И в самом деле, не пора ли рассказать о чём-то радостном, ну, по меньшей мере, нормальном? Читателю, как и автору, надоели эти бесконечные дрязги, интриги, типичные для эмигрантской жизни любой страны и эпохи… Да ведь и в самом деле есть о чём рассказать. Вырвавшись из советской социалистической безнадёги, оказавшись (впервые в жизни!) в мире открывшихся мне равных возможностей: пиши – на любую тему, о том, что волнует тебя самого, а не заказано начальством, о том, что будет интересно и читателю, а не только парткому-завкому, – я как раз и cтал, наконец, писать то, что интересно и чего никто другой не напишет.
Первой из этих тем стала личность и творчество близкого мне по жизни Бориса Алексеевича Полушина, известного теперь в русском мире как поэт Борис Чичибабин. Я по натуре своей совершенно не склонен к чертовщине и к мистике, но появление Бориса в нашей семье, его короткий и чистый роман с моей сестрой и их беспримерная полувековая творческая дружба в самом деле кажутся мне дарованными свыше, чем-то очень значительным и высоким. Это случилось вскоре после Победы, - победы и в долгом и кровавом бою с нацистской Германией, и в кратковременной для СССР, но завершившейся двумя американскими атомными гекатомбами войне против Японии… Среди поэтов-мужчин нашего немаленького Харькова в тот год не было более значительного, чем он, а среди женщин (думается) – чем она… И между ними вспыхнул короткий, яркий роман, обещавший , так естественно после четырёх лет кровавой бойни, завершиться свадьбой –и столь же естественно для сталинского ада оборванный арестом поэта и водворением его в северный лагерь…
Для множества свидетелей-современников на долгие десятилетия осталась загадкой развязка этой любовной истории, да и я не мог буквально до последнего времени раскрыть «все подробности», но, на протяжении многих десятилетий, его и её творчество и взаимоотношения были мне известны во многом лучше, ближе, чем людям даже очень близким каждому из них. И многое я мог и хотел рассказать. Мне (по крайней мере относительно Бориса) было ясно большое значение и явное своеобразие его поэзии в новейшей истории русской литературы, и, оказавшись за рубежами нашей с ним общей родины, я был готов и пылал желанием рассказать об этом читателям.
Но столкнулся с неожиданным препятствием: те «четыре книжки», изданные за годы советской «оттепели», о которых сам он написал: «четыре книжки вышло у меня… А толку?!» - сильно испортили автору репутацию в глазах упрощённо воспринимающих сложные события советской жизни здешних культуртрегеров. Коллеги как в редакции той тель-авивской газеты, где я стал работать, так и в других, стали мне говорить о нём с чувством своего идейно-нравственного превосходства, что он-де «Ленина хвалил» и вообще писал приспособительно к обстоятельствам.
Это, вообще говоря, соответствует истине, но, вместе с тем, было в СССР единственным способом в то время (когда ещё не возник сколько-нибудь заметный «самиздат») пробиться к читателям… Меня, однако, первым понял – и принял к опублик4ованию мою большую статью «Русский сон поэта» (о филосемитских, да и других свободолюбивых стихах Б. Чичибабина) игравший видную роль в редакции «Новостей недели» репатриант из Москвы Владимир Добин, который и сам был не только журналистом, но и заметным поэтом. Большая – на разворот – статья была после её опубликования прочитана Борисом, и он поблагодарил меня в письме, не сделав никаких замечаний, лишь выразив скромное удовлетворение тем, что вот-де теперь о нём «кто-то узнает»… Эта моя статья послужила основой для заключительной, ХVII-й главы моей мемуарно-биографической книги «О Борисе Чичибабине и его времени. Строчки из жизни». Очень быстро набранная и подготовленная к печати заботами её редактора – моего племянника Е.Е.Захарова в Харькове, она СЕМЬ ЛЕТ пролежала в типографии, свёрстанная и полностью готовая к выходу в свет – о причинах, её задержавших и, на мой взгляд, случайных и очень субъективных, распространяться здесь не буду. Скажу одно: как всякая мемуарная книга она имеет, смиренно надеюсь, хотя бы то значение, что неповторима по своему материалу…
Это сочинение стало первой из моих опубликованных мемуарных книг, а первой книжкой поэзии – упоминавшаяся «Остаюсь человеком». Почему-то это название активно не понравилось моей сестре, хотя в программном, напечатанном «вместо предисловия» стихотворении оно оправдано его концовкой: «Но в вихре дней, но в поединке с веком всего трудней не потерять лица и оставаться просто человеком – и только человеком. До конца».
«Оставаться, при всех обстоятельствах, человеком» призывал в своём запомнившемся мне заключительном слове подсудимого на «писательском» судебном процессе 1966 года Андрей Синявский…
Именно к 1994 году – году кончины Б. Чичибабина – относится еачало ещё одного примечательного для меня (как любят сейчас выражаться) «проекта» в моей жизни – ведения литературных обзоров старейшего в Израиле русскоязычного литературного и публицистического журнала «22». Как раз в том году произошла смена двух главных редакторов журнала: с этой должности ушёл Рафаил Нудельман. (А недавно он и вовсе ушёл из жизни – да будет благословенна его память). Тогда, в 1994 г., он передал руководство журналом на оставшиеся почти четверть века одному из основоположников издания – известному физику и талантливому публицисту А. Воронелю. С женой Александра – Нелей (она же – по новому своему литературному имени – Нина Воронель) я знаком с отроческих лет, здесь возобновил общение - в основном, по телефону, а в том 1994-м в журнале увидел свет мой мемуарный очерк «Заговор перфектистов», очень мне дорогой по своему материалу: связанными с его сюжетом жизненными воспоминаниями и несколькими описанными там дорогими моему сердцу друзьями отрочества и юности.
Этот очерк был уже мною опубликован однажды в маленькой «половой» (напоминаю: разбираемой покупателями с пола магазинов) газете «Иерусалимский еженедельник». Я и в «22» отправил именно газетные оттиски, они долго пролежали там без дела, но тут новому главреду, чьи детство и юность связаны с Харьковом, пришла в голову мысль посвятить этому городу значительную часть материалов одного из журнальных номеров. Им стал номер 106-й. По забавной ошибке памяти Саша мне по телефону ляпнул, что будто бы я «хорошо поработал» над доводкой очерка (я не работал совсем, но не счёл нужным его опровергать)… Так или иначе, раскрытие харьковской темы в этом журнале меня впечатлило, а как раз в это время у меня сложилось сотрудничество с региональной, в нашем «околотке» Израиля, газеткой «Индекс…», выходящей в соседнем с нашей Афулой городе Нацрат-Илите (Верхнем Назарете). Газета – безгонорарная, но, при фактическом отсутствии в нашем городе русскоязычной печати, её русская версия пользовалась здесь популярностью, и я написал для неё обзор именно этого, «харьковского», номера журнала.
Страничку со своим обзором отправил Воронелям. Он им понравился, и Неля мне позвонила с предложением, чтобы я и впредь обозревал каждый номер их журнала: «Нам это нужно, как ты понимаешь, для рекламы, хотя и необъявленной. Мы договоримся с какой-нибудь газетой, они тебе будут платить гонорар…».
Естественно, я согласился, поставив, однако, условием полную мою независимость от мнения их редакции. Согласие было получено, и, надо быть справедливым, слово своё Воронели сдержали: я позволил себе раза два, не меньше, покритиковать даже «самоё» Нелку (так я про себя её называю, потому что помню 15 -16-летней девочкой). Один случай такой критики могу даже назвать точно, за что: в каком-то из своих романов, чтобы передать якобы польский акцент какой-то «персонажихи», не знающая польского писательница привела вместо польской – украинскую фразу… Странно, однако «авторка» (нарочно употребляю слово в женском роде, в украинской «мове» такая форма употребительна), вообще-то заботливая о точности своего письма, в данном случае поступила оплошно, неаккуратно…
Работа над каждым обзором была для меня желанной и доставляла удовольствие. Было интересно угадывать композиционный замысел каждого номера и в соответствии со своим пониманием строить план обозрения. Воронелю и его редколлегии (а ранее – Р.Нудельману, с которым я незнаком) удалось в течение десятилетий привлечь к участию в журнале многих блестящих интеллектуалов Израиля и других стран, при этом – людей различных взглядов и религий. С развитием Интернета я завёл себе авторские страницы на российском портале proza.ru, а затем догадался собрать свои обзоры «22» в особый сборник – см.:
http://proza.ru/avtor/felixr&book=10#10
Помнится, что вначале, по договорённости Воронелей, мне охотно предоставляли место для моих обозрений (порою весьма обширных, подробных) в «Вестях», со временем места моей «дислокации» менялись, нельзя подолгу утаивать, что фактически эти обзоры представляли собою скрытую рекламу журнала… Впрочем,таковою является вся мыслимая библиография… Но массовому читателю газет вряд ли интересны такие литературные обозрения. Как бы там ни было, а в среде литературной я обрёл некоторую известность именно этими библиографическими статьями.
Я продолжил и начатые ещё в Союзе мемуарные свои пробы. Судьба «хорошо» надо мною поработала, подвергнув нашу семью (в лице родителей) тюремно-лагерным испытаниям, меня же (чего «удостаивался» не каждый юноша моего круга общения и социального разряда) не миновала участь рядового солдата срочной службы, да и вереница других типичных передряг советской жизни и быта…
Будучи лишён писательского воображения, я, как оказалось, памятлив и приметлив на житейские, жизненные сюжеты, в обилии рассыпаемые по грешной земле Вседержителем, или же Судьбою, и мог многие из них записать и изложить, ряд редакторов израильских, а порою и зарубежных повременных изданий с готовностью стали мне предоставлять страницы своих газет, журналов, нтернет-сайтов. В течение нескольких лет, вплоть до своей безвременной смерти, мои мемуарные очерки помещал редактор литературного приложения «Окна» к тель-авивским «Вестям» ставший знаменитым в Израиле, России и русском мире Саша Гольдштейн, после его ранней кончины мне удалось заинтересовать своими материалами его преемника С.Подражанского, в «Новостях недели» меня с готовностью публиковали Леонид Школьник,Владимир Добин, нынешний редактор приложения «Еврейский камертон» (уже много лет работающий в этом качестве) Александр Бродский… Стоит упомянуть: с Бродским я виделся мимолётно однажды, да и то случайно, а вот со Школьником, Добиным и Подражанским – никогда, только с Гольдштейном мы работали вместе в течение нескольких месяцев, но и он категорически отверг все мои предположения даже о невольном «непотизме», объяснив своё неизменное внимание к моим присылаемым материалам очень буднично: «Мне нравится, как вы пишете…» Что ж, меня такое признание вполне устроило.
С сожалением допускаю, что в некоторых обострениях, возникающих у меня (правда, очень редко) в отношениях с людьми я сам виноват. Возможно, так случилось и в общении с четой Воронель. К обоим я вполне уважителен, оба необычайно талантливы и интересны, но всё подряд я одобрять отказываюсь. Мне кажется, Неле (умной собеседнице, с которой я однажды провёл содержательное интервью, опубликованное в одной из популярных газет) в её очень интересных мемуарах иногда изменяло чувство меры и справедливости – например, вспоминая о друзьях Даниэлях, Юлике и Ларе , которых и я хорошо знал, она совершенно очевидно выдумала, будто они вместе с нею пригоршнями сгребали со стен их, Даниэлей, старой квартиры на Маросейке (50-е годы прошлого века) клопов, бросая их в чемодан к отсутствовавшей временно их же гостье… Мне довелось (правда, мимолётно) бывать в той коммуналке, не сомневаюсь, что то был порядочный клоповник, но горстями огребать насекомых со стен, да ещё и коварно подсовывать в чужой чемодан – это просто клевета! Моей сестре Неля, оправдываясь, говорила, что она как писатель имеет право на вымысел и домысел, – да, но не в мемуарах же!
Последний номер журнала «22» вышел в конце 2016-го - № 178-й. В течениие 2017 года не было издано ни одного выпуска (Периодичность журнала - один раз в квартал). Месяца два назад я позвонил Воронелям домой, она рассказала, что Саша болеет, по возрасту и состоянию здоровья не справляется с руководством журналом (и я понять это могу: мы – ровесники!), далее попросила меня написать статью (как я понял, для печати) с изложением этих обстоятельств…
Я поручение выполнил (так, как его понял), отправил текст. После чего позвонил вновь. В ходе разговора Неля сделала какие-то замечания по тексту, возможно, осталась недовольна какими-то моими словами или замечаниями. Больше она мне не звонила, но свой текст, после внесения ею сделанных поправок, я опубликовал как последний на страницах своего сборника «По страницам журнала «22». Сборник обзоров» - http://proza.ru/avtor/felixr&book=10#10.
Я назвал эту заключительную статью сборника: «Вместо отходной по журналу “22”». Но, возможно, поспешил? Пока что в печати ни моя (ею заказанная) статья, ни другие сообщения о закрытии журнала – не появились. Как бы там ни было, за свои статьи я сам и отвечаю.
В Интернете на сегодняшний день об этом издании говорится так:
«Тон литературному процессу сегодня задают такие издания, как «Зеркало» и «Иерусалимский журнал», не теряет позиций и старичок “22”»…
Должен, однако, подчеркнуть, что в 2017 году, который, когда пишутся эти строки, уже на исходе, ни одного номера «старичка» в печати не появлялось. Какой же «тон» он задаёт литературному процессу?
Спрашиваю об этом с болью… А ведь нельзя сказать, чтобы за годы своего существования журнал не подготовил главному редактору достойных преемников. Берусь назвать несколько блестящих имён: физик и публицист Эдуард Бормашенко, историк Михаил Сидоров, прозаик Яков Шехтер… И список можно было бы продолжить.
Ещё одна крупная тема и вместе с тем страница моей творческой жизни на еврейской исторической родине связана со знакомством и дружбой моей с одним из старейших в стране переводчиков на иврит произведений литературы русской (и на языке идиш) – Шломо Эвен-Шошаном. Примечательно, что впервые мне стало о нём известно из рассказа одного из слушателей моей лекции о творчестве Б. Чичибабина. Я поехал выступать с этой «лекцией» где-то в середине 90-х годов по направлению из отдела абсорбции афульского муниципалитета в одно из поселений Таанахим под Афулой, кажется, уже на «территориях», или, по меньшей мере, где-то уже невдалеке от них. Там жила группа русскоязычных репатриантов, «не охваченных» культурной деятельностью олимовских (репатриантских) организаций. Здесь я впервые и познакомился с профессором-дефектологом из Киева Ильёй Маргулисом. Человек моих лет или даже постарше, родом из Житомира, он, возможно, приходился мне роднёй по маме (она ведь тоже Маргулис и в Житомире родилась), однако для установления родства у нас у обоих мало было сведений о родне, и мы не стали глубоко влезать в поиски. А вот по поводу стихов Чичибабина Илья мне поведал, что в одном из кибуцев познакомился с неким стариком из старожилов страны, который не только интересуется творчеством поэта, но и переводит на иврит его стихи! Что меня, конечно же, заинтересовало.
Тогда же, а, может, чуть раньше или позже, мне стали попадаться в русскоязычных газетах заметки живущего в Афуле нового репатрианта из Херсона – служившего там в архиве или музее историка Александра Цитрона. В них сообщалось о престарелом, под 90 лет, кибуцнике, который, кроме того, что был основателем одного из кибуцев соседней Бейт-Шеанской долины, в то же время много лет профессионально занимается литературной деятельностью: книгоиздательством и журналистикой, переводит прозу и стихи с русского языка на иврит. («Землю попашет – попишет стихи»! – вспомнил я Маяковского…). Из подписанных Цитроном статей я узнал интереснейшие вещи об этом старике: самое главное, он оказался из популярной в стране халуцианской семьи (халуцим – пионеры сионистского освоения Израиля), это родной брат израильского «Владимира Даля» - великого лексикографа и составителя толковых и других словарей иврита Авраама Эвен-Шошана, один из его помощников в этой работе, но, что важно, переводчик на иврит произведений множества известных русских, п реимущественно советских лет, прозаиков и поэтов, от К. Симонова до Е. Евтушенко… Вскоре я без труда обнаружил первоисточник сведений об этом Шломо, которыми пользовался и Цитрон. В простоте душевной он, почти не перефразируя, целыми кусками переписывал из старых, попавших в его руки газет целые куски статей и очерков, которые написал о Шломо побывавший в Израиле известный киевский журналист Григорий Кипнис. Вряд ли бывший сотрудник херсонского то ли музея, то ли архива понимал, что такая переписка имеет громкое название «плагиат» и без обиняков переводится на рабочее-крестьянский как «литературная кража»… К некоторому оправданию простака оговорюсь, что за свои заметки в газетах он почти наверняка гонорара не получал: в отличие от СССР, в здешней прессе за письма в редакцию газеты и журналы ничего не платят… А я – так даже и благодарен Цитрону за то, что он передирал заметки о Шломо: я бы,может, ещё долго так и не знал ничего об этом замечательном человеке.
Вот полный текст моей статьи о нём, написанный более чем через пять лет после его кончины:
«Феликс РАХЛИН (Афула)
ДЕЛО ВСЕЙ ЖИЗНИ
(К 100-летию со дня рождения израильского литературного переводчика с русского и
идиша на иврит Шломо Эвен-Шошана)
Его отец, Хаим-Давид Розенштейн (1871–1934), учитель иврита, основал в Минске «хедер-метукан» - религиозную школу, в которой ТАНАХ, еврейскую историю и другие предметы изучали не на идише, как было принято во всех других хедерах европейских стран еврейского рассеяния, а на иврите. Хаим-Давид ивритизировал и свою фамилию, выступая под псевдонимом «Эвен-Шошан» в печати с педагогическими и публицистическими статьями. А когда (уже в советское время) иврит запретили, - продолжал печататься в еврейских газетах подмандатной Палестины…
Кнр сыновья, все трое, были к тому времени уже здесь. Ивритом они владели как родным языком, и, очутившись на земле предков, каждый ярко себя проявил.
Старший, Цви (1898–1968), будучи студентом Харьковского университета, как один из лидеров сионистской организации «Цеирей Цион» отправился в 1921 г. в Карлсбад, на ХII сионистский конгресс и в СССР уже не вернулся, поселившись сначала в Польше, а с 1926 г. в Эрец-Исраэль, где стал одним из лидеров рабочего движения, возглавив еврейское молодёжное рабочее движение «Ахалуц» и войдя в руководство Гистадрута. Живя под Афулой в кибуце Мерхавия, писал статьи и книги по истории рабочего движения Израиля.
Средний из братьев, Авраам (1906 – 1984), литератор, писатель, переводчик, педагог, наиболее известен: как выдающийся учёный-лексикограф мирового значения. Составленные им толковые словари языка иврит – и сегодня настольные книги во многих семьях израильтян. Велика заслуга Авраама Эвен-Шошана и в исследовании иврита как языка священных еврейских религиозных книг: он автор «Новой конкорданции» (соответствия, корреляции) языка ТАНАХА. Был избран членом-корреспондентом академии языка иврит, лауреат Государственной премии Израиля.
Но сегодня у нас речь о самом младшем из братьев – Шломо (1910 – 2004), которому 10 февраля этого (2010) года исполнилось бы 100 лет. А умер он 14 сентября 2004-го, не дожив лишь 5 месяцев до 95-летия. Как и Авраам, прибыл в Эрец-Исраэль в 1925-м. Подросток с воодушевлением стал обживать землю предков: поступил в сельскохозяйственную школу «Миквэ Исраэль», овладел агротехникой, включился в кибуцное движение. А в 1937 году стал одним из основателей в долине Бейт-Шеана кибуца Сдэ-Нахум, где прожил всю оставшуюся жизнь.
Великолепно владея литературным ивритом, постепенно стал видным публицистом, журналистом, редактором. А сохранив и продолжая совершенствовать знание русского языка, принялся успешно пробовать свои силы в художественном переводе на иврит с русского, а также и с идиша. И довольно скоро выдвинулся в первый ряд переводчиков с этих языков, пополняя фонд чтения еврейских жителей страны, прибывавших с самых разных континентов. Младший брат также интенсивно помогал среднему в составлении словарей, за что тот в предисловии к своему знаменитому «Новому словарю» выразил ему персональную благодарность.
Фамилия Эвен-Шошан таит в себе соединение, казалось бы, противоположных стихий. В ней твёрдость камня («эвен») и нежность розы, лилии («шошан»). Таково и сочетание свойств души и характера этого человека, увенчанное мудростью, запечатлённой в его имени: ведь Шломо – это Соломон! Познакомившись и сблизившись с ним, свидетельствую: эти качества проявились и в его переводческом творчестве.
Среди первых переведённых им стихотворений было знаменитое «Жди меня» Константина Симонова. В переводах Шломо, а также Авраама Шлёнского, оно потрясло многих жителей Эрец-Исраэль. Успех вдохновил Ш. Эвен-Шошана продолжить работу над переводами лирики русского поэта, и вскоре вышла книжечка, названная так же, как по-русски, но – на иврите: «С тобой и без тебя». Шломо вручил её видному сионистскому деятелю Аарону Цизлингу для передачи автору.
Цизлинг возглавил караван помощи, которую евреи Палестины собрали для сражающейся Красной Армии. Караван сумел дойти до Тегерана, помощь была передана, а вместе с нею и маленькая книжечка, ставшая для автора приятным сюрпризом. Приехав в 1966 г. в Израиль,Константин Симонов на собрании израильских писателей рассказал об этом трогательном эпизоде и от души поблагодарил присутствовавшего переводчика.
Среди тогдашних русских писателей-баталистов видное место занимал Александр Бек, получивший широкую известность благодаря своей честной книге о войне «Волоколамское шоссе». В переводе Шломо эту книгу стали использовать в качестве учебного пособия для командного состава зарождающейся армии обороны Израиля!
Особое место заняли в творчестве переводчика произведения русских литераторов, направленные против антисемитизма, который к этому времени в руках переродившейся советской элиты стал одним из средств отвлечения народной массы от подлинных причин всё более плачевного состояния экономики СССР. Шломо первым познакомил израильтян со стихотворением Евгения Евтушенко «Бабий Яр». Поэт, бывая в Израиле, посещал переводчика в кибуце, что близ дороги из Афулы на Бейт-Шеан. Израильтяне, благодаря переводам Шломо,познакомились с целым рядом поэм, поэтических циклов и книг Евгения…
В 1963-м переводчик в составе израильской делегации побывал в СССР, где познакомился с А. Беком и его семьёй, Ф.Вигдоровой, её мужем – поэтом и прозаиком А.Раскиным, с Б. Балтером, М.Шехтером, другими писателями, жившими в Москве, а в Киеве был радушно принят В.П.Некрасовым, и с этого дня возникла личная дружба Шломо с «заступником за евреев»,который был вскоре, находясь за рубежами страны, лишён советского гражданства.
У Шломо была безошибочная интуиция на человеческую порядочность. Среди тех литераторов, с которыми он дружил и/или чьи произведения переводил, мне не встретилось ни одной однозначно одиозной фигуры. В 1964 году он как один из редакторов издательства «Акибуц Амеухад» отправил письма четырём. русским писателям, чьи новые повести предполагалось издать в сборнике «молодой советской прозы». Письма о согласии прислали все четверо: В.Тендряков, Ю.Казаков, В.Аксёнов (чью повесть «Звёздный билет» перевёл Шломо, - кстати, и весь борник вышел под этим названием) и А. Кузнецов – в то время преуспевающий молодой соцреалист». Но если переписка с первыми тремя на этом завершилась, то с последним она продолжалась семь лет, и в личном архиве Шломо оказалось в итоге 20 подробнейших и интереснейших писем этого писателя. А дело в том, что Анатолий Васильевич уже во втором из писем поделился с израильским литератором своим 20 лет вынашиваемым замыслом большой документальной книги о трагедии Бабьего Яра, рядом с которым он жил много лет, в том числе и все два года нацистской оккупации. Уже в третьем письме сообщил о появлении первых черновиков книги. А в 1966-м в журнале «Юность» был напечатан её «журнальный вариант». В итоге Шломо стал переводчиком на иврит и этого усечённого, искорёженного цензурой советского варианта романа-документа, и полного, бесцензурного текста, который автор смог издать лишь ценой дерзкого побега в Лондон. Идеологическая «санобработка» романа понадобилась советским «политредакторам» для того, чтобы выкорчевать из него малейшие намёки на существование в советской стране государственного антисемитизма, не допустить проводимых автором параллелей между нацистским и коммунистическим тоталитаризмом. Благодаря полученному от британских властей политическому убежищу писатель смог опубликовать подлинный текст книги. В Лондоне произошла и личная встреча писателя и переводчика.
Передо мной – составленный самим Шломо незадолго до его смерти список произведений и книг, переведённых им с русского или идиша на иврит. Кроме уже названных авторов, здесь и А.Вознесенский (в т. ч. его поэма «Ров»), несколько книг Давида Маркиша, «Заложники» Григория Свирского, «Ленинград – Иерусалим» Гилеля Бутмана, «Жизнь Жюля Верна» Кирилла Андреева и множество фамилий и названий. Одна только книга с грациозно-шуточным заголовком-оксюмороном «Русский миньян» (сборник избранных стихотворений десяти русских поэтов)включает произведения Б. Пастернака, М. Алигер, Е.Винокурова, Б.Слуцкого, Б. Окуджавы, Б. Ахмадулиной и других: строго говоря, «миньян» совершенно «некошерный» как по национально-конфессиональному, так и по половому признаку, но зато какие блестящие литературные имена!
Не обошёл переводчик вниманием и классику, сделав достоянием ивритоязычных читателей роман «Господа Головлёвы» М.Е.Салтыкова-Щедрина. Он также отредактировал для издания в Израиле переводы 150-ти стихотворений М. Ю. Лермонтова, выполненные замечательным мастером литературного перевода с русского и грузинского языков на иврит Довом (Борисом)Гапоновым, перу которого принадлежит перевод с грузинского на язык Израиля великой поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре». Шломо стал редактором яркой эпистолярной книги Гапонова «Письма из Закавказья», в которой собрано 300 писем этого автора.
Свою жизнь Шломо завершил настоящим творческим подвигом, выпустив в издательстве «Акибуц Амеухад» за своё последнее в этом мире пятилетие (с 2000 по 2004) ПЯТЬ книг своих переводов стихов выдающихся русских поэтов ХХ века: Анны Ахматовой, Осипа Мандельштама,Марины Цветаевой, Бориса Чичибабина и Бориса Слуцкого.
Старожил страны, Шломо Эвен-Шошан радушно встречал последующие волны алии, щедро оказывал помощь новым репатриантам, переводил на иврит их произведения. Несмотря на свой преклонный возраст и недуги, выступал в репатриантских клубах. Мы с ним и познакомились на такой его встрече в афульском хостеле для пожилых олим. Сперва бывший киевский профессор педагогики И. Маргулис, потом историк-архивист из Херсона А. Цитрон рассказали мне о пожилом кибуцнике, который увлёкся творчеством моего земляка, друга нашей семьи харьковского поэта Б.Чичибабина и переводит его стихи на иврит. Я поехал в хостель на ту встречу – и был буквально покорён личностью Шломо, его скромной и вместе с тем вдохновенной манерой говорить, темпераментным чтением стихов. Мы быстро подружились, вступили в оживлённую переписку,вместе подготовили (с активным участием группы энтузиастов из числа и репатриантов, и старожилов) двуязычный вечер, на котором звучали стихи Чичибабина как в оригинале, так и в переводах (причём, репатриант из СНГ проф. Я. Бронштейн прочёл и свой перевод на иврит стихотворения этого поэта, одобренный нашим гостем…). Горжусь благодарностью, выраженной мне переводчиком в предисловии к книге стихов Б. Чичибабина за помощь, которую удалось ему оказать в истолковании некоторых специфических русских выражений и понятий советской поры при его работе над переводами из стихов этого поэта. В ещё более сложной работе над книгой переводов стихов М. Цветаевой консультации переводчику по её лексике и биографии давал специалист по её творчеству литературовед Г. Горчаков-Эльштейн, также живущий в Афуле, он же написал предисловие к книге.
А сборник своих переводов стихотворений Б. Слуцкого Шломо посвятил «литературной чете» Горчаковых: Лее и Генриху. Переводы Шломо, в том числе и «Песенки об Афуле» Лиона Наделя, были напечатаны в альманахе литературной студии нашего города, а в альманахе «Роза ветров», вышедшем на иврите, - его перевод моего стихотворного тетраптиха - поэмы «Четыре прадеда»…
О творчестве и личности переводчика с восторгом писали Шуламит Шалит, Авраам Белов, Лазарь Любарский, Борис Быховский и другие литераторы. Нельзя не отметить его исключительную скромность и бессребреничество. Однажды в ходе нашего общения он, в ответ на мои (боюсь, что бесцеремонные) расспросы рассказал, что одну из своих книг опубликовал благодаря полученной литературной премии, издание других оплатил из средств своей части неожиданного наследства…
Я бегло упомянул об этом в одной из своих статей. Он очень рассердился на меня за это! Горько признаться: пользуюсь тем, что сейчас сердиться некому… Но как иначе рассказать о замечательных человеческих качествах юбиляра?
При активной поддержке и помощи городских властей Афулы удалось решить угнетавший престарелого литератора вопрос: где найти надёжное хранилище для его уникального «русского архива»? Эпистолярный архив сам Шломо с готовностью вручил на временное хранение отделу мэрии по абсорбции репатриантов, попросив сделать его в копиях доступным в городской библиотеке исследователям и читателям. Это было выполнено вскоре после его кончины. Однако вопрос о постоянном хранилище оригиналов писем и фото, как и о том, куда девать книги с авторскими надписями, оставался открытым. Мы разместили в прессе ряд статей, где поделились возникшей проблемой с читателями. И вскоре откликнулась Зинаида Тобияш, библиотекарь по специальности. В результате её посредничества принять в свой фонд и книги, и архив выразила желание научная библиотека университета Хайфы. Главный библиотекарь Татьяна Друбецкая сделала доклад о новом поступлении на международных «Смирдинских чтениях» в Санкт-Петербурге. Естественно, книги и бумаги были переданы в библиотеку с любезного согласия наследников покойного Шломо.
Где-то в конце 90-х – начале 2000-х г.г. копии всех 18 писем к нему его друга, жившего в Киеве писателя В.П.Некрасова, сам Шломо, по просьбе тамошнего известного журналиста и писателя Григория Кипниса, переслал в дар архиву-музею украинской литературы. По примеру покойного и с его прижизненного ведома я то же самое сделал с копиями 19-ти писем к нему Анатолия Кузнецова – также киевлянина. Теперь в столице Украины хранятся в факсимильных копиях собрания писем к Шломо от обоих русско-украинских по рождению писателей-борцов против антисемитизма. В Израиле, незадолго до смерти переводчика, вышли в журнале «22» № 131 (с рядом сокращений, вызванных ограниченностью журнальной площади), письма к нему А. Анатолия (Кузнецова) периода 1964 – 1971 г.г. из Тулы и из Лондона. Это волнующий авторский эпистолярный дневник создания и издания романа-документа «Бабий Яр» (публикация, комментарии и сопроводительная статья – автора этой статьи). Полностью же, с воссозданием выпущенных мест и добавлением некоторых других документов, письма можно прочесть в новом литературном альманахе «Тредиаковский» на сайте www.trediakovsky.ru Публикация приурочена к 80-летию со дня рождения автора романа и 100-летию его израильского переводчика.
Мне хотелось бы подчеркнуть, что спасение русской части архива Шломо (а ему угрожала реальная опасность: никто из его многочисленного потомства русским не владеет, и ценность могла пропасть просто по неведению тех, в чьи руки перешла в доме) стало делом целой группы людей, в том числе тогдашнего вице-мэра Афулы М. Баркана, руководителя городского управления абсорбции репатриантов С. Черкасовой, служащих управления Т. Пери и Е. Седышевой. Председатель афульского отделения общества выходцев из Украины Л. Сурпина, руководители репатриантских клубов в нашем городе А. Тягунская, Б. Винницкая, а в Нацрат-Илите – Моше Гохлернер помогли в популяризации содержания «русского архива» переводчика. А член муниципального совета С. Ципорин (на своей машине) и сотрудник музея «Бейт Штурман» Е.Крейнин – в отборе и транспортировке русских книг из его домашней библиотеки в помещение отдела абсорбции.
К сожалению, одна из проблем, связанных с предсмертными пожеланиями Шломо, осталась нерешённой. Он просил мэрию Афулы назвать одну из улиц города именем его среднего брата – великого учёного-лингвиста Авраама Эвен-Шошана (такие улицы есть в Ришон-Леционе и в Бейт-Шеане). К самой просьбе положительно отнеслись и в тогдашней правящей городом коалиции, и представители оппозиции. Но… дело затянулось, а власть поменялась. Между тем, переводчик скончался, и возникла мысль увековечить в названии одной из улиц имена всех трёх братьев, каждый из которых этого достоин (см. начало статьи). Мне, однако, не удалось пока даже попасть на приём к новому (да уже и не новому!) заместителю мэра Афулы Б. Юдису: дважды записывался на приём, но «аудиенции» так и не был удостоен… Хочется верить, что это не сведение счётов с электоральным противником, а лишь досадная случайность. Витязь литературного перевода, старейший мастер этого сложного дела, столь важного везде, но особенно – в специфических условиях нашей страны, достоин признательности и внимания всех поколений израильтян, независимо от их политических пристрастий и антипатий».
* * *
Cтатья о деятельности Шломо Эвен-Шошана в укреплении и развитии литературных связей Израиля с русским миром приведена здесь полностью для того, чтобы читателю были понятны причины моего столь значительного внимания к его архиву и особенно к тем частям этой коллекции, которые касаются истории Шоа (Холокоста). Ведь Шломо перевёл на иврит и прогремевшее на весь мир стихотворение Евг. Евтушенко «Бабий яр» (именно его перевод получил в еврейской стране значение «канонического»: его цитируют в своих выступлениях государственные и общественные лидеры страны, он звучит на торжественных вечерах, в аудиториях, залах, над стадионами и открытыми амфитеатрами, он перевёл, причём во всех публиковавшихся вариантах: сильно искажённых и усечённых советской цензурой, а затем, после скандального бегства из СССР автора, подлинную, авторскую версию одноименного романа-документа А. Анатолия (А. В.Кузнецова)…
Вообще, тема Холокоста в русской литературе нашла широкое отражение в переводческом творчестве младшего из трёх братьев Эвен-Шошан, и я постарался это отразить в своей текущей журналистской работе. Прежде всего, в нескольких статьях дал описание его «русского архива», собранного из множества писем к нему известных русских писателей. Опубликовал ряд статей о самом переводчике, о характере, содержании и значении его литературной, переводческой, издательской и журналистской работы. С разрешения Шломо продублировал в ксерокопиях все 20 писем к нему от Анатолия Кузнецова, составившие, фактически, эпистолярный авторский дневник создания и издания уникальной книги об одной из самых массовых гекатомб Холокоста, и отправил их на хранение в фонд национального литературного архива-музея Украины, находящегося в Киеве – там, где и расположен Бабий Яр, куда ранее Шломо уже отправил пиьма, полученные им от своего личного друга, великого друга Израиля и еврейского народа - русского писателя-фронтовика, жителя украинской столицы Виктора Некрасова.
Моя попытка выступить в московской «Литературной газете» со статьёй о деятельности переводчика Ш. Эвен-Шошана успеха не имела – главный редактор её Ю. Поляков на моё письмо и статью не откликнулся. Я, однако, нашёл способ донести и до читателей России, русских читателей других стран сведения о Шломо и судьбе его перевода романа «Бабий яр» на иврит. При российском Интернет-журнале «Поэзия.ру» должен был начаться выпуск сетевого дитературного альманаха, я предложил вниманию редакции вторую, дополненную новыми материалами публикацию писем А. Кузнецова к своему переводчику на иврит, и именно ею был открыт первый выпуск альманаха (http://www.trediakovsky.ru/pisma-v-izrail-1964-1971 ).
Наконец, по моей инициативе и при имевшей рещающее значение помощи городских властей Афулы (города в Израиле, где мне довелось прожить последнюю треть моей жизни) было выполнено заветное желание Шломо: передать его «русский архив» на хранение в одну из университетских библиотек Израиля. Уже несколько лет архив этот, включающий письма десятков русских и еврейских писателей и поэтов СССР, Украины, Белоруссии и других стран б. Союза, а также и книги с дарственными автографами таких писателей, находится в фонде отдела редкой книги и рукописей аучной библиотеки университета Хайфы.
Убедительно прошу читателей не воспринимать мои слова как похвальбу. Мои мемуарные записки не изобилуют описаниями успехов, достигнутых в течение почти 50-ти лет жизни в СССР: их не было! То, что я прошёл там «путь» от старшего пионервожатого, школьного учителя и редактора заводского радиовещания до корреспондента заводской же многотиражной газеты – не ирония (хотя бы частичная: что есть, то есть), но чистый серьёз и унылая правда.
И если мне удалось сделать нечто общественно значимое и заметное, то это именно результат выезда на «историческую Родину», где с первых дней я смог устроиться на должность литературного редактора большой газеты, затем много лет публиковаться в лучших изданиях страны, написать около десятка книг и сделать ряд дел, о которых в прошлой жизни не мог и мечтать. Так что заслуга тут не столько моя, сколько истории и её обстоятельств. А любые воспоминания – это ведь частично и самоотчет… Не так ли?
Литературный клуб-студия, приняла достаточно тривиальное название «Долина» (как в Нацрат-Илите – Верхнем Газарете – «Галилея»), - тут изобретательности я не проявил. Скажем, в Беэр-Шеве, где литераторы стали собираться по средам, и студию назвали соответственно избранному для занятий дню недели,но заодно и по той особенной стране, где мы теперь живём: «Обетованная
среда» В Тверии могли, пойдя по нашему следу, назвать своё литобъединение «Кинерет», но предпочли ивритское местоимение «Анахну», что означает «Мы»…
Впрочем, главное, конечно, не в названии, а в делах. Несмотря на очень скоро возникшую склоку, их удалось повести довольно, я бы сказал, удачно: в календарь культурных встреч города вошли публичные выступления наших поэтов и прозаиков, некоторые из них оказались поющими, да и примкнули к нам, естественно, барды: жена одного из наших поэтов – Игоря Миненкова – Рая, певица-бард Катя Удаль, несколько позже – Михаил Лащинский… Я испытал чувство, знакомое мне по учительской и воспитательской работе в школе, детском санатории, пионерском лагере: там дети «своего» класса, отряда, воспитальной группы казались мне, в сравнении с остальными, особенно симпатичными - подобное отношение возникло в моей душе к студийцам: даже не слишком удачливые чем-то показались примечательны.
Самым, конечно, удручающим оказался пожилой Владимир Монский - бывший киевлянин, всю жизнь прослуживший в Советской армии, в невысоких чинах. Помнится, я встретил его на улице, серпантином вьющейся снизу вверх (или сверху вниз) по горе Гиват Аморэ через весь одноименный посёлок. Я шёл сверху, а он – маленький, какой-то потерянный – снизу… Обратился ко мне нерешительно с вопросом:
– Вы по-русски говорите?»
- Ещё лучше, чем на иврите! – как всегда в таких случаях, бодро ответил я (на иврите говорю плохо – приехал в скверном для освоения языка возрасте, да ведь и работать поспешил в русской редакции, сразу в комфортной, привычной языковой среде…) Мы стали беседовать, и я немедленно обнаружил перед собой бесконечно несчастного, вырванного из привычной жизни человека.
Думаю, что в случае Монского могу говорить о типичном казусе клинической графомании. И однако у меня не хватило жёсткости, твёрдости, будем прямо говорить: жестокости – отправить его домой, сказать – «писателя из вас не получится»… Конечно, какой там «писатель»… Но ведь, по моему разумению (а оно, насколько я понял, вполне соответствовало установкам израильского истеблишмента), никто и не ожидал от этих кружков и студий, что они станут «кузницами писательских кадров» – цель была гораздо скромнее: смягчить, по возможности, удар эмигрантского шока, свести к минимуму крайние инциденты типа суицидов и сумасшествия… И я горжусь, что, правильно поняв требования, повёл работу в соответствии с ними.
Но среди остальных студийцев были и люди одарённые. Некоторые – вроде Лиона Наделя, нашего земляка-харьковчанина, случайно знакомого нашей семье ещё по советской жизни, были одержимы некоей всепоглощающей страстью. Лион – такой классический живчик. Он издавна влюбился в творчество В. Высоцкого и провёл (и продолжает проводить) вечера и встречи, посвящённые жизни, стихам и песням великого барда. Кроме того, он тяготеет к эксцентрическим формам словесности: палиндромам, всяческим скайнвордам, каламбурам, сатирическим и просто смеховым жанрам… Но не чужд и литературоведческим мемуарам.
Украсила наши занятия Анна Парчинская: своими умными, изящными стихами, независимостью суждений. Впрочем, стычки, которые затеяла на наших занятиях чета Оболенских-Гофштейнов (не так он, как его больная супруга) испугали и отвратили Анну от посещения студии. Вне моего влияния или «замолвленного словца» она сама проторила себе путь в престижный журнал «22», где были напечатаны и другие афульские авторы: Е.Зильзени (с одним из рассказов), И. Спивак (с рассказом «Ночь», о котором стоит рассказать отдельно), мой сын Михаил Рахлин – он же Давид Михаэли (с критикой украинского журналиста и «литературоведа» Олега Бузины, примитивно представившего в печати творчество Т.Г.Шевченко). Много позже (и уж, конечно, не вследствие Мишиной статьи «Образ жида», помещённой в 148-м номере журнала «22» (2011 г.) под псевдонимом «Давид Михаэли») О.Бузина, эмигрировав в Россию с родной Украины, пал жертвой покушения на него в апреле 2015 г. – можно думать, что во многом – вследствие своих попыток «десакрализовать», как отмечал мой сын ещё в той своей статье, образ Т.Г.Шевченко в памяти народной, именующей его не иначе как «великим Кобзарем». С этой целью журналист, сам – этнический украинец, не останавливался ни перед чем, и в том числе писал о том, что тот был горьким пьяницей… Что, конечно, достойно сожаления, но недостаточно, чтобы забыть о великих заслугах народного поэта, о его беспримерном творческом гении… Кстати, в статье, написанной и опубликованной за 4 года до этого события, внимание сосредоточено не на том, о чём как раз О.Бузина и «забыл» написать, хотя и вменял Кобзарю его «расизм»: Миша написал об очевидных юдофобских мотивах в поэзии «Кобзаря»… Но неистовый критик последнего О.Бузина о них и не оболвился!
Моему сыну также принадлежит и литературный перевод с иврита небольшого футурологического романа израильской писательницы Орли Рубинштейн, живущей в посёлке недалеко от Афулы… В его переводе роман был также опубликован в "русском! журнале Израиля.
Мне довелось неожиданно принять участие в редактировании для этого журнала рассказов репатриантки из Баку – б. учительницы географии Иды Фельблат (ныне покойной жительницы Афулы) о её путешествиях в Японию, на Аляску…
Несколько человек из числа наших студийцев стали членами Союза русскоязычных писателей Израиля. Это поэт, врач-анестезиолог медицинского центра «Аэмек», (т. е.»Долина») в Афуле Юрий Супоницкий, Евгений Зильзени – репатриант из Харькова, долгое время живший в соседнем (25 км к востоку от Афулы) г. Бейт-Шеан, писавший и публиковавший в нашем альманахе свои рассказы (он и ещё один житель того же города, где русскоязычная община мала, и литстудии там просто не могло быть, составили единственное исключение среди остальных членов студии, которые все – из Афулы), а также необычайно плодовитый поэт-лирик , бывший бакинец Михаил Сальман. При этом вот какой произошёл кунштюк. Сальману одну из рекомендаций для поступления в Союз предоставил я. Уровень его поэзии весьма разнообразен: наряду с великолепными образцами лирики (Михаил преимущественно создаёт миниатюры по 4–8, много–12 строк), у него случаются провалы: странные нарушения стихового метра, безвкусные тропы… Но это не показалось мне достаточным, чтобы счесть его кандидатуру недостойной. Он выпустил сборник стихов, и в Союз был принят.
Удививший меня случай произошёл с Е. Зильзени. Этот мой земляк из Харькова, по основным жизненным занятиям, что называется, «технарь»,заводской, промышленный человек, инженер, писал довольно изобретательные сюжетные рассказы, притом – не без доброго юмора. И обратись он ко мне за рекомендацией в Союз в тот момент, когда я знал его только как автора рассказов, я бы рекомендацию ему написал не обинуясь. Но он принёс мне изданную книжку, в которой, кроме рассказов, были стихи. По ним было видно, что у автора о поэзии лишь самые зачаточные сведения. При этом книжка по своей концепции оказалась, на мой взгляд, не просто ошибочной, но даже смехотворной. В ней содержались стихи - даже дело не в том, что, на мой взгляд, удручающе убогие. Главное в том, что стихи (как их видел сам автор) «детские», и притом, весьма примитивные. А ведь, как отмечали корифеи детской литературы, пишущие для подрастающего поколения должны руководствоваться критериями повышенной требовательности к качеству! Но главное – это надуманность самой концепции книжки. Она, как я понял из объяснений автора, разделена на три части, в зависимости от трёх возрастных категорий читателей: для малышей, для среднего возраста и для старших школьников. Автор мыслил, что книга будет храниться в семье читателя на всём протяжении его детства , от почти младенчества до получения аттестата зрелости. Расчёт весьма претенциозный. Если бы такую книгу задумали и написали такие корифеи детской поэзии, как С. Маршак и К. Чуковский, то и в этом случае вряд ли можно было бы поручиться, что её будут хранить в доме на протяжении 10 – 15 лет. Но на деле изготовителем книжечки весьма жалкой, в литературном отношении, на мой взгляд, просто беспомощной, тоненькой и слепленной из неумелых текстов стал не знающий в поэзии толку Евгений Зильзени!
После слышанных мною от четы Оболенских упрёков в покровительстве бездарностям я просто не решился подставиться и в рекомендации отказал. Евгений на меня, по-моему, сильно обиделся.
И вот, представьте, где-то около 2010 года мы встречаемся в соседнем городе Нацрат-Илит (Верхнем Назарете) на собрании писателей израильского северного региона – оба как члены Союза русскоязычных писателей страны! И, к моему вящему посрамлению, Евгений сообщает: рекомендацию ему с готовностью написал … классик, в том числе, детской советской русской литературы Анатолий Алексин!
Что бы и кто бы ни говорил об Анатолии Георгиевиче Алексине, но это писатель высокого класса, и смешно мне было бы с ним спорить и с ним ровняться. Кроме как в моём нынешнем и его тогдашнем возрасте (когда он дал эту свою рекомендацию): в этом отношении мы (имея в виду его тогдашний, а мой нынешний ВОЗРАСТ) – одинаковы. И я совсем не ручаюсь, что не сыграла роль старческая размягчённость и некоторая излишняя либеральность, которую нам, старикам, чаще всего прощают…
* * *
Где-то, кажется, около 2003 года правительство резко сократило субсидии на культурную абсорбцию «Большой Алии» (которая и сама ведь к этому времени перестала быть большой, сократилась, скукожилась и сникла. Марк Азов, со своим раз в год выходящим «журналом», материалы которого не были ограничены условиями членства в его студии и приходили из разных градов и весей Израиля и даже из-за рубежа, продолжал вплоть до своей смерти в 2011 году выбивать средства на издание «Галилеи». Я писал уже, что он вынашивал бредовую, совершенно нереальную идею «объединить наши усилия» (его и мои), то есть, как я понимаю, ему был нужен не я, а наши деньги для его «всемирного» органа… Он с презрением мне говорил:» «Что ты будешь выпускать тоненький провинциальный журнальчик?» - как человеку столицы ему и издание было нужно такое, чтобы во всех столицах знали… Но мэрия маленькой Афулы была заинтересована в том, чтобы здесь выпускался альманах под её эгидой и как трибуна местных, афульских авторов – пусть негромких, но своих.
Если бы я даже разорвался на части и пренебрёг всеми собственными интересами, всё равно никто бы не пошёл навстречу его претензиям на всемирность славного израильского града «Нацрат-на-Илит»…
Я понимаю, неуместно стебаться над покойником. Но как же он, войдя со мною в близкое, не родство, так свойствО' (рискну в который раз напомнить: родная племянница его жены замужем за моим родным племянником), – как же он не подумал о том, что, видимо, есть у меня пусть маленький, но интерес – возиться с организацией, руководить здешней литстудией и редактировать её альманах…
Я читаю теперь сохранившиеся в Интернете петиции с просьбами и требованиями выделить средства на издание раз в год толстого всемирного журнала «Галилея» - в них указано, что его авторы и подписчики живут по всему свету и что главный редактор (Марк Азов) по всему свету рассылает журнал ЗА СОБСТВЕННЫЕ ДЕНЬГИ. Это какие же такие средства надо было иметь, чтобы посылать вздорожавшие теперь бандероли в Нью-Йорк и Париж, Мельбурн и Дели, Берлин и Прагу?! Но я верю: Марк это делал, потому что у него лишняя копейка за душой ВОДИЛАСЬ. А у меня – не было. Напротив, те 200 – 300 шекелей в месяц, которые я мог подзаработать, спасали мою семью от нищеты. Я не завистлив, но родителей Марка не держали долгие годы в лагерях, не случилось такого и с роднёй его жены: семьёй трудолюбивых агрономов. Моя родная сестра, хотя и претерпела с родителями, которые у нас общие, те же горести, зато замуж вышла за сына вполне благополучных советских тружеников… А я женился на девушке из разорившейся, распавшейся семьи и стал для этой семьи цементом, скрепой… Мы с Инной много лет кормили её родителей, у которых на двоих была одна пенсия на сумму 65 р.
Конечно, Марк Айзенштадт (он же Азов) об этом не знал и не думал. Он просто злословил за моей спиной в присутствии двух завистливых Оболенскаих, разжигая их пустую, необоснованную, жгучую зависть и безосновательную ненависть ко мне.
Тут к месту вспомнить историю рассказа моей невестки Иры «Ночь». Первоначально, по моей прикидке, он должен был войти во второй номер нашего альманаха. Рассказ, неожиданно для меня, сильный по сюжету, по манере письма и по впечатлению, которое он вызывает у читателя. Жизненный материал, послуживший его основой, не выдуман – автор заимствовал его из общения с прототипом главной героини. Речь о девушке из марокканской семьи, прибывшей в молодой Израиль в 50-х – 60 –х годах прошлого века. «Абсорбция» алии из стран Магриба (Северо-Западной Африки) была, по ряду исторических, социальных и ментальных причин, не в пример более трудной и сложной, нежели наша, на основе рассказов и воспоминаний испытавших её людей Ира воспроизвела в рассказе разные этапы жизни своей героини – в том числе, даже той довелось какое-то время торговать своим телом… Рассказ читается на одном дыхании, вызывает жгучее сочувствие к этой женщине…
Но он явился одним из тех произведений, которые были решительно отвергнуты членом редколлегии Самуилом Оболенским. Главный мотив: сомнительное занятие героини проституцией вызовет возмущение выходцев из Марокко. Вот же обижаемся мы, представители алии из СССР-СНГ, когда всех наших женщин подряд некоторые коренные жители и старожилы страны называют сплошь шлюхами… Сверх того, рассказ «плохо написан», утверждал литературовед. – «Так не пишут!»
Более конкретных замечаний, право, не помню…
Видимо, я человек внушаемый, во всяком случае, тогда послушался и во второй выпуск альманаха этот рассказ не включил. Мы сделали иначе: Ира отправила его в газету "Время" - в её еженедельное литературное приложение «Калейдоскоп». Его немедленно напечатали. Как я и предполагал, никому и в голову не пришло, что автор, как утверждал Фридрих Оболенский, «вбивает клин между марокканской и русской алиёй», «хочет поссорить «русских» евреев с «марокканскими».
Ира, между тем, ещё до этого отправила свой рассказ Марку Азову, в надежде, что он напечатает его в своей «Галилее». Марк позвонил ей домой и рассказал, что, прочитав рассказ, он не мог уснуть всю ночь. Это, конечно, была сильная похвала, Ира так её и восприняла.
Но, сказал Марк, напечатать его в «Галилее» я не могу. Это вызовет ревность и возмущение литстудийцев нашего объединения. Они скажут: в Афуле есть свой альманах…
Удивительное дело: вот отрывок из петиции деятелей культуры и литературы Израиля и разных стран мира с требованием к правительству после выпуска девяти номеров журнала «Галилея» выделить средства на выпуск дальнейших его номеров:
«В журнале публикуется проза, поэзия, очерки из истории искусства, литературы и театральная критика, мемуары, эссе и публицистика писателей Иерусалима, Тель-Авива, Хайфы, Ашкелона и других городов Израиля, а также России, Украины, Белоруссии и Узбекистана, Франции, Германии, США, причём, не только живущих…»
Даже покойникам из разных стран в журнале «Галилея» публиковаться разрешгалось, - но никак нельзя было опубликовать рассказ моей снохи, потому что она живёт в Афуле, где уже есть свой альманах! В несчастных Франции, Германии, США людям негде печататься, а в Афуле – там есть свой альманах, пусть эта Ирина там и публикуется. Хотя её рассказ «Ночь» так сильно запал в душу главному редактору «Галилеи» Азову, что он глаз- не сомкнул всю ночь!
Ирина Спивак на том не успокоилась – получив отлуп в Нацрат-Илите, взяла да и отправила рассказ «Ночь» в Тель-Авив, - в редакцию журнала «22». Он там довольно долго пролежал – она и думать о нём забыла. Как вдруг звонит ей домой главный редактор журнала профессор Александр Воронель – с вопросом:
- Мы собрались опубликовать ваш ПЕРЕВОД, но Вы не указали, кто автор ОРИГИНАЛА…
По реалиям описанной в рассказе жизни репатриантов из Марокко главный редактор принял этот текст за переводной, принадлежащий израильтянину из той, марокканской алии или, может быть, старожилу, – так достоверно и естественно описан быт иной среды и времени, что искушённому читателю и редактору и в голову не пришло: писала женщина, сравнительно недавно прибывшая из советской Украины…
Рассказ «Ночь» был опубликован и в журнале «22», и, наконец, в последнем, 4-м, выпуске нашей «Долины». То есть, считая и литературный еженендельник "Калейдоскоп" газеты "Время", выдержал ТРИ издания в трёх разных повременниках страны Ни малейшей морщинки на глади вод алии он не вызвал, так как пугало придумал сам наш мэтр от литературоведения. Ну, точно как Мурочка в стишке Корнея Ивановича Чуковского: «Это Бяка-Закаляка кусачая, я сама из головы её выдумала! – Что ж ты бросила тетрадь – перестала рисовать? – Я её боюсь!..»
Бог дал Фридриху Ионовичу Гофштейну-Оболенскому долгую жизнь – лишь трёх лет не дожил человек до своего 100-летия. В его последнее более чем десятилетие мы вовсе не общались и не виделись.
Мне говорили,что свои последние дней десять он провёл в «бейт-аво'те» - «доме отцов», как, в буквальном переводе, называют израильтяне на иврите свои дома для престарелых. А жена его жива и до сих пор – мы с нею примерно ровесники, я думаю. Несколько лет назад в знакомой уже и моему читателю, выходящей в соседнем Нацрат-Илите газете "Индекс..." была напечатана её статья, в которой она, по-моему, как-то невзначай, не имея специальной цели унизить одного из с своих соседей – репатрианта из Воронежа, нашего с нею ровесника Аркадия Яковлевича Шаталова, написала о нём, что его опубликованные в одной из газет воспоминания о том, как он с матерью на оккупированной территории спасались, как и другие оставшиеся на оккупированной нацистами территории евреи, от гитлеровского геноцида, являются будто бы вымыслом, т. к. он, Аркадий Шаталов, якобы, евреем не является. Я лично знакоми с А.Шаталовым и, по моему наблюдению, это человек честный, ко лжи и авантюрам не склонный. Я даже написал об этом редактору русскоязычной версии «Индекса» Валерии Барташник, выразив своё недоумение: она не раз убеждалась в неадекватности Оболенской как автора, зачем же сама подставляется под закон о наказуемости диффамации… Я оказался прав: Шаталов подал на газету в суд, и редактору (а также, кажется, и владельцу) газеты был присуждён значительный штраф, исчисляемый, кажется,десятками тысяч шекелей. Не уверен, что Фаина Львовна их уплатила, но понервничать, не сомневаюсь, пришлось. На свою голову сама накликала это совершенно излишнее приключение!
Вот и и ещё факт из её биографии. Израильтянам, слушающим и смотрящим радио и телевидение на русском языке, хорошо известна передача «Особое мнение» на радио «Эхо» и по ТВ-студии RTVi.Там нередко выступал со своим «Особым мнением» матёрый юдофоб и враг Израиля российский писатель Проханов. Однажды его особое мнение покритиковала слушательница из Израиля, сказав, что его высказываниями в нашей стране многие возмущены. Писатель ничуть не смутился: «А вот я как раз получил из Израиля подарок – очень хорошую, умную, нежную, тонкую книгу живущей в Израиле…» - и он чётко назвал фамилию, имя и отчество дамы, которая в моём повествовании из осторожности названа Фаиной Львовной Оболенской! В ту книгу вошли статьи и письма, в том числе то высказывание об авторе этих строк, где утверждается, что я "загубил русскую культуру в Афуле…! Вот такая адекватная дама…
*
Не помню, когда именно я, в числе группы других пожилых лиц, получавших небольшие вознаграждения за руководство различными самодеятельными коллективами в Объединении матнасов Афулы, был вызван в общественно-культурный центр Бейт-Эшкол в Афуле-Илит (Верхней Афуле), где каждому был вручён «михтав питурим» – «увольнительное письмо». Последний период работы студии был временем её угасания: отсутствие финансирования творческого альманаха выбивало опору из-под самого главного, для чего люди пишущие собираются: без возможности публикаций занятия теряли смысл. В последние месяцы на них приходили считанные люди, я еле находил чем из занять…
И всё-таки – удивительное дело! – они приходили: и не только графоман Владимир Монский, но и вполне перспективный, явно растущий Миша Юсин, «философ» Саша Вигутов, иногда – Миша Сальман… К этому времени относится такое моё сочинение:
«Феликс Рахлин
АПОЛОГИЯ ГРАФОМАНИИ
«...Но иногда попадалась строка…»
Евг. Винокуров
Не ведал ни духом, ни сном бы
я этих тревог и забот,
но лезут с расспросами снобы:
"Зачем тебе эдакий сброд?
Не знают ни рифмы, ни ритма,
несут несусветную чушь.
Нисколько они не элитны
и не эстетичны ничуть!
Вот мы - генераторы духа!
Вот мы - инженеры идей!
Князья изощрённого уха!
Герольды больших площадей!
Всё знаем, умеем и судим,
дерзаем, парим и вершим!
А этим ничтожнейшим людям
вовек не дойти до вершин"...
Такие хвастливые речи
я слышу который уж год,
и крыть мне, действительно, нечем,
и, право, сомненье берёт:
пролезет - и в душу вонзится,
вонзится - и ноет: "Вонми!
Брось, в самом-то деле, возиться
с не крупного дара людьми...
На кой тебе эти игрушки -
решительно в толк не возьму.
А платят - четыре полушки
за эту дурную возню..."
Мне крыть эти доводы нечем,
мой вывод печален и груб -
и вот на последнюю встречу
плетусь в опостылевший клуб.
Но здесь и берёт меня совесть:
они меня помнят и ждут,
плоды своих трудных бессонниц
читают и даже поют!
И я с удивлением слышу
сквозь шорох и шум чепухи,
как бьются, и грезят, и дышат
сказанья, страданья, стихи...
Гадания - чёт или нечет? -
оставим врагам и шутам.
Слова, что калечат и лечат,
и чёрту в обиду не дам!
И ясно мне снова и снова,
и правда предельно проста:
стремленье к прекрасному Слову -
само по себе Красота.
2005
.
*
Если уж писать самоотчёт, то не забыть, что за время осени жизни моей я стал тем, кем не был никогда: писателем. То есть я вообще-то смолоду что-нибудь сочинял, но книг не издавал вовсе. И к концу ХХ столетия, в котором прожил почти 70 лет своей жизни, в Союз писателей Израиля вступил, имея 1 (одну) тощенькую и махонькую книжечку стихов, помеченную финишным, 2000-м годом минувшего века, и в заделе – застрявшую в издательстве (правда, не по моей вине) компьютерную вёрстку мемуарно-биографической книги о Боре Чичибабине…
А nеперь – вот список моих только одних бумажных изданий .
1. Феликс Рахлин. «Повторение пройденного», мемуарная эпопея, кн. I, ч 1-я. Записки без названия. Харьков, Права людини, 2015. 288 с.
II. Феликс Рахлин. «Повторение пройденного, кн. II, ч. 2-я. В стране Гергесинской и другие очерки нравов ХХ столетия; ч. 3-я. Лица. [Портреты современников], c. 304
III. Давид и Феликс Рахлины. Рукопись. (План неосуществлённых воспоминаний отца о тюрьме и лагере сталинских лет, прокомментированный сыном). Харьков, Права людини, 2007. 238 с.
IV. Феликс Рахлин. О Борисе Чичибабине и его времени. Строчки из жизни. Харьков, Харьковская правозащитная группа, Изд-во Фолио, 2004, 216 с.
V. Феликс Рахлин. Грудь четвёртого человека. Главы из мемуарной повести. «Роман-газета» (приложение к тель-авивской газете «Новости недели», октябрь 2014). 32 с.
VI. Феликс Рахлин. Cтуденческий роман. О полувековой перекличке поэтов: Борис Чичибабин – Марлена Рахлина.
vIA. Феликс Рахлин. Товарищ Язиф. Плутовская повесть. «Роман-газета» (приложение к тель-авивской газете «Новости недели», август, 2017). 32 с.
VII. Феликс Рахлин. Остаюсь человеком. Стихотворения 1950-х – 1990-х гг. Изд-во StarLight, Тель-Авив, Изрвиль, 2000. 100 с.
VIII. Феликс Рахлин.Cвобода Слова.Сборник стихов. Авторское издание Афула, Израиль. 182 с.
1Х. Феликс Рахлин. Афулей Первый и Шлёма Иванов. Лирика. Юмор. Сатира. Изд-во Достояние, Иерусалим, Израиль. 100.
X. Дмитро Павличко /Дмытро Павлычко. Єврейські мелодії / Еврейские
мелодии. В русских переводах Феликса Рахлина. Харьков, Права людини,
128 c.
Кроме того, в электронном виде, в сети Интернет, мною опубликованы такие сборники (из перечисления исключены названные в списке бумажные книги):
1. Мужская школа. Мемуарная повесть (1944 – 1949). http://www.proza.ru/2011/06/18/1070
2. Чужие рассказы (18 сюжетных записей по свидетельствам очевидцев).
http://www.proza.ru/
3. Старшая сестра. [Воспоминания о Марлене Рахлиной].
http://www.proza.ru/2017/07/18/1747
4. Е.А. Евтушенко в моей жизни.
http://www.proza.ru/2017/06/04/1116
5. По страницам журнала «22» (Израиль). Сборник обзоров. 74 статьи (с № 106, 1994 г., по № 178, 2016 г.). http://www.proza.ru/avtor/felixr&book=10#10
6. Статьи, корреспонденции, интервью, эссе. (52 ед.)
http://proza.ru/avtor/felixr&book=9#9
7. Отходы производства (мемуарные сюжеты, не вошедшие в книги и сборники воспоминаний – 24 ед.). http://proza.ru/avtor/felixr&book=8#8
8. Миниатюры (8 ед.) http://proza.ru/avtor/felixr&book=15#15
9. Коммуникаты* (16 ед.) http://proza.ru/avtor/felixr&book=11#11
10. Литературный дневник (на 4.08.2017 – 50 записей)
http://proza.ru/avtor/felixr&book=17#17
=================
*Коммуникатами называют в Израиле официальную информацию о работе городских властей. Творческого значения этот жанр не имеет, и я включил его в перечень лишь для полногты учёта своих занятий, важных для работодателя.
В целях нагляфдности сохранил небольшую часть подобной информации в отдельном Интернет-сборнике.
Всё названное расположено на российском портале proza.ru, некоторые из материалов ещё раньше были мною размещены также в журнале Самиздат по адресу http://samlib.ru/r/rahlin_f_d/ и в литературном Интернет-альманахе «Тредиаковский» - см.: www.trediakovsky.ru
Свои СТИХИ я размещал вначале в российском Интернет-журнале poezia.ru Позже завёл себе страницы также и на портале stihi.ru , в частности, только на нём представлено наиболее полное собрание моих стихов в виде Интернет-сборника («книги») «Век мой – миг мой».
http://stihi.ru/avtor/felixr&book=6#6
На сайте proza.ru в виде исключения представлены два моих стихотворных произведения: давняя (начала 60-х гг.) поэма «Напраслина» (памяти отца) http://proza.ru/avtor/felixr&book=21#21 и тетраптих «Четыре прадеда» http://proza.ru/avtor/felixr&book=14#14
Очерк памяти матери («Явас как родина, или Свидание с мамой» - см. книгу «В стране Гергесинской…» - как на бумаге, так и в электронном виде http://www.proza.ru/2011/09/20/1195
Легко заметить: значительная доля моих книг на бумажном носителе выпущена издательством «Права людини» (в русской транскрипции – «Права людыны» (то есть человека). Оно работает в составе Харьковской правозащитной группы под руководством моего родного племянника Евгения Ефимовича Захарова. Налицо (могут сказать недоброжелатели) семейственность, использование служебного положения в родственных видах… Но это не так! Дело в том, что, во-первых, буквально всё, что там издано из моих сочинений, имеет ПРЯМОЕ отношение к тематическому профилю его организации и издательства. Мои воспоминания принадлежат члену одной из семей, распятых сталинской антиправовой карательной машиной. Книга переводов из Павлычко посвящена жертве двойного, гитлеро-сталинского геноцида: еврейскому народу, дважды поставленному вне закона (правда, в двух лишь внешне противоположных тоталитарных системах)… А вот, скажем, свои записки о службе в Армии я этому издательству даже не предложил.
Занимающимся историей Холокоста и, в частности, Бабьего яра в Киеве, а также личностью и творчеством А.В.Кузнецова советовал бы ознакомиться с моей публикацией писем последнего (1963 – 1970) к израильскому переводчику Ш. Эвен-Щошану (это письма из Тулы, а затем из Лондона) и других материалов, относящихся к этой теме – http://www.trediakovsky.ru/pisma-v-izrail-1964-1971
Несколько моих статей на страницах proza.ru посвящены анализу стихотворения Е.А. Евтушенко «Бабий яр», сравнительному анализу его со стихотворением «Дробицкие яблони» – об аналогичном харьковском «еврейском» Дробицком яре истории восстания заключённых в Сырецком лагере (в том же Бабьем яре) – по книгам А. Кузнецова и участника восстания Захара Трубакова.
Словом, наряду с выполнением общественно-служебных дел я находил себе применение и в свободной журналистике, и в литературном творчестве. В этих занятиях я встречался, общался, знакомился и сотрудничал с десятками разных людей, и о некоторых с удовольствием расскажу.
Одним из первых, с кем сдружился, был Леонид Сорока – бывший киевский журналист и поэт. Впервые мы встретились на трёхдневном семинаре по истории Холокоста и еврейского Сопротивления, собравшемся в музее Лохамей Агеттаот под Акко. Мы как-то невзначай заметили и запомнили один другого. А потом в Афуле поселился репатриант из Донецка – главный режиссёр тамошнего кукольного театра Борис Смирнов. Тяжкая болезнь обездвижила его, и он не мог посещать нашу литстудию, хотя всерьёз увлекался литературным творчеством, писал рассказы… И я, в качестве «Магомета», стал приходить к «горе» - вот к этому больному Смирнову. Выяснилось, что они с Лёней Сорокой издавна знакомы, Лёня (который бывал в Афуле и как приглашаемый на встречи нашего клуба-студии гость) приезжал к другу Борису и специально…Да и вообще мы дружили, обменивались нашими книгами, стихи друг друга рецензировали…
Уже рассказано, как завязалась моя многолетняя заочная телефонно-компьютерная дружба с Юрой Арустамовым (несколько лет назад ушедшим от нас навеки). Кажется, началось с того, что он прочёл гадкую статью «Фани Оболенской» в одной из тель-авивских газет, где самонадеянная дама походя и посмертно наскочила на покойного Б.Чичибабина, уличив его ни к селу ни к городу в провинциальности и ещё в каких-то «грехах». Творчество поэта она не знала и ополчилась на него только чтобы досадить мне, написавшему о нём книгу и активно пропагандировавшему его творчество. Юрий откликнулся и заступился за поэта, я позвонил ему, чтобы поблагодарить, и мы стали обмениваться новостями, своими стихами и мнениями. Юра родом из Баку, там учился, работал, там пережил армянские погромы конца 80-х. Право, так и не выяснил, истый ли он армянин или «еврей по жене», да это и не важно. Супруги спаслись в Израиле, в Беэр-Шеве. Ю. Арустамов – чемпион СССР 1970 г. по русским шашкам, но кроме того ещё и поэт, на мой взгляд, интересный. А, вместе с тем, очень эмоциональный, взрывчатый, не всегда объективный, часто излишне пристрастный или придирчивый.
Среди моих новых литературных знакомых оказался поэт Марк Вейцман, живший ранее в Черкассах и, кажется, в Киеве. Когда мы познакомились (он приезжал по нашему приглашению для творческой встречи в клубе-студии «Долина»), выяснилось, что он бывал в Харькове, общался с Борисом Чичибабиным и целым выводком известных мне харьковских поэтов. Словом, Вейцман меня вполне «обаял». И вдруг из разговора с Арустамовым узнаю, что тот относится к Марку чуть ли не как к врагу…Переубедить его у меня не хватило ни сил, ни аргументов.
А вот меня он неожиданно "полюбил". Проникся ко мне пиететом, очень прислушивался к моему мнению, к моей критике, присылал мне на отзыв стихи и принимал мои замечания с удивлявшей меня готовностью. Его комментарии к моим стихам до сих пор хранят следы этой удивительной ко мне симпатии и, я бы сказал, снисходительности, веры в мою правоту. И это благодаря Юре я стал помещать свои стихи именно на ПРУ (как было принято на сленге поэтов русского Интернета именовать сайт poezia.ru ).
Тут стоит плавно перейти к моей деятельности на этом сайте. Во-первых, я там опубликовал несколько десятков своих стихотворений и, как правило, бывал встречаем очень приветливо коллегами (в том числе и Юрой Арустамовым, Людмилой Некрасовской, рядом других поэтов). Во-вторых, стал помещать в литературно-публицистических разделах сайта некоторые свои статьи.Меня там заметили и хорошо приняли, в том числе тогдашний вдаделец сайта ПРУ очень интересный поэт Александр Питиримов, ставшая на какое-то время главредом сайта Наталья Тамарович.
Уже не помню как, но вдруг стало мне известно, что неутомимый Питиримов затеял открыть при сайте poezia.ru литературный альманах «Тредиаковский» с историко-литературоведческим уклоном, но для открытия первого выпуска не хватает именно чего-либо значительного как раз в литературоведческом плане. К этому времени в моей литературной жизни уже случилась встреча с «русским архивом» Шломо Эвен-Шошана, и я ещё при жизни этого витязя русско-еврейских литературных связей опубликовал, с его разрешения, письма к нему автора романа-документа «Бабий яр» А. Кузнецова. Но, во-первых, с целым рядом купюр, во-вторых, после смерти Шломо мы нашли в его бумагах ещё одно письмо Кузнецова – не опубликованное, а, кроме того, в-третьих, по моей просьбе был сделан обратный перевод на русский уникального предисловия А.Кузнецова к израильскому (на иврите) изданию этого его романа, и в тексте предисловия – очень интересные подробности, проливающие свет на то, как и почему роман на столь запретную в СССР тему был опубликован.
И я предложил Питиримову и Тамарович вторично и уже в дополненном виде опубликовать письма и другие документы Кузнецова как своего рода авторский эпистолярный дневник периода создания и издания этой книги. Предложение было принято.
(Мне приятно добавить, что как раз в это время руководители тогдашней ПРУ настолько поладили между собой и сблизились, что вступили в брак!
Совет им да любовь!!!)
Но не скрою и огорчительных моментов своего дальнейшего общения с сайтом ПРУ. Чуть ли не в начале нашего пребывания в Израиле (а, возможно, ещё до выезда из Харькова) мне довелось слышать о цикле стихов украинского поэта Дмытро Павлычко «Еврейские мелодии». Я мечтал их прочесть, а, может, и попробовать перевести на русский. Но текстов достать не мог. И вот через четверть века мне прислали их по моей просьбе из украинского Днепропетровска – более 40 стихотворений! И надо же случиться такому совпадению: прислали как раз тогда, когда над Украиной сгустились тучи: произошёл Майдан, смена власти, а вслед за нею – наглая оккупация Крыма путинской Россией, с тем всплеском вульгарного имперского русского «патриотизма», который был характерен тогда в России, да и до сих пор ещё ощущается.
Последние 10 лет моей работы в СССР прошли как раз в редакции украинской газеты, я писал на не родном мне, но неплохо усвоенном украинском языке, а работать довелось под руководством щ и р о г о (истинного) украинца, Анатолия Ивановича Мельникова, писавшего лирику по-украински нежную, любившего и хорошо певшего украинские песни – и при этом не только не юдофоба, а даже юдофила! Отец его сапожничал и долго работал в мастерской вместе с евреями, знал идиш… Кроме того, рядом со мною несколько лет работала девушка Ганна Кизим с Сумщины, и я проникся уважением к украинскому патриотизму, впрочем, ничуть не осуждая патриотизм русских. И всё же бесцеремонность всей этой игры с полуостровом, сперва показная (при Хрущёве) щедрость «подарка» (Крым был передан Украинской ССР «на вечные времена»), а в итоге – наглое попрание Будапештского договора, в котором Россия выступила как один из гарантов украинской суверенности, после чего Украина добровольно отказалась от своих прав на владение атомным оружием, сильно расположили меня в пользу именно украинской стороны. Я перевёл более 40 стихотворений Павлычко на русский, как говорят, довольно удачно. При этом, раздобыв телефон автора, позвонил ему (он на 2 года старше меня), и в ответ на своё сообщение о том, что намерен перевести эти его стихи, услышал достаточно грозное предупреждение:
- Тільки ж майте на увазі: я дуже прискіпливий до художньої якості перекладів! (т. е. – имейте в виду: я очень придирчив к художественным качествам переводов!).
Какова же была моя радость и гордость, когда, отправив несколько первых переводов, я получил от автора неожиданно щедрые похвалы – признание успеха моей попытки!!! Потом были и серьёзные замечания, и «работа над ошибками», но в итоге я с задачей, которую сам себе поставил, справился!
И вот отправляю на сайт «поэзия.ру» первый из переводов (причём, он ещё не касался тематически ни еврейской истории, ни (конкретно) именно украинского языка в предпочтении (его носителями) русскому (то было стихотворение «Ти зрікся мови рідної…» – или, в моём переводе: «Отверг ты речь родную…», то есть автор в нём обращался к человеку любой нации и языковой принадлежности, предупреждая о тяжких последствиях предательства в отношении ЛЮБОЙ национальной речи… Как вдруг получаю от администрации сайта сообщение, написанное в чрезвычайно агрессивном тоне. До моего сведения доводят, что мой перевод (вместе с оригиналом) с сайта удалён, и меня предупреждают, что, при попытках прислать вновь перевод стихов данного автора, все мои произведения будут с сайта удалены и я из участников буду исключён!
Право, я не ожидал, что российский национально-патриотический угар дошёл до такой кондиции… Пришлось обратиться к Питиримову. Думаю, лишь при его участии «дело» пересмотрели, и я получил от нового руководителя сайта сообщение: «Произошла ужасная ошибка, просим вновь прислать Ваш удалённый перевод!..» Я выполнил просьбу и один за другим разместил на сайте все 43 или 44 своих перевода. Но чуть ли не каждый из них вызвал протесты.
Во-первых, меня осудил «сам» Саша Питиримов: дескать, автор стихов, Д.В.Павлычко в 1944 г. подростком, будучи жителем Галиччини (т. е. Галиции), три месяца обретался в рядах украинской повстанческой армии Шухевича. Оба-на! А где ему было находиться, когда Советская армия ещё туда не пришла? Кстати, потом он 8 месяцев провёл под арестом в советском концлагере. Никаких преступлений против новой власти за ним не обнаружили и ОТПУСТИЛИ НА ВОЛЮ. Что ж теперь-то отвергать его стихи, написанные против гитлеровского режима, с симпатией и сочувствием к жертвам нацистского геноцида евреев, ненавистью к антисемитизму? Тот же Питиримов, да и некоторые другие авторы сайта возмущены тем, что Д.Павлычко уже в наши дни поддержал независимость новой Украины. Но ведь СССР распался, и не одна Украина, а все б. советские республики объявили себя независимыми… Начиная с России!
Но резоны никто не принимал во внимание. Один из поэтов сайта даже объявил, что «уходит с сайта поэзия.ру "в знак протеста". И вправду изъял все свои стихи. Но на другой же день поместил другие. Я вспомнил чеховское: «И она ушла… в другую комнату!» Совершил этот истерический жест талантливый поэт из Владивостока – вот позабыл его историческую фамилию…
Прошло довольно много времени, но российско-украинский конфликт и до сих пор не разрешён. Когда распался Союз, много было разговоров о том, будто произошло это «бескровно». Вот так же хвастались в своё время большевики, что бескровно победили в Октябрьской революции. Но это они говорили 8 ноября (26 октября) 1917 года. Сейчас, задним числом, после кровавейшей гражданской и последующей Второй мировой, так не скажет никто! Увы, теперь и распад СССР не назовешь мирным: страшные последствия для составлявших его народов длятся и неизвестно ещё когда закончатся.
По поводу независимости Украины полагаю, что, как и любой другой народ, украинцы её заслужили. Номинальное провозглашение суверенитетов всех входивших в Союз советских республик было объявлено во всеуслышание и, следовательно, допускалось теоретически. Значит, надо было и народы воспитывать в готовности к реализации такого факта. В своё время Финляндия и республики Балтии родились без сколько-нибудь заметных кровопролитий, - не потому ли, что у «великого русского народа» не было довольно сил, чтобы удержать их под собой как послушных «младших братьев»? Не надо и теперь никого удерживать. Разве не понятно было, что жителям Галиции, никогда не состоявшей в составе Российской империи, но хорошо знавшим, что` испытали их восточные братья-украинцы (а испытали они, со времён Екатерины II-й, крепостное право во всей его мерзости, а при советах – и гражданскую войну, и коллективизацию с голодомором, и все другие «прелести» колхозной жизни – разве не понятно, почему они не были счастливы после освобождения их от гитлеровской неволи поспешить в неволю сталинскую?
Стоило ли так уж возмущаться тем, что Дмитрик Павлычко в свои 16 лет вступил в Украинскую Повстанческую Армию? А куда он мог вступить?
Была ли и, главное, могла ли возникнуть в его родном селе Стопчатове или даже рядом – в украинском Косове или городе Коломыя организация, подобная краснодонской «Молодой гвардии» на Луганщине? Смешно даже подумать…
Но гуманистическая, антинацистская направленность его «Еврейских мелодий», «Библейских сонетов», «Стихов из Иерусалима» и других филосемитских стихов, составивших его изданную в Харькове книжку-билингв, на украинском и в моих (горжусь!) пионерских русских переводах (других практически нет: в братской России не нашлось охотников перевести стихи такой тематики!) – эти демократические, гуманистические идеи – налицо! Что же так покоробило собратьев моих по перу на сайте poezia.ru? Разве есть в тех оригиналах и в моих переводах хоть слово против братства украинского и русского народов?!
Когда-то при Ленине был в ходу – и именно в отношении части коммунистов русской национальности – ходкий термин «великодержавный шовинизм». Думаю, что изрядная доля этого явления есть в тех настроениях русского народа, которые умело использовала путинская верхушка российского руководства для того чтобы развязать конфликт, вернуть России Крымский полуостров, реализовать (как, обнаруживая свою вербальную малограмотность, выразился президент России) «апассионарность» своего народа (он спутал, контаминировал два похожих, однокоренных слова иностранного происхождения: термин историка-романтика Л.Гумилёва «пассионарность» и название знаменитой бетховенской сонаты: «Апассионата»!..)
Коллеги в течение нескольких дней трепали понапрасну моё имя, перемывая мои старые косточки и договорившись даже до того, что я – «жидо-бандеровец! Вот такое gридумали словечко-гибрид…Да ведь сказано, что плод брака мордвина с еврейкой – это «жидовская морда»!
Я уже упомянул, что большую помощь в совершенствовании переводов мне оказал своими конкретными советами и мнениями сам автор, Дмытро Васильевич Павлычко. Кроме того, издатель, мой племянник Женя, подобрал мне очень знающего редактора – украинскую поэтессу Лесю Лысенко, которая подсказала ряд удачных вариантов перевода. Впрочем, не со всеми я был согласен, и это осложняло мне авторское самочувствие: я должен был решить, в каких случаях согласиться с редактором, а в каких настоять на своём…
Вообще же мне трудно вспомнить другой такой момент жизни, когда я за очень короткий период сочинил бы столько стихов… Работа над переводами по существу мало отличается от оригинального творчества и в чём-то даже гораздо сложнее: твой стих должен быть не менее естествен, нежели оригинал, а ведь его сюжет и образная система уже придуманы автором, и ты обязан сотворить нечто не хуже олригинала!
Мне остаётся добавить, что эта работа пришлась на самый трагический период в жизни моей личной и всей моей семьи: именно в эти дни умирала моя дорогая, любимая жена, подруга, мать моего сына, бабушка моих внучек – и умирала, сражённая болезнью беспощадной, обидной, я бы сказал – оскорбительной: болезнью Альцгеймера, постепенно отнявшей у неё память, волю, соображение, весь интеллект, превратившей в страдающее растение…А ведь была умна, талантлива, наделена крепким характером, сильной волей, юмором, любила петь и слушать пение и музыку…
В работе над переводами я искал и находил-не находил забвение от неизбывной тоски и горя, которые на меня обрушились.
Необходимо было искать способ опубликования своей работы. Причём, несмотря на всё растущее влияние электронных средств информации, хотелось найти возможность издать книгу-билингв на бумажном носителе. Издательство в Москве, куда мне порекомендовал обратиться автор оригиналов, уж не помню, как, но от моего предложения прислать рукопись уклонилось. Наконец, одно коммерческое московское издательство ответило положительно, однако запросило с меня, автора переводов, неподъёмную для меня сумму: $ USA 6000 ! Это за двуязычное издание: на украинском и русском. Если же только переводы, то согласно было на оплату в сумме 5000 долларов. Я и на это пойти никак не мог.
Согласие издательства в Харькове, не дающего ни копейки гонорара ни автору, ни мне, но и не потребовавшее оплаты с нас, дало возможность книге увидеть свет. Книга вышла тиражом в 1000 экз.
Хочу хотя бы в нескольких строках подвести итог своей работы обозревателя старейшего в Израиле русскоязычного журнала «22». За все годы (а он начал выходить где-то уже во второй половине 70-х) его возглавляли два главных редактора: сначала Рафаил Нудельман, а с 1994 г. – Александр Воронель. Именно с 1994 г., со 106-го выпуска, и до самого последнего из вышедших – 178-го (2016 г.) я обозревал все номера, кроме № 116-го, да и его пропустил по какой-то случайной причине. Надо отметить, что журнал по своему содержанию довольно серьёзный, и мне приходилось, что называется, «соответствовать», чтобы случайно не оскандалиться. Не мне судить, но скандалов, кажется, не было. Благодаря интересному составу авторов ко мне автоматически пришла «широкая известность в узких кругах», - не скрою, обозревателю, конечно, приятная. Вместе с тем, я познакомился с творчеством ряда интереснейших авторов – таких, как Микки Вульф, Михаил Юдсон, Эдуард Бормашенко, а заочно и с ними самими. К моему большому огорчению, журнал перестал выходить раньше, чем я выбыл из числа пишущих журналистов. Как понимаю, его некому возглавить. Оказалось, работа главного редактора никем не оплачивается. Никому не приходит в голову парадоксальность ситуации: оплачивались услуги машинисток, компьютерных верстальщиков, типографских рабочих, в том числе печатников и переплётчиков… Но вот выбор идейно-философского и нравственного направления журнала, организмция и редактирование материалов, да и написание многих из них, то есть самая высококвалифицированная часть работы по изданию журнала, как молчаливо предполагается (право, не знаю кем!), оплаты недостойна и почему-то выполнялась все годы «за так», говоря на иврите – «хина`м», оставаясь без вознаграждения. По-видимому, всемирно известный своими трудами в экспериментальной физике профессор Воронель соглашался почему-то работать на добровольческой основе. Но других охотников нет, и журнал, увы, умер. Воскресения не исключаю, но и не очень надеюсь.
Теперь попробую описать ещё один эпизод своей литературно-общественной жизни после прекращения деятельности студии «Долина» и моей работы в качестве информатора русскоязычных жителей города (а это, примерно, треть его населения) о работе отдела абсорбции, русской общины и мэрии в целом. Без этой работы я остался не сразу после ухода Ицхака Мирона с поста в 2005 году, а, кажется, несколько позже, когда на посту мэра утвердился («окончательно», как ему казалось, Ави Элькабец (бывший генеральный директор муниципалитета Афулы, сменивший Мирона по рекомендации последнего после его отставки).
Несколько раньше я получил от Шломо Эвен-Шошана из кибуца Сдэ-Нахум, что недалеко от Афулы, под Бейт-Шеаном, трагическое, прощальное, предсмертное письмо:
«27. 7. 2004 г.
Дорогой, милый Феликс!
Бог меня наказал. Вот уже пять-шесть недель я прикован к моей постели и страдаю очень, но не вижу этому конца. Помни меня, и вечно остаюсь твоим другом. Впрочем,.это и всё, что я могу сказать сейчас.
Вечно твой
Шломо!»
В ходе предшествовавших шести лет нашего общения, переписки и личных встреч, которые не я, а сам Шломо назвал дружбой, я чувствовал себя лично обязанным этому замечательному человеку. И когда вскоре (14 сентября 2004 г.) он скончался, я счёл себя должником. Дело в том, что, выполнив, при активном посредничестве и помощи отдела абсорбции муниципалитета Афулы желание Шломо поместить его уникальный литературный «русских архив» в фонд одной из университетских библиотеку страны (коллекция передана отделу редкой книги и рукописей университета Хайфы), я теперь стал добиваться осуществления, по давнему ходатайству самого покойного, присвоения одной из улиц города имени его знаменитого покойного брата – великого лексикографа Авраама Эвен-Шошана (1906 – 1984). Но теперь, после смерти мдадшего из трёх братьев Розенштейн (Эвен-Шошан), я вошёл в мэрию города с предложением: дать афульской улице имя всех трёх братьев Эвен-Шошан: Цви, Авраама и Шломо. Все трое принадлежат к славной когорте халуцим (пионеров-первопроходцев) нового Израиля, все трое имели бесспорные заслуги перед страной и её народом: старший – как один из основоположников и историков профсоюзного движения (он даже был в своё время руководителем Гистадрута – профсоюзного объединения ещё во времена подмандатной Палестины), средний – как учёный-лекстолог (его толковые словари иврита, исследования языка ТАНАХа (Библии) приобрели мировую известность) и, наконец, младший – как основатель одного из кибуцев и многолетний литератор, журналист и переводчик, сделавший достоянием израильтян значительное число произведений русской литературы.
Моё предложение встретило поддержку в муниципалитете – по меньшей мере, словесную, в том числе и со стороны тогдашнего председателя комиссии по городским наименованиям зам. мэра Афулы д-ра Бориса Юдиса. Однако и до сих пор дальше слов дело не пошло. Поначалу, как мне говорили, из-за предпочтений, которые оказывают влиятельные ультрарелигиолзные круги… Но, если это так, то они просто проявляют невежество: так, Авраам был автором «Новой конкорданции языка ТАНАХА», то есть научным исследователем священного языка Писания – это ли не вклад в религиозную историю страны?! А ему в работе оказывал действенную помощь младший брат – также тонкий знаток иврита.
Действующий вице-мэр Афулы (мн оголетний первый зам председателя городского совета) Михаил Баркан в течение многих лет заверял меня в том, что я могу не беспокоиться: улица имени братьев Эвен-Шошан в Афуле будет. Его бы слова да Богу в уши. Однако Афула бурно, как никогда, строится, появляются новые улицы, площади, целые кварталы. А мечта моего покойного друга – увидеть на плане города имя хотя бы одного из братьев – так и остаётся не выполненной.И я вынужден признать своё бессилие перед лиц2ом невежественной израильской бюрократии.
Но это не всё, что связано для меня с именем и делами Шломо и на чём я, как говорят, «зациклился». Значительная его заслуга была в переводе на иврит произведений русских писателей на тему Холокоста и еврейского Сопротивления. Во всём мире (и Израиль не составил исключения) в результате первых, времён ещё продолжавшейся Второй мировой войны, шоковых впечатлений от ужасающего размаха гитлеровского геноцида евреев, сложилась иллюзия, будто евреев нацисты уничтожали буквально как на бойне – животных: без сопротивления со стороны уничтожаемых… В какой-то мере так оно и было: подавляющая часть еврейских жертв состояла из беспомощных толп детей, женщин, стариков и больных - здоровые мужчины и многие женщины сражались на фронтах! Однако переводы с русского и идиша, выполненные Шломо, давали представление ивритскому читателю и об организованном сопротивлении, в том числе с активным участием евреев! Такова, например, сцена заключительного восстания узников Сырецкого концлагеря в Бабьем яре, описанная и в переведённом Шломо Эвен-Шлшаном романе Анатолия Кузнецова (см. об этом в моей статье «Восстание в Бабьем яре. По Ан. Кузнецову и З. Трубакову» http://www.proza.ru/2015/09/11/1813
Но на иврите единственный перевод романа выполнен Ш. Эвен-Шошаном. Он вышел в 1970 году и с тех пор не переиздавался. И я решил поднять вопрос о переиздании этого перевода.
Более того: на арабском эта книга, насколько знаю, вообще не издавалась. Удивительно ли, что в многомиллионном арабском населении планеты практически нет людей, которые хотя бы вчуже, со стороны могли посочувствовать еврейскому народу в постигшей его Катасмтрофе? Они о ней просто не знают!
Готов принять на себя все возможные, пусть даже самые справедливые, упрёки в наивности, романтизме и даже просто в глупости, однако неиспользование в защиту еврейских ценностей языка фактов считаю огромным просчётом и роковой ошибкой еврейского государства и даже всемирного еврейства в борьбе с арабской антиеврейской политикой и всем арабским экстремизмом.
Вот я и решил предложить заодно и издать (может быть, впервые на арабском языке) книгу А. Анатолия (Ан. Кузнецова) «Бабия яр». Готов был даже открыть на своё или любое другое (лишь бы надёжное) имя счёт в банке для сбора средств на это, по-моему, благородное и нужное дело.
В этой своей идее нашёл помощь и действенную поддержку со стороны замечательного русскоязычного поэта – живущего в соседнем Нарат-Илите Бориса Эскина.
Я подготовил текст обращения, и с помощью Бориса удалось собрать 25 подписей израильских писателей в поддержку этой идеи (в том числе даже её поддержал один писатель-араб!). Тем не менее, несмотря на несколько попыток моего обращения по этому вопросу к заместителю мэра Афулы Б. Юдису никакого ответа с его стороны так и не последовало (даже хотя бы и отрицательного!). Вместе с тем, в банке мы с Б. Эскиным выяснили, что ведение счёта потребует от лица, на имя которого он открыт, расходов на ведение счёта. И если даже эти расходы будут из внесённых средств, то ответственность падёт на реальное лицо, на имя которого счёт открыт. Я откровенно этого боюсь – боюсь запутаться в делах, в финансах, т. к. совершенно ничего в этом не смыслю. Не выразил желания взять этот риск на себя и мой уважаемый помощник, в чём я его не виню, но пришлось от всей затеи отказаться.
Кажется, мой самоотчёт, нудность коего сам вижу и признаю, окончен, и мне остаётся лишь поставить точку. Желаю читателям жить и здравствовать.
С искреним уважением к терпеливым читателям, а также ко всем моим и не моим потомкам. Счастливо оставаться!
Феликс Рахлин.
22 июля 2019 года. Афула, Израиль.