Я не знаю, когда закончилась наша молодость. Заметить это у нас просто не было времени.
В декабре 90-го мы оказались в Луге. Чудом успели продать свою квартиру в Тбилиси. Продали ее дешево, невыгодно, но все же продали, а не бросили, как бросали тогда многие - дома и квартиры, родные стены, любимые места, знакомые с младенчества вещи.
Вещи мы увезли с собой почти все, набили ими доверху два контейнера и отправили железной дорогой, а сами, с авиабилетами на руках, доживали наши последние тбилисские дни у родителей.
Петербург встретил нас изжеванным машинами снегом. Снег лежал и в Луге. Чистый, утоптанный возле нового - нашего теперь - дома, холодный. Холодно было и в квартире: батареи грели плохо, и мы бродили по комнатам в свитерах, кофтах, теплых рейтузах и все равно мерзли.
Дети пошли в школу - там топили чуть лучше. А мы - мы занимались пропиской, искали работу, искали продукты.
Эти постоянные поиски занимали все время: длиннющие очереди в исполкоме, в паспортном столе, в жилконторе. Очереди за талонами на продукты, очереди вдоль опустевших витрин, чтобы только попасть в магазин, где в этот день "давали" - мясо, или масло, или макароны.
Деньги таяли. Первым нашел работу я, в ПТУ: Трудовое Законодательство и Обществознание, Этика и Психология. Всего этого хватило лишь до лета. А летом мне предложили место... воспитателя в детском саду. Выбирать не приходилось. Через год ушла заведующая в другом садике, и меня перевели на ее место. Еще через год я забрал к себе воспитателем Марину - на заводе, куда она устроилась конструктором в КБ, начались сокращения.
Садик держал нас на плаву целых четыре года. Маленький, всего на две группы, младшую и старшую, под №1 - первый, открывшийся в Луге после освобождения от немцев. Он постоянно требовал ремонта: гнило, нуждалось в замене все - несущие балки, лестницы, крыша. Деньги на ремонт давали неохотно - рождаемость падала, садики закрывались один за другим, даже недавно построенные. Приходилось снова искать работу.
Работа нашлась в Интернате №7, на Васильевском. Но в Петербурге, родном когда-то городе, жить теперь было негде.
Мы стояли у открытой настежь двери директорского кабинета и слышали, как решалась наша судьба.
- Может быть, поселим их у Абрамяна?
- Или там?...
Минут через пять вышел директор, коренастый мужчина одного с нами возраста, в джинсовке и кроссовках, и сказал, что где-нибудь, да устроит нас, а теперь главное - мы должны помочь носить мебель.
Мы таскали эту мебель весь день и все время гадали - кто же такой Абрамян?
Еще таинственнее звучало "Или там" - мы так часто повторяли эти слова, что они слились у нас в одно: ИЛИТАМ.
Абрамян - рассказали нам коллеги - это учитель труда, ветеран Войны, живет в торцовой служебной квартире учебного корпуса, и по слухам ему со дня на день должны выделить жилье вне очереди. К вечеру выяснилось, что ждать обещанную Городом жилплощадь Абрамяну еще целый год.
А Илитам оказался подсобкой для воспитателей на третьем этаже спального корпуса. Тут была маленькая, в два метра, прихожая, чулан, разделенный надвое перегородкой, и длинная узенькая комната с окном на школьную спортплощадку. Прямо перед окном росла ива. Ее подстриженная крона серебрилась на солнце и как-то скрашивала убогость похожего на пенал помещения.
Кончался август. Помню серые стершиеся ступени лестницы с желтыми и красноватыми пятнышками вкрапленных в цемент мелких "морских камешков". Лестница была узкой. Мы поднимали по ней мебель, заносили ее в в недавно отремонтированные, еще пахнущие краской бледно-голубые комнаты. Четыре дня подряд с утра до вечера носили мы шкафы и кровати, тумбочки и матрацы.
Из стены спального корпуса, рядом со входом в столовую, торчала водопроводная труба с вентилем, и я мылся, раздевшись по пояс, прямо тут, посреди школьного двора.
Марина, освободившись чуть раньше, пыталась навести порядок в нашем странном новом жилище: выметала осыпавшуюся штукатурку, мыла пол, протирала стекла.
В комнате с такими же блекло-голубыми стенами, как и в детских спальнях, стоял старый шифоньер из желтой фанеры, с резными накладками, тоже грязно-желтого цвета. С двумя отделениями: узким, с полками, слева и широким справа - для верхней одежды.
Мы перетащили сюда две кровати, допотопные кровати с решетчатыми никелированными спинками и железными каркасами с сеткой из ромбовидных проволочных ячеек. Установить их было нелегко. Цилиндрические клинья каркаса не хотели входить в пазы на спинках кроватей и приходилось вбивать их молотком.
Матрацы и одеяла, постельное белье - все это нам выдала в подвале нашего спального корпуса краснощекая растрепанная кастелянша Люба, жившая в такой же, как наша, подсобке, только на первом этаже.
Постепенно мы перевезли сюда, в Илитам, самое необходимое: часть одежды, немного посуды. За шифоньером мы соорудили нечто вроде кухоньки с электроплиткой. На тумбочку поставили наш старенький черно-белый телевизор, а на шифоньер - клетку с Ленкиным попугаем Кешей. Телевизор то и дело отключался, изображение пропадало и приходилось каждые десять минут вскакивать и поправлять ручку переключателя каналов. Кеша хлопал крыльями и выражал недовольство однообразием программ: по ТВ-3-му шли нескончаемые "Звездные войны", а по 6-му каналу - "Элен и ребята".
Ленке досталась кровать у окна, а мы с Мариной непонятно каким образом умещались вдвоем на той, что стояла у входа.
Это называлось "шпротики": мы лежали, как шпроты в банке, тесно прижавшись друг к другу, и, если нужно было перевернуться на другой бок, переворачивались одновременно. Впрочем, это помогало сохранить тепло. Перед сном мы натягивали на себя свитера, мы укрывались двумя одеялами и все равно мерзли. Из-под пола несло холодом, и мы мучились, пока не отыскали все щели и не заткнули их ватой.
Но холода пришли в октябре, а пока не кончались горячие денечки: закончив перетаскивать мебель в спальни, мы начали поднимать из подвала в классы все те же шкафы, парты и тяжеленные классные доски.
Первого сентября мы наконец встретились со своими воспитанниками. Марине достался первый класс, мне - шестой. Девочки-шестиклассницы, поклонницы Бутусова и мальчишки, фанаты Виктора Цоя. Однако и то, что любили мы с Мариной - ДДТ и Чиж - нравилось им тоже, так что вскоре наш поленообразный магнитофон орал попеременно то у нас, в Илитаме, то в коридоре, то в учебном корпусе: после занятий ребята сами убирали школу, и делать это было гораздо веселее под музыку.
Утро начиналось со звонка будильника. Он поднимал нас в 7 часов, на пол-часа раньше, чем мы начинали будить наших подопечных, сонных, недовольных, огрызающихся. Только сейчас я понял, как плохо я владею русским языком. Оказалось, что на вопросы: -Ты слышишь? -Ты видишь? - Понимаешь? - принято отвечать:
- Слышу, слышу, не глухой!
- Вижу, вижу, не слепой!
- Понимаю, не тупой!...
Наконец постели прибраны, ребята съели в столовой свои бутерброды и кашу и мы препроводили их в школу. До часа у Марины и до двух у меня - свободное время. Ленка сидит на уроках со своими одноклассниками - ее зачислили в 10-й класс - а мы постепенно осваиваем окружающую интернат территорию.
Рядом, совсем близко, - метро Приморская, Наличная улица. Как все изменилось с тех пор, когда здесь, в этом районе, на Кораблестроителей, жила Марина! У самого метро - барахолка. Талоны на продукты уже отменили, и мы покупаем появившуюся в продаже дешевую замороженную бельгийскую ветчину - на большее у нас нет денег. Не заработали мы пока и на приличную одежду, купили себе куртки, в которых холодно уже в ноябре, а предстоит проходить в них всю зиму, поддевая под тонкий синтипон все, что только можно.
По другую сторону интерната - площадь Кима, Смоленка. Там, за Смоленским кладбищем, начинается привычный Петербург - Средний и Большой проспекты, Набережные Невы - Крузенштерна, Университетская, откуда так хорошо виден Исаакий и Петр на вздыбленном коне, протягивающий к нам свою медную руку.
Как все-таки это не близко от нашего нового жилья! Мы спешим назад, забираем детей из школы и теперь уже до самого отбоя, до десяти вечера мы все время с ними: делаем уроки, гуляем, играем на спортплощадке.
Самая любимая из игр - это "Земелька". Для нее нужен маленький мячик, но вполне подойдет и картофелина. Любая - объяснил я опешившей поварихе - пусть даже с "глазками", гнилая - любая!
Нужно только очертить палкой круг на песке площадки, наделить в нем каждого играющего сегментом - "земелькой" - и игра начинается! Перекатываем картофелину - но только одним ударом ноги - на чужую землю. Картофелина не докатилась до "границы", осталась у тебя? - штраф: пядь, именно пядь земли размером в твою подошву переходит к сопернику. Картофелина выкатилась вообще за пределы круга? Штраф удваивается. Попал картофелиной по ботинку зазевавшегося игрока? - ему уже тройной штраф, три пяди земли, постоянно переходящей от одного к другому, меняющей свои границы и очертанья.
Это так похоже на карту Средневековой Европы - мы как раз проходим Средние Века и феодальную раздробленность...
Тяжелее с математикой. Задачи с неизвестными трудны и неинтересны. Пытаюсь приблизить их к детям. Вот, к примеру, Сережа Батаев регулярно собирает пустые бутылки. А потом сдает их, чтобы купить сигареты. Да знаю я, что курить нельзя и вредно! Но ведь покупает же... и сдает... Так сколько ему нужно собрать пустых бутылок, чтобы купить пачку "LM"?
- Нее, он "LM" не курит, он подешевле, "Петра Первого"!
- Ладно, пусть по-вашему, но сколько же? И учтите, 10% бутылок приемщик не возьмет, скажет - грязные...
Веснушчатый быстроглазый Сережа доволен, он вроде - герой дня. Задача тоже решается... Постепенно дело доходит до того, что математичка разрешает мне ставить оценки в журнал - за домашние задания.
Ребята резки, резвы, стремительны. И я предлагаю - быть может, кто-то захочет обогнать меня на стометровке? Сначала все смеются: мне-то уже 48! Потом ставят против меня самую быстроногую - быстрее всех мальчишек - Дашу.
Со старта она срывается первой. Но к финишу мы приходим одновременно. Даша готова праздновать победу - не уступила же ни секунды! - но я показываю на обувь. Даша делает вид, что не понимает, но ребята уже кричат ей - ты-то бежала в кроссовках, а он - в тяжелых ботинках...
У нас почти нет выходных. В субботу дети разъезжаются по домам, а в воскресенье нам с Мариной надо быть снова на месте: в понедельник с 7 утра все начнется сначала. Только и успеваем - доехать до Луги, помыться, взять самое нужное с собой туда, в Илитам...
Самым нужным оказываются однажды картины. Мы везем их с собой - современные городские пейзажи, подаренные Марине другом-художником. Портреты работы Бажбеука - друга моего деда. Автопортрет Минаса. Монеты, найденные дедом при раскопках Урарту, такие древние, что на них - не лики царей, а изображения животных: козы и верблюда...
Все это я расставляю на доске, развешиваю на стенах - когда еще мы пойдем в музей? - Можно же с чем-то познакомить ребят прямо в школе.
Нам повезло с начальством. Директор, Константин Дмитриевич, оказался сам из бывших интернатовских и неплохо разбирался в детской психологии. ЗАМы, обе Ирины, Ирина Семеновна и Ирина Владимировна, не щадя себя, занимались каждая своим делом. Одна - успеваемостью, другая, невысокая, черноволосая, с весьма твердым характером, держала дисциплину.
Беда пришла с той стороны, откуда ее никто не ждал. Место директора понадобилось для "блатного", имеющего связи, - и нагрянула комиссия.
Известно: если комиссия ищет, за что наградить, то находит. Если - за что снять, то тем более, находит обязательно.
Константина Дмитриевича сняли. Ему на смену пришел вертлявый невзрачный человечек, сразу же приступивший к "гуманизации" учебного и воспитательного процесса. Выражалось это прежде всего вербально: "оболтусов" и "негодяев" во время неизбежных школьных разборок заменили "рыбки" и "ласточки". Наказания, вроде лишения просмотра телевизора, отменялись. И через месяц выяснилось, что "рыбки" и "ласточки" запросто могут обматерить учителя - и ничего им за это не будет.
Комиссия, снимавшая директора, заглянула и к нам, в Илитам.
- Вы что, здесь постоянно живете? - строго спросила дама из РОНО.
- Нет, честно врали мы, - только иногда ночуем...
- смотрите, у них тут и ПТИЦА! - воскликнула вдруг одна из проверяющих.
Это решило нашу участь - Кеша им не понравился. Они ему тоже, но это не имело значения: проверяющие гораздо важнее попугаев. Нам дали-таки дожить и доработать до летних каникул. Но с сентября пришлось искать новое место.
Мы нашли работу и сняли квартиру в Сестрорецке. В чудном городке, где не знаешь, что красивее - вид на Залив с эспланады Курорта, или Разлив с его берегами, с взмывающими в небо из зарослей тростника стаями белокрылых чаек.
Мы остались вдвоем - Ленка закончила школу и уехала. Уехала так далеко, что мы не знали теперь даже ее точного адреса.
Мы работали в Сестрорецке уже не первый год, когда мне пришлось по делам снова оказаться там, на Васильевском, у площади Кима, в школе-интернате - теперь уже для детей-спортсменов.
Я шел по знакомому коридору третьего этажа. У лестницы, как и четыре года назад, возились со швабрами ребята - "дежурные" по школе.
Я заглянул в один из классов. За столами сидело 8 старшеклассников. Из взрослых никого в помещении не было. Красиво и дорого одетый парень лет шестнадцати с абсолютно пустыми глазами держал левой рукой за волосы сидящую впереди девушку. В правой руке у него был ланцет, которым он отрезал у несчастной прядь за прядью, у самой шеи. Я притворил дверь. Директора-гуманиста давно уже сменил другой - но "ласточки " и "рыбки", по-видимому, совсем осмелели и превратились в акул и стервятников.
Я заторопился домой, в Сестрорецк. Коридор, темный, длинный коридор 3-го этажа всеми своими стеклами смотрел на спортплощадку, на здание спального корпуса. Я отыскал глазами наше окно - ярко освещенное окно Илитама. За знакомой занавеской двигались тени, мне показалось на миг - наши собственные тени. У меня похолодела спина.
"И вдруг как бы пронизывает тенью
от миндаля, зацветшего весной"
Я не знаю, когда закончилась наша молодость. Но я почувствовал - там, в этой узенькой подсобке, где мы прожили втроем целый год - мы были там еще молодыми.