В самом центре Рима, в сотне метров от Колизея, среди прочих есть одно маленькое кафе под названием "Оппио". Уж не знаю, что там курили в старину, а теперь ассортимент стандартный, как у людей.
Туристы дружною толпою, от зари до зари, от темна до темна, неиссякаемым потоком наведываются туда не только хлебнуть и жевнуть, но и по самым неотложным вопросам бытия.
Столики прямо, а туалет сразу налево.
В туалете, однако, менеджерит увенчанный благородными патрицианскими сединами синьор.
Взглянув на него, я сразу понял кто этот мощный старик. Именно с него Гайдар списал образ дядиного дружка старика Якова. Взгляд жёлчного сыча не оставлял никаких надежд ни на счастливую судьбу барабанщика, ни вообще на европейскую толерантность.
– Скузе мио, туалетто, пер фаворе!, – народ у нас пошёл всё больше подкованный, дипломированный, языки даются легко.
Ответ же был прям и жесток, как вердикт претора иудекса времён Суллы:
– Уно еуро! Но коммунизмо!!
Поди поспорь, хотя и таблички, что платный, нет. Ну да евр не деньги, евр бумажка, экономить тяжкий грех. К тому же народ вырвался в загранку покутить, официант, ещё ириску!
Так что старику Джакобо исправно капало.
Но боже-ш ты мой!
Бедный, бедный комарадо!
Сколько же он натерпелся нечеловеческих мучений от коммунизма! Аж ясновидение прорезалось. Всё его хождение по мукам мгновенно пронеслось перед внутренним взором. Кстати, видно было, как в HD-качестве.
Вот в его палаццо врываются разъярённые комиссарро и выселяют в каморку под лестницей, разрешив взять только шарманку, полено и картину с очагом.
Вот орды красноцентурионцев топчут конями многострадальную тоскану туда-сюда, рубя статуи шашками в капусту. Зашуганные жители с утра робко вызнают, кто в городе.
Короткое затишье и на тебе: коллективизаццио! Пачку макарон заначил – ссылка! Соседи настучали про бутылочку красненького – туда же! Три оливки с колхозного виноградника зажал голодным детям – не взыщи. Так голого, в сорокоградусный сицилийский мороз, в одной летней тунике, с одним только ликторским топориком и выбросят из поезда.
И то спасибо, что не ко львам на арену.
Потом годы ужаса. Каждую ночь трястись при виде чёрного фиата-комби.
И знать, что счастье это не когда тебя понимают, а когда приезжали не за тобой и значит, у тебя точно есть ещё целый день жизни.
Война, как апокалипсис на отдельно взятом полуострове, убито всё и вся. Инквизатор с пистолетом у тебя за спиной.
Одна радость – немок завшивленных понасиловать. И сразу же обратно в совхоз.
Тупость, водка, плебейщина, ложь, ложь, ложь – ох и нахлебался же наш патрициюшко! Жрать-надеть нечего, никуда нельзя, ничего нельзя.
У первого итальянского космонавта сползают носки.
Бабы в мужском белье и кирзухе, по всему дому развешаны отстиранные от крови многоразовые марлевые тряпки.
Сеньориты ложатся под папуасов, лишь бы свалить.
Кстати, секса в стране нет, только плавленый пармезан. Амичицциа, дружба по-нашему.
Полтора часа в одну сторону, стиснутый в трамвайной давке, через весь город в ракетостроительное КБ, а по дороге домой, часиков в 11 вечера, унижен, избит, ограблен социально близким итальянским пролетарио.
Ну, дальше вы и сами знаете, даже самые молодые.
Жалко! Жалко страстотерпца! Сколько же он выстрадал.
Новоявленные мученики земли италийской.
Есть ли вообще предел человеческим страданиям?
Я вам смело скажу: нет такого предела! Нет нам преград!
Поэтому мы не обеднеем, а еврики наши пусть хоть как-то скрасят его беспросветное, безысходное существование.
Бабке, на старости лет новый сарафанио справит, что ли.
Боты ещё, по лужам да по грязи римской шлёндрать.
Раб КПСС.
Всё во имя человека, всё на благо человека!
Аванти, комарадос!
Грррраждане итальянцы! Настойчиво овладевайте новейшими достижениями народного хозяйства!
Порка мадонна, бэлла миа, дольче вита!
Даёшь!
–
Глядишь и полегчает.