Глава 7. Лель
Через неделю Егор рассказал Дуняше свою историю, что скрывается он в тайге от глаза людского.
- Ваш я, Дуня, леспромхозовский. Может, знаешь таких, Савойские мы. В тридцать третьем году начались мои мытарства. Властям отовсюду мерещились враги народа. Кумовьев наших, Миколкиных, из деревни Хахарей в район увозили, как раз в тот день меня матушка отправила по делам к ним. Не понравились мне милиционеры, грубые, наглые. Самогонку пьют, кричат, торопят, чтобы быстрее собирались. Узлы с одеждой и едой с телеги сбрасывают. Потом веревкой связали хозяина. Тут на меня тревога напала, взял я корзину с едой и пошел, крадучись, за ними. Конвойные остановились на полпути по нужде, я затаился, жду. Слышу, милиционеры меж собой разговор ведут:
- Как подойдем к телеге, ты, Саня, мужика веди в лес в одну сторону, а я бабу с детьми по другую сторону дороги поведу. Услышишь выстрелы, решай его по-быстрому.
- Не могу я, Степан Иванович, он же меня хорошо знает, и батьку мово тоже.
- А коли не можешь, не мешай мне, сам справлюсь.
- Ладно, сделаю, как сказал.
Гляжу, Саня что-то задумал, перерезал куму веревку на руках и что-то шепнул на ухо. Тут решил я раскрыться, что слежу за ними. Вдруг слышу, Пелагея истошно кричит в лесу, я к ней рванулся бегом, а поганый милиционер сначала надругаться решил над ней на глазах у деток малолетних. Налетел я на него и давай кулаками месить. В это время и кум с Саней при-бежали. Степан встал и говорит:
- Вяжите его, снасильничать хотел твою женку варнак.
- Не верь, дядя Григорий, убить они вас хотели.
- Ах, ты, паскуда! Власть оговариваешь! Пулю в лоб ему и весь сказ.
- Нельзя, Степан Иванович, самосуд устраивать, повезем в район, там разберутся, - остановил его Саня.
Привязали к телеге меня и двинулись дальше. Саня Кудинов едет верхом на коне. Вижу, дремлет на ходу, отстает от телеги. Старший конвойный милиционер подошел к нему, наставил ружье и говорит:
- Прости, паря, не нужны мне свидетели, - и выстрелил в него в упор.
Я куму кричу:
- Спасайтесь, перебьет всех вас конвойный.
Тут он и в меня выстрелил. Очнулся в тюремной больнице. Стали на допрос таскать, били нещадно, долго держали в тюрьме, свидания ни одного не дали с тятей. Сколько лет прошло, я сбился со счета. Потом в цепи заковали и на рудники пешим этапом увели.
Егор замолчал.
- Спи, мой белокурый Лель, набирайся сил, пора мне домой.
Не знал Егор, что всю вину на него свалил конвойный, перестреляв всех, даже малых детей. Не нужны ему были свидетели. А на другой день привел милицию и показал, что на конвой напали бандиты, всех перебили, а ему удалось сбежать. Жаловался, что избили его, ссылаясь на синяки под глазами и нос, который ему разбил Егор. А Егор выжил на свое горе.
Только как-то не все сходилось в этой истории. Но шел тогда тридцать третий год, накрывая мраком черного мракобесия весь народ. И затаились люди, не обсуждали, не говорили про увезенных на допросы соседей и родственников. Им казалось, что глаза и уши имеют даже деревья в лесу. Сняли тогда с председателей сельсовета Саниного отца, и выслали на принудительные работы. Пострадал и председатель колхоза Антон Алексеевич, который был дальним родственником Савойским. Отстранили его от председателей на год, пока дело разбиралось. Перед войной в конце сорокового года на заседании сельсовета снова избрали его председателем колхоза. В районе согласились с решением сельсовета. До сих пор работает Антон Алексеевич, всю войну прошел, вернулся в конце сорок пятого.
Дуне было в то время лет десять, и она тоже слышала ту жуткую историю, что бандиты напали на конвой, когда те везли семью из Хахарея в район и всех перебили.
Прибежала Дуня домой до рассвета. То ли спала, то ли дремала, а вставать пора. За завтраком собралась вся семья и гости. Колет Кузьма кусок сахара на небольшие кусочки, раздает детям. Смотрит на Дуню, выросла девка, и правда невеста, а он и не заметил когда. Все с сыновьями работает, а единственная дочка матери помогает по хозяйству. Положил Дуне кусочек сахару и говорит:
- Добрую весть привезла Груня. Приглянулась ты, дочка, новому инспектору РайФо, которого направили к нам в сельсовет. Зовут Николай Андреевич Ганчук. Сватов на Успенье к тебе хочет заслать.
Дуня выскочила со стола, рванулась на улицу. Потом вернулась, сунула свой кусочек сахара в карман и выкрикнула со слезами:
- Не пойду за старика! Пусть вдову себе в жены берет!
- А ну, стой! - растерялся отец, не ожидая от дочери такой выходки.
- Не трогай ее, Кузьма. Свыкнется с новостью и согласится. Нездоровится Дуне сегодня. Видишь, лица на ней нет.
Катерине стало жалко дочь, и она добавила:
- Ступай, дочка, в лавку, товару там навезли, выбери себе отрез на платье, и платки мне прикупи.
Да не в лавку пошла Дуня, а в лес к своему Лелю.
- Что загрустила, лесная Фея?
- Я вот гостинца от зайчика тебе принесла, по дороге встретился, - Дуня положила на стол кусочек сахара.
Скоро и чай готов был.
- Садись, чаевничать будем, - по-домашнему позвала она Егора.
Травы делали свое дело, к Егору возвращались силы. Пробился на лице румянец. Дуня достала ножницы, бритву.
- Теперь пора шерсть твою стричь на валенки к зиме, - пошутила она.
- В таком ветхом шалаше зиму не скоротаешь, - грустно сказал Егор, понимая, что на большее он не вправе рассчитывать.
- Ну, рассказывай дальше, Лель, чем закончились твои мытарства, - сказала Дуня.
- Закончились или только начались одному Богу известно. Про то, как держали в тюрьме, говорить жутко, не для девичьих это ушей. Расскажу лучше, как жив остался.
…Гнали группу заключенных на урановые рудники до Одер горы пешим этапом. Были среди заключенных и отъявленные бандиты-уголовники, но репрессированных было больше. Выжить ни у кого не было шансов. Урановая руда медленно убивала в людях жизнь. Охранники были тоже из заключенных. Отработают год-два не более, если останутся в живых, то власти отпускали их домой. Заключенные умирали каждый день, пригоняли другую партию. Их никто не хоронил, просто грузили в тележки и сбрасывали в отработанную руду под гору. А некоторых заключенных не ждали, когда умрет. Видят, не жилец, в отвал его. Среди них и я оказался. Теперь нет у меня ни имени, ни фамилии, одни следы от цепей остались. Дал Бог мне сил выжить, а зачем неведомо. Больше года скитался я по тайге, добирался до родных мест.
Молчание затянулось. Дуня заговорила первой.
- А может оно и к лучшему. Новую жизнь начнешь под новым именем.
- Кто же мне справку даст на новое имя?
- Я тебе уже дала новое имя, Лель. У нас гостит сейчас крестный Сазон Семенович. Он в РайЗо работает. В ноги ему упаду, вымолю, чтобы помог.
- Не надо рисковать, кабы хуже не вышло.
- Попытка - не пытка, - Дуня засобиралась домой.
Сомнения тревожили девушку. Вдруг крестный не поймет ее? Егорушке грозит опасность. Вечером все-таки нашла момент, когда крестный остался один. Девушка спросила его:
- Крестный, а ты помнишь про тридцать третий год?
- Его лучше не вспоминать, Дунюшка. А почему ты о нем спрашиваешь?
- Помнишь из Хахарея всю семью убили, когда их в район везли.
- Было такое дело.
- Крестный, миленький, я сейчас тебе расскажу свой секрет, только обещай, если не сможешь помочь, то не навреди хоть.
- Да что случилось, Дуняша?
Дуня рассказала крестному всю историю о Егоре.
- Помню я это дело. Мутное оно какое-то было. Не складывалось что-то в обвинении. Не могли мы тогда понять, как Егор Савойский в банде мог оказаться. Парню всего семнадцать лет было на ту пору. Слухи были, что не виноват он, да никто разбираться не стал, боялись.
- Крестный, ему справка нужна на новое имя.
- Справку ему я могу сделать, да это же преступление, крестница. Я теперь должен сообщить в органы о нем.
- Крестный, миленький, не сообщай никуда. Не слышал ты от меня ничего.
- А почему ты так печешься о нем? Кто он тебе? Брат, отец, жених?
Дуня залилась румянцем, как маков цвет. «Будь, что будет, признаюсь», - думала она.
- Люб он мне, полюбила я его, пока выхаживала. Жизни не будет без него, сбегу с ним. Будем прятаться от людей, столько, сколько Бог нас хранить будет.
- Ну, не плачь, не плачь. Подумать мне хорошенько надо. Не убегайте только никуда. Обещаешь?
- Обещай и ты, крестный, что не сдашь Егора властям.
Через неделю Сазон Семенович привез справку, а одежду справил для Егора на городской лад. Забрал Егора с хутора и представил как родственника фронтового товарища. Опасаясь женских разговоров, Сазон решил Груне пока ничего не рассказывать про Егора. Уговорил Катерину, чтобы отложили знакомство с женихом.
- Катя, хорошую крестницу вырастили вы, не выдавайте замуж против воли. Молодежь сейчас другая растет, хочет сама свою судьбу делать.
- А что Кузьма скажет? Разве можно противиться отцовской воле?
- Обещаю тебе, что сам подберу ей жениха, а сам думал, - «Что же это я творю, на что обрекаю крестницу свою!».
- Не пойму, Сазон, куды ты клонишь? Иль на примете кто есть?
- Есть, есть. Леля на твоем покосе видел.
- Ой, - вскрикнула Катерина, - откуль знаешь, что выкосила я надел до разрешения? Что же теперь будет?
- Если не узнает никто, то обойдется. Не стану я донос на Кузьму писать, но чтоб было это в последний раз, - строго сказал Сазон.
Все сложилось удачно, как хотела Дуняша, да не выпало ей счастье быть с любимым. Была у них с Егором любовь горячая, да только не успела она стать мужней женой. Узнал кто-то из леспромхозовских Егора и донес властям. Увезли ее златокурого Леля прямо со свадьбы, и сгинул он без вести.
Ни на кого больше не взглянула Дуня. А потом эта война проклятая началась, ни мужей, ни хлопцев не щадила, шли похоронки в деревню одна за другой. Работала Дуня всю войну за троих, надорвала спину, теперь моет вот полы. Знает, что зовут ее Дуня Нерушиная. Знает и не обижается на сельчан. Сны видит часто, что зовет ее Егорушка к себе, тянет руки из-под горы каменной. Бегала к бабке Рубанихе, гадала. А та говорит, мол, не вижу его нигде: ни среди живых, ни среди мертвых. Знаю одно, встретитесь вы, а на каком свете, одному Богу известно.
Отца Дуниного, Кузьму Семеновича, и крестного, Сазона Семеновича, расстреляли в областном управлении НКВД, как врагов народа…
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2017/11/29/338