотах при обращении к Богу. Отчего я выговариваю с трудом и лишь потому, что надо что-то ответить Бекр***:
- Я всегда верю, Костя. Только вот не уверен, что тем, кому надо верю и что они заслуживают моей веры? Но это всегда вопрос времени. Так?
Бл***, моя философия меня погубит! Я всё чаще ощущаю, что в ней блуждаю, как слепой котёнок в поисках тёплого уютного меха маминого тела и тепла!
Может, надо остановиться, а, Господи? Остановится и подумать? Но нет, слишком мало времени остаётся мне отпущенного, чтобы слишком долго и серьёзно думать! Я не остановлюсь. Никогда. Ты же знаешь, это, Господи? Любишь, любишь, любишь или нет?