В предыдущей главе:
Маленький отряд пробирается в Театр страха. Волей случая принцесса знакомится с одним из его посетителей и узнаёт, что один из видов развлечения в нём - кровавые, изощрённые пытки. Посетитель узнаёт истинную сущность Тиссарии и обманув, запирает её в камере. В ней заключён легендарный зверолюд. Принцесса узнаёт, что существа эти понимают и говорят на человеческом языке. Последний зверолюд здесь - Ба-Чи, провидица, передающая девушке странное пророчество. Выбравшись из темницы, Тиссария вновь встречает страшного посетителя, но совсем не случайно. Он называется Королём-Без-Имени, устроителем Театра страха.
Тиссария, охнув, подалась вперёд, но обессилев мгновенно, слепо искала рукой опору. А ей-то представлялось, что пресловутый король – надёжа угнетённых, чья вера в него завидна власть имущих – человек благородный, сильный, пришедший со страниц сказок. Но как убедилась она за небольшой срок: в этом мире много фальши.
– Так даруйте нам королевскую милость, – оправившись от удивления, но сохранив язву в голосе, воскликнула принцесса. – Пощадите моего дядю Морана Колуна, дайте ему волю. Иначе вера ваша в судьбу никуда не годится. Я пойду на всё, чтобы его освободить.
– Отнюдь, – мягко, а от того ещё более гаже, возразил Король-Без-Имени, – его судьба – в яме. Ведь неизвестно ещё кто одержит верх. Его сторона – и он свободен.
– Мерзавец! – задыхалась от гнева Тиссария. – Он – старик, а Ба-Чи – всё ещё могучий зверь. Её учили доброму, но она не может противится натуре. Её учитель не боялся…
Она запнулась, вытаращившись на мэтра. Догадка поразила её много больше того, что перед ней – Король-Без-Имени.
– Учитель не испытывающий страха – это вы! Но зачем?
– Зверолюд всё-таки – люд, – спокойно ответил король, но в его хладнокровии над принцессой потешался некто иной. Было в этом что-то дьявольское, и стоящий перед ней мэтр оправдывал своё прозвище. – И для неё существует театр, называемый жизнью. Ба-Чи, как все ей подобные, оказались смышлёными существами. Вы понимаете, какие тайны они могут нам раскрыть? Ба-Чи поведала мне о Чернолесье, о том как отличить живое дерево от обычного и чёрная кровь в них – поразительный эликсир.
– Нет, нет. – Тиссария качала головой, стараясь унять бурю чувств. – Она сказала, что учитель её умер.
– Бедная Ба-Чи. Они, зверолюды, живут раза в два больше человека, но и старость берёт своё. Ба-Чи почти ослепла и слаба нюхом и слухом. Ничего не стоило прикинуться мёртвым, а затем уйти. Для неё я мёртв. Куда же вы, дитя моё?
В словах короля появился проблеск чувств. Но не более чем проблеск; он – сумасшедший. Тиссария шагнула в сумрак коридора, подавила желание спросить дорогу и вынула из лона факел.
– Ваше войско теперь следует за Таланом Выскочкой, – негромко вещал король, оставшись в кромешной тьме. – Он ведёт их в пучину, как крысолов вереницу детишек скупых родителей.
Тиссария побежала, едва разбирая дорогу. В голове вновь путались мысли, и лишь одна затмевала их, заставляя подрагивать жилку на виске и всю её обращать в струнку – Талан, не зная опасности, ведёт отряд в ямы, а там уже поджидают люди Короля-Без-Имени. Тиссария уже не таилась, не пыталась вызнать нужное тишком. Едва попался на глаза слуга – старик в поношенной ливрее, – она не шутя схватила его за грудки и приказала вести её в то место, где они начали путь в злополучный Театр страха.
В зале прибавили свечей, неведомо откуда нанесли кресел; гости, кутаясь в тёплые плащи, негромко переговаривались, томно, сыто улыбались – их тайные желания удовлетворены.
На глаза сразу попалась томящаяся от беспокойства, вышагивающая дробным шажком гибкая девичья фигурка. В отличие от иных гостей она кутала так усердно, что привлекала ненужное дыхание. Спасало её возможно, то что любопытные персоны после утех предпочитали лениво наблюдать, нежели действовать, но кликни они верных слуг и девушку мгновенно бы разоблачили; едва ли кто-то поверит, что арбалет нужен в подземельях, а сама она – вовсе не походит на подручного.
Упреждая ненужное внимание, Тиссария скоро подошла к горемычной телохранительнице. Сама она в камзоле вымаранном копотью, факелом в одной руке и ножнах, топорщившихся в полах плаща, – в другой, вызывала не меньшие пронзительные взгляды. Но ни один из бдительных слуг не поднял тревогу и гости вернулись к обсуждению вечера.
– Ах… мэтр, – спохватившись, шепнула девушка, рябая с кривыми выпирающими из-под верхней губы зубками, но черноокая с колючими глазами. – Наш друг повёл остальных к ямам, а меня послали ждать вас. Идёмте.
Обе они довольно бесцеремонно, едва не работая локтями, разлучили нескольких хохочущих, захмелевших гостей, вышедших вон с кровавых или плотских потех. Обе они петляли коридорами, сначала отделанными розовым мрамором, затем тёсаным камнем и наконец выбрались в узкую, с высоким потолком, галерею. Тиссария подняла факел повыше и над сырными сгибками сталагмитов заплясал красный петух, и главное – становилось теплее.
Естественный коридор круглился и вновь уходил вглубь. Тиссария наконец сообразила, что всё больше отдаляется от камер заключённых и едва ли их будут волочь так далеко в ямы. Она остановила девушку и попыталась объяснить свои подозрения.
– Я не знаю, – простодушно ответила та. – Майтра Ирин велела идти нам этим ходом.
Принцесса понимала, что медлить нельзя, но прислонилась к холодному бугристому камню. Факел скользил в руках от выделений сгоревшего масла и не давал сосредоточиться. Из раздумий её вывел хвалебный вопль, прокатившийся по каменным копьям, и сложился в ухе в отдельные слова: бойцы, яма, почтенная публика. Кричали сверху, там, где по соображениям Тиссарии находилась темница. Принцесса вопросительно поглядела на девушку, но та и бровью не повела, терпеливо дожидаясь благородной сударыни.
– Далеко ещё? – нетерпеливо осведомилась Тиссария, но спутница лишь покачала головой – она не знала. Потому принцесса заговорила скороговоркой: – Скажи Ирин вернуться назад, я всё отменила, пусть идут наверх как бы их не уговаривал Талан Выскочка, там – ловушка, это – приказ.
Выпалив единым духом, она ещё потопталась на месте, не решаясь оставить товарку в кромешной темноте, но та, хоть и простушка, но мгновенно разрешила заминку: выудила из-за пазухи огарок свечи и запалила фитиль от пламени. Тиссария крикнула что-то глупое, ободряющее и торопливо подалась наверх.
И в то же время её тянуло назад: слова Короля-Без-Имени в новых обстоятельствах раскрывали перед ней возможное вероломство Талана. Но о какой пучине шла речь и по какой причине главарь Братства ведёт вооружённый отряд в подземные дебри? Она задавала себе вопросы без ответов, иначе ей бы пришлось оправдывать метания от одной прихоти к другой; назрел вопрос: как она хотела вызволить человека из неволи, не имея решительно никакого плана или опоры. Наёмники шли за ней лишь по слову простака Дугана Забей-Клина, детей охотников влекла лишь месть за родителей, желание сделать нечто от бессильной злости. Ирин Полнорог жаждала приключений, а Талан Выскочка, хоть и был дальновиден, но подвизавшись помочь, оставался себе на уме.
Тиссария наконец выбралась в опостылевший зал; в нём оставалось лишь несколько человек да прибавилось огня. Люди посасывали трубочки и курения сбивали дыхание горчащей сладостью. Их обходил пожилой слуга и почтительно кланялся. Не забыл он и Тиссарию, осведомившись:
– Не желает ли мэтр потешить себя бойцовскими ямами. Сегодня замечательное сражение со зверолюдом. О, это страшные твари и не увидеть их – значит не увидеть край Чернолесья.
– Конечно! – нетерпеливо воскликнула Тиссария.
Пылкость ответа не нужно было ни скрывать, ни играть – краснобай того и добивался. А надежды принцессы шли прахом, и только одно спасение она могла даровать дядюшке, если ещё не поздно, – Ба-Чи слаба чувствами: зрением, слухом и нюхом.
Бойцовых ям в подземелье оказалось всего три. Две выдолблены в камне и покрыты тёсом так, что для бойцов оставался цирк в полдюжины шагов, одна – естественная впадина, увеличенная в высоту бутовым камнем и укрытая решёткой. Когда Тиссарию привели в зал для гостей в одном из цирков очевидно оканчивался бой: одни бушевали от восторга, другие – ругались и имели вид людей хитро обманутых; в самой яме с нездоровым мясницким хеканьем выбивали глухие удары. Тиссария лишь глянула через тёс и, сморщившись, отступила. В медном отсвете факелов сухой, жилистый малый работал молотом на длинной рукояти, в щепы разбивая деревянный щит павшего навзничь бойца. Последний наверняка был тяжело ранен и сил его оставалось, чтобы прикрыть тело измочаленным заслоном. Тиссария отвернулась – и вовремя: отчаянный, полный тоски, крик раздался после чавкающего удара молотом.
– Добей его! – гневным высоким голосом понукали его. – Это невозможно смотреть.
Миловидная, с русыми локонами, выбившимися из-под капюшона, девушка, поддерживаемая слугой, возмущённо грозила победителю. Тиссария было с благодарностью вгляделась в лицо майтры, но тут же пожалела о признательности, что невольно делало её соучастницей убийства.
– Право, это невозможно терпеть – безыскусная борьба. Местный содержатель ям ни во что не ставит игры. Нет ни мастерства, ни изящества. А этот, поглядите, бьёт как кузнец молотом по наковальне. Чего рот разинул, проломи ему голову, уродец!
В яме завозились, невнятно пробормотали о пощаде, но голос утонул в нескольких сочных, от которых ком подкатывал к горлу, ударов – всё кончено.
– Ну наконец-то, – лицо девушки просветлело, словно во время представления на сцене злодей был повержен. Собственно, это и был театр – Театр страха. – Стоило ли ехать из Риважа, чтобы глядеть на непотребство. А теперь, верно, выпустят зверолюда.
Слуга подтвердил слова кивком головы и повёл её, косолапо, неловко ковыляющую, к скамьям почти полностью занятых богачами в предвкушении главного боя вечера.
В отличие от иных ям, куда бойцов спускали и поднимали на верёвках, присыпав кровавый полой песком, во впадине имелись широкие решётчатые ворота, и освещение было много лучше – жаровня посередине и с дюжину несъёмных факелов.
Была у принцессы бредовая мысль, что никакого боя не будет. Небольшая сутолока и сообщат, что узник бежал и виной тому вооружённый отряд. Но Талана здесь не было и в помине; он отчего-то увёл людей в пещеры. Она от души надеялась, что Ирин послушалась сообщения своей товарки и ждёт её в зале.
По скамьям мэтров прокатились приветственные крики и здравицы; по общий гвалт в ложе появился устроитель боёв – Король-Без-Имени, палач и провидец. Сейчас же по рядам прошлись служители, зазывая делать ставки. Волей-неволей Тиссарии пришлось занимать свободное место рядом с ложей, не очень удобное, так как арену она видела не целиком. Она постаралась прошмыгнуть никем не замеченной, но налетела на одного из служителей.
– Ставки, мэтр, – выпалил кривой малый.
Пришлось лезть в худой кошелёк и выудить всё до последнего медяка, но и того казалось мало для знатного человека. Но служитель не успел пересчитать деньги, в изумлении уставившись на девушку.
– Мэтр, вы ставите на горца?! Право, не стоит этого делать.
Однако он скосил глаза, подсчитывая монеты.
– Мэтр, ваш кошелёк, – благодушно произнёс подскочивший человек в суконном плаще и, не дав принцессе открыть рта, высыпал перед служителем горсть тяжёлых золотых гельдеров и был таков.
Оба – и служитель, и Тиссария – оторопело огляделись. Первым опомнился кривой малый, вложив солидное состояние в шкатулку и кланяясь, отошёл. Тиссария непонимающе огляделась в поисках благодетеля или шутника, и засосало под ложечкой – с ложа на неё равнодушно косился Король-Без-Имени, затем коротко кивнул. Служители сообщили общую сумму ставок, и по рядам прошёл оживлённый шепоток: «Какой-то болван поставил на человека?».
Но заревели рожки, загремели цепи невидимых для принцессы ворот, заорали гости. С противоположного помоста скинули человека, он тяжело поднялся. Вслед ему кинули добротный колун, не такой как у горцев, но и не хуже – широкое лезвие и клевец на обухе. Но Моран Колун не торопился подхватить оружие, он производил впечатление сломленного мученика. А между тем по каменным коридорам прокатилось глухое страшное рычание.
Но заревели рожки, загремели цепи ворот, заорали гости. С противоположного помоста, от невидимой глазу двери, скинули человека, – он тяжело поднялся. Вслед ему кинули добротный колун, не такой как у горцев, но и не хуже – узкое лезвие и клевец на обухе. Но Моран Колун не торопился поднять оружие, он производил впечатление сломленного мученика. А между тем по каменным коридорам прокатилось глухое страшное рычание. Ему вторил ор зрителей, так что в первое мгновение Тиссария стояла, прикрыв уши, и с горечью всматривалась в старика. На горца нашли кожаный доспех или стёганку без вшитых железных пластин, зато оставили части доспехов – наплечья, нагрудник и наручи, да кожаную юбку для верховой езды. Горцы сражались в кирасах или железном сукне, чего местные бронники или сам устроитель боя не знали, но зрителям обещали горца и они его получили.
Моран Колун не походил на древних воителей, победивших зверолюдов, но и ужаса, какой обычно заметен, не испытывал; его вид лишён вызова или рассчитанных движений. Это был опустившийся человек, нищий духом, тянувший лямку, как безмолвное животное. Зрители такой покорности судьбе не поддержали: недовольно улюлюкали. И по крикам, восторга и ужаса, можно было понять, что зверь появился на арене. Затем все смолкли – что дальше?
– Моран Колун! – закричала во всю мощь голоса Тиссария. – Оно слепое, глухое и плохо чует. Слышишь меня, горец?!
Принцесса задохнулась, обдумывая как подбодрить бывшего гарда, – родным словом или боевым кличем горной гвардии. Но Моран, заслышав её голос, встрепенулся; лицо его исказила гримаса и отчаяния, и гнева. Он подхватил колун, запрыгнул, – что невероятно для его тучности – на скат и что есть силы ударил по решётке. Железные стержни пошли ходуном, пыль поднялась столбом из пазов, да попадали от неожиданности некоторые гости. Среди рядов появились стражники с пиками. Но горец, испытав на решётке лучший из ударов, понял тщетность усилий; теперь ему не всё равно, теперь его видит та, в которую он влюблён. Поняла это и Тиссария, внутренне похолодев, но не отведя полного слезами взгляда от старика.
И Моран Колун преобразился: сорвал наплечья, проверил штырями пальцев крепость топорища, поморщился, перехватил колун так, чтобы действовать клевцом. Но и Ба-Чи времени не теряла, приблизившись к человеку на расстояние прыжка. На глаз, запрыгнуть ей на скат неудобно, не хватит места покрыть жертву весом тела. Ба-Чи зарычала так грозно, что любого наверняка взяла бы оторопь, но горец не шелохнулся. Зверолюд, встав на задние лапы, пару раз взрезала пустоту лапами и становилось очевидно, что делает она это вслепую. Наконец Ба-Чи решилась на прыжок, но Морану хватило скорости посечь плечо клевцом и отпрыгнуть. Зрители взревели от восторга, и похоже ни один из них не желает гибели человека. Впрочем Тиссария быстро разобралась в чаяниях гостей – им нужна была кровь, неважно кого, лишь бы зрелище доставило удовольствие.
Моран Колун подскочил ближе к жаровне, зная почти наверняка, что зверолюд не прыгнет сквозь огонь. Но ошибся. Ба-Чи, подпалив шкуру, перемахнула пламя, но вновь промахнулась. Подвывая, она облизывая лапы и сторожась горящих факелов, начала подбираться к человеку. Моран Колун попробовал несколько лёгких выпадов клевцом, проверяя расстояние удара, но потуги горца нисколько не остановили зверя. Бывший град приблизился к жаровне – своему единственному заслону. Один точный удар лапой или прыжок грузного тела – верная гибель человека. Моран собрал в тесло горящих угольев и швырнул в морду зверя – та лишь фыркнула, помотав башкой. То ли притуплённые инстинкты её, то ли годы истязаний – Ба-Чи, несмотря на отступление горца, опасно приблизилась к человеку. Он попытался заколоть её, но зверолюд заработала лапами, и на руке Морана вздулся алый пузырь. Кровь капала сгустками, взревели зрители и в оре этом утонул отчаянный девичий крик.
Тиссария почувствовала, что камень ушёл под ногами, глаза залили жидкой чернотой, но её подхватили и прижали к себе крепкие руки. Очнулась она от резкого аромата жимолости – нюхательного порошка – и тут же зажмурилась: над ней склонился изогнутый клювом нос и пронзительные чёрные глаза. Живо припомнилась крестовина, распластанная мученица и чужая, почти осязаемая боль, вкупе заставили её не хуже зверолюда замахать руками, а собравшись с мыслями, ещё и запустить обкусанные ногти в ненавистное лицо.
– Прекрати это, девчонка, – грубо и хладнокровно потребовал Король-Без-Имени и с участием слуг, спеленавших Тиссарию, втащил девушку в ложу.
Сообразив, что сейчас на честь её покусятся, она было закричала, но вопль прервала крепкая плюха. Принцессу отбросили на подушки, но устроитель бойцовых ям лишь облокотился на перила, вернувшись к зрелищу, захватившее его внимание много больше, нежели прелести юной девы.
– Мальчик, что падает без чувств, привлечёт интересантов к вашей особе, – произнёс он в назидание, обернувшись на мгновение к Тиссарии, но не заметив и тени благодарности принцессы, с досадой заметил: – Может быть, молодой человек желает узнать судьбу вашего…
Многословие не было в чести юной принцессы как и приличия – она, едва не отпихнув нежеланного благодетеля, с замиранием сердца всмотрелась в яму.
Старый горец, казалось, сделал невозможное – раненный, он противостоял сильному зверю, могущему по сказкам убить его взмахом лапы. Ба-Чи, встав в раскоряку, прислонилась к стене ямы, её покачивало. Моран Колун, напротив, держался молодцом: перехватив топорище, он выжидал нападения близ жаровни. Руки его в багряной коросте, но не кровоточат. Сообразив, девушка охнула: горец, отбившись от зверолюда, прижёг раны горящей головнёй. Более того, желая то ли раззадорить зверя, то ли завершить бой, пока есть силы, он вновь пошуровал в углях теслом, и зверь, почуяв слабину внимания, ринулся мгновенно, как это могут лишь животные, на человека. Едва ли у старика оставалось время размахнуться для удара или, изловчившись, отскочить в сторону, поэтому он встретил Ба-Чи клевцом, изо всех сил подняв вверх топорище. Не зря он клял оружие – дерево треснуло сухим щелчком и зверолюд, утробно взревев, покрыл горца всей тушей. Зрители, ахнув, повскакивали с мест и общим рвением едва не погнули решётку. В напряжённой тишине даже тяжёлое дыхание купчин оглушало; Тиссарию же валил с ног громовой стук сердца, трепещущего с силой взбешённой птицы.
Зверь не двигал лапами, подгребая человека под себя, не работал массивной челюстью, но и неподвижность его казалась обманом. Наконец, туша вздрогнула, тяжёло крякнули и с превеликим трудом из-под зверя выбрался горец. Он был измождён или ранен настолько, что освободившись от ноши, пал близ жаровни и пламя лизало его тело так, что затлела стёганка.
– Да помогите ему! – осипшим голосом взмолилась Тиссария, едва ли помня о ложном обличии.
Но гости бойцовых ям неистовствовали: на их глазах человек одержал вверх над страшным зверолюдом. Среди общего ликования выкрикивали и проклятия, и требования продолжить бой. Но Король-Без-Имени кивнул своим людям и вскоре те появились в яме, по-хозяйски разложили бунты верёвок, плеснули водой на старика. Дядюшка зашевелился. Всё же как ни была рада принцесса, но её не покидали сомнения, что происходящее – часть представления. Понаслышке, зато от могучего воителя, деда, она знала, что зверолюда не так-то просто убить и даже будучи смертельно раненными, они продолжают схватку. Казалось, что вот-вот Ба-Чи, взревев, кинется на людей и в ярости сокрушит всех и вся и прикончит бывшего гарда. Но мало того, сам Король-Без-Имени, незаметно улизнув из ложи через один из ходов, оказался в яме. Кто храбрее или пьянее, выспросив слуг, спустились следом за ним. Среди них Тиссария и косолапая, кровожадная майтра, ругающая на чём свет своего стоит дряхлого дядьку.
В яме, несмотря на жаровню и пожарные факелы, не тепло, но душно, а от гладкого камня под ногами веет стынью. И хотя принцесса в своих злоключениях побывала в камере Ба-Чи, звериная вонь и тяжёлый запах крови валил с ног; припомнился алый полой в вырезанной деревне на пути в Весёлый Пляс – девушку замутило. Но прибывшие вслед ей гости, толкаясь, осторожно то приближались к зверю, то теснились прочь, ближе к закованным в броню дюжим стражникам. Тиссарию занесло в толчею, но принцесса единожды склонилась к лежащему воину. Неважно сейчас, что он наговорил в темнице, раскрыл потаённую и гнусную страсть, ныне в почёте иное – она сделала невозможное: правдами и неправдами пробралась в подземелье и обязательно выберется с ним вон из проклятого места.
– Слово – свято! – громогласно объявил хозяин ям. – Победитель обретает волю, независимо от тяжести преступления! Человек этот свободен.
Последнюю фразу он произнёс вполголоса, и относилась она, скорее всего, к Тиссарии. Краткую речь важного мэтра прервал насмешливый скрипучий голос сверху:
– Эта зверина околела от старости. У неё выпадали когти и клыки. Сплошной обман!
Король-Без-Имени сделал неуловимый жест, иначе как объяснить, что ближайшие стражники бросились к наглецу и вскоре он, в тисках могучих рук, извивался перед хозяином ям.
– Прочь от меня, ублюдки. Вы не смеете, я особа, приближённая к королю Мирну Великолепному!
Это был жёлчный человек, высохший настолько, что коже казалось угрожали любые движения костей и хрящей. Одежда пусть и богатая, но на опытный глаз принцессы, самой часто штопающей наряды, неумело ушитая под нескладную фигуру её обладателя. Глаза чуть навыкате говорили о кипучей, неуёмной и в то же время неприятной, склочной натуре. Его подвели ближе к неподвижной туше Ба-Чи, и ругань сошла на визг. Это и вдобавок удар одного из стражников остриём короткой пики, пробудили раненного зверолюда. Она лишь пошевелилась, и гостей как ветром сдуло, стражники заслонили хозяина ям, выставив пики. «Особа, приближённая к королю», слепо взвилась к прутьям навесной решётки и, обрывая дорогое платье, с невероятным усилием, но выбралась наружу. Появившись перед зрителями в непотребном виде – оборванным и испачкавшимся, – вид имел настолько жалкий, что общий хохот был даже сочувственный. Большинство так и не поняли причину паники, и зверолюд более не привлекал их.
Принцессу никто и не вздумал спасать и оттаскивать под заслон брони и пик. Сама она заслонила впавшего в немочь дядюшку и с вызовом всмотрелась в морду зверя. Будучи ближе всех к Ба-Чи она явственно расслышала исчезающий на её чёрный губах шёпот:
– Ты со зверочеловеком. Великан среди войны, он должен жить. Его не вижу дальше.
И затихла.
Прошло немало времени, пока зашевелились бронированные стражники и, лишь удостоверившись в неподвижности зверя, тишком принялись пеленать его верёвками. Тиссария успела привести в чувство старика, прикладывая мокрую тряпку к косматой голове. И воду, и ткань услужливо принесли слуги: всё-таки, Моран Колун – свободный человек. Но ему помогли встать лишь, когда стражники утащили прочь мёртвую Ба-Чи.
У стенки ложи горец отмахнулся от помощи, хотя грубость эта далась ему с превеликим трудом. К хозяину ям с поклоном подошёл расторопный слуга, передал кусок выделанной кожи; в ней в перемычки вставлены ножи самых причудливых форм и с рукоятками изящной резьбы.
– Каждый свободный человек в городе, – бесцветно произнес Король-Без-Имени, – имеет за поясом нож. Это – символ свободы до города Буяна. Выбирай.
Звучало более чем издевательски. Горца заточили в тюрьму по пустяковому делу, заставили биться со зверолюдом и чудом Моран остался жив, – а сейчас вот так просто: выбирай. Тиссарии не удалось схватиться за эфес – все силы отдала, чтобы поддерживать дядюшку. Но Моран Колун задержал взгляд на клинках и, подняв здоровую руку, указал на один из ножей. Это был простенький кинжал на костяной рукояти – ничего особенного. Но мэтр восхищённо цокнул языком, и это было одно из немногих чувств, которые он проявил.
– Его отдадут вам на выходе… – продолжил мэтр, но речь его прервал некстати подбежавший стражник, после его шепотка, Король, казалось, преобразился – ноздри хищно раздулись, задрожала невидимая до того жилка, – но лишь на мгновение и он покойно добавил: – Ваша маленькая армия наделала шума.
Несмотря на уверения принцессы: лишь взглянуть в чём сыр-бор, Моран Колун, как бы ни был истощён, отказался оставить девушку. Не отогнал прочь и слуг, когда те сообразили ему кусок вяленого мяса и корчагу разбавленного вина. Пока петляли коридорами, горец умял нехитрую снедь.
– Это не наши, хозяин, – дорогой отрывисто причитывал седеющий, но ещё крепкий, стражник с лицом простака. – Беда-беда, кто-то из гостей. И у них наколка на груди. Это – зверопоклонники. И у них клинки. Ох, беда-беда, недоглядели.
Король-Без-Имени велел ему замолчать, когда путь их завершился на небольшом пятачке, напоминавшем расщелину, но не коридор из тёсаного камня. На треногу поставили пожарный и несколько факелов поплоше, стало много светлее.
По-видимому, здесь прошла небольшая, но кровавая схватка: на сером известняке чёрные, россыпью, подтёки, сломанный арбалет, у двух мертвецов в груди ёршики болтов, двое других лежат в неестественных позах. Все одеты в холстинные плащи, в каких ходят селяне, но на ногах добротные, дорогие яловые и юфтевые сапоги. Словоохотливый стражник одёрнул одежду на одном из мертвецов, – женщина! – указал на причудливую татуировку.
– Морской дьявол, – объявил мэтр, вольно-невольно заставив остальных схватиться за обереги.
Тиссария, как ни устала, изо всех сил сжала звезду мага Дюрана Тану – спаси, Всемогущий Отец. Вомурты, живые мертвецы, не рождённые – этого ещё не хватало. Она помнила, ещё покойная Ежиха рассказывала о странных уродливых людях, выходящих из моря. Местные жители часто видят в густом осеннем тумане процессии блуждающих огней. Нет-нет, да поминают, что после такой ночи девка брюхатит, так не от человека; потому осень – худая пора для свадеб и добрых дел. А ещё этот поход – о-хо-хо!
В старых, покрытых толстым слоем грязи, портах или в прибрежных, сбитых в кучу, рыбацких трущобах, и по сей день бытуют страшные сказки.
«У почтенных родителей из славного, старого рода, занемогла дочь. Лучшие городские лекари разводили руками. Бедняжка в бреду созналась, что с подругами на спор гуляла в древнем городе. А от товарки к товарке, что ворон, порскал дурной шепоток: на теле, мол, рыбья чешуя пробивается; говорили, что мучает её злой морской дух. Пять по пять молитв на дню отстаивали родители бедной девушки в Храме Сынов, но хворь, увы, силилась.
Однажды к безутешным родителям явился благообразный юноша с глазами старца, назвавшись учеником славнейшего лекаря Черноградья и обещая излечить девушку. Лечебное снадобье и притирания облегчили страдания, но чудесный лекарь, нахмурившись, сообщил, что необходимо водить девушку в древнее святилище по ночам и гнать из неё злого духа. Делать нечего, почтенные родители согласились. Через несколько дней болезнь девушки отступила, и радости в семье не было края. Отец семейства посулил лекарю золота, но тот покачал не по годам седой головой и повёл девушку на святилище в последний раз. Родители решили встретить их с рассветом и ожидали в древнем городе, на месте которого растёт Риваж.
Приблизившись к святилищу, они услыхали тонкое, нежное пение и мелодичный свист. Изумлённые, они подошли к забытому алтарю, и ужас помутил их разум. Ещё до этой ночи дочь их радовала чистой кожей, ныне срывала её с себя, оставшись в сверкающей чешуе. Над ней возвышался давешний юноша, но глаза его выцвели и впали глубоко, волосы мертвеца струились по змеиному рыхлому телу, вместо рук его шевелились черви, вместо ног – рыбьи хвосты. Уродец снял с себя маску благообразного юноши и, обратив к перепуганным родителям истинное лицо дьявола, изрёк:
– Я излечил вашу дочь. Отринув от себя человеческое, она обрела истинное существо.
Сказав так, он подхватил девушку за руку и скользнул с ней вниз старого колодца. Поседевшие от ужаса муж и жена просили убежища в Храме Сынов, вскоре занемогли и умерли. А жители окрест по сей день наставляют детей своих не искать шалостей в древнем городе ужаса».
Такие сказки хорошо баять в тёплой комнатке, с подружками и знать, что всё это – сладкая жуть, не более. В подземельях, где пролилась кровь, возбуждение уступило место дрожи страха. Но отчего думают, что виновны в том новые друзья принцессы, или то хитрый ход Короля-Без-Имени? Или их погубил Талан, как уже было сказано?
– Ваше Величество, – стуча зубами, обратилась Тиссария к хищнику, – у вас не сражаются в ямах дети из Вшивого Братства? Талан Выскочка хотел вызволить их и я прошу… прошу…
– Дети? – поморщившись, задумался самую малость Король-Без-Имени, пожал плечами и отрезал: – В ямах вшивцы и бродяжки не бьются, они в работных домах, а если миловидны, то коротают дни у сластолюбцев, вроде моей дочери. Ни один из этих паршивцев не сможет управиться с добрым клинком. А что до вашего Талана Выскочки, то человек этот с сердцем змеи: холодный и хитрый. Я уже сказал, что он ведёт их в пучину.
– И вы знаете, где они! – в сердцах воскликнула Тиссария. – Знаете, что с ними будет или уже случилось. Вы же видите.
Король-Без-Имени промолчал, безучастно глядя перед собой, коротко вздохнул и, развернувшись, зашагал прочь. На ходу с досадой проговорил:
– Вы решили свою судьбу, вы мне неинтересны. Но вы сами решаете свою судьбу, сами.
Тиссария беспомощно всплеснула руками, оглядела ход в глубь подземелий, где наверняка сгинули её товарищи, в отчаянии всмотрелась в спину ненавистного, но могущественного человека, обернулась к изможденному горцу, разглядывающего чёрную корку раны и, несмотря на волю, баюкая повреждённую руку. Всхлипнув, подхватила один из оставленных факелов. Моран Колун, склонив отяжелевшую голову, слабым голосом потребовал объяснений. Девушка сбивчиво поведала о злоключениях, утаив историю Ба-Чи, и между делом понукала идти горца за собой.
– Он прав, – Моран Колун положил тяжёлую лапищу на плечо принцессы. – Мы сами решаем судьбу. Кто вам те, кого увёл за собой вшивец? Идти на их поиски – безумие. Они не ваши подданные. Поверьте своему дядьке.
Тиссария и сама понимала, что в её отряде люди бедовые и сами управятся. Но принцесса призвала их, разделила с ними горе и оружие и стояла во главе – не это ли удел королей, правителей. И как верить человеку, сделавшему страшное признание, томясь за решёткой. Припомнилась история с колдовской куклой, домыслы Эдара Клыка – и недавняя жалость к старику обернулось жалом сомнений.
Держа факел перед собой в вытянутой руке, она, сжавшись в струнку, шагнула в зев подземелий. Желала идти скоро, чтобы здравая мысль – выбраться наверх – не мучила голову. Но едва не навернувшись о гладкий скользкий камень, предпочла шаркающие быстрые шажки. В отличие от остальной части Театра страха, где стены выделаны мрамором, а настил – туфовыми плитами, под этими сводами никогда не ходил горный мастер. Вместо тропы – опасные щербатые и острые каменные зубья да шероховатые плиты. Несколько раз в тяжёлом медном отсвете сверкали потерянные части нарядов, лоскуты, арбалетные болты – здесь отступали в спешке, поскальзываясь и повреждая члены. Когда спустилась ниже, едва не задохнулась от малости воздуха; привалилась к холодной стене – колотьё в груди отступило. Свод вновь расширился, но тьма сгустилась настолько, что плюющий смолой огонёк показался махоньким, вот-вот погаснет. Что тогда, возвращаться? Ноги подкосились и, скользнув по стене, она осела на корточки.
– Решились, идёмте, Ваше Высочество, – сурово-ласково прогудели над ухом. – Короли решений не меняют.
С факелом в руке Морана Колуна стало легче, и давившая на виски темнота отступила. И следом за ней – злость на дядьку. Не исчезла вовсе, но уже не умножала подозрений. Пока Тиссария приходила в себя, горец прошёлся туда-сюда, пригибаясь, водил факелом из стороны в сторону, разок и вовсе нагнулся. Наконец приблизился к принцессе и глухо сообщил:
– Налево кровавый полой, видать кого-то крепко задело. Но тел нет, а потому ваши друзья, может статься, живы.
Он помог подняться девушке и как большая послушная кукла, стараясь не обогнать свою повелительницу, двинулся следом. Странная, должно быть, подмога: павшая духом принцесса со шпагой и усталый, грузный старик с ножом за пазухой.
От усталости ли, но вековечная тьма отягчала шаг, казалось, что идут очень долго. Пещера несколько раз загибалась то в бок, то вниз. Нередко свет гаснущих факелов выхватывал на покатых стенах золотисто-зелёные змейки. Тиссария дивилась: отчего такое богатство остаётся втуне или местные купцы вовсе пресытились. Миг – и, плюнув смолой, погасла чаща принцессы. Становилось вовсе жутко: а что делать, когда погаснет огонь? С горцем, бывалым воякой, не так страшно, но в темноте всякая страшная сказка, небывалая тварь становится осязаемой.
Дышать становилось всё труднее и девушка от изнеможения держалась за локоть дядьки. Но последний вдруг остановился и отчего-то вытряхнул из чащи горючий комок и загасил его сапогом. Тиссария, утерев испарину с холодного лба, недоумённо огляделась. Хотела было спросить, но замерла, увидев невдалеке тяжёлый медный отблеск. С каждым мгновением он становился ярче, тени – длиннее и тишина, до того порождавшая звон в голове, прорезалась глухим бурчанием. И лишь прислушавшись становилось ясно – голоса и судя по всему целой ватаги. Старик вжался в стену и лапищей задвинул девушку за спину – затаились. Наконец неразборчивый гомон обрёл форму:
– Сверху нет вестей? – Нет, мэтр. – Не дай им боги бросить всё и идти глазеть на гостей! – Мой бог – повелитель вод. – Ну-ну, попробуй донести на меня, и поглядим, что хозяин сотворить с желторотым ублюдком. Стоять здесь. Когда будет благословение – позовут. Ты тоже останешься. Не хнычь!
Помолчали. Тяжёлый всхлип заставил вздрогнуть, затем шёпотом грязно выругались. Ему вторил высокий женский или детский голосок:
– Мы так и не увидим хозяина.
Уши слегка заложило от раскатистого гула – где-то затянули каторжную песню без слов. Но в отличие от иных, слышанных принцессой в работных домах или от бредущих домой шахтёров, певцы упивалась муками, голоса их дрожали от возбуждения. Волны песнопений не приближались, но застыли на одной ноте, пока у одних не кончалось дыхание, и их подхватывали другие; изредка встревал горловой, с хрипотцой, бас и гул немного стихал.
Моран Колун осторожно выглянул, задержал взгляд и ловко, бесшумно, что невероятно для его кряжистой фигуры, сгинул за поворотом.
Невидимые стражники, поглощённые негромким разговором, едва ли успели понять, кто на них напал. Недаром одним ударом ладони могучий горец раскалывал чурбаны в дровянике. Лишь на мгновение огромная тень затмила отсвет горящих факелов, и некоторое время спустя Моран Колун вернулся за Тиссарией. Стражники оказались едва ли старше самой принцессы; они лежали ничком голова к голове. Девушка бросила на старика испуганный взгляд. Тот и ухом не повёл: для него главное – защитить повелительницу. Они отступники, попыталась оправдаться девушка, зверопоклонники и только оторопь от неясного песнопения не позволяла чувствовать себя гадко. Как и всякая истово верующая девушка своего времени она считала, что направление на путь истинный – удел каждого человека, почитающего и проповедующего закон.
Проход здесь обрывался глухой стеной, и лишь после некоторых поисков удалось обнаружить неширокую расщелину, в глубине которой искусный мастер выточил винтовую лестницу. Пока Тиссария раздумывала, как туда втиснется горец, старик, оттянув факел, скользнул вниз. Принцесса, коротко помолившись за упокой душ, шагнув следом за воином, продолжала взывать к богу.
Они вошли в грот, едва освещаемый жаровней. Гул песнопения усилился, обратившись в хор не менее нескольких десятков человек. Несло стынью и сыростью. Члены деревенели от холода, и девушка невольно потянулась к тлеющим углям. Да так и застыла, не дойдя шага до заветного тепла. Песнь пресеклась столь внезапно, что возникшая тишина напугала не меньше, чем дьявольский хор. В полутьме запалили огонь, и грот обрёл черты и широкий зев, откуда на свод легли длинные тени.
– Око земли горит для тебя хозяин! – Низкий утробный, неприятный голос невольно заставлял морщиться. – Приди к нам и принеси покой. Хозяин! Хозяин!
Всеобщие выкрики «Хозяин!» затмили недавние песнопения, и испещренный свод казалось вот-вот рухнет и погребёт всё непотребство. Тиссария зашептала молитвы, горец пробормотал свои – горские, к радетелю человеков, Чтецу Звёзд.
От зева пещера простиралась вниз к покатым мокрым валунам. На них по пятеро-шестеро стояли на коленях люди, укутанные в холстинные плащи, на глаз не более сотни. Один из них стоял в полный рост, вытянувшись в струнку и воздевал руки к глади чернеющей воды – подземного озера. По правую сторону, ближе к берегу, в медной жаровне горела бунта обмотанного ветошью хвороста, действительно напоминающего «око».
От сборища их отделяло всего ничего, десятка три шагов, но взгляды присутствующих задержались на неподвижной поверхности воды. Будь у горца колун, зверопоклонники едва ли взобрались бы к винтовой лестнице; Моран Колун падёт замертво и пальцы его сожмут каменные изгибы входа. Но у горца имелся плохонький нож, и вся надежда оставалась на его невероятную силу. Оттянув факел, Тиссария из-за фигуры старика ещё раз тишком оглядела пещеру.
– Осторожно, – захлебнувшись, прошипела принцесса, толкая старика, – там ещё, гляди.
Горец припал к стене и проследил за указующим пальцем. Поодаль от порожистого берега на высоте в два человеческих роста изгибалась расщелина. Тиссария прищурила глаза, всмотрелась: несколько человек, пара даже с арбалетами, оружие направлено на зверопоклонников. Ошиблась или нет, но к стрелкам неловко подобрался человечек.
– Это же… – выдохнула Тиссария и, испуганно прикрыв рот, едва слышно прошептала: – Это же они, они, мой отряд. И с ними – Талан.
– Видать, знал, куда вёл, – рассудил Моран Колун. – А как эти-то скопом пошли, так и не успели уйти. А по мне так сами себя в ловушку затащили. Сюда бы стражу, да повязать безбожников, да кнутом, да в железо.
Гневный шёпот горца прервал глубокий, но тонкий крик, словно мяукает кот вкупе с криком неясыти и следом невнятное бормотание или клёкот великана. Невероятный, жуткий и притягательный крик повторился, и тишина принималась как мучение, хотелось дрожать от страха и наслаждаться мощью издававшего его существа. Чёрная, как полынья, гладь воды вздыбилась, погнала к берегу волну и словно гигантской лапой сбила жаровню, догорающая бунта скатилась и с шипением погасла. Пещера погрузилась в гнетущую тьму, и в тот же миг каждый человек ощутил, что тьма эта обрела форму и чуждый разум. У Тиссарии подобные чувства вызвала живая тень, но то была лишь малая толика древнего ужаса.
И вспыхнул потусторонний небесного оттенка свет, тягучий, осязаемый, пахнущий грозой. Источник его был непонятен, казалось он бил отовсюду, покрыв каждую трещинку. Пещера погрузилась в тяжёлые сумерки, и сладкая дрёма тяжелила тело, сводила судорогой бессилия. Озеро, окрасившись то ли от света, то ли под воздействием иных сил в бирюзовый цвет, волновалось крупной зыбью, и дрожь эта напоминала шевеление змеиного клубка. Повторился крик и мокрых валунов коснулись длинные, покрытые синюшной коростой, руки, согнулись сомкнутые пальцы, и огромным червём на сушу ввалилось существо столь же отвратительное, сколько и жалкое. Уродливый калека с безвольными, сплющенными ногами; шеи не было вовсе, и горб за немощной спиной служил скорее капюшоном, в которое существо куталось. Оно казалось более чужим, имея исхудавший человеческий торс и лицо с благородными тонкими чертами. Последнее напоминало бы маску, но рыбьи выпуклые глаза и двигающиеся губы не позволяли сказать обратное. То был воочию, как из сказок, – морской дьявол.
Часть зверопоклонников попрыгала с валунов и забилась в щели, но большинство молитвенно протянули руки к пришельцу. Тот безвольно склонил голову к капюшону – и замер. Из холстины плащей отделилось двое: мужчина и девочка. Последняя, сбросив одежды, осталась в чём мать родила и, простерев руки, словно для объятий, подошла к дьяволу. Дрожащая от холода и страха – лицо её даже со значительного расстояния указывало на это, – она остановилась в шаге и сжалась, ожидая то ли удара, то ли иной расправы. Моран Колун предупредительно оттеснил принцессу, закрывая той глаза. Тиссария возмущённо пискнула; вырваться не смогла, зато выглянула из-под руки горца. Она отчётливо наблюдала застывших в благоговейном ужасе людей и героев страшной сказки – дьявола и девочку из благочестивой семьи. Отчего-то увиденное напомнило Медвежью свадьбу, извращённые утехи Валери Янтарной – принцессу замутило. Она вовсе хотела отвернуться и послушаться горца, но чудовище что-то изрекло – булькнуло и причмокнуло губами – и к нему подошёл провожатый девочки. Скинул капюшон и озабоченно вгляделся в лицо дьявола. И прежние страхи отступили – Тиссария определённо узнала проводника, это – маг Илион Зануда. Несомненно – это он, назвавшийся добрым другом. И хотя принцесса знала его недолго, но присутствие мага на капище зверопоклонников делало происходящее надуманным, балаганным.
Тиссария несмело улыбнулась, когда Илион Зануда резко обернулся и вгляделся в зев грота, где скрывались нелепые спасатели: старик и девушка. Маг попытался что-то втолковать монстру, подталкивая обнажённую девочку перед собой, но его не слушали; дьявол небрежно оттеснил их одним из нескольких хвостов, другими – перевалил через валун. Оно двигалось неестественно: нижняя часть перебирала конечностями, а безвольный серый торс, укутанный в мясистый капюшон и склонившаяся к его стенкам голова, оставались неподвижными. Более рассмотреть не удалось: её отбросил назад Моран Колун. Горец схватил жаровню и, всхлипнув от натуги, швырнул, вернее, сделал попытку оглушить монстра, но тот оказался много быстрее и сильнее. Тяжёлая чаша с оглушительным грохотом покатилась по каменному полу и в зареве разбросанных угольев и свете угасающего факела, ввалившийся дьявол казался много страшнее. Массивное чудище не могло сразу преодолеть лаз, а потому у горца оставались мгновения выхватить кинжал, а Тиссарии – шпагу. Но девушка лишь путалась в полах плаща и на руках отползала прочь. Недавняя встреча со зверолюдом пошла впрок: оторопь уступила место рассудку.
Несмотря на кажущуюся вялость, существо ловко перехватило руку горца и даже не особенно обращало на него внимание; рыбьи, как два прозрачных шлифованных камня, глаза уставились на принцессу. Тиссария наконец достигла винтовой лестницы, но на беду обернулась. Недавние подозрения на дядьку сменились болью в сердце: одно из щупалец припечатало человека к стене так, что даже могучий горец сморщился, из угла его рта потекла чёрная кровь. У него хватило сил прошептать: «Беги» – но принцесса отрицательно покачала головой.
Между тем, так и не протиснувшись в грот, дьявол как пушинку подхватил великана Морана и втащил в пещеру.
– Подойди, дитя, – мягко призвал её подоспевший Илион Зануда.
Со дня первой встречи он едва ли изменился – то же вытянутое лошадиное лицо, засаленные волосы и, – что несколько роднило его с обитателем морских глубин из сказок – немигающие стального цвета глаза. О последнем только подумалось, но Тиссария ни на миг более не верила этому человеку.
Девушка поднялась и на деревянных подкашивающих ногах приблизилась к зеву. Ещё более дохнуло грозой, прибавилось света, словно им набухали мокрые камни. Зверопоклонники не сдвинулись с места, а некоторые и вовсе пали ниц. Моран Колун лежал навзничь, прижатый щупальцем дьявола и безуспешно пытался высвободиться; но чем более он двигался, тем больше ранили его присоски, оказавшиеся с коготками.
– Оставьте его! – со слезами вскричала Тиссария, хватаясь – как же привыкла к символу благородства – за шпагу.
Рыбоглазый казалось внял её мольбам: щупальце поддалось усилиям горца. Оно склонило голову к другой части капюшона, и оглядела её вторым глазом. Тиссария почувствовала, что никак не может унять дрожь, дышит урывками, а в груди потеплело. Как ни была напугана, она с удивлением прислушалась к себе. Принцесса могла поклясться, что будь на ней заклятое кольцо, она непременно бы ощутила призрачного червя – так неприятны оказались болезненные изменения в теле. И виновник тому – дьявол, никто иной.
– Властитель моря по ту и эту сторону света, – высокопарно заметил Илион Зануда, – рад вам услужить.
– Ты… ты… – силилась покрыть его площадной бранью девушка, но жар в груди нарастал и Тиссария с натугой допытывалась. – Ты умеешь с ним говорить? Скажи ему, чтобы перестал, у меня всё горит.
– Я не говорю, я чувствую его, – осторожно ответил Илион Зануда, делая шажок к ней и присматриваясь внимательно. – А вас, гляжу, со дня нашей встречи успели обучить. И этот оберег.
– Пре-кра-ти, – прошипела Тиссария и, с трудом – члены не слушались – вытянув лезвие шпаги, полоснула ладонь. Горячая кровь заструилась по коже, и вместе с болью отступил жар в груди; принцесса, поминая науку Бриэль Бешеной, сосредоточила внимание на муках.
– Что ты делаешь, девчонка? – Подался к ней в гневе маг, вырывая эфес из ослабевших рук. – Властитель говорит с тобой сейчас, он готовит тебя. Он выбрал тебя сосудом для будущего короля мира. Только мир ещё не знает его имя.
– Сосуд, король? – бормотала Тиссария, отступая, и жар вновь усилился. – Нет! – вскричала она, осознавая смысл сказанного. – Нет, оставьте меня! – Принцесса сцепила пальцы на затылке, закричала, чувствуя, что ноги наливаются каменной неподъёмной тяжестью.
С рычанием вскочил на ноги Моран Колун, в руке сверкнуло лезвие кинжала. Ярость придала ему сил, иначе как объяснить, что тучный горец поднырнул под выброшенное щупальце и по рукоять вонзил клинок в податливую массу. Но дьявол не дрогнул, продолжая всматриваться в искажённое гримасой ужаса лицо Тиссарии; одно из щупалец отбросило старика, как человек щелчком пальцев снимаете с одежды назойливого жучка. Никто более не стоял преградой на пути чудовища: оно, едва-едва перебирая коготками присосок, нависло над принцессой.
Принцесса далеко не сразу сообразила, отчего оглушительный хлопок заставил отпрянуть и чудовище и мага в стороны. Но ещё более впечатляющее действие произвело эхо: от грохота заложило уши, казалось, стены пещеры затряслись. И странное оцепенение, охватившее каждого присутствующего, кроме неистового Морана Колуна, да может быть мага Илиона Зануды, спало, как тяжкий груз с плеч. Морской дьявол, булькая, попятился к воде. Вслед эху, набегающей волной привели в чувство яростные крики, общая свалка, зазвенела сталь. Тиссария прислонилась к шершавой, ледяной стене за спиной отступившего монстра. В потустороннем свете тени разбегались по валунам и схлёстывались вновь, холстинные плащи сплелись с плащами охотниц. Маг, творя волшбу – тьма чернее чёрного разгоралась в его ладонях – шагнул вперёд, заслоняя собой дьявола. Краем глаза принцесса заметила вынырнувшего из-за ближайшей глыбы ловкого человечка; тот, завертевшись юлой, швырнул под ноги магу свой заплечный мешок. Из рогожи выкатился стеклянный шар с огненной слёзкой на стенках – что это?
Её сбил с ног горец и навалился всем телом. Тиссария попыталась столкнуть с себя великана, но вдруг ослепительная вспышка застила глаза и, затухнув, погрузила её в непроглядную тишь.
Принцессу разбудил холод: кто-то пришлёпнул мокрую ткань к лицу, и противная вода острыми каплями секла кожу. Она замычала, отмахнулась; рука и всё тело налилось той тяжестью, которая сковала её перед морским дьяволом. Неужели не закончилось, про себя заплакала Тиссария, оно сейчас передо мной.
– Слава-а Пятили-и-и-ку, очну-улась, – с натугой, всхлипывая, произнесли над ухом.
Девушка с трудом разомкнула веки и тут же зажмурилась: некто с обезображенным лицом хлопотал над ней, обтирая тряпкой раскрытую грудь. Хотела запахнуть ворот, да руки не слушались. Незнакомец замахнулся тряпкой на невидимого: «Не видишь, раздета она» - и вновь прикладывала холод к её телу. Лишь спустя время принцесса, прищурившись, узнала утешителя. Это была Ирин Полнорог. Дочь хозяина подворья и сама прикрывала мокрой ладошкой испещренную кожу, что появилась на ней от проплешины на виске до правой щеки.
– Что? – пролепетала Тиссария. – Что произошло? Где чудище?
– Ушло-о, – плакала – стало понятно почему: больно – Ирин, – Я видела как маг погасил огонь. Это всё Талан, будь он проклят.
С помощью девушки Тиссария приподнялась на руках, с трудом подтащила непослушное тело и прислонилась к ближайшему камню. В пещере царил мрак, и только небольшой пятачок, дрожащий, махонький, освещал запалённый факел. Невдалеке ещё возились, надрывно всхлипывали, слышались глухие удары – драка продолжалась.
– Это – девочки, – Присела рядом Ирин, прикоснулась обожженным местом к холодной тверди и тут же одёрнула. – Бьют гадов, бьют.
Тиссария непонимающе огляделась и невольно вскрикнула: бесформенной тушей в нескольких шагах от неё лежал навзничь могучий горец. Волосы обгорели, кожа на голове спеклась до багровой коросты. Принцесса заплакала, боясь глядеть в лицо дядьки.
– Он живой. – Ирин говорила отрывисто, с трудом, морщась от каждого усилия мускулов. – Но не долго.
– Дьявол вас побери! – ругался, вынырнувший из темноты наёмник, тот самый, с разорванной щекой. – Мне не платили за встречу с подводной ****ью, да треклятыми магами. Идём Вашество, хозяин не заплатит без вас.
Он на ходу вычищал клинок. Вложив даго в ножны, мужик грубо подхватил девушку и взвалил на плечи.
– Скот! – выкрикнула Ирин, с трудом приподнимаясь.
В руке её сверкнуло лезвие ножа. Наёмник оценил положение: драться та не в силах, а метнуть не сможет, побоится задеть принцессу – и потому продолжил путь, подхватив вдобавок горящий факел. И тут же заорал благим матом – зубы Тиссарии впились ему в ухо. Наёмник, изловчившись, сжал клещами пальцев челюсть девушки, а когда хватка ослабла, свалил ношу с плеч и залепил такую оплеуху, что та покатилась по камням. Бормоча под нос проклятия, он подхватил Тиссарию под мышку и замер – перед глазами дрожали луки арбалетов. Изрядно поредевший отряд Ирин подоспел на выручку. Прибавили света от припасённых огарков.
– Медленно опусти Её Высочество, – сквозь зубы процедила Ирин. – Отойди к валуну, руки над головой и встань на колени. На колени – ну!
Мужик с нескрываемой ненавистью оглядел детей и одними губами шептал страшное проклятие: «Сучьи выродки!». Но подчинился: осторожно выпустил из рук принцессу, но не успел преклонить колено. Обозлённая Ирин от души ударила его мыском сапога, тот, схватившись за причинное место, ткнулся ничком в камни.
– Руки над головой! – сорвалась на крик девушка и пнула того в бок.
Наёмник медленно, хотя и давалось это с трудом, выпрямил стан; глаза его не сулили мира ни сейчас, ни позже. Ирин и сама это поняла, а потому, приказав мужику взвалить на плечи великана Морана, не сказала своим людям убрать арбалеты. Наёмник крякнул и – к вящей радости Тиссарии, – если бы горец сам не передвигал ноги, нипочём не сдвинул его с места. Между делом Ирин приняла из рук одной из девушек плащи и кроме того хищно выхватила мочалистый пучок и жадно заработала зубами. Один из холстинных плащей, с полами обагрёнными кровью, достался Тиссарии. «Нужно», – одними глазами приказала Ирин. Её лицо несколько разгладилось под действием жвачки; о таком Тиссария слышала: дешёвая замена опиуму, но то, что его жуют, не знала.
Ирин торопила спутников и немудрено – схватка в хозяйском доме. Как успела шепнуть маршон: все «гады» – местное купечество и богатеи, разжиревшие настолько, что веруют в Зверя и она как истинная дочь Пятилика не может стоять в стороне. Выговорила эти слова нарочито возвышенно, но Тиссария, пришедшая в себя, сообразила, что девушка смущена.
В темноте разогнанные зверопоклонники встречались там и сям; не имевшие светильников, они шарахались от отряда. Раз им попался замерший в тоске человек, ослепший и оглохший, – голова его одна сплошная корка. Он прислонился к скале и дышал урывками через отверстие, бывшее ранее глоткой. Уже поэтому можно было судить о силе взрыва и тем удивительнее, что на принцессе ни царапины. Кто-то из девушек заговорил было о погибших товарищах и погребении, но Ирин лишь сжала зубы и отрывисто цедила приказы: вперёд, живо, шустрее. Принцессе Тиссарии, имевшей и громкий титул, и звание, следовало бы умерить её пыл, но бедная девушка лишилась дара речи: всерьёз она вовсе не ожидала жертв этого сомнительного дела.
В темноте к ним, не разбирая ни лиц, ни званий, присоединились другие холстинные плащи. Из-под дешёвой шерсти в латунном зареве сверкало серебро пряжек и галунов, мелькало кружево; тяжёлый мужичий пот под сукном смешивался с ароматическими умащениями и сбивал дыхание. Один раз эти мэтры грубой бранью отогнали от себя дюжих стражников и те, махнув рукой, посторонились. Зверопоклонники бежали одной им ведомой дорогой и члены спасательного отряда невольно трусили за ними. Ирин не сомневалась, что дело их выгорит, иначе не объяснить, что маршон более не скрывая лица под капюшоном, после продолжительного бега, указала на залу. Отсюда начался их путь в Театр страха.
И здесь, судя по всему, закончится. Хищное лицо Короля-Без-Имени, освещённое, – отчего вся зала погрузилась в недавно виданный при встрече с морским дьяволом бирюзовый полусвет – шахтёрскими лампами не сулило ничего хорошего. Не менее дюжины стражников, закованных в броню, с пиками и перначами на изготовку стояли в каре, загораживая проход.
– Лекаря, лекаря! – надрывалась женщина в холстинном плаще. Над ней склонился молоденький мэтр в парчовом камзоле, свою холстину он отбросил прочь.
Тиссария испуганно и с надеждой всмотрелась в Ирин, но та пьяно закатила глаза – подействовал дурман. Вот и дождалась: пора командовать.
– Ваше Величество, – выступила перед щетинистым строем принцесса, – мы можем пройти? Это – мои люди, они со мной.
Тот едва ли глядел на неё, оставаясь сколь безучастным, столь и опасным. Припомнилась его любовь к страданиям и подумалось, что с отчаявшимися ребятами она, пожалуй, могла бы поквитаться. Сколько из них погибнет, сколько…
– Они – убийцы! – взвизгнул один из зверопоклонников и, не отважившись подойти, плюнул в сторону Тиссарии.
Кровь хлынула к её голове, рука сама легла на эфес шпаги, потянула рукоять, и только голос короля не дал сделать опасный выпад в сторону обидчика.
– Вы не мои гости! – прогудел устроитель Театра страха. – Вы творили непотребства!
Тиссария задохнулась от возмущения: уж его-то грехи грязнее последней приживалки Публичного дома.
– Замышляли убийства и поклонялись врагу человеческому. Не вам мой суд, но то решит Трибунал.
Вновь задохнулась принцесса, но на этот раз от страха. О чрезвычайном судилище она слышала в полуразговорцах, шепотках как и о силе Надзора. Созданный при Храмах Пятилика и Отца в качестве спасительной меры от ереси, члены Трибунала таили приговоры и жуткие пытки; в их горнах исчезали не то что простолюдины и купчины, но и родины и члены королевских семей. Но зачем Король грозит Трибуналом добрым людям.
– Ваше Величество, я видела, я могу объяснить, – к стыду своему зачастила, как когда-то перед законоучителями, принцесса, но её повелительным жестом остановили.
– Это вы объясните коллегии Трибунала. Я как добрый горожанин преславного Весёлого Пляса отпускаю вас как благородную майтру в сопровождении стражников, другой же подлый люд останется здесь или перейдёт в тюрьмы и смирительные дома, согласно доходу и тяжести вины.
– У меня завалялись монеты, Ваше Величество, – просительно выкрикнул наёмник, бросая с плеча беднягу Морана, – да они у нанимателя. Я бы сходил, попросил его и вам передал. Не верите, так пошлите со мной стражников.
– Я верю, рвань, – снизошёл до колкого ответа король. – Спроси его сейчас.
В уже тесную залу втолкнули здорово избитого человека, в котором Тиссария с трудом узнала Дугана Забей-Клина; тот не подавал признаков жизни, и переброситься с ним парой слов не представлялось возможным. Наёмник выругался и, побросав оружие, с воем встал на колени.
– Как вы смеете! – Взвился тот самый молодой мэтр в дорогом парчовом камзоле. – Мой отец – хозяин южной верфи. Он дворянин и я, стало быть, дворянин, – он схватился за древки пик и потянул их от себя. – Пропустите.
Ближайший стражник по знаку короля схватил его за грудки, одним движением пальцев разорвал крючки камзола и сорочку до пупа, оголил грудь.
– Бог шельму метит, – прохрипел стражник, выставляя напоказ татуировку – морской Дьявол. Молодой человек непонимающе уставился на грудь, да так и повалился от страшного удара кулаком в ухо.
– Мэтр, – послышался густой спокойный голос. За спинами стражников явно прибавилось людей и вперёд вышел человек в чёрном балахоне с серебряным орденом Трибунала – руке, прикрывающей сторожевую башню. С чувством восторга и смущения Тиссария узнала его – Аиран Блаженный. Вот только взгляд его брошенный в сторону принцессы не был преисполнен благости. Наоборот, вид его был точно тогда, когда некий бродяга в Храме свидетельствовал против купцов из красного дворца: губы презрительно сжаты, глаза холодные, точь-в-точь как у названного Короля, устроителя бойцовых ям.
– Вы все арестованы, – спокойно произнёс член Трибунала и серебряная рука на аверсе ордена, оберегающая башню, сверкнула что твой меч палача.