Не могу пожаловаться на то, что за период своей многолетней службы я был обделен вниманием прессы.
Впервые, в далекие семидесятые, обо мне заговорила газета Военно-медицинской академии «Военный врач», в которой мой сокурсник, будущий хирург Шура Уточкин, обличал слушателя третьего курса Финогеева в разгильдяйстве, нерадивом отношении к учебе и службе, называл позором курса и намекал на то, что верной ли дорогой идет товарищ, если вообще это слово для него уместно.
Затем пресса обо мне ненадолго забыла.
Вторая статья появилась в газете Черноморского флота «Флаг Родины»».
Выходя ежедневно, эта газета отражала боевую и политическую деятельность разбросанного многочисленного флота. Представляю, как трудно написать что-то новое, когда события с закономерной последовательностью идут, повторяя друг друга из года в год, из десятилетия в десятилетие. Это в масштабах страны за день можно наковырять событий для газеты, и то, если постараться. А тут… корреспондентам явно не позавидуешь. Тут фантасты не работали. Фантазию вместе с яйцами тут же вырывали в политическом управлении.
И вот, весь флот узнает, что на эскадренном миноносце «Благородный» служит прекрасный офицер, старший лейтенант медицинской службы Финогеев. Он честен, принципиален, является примером для остальных, ведет за собой, секретарь партийной организации, лучший начальник медицинской службы и имеет все положительные эпитеты, характеризующие порядочного человека. (Эх, Шура! Как ты, будущий заместитель начальника кафедры и учитель, не увидел в оступившемся товарище верного партийца—ленинца? А принцип: «Столкни в пропасть оступившегося, ибо он мешает твоему пути», сработал у тебя четко. Каждый идет своей дорогой. У одного она усыпана костями товарищей, другой же издирает ноги об острые камни. И каждый считает свой путь верным).
Все знают, что в каждой газете печатают фотографии. Печатали их и во «Флаге Родины». А фотографами там были два дедка: Григорьев и Никишов. Оба низенького росточка. Только первый был худ и жилист, а второй толст и меланхоличен. Где они учились фотографировать, кто были их педагоги — этого, наверное, уже не знает никто.
Но жертвы, смотрящие на тебя с газетных полос, мало походили на оригинал. Они все напоминали каких-то монстров.
Как этих людей можно было умудриться так, напугать или застращать, чтобы нормальное человеческое лицо превратилось на фотографии в нечто непередаваемое, неописуемое?
Вот и мое благородное лицо смотрело со страницы газеты на бедного читателя очень удручающе. Оно выражало скорбь и грусть, было темным, как у людей, страдающих бронзовой болезнью. Глаза молили о пощаде, а как-то неестественно согнутая шея говорила о болезни непослушных школьников — явно выраженном сколиозе и даже лордозе, с которым даже в те далекие времена в армию, я не говорю о флоте, и близко не подпускали. Если бы это мое фото поместили случайно среди узников Дахау или Освенцима, никто бы не заподозрил подделки. То же выражающее безысходность лицо.
С той поры я стал чаще мелькать на страницах газет и даже как-то попал в «Красную Звезду».
Подходил очередной праздник медицинского работника.
Изъеденный годами службы «перезревающий» капитан захотел вдруг снова увидеть себя среди высоко несущих…, но… все молчали. А под лежащего капитана слава не течет.
Тут флагманский врач, Саня Димицкий, уходит в отпуск и меня назначают его замещать.
Канители не много, но есть.
А праздник стремительно приближается.
И решил я вверенной мне властью поощрить лучшего начмеда в бригаде. Думать долго не пришлось. Лучшим по всем показателям, естественно, был признан начальник медицинской службы СКР «Беззаветный» (я тогда уже служил на нем) капитан Финогеев. С чистой совестью набираю телефон редакции.
- Здравствуйте! Вас беспокоит исполняющий обязанности флагманского врача бригады противолодочных кораблей капитан (фамилия произносится неразборчиво). Мы бы хотели через нашу любимую газету отметить лучшего корабельного врача.
- Как хорошо, что вы позвонили. Нам как раз нужен материал и мы собирались звонить начальнику медицинской службы флота. Так куда направить корреспондента?
- На СКР «Беззаветный». Он сейчас стоит на Минной стенке. А завтра корабль уходит в море, — для большей убедительности говорю я.
- Хорошо. Ждите.
- Через тридцать минут (от редакции до Минки ползти две минуты) в амбулаторию корабля постучали, и вошел плотный, улыбающийся мужчина с фотоаппаратом.
- Фотокорреспондент Никишов. Вы, — он, коверкая по складам прочитал мою фамилию. — Буду вас снимать для газеты. Вас предупредили?
- Никак нет, — я сделал удивленные глаза.
- Это ваш подчиненный? — указал он на стоящего рядом моряка.
-Да. Санитар, матрос Козырев. Отличник боевой и политической подготовки, — хотя до отличника Козыреву, что пешком до Полтавы.
- Очень хорошо. Сделаем этюдик. Оденьте-ка халаты и поставьте какую-нибудь аппаратуру на стол.
В нем начинал закипать мастер. Из слезящихся, округлых глаз капал бенгальский огонь.
Я достал дыхательный аппарат. Он без нужды много лет лежал под кушеткой.
- Замечательно. А теперь встаньте, — он показал как, — Возьмите прибор в руки. Один смотрит сюда, другой туда.
Мы истуканами уставились в пустоту.
- Отлично. Легонько улыбнулись. Снимаю.
При слове «снимаю» человек, по — моему, сразу глупеет.
Воскресный номер я ждал с нетерпением. Но когда увидел фотографию, образ непреклонного защитника социалистических завоеваний, умер, даже не родившись. Два херувимоподобных существа, тупо глядевших в светлое будущее, держали в руках что-то дынеобразное, и по-идиотски улыбались. Нет, конечно, как идиот улыбался Козырев. Я же походил на Иуду Искариота, только что получившего тридцать серебряников!
Настроение испортилось. Но праздник не отменялся.
Жизнь шла своим чередом. Были новые статьи и новые фотографии. Но все они уже походили на оригинал.