Найджез проснулась от чувства острого голода. В сущности, голод – это было то состояние, которое она испытывала столько, сколько себя помнила. Одно и то же, каждый день, неделя за неделей. Было ли когда-то в её жизни другое время? Она этого не могла вспомнить, сколько не силилась. Может, и были когда-то те счастливые дни, когда думалось и мечталось о чём-то другом, кроме пищи? Дни, когда она испытывала блаженную сытость и тогда могла сконцентрироваться на чём-то ещё, а не на этом гложущем, изматывающем чувстве?
Она не помнила, когда и как оказалась в этой тюрьме. Найджез провела в ней столько времени, что часто ей казалось – может быть, она и родилась здесь? И родилась тоже уже с ощущением голода, как и все остальные узницы этой странной тюрьмы. Странной – потому что о них, тем не менее, заботились. За их состоянием следили. Но держали всех узниц до единой постоянно впроголодь, кормили ровно столько, чтобы те только не отдали концы.
С какой-то иезуитской точностью был выверен их пищевой рацион. Чуть-чуть, совсем чуть-чуть, чтобы только совсем немного силы влилось в их измождённые и иссушенные тела. Чтобы они могли едва шевелиться от слабости, ни больше, ни меньше.
И ведь нельзя сказать, что они были тут брошены на произвол судьбы. Нет, за ними смотрели. И если кого-то из пленниц голод повергал в полуобморочное заторможенное состояние – той из них тотчас же немного увеличивали рацион. Едва-едва, и ненадолго. Обмануть тюремщиков было невозможно. Ту из заключённых, которая по каким-то причинам начинала лучше выглядеть, становилась чуть здоровее – сейчас же сажали на ещё более суровую диету, и быстро доводили до общепринятого состояния вялости и слабости...
Некоторые едва не сходили с ума от этого, и тогда в отчаянной попытке покончить с такой мукой раз и навсегда – пробовали отказаться от пищи вовсе, умереть от голода. Но это ещё никому не удалось. Силы воли им не хватало или решимости – или же аромат пищи настолько опьянял и дразнил – что узница, проклиная всё, в конце концов вновь набрасывалась на еду, возвращаясь к привычному полуживому заторможенному состоянию...
И ещё все знали, что если однажды они утолят свой голод сполна, то это будет последним днём их жизни. Откуда они это знали? От своих циничных тюремщиков.
– Что вы ноете и жалуетесь? – с презрением говорили им те. – Радуйтесь, потому что, пока вы голодны – вы живы! Стоит вам один раз наесться до отвала – и всё, вам каюк! Так что лучше терпите...
Изведённая этими издевками, Найджез однажды заговорила с узницей из соседней камеры.
– Почему нам так говорят? – спросила она. – Почему они считают, что много пищи – это губительно для нас?
– Ну, а ты сама посуди. Если всё время голодаешь, голодаешь, и вдруг наешься до отвала... какой организм это выдержит? Конечно, ему придёт конец.
– По правде говоря, я бы лучше предпочла такой конец, – вздохнула Найджез.
– Как знать, подруга. Очень может быть, что он всех нас не минует...
Узницы часто думали над всем происходящим, благо чем ещё было заниматься в этой камере, чтобы хоть немного отвлечься от этого гнетущего, всепоглощающего чувства голода? Думали над тем – почему их всех держат впроголодь? И впрямь заботятся о том, как бы у них не случился заворот кишок от слишком обильного количества пищи? Как бы не так... Порой приходила им в головы странная мысль – а не может ли причина такого положения узниц таиться в том, что тюремщики на самом деле их боятся? Боятся, что если все пленницы наберутся сил, энергии и мужества, то, чего доброго, устроят бунт в тюрьме? Взломают двери, совершат побег?
Но правда это или нет – никто не знал. И вряд ли когда-либо тюремщики дали бы им на опыте проверить верность или неверность этого предположения...
И всё-таки – за что они заключены здесь? Каким судом, и за какую вину? Этого не знал и не помнил никто из них. А на все вопросы и попытки добиться объяснений над ними только презрительно смеялись и отвечали насмешками.
Мысль – отчего всё происходит именно так, а не иначе – будоражила умы всех пленниц. Порой они, если бывала такая возможность, переговаривались между собой, делясь соображениями и рассуждениями. И тему несомненной смерти от сытости трактовали по-разному. Находились среди них такие, кто даже усматривал в этом некую философию. Вот как всё выглядело с их точки зрения.
Они говорили, что всех их в жизни рано или поздно ждёт Искушение. И что их тюремщики на самом деле – вовсе не тюремщики, а жрецы, которые призваны к тому, чтобы подготовить их к этому испытанию – долгим постом и постоянным голодом. Что в реальности их не мучают, а учат, закаляют, пытаются научить непривязанности к материальному, направить помыслы на духовное. Внушить, что не пищей единой они живы. Научить обходиться малым и не желать ничего большего. Чтобы в момент Искушения они были готовы и могли бы устоять перед ним.
И те, кто смогут, кто удержатся – те спасутся и обретут счастье, и не будет уже никогда алкать и жаждать. А те, кто не смогут устоять – не от заворота кишок погибнут, а будут ввергнуты в огненное озеро, потому что они заранее уже утонули в грехах и в жажде материального.
Искушение будет состоять в том, что однажды жрецы возьмут каждую пленницу и приведут в такое место, где перед ними будет огромное количество пищи, и её впервые никто не станет отнимать у них и контролировать то, сколько они смогут съесть. Но вся горечь и трагизм ситуации заключается в том, что, сколько жрецы не готовят пленниц к Искушению, сколько не приучают их обходиться малым и не желать ничего сверх самого необходимого – всё равно ни одна из них, оказавшись с Искушением лицом к лицу – устоять не может. Всё равно они набрасываются на пищу и с жадностью уничтожают гораздо больше того, чем могут переварить – и в наказание оказываются брошенными в огненное озеро... Вот так испорчены их души и сердца тягой к материи, жадностью к пище. И потому ни одна из пленниц, которую забирали из узилища, дабы проверить её стойкость к Искушению – не прошла его и не вернулась обратно...
Найджез тоже верила в это. Что не их бунта боятся тюремщики, а действительно, готовят их, пусть сурово, пусть беспощадно – к самому главному испытанию в их жизни. И верила в то, что это возможно – устоять перед Искушением, проявить мужество и стойкость.
«Я устою, – твердила она себе часто. – Я обязательно устою...»
–...Ну, вот и всё, достаточно, – врач-гирудотерапевт подошла к пациентке и сняла с её ноги жирную, насосавшуюся крови пиявку. – Ещё три-четыре сеанса, и ваше лечение можно считать законченным.
– Спасибо вам, доктор, – клиентка приподнялась, зажимая маленькую ранку с сочащейся из неё кровью. И, поколебавшись спросила: – Скажите, а это точно не опасно?
– Да нет, ну что вы! – уверила её та, – Ведь мы всегда используем только стерильно выращенные пиявки, и ни одну из них не используем после того, как она однажды уже отсосала необходимое количество крови...
С этими словами она бросила пиявку в контейнер в 10%-ным раствором хлорамина.
Ноябрь 2017.