В Карелии растёт и крепнет Петровская слобода, основанная царём Петром в 1703 году вслед за Петербургом. Набирает силу Петровский пушечный завод,
Открыт первый в России курорт «Марциальные воды». Всего же Петр I в Олонецкую губернию на воды приезжал четыре раза. Однако со смертью Петра I «Марциальные воды» постепенно были преданы забвению.
Встреча. 1719 год.
После Рождественских праздников, которые отметили в Санкт- Петербурге потрясающими своими размахами гульбой и фейерверками, Государю Российскому занемоглось. Начали шалить почки, да и печень снова дала о себе знать. По совету придворных лейб-медиков и собственному, Петра Алексеевича, хотению, решено было выехать на Марциальные воды. Пётр и раньше туда съездить хотел и, уже было, собрался действие вновь открытых вод в прошлом году на себе попробовать, да дела военные не дали такой возможности.
Первый в России курорт, обустроенный, за пять лет, стараньем Вильяма Геннина, управляющего Петровскими заводами, всегда был в полной готовности принять царя и его приближенных.
Царь выехал из Санкт-Петербурга 19 января года 1719 от Рождества Христова. Это была обычная поездка Государя Российского на воды Олонецкие для поправки здоровья. Ехали не долго. Всё же Царю из Санкт-Петербурга, а не из Москвы предстояло попадать. Город-крепость в устье Невы уже шестой год как был провозглашён столицей государства Российского и к недавно обретённому курорту был куда как поближе, нежели Москва.
Полюбив карельские края и чудодейственную воду Кончезерских источников, царь в Олонию совершал потом свои поездки ежегодно, оставив в столице дела государственные. В этот раз до Петровской слободы доехал царь со своим кортежем в пять суток. Ехали не споро, но и особо не мешкая. Езда зимой была не столь утомительна как летом, когда из-за дождей дорога могла раскиснуть. Опять же на перегоне от Северной столицы до Петровской слободы стараниями Александра Меньшикова было сооружено десять почтовых станций с дворами постоялыми, с ночлегом и конной подменой.
Много было дел государственных царскими указами возложено на Александра Даниловича Меньшикова, генерал-губернатора Ингерманландии. Управлял он землями немалыми: в них теперь входило все Прибалтийское побережье от реки Невы до Иван -города, многие новгородские поселения, а так же Олония, с недавно выстроенными Лодейным полем и Петровской слободой. Поручено ему было и обустройство дорог российских для царёвой надобности предполагаемых.
Желая, проверить дееспособность Меньшиковских дорожных обустройств, на которые из казны семь тысяч ефимков было отпущено, царь Петр, как то, этот же путь в сопровождении лейб-гвардейских драгун, пробежал в своём возке с двуглавыми золочёными орлами на дверцах, оббитом изнутри медвежьими шкурами, за три дня и две ночи.
Царский поезд был в этот раз не мал: карет и подвод поболее полусотни. Лишних от поезда, как мог, отваживал князь Меньшиков. Кортеж в пути растянулся по постоялым дворам и весям. Между тем, Пётр Алексеевич, «Государь Всея Великая, и Малая, и Белая, и пр. Руси» с немногочисленной свитой из особ самых высокопоставленных, прибыл на сутки раньше других в растущий на берегу Онежского озера крепость-городок, названный в честь его имени.
Петровская слобода к тому времени разрослась. Каждодневно на разных работах в пушечном заводе работало до восьмисот мастеровых. По разным повинностям крестьян из окрестных сел с конной тягой на подводах приезжало еще не менее двух сотен.
Растущее производство требовало ежедневного притока рабочих рук. Кварталы из деревянных изб, в которых селились работные люди, разрастались как на дрожжах. К приезду в этот раз Петра 1 здесь проживало уже более трёх тысяч человек. Военный гарнизон способный в случае нужды защитить крепость насчитывал шесть сот солдат и офицеров, которые несли вахтенную и караульную службу, а так же проводили испытание образцов, изготавливаемого на заводе оружия. Две деревянных церкви колокольными звонами радовали прихожан. Дом коменданта, канцелярия, оружейный амбар и тюрьма были уже исполнены в кирпиче. В слободе находились больница и гостиный двор с таможней, два десятка казённых лавок, трактир и множество харчевен. Приезд Государя, основателя города, конечно же, был главным событием года и собрал на Соборную площадь почитай большую часть её жителей.
Заслышав колокольные звоны в неурочный час, и, узнав о причинах оных, весь люд простой, военный и купеческий повалил встречать своего суверена и благодетеля, за исключением разве что, литейщиков, стоявших в это время у домен, да еще больных и немощных.
День был ясный и солнечный. Государь, выйдя из кареты в сопровождении свиты из вельмож и военных, облачённый в мундир капитан-бомбардира лейб-гвардии Преображенского полка, опираясь на офицерскую трость, неспешно шествовал к видневшейся впереди церкви Петра и Павла. За ним поспешала пёстрая толпа сподвижников и мужей государевых. Были рядом с царём в этот раз: светлейший князь, губернатор Ингерманландский Александр Меньшиков, генерал-адмирал Фёдор Апраксин, Президент Берг-коллегии Якоб Брюс, управляющий заводами Виллиам Геннин, генерал-аншеф губернатор Лифляндский Аникита Репнин, личный денщик царя, генерал-аншеф, командир Семёновского полка Иван Бутурлин, с ним другой денщик, полковник Семён Блеклой, любимый карлик царя Ефим Волков, ландрат Григорий Муравьев и еще два десятка других представителей российской знати и служилых людей в париках и треуголках, облачённых в кафтаны с золотой отделкой и гвардейские мундиры. Впереди процессии и чуть по бокам рядовые ингерманландского полка алебардами оттесняли напирающую толпу, дабы никто не помешал Петру Алексеевичу и его присным. Перед самым собором, саженей за сто были выстроены в две шпалеры Семеновы с фузеями, взятыми на плечо и примкнутыми штыками. Епископ и священники в золочёных праздничных ризах стоял перед церковью, сзади них широким черным клином выстроилась, приосанившись, церковная братия.
В двадцати шагах от них Царь Пётр остановился, снял шляпу и размашисто трижды перекрестился троеперстием. Глянул на сорокасажённую колокольню , увенчанную крестом, для чего ему пришлось задрать голову. Затем он в пояс склонился перед собором, а епископ Карельский и Ладожский Аарон, вознёс над головой большой серебряный наперсный крест, желая благословить Государя. В этот момент ударил оглушительный выстрел из недавно водружённой на крепостной вал чугунной пушки шестидюймового калибра. Вслед за ней поочерёдно забухало два десятка крепостных орудий калибром поменьше. От выстрела вся толпа вздрогнула. Те, что были поближе к крепостному валу даже присели от испуга. Царь, выпрямившись во весь рост, резко повернул голову в ту сторону, откуда раздался выстрел. В это время неожиданно для всех, сделав три шага, из толпы вышел высокий человек в темной накидке и в монашеской скуфейке на голове. В левой руке он держал большой посох. Не успели гвардейцы отбросить его в сторону, как тот, в трёх шагах перед царём Петром, бухнулся на колени и ударил лбом в подмороженный, утоптанный снег дороги. Затем он разогнулся и, стоя на коленях, провозгласил громогласно, одновременно осенив, стоявшего перед ним Петра, крестным знамением.
-Господи благослови царя Петра, Государя Российского, и даруй ему многая, и многая лета!
В толпе народа кто-то громко охнул.
Два гвардейца подскочили к юродивому с боков и ухватили его за ветхую власяницу, сквозь которую виднелось местами ярко-розовое от мороза, голое тело. Поручик Преображенского приказа Свистунов занёс над его головой обнажённую шпагу.
-Оставьте его, - прогремел голос Петра. На минуту на площади стало тихо, - встань с колен. Дай я взгляну на тебя. Чего ты хочешь? Милостей или милостыни? Про Указ мой о калеках и подаяние просящих слыхал ли?
Петр надел на голову треуголку и оперся рукой на трость, вперив внимательный взгляд черных глаз в поднявшегося с колен юродивого.
Когда он распрямился, то оказалось, что ростом он совсем немного ниже Петра. Пышная грива черных, с сильной проседью волос выбивалась из под скуфейки, широкие, прямые его плечи были, пожалуй, даже пошире государевых, синие ясные глаза смотрели на царя без испуга. Внешний облик юродивого завершали цепи перекрестившие власяницу, надетую на голое тело и поблескивавшие из-под монашеского клобука, чугунный крест, висевший на груди его, выглядел как особая награда, а не тяжесть для умерщвления плоти. Цепь, опоясывавшая юродивого, свисала с боку как офицерский шарф.
-Нет, государь наш, Вседержитель. Не нужна мне милостыня, я не подаянья от тебя хочу и Указ мне неведом.
- Так чего же тебе надобно? – повышая голос, спросил Пётр вновь.
- Чтобы все начинания твои сбылись, а Россия-матушка крепла год от году стараниями твоими и ворогов своих превозмогла.
- Кто таков? Научил, кто или впрямь так мыслишь?
- Червь недостойный, аз есм, Фаддеем крещёный. Мыслю истинно, говорю искренно.
- Что-то больно ты смел. Да ты не из беглых ли разбойников, а может, из раскольников будешь? Ересь и смуту в народ несёшь, а мне песни сладкие поешь?
Подошёл вплотную Виллиам Геннин,
-Косутарь, Пётр Алексеевич, это стешний анахорет,- произнёс он с сильным акцентом. – Интересный экземпляр. Живёт неподалёку, зло никому не делает, даже некоторых мужичков от хворей спас, травами поил.
-Где же он обретается?
- Землянку себе вырыл возле парка дворца Вашего величества, там и живёт. Миряне кое-какие дары ему приносят.
-Грамотен? Библию читаешь?- перевёл взгляд на Фаддея царь.
-Да, государь.
- Тогда вот тебе моя первая царская милость. Во дворец ко мне приходи, там потолкуем о делах земных и Божьем промысле, а более на дороге у меня не становись, и путь мне не преграждай. Велю, чтоб пускали беспрепятственно, коли, делами государственными занят не буду.
Он строго посмотрел на Свистунова и перевёл взгляд на ландрата,
- Понятна вам воля моя?
- Понятна, - бодро рявкнули оба.
- Спаси Господь Государя, спаси Господь,- крестясь и кланяясь в пояс царю, попятился Фаддей, сливаясь с народом и освобождая путь процессии. Царь и свита продолжили движение к церкви. Царёв карлик, шедший позади Его Величества, пустился в пляс вприсядку, выкрикивая:
- Эй, ликуй, пляши Олонец:
Был червём - теперь «Червонец»,
Видно ты, Фаддей, не зря
Поприветствовал царя.
Эх, ма, лебеда,
Жги Петрова слобода!
В толпе послышались смехи, свита заулыбалась, улыбнулся Пётр и, покачав сокрушённо головой, глядя на своего любимца карлика, снял вновь треуголку, перекрестился и так, с улыбкой, шагнул через распахнутые ворота в благостный мрак церковного зала.
Царь отстоял всю литургию перед алтарём, крестясь и кланяясь ликам святых, и, иногда подтягивая басом за священником, распевные слова молитвы.
После молитвы, выйдя из храма, Пётр и его окружение неспешно проследовали к царскому дворцу, который завершили строить как раз перед Рождеством. Чугунная ограда опоясывала дворец и все строения, предназначенные для дворни и хозяйственных нужд. У ворот и по углам для охраны стояли гвардейцы Преображенского полка с мушкетами и в полной амуниции. Двое гвардейцев, с приближением царя, распахнули тяжелые ворота и замерли по бокам. У распахнутых узорчатых ворот начальник караула гвардейский поручик Михаил Щепотьев скомандовал: «На-а-а краул!» и, отсалютовав императору шпагой, застыл в стойке, держа сверкающий клинок перед собой. Гвардейцы, все одновременно, перехватив мушкеты, стоявшие рядом с ними, так же застыли намертво, держа их перед собой. Петру понравилась выучка караула и он, улыбнувшись, скомандовал поручику: «Вольно» и потрепал его по плечу.
-Присоединяйся, - кивнул царь, оборотясь на свиту.
Поручик вбросил шпагу в ножны и занял своё место в арьергарде сопровождающих.
Потом был обед, потом прогулка вокруг дворца и по аллеям рощи.
Вечером на ужин столы накрыли прямо в парке, рядом с дворцом. Челядь жарила на вертелах баранов, поросят и куриц, разнося блюда по столам. Гости запивали все это водкой и вином, жажду утоляли ледяным квасом из брусники и клюквы. Из разных концов парка и из стен дворца слышалось, то «Многая лета царю Российскому Петру Алексеевичу», то «Виват Россия!» то «Слава Русскому воинству и оружию его». Ударил салют в честь прибытия Государя в четыре мортиры и две карронады, расцветив тёмное зимнее карельское небо над петровскими заводами и слободой фейерверками из разноцветных огней.
Пётр на заводах.
На другой день с утра во дворец приехал Виллиам Геннин. С ним царь Пётр в сопровождении Меньшикова и еще нескольких военных чинов поехал на свои заводы, чтобы посмотреть на железоделательное производство и образцы нового вооружения. За шесть лет своего руководства петровскими заводами Полковник Гвардии Виллиам Геннин многое сделал для их переустройства и развития самого передового по тем временам производства чугуна и стальных изделий. Пётр каждый раз с удовольствием посещал заводы. Он видел своими глазами, как увеличивался день ото дня выпуск изделий, таких нужных его армии и флоту, как росло мастерство доменщиков и литейщиков, кузнецов и оружейников. Пётр, для себя отмечал, что не ошибся в назначении иностранца управляющим заводами, которые уже начали приобретать стратегическое значение в северных завоеваниях.
Шотландский дворянин Геннин, приглашённый для обучения пушечной стрельбе дворянских детей в потешных полках, стал сподвижником Петра и участвовал во многих походах. Рос Виллим Геннин в чинах, росло к нему и доверие царёво. Под Нарвой оба раза были вместе. За Выборг он был пожалован званием подполковника артиллерии. Рядом с Государем Российским и сражался шотландец и в битве под Полтавой. Видел Пётр, как знает Виллим пушечное дело, как ответственно он относится к поручениям, и каков уровень знаний его. Неудивительно, что организацию производства «зелья для огненного боя» в Санкт-Петербурге он поручил именно ему. Через год уже свой отличный артиллерийский порох стала выпускать Россия. Были Генниным построены, прежде всего, химическая и испытательная лаборатории. До десятка сортов пороха, исходя из разных нужд, были составлены в них и выпускались в больших количествах.
Царь к артиллерии относился с большим вниманием и сам носил звание полковника артиллерии. По его личным чертежам отливали первые пушки, когда Геннин приступил к руководству заводами. Петр же и установил регламент для их калибров. Пушки по его указанию делали теперь не, как Бог на душу положит, а строго единообразных калибров. Петровские Олонецкие заводы выпускали трёх, шести-, двенадцати и двадцатичетырёх фунтовые пушки. Пушки тридцатишестифунтового калибра отливались небольшой партией по особому заказу, и было их немного.
В этот раз, поутру, царь Пётр в сопровождении управляющего заводами Геннина, сиятельного князя Александра Даниловича, мастеров пушечных и гвардейской охраны ходил по цехам пушечного завода. Пытливо Пётр осматривал только что откованные заготовки для стволов, восхищённо смотрел на сверлильные станки сооружённые стараниями Геннина и русского мастера Петра Оглоблина выписанного сюда из Тулы.
Затем Его Величество возжелали лично видеть, как пушки льют. В литейном цехе уже все готово было. Перекрестясь, четыре дюжих литейщика через систему талей и противовесов, начали наклонять, выложенную изнутри огнеупорным кирпичом, большую чугунную дежу-ковш с колыхающимся в ней расплавленным чугуном. Ослепительно-белая струя хлынула в форму. Во все стороны повалил удушливый дым, и полетели искры. Шипя, они гасли на специально залитом водой, земляном полу. Свита отпрянуло было подальше от опасного действа, однако, видя как Государь, улыбаясь и прикрывая глаза ладонью, смотрит на огненное зрелище, понемногу стали подтягиваться к царственной особе.
- Что, Данилыч, нравится?- улыбаясь, спросил Пётр своего подвижника. – Здесь родится слава оружия российского.
- Душа ликует, видя это, мин херц, - отозвался Меньшиков.
. - Молодец Вильям Иваныч! Идёт дело-то, идёт. Глядишь, и утрём нос, да не только шведам, всей Европе утрём.
- Как прикажешь Косутарь,- низко поклонился ему Геннин, при этом, согласно европейскому политесу, отставив ногу и изобразив снятой шляпой сложную фигуру.
- Да не расшаркивайся, ты. Мы, чать, не на посольском приёме, а за работу спасибо, потрафил. Эй, губернатор Ингерманландский, Александр Данилыч,- подозвал он Меньшикова разглядывавшего, отлитую пушку, - вели господину Геннину лично выплатить за усердие две сотни ефимков серебряных.
Увидев же, что Меньшиков изобразил великую озабоченность на лице и тяжко вздохнул, добавил,- и не тяни с выплатой, проверю, не будет заплачено, тогда не из губернской казны, а из собственного кармана платить придётся.
- Виллим Иваныч,- обратился он к управляющему. Сколь в нынешнем году пушек отлито и к поставкам для армейских нужд готово?
- Вместе с этой, тридцать двенадцатифунтовых и семь двадцатичетырёхфунтовых пушки. Думаю, что эта пушка в армию не попадёт.
- Это отчего же, аль плоха получилась?- засмеялся царь.
- Её следует в музей определить. Она на глазах Государя Российского отлита. Это есть великая память о посещении царём своих заводов .
- Хитёр, ты Виллиам Иванович.
- Нет, Государь, я догадлив.
Обойдя все восемь цехов завода, царь Пётр пребывал в самом хорошем настроении.
- А скажи мне Виллиам Иванович, иного оружия за год сумел ты для военных нужд поставить? Учёт, полагаю, ведёшь?
- За прошлый, 1718 год мы поставили по заказу Адмиралтейства 240 пушек, ядер к ним 30 000, да 4000 фузей и штыков до двух тысяч, а еще тысячу двести пистолей да, палашей и шпаг офицерских - полторы тысячи, да якорей десятипудовых две сотни штук, да еще всякой утвари не считано.
- Помню, помню, - подтвердил Меньшиков. - Мин херц,- обратился он к царю,- через Адмиралтейство более 200 000 рублей этим заводам было выплачено за их поставки, а ты мне всё вопросы задаёшь, куда, мол, деньги утекают.
- Сумма не малая,- насупился Геннин,- Ваше царское величество, а Вы поспрошайте казначея, в какие бы деньги обошёлся этот товар, если его из Англии или Германии бы везли?
- Виллим Иванович, так и качество у товара разное бывает. Сукно ведь бывает по 7 копеек аршин, а бывает и по пятиалтынному.
- Слыхали мы про ваши сукна, господин губернатор, - фыркнул Геннин.- Мои пушки и ружья не хуже английских, а стоят вдвое меньше. Не будет ли угодно, вашему царскому величеству лично испытать клинки с Ваших заводов?
- А, что, покажи, пожалуй. Любопытно взглянуть.
По жесту управляющего принесли несколько образцов иностранного оружия. Пётр выбрал палаш с выбитой на лезвии волчьей головой и надписью Solingen.
- А ну, служивый, поди сюда,- подозвал он гвардейца в семёновском мундире, который стоял в стороне от свиты с протазаном у плеча. – Выбирай себе палаш,- кивнул Пётр на ящик с пятью уложенными в них палашами. Умеешь голову защитить от прямого удара?
- Так точно, Ваше царское величество.
- Тогда прикрывайся, я рубить буду сверху.
Пётр взял в руку палаш и нанес удар гвардейцу. Тот уже стоял с поднятым клинком наготове. От удара клинка о клинок посыпались искры. Последовал второй удар с тем же результатом.
- Теперь ты руби меня.
- Мин херц, может, я против него постоять попробую? Зачем царскую голову под сталь подставлять?
- Не мешай, Данилыч. Или сомневаешься, что я защитить себя сумею?
Тот, пожав плечами, отступил в сторону и хмуро поглядывал на происходящее. В свите все стали переглядываться. Гвардеец, тоже стоял, опустив палаш в нерешительности.
- Я тебе приказываю бей, - грозно сведя брови, повторил Пётр, и клинок гвардейца сверкнул в воздухе. Он был отбит крепкой рукой Государя.
- Не важный удар. Смотри, накажу.
Вновь в воздухе сверкнул клинок, который тут же вновь был отбит опытной рукой Петра. Более того, царь сделал молниеносный выпад и приставил конец палаша к глотке гвардейца. Тот стоял, побледнев в ужасе.
- Слаб ты еще против меня. Видно, репетиций было маловато. Ничего, наверстаешь,- одной стороной рта, с дёргающимся усом, криво улыбнулся Пётр. – Теперь клинки оглядим. Он приблизил к глазам палаш и внимательно его осмотрел, затем протянул Меньшикову. Взяв у гвардейца, палаш, осмотрел его так же внимательно.
- А хороша сталь! Не хуже немецкой знаменитой. Дай я тебя обниму, Виллим Иванович. Сумел достигнуть. Какова же разница в цене? – спросил он у Геннина, одёргивавшего свой мундир после царёвых объятий.
- Клинки моего производства, готовы отпускать за шестьдесят копеек штуку.
- Где там казначей? Пусть подскажет палаш немецкий что стоит?
- Партия таких палашей обошлась казне в сорок два алтына за клинок,- отозвался Захарьин.
- Однако,- крякнул царь Пётр, помотав в сомнении головой.
Затем провели ружейные испытания. Солдатская кремнёвая фузея петровского завода калибра в полдюйма, отличалась метким боем и поражала противника за сто пятьдесят шагов. Конечно, французский мушкет стрелял на 200 шагов, но был тяжелее в два раза и пороху ему требовалось вдвое. Для прицеливания ему так же нужна была сошка. Много времени требовало его заряжание: за время одного выстрела из мушкета русские солдаты из своей фузеи успевали выстрелить три раза. Все это Пётр Алексеевич внимательно, как и полагается капитан - бомбардиру, осмотрел, оценил и удовлетворён остался. И он и сопровождавшие его лица пришли к выводу: в наступлении русские ружья были эффективнее французских, а те были, еще недавно, лучшими в Европе. Взяв в руки офицерский мушкет, с надписью на замке OLONEZ, поинтересовался государь и устройством кремневого замка, ранее им не виданного.
- Что за мастер делал? По чьим чертежам?
- Нашей работы Госутарь, ответил Геннин. – За образец мы взяли
французский замок. Он надёжный, не дающий осечек, однако его усовершенствовали, исключив производство случайного выстрела от удара прикладом.
После этого с удовольствием посетил Пётр Алексеевич мастерскую, где собирали кремнёвые замки для ружей и пистолетов, отметив, что среди бородатых мастеровых трудятся на подхвате человек пять юнцов лет пятнадцати - шестнадцати.
- А не рано в работу зуйков поставили? Не напортят?
- Господь с тобой, царь батюшка. Мы же за ними доглядываем. Дак и сам посуди, -отвечал ему старший мастер,- если юнцов к работе не приставлять, так старые помрут, а новых взять будет негде. Да и не с улицы они. Большей частью их же отцы тут на заводе трудятся: кто в литейке, кто на сверловке, а сами отроки до обеда в школе заводской наукам обучаются, там же и кормят их.
- Да это же невероятно, - вскрикнул царь.- Школа для рабочих отроков при заводе. Этакого чуда во всей России нет. Монастырские школы есть, церковно-приходские тоже открываем, навигацкая школа для недорослей открыта, а школу для детворы при заводе впервые вижу. Данилыч, надо бы поглядеть, где бы нам и при других больших заводах да мануфактурах еще, такие вот, открыть. Дело то хорошее. Как звать тебя, малец? –обратился он к пареньку в синей поддёвке и холщёвом фартуке, полировавшему на верстаке суконкой стальную пластину, которая служила основой для ружейного замка.,
- Николой, - шмыгнув носом, сильно упирая на букву «о» ответил тот, вскочив с табурета.
- А из какого роду - племени будешь?
- Корзоевы мы, ответил паренёк, сильно упирая на букву «о» при разговоре.
- Это ты что же из карелов будешь?
- Да, государь из Олонца я.
- Грамоте обучен?
- Да, государь,- поклонился до земли отрок.
- Псалтирь читаешь?
- Да и «Четьи минеи» и «Жития святых».
- Прочти тогда это. Данилыч дай-ка шпагу.
Меньшиков вынул из своих ножен клинок, и царь протянул его восхищённому подростку.
« За храбрость. Благодарная Россия» - медленно разобрал он вычурную вязь на клинке.
- Ай, молодец. А считать тоже можешь?
- До сотен тысяч и все четыре действия с ними.
- Ну, сосчитай тогда. У меня в одном кармане двадцать одна копейка, да в другом в три раза больше, а еще в третьем на пять копеек меньше, чем в первом. Если сосчитаешь, сколько всего у меня сейчас во всех трёх карманах, то половину я тебе отдам.
Паренёк широко раскрыл глаза и, почти не задумываясь, ответил,
- Так ведь то полтина будет.
- Молодец, - захохотал Пётр, - дай расцелую.
Поцеловав отрока троекратно, Пётр1-царь Российский, вынул из кармана серебряную монету, с выбитым на ней его собственным профилем и протянул подростку.
-Как понадобится тебе помощь в жизни, зри мою парсуну, - кивнул Пётр на реверс монеты, с которой Николка не сводил глаз,- глядишь, и полегчает, и выход найден будет.
Подросток упал на колени, схватив царскую ладонь и начал целовать её, задыхаясь от счастья. Ведь для него это было целое состояние.
- Ну, будет, будет,- убрал от него свою руку Пётр. - Науки и дальше постигай, России, такие как ты, всегда нужны будут.
После того как ружья заслужили высокую оценку Государя, решено было устроить смотр испытаниям отлитых на заводе орудий.
Кавалькада из карет и верховых потянулась по мосту через Лососинницу к берегу озера. Там, с правой стороны от устья реки была сооружена насыпь, а на ней устроен редут на три орудия. Было оборудовано и укрытие: иногда во время испытаний пушки разрывало. После гибели нескольких солдат при первых испытаниях фитиль теперь запаливали из укрытия при помощи пятиметрового шеста и огнепроводного шнура.
Пётр испытаниями остался доволен. Ни одной пушки, несмотря на троекратный заряд, не разорвало.
- Нет, гляньте каков молодец,- восхищённо говорил Пётр, хлопая Геннина по плечу и спине. – Ведь раньше каждая четвертая, а то и каждая третья разрывались при таком заряде. Помню, под Нарвой они наши пушки, когда захватили, то было у тех пушек незаменимое достоинство: сами шведы из них стрелять боялись.
В свите засмеялись, услышав шутку царя.
- Так точно, херр Питер, чугун тогда лился слишком твёрдый, холодно-ломкий. Удар и выстрел плохо держал. Пришлось нам с добавками в чугун повозиться, чтобы крепость его вдвое повысить. Это теперь наш секрет. Точность боя тоже мне повысить удалось.
Видел сегодня, государь, механизмы водой через мельничное колесо в действие приводимые, для сверления пушек приспособленные? Это моя работа. Сам чертежи делал. По две пушки враз точить можно, а третью сверлить. Орудия теперь легче прежних, а прочнее значительно. Где раньше на обработке пушек полсотни рабочих было занято, теперь шесть мастеровых. Экономия казне огромная. По нашим прикидкам в год около пяти тысяч рублей.
- Экой ты молодец. Голова и руки у тебя богом данные.
- Благодарю за похвалу, но хорошо бы малую толику деньгами получить с вашего царского величества.
– Я же велел уже Губернатору из казны тебе двести ефимков отсчитать, аль это не деньги для тебя?
-Конечно деньги, ваше величество. Однако вы мне их за сабли и шпаги пожаловали, а тут пушечное производство.
- Ну, ты и гусь шотландский,- захохотал Пётр. - Захарьин, кликнул он казначея, - отпиши Виллиму Ивановичу тысячу ефимков, за радение на государевой службе.
Царь Пётр на секунду задумался и, вздохнув, вымолвил,
-Эх, лет двадцать назад нам бы такое вооружение, давно по-другому бы всё сложилось.- Потом он повернулся к свите,
-Александр Данилович, князь Ингерманландский, да генерал Брюс, вот вам моя воля. Впредь военного иностранного оружия и пушек не покупать. Пушки с моих заводов отправлять в первую голову на корабли. Фузеями и клинками работы Олонецких заводов вооружить гвардию.
Штабной писарь, взятый в свиту с целью учёта изъявлений монаршей воли, сделал запись об этом в книге царских распоряжений, как ему и было положено.
В прекрасном расположении духа царь Пётр Алексеевич и иже с ним оправились отобедать, изрядно на свежем воздухе изголодавшись.
В первый раз во дворце.
Когда суматоха и многолюдье царской обеденной трапезы во дворце улеглись и его участники разошлись на отдых, во дворце наступило некоторое затишье. Челядь бесшумно сновала, убирая посуду и недоеденные блюда со столов, на кухне топили печи и готовились к ужину. Дворцовый караул нёс свою службу. Настало послеобеденное время. Придворный фельд-медик Грониус рекомендовал царю Петру иметь после обеда два часа отдыха, о чем царь объявил своим домочадцам и окружению. Дворцовый комендант Михаил Басаргин просил вельмож царёвых с делами, а паче с пустяками в охотничью залу к Государю не входить. Для полного исполнения этого указания, с целью "никого к государю не пущать", у дверей в залу стояли два прапорщика семёновского полка с протазанами и при шпагах.
Февральское солнце уже начало закатываться за горизонт, когда юродивый Фаддей постучал посохом в закрытые ворота царского дворца.
На стук вышел дежурный офицер. Это был поручик Щепотьев, что руководил охраной царя Петра 1 при въезде его в город.
- Что за надобность у тебя, отче?
- По царёву приглашенью пришёл. Государь наш Пётр Алексеевич побеседовать со мной возжелали.
- Отдыхает Государь. Он себя не жалеючи на государственные дела растрачивает, всё сам хочет успеть, а самому и выспаться, как следует не каждый раз удается. Так что придётся обождать.
- Ничего, я у входа посижу, сколько понадобится, но отсюда царя не повидавши уже не уйду. Ведь увидаться это не моё, это государево желание.
- Да, помню, помню,- усмехнулся Щепотьев, - как Государь на тебя внимание обратил. Только у дверей сидеть тебе не положено, там часовому место. В прихожей посиди на табурете. Чтоб не кашлять и не сморкаться. Сиди тихо, пока Государь не проснётся. Ему о тебе доложат. Даст он знать, что хочет тебя видеть - пройдёшь в покои, а нет – вот тебе Бог, а вот порог. Не обессудь.
Вошёл еще один офицер в форме поручика.
- Шадрин, пригляди за ним, Государь скоро проснуться должен. Пред светлые очи его этого юродивого представишь, ему такая милость оказана. Я пойду, караулы проверю.
Фаддей присел на табурет не далеко от входа, поставив в угол свой диковинный посох и сидел, неподвижно поглядывая на огонь в камине. Напротив него, ближе к камину сидел, вытянув ноги в ботфортах, поручик Шадрин. Иногда он вставал и, пошевелив, угли в камине, усаживался в кресло вновь, не выпуская, однако, из виду юродивого. Так продолжалось более получаса. Во всяком случае, один раз бронзовые каминные часы негромко звякнули, отбив положенное. За высокой резной дверью послышалось какое-то движение. Обе её половины распахнулись, и в прихожую вышел царь Пётр. Он был в серых голландских чулках до колен, панталонах коричневого цвету, башмаках на толстой подошве с серебряными пряжками и белой свободной блузе с распахнутым воротом. В руке его была трубка с длинным прямым чубуком.
Поручик при виде царя вскочил, встав во фрунт, и отдал честь, приложив два пальца к треуголке. Фаддей упал на колени и перекрестился.
Пётр обратил на него внимание, вглядываясь в полумрак прихожей.
- Это что за явление? А-а, старый знакомый. Да ты с колен-то встань.
- Поручик, уголёк добудь.
Шадрин, взяв каминные щипцы, ловко извлёк уголёк из камина, и царь прикурил от него трубку, выпустив большое, сизоватое облако дыма. Посмотрев, на Фаддея, он затянулся табачным дымом, открывая соседнюю дверь. Потом кивнул головой в сторону приоткрытой двери.
-Заходи мил человек, потолкуем коли пришёл, и шагнул в залу. Фаддей последовал за ним, ступая босыми ногами по ковру. Поручик двинулся было за ним, но царь остановил его жестом.
- Понадобишься, позову. Дверь прикрой.
В большой, почти круглой комнате было два окна, однако наступавшие сумерки не могли освещать комнату, поэтому на столе горел канделябр о четырёх свечах и подсвечивали комнату горящие в камине дрова.
Фаддей, войдя в дверь, которую за ним поручик Шадрин осторожно закрыл, размашисто перекрестился. В дальнем правом углу висела икона Иисуса Христа Вседержителя, перед которым горел огонёк небольшой лампадки. Затем осенил крестным знамением своей руки царя Петра и еще раз уже крестом чугунным, что висел у него на цепях на шее.
- Что скажешь? – спросил Пётр с любопытством, слегка хмурясь, разглядывая юродивого.
Протянув в его сторону ладонями к верху руки, с которых свисали широкие рукав власяницы, тот вдруг начал говорить громким грудным голосом речитатив как молитву, какие-то слова похожие на заговор или приворот.
«Летело на Русь горе из-за синя моря!» - юрод воздел руки вверх и продолжил, – «На города и веси, на наши просторы. Железом оно гремлет, огнём плюёт, молитвам не внемлет, всё себе гребёт. Летели с ним вороны, на все четыре стороны. А поднялся на пути ему, как встарь, сокол ясный, Царь-надежа, Государь. Да и сгинуло то горе, за гору, за сине море».
- «Мудрено глаголешь, однако мысль понять можно. Меня что ли прославляешь?
- Угадать сие – не велик труд. А вот труды царя России кто оценит, кто своей шкурой прочувствует? Есть ли кто такой, кто поймёт тяжесть того креста, что ты тащишь на себе на Голгофу свою?
- Эка, ты куда хватил. С царём небесным меня сравнить решил. Этакой лести мне еще слыхать не доводилось. На что рассчитываешь? - испытующе глядя на Фаддея, вопрошал Пётр, пыхнув трубкой.
- Что услышан буду.
-Садись напротив,- предложил царь гостю, усаживаясь в кресло слева от круглого небольшого стола на изогнутых ножках и кивнув ему головой на кресло, что стояло напротив.
- Негоже мне рабу недостойному в кресле рядом с царём сидеть. Дозвольте, ваше царское величество мне стоять остаться.
- Так ты как глыба надо мною нависаешь. Не хочешь в кресло, сядь вон на табурет. И давай без этих титулов и величаний. Зови меня Пётр Алексеевич и ладно будет. Это моя тебе царская милость.
На столе стояла широкая ваза с фруктами, кувшин с квасом и штоф водки.
- Выпьешь со мной?
- Уволь меня от этого, царь-батюшка. Ни хмельного, ни табачного зелья я не употребляю.
- Меня осуждаешь за это? - спросил Пётр, наливая себе в рюмку из графина.
- Бог тебе судья, государь, аз есмь червь недостойный. Как могу я судить? В писании сказано: не судите и да не судимы будете.
- Зачем перед церковью действо учинил?
Царь опрокинул в рот полрюмки водки и, с хрустом закусив яблоком, огрызок положил на блюдце, с удовольствием затянулся из трубки и выпустил кольцо табачного дыма. Потом вновь обратился к юродивому:
– Что же хотел ты от меня? Денег? Платье с царского плеча? Али заступничества царского? Только не ври и не молчи. То, что ты не дурак и не сумасшедший я разу понял. О себе поведай.
– Как скажешь царь-батюшка, Пётр Алексеевич.
Юродивый заговорил вновь речитативом: «Не вышел рожей, обшит человечьей кожей. А зовусь я Фаддей, родом из простых людей. Живу праведно, хочу, чтоб было все правильно. Не беру подношений и мзды, нет у меня в деньгах нужды. Хоть ношу я рубище и вериги, доводилось читать и мудреные книги».
- Эка ты, складно молвишь. Ты не из староверов ли будешь, Фаддей? В печёнках у меня эти кержаки. Прижимистый народ, закрытый, каждый как гребешок морской из своего панциря чуть высовывается, а к себе никого не допускает. Так и ты. Что у тебя на уме? Одному Богу известно. К исповеди, поди, не ходишь, в грехах не каешься?
- В церковь хожу иной раз. С отцом Варсонафием мы хорошо знакомы. На колокольню меня пускает, я звоны хорошие знаю, и бить их умею. Только я на проповеди его не хожу. Сам молюсь денно и нощно по христианскому обряду, по своему разумению. Каяться мне особо не в чем. Я по Христовым заповедям живу и отступлений от них не делаю. А если кому что из моих слов и дел не нравится, так может те и сами не по правде, а по кривде живут.
- А не гордыня ли в тебе говорит?
- Я свою гордыню и плоть каждый день умерщвляю, в молитве и аскезе дни провожу.
- Нужна ли мне шуба с царского плеча? Зачем, если скоро десять лет будет, как я эту власяницу на себя одел.
- Уж, не в святые ли ты готовишься?
- Бог слышит, не я это сказал.
-Ладно, занятный ты тип. Через две недели уезжать буду. Зайди еще раз.
- Как скажешь государь.
Через несколько минут Фаддей уже выходил за пределы территории царского дворца. Мерно постукивая чугунной тростью о булыжник, которым были вымощены дорожки.
После его ухода царь позвонил в колокольчик. Поручик Шадрин вошёл.
- Кто- то есть еще для встречи со мной?
- Ландрат здешний Григорий Муравьев.
- Зови. Пусть зайдёт, очень кстати он тут оказался.
У ландрата известно забот много. Долго говорил он с самодержцем Российским. Однако через час Пётр дал понять, что беседа завершена. Перед уходом Муравьева он спросил,-
- У меня юродивый Фаддей сегодня был. Я с ним беседу имел. Что думаешь о нем? Геннин вроде неплохо о нем отозвался.
- Изволь доложить, Государь.
Фаддей этот личность прелюбопытная. Народ к нему за помощью и советом каждый день ходит. К его землянке такую тропу протоптали, что мостовой не надо.
-Чем же он их заманивает?
- Так не заманивает вовсе. Кому от недуга поможет, кому жизненный совет даст, а еще слывёт он заступником народным.
- Не волхвует ли он?
- Нет. Строго христианских обрядов держится и к Христу в молитвах обращается. Однако дерзок бывает с теми, кому он совсем не ровня.
- А с кержаками дружбу водит?
- Бывали у него старообрядцы, он их веры не проповедует, но и не чурается. Иной раз ходят к нему свои вопросы решать.
- Ты вот что. Всё, что о нем говорят, всё, что он действительно делает, ты вели разузнать и мне об этом доложишь.
-Рапортом, Государь?
- Нет лично. Пять дён тебе на это.
История говорит, что Фаддей с Императорм Российским встречались ещё не раз.
Здравствуй, Государь. 1721 год.
На третий день пребывания Императора Петра 1 в Петровской слободе, когда придворная суматоха поулегась, Фаддей отправился к дворцу. Пожелал, было, войти в пределы дворцовой территории, но гвардейцами, стоявшими у чугунной решётки ворот, был он остановлен.
- Кто таков? По какой надобности?
- Фаддеем меня кличут, с Государем повидаться хочу.
- Ты, мил человек, не умом ли тронулся? Юродствуешь, так иди и молись, а царя беспокоить неча. Познатнее тебя просители по нескольку дней дожидаются, а ты прёшь как к куме на блины.
-Мне, царской милостью своей, Государь Пётр Алексеевич, велел препону не чинить, коли я с ним увидеться приду. Доложи офицеру, что Фаддей пришёл.
Вскоре у ворот появился поручик Свистунов. По его знаку юродивого впустили, но и вести во дворец пока его никто не спешил.
- А, Фаддей? Что за надобность у тебя? Что на месте не сидится?
- Я свою надобность царю Петру поведаю. Здоров ли он?
-Здоровы они, слава Богу. Отдыхают после приёма посла французского.
- Проводи меня к нему.
- Государь – отдыхают. Я же сказал.
- Доложили бы всё-таки, ваше благородие.
- Что-то ты не по чину гнёшь. Я офицер Преображенского приказа. Слыхал про такой? Негоже мне по твоей указке бегать.
- Фаддей, отче, да ты ли это? – вдруг раздался возглас офицера в треуголке и при шпаге.
Заметив, непонятную заминку при входе, к воротам подошёл, дежурный офицер-поручик Ингерманландского полка, Арцыбашев. Он командовал отрядом гвардейцев для охраны царского дворца.
- Что, праведник, прослышал про приезд Государя? Поговорить захотелось?- с улыбкой продолжал он.
- Приобщиться к его знаниям и мудрости, как приобщаются Дарам святым. Дозволь, великого человека одежды коснуться.
- Ну, ну - улыбнулся Арцыбашев,- ты сам так мудрён, что через край выплёскивает, успевай черпать.
- Так можно ли мне к Государю?
- Пойдём, отче. Отдыхал Государь. Но если не почивает сей момент, то доложу.
Они пошли вдвоём к дворцу: Фаддей, опираясь на свой чугунный посох, а поручик, придерживая шпагу.
В покоях стояла тишина. Неслышно скользили лакеи, меняя свечи в подсвечниках и расставляя посуду к вечерней ассамблее. Неподвижно стояли у входа в Охотничью залу гвардейцы. Денщик царя генерал-аншеф Иван Бутурлин сидел в кресле недалеко от входа в залу и покуривал трубку. Фаддей, войдя, осенил его крестным знамением, а Арцыбашев приложил два пальца к треуголке. Узнав, что за надобность привела вошедших, Бутурлин, одёрнувши мундир, осторожно ступил за дверь залы, вернулся почти сразу и, кивнув в сторону открытой двери, произнёс отчётливо,
-Государь, Пётр Алексеевич, блаженному войти разрешили. Пожалуйте в залу.
Фаддей вошёл.
Царь Петр сидел, зажав длинную трубку в зубах, в голландском простом кресле и помешивал угли в догорающем камине. На столе стоял стеклянный штоф и кубки из металла. Фаддей осенил его крестом
- Живи, государь, многая лета. Надёжа-Государь. Здоров ли сам, здорова ли государыня царица Екатерина Алексеевна, да царица Прасковия Фёдоровна? - Здравствуй, здравствуй собеседник мой желанный. Почитай год не виделись, дай обниму, - встав с кресла. С распростёртыми руками подошёл к нему Пётр.
- Слава Господу здоровы все.
-Как недуги твои? С водою целебною проходят ли? Силы прибавляются?
- Здоров я вполне. Видно не токмо марсиальною водою живительной, но и молитвами твоими. Сей день на заводе я побывал, молотом кузнечным побаловался. Крицу железную, пудов на двадцать мне из огня подали, так я себя потешил. Полосу железную из нее отковал. Геннин сказал, что хранить ее на заводе теперь будут, пока завод стоит.
- Спаси господь Вас обоих.
- А я вот что-то не видел тебя отче среди особ в первых рядах встречавших меня. И в ноги мне никто в этот раз не упал. Аль теперь это тебе без надобности?
Фаддей, упал на колени и до пола, которого коснулся лбом, согнулся в поклоне перед царём.
- Прости меня государь, Пётр Алексеевич, коли обидел невольно. В толпе стоял возле церкви и молился за тебя. Я в ноги тебе не одну сотню раз упаду, только верно подметил, без надобности мне это принародно делать, людей смущать.
- Ну, полно. Вставай бога ради. Пошутил я.
Фаддей встал и царь Пётр обнял его за плечи.
- Цепкий глаз у Государя Российского,- вымолвил Фаддей, немного помолчав, - и ум быстрый. Ох, любишь смутить своей сметливостью, превосходство ума показываешь. Вот всё есть у царя, а ведаешь ли, государь, чего не хватает?
- Чего же? Мне, царю русскому? Поведай.
- Веры и святости.
- Эка, подметил,- крякнул Пётр и, отойдя к камину, начал прикуривать потухшую, было, трубку. – Прав, однако. Только я ведь не монах, а царь. У меня кроме как святость свою блюсти еще много других забот на плечах.
- Я знаю. О вере подумай. Как в Писании звучат Господни слова, обращённые к апостолам? "Если будете иметь веру с горчичное зерно и скажите горе сей: двинься и ввергнись в море, и не усомнитесь, - будет вам". Тяжёл путь государя, Пётр Алексеевич, иначе не сдюжить Россию от ворогов сберечь и жизнь ее народа обустроить. Молись, чтобы Господь укрепил тебя в Вере.
- Да, что же я в Господа не верю, что ли? Православные, которые сегодня в храме молились со мной во множестве, что, не верующие?
– Нет, Надёжа – Государь, - ответил Фаддей, - не много их было, кто о Боге и Вере истинно думал. Я да еще один человек.
-Так меня разве там не было? - спросил удивлённый царь Пётр, - или я и был тот человек?
– Не гневайся, это был другой. Телом-то и ты был, - сказал блаженный, - а духом в других местах пребывал. Умом своим строил крепость и обдумывал, как лучше сделать.
Фаддей указал то место, где мысленно побывал государь. "Да, - ответил тот обескураженно, - ты сказал верно".
- О других и вспоминать не хочется. Кто на царя глазел, кто у бога милостей для себя выпрашивал, как у барина деревенского. Да, только вот на небе он, а не в хоромах. Кто от Бога откупиться хотел, мол, я свечку поставлю и помолюсь, а ты помоги товар продать, а кто и вовсе молодицам подмигивал. Писание учит: «Оставь Богу богово, а Кесарю кесарево». Много у тебя забот, тысячи, но в Храм, войдя, о Боге думай. Сердце ему открой до конца, а своё, что кесарево, за порогом оставляй. Кто кроме Бога поможет тебе на пути твоём? Не отходи от него, и он не отойдёт от тебя.
- Внял, внял уже.
Пётр обернулся к киоту, который занимал угол в зале и размашисто перекрестился.
- Давай. Теперь к делам земным. Всё же не надо ли тебе чего?
Фаддей улыбнулся. Опять Писание напомню Государь.
- «Блаженны нищие Духом, ибо их есть Царство Небесное». Я не нуждаюсь ни в чинах, ни в деньгах. Пётр Алексеевич, знаешь ведь. Мне давно ничего мирского не нужно. Плоть мою я умерщвляю, а душе ведь любовь нужна, только её нельзя подарить.
- Опять ты меня укорил. Тогда скажи, не притесняет ли кто тебя?
- Нет, Государь. Да и как это сделать со мной? Чего меня можно лишить? Этих цепей? Так ведь, всяк знает, что цена им не велика, не для красы они надеты. С землянки меня согнать? Так и ей цена грош. Да я и другую вырою. В узилище меня ввергнуть? Так там теплее, чем у меня и кормят, поди, лучше, чем мне достаётся. Побить, ежели кто вздумает? Так если по неразумению, то я за него молиться буду, а он каяться. Коли по гордыне и злобе на меня руку кто поднимет, так тяжесть моей руки изведает. Не страшусь я.
- Уж, не в самом ли тебе гордыня говорит?
- Нет, надёжа-Государь. Какая тут гордыня? Кто сердцем Богу открыт, то и устрашить того трудно, кто людей бескорыстно любит, тот и в ответ любовь и доверие получит. Хотя это не просто – людей любить: всяк грешен и не всяк прост. Не у всех душа чиста, а иные и омовений не творят, смердят телом, вот и попробуй таких любить.
- Ладно. Тогда так давай рассуждать. Всё ли ладно в слободе, да на моих заводах? Виллиам Иваныч, я знаю строгий промышленник.
- Верно всё, Надёжа-Государь. Непорядку не терпит, за лень взыскивает, за глупость вдвойне. Только ведь и не видеть, что он делает тоже нельзя. Заработок у мастеровых, тех, что пушки лили, клинки ковали и фузеи делали, крепко подрос. Есть уже, на что себе и рубаху купить и щей с мясом сварить. Или вон школу, какую открыл для детишек заводских рабочих. Там же не только грамоте учат. Там арифметике учат, геометрии, рисованию, понятиям в артиллерии и фортификации наставляют, чертежи разбирать учат. Подрастут мальцы - вот и будет на кого дальше опереться. Пользу отечеству приносить будут.
- Наслышан. Наслышан я о добрых делах его. Сегодня велел за сочинённую им машину для сверления пушек пять тыщ ефимков из казны выплатить. Да ведь она больших денег стоит. Во всей Европе такой нет. Пушки олонецкие теперь далеко известны. А, скажи-ка, ты мне Фаддеюшка, каково в народе обо мне и делах моих отзываются. Не верю я, что всё так уж благостно, как мне порой губернаторы докладывают. У ландрата Григория Муравьёва вон спросил. Так молчит насупившись. Только и слышно от него: Всё по Вашей воле Государь и по Божьей милости. А что за этим? Не лукавит ли?
- Душой кривить не буду. Скажу, как перед Господом на духу. Не все ладно, да гладко, и не всем мужики довольны, солдат порой зря обижают. Вот послушай, государь.
В городе праздник - царь приехал. Народ ликует, фонари горят, фейерверки да стрельба хвалебная. А что в округе? Царь–государь приехал воды целебной испить. Да и ладно бы, значит здоровье поправить нужно. А за ним свита, а за ними вельможи, а с ними челядь. В городе праздник, а по сёлам стон стоит. По царскому указу все, кто на воды едут, не должны препятствий к проезду иметь. Вот и стоят на каждой ямской станции и ямщики, и мужики из окрестных сёл с телегами, да подводами. Так ладно бы царский поезд обеспечили и по домам. Сгонять мужиков начинают за неделю загодя, а опускают еще через неделю спустя после отъезда Государя. С месяц, а то и поболе, мужика с лошадью дома нет. Это ли дело? Стон в округе стоит. А два года назад, ежели вспомнить? Собирался царь на воды, да так и не приехал - война отвлекла. А сотни подвод по всему пути от Петербурга до Петровской слободы и далее, до источников с водою, почитай что, три недели простояли. Вот где беда была.
Самим кормиться надо, лошадей кормить, ещё и мосты чинить. Да и прокормить этакую ораву столичных гостей, тоже не просто. Геннин и ландрат стараются, а как им это достаётся? Здесь тучных земель нет, скотина стадами не ходит. Тут хоть каким оброком обложи крестьян, а взять негде. В Карелии, почитай все монастыри, с редьки на квас перебиваются, да лепёшками ячменными заедают. Вот и приходится одному со староверческой Выговской пустынью дружбу водить, а другому в Александро-Свирский монастырь кланяться. Вот оттуда и кур, и пиво в бочках для веселья господ привозят.
Пётр помрачнел. У него на скулах начали ходить желваки, и задёргался ус. Подойдя к столу, плеснул он себе из штофа в чарку, закусил солёным огурцом, что лежали горкой тут же в глиняной плошке, и ударил кулаком по столу.
- Нет, ну что за люди! Я же рескрипт издал для придворных. В дни пребывания царя на водах праздно туда не ездить. К царскому поезду присоединяться по указанию Ингерманландского губернатора князя Меньшикова или моему личному. А ты глянь, что делается. Когда же указания царские и Законы у нас исполнять научаться? Когда перестанут тупо лоб себе и другим расшибать в чрезмерном рвении перед начальством? Господи, вразуми ты рабов твоих недостойных!
Он помешал щипцами угли в камине, достал уголёк и прикурил потухшую трубку.
- Ладно. Коли не получилось у меня от этой мороки народ уберечь, так пусть хоть заработать на этом смогут.
- Вот это дело, Государь, Так Указ способнее выполняться будет. Эдак, еще и домой с заработка привезти кое-что можно будет.
- Завтра в Петербург отъезжаю. Надо посольство готовить, мириться со шведом будем. Хоть и бить мы их теперь научились, а война для казны урон большой наносит и на плечи мужиков тяжким ярмом ложится. Гляжу тут уже все и на заводах и в слободе вроде наладилось. Думаю, Генина на переговоры отправить, Брюсу в помощь. Благослови, отче, на дальнюю дорогу и меня, и послов моих будущих, помолись за нас перед Господом.
Фаддей осенил Петра крестом:
- Божьих милостей, да будет вам. Каждодневно, до конца войны за дело ваше молиться буду, а за тебя надёжа - государь до конца дней своих.
Когда Фаддей в сопровождении поручика Арцыбашева почти дошёл до ворот, офицер, приложив два пальца к треуголке, откозырял блаженному и удалился вдоль по аллее. Перед Фаддеем приоткрыли ворота.
- Прости ради бога меня, старче,- виновато промолвил тот солдат, что, не хотел его пускать во дворец, – я кабы знал, что тебе с царём дозволено разговаривать…
- Бог простит, служивый, ты, видать, недавно здесь. Вот всех дел и не знаешь. Родом откуда?
- Тамбовские мы. Недавно я в рекрутах.
- Вот и не ведаешь, поскольку недавно. Да ничего, какие твои годы, обвыкнешься.
Фаддей вышел из ворот, повернулся к храму, осенил себя крестом и, постукивая палкой по булыжникам, отправился в сторону своей хижины.
2017.
(Фаддей умрёт через год после императора Петра 1. В 2000 году канонизирован и причислен к святым. Канонизацию Святого блаженного Фаддея Петрозаводского освятил Патриарх Российский Алексий II)