на фото икона преподобного Антония Печерского. Ближние пещеры Киево-Печерской лавры.
часть 2. Михайлыч
На приходе завхозом был Иван Михайлович, он следил за делами, за стройкой, организовывал работу, в его подчинении были все трудники храма.
И хотя Иван Михайлович имел семью и жил дома, но на приходе он бывал и в будни и в выходные.
- Михайлыч! – слышалось со всех сторон, - а где наши грабли, а у нас свет выбило, трубу прорвало, дерево бурей свалило, картошка закончилась, замок поломался, ключи потерялись, снегом завалило… и так бесконечно.
И Михайлович, спокойно и не суетясь, принимал решение и устранял проблему. Было такое впечатление, что он умеет ВСЁ – и строить, и готовить, и шить, и договариваться – от установки купола на храм до подкормки роз и формирование клумб.
Если на духовном приходском корабле капитаном был отец Настоятель, то Иван Михайлович был его верным и надежным боцманом.
Олег очень уважал доброго и отзывчивого завхоза Михайловича и всегда прислушивался к его советам и вел с ним доверительные беседы.
Иван Михайлович, выслушивая витиеватые и путаные откровения Олега, как то сказал:
- Тебе надо покаяться и причаститься, Олег, Господь поможет, укрепит, надоумит.
Но Олег отрицательно покачал головой.
- Мне 48 лет, из них 30 я провел в тюрьме, я видел все и прошел через многое, у меня такие грехи, что Бог меня уже не простит.
- Ну, ты, Олег, и за Бога уже все решил. Прощать или не прощать это Его святая воля, а не наша своевольная, а ты попробуй.
- Знаешь, отец, когда я последний раз освободился, брожу голодный, холодный прохожу мимо какой-то церкви может кто даст что, подходит ко мне священник, пожилой такой с седой бородой, дает мне пакет с едой и говорит: «Ты, брат, к церкви прибивайся, без церкви пропадешь и сдохнешь, как собака в канаве.»
Запомнились мне его слова, но не послушал я его, впал во все тяжкие, опустился до края и вот к вам пришел, ведь мне уже опускаться некуда, дошел до самого дна, ниже некуда. Может действительно у Бога помощи просить, больше у меня нет никого и никому, наверное, кроме Бога я и не нужен да и Ему нужен ли? Но пойми, отец, не могу я переступить через все то зло, что я творил, не могу и … не умею. Нет у меня веры, что буду услышан и прощен.
- А ты не торопись, сынок, дай угомониться мыслям в голове и в сердце. А знаешь что, давай завтра, с утра в Лавру пойдем, в пещеры, к преподобным, помолимся. Ты был в пещерах?
- Нет, я нигде не был.
***
На следующий день они вместе отправились в лавру. Олег всю дорогу молчал, нахохлившись. Было видно, что его мучают сомнения, что хотелось сорваться и, махнув рукой, сказать: «Да пошли вы все…», уйти, убежать от этих непривычных мыслей и волнений, что поселились, с некоторых пор, в его душе, от этих людей, окруживших его незнаемой раньше заботой и доверием. Убежать… куда? «чтобы сдохнуть, как собака в канаве»? Что-то удерживало его от опрометчивого шага и он, взглянув искоса на углубленного в свои мысли Михайловича, тяжело вздохнул.
В лавре Олег почти не бывал, хотя родился и жил, пока был на свободе, в Киеве. Так, бегал с пацанами по Днепровским кручам в поисках приключений, видел купола церквей, но никогда по этому поводу не заморачивался.
Монастырь встретил их тишиной и покоем. День был будничный, людей немного. Ночной первый заморозок прихватил инеем деревья и кустарники, а легкий снежок запорошил брусчатую дорогу, змейкой ведущую вниз. Церкви, храмы, колокольни, блестя куполами, величественно возвышались на холмах.
Олег, немного оробев, от незнакомой обстановки и неумения себя вести в подобных ситуациях, замкнулся в привычной для себя угрюмости, как в панцире и шел за Михайловичем всё больше раздражаясь, что согласился на уговоры прийти сюда.
Так они подошли к пещерам. Уже при входе Олега охватило непонятное волнение и беспокойство. Спустившись, он как ослеп – ничего не видел. После искрящегося на солнце снега наверху, глаза в темноте ничего не видели, но постепенно стали проявляться и контуры узких пещерных улиц, и ниши, где стояли раки с мощами, и дрожащие огоньки свечей и лампад.
Михайлович что-то говорил об истории пещерного монастыря, о жизни великих подвижников печерских, называя каждого по имени и рассказывая о его жизни и подвиге, но Олег ничего не слышал и не мог сконцентрироваться, его охватило такое смятение чувств, такой кавардак был в его душе и мыслях, что выстроить все ЭТО в какой-то осознанный ряд было просто нереально.
Так кружась по пещерному лабиринту, они зашли в тупиковую узкую улицу, и подошли к небольшому углублению в толще земли, где находилась большая икона неизвестного Олегу святого.
- Это святой Антоний, - сказал Иван Михайлович,- основатель не только этого пещерного монастыря, но и основоположник всего монашества на Руси. Он был духовником и наставником первой монастырской братии, здесь место его погребения.
Святой взирал в отблесках лампад с иконы на стоящих, строгим взглядом.
- Вот, Олег, я привел тебя к преподобному, - продолжал Михайлович, - чтобы ты рассказал здесь все свои сомнения и раскрыл ему все свои горести, печали и прегрешения.
- Как это? – спросил Олег почти шепотом, - он же не живой!
- Живой, Олег, живой, ты ему покайся, покайся, - и отошел чуть в сторону, легко подтолкнув Олега к иконе
Долго стоял Олег у иконы, Михайлович ему не мешал, тихо молясь в пещерной небольшой церкви, что была рядом.
Наконец, Олег, повернувшись, посмотрел на Михайловича глазами полными слез.
- Что это, батя? Ты знаешь, когда я в последний раз плакал, в 8 лет, когда у меня угнали велик. Потом и били и издевались, но… никогда… И вот теперь, что это? Почему я плачу?
- Это не ты плачешь, Олежка, это душа твоя горемычная, истосковавшись, да и не зная благодатного утешения, возрадовалась.
Пошли, сынок, будем готовиться к исповеди и причастию.
Продолжение следует