Хвороба дядьки Фёдора

Михаил Ханджей
  Жарким августовским днём мы попивали с дядькой Федей винцо в тени яблонь его подворья в хуторе моего незабываемого детства. Хутор - это Савкина речка, это Панский лес с такой же панскою рекою, это раздолье степи, буйство трав, цветов, небо бездонное, бой перепелов, пенье жаворонков и, самое главное, люди, а среди них цветы жизни - девчонки, которых я любил и, как мне кажется, они меня тоже.
 Дядька Фёдор, казалось, знал всё и обо всех, настоящий ходячий «справочник». Фёдор Алексеевич говорил на суржике – смеси языка южных славян с русским, отчего его речь была калоритной. Так что, читатель, знакомтесь с ним таким, каков он есть, а вернее – был. 

Сидим, как я уже сказал, винцо попиваем, покуриваем. Он и говорит:

 - У мэнэ, Миша, була «хвороба» с детства - кныжкы пысать, а нэ быкам хвосты крутыть. Став я подглядувать, подслушувать, в тетрадочку записывать хто, шо, да як. Всэ шло, як по маслу, материал для пысатильства накапливався. Но из-за одной дивкы жизня моя пишла пыд откос.

- Из-за девки?! - удивлённо спрашиваю я.

- А из-за кого ж ще!? Уси неприятности только из-за чёртив этих патлатых. Давай ще выпьмо и я расскажу, шо да як було.

 - Цэ ще до войны було. Яксь захотилось мини вышни. Я шмыгонув в вышняк. Вышня як мэд. Наслаждаюсь. Вдруг чую, шось кублыться в копыци рядом с вышняком. Чорты мэнэ дёрнулы подывыться, шо там такэ.

- Там, наверное, кто-нибудь «кино» «Тахир и Зухра» крутил?

- Ага! Тилько нэ Тахир с Зухрою, а батько мий с Райкой Зарецкой то «кино» крутылы! Вона, як побачила мэнэ, всполошилась та ходу, а батько мэнэ зловыв и так поров реминякою, шо у мэнэ задныця до сих пор в рубцях. Райка до дому побигла, а я дав дёру на Втору Полтаву, до тёткы Мотькы, ханджийкы, твого батька сэстры. А потом пЕшкы подався на Староминску, до поезда. Почипывся на товарняк, так зайцем до Краснодара добрався, дэ жилы тогда твои батько з матэрью.

Пожив трохы з нэмэ. Паспорта нэма, грошив нэма, жив як партизан. Надо було шось робыть. Надумав я свое пальто продать. Стою на Сенном рынке, пальто продаю, а тут милиция нагрянула. Мэнэ и заграбасталы. Судылы, посадылы. А тут вскорости война. На фронт меня отправили. После ранения в сорок четвёртом комиссовали.

Подався в свий хутор. В сорок восьмом оженился на тётке Любе. Вона думала, шо еи муж погыб, а оказалось, шо вин був чи полицаем, чи власовцем. Долго тягалы и еи и мэнэ, а потом отсталы. Яки показания могла дать тётка Люба? Воны ж пэрэд самой войной пожэнылысь, а потом на ёго похоронка прыйшла. Яки тут показания? Вызвав мэнэ Сатанюк, цэ ж наш особоуполномоченный из органов був, та ты ёго должен помныть, побалакалы у кабинети, и с тих пор я у ёго, як глаза и уши в хутори. Это мое партийное поручение. Я ж з войны член партии.

- Это партийное поручение подслушивать, кто что сказал, подглядывать кто что сделал и доносить Сатанюку!? Дядь Федя, и вам за это стукачество морду никто не набил?

- Морду нэ набылы, а пакость усяку робылы. В прошлом годи, заразы патлати, таку пакость зробылы, шо я до сих пор чухмарюсь.

И он начал скрести дублённой пятернёй свои бока через рубашку.

- Так за что и какую пакость вам сделали?

- У нас в хутори колхознэ стадо на лито выгоняють пыд лис на выпас, там же и доять, шоб скотыну нэ гонять на МТФ и обратно. Литня дойка нэ халам-балам. Там за людьмы глаз да глаз нужен. Молоко на сипоратори прогонять, слывкы сиби, а пэрэгнатэ молоко колхозу. То, хиба, молоко? Однэ названья, а ёго ж сдавать надо. А ще шо ти сучкы выделывають!? Морды, сиськы и другэ смэтаною намазюкають и ходять, як кикиморы, закутав голову билой косынкой. Корова пужается, а чоловик и подавно. Казалы, шо воны апосля вэчэрней дойкы молоко в корыто налывають та купаються, як та Клипатра, потом в общу бочку злывають на здачу, и на танци идуть. Як ты думаешь, це вредительство, чи ни? Як же партиец може такэ пэрэносыть?

- Скорее всего это брехня, дядь Федя.

- Шоб наверняка знать, я и подався на вечерню дойку. Сховався в копычки, наблюдаю. И шо ты думаешь? Як тилько в нэби зажглась пэрва звезда, бачу - дивкы, чорты патлати, налывають молоко в корыто! Плахитя познималы, а я тут як тут. Тай спрашуваю:

- Шо цэ мы тут робымо?

- «Шо бачишь, то и робымо», - завижьжялы уси хором, и бросылысь на мэнэ, як тигры вчэпылысь и потяглы в якусь халабуду. Я и глазом моргнуть нэ успив, як воны з мэнэ штаны спустылы, затолкалы в уту халабуду и двэри подпэрлы. Тёмно там, як у нэгра в гузни. Я туда, я сюда, а двэри открыть нэ можу, и виконца нэма. За шось зачипывся и брякнувся в якусь полОву чи мУчку.

И тут на мэнэ як напалы якись насикомы, спасу нэма як грызуть. Чим я бильше бигаю по той халабуди, тим бильше ти насикомы на мэнэ нападають. Я зализ на якыйсь ящик та давай крышу рукамы раздирать шоб вылизты с той проклятой халабуды. Слава Богу, крыша була соломою крыта.

Зделав я диру, и задав дёру от той халабуды до дому. Насикомы, сто чортив им в зубы, од мэнэ нэ отсталы и я их до дому на сиби прынис цилу тучу. Заскочив в хату, крычу:

- Люба, спасай! На мэнэ якись насикомы напалы!

Вона свет включила, як глянула на мэнэ, та як закрычить:

- Дэ тэбэ чорты носылы? А штаны у якой сучкы забув та блох набрався? А ну, гэть из хаты! Я завтра разбэрусь с тобою! - И вытолкала мэнэ за порог.

Хорошо, шо у нас дуст був. Так тётка Люба обсыпала мэнэ з ног до головы тим дустом и я до утра сыдив в двОри. Мэнэ тры раза выворачивало от того дусту. Думав, шо копыта откыну. Блохы, правда, яки подохлы, а яки поховалысь, грызуть прокляти. Да ты, як пидымо спать в хату, сам почувствуешь яки воны, гады, живучи та кусачи.

- Ну и что тем дояркам было? - любопытствую я. - Вы ж Сатанюку донесли на них?

- А як же!? Сказав, шо купалысь в молоки, а про блох постыдывся сказать.

- А Сатанюк как же с теми девками поступил? - спрашиваю я.

- «Ты, Фёдор, больше за доярками не наблюдай. Я з нэмэ сам разбырусь,» - сказав вин. Но нэ кого нэ посадылы. Я чувствовав, шо там шось нэ так просто. И разнюхав! Но про то мовчать надо, а то самого посадють. Давай, ще по трохы выпьемо та спать в хату пишлы. На сёдня хватэ.
 
- Не, дядь Федя, я лучше тут на лавке покимарю, а потом на пруд рыбалить пойду, - говорю я.
 
- Ну и паразит же ты! Рыбалить вин прыихав! Кому ты брэшэшь!? Ты думаешь, шо я нэ бачив як ты з Валькой Голубовской «рыбалили» на пруду пыд лисом в твий прошлый приезд? Я покраснел варёным раком, молчу.

- Чого ж ты мовчишь? Я шо, брэшу? Такэ вытворялы, шо я в штаны напузырыв, любуясь на то «кино».

- А зачем подглядывал? Мы у вашего колхоза ничего не крали и строительству коммунизма, не вредили. Так чего ж подглядывать?

- А можэ вы под ту любов разговоры против партии и руководства маскируетэ.

- Так вы и мне не доверяете? - спрашиваю я, а он в ответ:

- Доверяй, но проверяй. Цэ каждый партиец должён делать, а то ны якого коммунизма нэ будэ.

- Я, Миша, уже тебе говорил, что имею пысательскый материальчик, а як ёго до ума довэсты, ума нэ прыложу.

- А вы, дядь Федя, расскажите мне. Может, чем и помогу.

- Ладно. Слухай.

Он закурил дешёвенький «Прибой», затянулся дымком и спросил:

- Ты помнишь дядьку Устина с Полтавы?

Я отрицательно покачал головой.

- Ну шо з войны як прыйшов, а ёго за шкирку та в лагеря, в Сибирь запэрлы?

Я почему-то насторожился, вопрошая глазами дядьку.

- Так вот, захотив Сатанюк жинку Устина, а та нэ далась и мужу пожалилась. А Устин гэройский мужик, усю войну в морской пихоте оттяпав. Самому Сатанюку прыгрозыв : - «Хоть пальцем тронешь Дарью, расчавучу.»

- А Сатанюк нэ грозыв. У ёго всигда наготови папочка така сирэнька, а на ней чёрнымы буквочкамы напысано «Дело». Устина Сатанюк пришив к «Делу» и, как «врагу народа», уважил дэсять лит бэз права пэрэпыски в краях сибирских.

Дарью Сатанюк так же не пожалив за еи строптывость и она вскорости за Устином попала в лагеря. Кажуть, вона там на сэбэ рукы наложила. Яка ж нормальна женщина  вынэсэ лагерну жизть? А Дарья була ще и красавыця.

Устин, бедалага, попав на вэлыку стройку коммунизма, на сибирску реку Ангару. Казав вин, шо строилы якыйсь комбинат. А ще казав, шо там земляка встретив! В одном лагири булы. Тилько зэмляк той сержантом срочной службы був по охрани «строителей коммунизма».

 - Дядя Федя, да вы мне про всех сержантов до утра не расскажете. Вы лучше про дядьку Устина.

- Э-э, Миша, так той сержант не простый був!

- Наверно, зверюга?

- Зверюка не зверюка, а ты ёго знаешь.

- Я? Дядь Федя, да я там сроду не был.

- А то не важно, бул чи не бул, а знаешь ты того сержанта.

- Дядя Федя, кому из хуторских довелось дядьку Устина под конвоем водить на стройку коммунизма?

- А ты ёго сам поспрашивай. Вин тиби кой-шо интиреснэ можэ рассказать, - закурил и продолжил:

- Устин объявывся с «хрущёвской оттепелью». Как-то получилось, я нэ знаю, но вин став лесником в лесничестве. В лису и живе.

- Так один и живёт?      

- Та не. Вин кудысь йздыв. Довго нэ було. А потом прыихав и дивчину с собой привиз. Гарна дивчина. Мабудь, сладка як мэд. Мини винн казав, шо она дочька его друга по лагерю, которого убылы при попытке к бегству. Там же закон - «Шаг вправо, шаг влево считается побег» и открывается огонь на поражение. А девочка была в якомсь детском доми для дитэй «врагов народа». Вин еи разыскав и забрав до сэбэ. Живуть вдвох. Вин ей замисто отца.

- Так она, что и в школу не ходит? - спрашиваю я.

- Устин сам еи обуча. Вин у лагерях «академию» прошёл.

- Дядя Федя, а как бы мне с дядькой Устином поговорить?

Он прищурил глаз и изрёк, давно известное мне предупреждение:
 
- Мишка, если ты насчёт Галкы надумав, то бэрэжись. Устин башку тиби одирвэ.

- Дядя Федя, да вы что!? Ничего я не надумал. Что, в хуторе других девок мало?

- Знаю я вашу породу. Лучче давай ще по стаканчику выпьем.
Выпили. Дядька Федька вдруг засмеялся и выдал:

- Вы, ханджеИ, з утробы до дивок падки. И ты такый же, сукын сын.

- Дядь Федя, а что ханджеи у бога телёнка нанюхали и съели? Что вы, как что, так «ханджеи да ханджеи»?! Они, что не люди? Вы и сами не знаете почему нас так называют.
- Як цэ нэ знаю?! Знаю.

- Ну кто же они?

- Ханджеи – это бузоверы, навроде твоего батька. Да и ты такой же. У вас  на уме одно ****ство.

- А вы, не ханджеи далеко от ханджеив ушли?, - улыбнулся я, - Уж сколько дед Алёшка девок на МТФ «унюхал» вы, наверное, лучше меня знаете. А Сатанюк, что отстал от ханджеив? А всё правленское начальство целомудрие соблюдало? Да, ханджеи попов не признавали, свальный грех устраивали в своих багадельнях в довольно узком кругу. Но кто вообще всю страну в бардак превратили? Ханджеи, что-ли? Кишка у них слаба такой бардак организовать. Это под силу только победившему гегимону во главе с его партией. Дядя Федя, а я, к вашему сведению, только кандидат в эту партию и мне далеко до членов. Каким бы я ханджеем не был, но пока не попадёшь в этот курятник и не залезешь повыше, один «голый вассер» иметь будешь. Что, это не так?

- Это так. Но ты не юли. Я ему про ханджеив, а он ишь как ловко на партию свернул. Причём здесь партия?

- Давай ще выпьемо та спать.

Выпили. Он встал, сделал пару шагов по направлению к кухне, обернулся и произнёс:

- Если в лис пийдешь, дывысь в оба. У Устина кобеляка бильше волка. Пошматуе на кускы, - он почесал свой давно не стриженный затылок и добавил:

- А Устин, як узна, шо ты на Галку охоту заимел, хозяйство твое вмисти з яйцамы одирвэ. Поняв?!

Я ворочался на лавке, размышляя о «пысательском материальчике» дядьки Феди. В моём воображении всё явственнее проявлялась «дивчина, сладка як мэд».

 Почувствовав прилив энергии в членах, я вскинул рюкзак на плечи и подался в лес на Панскую. Берега, в камыше и прибрежных травах, уводили реку в глубину леса, а там она, вольно разлившись, образовала озеро, отражавшее небо. Выбрал я себе местечко в камыше, забросил пару удочек, за подворьем лесника слежу. Была чудная ночь. Средь облаков луна плывёт и видно, как льются золотые слёзы звёзд в Панское озеро.

На зорьке был хороший клёв. Серебристые краснопёрки, одна лучше другой, золотисто-зелёные лини пополняли садок, это радовало, но хотелось увидеть «гарну дивчину». Наконец-то из хаты вышла девчонка и пошла, как я понял, в уборную. Затем она появилась вновь. Вижу, как она взяла полотенце за дверью хаты и идёт к мосткам озера. Роста она чуть ниже среднего, в лёгком летнем халатике, облегавшем её молодое тело.

На мостках, никого не опасаясь, сбросила халатик и трусики. Ей было не более семнадцати лет, но она уже была маняще развита. Меня будто бес попутал, и, как только она вошла в воду, я тоже, незамеченный ею, разделся и тихо поплыл в тумане в её сторону. Подплыв, тихо поднырнул...

Она дико закричала, забила ногами и руками, а когда я вынырнул, то увидел, что огромный волкодав несётся на её крик. Стрелой вылетев из воды, я шустрее белки вскарабкался на дерево. Волкодав прыгнул, но не достал меня, и не сводя кровавых глаз со своей будущей жертвы, уселся, рыча и скаля клыки. Из хаты выскочил лесник с ружьём и увидев дочь, бегущую к хате нагишом, поспешил ей навстречу.

Она прижалась к леснику и указывая пальцем на дерево, где сидел я, сказала, стуча зубами:

- Оно в в-в-воде на меня напало, а к-к-к-когда я закричала, и Султан бросился к-ко мне, туда залезло, а что это, не знаю.

- В воде напало, а залезло на дерево? Галочка, тебе, наверное, показалось.

- Ничего мне не показалось, оно там сидит. Видишь, куда Султан смотрит? Там оно.
Держа ружьё наизготовку, лесник подошёл к волкодаву, который глаз с меня не сводил.

Я побоялся, что лесник пальнёт, не видя меня, и подал голос:

- Не стреляйте. Это я.

Увидев меня, лесник приказал:

- Злазь!

- Я слезу, а кобеляка ваш раздерёт меня.

- Злазь, я тебе сказал. Султан при мне не тронет.

Надо же такое! Как снег на голову средь ясна дня, к месту происшествия, по малоезженной, заросшей травой дороге, с велосипедом в руках подходил дядька Федя, приветствуя лесника и интересуясь:

- Устин, шо там за зверяка? Нэ як рысь?
   
- А ты полюбуйся на цёго зверя! И в води ныря и по дэрэву, як обизяна, лазэ.
Дядька Фёдор, приглядевшись:

- Це ж мий плэминнык! Чёго тэбэ чорты туды занэслэ?

Ты ж казав, шо на рыбалку пийдэшь, а чёго на дэрэво зализ?

- Так кобеляка бросился на меня. Вот и залез, - слазя, оправдывался я.

О стукачестве дядьки Феди лесник знал и, как и все, при нём придерживал язык за зубами. Время-то было - за анекдот сажали.
 
- Скажи спасибо дядьке Феде, а то бы угостил я тебя с двух стволов солью в жопу, шоб знав як дивок пугать, - примерительно произнёс лесник.

- Як це получилось, я нэ знаю, но вин казав, шо с тобою хотив побачиться.

- Ты, Фёдор, сказкы мини нэ балакай. Люды прыходють, а нэ подныривають, як вин.   
Пока лесник говорил ещё что-то, я оделся, собрал монатки, украдкой посмотрел на «гарну дивчину» так, чтобы она поняла, что я ещё приду, отчего она зарделась, и мы с дядькой Федей пошли в сторону хутора. О чём думал мой дядька, я не знаю, но, когда он сказал:

- А давай, Миша, я Сатанюку на Султана пожалуюсь?! Хай ёго у Сибирь отправлють!

Мы расхохотались…