Тончайшее сумеречное покрывало по традиции нависло над Петербургом. Оно укрыло и Невский. У Аничкова дворца, проявился на нем белый месяц, а над Фонтанкой, у Летнего сада и дальше, растеклись по покрывалу ало-желтые разводы, переходящие в синеву. Солнце опускалось за горизонт на мизерное время, лишь для того, чтобы снова подпрыгнуть и озарить сиянием еще один северный день.
Приближалось время ночлега, но не так-то просто было его найти: ходить можно везде, а спать – нет. Поделили город на зоны кланы бомжей, чердаки и подвалы также контролировались ими. За место для сна нужно было платить. Надежда Петровна платить не хотела, сберегая каждый поданный ей рубль на обстановку для новой квартиры.
Тележки, груженные поклажей, стянутые веревками, как вагончики катились за ней, выстукивая колесами по гранитному тротуару тык-тык-ту-ту, а ноги уже слушались плохо и семенили не в такт: устали. С утра до вечера она ходила по центру Питера, останавливаясь лишь передохнуть.
- Меня не проведешь! Не дождетесь!.. Не избавитесь!.. Я еще своё возьму, – бормотала Надежда Петровна, из последних сил толкая тележки. – Берлускони еще одно письмо напишу, он поможет, у него деньжищ много и баб он любит. Сильвио, слышишь, купи Надежде квартирку!..
- Oh, guarda, guarga! Veramente ricca e povera!..*
- Chi?
- Questa vagabonda!..
Надежда уловила, эти итальянцы удивлялись её богатству. Верно: в июньской белой ночи она, только она, ходила по городу в голубой норкой шубе, и та была для неё и подушкой, и матрасом, и одеялом.
Бездомная остановилась, посмотрела устало на приезжих и хрипловато прокричала.
- Chi e’ ricca? Io? Sono povera, povera…*
Мельтешили счастливые люди, мчались машины, рокотали мотоциклы. Движение на улицах не имело усталости, лишь она, Надежда, едва переступала ногами.
- Бедная я, бедная, я - обманутая. Денег хоть бы дали на жизнь, тут всё дорого!..
Она побрела дальше в сторону Марсова поля, в надежде найти пристанище среди кустов персидской сирени: там не убьют. Всю ночь гуляют молодые как на празднике, а они – защита.
Вот Аничков дворец… остался от Карло Росси. Он и Александринский театр построил. Всю жизнь работал и помер не дома, так и лежит в лавре Александро-Невской.
А Винченцо Бренна прибыл в Россию по приглашению Павла Первого и возвел для него Михайловский замок. Родился во Флоренции, а жил тут, бедный, на севере.
Антонио Ринальди подарил Петербургу дворец Мраморный, да храм Святой Екатерины на Невском. Чем не красота?
Джакомо Кваренги тоже много в Питере строил. И Смольный институт его, и даже Мариинская больница для бедных. Ангел там, на крыше, души болящих оберегает. Вот мне бы в ту больницу хоть на неделю, на койку, на заботу. Выспаться бы! Там можно бы и сказку мою довершить…
Итак! В одной бескрайней стране, в северном городе жила-была донна поверина*… А звали её красиво - Надеждою. Ну, чтоб по-русски было совсем, значит так… Жила-была там Надежда по батюшке Петровна и жила она сердцем!..
Марсово поле не спало: так много народа тут на развлечение собралось. Всё легко у них, каждая белая ночь - праздник! Уличные музыканты работали, кто во что горазд. Влюбленные в поисках романтики запускали в небо китайские фонари с огоньками. Как руки дирижера взлетели вверх крылья Троицкого моста. Красиво, ох, и красиво тут летом! Понастроили нам итальянцы всяких палаццо*!
Надежда Петровна нашла свои кусты, расстелила на траве туристический коврик и, привязав веревкой к своей талии тележки, улеглась на бок, спиной к веткам, лицом к поклаже, предусмотрительно подняв большой воротник норковой шубы.
…Да, когда Наполеон хотел покорить матушку-Россию, был в Италии приказ, чтобы все свои домой вернулись, а Кваренги-то ослушался. Итальянцы так на него осерчали, что приговорили к смертной казни и имущество его конфисковали. Так он к ним не вернулся, остался в Петербурге навсегда. А я, всё потеряла в России, мне бы в Италию! Тут улица не греет и солнца мало, разве, что в белые ночи оно светит и праздник каждому оттого.
Здесь родилась, работала, в партии состояла и комнату свою имела от завода. Влюбилась поздно, вдовец он был с сынком. Пришла я к ним жить, у них две комнаты в коммуналке, места хватало, и жили не бедствовали. Своих деток бог не дал, всё для Сережи старалась, надеялась, что как мать буду. Потом когда разрешили коммуналки расселять, все сбережения отдала и стали жить уже в своей двушке. А продала я комнату и Сереже машину купили, а потом поехали Европу смотреть. Я три месяца итальянский учила, чтобы за себя не стыдно было. Деньги быстро улетели, и старость была уж не за горами, когда Сережин отец спать лег, да не проснулся утром. Я на пенсию к тому времени вышла, а парень женат был и деток двоих имел.
Зашел как-то вечером на кухню, в глаза не смотрит. Вижу, храбрится, рюмку выпил, и пошло слово за слово:
- Надежда Петровна!.. Квартира мне нужна вся, хватит нам в одной комнате друг на друге цирк устраивать…
- А я куда?
- Да уж куда-нибудь! Найдешь себе место, если с головой…
Я слово вымолвить не могу, вся кровь к лицу прилила, а потом в ноги отхлынула. Отяжелела я, упала на стул.
- Сергей, так все мои денежки тут, в этой квартире, в машине для тебя…
- От машины твоей рожки да ножки. Загнулась машинка-то, тётя Надя, совсем загнулась, как и батяня мой!.. И что мне с тобой делать? Жениться на тебе не могу, сама понимаешь… Сама уйдешь иль по суду?
Оставить квартиру пришлось по решению суда. Приставы не тронули, а только ждали, когда соберусь и спущусь на улицу. Пенсию не отняли… Хоть что-то…
Она провалилась в сон глубокий, без сновидений. Громадный, тяжелый, не ведающий ни сочувствия, ни сострадания город был с ней и был в ней. Как и почему возводили его чувствительные итальянцы? Что вело их на север, что вынуждало жить в болотных чертогах? Доменико Трезини, Антонио Ринальди, Джакомо Кваренги, Карло Росси, Бартоломео Растрелли… дали городу итальянское лицо, сотворив общими усилиями шедевр красоты и мощи. Если увидеть то лицо в белую ночь уже невозможно его забыть никогда, его не с чем сравнивать, оно несравненное.
Скоро раздался шум уборочных и поливальных машин. Нужно было подниматься и снова идти, куда глаза глядят, и бродить так до новой ночи. Прежде чем пойти в путь, она переобула ноги в чистые носки, потом скатала в рулон коврик. Колеса её тележек зашуршали по укатанному песку, а ноги желая еще чуть-чуть покоя, направились к садовому дивану. На нем можно было скоротать еще час другой до появления службы уборки.
Надо бы сказку продолжить. Прикипело Надеждино сердце горячее к городу. Был ли муж у неё? Был-был… не муж, жених и звался он… Питер…божеский.
- Эй, давай, давай, иди давай, - Надежда вздрогнула от громкого напористого голоса, приоткрыла глаза. Было совсем светло. И как проглядела оранжевую жилетку уборщика?
- Не тронь, моё! Куда лезешь? – Её голос зазвенел до дрожи и замер в испуге.
Надежда хорошо понимала, что нужно убираться подальше и не искать на свою голову неприятностей. Вот так каждое утро. Она поспешила к Дворцовой набережной, а затем вдоль решетки Летнего сада направилась к месту, откуда хорошо был виден летний дворец Петра. Тщательно выбрав место, замерла в любовании.
- Вот ты какой сейчас! А кто тебя построил? Знаю, помню! Доменико Трезини отец твой – первый архитектор Петербурга. Красивый ты, маленький, а красивый! Русское барокко! Работал твой отец до смерти, не помышляя об Италии... Видела я ту Италию!..
Вновь застучали колеса тележек о мостовую, бездомная преодолела Прачечный мост, и покатила по узкой набережной Фонтанки. Город еще досматривал самый поверхностный утренний сон. Почти не было машин, но уже появились первые бегуны, выбрав для тренировки время, когда городской воздух еще чист и не напитался выхлопными газами. Так она добралась неспешно до Фонтанного дома. Где-то в нем еще жила рука Кваренги, а может и его душа. Надежда Петровна оперлась о гранитный парапет. В воде тоже жил город, он был другой – зыбкий, как и её неумытое лицо.
- Освежиться бы надо!
Спуск к воде был рядом. Оставив тележки на набережной, Надежда спустилась к кромке речной воды. Волны, как и она, никуда не спешили, лениво обмывая камни. Зачерпнула пригоршню воды и, в первую очередь, привела в порядок руки. Потом не удержалась и брызнула проточной водой в лицо, как ковш на себя вылила. Холодна вода! Ой-ёй, не упасть бы! Даже голову обнесло! Она отстранилась от речки, ощутив спиной каменную опору…
Судебных приставов не заботило, где она будет ютиться без крыши. Как жить-то на улице? Мебель с собой не заберешь. Оставила всё Сереже. Сложила в клеенчатые сумки одежду, обувь, постельное белье и побрела куда глаза глядят. Служивых что винить, они свою работу делают, как могут. Страшно было первый день, ой-ёй, как страшно. Где жить, не думала, но надеялась, что всё как-нибудь устроится. Есть ведь пенсия, документы, кому-то на улице хуже, в разы хуже. Первая ночь под открытым небом также была белая летняя. Город тогда дал ей передышку, и никто её в ту ночь не потревожил. А потом бывало всякое! Пять лет прошло, кто бы подумал, что можно на улице столько прожить. Первое время распродавала свое золотишко за бесценок. Удалось даже неделю пожить в хостеле. Теперь не до роскоши, лишь одну ночь в месяц проводила она там, чтобы помыться под душем, выспаться и не забыть, как оставаться нормальным человеком. Часы и те продала. Что с ними, что без них всё одинаково в жизни, если холодно, то холодно, если дождливо, то дождливо.
Куда теперь податься? Навестить Строгановский дворец иль Зимний? Растрелли Бартоломео Франческо выстроил оба. Тоже итальянец, хоть и без Италии. А отец его Бартоломео Карло Флоренцию оставил ради Петербурга. Вот ведь сила какая в Питере, как магнит лучших людей к себе притягивает.
Надежда вернулась к Пантелеймоновскому мосту для того, чтобы свернуть на Мойку. Если идти мимо Марсова поля и дальше, доберусь до Строгановского. Красивый палаццо… С улицы за красоту никто денег не возьмет, вот и я налюбуюсь.
Она шла уже вдоль Мойки и молилась, чтобы хватило сил на новый день, чтоб город поддержал, если силы иссякнут. Всё еще было рано покупать еду: она позволяла себе заходить в магазин ближе к полудню, всякий раз привязывая тележки веревкой к ближайшей водосточной трубе. Первый год сильно переживала, а что если кто-то украдет их за это время. Не крали ни разу.
В полдень, когда голод начал грызть желудок, Надежда привязала поклажу у обувного магазина и заторопилась в гастроном за салатом, ежедневной котлетой и хлебом. Хлеб она покупала с запасом, чтобы накормить птиц. Каждое существо живое, а человек особенно, нуждается в ощущении нужности миру. Вот и сегодня птицы благодарно сновали у ног её, поглощая крошки, а она улыбалась им как дорогим друзьям. Рядом вновь послышалась итальянская речь.
- Guarda, guarda! Nostra donna poverina!*
Мимо неё проходили те самые туристы, которых она встретила накануне. И, в миг оценив обстановку как благоприятную, понимая, что медлить нельзя, Надежда частыми шажками засеменила к ним:
- Синьоры хорошие! Сольди*, сольди дайте!
И чтоб уж всё для них было понятно, сделала намек рукой. Они поняли.
- Ma quanto?*
- Дайте, дайте, сколько не жалко! Мне и мебель надо купить, и зуб болит мочи нет, надо бы вырвать! – Она смотрела им в глаза по-собачьи преданно и с надеждой.
Итальянка достала пятьсот рублей.
- Prego, signora!..*
- Ой, грацие! За щедрость вашу грацие! – Надежда, блаженно улыбаясь, отвесила пред ними несколько глубоких поклонов по-русски.
Украдкой спрятала деньги на груди и, счастливая пристроилась на кирпичном основании изгороди. Воробьи не улетали, в надежде получить еще хоть что-то. Бездомная раскрошила им остатки припрятанного на вечер хлеба. Потом, наблюдая за птицами чуть-чуть вздремнула. Отяжелевшая её голова по-птичьи кивала тротуару, будто высматривала там что-то утерянное. Нет, рано пока! Надо найти укромное место и простегать сольди, чтоб бомжи не отобрали.
Она вновь потянула свои тележки по улице и вскоре добралась до Парадной. Вот тут не опасно, здесь мальчики учатся, будущие защитники отечества. Надежда расположилась на ступенях пред дверью, которую давно никто не открывал, вдела в иглу толстую крученую нить и принялась за себя. Прежде скинула норковую шубу, потом завязала нитку на груди узлом и начала усердно прошивать кофту большими стежками вдоль и поперек. Вот теперь никто не отберет денежки, не так-то просто к ним подобраться!.. Надежда Петровна вновь накинула на плечи норковую шубу «в пол». Хорошая синьора хорошую шубу ей подарила. Вначале пообещала, а через неделю отдала подарок. Сдержала слово своё.
- Вам она нужнее, а я норкой на всю жизнь переболела. Без мехов хочу дальше жить…
Вообще-то, горожане Надежду не обижали и отдавали много лишнего. То и хорошо, ей ведь не постирать, носила, пока лишь чистое, а одежду не первой свежести без сожаления выбрасывала в помойку: где грязь там и болезни, а ей хотелось быть не хуже других...
Подбиралась к городу еще одна белая ночь, особая, долгожданная. Надежда наметила провести её в хостеле, чтобы помыться, причесаться и выспаться на кровати с бельем. Тележки она всякий раз оставляла во дворе у входа, крепко привязав их к креплению водосточной трубы: с большой поклажей в хостел не пускали. Она пыталась несколько раз жить в ночлежке, но бежала оттуда, опасаясь вшей и другой заразы. Уж лучше скитаться в одиночестве, так надежнее.
Собрала сумку с чистым бельем, не забыла про полотенце, шампунь, мыло и тапки. Ночь под крышей была сладкой, как в детстве. Крепко спится, если грязь с тела смыта, и память о прошлом нитками на кофте зашита.
Утром на улице тележек не оказалось. Надежда, причитая, металась по двору, в поиске своих вещей. Бомж, дремавший на одной из скамеек, попытался её успокоить.
- Чё орешь, дура? Дворники забрали. Говорят, распоряжение есть, всё в мусор!
- Ккккакие-тттакие дворники? – Надежда от волнения с трудом выговаривала слова. – Гггде ттте дворники?
- А туда покатили, - бомж махнул рукой налево.
Она побежала по направлению его руки и вскоре увидела спину в яркой жилетке с надписью «Жилкомсервис».
- Мил друг, ты мне скажи, куда тележечки мои укатил?
- Так в мусор отправили, в машину, - снисходительно ответил он ей.
- Да как же? Да как же, в машину? Там и подушечки новые две! Для моей новой квартиры, я их на Мальцевском рынке прикупила! Я же Берлускони написала, он мне квартиру должен купить! А как, как я буду в новой квартире без подушечек?
- Спятила што ли? Ищи подушечки на городской свалке и пшла отсюда, быстро пшла! – Дворник замахнулся на неё рукой и неловко толкнул в грудь.
Ноги Надежды, едва стоявшие от такой беды, приступили подол норковой шубы, и бездомная упала навзничь. Боли не ощутила, лишь небо голубое, ясное вдруг выскочило из-за домов и закружилось пред глазами. Когда пришла в себя, дворник уж скрылся. Поднялась сначала на коленки, потом - в полный рост. Ноги подчинялись плохо.
Как ходить теперь часами без всего? Всё справедливо, сама погналась за комфортом. И винить теперь кого, кроме себя. А ведь был в её жизни день, когда пообещала богу жить до конца. Было то в Италии, в Турине, в соборе, где ткань с Христа хранится. Что тогда на неё, Надежду, нашло? И было ведь всё хорошо, и муж был рядом, и Сережа, а упала тогда на колени и лишь одно твердила: Господи, буди милостив, до конца, до конца мою дорогу пройду. Трудно будет, страшно, а до конца пойду. Слово даю, Господи!.. Надо исполнять обещанное, бог всё видит, он испытывает. А как жить? И сколько? Без всего, совсем без всего… Ничего ведь не осталось.
Всё, что еще было с Надеждой – это сумка с тапками и мылом, даже веревки не имелось. Грязную одежду без сожаления кинула в мусорный бак. Бездомная не помнила, как оказалась на улице Итальянской, может по привычке хотела добраться до Фонтанки. В сквере на Манежной площади задержалась надолго. Здесь у фонтана стояли бюсты итальянских архитекторов, строивших когда-то Санкт-Петербург – Растрелли, Кваренги, Росси, Ринальди. Ей захотелось поговорить с каждым. Надежда Петровна то подходила к собеседнику, то от него отдалялась, то снова приближалась, любовно поглаживая ладонью лицо его. Что-то своё сокровенное шептала каждому на ухо, а потом обратилась ко всем сразу:
- Вы-то смогли, нечета мне, а мне где сил взять? Я ж бедная, совсем теперь бедная…
В этот черный для неё день она не стала покупать еду, аппетита не было, но на хлеб птицам денег не пожалела...
Петербург – город северный, большее время года продрогший от затяжных холодных дождей, сумеречный, лишенный солнечного тепла, живущий изо дня в день, в состоянии ностальгии по теплу и свету. Но не сейчас. В июньские дни и ночи вбирал он в себя мягкий рассеянный свет и подсвеченный изнутри был очень красив, совершенен и щедр на чудо.
Новая белая ночь подошла незаметно, Надежда Петровна встретила её на Марсовом поле. Тут гуляли туристы и влюбленные, звучала музыка и разноязыкая речь. Множество китайских фонарей взмывало в небо, подсвечивая небесную синь огоньками надежды. На скамью, где расположилась бездомная, подростки кинули бумажный фонарь и убежали, крикнув:
- Это вам, тётенька!
Раскрыв упаковку, Надежда обомлела от счастья, а следом расстроилась, ведь даже спичек своих у неё не было.
- Помогите мне, фонарь в небо направить! Пожалуйста, помогите! Мне счастье подарили! Я должна верить, что мир не без добрых людей…
Её услышала худенькая девушка с розовыми волосами и протянула зажигалку.
- Эй, да постойте вы, надо бабушке помочь, - закричала она друзьям. - Те вернулись и занялись фонарем.
Бумага вбирала горячий воздух, надуваясь как домик. Вот корпус окреп настолько, что оторвался от рук сначала на метр, потом больше, выше и полетел над Марсовым полем искать в небесных просторах лазейку для Надеждиного счастья.
- Господи, пошли мне крышу и милость твою! Крышу над головой и милость твою… и мне бы еще досочинить сказку… - шептали Надеждины губы, а глаза её видели, как легко сбывается нужное, если не убита надежда.
…Итак, в очень северном итальянском городе жила-поживала и горя не знала одна хорошая женщина, и не было у неё ничего, совсем ничего – ни дома, ни мебели, только надежда и была. Смотрел-смотрел на неё город и надумал взять себе в жены. Он подарил ей красивые белые ночи и стали те ночи праздником. Собирались для них музыканты самые разные, и звучала музыка даром для всех, кто умел слушать. А невеста города, любимая им, с тех пор была самой счастливой на свете…
Воистину от душевной скорби есть лишь два лекарства – любовь и время, дарующее забвение.
***
- Oh, guarda, guarga! Veramente ricca e povera!..* - Смотри, смотри! Действительно богатая и бедная!..
- Chi? – Кто?
- Questa vagabonda!.. (ит.) – Эта бездомная!
- Chi e’ ricca? Io? Sono povera, povera…* (ит.) – Кто богатая? Я? Я бедная, бедная…
Палаццо* (ит. palazzo) – дворец
Донна поверина* (ит. donna poverina) – бедная женщина
- Guarda, guarda! Nostra donna poverina!* (ит.) – Смотри, смотри! Наша бедная женщина!
Сольди* (ит. soldi) – деньги
- Ma quanto?* (ит.) – Но сколько?
- Prego, signora!..* (ит.) – Пожалуйста, синьора!