Тризна по антихристу. часть 1

Г Л А В А 1



Еще не затихли отголоски братоубийственной гражданской войны. До сих пор, окраины многострадальной страны захлебывались в кровавой агонии. Отряды Красной армии еще вели бои с разрозненными бандами, оставшимися после разгрома белогвардейских полков. Средняя Азия полыхала от пожарищ басмачества, а партия большевиков уже нашла себе нового врага, затаившегося под самым ее носом.
Врага, куда более страшного, более могущественного, чем все полчища Антанты.
Врага растлевающего умы рабочих и крестьян, дружно шагающих к светлому будущему, указанному им товарищем Лениным.

Этим заклятым врагом большевизма- стала церковь. Она каленым железом жгла сознание комиссаров, не давая покоя ни днем, ни ночью.
Им казалось, что вера в Бога, религиозным туманом дурманила головы трудового народа, становясь почти непреодолимой преградой на пути в безоблачную сказку коммунизма.

Всего один росчерк пера на серой, невзрачной бумажке, и полетели со звонниц колокола, вдребезги разбиваясь о еще не остывшую после сражений землю. Даже рассыпаясь на тысячи осколков, они, в последний раз возносили над миром свой малиновый звон,  который словно плач летел над погрязшей во тьме безумия Россией, возвещая о приходе Антихриста. Это был плач истинной веры, втоптанный коваными сапогами новой власти в бездну невежества, греха, и непроглядной тьмы.

                Г Л А В А 2

Пасхальная литургия завораживала  торжественным песнопением. Мелодичные звуки хорала, вселяя в сердца паствы покой и умиротворение, взмывали под своды церкви Святой Троицы, вознесшей свои золоченые купола на одной из окраин Архангельска более века назад.
Темные лики святых, словно страдая от того что творилось на земле, с непреодолимой тоской глядели с иконостаса на несколько десятков верующих, которые пришли в этот светлый день восславить Господа.

Молодой священник отец Григорий нараспев читая молитву, с замиранием сердца глядел как природа за стенами храма, вместе с паствой радуется святому празднику.
Чистейшая лазурь небосвода воспылала золотыми бликами поднявшегося над Беломорьем солнца. Веселая перекличка ласточек, казалось вторила словам молодого настоятеля.

Громкий выстрел маузера, оборвал песнопение на самой высокой ноте.
Там, под куполом, где сонмы херувимов сплетаясь в хороводе восхваляли Всевышнего, обломился кусок штукатурки и с грохотом рассыпался возле потертых носков матросских ботинок.

Человек в кожаной тужурке и лихо заломленной бескозырке, небрежно сунул  маузер в деревянную кобуру висевшую у него на боку.
-А ну-ка все вон,- его звонкий голос моментально разнесся  даже по самым отдаленным уголкам, подстегнув молящихся.
Толпа старушек, подобрав  полы  юбок, стремительно бросилась к выходу.

В один момент храм опустел. Остался только отец Григорий, старый дьяк Терентий, и полтора десятка большевиков во главе с бравым матросом.
Убедившись что церковь пуста, матрос продолжил, достав из нагрудного кармана тужурки свернутый листок бумаги.

-Значит так, господа священники,- повысив голос до поросячьего фальцета, выкрикнул матросик, поднимая над головой бесценный документ.- По постановлению Центрального комитета партии большевиков, с этой минуты церковь упраздняется, а все имущество коим она владеет, экспроприируется в пользу Советской власти. Оно, будет использовано на благо трудового народа. А тех из попов, кто препятствует выполнению этого постановления, мы будем считать врагами Советской республики, и судить по всей строгости Революционного трибунала.

Закончив тираду, матрос отряхнул с рукава кусок прилипшей штукатурки, приказав  бойцам:»Вытаскивайте все добро во двор. Скоро должны подводы подойти".

В тот же миг замелькали красные околыши на папахах солдат. Затрещала, оборванная с ризниц позолота. С грохотом полетели на пол старинные образа.
-Что вы делаете изверги?- вцепился в руку одному из красноармейцев старенький дьяк.-Антихристы, креста на вас нет.

Но пышущий здоровьем розовощекий боец, в сбитом на бок суконном шлеме, легко освободился от немощных пальцев старика. Повалив дьяка на пол, он принялся пинать его своими стоптанными опорками, стараясь  непременно попасть в голову.
Двое его товарищей, не желая пропустить развлечение тут же присоединились к другу, и вскоре лицо Терентия стало похоже на красное месиво. Захлебываясь кровавой слизью, дьяк терял сознание.

Отец Григорий, до сих пор находившийся в ступоре, наконец пришел в себя. Схватив массивный подсвечник он бросился на оголтелых солдат, со всей силы обрушив его на голову одного из них.

От  удара, красноармеец пошатнулся и рухнул на колени. Выцветшая от времени папаха свалилась на пол. Молодой священник кинулся в самую гущу потасовки, пытаясь закрыть Терентия своим телом, но тяжелый приклад трехлинейки тут же настиг его. Потеряв сознание, Григорий провалился во тьму. Лишь через несколько минут, ему с огромным трудом все же удалось открыть глаза.

 Сквозь мутную пелену, он видел как "доблестные" солдаты, безжалостно круша все что попадалось им на пути, выносят во двор награбленное добро. Их ноги,суетливо мелькая перед лицом батюшки, с треском давили повергнутые на затоптанный пол лики святых, превращая их в мелкие осколки стекла и щепок, а вместе с ними, уничтожая и свои черные души, ввергнутые нечистым в адское пекло.

Отец Григорий, видел как старенький дьяк Терентий бился в предсмертной агонии, скрючившись  у алтаря. В его взгляде, молодой священник сумел разглядеть так и не сломленную веру.
Сквозь топот ног и несусветный гвалт, Григорий услышал как один из бойцов, вытирая сжатой в руке буденовкой пот, обратился к  матросу:»Товарищ комиссар. Помирает старик-то, переусердствовали малость ребята. Что с ним теперь делать?»

Комиссар, из под густых, низко опущенных бровей взглянул на красноармейца :»Я тебе покажу что нужно делать с контрреволюционным отродьем".

 Достав маузер он дважды выстрелил в голову старика.
Дьяк Терентий затих навеки, разбросав окровавленные руки в разные стороны, а его душа, легкая и свободная, воспарила над погрязшим в грехе миром. Она унеслась в далекую синеву, где звонкие голоса ласточек восхваляли святой праздник Пасхи.
-А с этим как быть?- продолжал красноармеец, указывая штыком трехлинейки на распластанного у них под ногами отца Григория.

-Этого в каталажку,- без малейшего раздумья рявкнул матрос, поправляя скрипучую портупею.- Будем судить религиозную падаль. А приговор наш будет суров и беспощаден.
После удара прикладом, ноги Григория словно окаменели. Двое бойцов, вытащив его во двор, закинули на одну из подвод. Озираясь по сторонам, батюшка видел как с куполов летит позолота, окропляя землю ослепительным дождем. Он видел как из пристроенной к храму светелки, выскочила его жена-матушка Анастасия, которая занемогла и не присутствовала на утренней службе. Женщина, словно раненная птица бросилась к ногам комиссара и накрепко вцепилась в штанину его широченных клешей.

Из под сбитого на бок  платка, ее черные как смоль волосы вырвались на свободу, рассыпаясь по вздрагивающим от рыданий, худеньким плечам женщины. Вслед за ней, семеня крохотными ножками бежал мальчик, лет четырех от роду.
-Мама, мама,- громко голосил ребенок, протягивая вперед ручонки.- Мама, не уходи.

-Ироды проклятые,- продолжала рыдать матушка Анастасия, ни на минуту не отпуская комиссарскую штанину.-За что ? Оставьте нашего батюшку.
Но ее слова не возымели никакого действия на матроса, а здоровенный, покрытый рыжим пухом кулак комиссара, обрушившись на голову Анастасии, тут же поверг женщину на землю.

-Пошла прочь, поповская подстилка, а не то и тебя в каталажку вместе с муженьком упрячем,- рявкнул матрос, на ходу запрыгивая в подводу.
Обескураженная Анастасия, так и осталась стоять на коленях в холодной, весенней жиже, крепко прижимая к своей груди голову сына. Слезы горя, текли по ее худощавому лицу, оставляя тоненькие бороздки на грязно-кровавом месиве, толстым слоем покрывающем щеки женщины.

                Г Л А В А 3

Невзрачное, приземистое здание каземата, было построено на совесть. Толстенные кирпичные стены, кованые решетки в толщину человеческой руки. За все время существования тюрьмы, заключенным только один единственный раз удалось совершить побег, выдолбив брешь в стене. Но после этого, слабое место в кладке укрепили огромными кусками скальника, так что теперь, у арестантов не оставалось ни малейшего шанса покинуть зловещее заведение никаким иным способом, кроме как по этапу. Под звон кандалов, в клубах дорожной пыли.

Тяжелая, обитая стальными листами дверь распахнулась, впустив отца Григория в довольно просторную камеру с высокими сводчатыми потолками.
Старая, царских времен штукатурка уже давно осыпалась, оголив ровные ряды прокопченных табачным дымом кирпичей. Человек сорок арестантов медленно поднялись с нар при виде вошедшего священника. Многие из них набожно крестясь, пробубнили себе под нос нечто похожее на молитву.

Все обитатели каземата держались друг от друга обособленно, небольшими группами по пять-десять человек. Видимо согласно своему статусу в преступном мире.
Вперед вышел высокий мужчина лет сорока. Его косая сажень в плечах, заслоняла слабый лучик света, падающий на середину камеры из крошечного оконца спрятанного где-то под сводами потолка.

Покрытая проблесками седины широкая окладистая борода, осанка и достоинство с которым держался незнакомец, давали понять, что он пользуется незаурядным авторитетом в арестантских кругах.
Мужчина, подойдя к Григорию еще раз перекрестился, и окинув взглядом изодранную в клочья, покрытую комьями грязи рясу священника, удрученно вздохнул:»Ничего святого, прости Господи".

Взяв под руку едва стоявшего на ногах отца Григория, он проводил его в дальний угол каземата, и усадив на деревянные нары дружелюбно произнес:»Ты, батюшка, отдыхай. Эк тебя угораздило, ироды поганые, до святого добрались. Меня Мишей Северным кличут. Не слыхал про такого?".

Отец Григорий отрицательно покачав головой, присел на краешек нар.
Человек двадцать уголовников, толпясь возле Миши Северного, на какое-то время оживились разглядывая батюшку, но в конце концов их любопытство остыло и они вновь занялись  обычными делами. Кто-то штопал прохудившиеся сапоги, иные травили бесконечные байки о своих похождениях, а кто-то попросту забравшись на верхний ярус нар,отсыпался, набираясь сил перед будущим этапом.

Северный подкрутил к верху кончики и без того загнутых усищ, и  обернулся к одному из своих товарищей:»А ну-ка , Петруха, сгоноши нам с батюшкой чайку. А то не гоже,  гостя не приветить. Ему опосля большевистских каблуков поди не сладко. Подсластим маленько тугу печаль».

 Достав из-за пазухи бережно обернутые в тряпицу, желтоватые кусочки сахара, он положил их перед Григорием.
Петруха, низкорослый, жилистый арестант, с наполовину вырванными ноздрями тут же засуетился. Уложив на пол два вынутых из стены кирпича, он водрузил на них оловянную миску, наполненную водой.

-Благо хоть воды вволю дают большевички. На этапе -то не пожируешь,- пробурчал Петруха, скручивая из куска штанины некое подобие фитиля.
Разгораясь, ткань сразу же наполнила копотью без того прокуренный каземат. Петруха ловко поправляя обугленные концы тряпицы, продолжал нагревать пламенем днище посудины до тех пор, пока вода в миске не забила ключом, поднимая на поверхность сотни лопающихся пузырьков.

Боясь обронить на пол хотя бы одну крупицу, столь почитаемого в арестантских кругах сокровища, Петруха аккуратно сыпанул в воду небольшую горстку чаинок. Подождав, когда темно-рубиновая масса вздыбясь пышной шапкой над краями посудины осядет, донося до самых отдаленных уголков камеры неповторимый аромат свежезаваренного чифиря, протянул миску Мише Северному.

Человек шесть,семь, наиболее авторитетных сидельцев, собрались вокруг своего "пахана" и его нового знакомого.
Миша передал отцу Григорию посудину с чаем:»Пьется по два глотка, батюшка. Запоминай, сгодится".
Священник поблагодарил вора, и обжигая губы сделал два небольших глотка, а затем передал миску соседу слева.
-Ты чего же батюшка? Вприкуску пей,- заметив, что Григорий не притронулся к сахару, приободрил его Северный,- с сахарком то и в казематах жизнь послаще кажется.

Священник, взял с тряпицы маленький кусочек, сунул под язык, и трижды перекрестившись на пустой угол камеры поблагодарил Мишу:»Благодарствую, добрый человек. Дай Бог тебе здравия и многие лета".

Северный улыбнулся отхлебывая свои два глотка разгоняющей кровь жидкости, а отец Григорий, глядя на его здоровенные ручищи и плечи, даже не подозревал что под обликом степенного мужика, похожего на кузнеца или портового амбала, скрывается легендарный в царской России "шнифер", крушивший сейфы словно орешки. Ни один «Борг» или «Фишет», не мог устоять перед Мишей Северным более двух минут. В конце концов, стальные «медвежата» сдавались на милость победителя вверяя ему свое содержимое. Вся царская сыскная служба вместе с жандармами, хватались за голову когда Северный  с товарищами появлялся в каком-нибудь уезде.

Они буквально рыли землю, пытаясь поймать "медвежатника", но все было тщетно. Обчистив очередной банк, Миша бесследно исчезал, чтобы вновь появиться в другом месте.

Правда, надо отдать должное пронырливым сыскарям. Однажды им все же удалось арестовать засевшего у них в печенках Северного. Его даже осудили, приговорив к семи годам каторги. Но до Сахалина вору так и  не суждено было добраться. Находясь в ту пору в Нерчинском остроге, он смастерил отмычки и чудесным образом минуя стражу, исчез.

С тех пор по все централам и пересылкам ходили легенды об этом побеге. Со временем, они обрастали все новыми и новыми подробностями, вознося Мишу до почти недосягаемого авторитета в преступных кругах.
Какое-то время о знаменитом "медвежатнике" ничего не было слышно, но в двадцать втором году, Северный  имел неосторожность взломать кассу реввоенсовета Архангельской губернии. А когда он с товарищами выбрался из здания, на улице их уже поджидал взвод красноармейцев.

Почти все Мишины подельники полегли той ночью под пулями большевиков. Сам же Северный, получив семнадцать лет каторжных работ, теперь ожидал этапа на далекие Ленские прииски прохлаждаясь в Архангельской тюрьме.
Отец Григорий, отхлебнув еще пару глотков из ходившей по кругу миски, пристально всматривался в лица обитателей каземата.

-Сколь многострадальна Русь-матушка,- думал молодой священник, разглядывая группу крестьян, которые особняком от остальных заключенных о чем-то тихо беседовали, передавая из рук в руки дымящую горьким самосадом козью ножку.- Они то за что здесь? По виду и не уголовники вовсе. Еще вчера их натруженные руки держали соху.

Словно читая мысли священника, Миша сразу же решил внести ясность, поведав батюшке кто здесь кто.
-Это простые крестьяне, или как их у нас называют "черноспинки". Большевики посчитав их зажиточными, забрали все нажитое добро. Хотя у многих из них даже и лошадей то не было. Вряд ли им грозит каторга. Так помурыжат неделю другую, а потом вместе с семьями сошлют куда-нибудь за Урал.
-Другое дело вон тот мальчонка,- Северный указал Григорию на юношу лет двадцати, который держался в стороне от других.

Дорогие плисовые шаровары заправленные в новенькие хромовые сапоги, расписная жилетка из золотистой парчи, давали понять что сей отрок далеко не из простых обывателей уезда.

-Это сынок купца Скокова,- продолжал Миша.- Его батюшка, чтобы не делиться с новой властью, заперся в своей усадьбе вместе с молодой женой, двумя младшими детьми, да и спалил все к чертовой матери. Заживо сгорели и его супружница, и дети, и он сам. Весь скот, все богатство пошло прахом. Только старшему повезло, удалось сбежать. Да видно, недолго пробегал. Вчерась  привели. Теперь ему все отцовские грехи на шею повесят. Жалко парнишку, молодой совсем. Хлебнет горюшка с лихвой.

Миша на мгновение замолчал, принимая из рук товарища миску. Отхлебнув чифиря, он вновь заговорил:»А вон от тех держись подальше. Эти совсем без башки. Из анархистов".

Григорий внимательно присмотрелся к компании, на которую ему указал Северный.
Человек десять мужчин одетых словно бродячая труппа артистов, устроившись на дальних нарах весело шутили и балагурили, как будто им все было нипочем. Затертая колода карт, мелькала в руках человека в бархатном сюртуке поверх разорванной на груди тельняшке.

-Этот, что банкует, у них за главного,- пояснил Миша священнику.- Некий Сенька Крещатик. Откуда-то из под Винницы. Одно время  примкнул к Нестору Махно, а потом собрал свою банду и начал грабить кого ни попадя. Не гнушался даже добром простых крестьян. Ну Нестор  не стал терпеть  беспорядков в своей республике. Однажды нагнав их  в Гуляй-поле, порубал на куски всю Сенькину шайку. Самого же Крещатика, Махно выменял у большевиков на одного из своих атаманов. Но Сенька и здесь вывернулся. По дороге в Бутырку, он изловчился и заколов  двоих охранников бежал, пытаясь скрыться в Поморских селениях. Но не удержался, и где-то в пути срезал наградные часы у одного из красных командиров.

Окончив свой рассказ, Миша замолчал. Сник и батюшка Григорий. Тень печальных раздумий, словно черная туча затмила взор молодого священника. Он думал о Анастасии и маленьком Матвее. Что ждет их впереди? Как им выжить в столь нелегкое время? Да и сам Григорий не ведал что будет теперь с ним. Какая участь выпадет на его долю.

Заметив грустинки в глазах священника, Северный попытался его взбодрить:»Ты, батюшка, гони прочь кручину. Думай о хорошем. О Боге, о Вере. Потому как без Веры нам не выжить. Я тебе так скажу. Мы даже когда на дело идем, свечку в соборе перед образами ставим. Удачи просим у святых угодников. Оно грешно конечно, но такое у воров поверье".

Слова закоренелого медвежатника прервал какой-то шум,  из дальнего угла камеры.
Отец Григорий подняв голову, увидел как Крещатик схватив за воротник купеческого сынка, трясет его словно яблоню:»А ну-ка скидывай "прохоря", буржуйский выкормыш, и жилетку снимай, уж больно она мне поглянулась".

Сенькины приятели, стоя за спиной своего вожака, наблюдали как бледный от страха паренек хватает широко раскрытым ртом воздух, силясь что-то сказать.
-Врежь ему, Сеня,- подначивали приятели Крещатика,- может побыстрее сообразит, что надо делать.

Крещатик,  внемля увещеваниям своих друзей, размахнулся для того чтобы отвесить пареньку леща, но его рука повисла в воздухе так и  не достигнув своей цели. Не понимая что происходит, он поднял глаза и увидел как недавно появившийся в камере  священник, держит его за рукав сюртука.
Сенька тут же отпустил не на шутку  перепуганного паренька и зло осклабившись придвинулся к отцу Григорию.

-Ты что же, поповское отродье, в заступники пошел к этому молокососу? Да я тебя на ремни порежу.
В руке Крещатика блеснула заточка.
-Ну, теперь молись, батюшка, своим апостолам. Конец твой пришел,- ехидно улыбаясь, съязвил Сенька.
-А ну-ка остынь, "баклан". Негоже на святого отца руку поднимать. Даже по арестантским понятиям "западло" это. Да тебе то, роже беспредельной по всему видать и не писаны законы воровские.

Хриплый голос Миши Северного, выросшего будто огромная скала рядом с Григорием, немного остудил разгоряченную голову Сеньки. К тому же, он увидел как все сидельцы приблизились к ним, и окружив батюшку плотным кольцом, встали на его защиту.
Заискивающе улыбаясь Крещатик спрятал заточку, и со словами:»Извиняйте, бродяги, был неправ. Погорячился»,- вернулся к своей притихшей компании.

Один из приятелей Сеньки, одноглазый, худой как вобла арестант, недовольно фыркнул:»Ты чего, Сеня, взад пятки пошел? Эти голодранцы на тебя изжоги нагнали? Да резать их всех, и дело с концом".

-Уймись Митяй, не время сейчас,- бросив косой взгляд на расходившихся по своим углам арестантов, едва сдерживая злость ответил Крещатик.- Много их, не осилим. Будем на пересылке, глядишь наших прибавится. Там за все поквитаемся.
               
 Г Л А В А 4

Давно уже скрылась из виду телега на которой увезли отца Григория. Уехали и подводы  доверху набитые церковной  утварью, а простоволосая Анастасия, так и осталась стоять на коленях посреди двора крепко прижимая к груди маленького Матвея. Она не чувствовала как из набежавшей тучи резанул дождь вперемежку со снегом. Холодные, колючие крупинки, больно жалили лицо молодой женщины, но Настя не ощущала этой боли. Ее разбитое сердце было наполнено горем и безысходностью. Анастасии почему-то вспомнилось их с Григорием венчание.

 Буквально несколько лет назад, молодые, перед алтарем клялись друг другу в вечной любви. Они клялись быть вместе и в радости, и в горе. Теперь это горе пришло. Явилось без стука, словно тать в полуночную пору.

-Как же теперь быть?- содрогалась Анастасия, поводя ничего не видящим  взором поверх голов столпившихся вокруг зевак.

Слезы на лице женщины давно высохли, оставив только грязные разводы на щеках. Свалившийся на землю платок, из ослепительно белого, превратился в скомканную  серую тряпицу, насквозь пропитавшись липкой апрельской грязью.
Наверное, она могла стоять здесь целую вечность, но какая-то набожная старушка, которой стало невмоготу глядеть как убивается молодая женщина, накинув ей на плечи свой старенький полушалок, помогла подняться.

-Вставай, голубушка, негоже тут стоять,- ласково улыбнувшись, промолвила старушка, отряхивая с коленей Анастасии налипшие комья грязи.- И батюшке не поможешь, и мальца не ровен час застудишь. Глянь, посинел уж совсем. Айда, Настенька, ко мне в избу. Я тебя травками напою. Хорошие травки. Сама собирала. От них и на душе легче станет. Пойдем, родная.

Женщина, судорожно сжав крошечную ладошку сына, послушно побрела за старушкой.
Бабушка, с трудом переставляя ноги, обутые в стоптанные ичиги, замахнулась своей деревянной клюкой на стоящих у нее на пути ротозеев:»А вы чего глазеете? На горюшко людское пришли попялиться, али заняться вам боле нечем?»

Толпа мужиков в драных армяках, уважительно расступилась пропустив старушку и матушку Анастасию с сыном.
Женщины, миновав с полдюжины узеньких проулков, чавкающих под ногами весенней слякотью, вошли в крошечный дворик старушки.
Старая  избенка, срубленная из мореных лиственничных бревен, так же как и ее хозяйка, немало повидала на своем веку. Перекошенная на одну сторону, она вросла в землю почти по самые наличники, некогда  радующие глаз яркой, затейливой резьбой, а теперь потрескавшиеся от дождей и времени.

-Меня бабкой Агафьей кличут,- наконец представилась старушка, пропуская в тесные сенцы Настю.- Проходи, доченька, не гнушайся. Нет никого в избе, одна я живу. Деда то своего уж семнадцать годков как схоронила.
Анастасия, нагнувшись в низком проеме, вошла внутрь увлекая собой сына.
Темные бревенчатые стены, почерневший от копоти потолок, угнетали своей нищетой и убогостью. Лишь скудный солнечный лучик, пробившись через небольшое оконце, падал на божничку, украшенную  домотканым рушником, привнося в жилище бабки Агафьи малую толику света.

Анастасия перекрестилась на мрачные лики святых и нерешительно шагнула в светелку.
-Да ты проходи, проходи, девонька,- подбодрила ее шедшая позади старушка,- к столу вон присаживайся.
Крепкий дощатый стол с вычурными массивными ножками, в канун святого праздника был выскоблен кусочком стекла до идеальной желтизны и застелен старенькой, застиранной скатеркой.

Анастасия осторожно присела на краешек длинной скамьи, изготовленной из того же материала что и стол. Матвей, устроившись рядом с матерью, принялся с интересом наблюдать как облезлый рыжий кот, который при появлении гостей огненной молнией сиганул на полати, теперь просунув хитрую усатую морду сквозь щелку в занавеске, в свою очередь следит за ними.

-Сейчас, матушка, я тебя отваром попотчую,- засуетилась старушка, доставая из пода русской печи еще теплый чугунок. Налив  настоявшееся питье в фаянсовую чашку, она подала ее Насте:" Пей, девонька, сразу полегчает".

Анастасия, отхлебнув несколько глотков отвара, почувствовала как ароматный сбор разливаясь по всему телу, наполняет душу приятным теплом и успокоением.
-А как же вы живете одна?- немного   придя в себя, спросила Настя у бабки Агафьи.

Старушка, пожевала иссохшими губами и тяжко вздохнув,  присела рядом с гостьей:»А так и живу, девонька. Куды деваться, жить то надо. Свой крест нести, сколь Господь на то время отмерил. Хожу, брожу по лесам, по болотам. Травки целебные сбираю, людей от хвори разной лечу. Люди добрые тоже меня не обижают. Кто рыбкой угостит, кто хлеба каравай подаст, а кто и просто спасибо скажет. Стара уж я. Из хозяйства то остались, только кот Тимошка, да коза Дуняша".

Словно в подтверждение слов бабушки Агафьи, из-за печи послышалось звонкое блеяние и стук остреньких копыт. Осторожно ступая по рогожным половикам, козочка подойдя к старушке стала тереться своей белоснежной шерсткой о ее заскорузлую ладонь.
-Что, милая, соскучилась?- спросила бабушка, поглаживая любимицу по миловидной мордочке.

Настя, видя с какой безграничной любовью доверчивое животное таращит на хозяйку свои огромные глазищи, почувствовала как тяжелый ком горя, затаившийся где-то под самым сердцем, рвется наружу. Больше не в силах сдерживаться, она громко рыдая бросилась в объятия старушки:»Бабушка Агафья, что же нам теперь делать? Как жить то с этой бедой? Пропадем мы с Матвейкой. Ох пропадем. Горюшко то какое. Господи милостивый, за что?»

Агафья, ласково, по-матерински прижав голову молодой женщины к своей груди, гладила ее растрепанные волосы  негромко приговаривая:»Поплачь, матушка, поплачь голубушка, не дай сердцу окаменеть. Когда поплачешь-то, оно и легче  станет".
Маленький Матвей, видя рыдания матери, испуганно прильнул к ее плечу. Его тоненькие  губенки задрожали, а из под длинных ресниц ручьем полились горючие слезы.

Долго рыдала Анастасия в объятиях бабки Агафьи. Никак не мог успокоиться и Матвейка, судорожно всхлипывая в рукав маминой кофты. Худенькие плечики ребенка вздрагивали всякий раз, когда голос его матери срывался почти на визг, наполняя избу жалобными причитаниями.
Прошло не менее часа, пока потоки слез, градом лившиеся из Настиных глаз, иссякли. Она, затихнув на груди у старушки, только тихо шмыгала распухшим носом.

Успокоился и мальчик. Он сидел рядом с мамой, крепко ухватившись за ее  руку, будто боясь потерять.
-Проревелись? Ну вот и ладно,- встрепенулась старушка, поднимаясь с лавки.- Самое верное средство от кручины- это работа. Когда что-то делаешь, то и горе легче пережить. Вы пока посидите тут, а я скоро вернусь".

-Дуняша, ласточка моя,- подозвала Агафья козочку,- прости меня дуру старую.
Стараясь не глядеть в погрустневшие Дунины глазки, бабка повязала на ее шее кусок льняной веревки и вывела послушное животное на улицу.

Не успели Анастасия с Матвейкой оглядеть убогое жилище старушки, как в скорости  вернулась и сама хозяйка, только уже без Дуняши. С трудом скрывая под низко опущенным платком слезящиеся глаза, она нарочито  веселым голосом протянула :»Ну вот и заделье нашлось".
В руках у старушки был берестяной туесок, доверху наполненный ржаной мукой, да лыковое лукошко с куриными яйцами.

-Надевай, матушка, фартук, да заводи квашню,- обратилась она к Насте, ставя на стол полученные за Дуняшку припасы.- Напечем калачей, яичек сварим. А утром и в каталажку сходим, батюшку твоего проведаем, гостинцев отнесем. Там-то поди их не разносолами потчуют.

Настя, словно заразившись от бабки Агафьи молодецким задором, без лишних разговоров повязала фартук, и закатав по локти рукава кофты, принялась ставить опару.

                Г Л А В А 5

Рано поутру, едва Архангельские петухи пробудили  холодное солнце, озарившее бескрайние просторы Беломорья, женщины, уложив в берестяной короб котомку с еще пышущими жаром калачами, двинулись в сторону тюрьмы.
Молодой охранник в заношенной шинели, которая как нельзя кстати гармонировала с давно потерявшей свой первоначальный вид папахой, при виде посторонних, предостерегающе клацнул затвором винтовки.

-А ну стой , стрелять буду!- сурово прикрикнул он на бабку Агафью и Настю.
-Никитка? Ты что ли?- старушка узнала по голосу соседского паренька.- Ты ружьишко то убери. Тоже мне вояка выискался, с бабами воевать.
-Это вы, тетка Агафья?- наконец опустил трехлинейку Никита.- Вы пошто здесь?
-Ты Никитушка , милок, вот что скажи,- стала пытать подошедшая к пареньку старушка.- Вчерась  батюшку нашего, Григория, архаровцы  ваши забрали. Как он там? Слыхал ли что?
- Не ведаю я ничего , тетка Агафья. Вечор только заступил на дежурство. Но слыхал краем уха, как наши мужики судачили, за контрреволюцию его судить будут. Через два дня прибудет выездной трибунал, так всех арестантов заодно и определят кого куда.
Анастасия, услышав о том, что грозит ее мужу, негромко вскрикнула, хватаясь за кольнувшее сердце.

-Вы бы бабоньки шли отсюда,- приняв  серьезный вид, попытался избавиться от них Никита,- не можно здесь находиться.
-Ты  касатик, батюшке гостинцев передай,- никак не отреагировав  на предостережение соседа, продолжала старушка.- Мы вот с Настенькой и котомку собрали. Хлебушка да яичек напекли. Передай, милок, будь ласков.

-Не могу я, тетка Агафья, не положено. Начальство узнает, греха не оберешься,- попытался отнекаться  Никитка.

-А где начальство то твое? Может нам с ним и поговорить?- никак не отставала от парня назойливая старуха.
-Да вы что? Даже и думать не могите,- встрепенулся Никита,- Иван Гаврилыч еще вчера по селам отъехал. Зажиточных раскулачивать. Обещал к полудню  подоспеть. Суров он шибко, не ходите к нему. Хуже будет.
-Иван Гаврилыч? Это что за птица? Уж часом не Гаврилы скорняка сынок Ванька?-удивилась старуха.

-Он самый,- сухо ответил паренек, и немного помолчав, добавил.- И вообще, тетка Агафья, кому Ванька, а кому Иван Гаврилыч Коржавин. Он теперь в комиссарах ходит. А по совместительству еще и начальник тюрьмы. Да идите уже по домам бабоньки. Скоро сменщик мой проснется, тогда и мне, и вам  достанется на орехи.
-Ой гляньте-ка , люди добрые,-не унималась вошедшая в раж старуха,- куды деваться, Иван Гаврилыч. Сколь помню, этот Ванька ни дня не работал. Все углы у кабака обтирал. А то бывало, налижется  сивухи, хуже той свиньи, да со свиньями же и дрыхнет под забором. А теперь погляди, в люди выбился. Комиссаром стал. Тьфу, срамотища.

-Ты это, тетка Агафья, язык то свой прикуси. А то не ровен час, до Ивана Гаврилыча дойдет, замордует он меня. Да и тебе не сдобровать.

-В мои ли годы пужаться,- заерепенилась старушка, размахивая своею клюшкой.- Вы молодые проживите так, чтобы людям в глаза смотреть не срамно было .А мне уж что. Я одной ногой в могиле стою, не сегодня, завтра на погост отнесут.
Никитка поняв что избавиться от скандальной старухи, иначе как выполнив ее просьбу не представлялось возможным, скрипя сердцем согласился:»Ладно бабоньки, давайте свою котомку. Передам. А вы ступайте домой, неча тут глаза мозолить".
Обрадованная Анастасия, протянув  Никите увесистый узел, вдруг встрепенулась:»Бабушка Агафья, вот дуреха то я. Нужно было Гришеньке хоть записку написать".

Парень, который уже хотел было скрыться за тюремными воротами, не на шутку осерчал:»Да вы что из меня веревки вьете? Никакие записки передавать не буду. Подведете вы меня бабы под монастырь. Оглянуться не успею, как рядом с батюшкой вашим на нарах окажусь".
Молодую женщину вдруг осенило. Она сняв с шеи маленький кипарисовый крестик, подаренный ей Григорием перед венчанием, сунула его в ладонь пареньку:»Христом богом прошу, крестик хоть передай. Увидит батюшка ,крест сей-поймет от кого он".

-Ладно  уж, уговорили ,- смягчился Никита, и спрятав крестик в карман галифе исчез за тяжелой дверью, протяжно взвизгнувшей коваными навесами.
-Ну и мы, пожалуй  пойдем,- скорбно вздохнула старуха.- Прав был Никитка, неча тут попусту околачиваться. Как бы лиха не прибавить батюшке Григорию.
Взяв под руку,сразу же сникшую Настю, бабка Агафья увлекла ее за собой, в сторону маячивших вдалеке, приземистых избенок.

                Г Л А В А 6
Всю ночь напролет, молодой священник не мог сомкнуть глаз, то и дело ворочаясь с боку на бок. Сквозь дружный храп заключенных, да укусы клопов, выбравшихся изо всех щелей полакомиться арестантской кровушкой, он остро ощущал гложущую сердце тоску. Эта тоска,тяжким грузом сдавливала душу Григория, словно кузнечными клещами,и точила, точила ее изнутри, подобно ненасытному червю.

Образ Настеньки и Матвея, не исчезал ни на мгновение. Батюшке казалось, что стоит лишь протянуть пальцы, и он ощутит теплоту Настиной кожи, пружинящие под ладонью, жесткие вихры сына. Григорий, поддавшись душевному порыву, в который раз устремлял навстречу своему видению  руку, и в очередной раз  понимал что она, натыкаются только на холодные стены каземата.

Как только солнечные лучи, проникнув в темный застенок, разогнали по углам камеры тюремный мрак, отец Григорий, не в силах больше переносить такие муки, поднялся с нар. Помолясь, на едва видневшуюся сквозь толстые прутья решетки алую полоску зари, священник принялся беспорядочно бродить по узилищу. От двери к нарам, от нар к окну и обратно.

 Сделав несколько кругов ,он замер, услышав осторожные шаги, которые донеслись со стороны тюремного коридора. Раздался металлический скрежет. Маленькое окошечко, посреди массивной двери отворилось. В его  узком пространстве, предназначенном для кормежки арестантов, появилось лицо Никитки.
-Эй, кто-нибудь. Сюда подойдите,- тихонько, чтобы не привлечь внимания, спящего в караулке охранника, прошипел парень, еще больше просовываясь в « кормушку".

Батюшка нагнулся к нему и заметив  на лице  паренька отпечаток неподдельного страха,так же тихо спросил :»Чего тебе, мил человек?»
Никитка узнав отца Григория, обрадовано затараторил:»Матушка ваша приходила с соседкой моей, теткой Агафьей. Котомку передала".
Священник принял из рук паренька узелок с гостинцем и уже хотел было отойти от двери, но торопливый голос охранника, заставил его остановиться:»Батюшка, батюшка, постой, погоди. Матушка ваша, вот еще крестик передает".

-Храни тебя Господь, мил человек,- поблагодарил Григорий Никиту, накрепко сжав в  ладони кипарисовый крестик, еще хранящий тепло и запах Настиного тела.
Бросив котомку на нары, священник стремительно кинулся к зарешеченному оконцу.
-Вдруг она еще здесь и я смогу увидеть ее ?"- думал он взбираясь наверх, по уступам между разрушившихся кирпичей.

Через минуту, изловчившись, священник, все таки сумел дотянуться до стальных прутьев решетки. Сквозь узкий проем, он увидел тропинку по которой понуро брели две женщины- старая и молодая.
Старуха, медленно волоча ноги, опиралась на сучковатую клюку, а молодая все время оглядывалась назад, то и дело, смахивая белым платочком набегающие слезы. Ее губы безмолвно двигались, произнося какие-то слова, но издали Григорий не мог разобрать, что она говорит.

-И я тебя люблю, родная моя,- подумал священник, и разжав пальцы стискивающие холодный металл решетки, вновь окунулся в зловонный смрад, просыпающегося каземата.

-Никак матушка приходила?- поинтересовался Миша Северный, расчесывая огромной пятерней скомканную бороду,- Вольных шанежек принесла?
-Да. Вот отведайте, не побрезгуйте,- Григорий протянул Мише котомку с едой.
-Не гоже так, батюшка,- нахмурив густые брови, ответил медвежатник.- В таком деле, мы здесь все на равных. Все одинаково горюшко мыкаем. Будь хоть фармазон какой, хоть налетчик. Никого нельзя гостинцем обходить. Не по понятиям это.
-Делай как нужно,- ответил батюшка, присаживаясь на краешек нар.- Я ваших порядков не ведаю.

-И то верно,- подбодрил его вор, развязывая тугой узел котомки.- А ну подходи, народ каторжанский. Батюшке харчей подвалило. Не погнушайтесь, бродяги, отведайте.

Арестанты, один за другим потянулись к Северному, а тот, стараясь никого не обидеть, ломал пышные калачи, раздавая оглодавшим на чекистской баланде босякам.
-Эй, малец,- окликнул Миша купеческого сынка, который съежившись в  своем углу, буквально впивался голодными глазами в аппетитно пахнущий хлеб,- Ты, ты, иди сюда.

Совсем еще юный, с покрытым россыпью прыщей лицом купеческий отпрыск, крадущейся походкой приблизился к Мише.
-Как хоть тебя звать, величать?- спросил испуганного паренька вор, протягивая кусок калача и печеное яйцо.- На-ко вот, поешь маненько, а то совсем живот подвело.

Не веря привалившему счастью, парнишка дрожащими руками аккуратно принял еду и заметно повеселевшим голосом ответил:»Акинфом меня кличут. Акинф Андреев сын. Благодарствую за хлеб, соль".
-Ладно ступай с Богом ,- отпустил парнишку Миша, а затем поглядев на компанию Крещатика, окликнул и его.- Сенька, а ты чего ? Никак брезгуешь?Иди и ты. Хоть у нас понятия разные, а от воровских законов отступать не можно. Иди, да братву свою веди. Отведайте угощеньица от Божьего человека. От души, от сердца.
Когда батюшкины гостинцы были поровну поделены между всеми сидельцами, Миша разложил остатки еды, на неизвестно откуда появившемся цветастом рушнике, и позвал погруженного в горькое раздумье Григория:»Ну теперь можно и потрапезничать, батюшка. Двигайся поближе. Глянь, жиганы уже и чаек смастырили. Давай ешь, силушки то нам ой как понадобятся.

Священник тяжко вздохнув, опустился на нары, рядом с уплетающими за обе щеки арестантами. Отщипнув маленький кусочек хлеба , он сунул его в рот. Свежий, ржаной калач, показался ему совсем безвкусным, словно пожухлая трава. С трудом проглотив его, отец Григорий, вновь поник головой.
-Знаю, точит печалюшка сердце твое,- попытался приободрить священника вор.- И кусок поперек горла встает, но жить то, надо. Хоть здесь, хоть на воле. За ради матушки твоей, да дитя малого. А к голодному да слабому в казематах хворь быстро прилипнет. Чахотка к примеру, или еще какая холера. Тогда поминай как звали.

-И то правда,- смекнул про себя священник .- Где же вера моя? Врете антихристы, не праздновать вам на моей могиле. Христос сколько перенес, да выстрадал за ради нас, людишек. И я сдюжу. Зубы стисну, по самые корни сточу, а пройду все муки, что уготованы мне.
-Вот то-то,- похлопал его по плечу медвежатник, увидев, как глаза батюшки вспыхнули огнем, и в этом пламени затеплилось желание жить.- Ты , батюшка, налегай на угощеньице. Одному господу ведомо, как там обернется. А ну как завтра выпустят тебя?

                Г Л А В А 7
Едва Настя, возвратившись к бабке Агафье, переступила порог ее избушки, как рыдания, которые она пыталась подавить всю дорогу, вновь вырвались наружу. Не в силах больше сдерживать слезы, Анастасия бросилась в объятия старушки.
-Что же ты , девонька, как по покойнику причитаешь?- поглаживая матушку по вздрагивающим плечам, успокаивала ее Агафья.- Жив ведь батюшка твой. Ты вон лучше помолись пресвятой Богородице, чтобы хранила мужа твоего. Глядишь, и на душе полегчает".

-Вы, думаете, поможет?- глотая горькие, будто полынь слезинки, спросила Настя.
-Ты что же это , бесстыдница?- пристрожилась на нее старушка.- Как только язык поворачивается такое говорить. Где вера твоя? Без веры и беды не превозмочь.
- Простите, бабушка Агафья. Это у меня так, от горя вырвалось.
-Не у меня, дочка прощения просить надобно, а у святых угодников, и Господа нашего Иисуса Христа.

-Да ,да, конечно. Я обязательно помолюсь,-заторопилась матушка, становясь на колени перед образами.
-Господи , всевышний,- начала она молитву , осеняя себя крестом,- И ты пресвятая Богородица. Простите меня грешную за слова сказанные. Не за себя у вас прошу, но за Гришеньку своего. Слезно молю, защитите батюшку от лиха и беды лютой. Пусть горечи и немочь минуют его.

Повторяя слова молитвы, женщина не ведала, что далеко отсюда, в темном каземате, глядя сквозь тюремную решетку на крошечный лоскуток неба, отец Григорий, так же как и она просил Господа:»Господь наш милосердный. Да святится имя твое. Да будет царствие твое как на земле, так и на небесах. Не о себе пекусь. О близких своих. О рабах божьих Анастасии и Матвее. Прошу, убереги их от греха и людского жесткосердия. Отведи стороной болезни лютые.
-На вас только уповаю святые угодники,- вторила ему на другом конце слободы матушка Анастасия,- Пусть не познает он мытарств и мучений.

-Пусть благодать твоя, Господи снизойдет на них,- вторил ей Григорий
-Аминь.
-Аминь.
В один голос закончили они свою молитву, и слова , обращенные к Богу, минуя пределы, понеслись не ведая преград в апрельскую синеву, пронизанную искорками величественного света. Туда, где нет невзгод и болезней. Где нет греха и мучений. Туда, где их души могли соединиться, невзирая на стальные решетки и крепкие оковы.

Едва батюшка закончил молиться, как в открывшуюся дверь камеры просунулась голова караульного :»Азаров Григорий Степанович. На выход".
-Неужели меня отпускают?- встрепенулся священник, бросившись к дверям, но по бесцветным глазам молодого красноармейца, сразу понял,что ошибся.
-Руки за спину,- скомандовал караульный, запирая дверь за отцом Григорием.- Шагай вперед, прямо по коридору".

Батюшка уже привык к затхлости и табачному дыму каземата, но проходя мимо других камер, не сдержался и закрыл лицо руками.
Нестерпимая вонь давно не стираной одежды, перемешавшись с тошнотворным запахом раздавленных клопов, так резанула нос, что Григорий едва устоял на ногах.
-Руки за спину убрал,- сильный удар приклада заставил священника подчиниться. Он сложив ладони за спину, послушно двинулся по длинному, темному коридору, с заросшими тенетами и паутиной потолками.
-Теперь направо,- прикрикнул на него красноармеец.- Вон дверь в допросную . Входи.

Войдя в комнатку, Григорий замер, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в этом окутанном душным мраком помещении, не имеющем ни единого окна. Посреди черноты, угадывались смутные очертания стола, с чадившей на нем керосиновым смрадом лампой.
Чахлый фитилек, с дрожащим на конце малиновым язычком пламени, освещал только столешницу, покрытую грязным куском зеленого сукна.
-Иван Гаврилович,-  донесся из-за спины Григория голос конвоира,- арестованный Азаров доставлен.

Всколыхнувшаяся по ту сторону стола густая темнота, отозвалась хриплым, прокуренным басом:»Свободен, боец. В коридоре постой, пока не позову".
В узенькой полоске света, падающей от лампы, появилась гладко выбритая голова комиссара.
Его юркие, глубоко посаженные глазки, и чересчур аккуратно постриженные усики, придавали ему некое сходство с ехидной.
-Ну что стоишь, святой отец, подходи, присаживайся,- раскуривая самокрутку, дружелюбно предложил комиссар.
Отец Григорий, сделав несколько нерешительных шагов в глубь комнаты, опустился на расшатанный табурет.

Несколько раз затянувшись жгучим самосадом, Иван Гаврилович,  прокашлялся, и  недобро ухмыльнулся:»Так, что, гражданин Азаров, расскажешь как ты настраивал людей против Советской власти? И не забудь поведать о контрреволюционной пропаганде, которую ты проводил в своей церкви. И о товарищах своих, коим место на каторге".

Григорий опешил от таких вопросов:»Помилуйте, гражданин начальник, что вы такое говорите? Побойтесь Бога. Я пропаганду? Да я слово Господне людям несу. К светлой вере привожу заблудших. А вы в контрреволюционеры меня записали".
Иван Гаврилович поднявшись из-за стола, потянулся и поправил портупею.
-Значит, отказываешься говорить, батюшка?- с ненавистью прошипел он, наклоняясь к самому лицу священника.- А ну как мы тебе, допрос с пристрастием устроим? Хотя нет. Зачем руки о тебя пачкать. У меня и без твоих признаний улик хоть отбавляй.

Комиссар, вернулся на свое место и достал из ящика стола толстую кипу бумаг.
-Как думаешь, поп, что это?- заранее злорадствуя, спросил он у священника.
Отец Григорий, не зная что ответить, молча, пожал плечами.
-Не знаешь?- не скрывая лютой ненависти, рявкнул Коржавин, ударив кулаком по столешнице.- Так я объясню. Это доносы от честных граждан молодой Советской республики, которые не желают мириться с посягательствами мировой буржуазии в твоем лице Азаров, на ее целостность и процветание.

-Да у кого же рука поднялась писать сии кляузы? Я  никому худого не делал.
-А я тебе скажу , батюшка, кто написал эти бумаги,- Иван Гаврилович развернул первый попавшийся листок.- Вот пишет некто Роман Васильевич Орефьев. Служит конюхом при местном реввоенсовете. Знаешь такого?.
-Как же можно,- вздрогнул Григорий.- Я ведь его дочек крестил. Евдокию и Анну.
-Все очень просто,- сурово ответил Коржавин,- человек осознал всю важность дела революции, и не может молчать, глядя, как такие вот буржуазные пиявки  вроде тебя, Азаров , присосались к телу нашей Родины.
Священник сник, погруженный в скорбные размышления. Он уже не слышал, как комиссар  зачитывал доносы иных прихожан, некогда бывавших на службе у отца Григория.

Когда все кляузы были прочитаны, Иван Гаврилович положив на  них свою холеную руку, добавил:»Вот этого всего, Азаров, хватит с лихвой, для того, чтобы суд обеспечил тебе лет тридцать каторги. Но я не трибунал. Я не могу выносить приговор. Зато я могу походатайствовать перед революционным судом, чтобы при вынесении вердикта, была учтена особая опасность такого антисоветского элемента как ты.
Закончив свой монолог, комиссар подошел к двери и позвал караульного :»Эй, боец. Уводи арестованного обратно в камеру.  А мне чайку сообрази".
-Слушаюсь, товарищ комиссар,- рявкнул красноармеец и грубо вытолкнул Григория в коридор.

                Г Л А В А 8
-Именем Советской социалистической республики,- зачитывал приговор высокий человек в военном френче, с красующимся  у него на груди новеньким орденом Октябрьской революции. Его лицо, рассеченное ужасным сабельным шрамом, буквально источало презрение к врагам Родины, защищая которую он чуть не поплатился жизнью.

Председатель выездного ревтрибунала, люто ненавидел всех арестантов вместе взятых, и каждого по отдельности. Поэтому, он делал свою работу на совесть, испытывая при этом несказанное удовольствие, обрекая без особых разбирательств каждого, кто попадал в застенки ЧК, на долгие годы заключения.
-Азаров Григорий Степанович,- продолжал,громко прокашлявшись, человек со шрамом,- за контрреволюционную деятельность, направленную против Советской власти,и организацию антисоциалистической пропаганды, приговаривается, к двадцати семи годам каторжных работ.

Весь мир рухнул в душе Григория, рассыпавшись на мелкие частицы серого пепла. Мутная пелена опустилась на глаза священника, скрывая за собой будущее. Лишь только три страшных слова, будто раскаленным железом жгли его изнутри.

-Двадцать семь лет. Как же это? Вот так просто, взять и перечеркнуть человеческую жизнь. Словно ее и не было вовсе,- пронеслось в голове священника.
Находясь в каком-то тумане, он почти не помнил, как двое конвоиров вели его по коридору. Как жалобно всхлипнув, захлопнулась за его плечами тяжелая дверь камеры. Григорий едва различал лица арестантов, но глядя на их беззвучно шевелящиеся губы, никак не мог понять о чем они говорят.
Лишь сильный хлопок по плечу, привел священника в чувства.

-Очнись, батюшка,- тормошил его Миша Северный, усадив рядом с собой на нары,- Сколько?»
-Двадцать семь,- чуть слышно ответил Азаров, снова впадая в полубеспамятство.
По камере пролетел зловещий гул. Даже казалось бы, безразличный ко всему Сеня Крещатик, как-то странно съежился, стал ниже ростом.
-Вот комиссары лютуют,- боязливо крестились по нарам арестанты, ожидавшие своего приговора.- Вдоволь намыкаемся на каторжанской баланде.
Через несколько минут, дверь каземата вновь отворилась, и караульный увел с собой Акинфа Скокова.

Паренек неистово молясь, никак не хотел выходить, но охранник, не долго думая позвал своего товарища. Вдвоем, они быстро вытолкали молодого человека в коридор, при этом не скупясь на пинки и удары прикладами.
В скорости вернулся и он. Лицо Акинфа было бледнее смерти. Дрожащие ноги почти не держали парнишку.

-Ну, не тяни. Сколько влепили?- крикнул кто-то из толпы, сгрудившейся возле купеческого сынка.
-Двадцать пять,- еле слышно прошептал паренек и рухнул на затоптанный пол камеры, потеряв сознание.
-Вот муфлоны,- не вытерпел Петруха, в бессильной ярости раздувая рваные ноздри. -Суки краснопузые, что творят. Мальчонку на четвертной законопатили. Почитай под расстрелом подписались. Где же он сдюжит такой срок.

Гнетущая тишина повисла под сводами камеры. Каждый из арестантов, с замиранием сердца ждал своей участи, готовясь к самому худшему.
Но все же, в груди каждого из них теплилась, едва различимая искорка надежды. Надежды на то, что случится чудо, и суд будет снисходителен именно к нему.
Но чуда не произошло. Безжалостная машина правосудия, перемолола в своих жерновах всех обитателей каземата, и никто из них не получил меньше двадцати лет.

Лишь в одном Северный оказался прав. Тех забитых крестьян, которых большевики внесли в списки зажиточных, выгнали на свободу, при этом дав предписание, в течение сорока восьми часов, вместе с семьями, отправить обозом в Сибирь.
Молоденький Акинф, поднятый с пола сокамерниками, наконец, пришел в себя. Медленно раскачиваясь из стороны в сторону, парнишка обхватив голову руками, тихо скулил:»Господи! За что мне такое наказание? Жить больше мочи нету. Вот сплету ночью петельку и удавлюсь».

У отца Григория , самого на душе скребли кошки, но услышав слова паренька, он пересел к нему:»Зачем такое говоришь? Грех это великий, руки на себя наложить. Бог то он все видит, и не пошлет тебе такое испытание, которое ты не смог бы вынести».

-Батюшка, Григорий,- купчонок бросился на колени перед священником,- прошу, помолитесь за меня. Может, сменит Господь свой гнев на милость. Не выживу  я на каторге. Заколют меня уголовники, или сам сгину от болезни какой.
Григорий, положив ладонь на голову мальчонки, степенно пообещал:»Помолюсь, Акинф, обязательно помолюсь. И за тебя, и за всех страждущих кои лишения терпят в казематах да острогах. Не в моих силах простить прегрешения ваши, но перед судом Божьим каждый предстанет. А я лишь смиренный слуга Господа, буду денно и ночно молиться за души ваши.

Небольшое здание Архангельской тюрьмы, гудело словно разворошенный муравейник. Арестанты, получившие срока, усиленно готовились к предстоящему этапу, стараясь по плотнее приладить драную подошву, или залатать дыры на портках. А кто-то, просто хотел доколоть начатую татуировку, изображающую солнце, падающее в студеные воды Белого моря, или примитивный, нисколько непохожий на оригинал образ любимой, с судьбоносной надписью под корявым изображением:»Клянусь любить одну тебя».

В один из дней томительного ожидания, как обычно после полудня открылось оконце кормушки, и пожилой, одноногий баландер, опрокидывая в гнутые тюремные миски по черпаку серого, похожего на клестер варева, перемешанного с кусочками вяленой рыбы, ворчливо приговаривал:»Отъедайтесь, граждане арестанты. Силушки набирайтесь. Вот отпразднуем Первомай, так готовьте котомки свои. Давеча начальник уж приказал обоз снаряжать, да кандалы из закутов доставать. Царь то, наш батюшка этого добра полные кладовые припас. Так что на всех хватит».
-Господа, сидельцы, что же это делается?- взвился с нар низкорослый тщедушный щипач по кличке «Валет».- Власть, значит, сменилась, устои царские порушили, а цепями то не побрезговали большевички.

-Никшни, «Валет», без тебя тошно,- урезонил его рослый мужик, с немного раскосыми глазами, получивший свой четвертак за двойное убийство.
Бойкий воришка, тут же поспешил забраться на верхние нары и затих. Притихли и остальные. Их, без того  угрюмые, заросшие щетиной лица, помрачнели, став чернее ночи. Заныли старые мозоли, набитые стальными оковами. Многим из них уже довелось испытать на себе царскую» милость».
Теперь, память вернула арестантов в пору, когда утопая по колени в студеной жиже, они с трудом волочили ноги, сгибающиеся под почти пудовой тяжестью кандальных цепей.

                Г Л А В А 9
Ранним утром, 3 мая 1923 года, едва алая полоска зари, окрасила верхушки деревьев, в коридорах тюрьмы послышался грохот железа и топот ног.
Крепкая дверь, противно заскрежетав, отворилась.
Иван Гаврилович Коржавин, собственной персоной, появился в проеме. Его новенькие галифе и начищенные до ослепительного блеска сапоги, всем своим видом являли арестантской братии, что праздник для комиссара еще не закончился.

-Граждане заключенные,- рявкнул ,он на всю камеру, доставая из нагрудного кармана гимнастерки листок бумаги,- сейчас я буду называть по две фамилии. Вы выходите в коридор, там на вас будут надеты кандалы. После этого охрана выводит вас во двор, где вы и строитесь в колонну. Да, граждане уголовники, попрошу без глупостей. У меня имеется приказ, в случае чего стрелять без предупреждения, и мне вовсе необязательно доставлять вас живыми во Владимирский централ.

Убедившись, что его слова дошли до каждого из сидельцев, Иван Гаврилович продолжил:»А теперь пошла первая пара. Азаров и Северцев».
Отец Григорий и Миша молча поднялись. Сложив руки за спиной, они вышли в коридор.
Здоровенный, красномордый кузнец, ловко орудуя увесистым молотом, в один миг приладил им на щиколотки тяжелые стальные «браслеты», при этом скрепив толстой цепью ноги арестантов еще и между собой.

-Вперед.  На выход,- скомандовал караульный, подтолкнув заключенных прикладом винтовки.
После затхлых, пропитанных едкой вонью казематов, отец Григорий, выйдя на тюремный двор, чуть было не потерял сознание, вдохнув полной грудью свежего воздуха. Весенний ветерок, доносил до него, ни с чем не сравнимый запах, наливающихся жизненной силой древесных почек. Ранние пташки, радуясь приближению лета, встречали арестантов своей заливистой трелью, контрастно дополняя мрачный пейзаж тюремного двора.

Полтора десятка подвод,груженных солониной, вяленой рыбой и зерном ,стояли готовые в любой момент тронуться в путь. Взвод конвоиров с оружием на изготовку оцепил весь периметр. Солдаты, буравили колючими взглядами, выходящих во двор арестантов, неоднозначно поигрывая затворами трехлинеек.
Позади Григория, сотрясая прохладный воздух лязганьем цепей, появлялись все новые и новые заключенные, скованные друг с другом парами.

Скоро весь двор заполнился молчаливой каторжанской братией.
Комиссар, поскрипывая портупеей, отдал последние указания начальнику конвоя:»Ты, Левченко, вот что. Возьми-ка еще с десяток бойцов, а то этап собрался большой. Восемьдесят шесть харь, как-никак. Да и народец лихой подобрался. От них все, что угодно можно ожидать. Да держи, ухо в остро. Если какая-нибудь заваруха случится, стреляй не раздумывая. И  еще пулеметик прихвати на всякий случай. Оно спокойнее будет».

Левченко скрутив цыгарку, осторожно поинтересовался:»А что же такой долгий этап замудрили? Отродясь таку даль арестантов не гоняли. Это же почитай тыщу верст топать. Сколь время-то уйдет. По железке почему не повезли, как обычно?»

Комиссар нахмурил густые брови:»Хотели было в «столыпине», да только банда «Сивого» опять разнуздалась. За неделю второй раз «железку» рвут. А ну как освободят заключенных. Сколько головорезов в леса уйдет. Так что на правлении губчека решили так. Заместо арестантов в вагон- зак, роту Чоновцев пошлем. Пусть «Сивый» только сунется. Покрошим в мякину. Ну а вы тем временем лесами колонну уведете. И мой тебе совет, Левченко, через Усть-Пинегу идите. Там места   глуше».

Когда все приготовления были закончены, суровые окрики конвоиров, сдвинули с места колонну. Еще не просохшая после распутицы земля, вздрогнула под тяжелой поступью каторжан. Стая облезлых ворон, встревоженная грохотом железа, да лихим посвистом возничих, сорвалась с места, и отлетев на безопасное расстояние оседлала высокий тополь, росший неподалеку от здания тюрьмы.
Шаг за шагом, длинная вереница заключенных удалялась от города. Где-то вдали, серебряной лентой блеснула еще не вошедшая после весеннего паводка в свое привычное русло, Северная Двина.

Многие из каторжан, с тоскливой завистью глядели, как могучая река  уносила нескончаемую громаду водного потока, стремясь вырваться на свободные просторы Белого моря.
Телеги, груженные изъятым большевиками добром, скрипя и подскакивая на ухабах, тряслись вдоль обочины, сопровождая растянувшуюся вереницу арестантов. 
Часть конвоиров двигалась по бокам , остальные, забравшись на телеги, попросту курили, или травили байки, дожидаясь  когда их уставшие товарищи поменяются с ними местами.

Вот уже и исчезли за вершиной холма последние домишки слободы. Проселочная дорога, вырвалась на широкий , пустынный тракт. Стройные ряды вековых сосен и елей, покачивая пышными лапами, словно прощались с людьми, покидавшими свою родную землю.
Солнечный диск, поднялся над вершинами деревьев, и кумачовым отблеском заиграл в каждой хвоинке, осыпаясь тысячами багряных искорок в разбитую колесами подвод , дорожную жижу.

Где-то посреди колонны, молодой звонкий голос взвился над таежным безмолвием:»По пыльной дороге телега несется».
И будто разделяя невысказанную тоску запевалы, с десяток заключенных подхватили слова старой каторжанской песни:»А в ней по бокам два жандарма сидят «.
Выждав небольшую паузу, молодой арестант опять продолжил свое соло:»Сбейте оковы, дайте мне волю».

И уже почти вся колонна, под аккомпанемент кандального звона, дружно грянула:»Я научу вас свободу любить».
Слова песни, выстраданные не одним поколением каторжан, летели над бескрайними лесными просторами, навстречу зарождающемуся дню, унося с собой частицу души каждого из поющих. А вместе с тем, обрывая тоненькую ниточку надежды. Надежды на то, что когда-нибудь, через много лет, кому-то из них все же доведется встретить рассвет не в лагерном бараке, не с оковами на ногах, а просто сидя где-нибудь на сухом , пахнущем лесными травами пригорке, чувствуя себя по настоящему свободным.

                Г Л А В А 10
Расписное веретено, умиротворяющее жужжа, ловко сновало в руке бабки Агафьи, виток за витком, наматывая бесконечную нить козьей пряжи.
Настя, повязав по-вдовьи платок , сидела у окна, с грустью наблюдая как маленький Матвейка, устроясь на скамейке возле изгороди гладил пригревшегося на солнцепеке кота Тимошку.

-Бабушка?- Настя обернулась к старушке,- расскажи о себе. Ты ведь не всю жизнь одна прожила?
Юркое веретешко, остановившись, безжизненно повисло в воздухе.
-Нет конечно, девонька,- улыбнулась Агафья,- И муж у меня был, и сын. Знаешь, какой у меня дед-то был. Ты что! Первый кормчий в здешних краях. Уйдет бывало с мужиками на промысел, а я слезы лью, денно и ночно его ожидаючи. Все на пристань бегаю. Не видать ли моего Родиошу. Сколь я Настасьюшка не молилась Матери Божьей-заступнице нашей, а все ж таки забрало его море. И сынок наш Филимон, тоже голову свою в Германскую сложил. Остались только двое внучат: Стеша да Ерофей. Женка то сына нашего- Любаня как получила похоронку, так с детьми и уехала к своим, в Кострому.С тех пор от них, ни слуху, ни духу.
Старушка,тяжко вздохнув, вытерла заблестевшие глаза и вновь принялась за работу.

Настя на минуту задумалась, собираясь еще о чем-то спросить Агафью, но детский плач и шум на улице, отвлекли ее внимание.
Нагнувшись к крошечному оконцу, она увидела как шумная ватага ребят, дружно дубасят  деревянными саблями ее Матвейку.
Не помня себя, женщина , как была босая, так и выскочила во двор, схватив по пути попавшуюся под руку хворостину.
-Что ж вы творите , окаянные? - приговаривала она, одного за другим оттаскивая мальчишек от скорчившегося на земле сына.- Мальчонка то, чем вам поперек встал?
Ребята, в коротких, испачканных грязью портках, опасаясь получить хворостиной по голым икрам, поспешили отбежать в сторону.

Парнишка лет девяти, который судя по всему был заводилой, поправив залинявшую от каждодневных стирок буденовку, с важным видом выставил вперед правую ногу и воткнув в землю свое деревянное оружие, гордо изрек:»Вы есть контрреволюционная зараза. А заразу надо выжигать каленым железом. Под самый корень. Мне так тятя говорил. Батюшку вашего Григория вчерась на каторгу сослали, и вам туда же дорога. Вот как тятя говорит».

Сердце Анастасии содрогнулось от жалости к этому, совсем еще несмышленому ребенку, который пытаясь быть похожим на своего отца, наверное, где-то в глубине души считал его героем.
 Прижимая к себе всхлипывающего сына, она с грустью глядела вслед убегающим детям. А мальчишки, весело размахивая игрушечными саблями, и скандируя на всю улицу:»Долой контру! Да здравствует мировой пролетариат!», быстро неслись вперед в поисках новой жертвы.

От шумной ватаги давно простыл след, а из головы Анастасии так до сих пор не выходили слова мальчика в буденовке.
-Что же я дура непутевая стою тут?- наконец опомнившись, всплеснула руками женщина: Надо что-то делать.

Подхватив Матвея, Настя бросилась обратно в избу и прямо с порога заголосила:»Бабушка Агафья, Гришеньку моего на каторгу угнали. Мальчишки во дворе сказывали, вчера еще обоз то ушел. А я сижу здесь сиднем, не ведаю ничего. Как же так? За что?»
Старушка, кряхтя и охая, поднялась со скамьи и убрала прялку за печь.
-Не горюй ты так девонька, не убивайся. Слезами то  беде не поможешь, только глазоньки все выплачешь, да сердце надорвешь. Давеча видела я, как Никитка до дому с ружжом шел. Видать с караула. Пойду-ка я, до него схожу. Может, выпытаю, что про батюшку твоего.

-Ты уж сходи, поспрошай, бабушка,- вцепилась Настя в подол бабкиной юбки.- Узнай все. За что его , да надолго ли?
Старушка поправив  сбившийся на бок платок, взяла свой посох:»Ты, матушка запрись пожалуй. А то не ровен час люди какие лихие . А я как обратно возвертаюсь, то в оконце постучу».

Никитка, живший через две избы от бабкиного домишки, закончив свою караульную службу, уже успел навернуть вместительную миску постных щей. Теперь, вооружившись топориком, он вышел во двор, собираясь поправить прохудившийся заплот.
Его мать -Матрена Елисеевна ,довольно крупная, пышущая здоровьем женщина, тут же неподалеку стирала сыновьи портки, вывешивая их на протянутые через весь двор льняные веревки.

Еще издали заметив ковыляющую в их сторону старушку, женщина вытерла мокрые ладони об подол юбки и дружелюбно поздоровалась с бабкой Агафьей.
-День добрый, бабушка. Милости просим в избу. Не откажи, пополдничай с нами.
-Не досуг мне, Матрена,- ответила старушка, входя во двор.- За приглашение благодарствую, только мне бы с Никиткой твоим потолковать надобно.
Никита, заметил дотошную старуху и тут же сделал вид, что по уши погружен в работу. Стараясь не глядеть в сторону женщин, он по двадцать раз примерял каждую дощечку, прежде чем приладить к почерневшим от старости прожилинам забора.

Старушка,  придав своему лицу наиболее серьезное выражение, окликнула паренька:»Ты, Никитушка, топорик  то отложи. Дело у меня срочное».
-Тетка, Агафья, видишь недосуг мне,- попытался избавиться от назойливой старухи молодой человек.- Заплот совсем обветшал. С этой службой, все руки никак не доходят. Да и крыша на избе прохудилась, дыры кругом. Так что некогда мне разговоры разговаривать.

Никита, быстро схватив в охапку несколько досок, попытался взобраться по скрипучей лестнице на крышу.
Агафья, не смотря на свой преклонный возраст, оказалась, куда как проворнее паренька. Она, изловчившись, успела зацепить крючковатым концом своей клюки подол Никиткиной рубахи.

-Ты что же это, оголец, как в Красную армию записался, так от нас и нос воротишь?- завелась старуха, подтягивая парня к себе.- Али ты запамятовал, как я с тобой по-соседски нянькалась, когда матушка твоя, Матрена, на фабриканта Топоркова горб гнула? Али забыл, кто тебя от деда моего покойного отстоял, когда он тебя постреленка по мягкому месту крапивой огуливал, за то, что ты всю репу с грядки поворовал.

Стыдливые бабкины укоры, расплескались по щекам парня пунцовыми пятнами. Он, явно с большой неохотой, но се же убрал ногу со ступеньки.
-Ну чего тебе, тетка Агафья? Не знаю я ни о чем. А коли и знал, так не сказал бы. Потому как, это государственная тайна,- ответил Никита,состряпав архиважную физиономию.

Старушка, сообразив, что мелким шантажом парня не пробить, решила перейти к более серьезным доводам.
-Расскажу-ка я, Никитушка, присказку одну. А ты уж сам решай быль то, али небылица.

-Шла я позапрошлый год по лесу, как раз на троицу. Травку лечебную собрать, надобность пришла. Иду себе, иду, глянь, а в черемухе милуется кто-то. Я уж собралась было мимо пройти, как вдруг голос знакомый услыхала. Зойкин голос-то, соседки твоей. Ну я грешным делом подумала, что она с мужем своим, Андроном любится, ан нет. Другой у ее хахаль-то. И так мне его рубаха цветастая, приметной показалась. Где-то я ту рубаху видела,- бабка Агафья, лукаво взглянув из под седых бровей, выложила свой главный козырь.- А Зойка та, аккурат через девять месяцев, родила мальчонку. Только, непохож мальчик то на Андрона. Матрене что ли, пойти рассказать об этом случае? Стара я стала, уж и не помню, говорила матушке твоей, что Зойка соседка ваша с мужиками чужими по кустам шлындает.

Только Агафья открыла рот, чтобы позвать занимавшуюся стиркой Матрену, как ставший краснее вареного рака Никитка, схватил старуху за руку и почти волоком утащил за угол избы.

-Ладно  уж, тетка Агафья. Твоя, взяла,- прошипел он сквозь зубы.- Что узнать хочешь? Все как на духу поведаю, мамке только не рассказывай про тот случай. А то не сдобровать мне. Коли до Андрона дойдет, он и меня, и Зойку в момент на погост спровадит.

-Ну, вот и ладненько, милок,- улыбнулась старушка, поправляя сбившиеся рукава кофты .- Ты про батюшку нашего, Григория сказывай. Слыхала, будто чекисты ваши, его вчера на каторгу погнали?
Никита,словно стыдясь своей, пусть косвенной причастности к этому делу, сразу сник, опустив белокурую, вихрастую голову:»Да, тетка Агафья. Осудили отца Григория. Двадцать семь годков определили, на рудниках Ленских золотишко мыть. Вчерась поутру и отправили с обозами во Владимирский централ. А оттуда, Столыпиным, до Иркутска. Более я ничего не ведаю. Там уж как начальство ихнее распорядится. Одно только скажу. У конвоя приказ есть. Ежели кто из арестантов по дороге заартачится, или немочь какая в пути приключится, всех зараз в расход пускать.

-Ох ти мнеченьки, пресвятые угодники,- принялась неистово креститься изрядно напуганная старушка.- Что же вы за ироды такие. Душегубы треклятые. Для вас что человек, что скотина бессловесная-все едино.
Выведав, то, что хотела, бабка Агафья,  торопливо засеменила в сторону дома, всю дорогу осыпая проклятиями все ВЧК, вместе с их самым главным комиссаром.
Услышав негромкий стук в окошко, Анастасия осторожно подняла край ситцевой занавески и тихонечко спросила:»Кто там? Бабушка это вы?»

-Да я это ,я. Открывай скорее девонька. Беда случилась.
Словно острая игла пронзила сердце молодой женщины, услышавшей бабкины слова.
Она, запинаясь в домотканых дерюжках, кинулась отворять дверь.
-Что с батюшкой, бабушка Агафья?- Настя принялась тормошить запыхавшуюся старушку.

-Ой, погоди, девка, дай отдышаться,- обессилевшая старушка рухнула на лавку и несколько минут, не могла произнести ни слова, переводя дух.
Наконец дрожащий голос Агафьи, немного окреп и она выпалила одним махом:»Узнала все как есть, Настенька. Батюшке твоему аж двадцать семь годков присудили. Вчера утром, сослали их во Владимир, а оттуда говорят, повезут в Сибирь-матушку, на рудники золотые.

Давно уже иссякли все слезы в глазах Анастасии. Будто превратившись в каменное изваяние, несколько часов просидела она неподвижно. Надорванное сердце  женщины, как  прогоревший уголек, покрытый толстым слоем пепла, нестерпимо жгло, где-то под левой грудью.
Наконец стряхнув с себя оцепенение, она пересела к старушке и сложила дрожащие руки на коленях:»Что же теперь будет? Хоть в омут головой. Ведь не дадут нам с Матвейкой  житья».

-Эх, горюшко-кручина,- перебирая складки на юбке, вздохнула Агафья .- А может уехать тебе куда? Есть кто из родных-то?
-Нет никого , бабушка,- пригорюнилась женщина,- родители умерли, когда я маленькой совсем была. Меня тогда тетка, отцова сестра к  себе забрала. Она то и ростила. А три года назад письмо пришло. Так, мол, и так, тетушка ваша Степанида Макаровна приказала долго жить.

Женщины замолчали. В тишине было слышно, как посапывает на полатях , получивший недавно трепку, Матвей. Иногда, он негромко стонал от боли. Видимо свежие синяки и ссадины, давали о себе знать.
Среди серого полумрака бабкиной избы, голос Насти прозвучал глухо и отрешенно. Казалось он доносится откуда-то из под земли:»Я с ним поеду».
Поначалу Агафья не могла понять о чем говорит ее гостья, но едва слова Анастасии дошли до разума старушки, она не смотря на свой возраст, резво взвилась со скамьи.

-Окстись, милая,- попыталась она отговорить Настю от этой затеи.-Куда ж ты поедешь? Сгинешь ведь почем зря, и дитя погубишь.
-Нет, баба Агафья,- твердо стояла на своем Анастасия,- нету мне жизни без Гришеньки. Сердце мое там, рядом с ним. Поеду, хоть на край света поеду. Где он, там и я. Люди добрые везде найдутся. Вот как ты, например. Даст бог помогут.
-А жить то на что будете?- не унималась  старушка.- Мальчонку чай кормить, одевать, обувать надо.

-Я бабушка работы никакой не боюсь,- решительно ответила женщина.- Я ведь с теткой то, в селе жила. Это уж потом она меня в город, в гимназию определила. А до того, мне и за скотом приходилось ходить, и стирать, и кашеварить. Портняжить,опять же могу. Так что в примаки пойду, лишь бы неподалеку от него.  Может, даст бог, хоть издали увидеть доведется.
-Ну ,раз уж ты так решила,- сказала старушка, подставляя табурет к божничке,- помогу , чем смогу.

Пошарив за образами, старушка извлекла оттуда маленький узелок.
-Вот, возьми, хватит тебе на первое время,- Агафья достала из тряпицы три золотых червонца, царской чеканки.- От деда моего  еще остались. Сам городской голова пожаловал, за то, что он рыбаков из тумана вывел. А коли не старик мой, то сгинули бы с концами. На похороны берегла. Ну да ладно, тебе девонька нужнее будут.

-Да вы что, бабушка?- воспротивилась Анастасия, отодвинув от себя монеты.- Не могу я этого взять.
-Бери, доченька, не чурайся,- бабка положила деньги в теплую ладошку женщины.- Бери, бери, Настасьюшка. Мне то, уж все едино, как на погост отправляться, а тебе даст бог помогут.
-Спасибо, спасибо, бабушка,- Анастасия прижалась губами к иссохшей руке старушки.- Век за тебя молиться буду.

-Ладно уж девонька,- Агафья обняла хрупкие плечики матушки Анастасии, и вновь пристроилась рядом с ней.- Мы же люди, помогать друг другу должны. Если мы сами помогать не будем, кто же тогда о нас позаботится? О сирых да убогих.
На мгновение замолчав, добрая старушка вдруг вспомнила о чем-то и встрепенулась:»Слыхала я давеча, что кузнец наш Евсей в Усть-Пинегу собирался, родных навестить. Поговорю утром с ним, чтобы и тебя взял. Он с Дарьей, супружницей своей поедет, да с ребятками малыми . Вот оно скопом, сподручнее будет. Ну а дальше, может оказия какая подвернется".

 Настя, не могла подобрать слов, чтобы отблагодарить отзывчивую  старушку, а та в свою очередь, радуясь , что хоть как-то смогла помочь поглянувшейся ей женщине, украдкой улыбалась, пряча свою улыбку под кончиком платка.
-Ну, коли все решено, Настенька, давай тогда повечерим,- Агафья достала из печи еще теплый чугунок с запеченной картошкой.- Да и укладываться пора. Утром раным  рано вставать.

                Г Л А В А 11
На второй день пути, Григорий почти не чувствовал, превратившихся в сплошные кровавые мозоли ног. При каждом шаге, стальные обручи кандалов, впивались острыми краями в щиколотки, причиняя невыносимую боль. Иногда, священнику  казалось, что силы совершенно покинули его, и он не может больше двигаться. Но скованный с ним в одну пару Миша Северный, неуклюже подшучивал, стараясь подбодрить батюшку:» Терпи святой отец. Это первые десять лет нелегко, а потом привыкаешь».

 И вновь, найдя в себе силы, мужчины подбирали повыше волочившиеся по земле цепи, продолжая идти вперед.
Весь  день этап двигался почти без остановки. Тех из арестантов, кто уже не мог передвигать ноги, сажали в телеги сопровождавшие колонну, а их место в строю занимали отдохнувшие каторжане.

Лишь с наступлением ночи , начальник конвоя приказал треножить лошадей, и выдать заключенным по четвертинке ржаного, запеченного с отрубями, хлеба,да по несколько глотков воды. А поутру, едва взошло солнце, конвоиры уже расталкивали арестантов, выстраивая их в колонну.
И опять серая лента дороги, то взмывала на вершины холмов, то срывалась в наливающиеся весенней зеленью низины. Но для отца Григория, все было как в страшном сне. Он не видел проплывающих мимо полей, пропитанных ароматом молодых трав. Не видел и темно-синей кромки леса, которая как недосягаемый мираж, маячила далеко впереди. Только  стена бурой  пыли, поднятой в воздух сотнями  ног, и лошадиных копыт, да жгучая боль в ступнях, не покидающая его ни на мгновение.

-Ты, батюшка, оторви от подрясника лоскутов, да засунь под железо. Все полегче будет,- посоветовал Миша , глядя на мучения Григория.
Последовав совету опытного вора, священник задрал рясу, и оторвав от нее пару кусков ткани, прямо на ходу попытался затолкать их под стальные ободья  кандалов, но запутавшись в складках одежды, со всего маха рухнул на землю. Задние ряды каторжан, по инерции налетели на него и застопорились посреди дороги.

-Эй, что там у вас? А ну-ка пошли,- шагающий с правой стороны конвоир замахнулся прикладом на священника ,но удар, не успел достигнуть цели. Северный шагнул вперед, закрывая собой батюшку, и выбросил вперед руки, сжимающие кусок цепи. Деревянная накладка приклада, скользнув по железным звеньям, больно ударила по ноге самого же конвоира.
-Ах ты, морда уголовная,- взвыл красноармеец, клацая затвором,- да я тебя сейчас за нападение, на месте уложу.

Но выстрела не последовало. Из подъехавшей телеги раздался строгий окрик командира:»Ну что там у тебя, боец? Давай поднимай этап и вперед. После разберемся. Надо еще засветло в Уемское поспеть. Голодают там люди. Ждут, когда мы им харчей привезем».

Заскрежетав зубами, конвойный затаил злобу в глубине души, и заорал что есть сил:»А ну все, базар убили. Подождав когда  гул людских голосов утихнет, он добавил:" Теперь пошли. Да поживей шевелитесь, клячи доходные».

После первых же шагов Григорий понял, что Мишин совет возымел действие. Боль в щиколотках немного притупилась. Теперь, хоть с трудом, но все таки, ее можно было терпеть.

Колонна шла молча. Уставшие арестанты, понуро опустив головы, медленно брели друг за другом, волоча увесистые  цепи. Только хриплое дыхание за спиной священника, да скрип подвод, нарушали весеннюю идиллию певчих птиц, совершающих немыслимые пируэты в изумительной лазури неба.
Пыльный тракт, петляя между перелесками и бурыми клочками пашен, вывел колонну к небольшому поселку. Три, четыре десятка приземистых избенок, вкривь да вкось расположились неподалеку от поросшего густым ивняком берега Двины. Быстрый поток реки, питая живительной влагой раскинувшиеся на берега бескрайние леса и луга , уносил белоснежные шапки бурунов за  поворот . И там, в последний раз, взыграв на перекате миллионами солнечных зайчиков, северная красавица, терялась в синем мареве таежных просторов.

 Шумная ватага мальчишек, оседлавшая деревенские изгороди, еще издали услышав кандальный звон  ,в один  миг сорвалась со своих мест, разбегаясь по избам.
Облюбовав место для привала, начальник конвоя, приказал своим подчиненным напоить коней и приготовить еду.
- Арестантам дайте пожрать чего-нибудь, смотреть тошно. И пайку сегодня урежьте, по осьмушке хлеба хватит с них. А то до Владимира почти тыщу верст тащиться, боюсь, не дотянем.

Из деревни, в сторону обоза уже потянулись люди. Худые словно тени, они брели волоча за руки чумазых ребятишек.
Староста Уемского, среднего роста , лысоватый , мужичок , в застиранном до дыр армяке, одетом поверх давно потерявшей свой первоначальный цвет косоворотки, торопливо семенил косолапыми ножками, несказанно радуясь прибытию спасительного обоза.

-Кормильцы вы наши,- залепетал мужичок, приободренный тем, что хоть на какое-то время теперь можно забыть про голод,- вовремя вы братцы подоспели. Совсем поистощали людишки. Припасы то почитай до Рождества все закончились. Так вот пол зимы и мыкались. Семнадцать человек схоронили. И бабы, и мужики ,а  особливо детишки малые с голодухи мрут. Прошлый урожай как есть, градом побило. В закромах едва на посев наскрести можно.

Левченко похлопал старосту по плечу: » Не кручинься батя, зиму пережили, теперь полегче будет. Провизии кое-какой мы вам привезли. А пшеницы да ржи, на посев малость подкинем. Нынче можете и поболе пашен засеять».
-Да где же нам, мил человек поболе то осилить. Ни единой лошаденки не осталось. Бабы да дети соху тянут. Мужиков наших почитай всех, в гражданскую,  поубивали. А кто не хотел Советскую власть оборонять, тот в леса утек. Та еще напасть. Целыми бандами,, вахлаки по тайге бродят. Простому люду беда от них.

-Ничего отец,- сурово ответил Левченко,- и до них гнев народный дотянется. Всех до единого изничтожим. Даже памяти не останется. А лошадок парочку, мы тебе дадим, вместе с подводами . Все веселей будет, а?
До глубины души растроганный староста, на минуту даже потерял дар речи. Не в силах вымолвить ни слова, он нервно теребил в ладонях облезлую шапчонку, вытирая ею невольно навернувшиеся слезы.

Наконец оправившись от потрясения, он яростно замахал руками, подавая сигнал толпившимся поодаль женщинам.
-Эй, бабоньки, давайте живее сюда. Гоните вон те две подводы к моей избе, а я мигом обернусь, да припасы распределять будем.
Изможденные, с посеревшими от тяжелого быта лицами, женщины в солдатских опорках, словно муравьи облепили выделенные им подводы, и громко покрикивая на лошадей, тронулись в сторону деревни.

Начальник конвоя, хотел было заняться своими непосредственными делами, но заметив что староста так и вьется вокруг, пытаясь о чем-то спросить, окликнул его:»Тебе чего, отец? Что-то еще?»
- Просьба у меня, товарищ начальник. Две девчушки у нас нонче сиротками остались. Матка их померла, а приютить никто не берется. У самих семеро по лавкам. Своих, абы как прокормить. А у девчушек тех, родня во Владимире имеется. У меня тут, адресок записан,- мужик достал скомканный листок бумаги, и подал Левченко.- Не сочтите за труд. Жалко девчонок, пропадут здесь. А с вами  то понадежнее будет.

-Да ты в своем уме?- вздыбился на старосту Левченко.- У меня уголовников почитай сотня харь. А если в дороге что приключится? Не могу я отец, права не имею.
Но мужик, никак не унимался:» Что же вам, товарищ начальник, деток не жаль? Оголодали они совсем, едва ходят. Возьмите ужо с собой. От смерти неминуемой спасете.

Вглядевшись в лицо старосты,  Левченко увидел столько боли и жалости, что сердце боевого командира, не раз смотревшего в глаза смерти, дрогнуло.
-Так и быть, веди своих сироток. Обещаю, доставим в целости, сохранности,- пообещал он старосте.
Мужик, боясь, что начальник конвоя передумает, чуть не вприпрыжку пустился в деревню.

Запах подгоревшей на костре каши, потянулся вдоль обоза. Молодой солдатик, черпая из котла, горячую размазню, накладывал ее, в сложенные лодочкой ладони каторжан. Голодные и измотанные дорогой люди, с жадностью глотали обжигающие внутренности комки, стараясь быстрее набить пустые желудки. Черствые куски хлеба, каждый  прятал подальше, за подкладку одежды. Чтобы потом, когда голод, терзающий, будто лютый зверь, начнет туманить рассудок, можно было отщипнуть крошечный кусочек этого лакомства, и положив под язык долго рассасывать, ощущая как пахнущий отрубями сухарик понемногу тает во рту, доставляя ни с чем не сравнимое блаженство.

Обманчивое тепло сытости, разлилось по телам арестантов, склоняя в сон. Прислонившись, друг к другу спинами, они погрузились в тревожное забытье, чтобы хоть в этот короткий отрезок времени, отпущенный им на отдых, не чувствовать тяжесть оков, и боль в разбитых ногах.
Два часа, пролетели как одно мгновение. Сквозь сладкий туман полудремы, Григорий услышал зычные покрики конвоиров.

-Этап, подъем. В колонну стройся,- во все горло орали охранники, пинками ,поднимая слишком крепко заснувших арестантов.
Дождавшись пока  длинная вереница каторжан, собралась в одну колонну, Левченко объехав строй на своем пегом жеребце, подал команду:»Шагом марш, урки. Да пошевеливайтесь».

Первые несколько шагов дались с трудом. Отец Григорий, почувствовал ,как начавшая подсыхать коросты на содранных железом щиколотках лопнули, и теплые ручейки крови потекли вниз, к ступням.
Стиснув зубы, он прибавил шаг, кое-как поспевая за Северным. Обоз, стоявший вдоль обочины, еще  не трогался с места ,ожидая, когда пройдет колонна каторжан, чтобы двинуться вслед за ней.

Поравнявшись с одной из телег, Григорий увидел двух девочек. Той, что постарше, на вид было лет девять, младшей же едва исполнилось три. Обе, светловолосые, с голубыми, словно васильковый луг глазенками. Разинув рты, они с ужасом смотрели на грязных, заросших лохматыми бородищами мужиков, прикованных друг к другу цепями.

Иссохшая от голода кожа на лицах детей, была настолько тонкой и бледной, что отец Григорий, видел каждую жилку , просвечивающую сквозь нее. Старшая, из сестер, крепко сжав ладошки, держала на коленях плетеную корзинку со старым тряпьем. Провалившиеся глаза, и большие, на пол лица темные круги, делали их похожими на крошечных старушек.

Не выдержав взгляда девчушек, священник сунул руку за пазуху, и достав завернутую в тряпицу краюху, шагнул из строя к ним.
-А ну стоять,- вскинул винтовку конвоир, - стрелять буду.
-Отставить, боец,- голос Левченко, заставил солдата опустить оружие.
Григорий, сделал еще пару шагов, и приблизившись к подводе, положил хлеб в детскую корзинку. Северный, без раздумий, вынул  свою осьмушку и также отдал девочкам. Позади них, по колонне пронесся одобрительный гул. Оглянувшись, батюшка увидел, как проходя мимо детей, каждый из каторжан кладет в корзину хлеб. Кто-то отламывал половину своего пайка, кто-то большую его часть, оставляя себе лишь самую малость, а некоторые из арестантов отдавали все, что у них было.

Конвоиры, двигались молча, не препятствуя осужденным, а в их взглядах вместо презрения и лютой ненависти к уголовной братии, появилась легкая тень сострадания.
Колонна, звеня оковами ,уходила вперед, а корзинка в руках девочки, становилась все полнее и полнее.

                Г Л А В А 12
Рассохшиеся ступицы телеги, подпрыгивая на дорожных ухабах, немыслимо скрипели. Настя, сидя  на запятках подводы, бережно держала у плеча, голову задремавшего Матвейки. Ее замутненные бедой глаза, с безразличием наблюдали, как две лохматых собаки, увязавшиеся за ними от самой слободки, беззлобно рыча, пытались укусить сухую еловую ветку, которой размахивал перед оскаленными мордами  животных, сынишка кузнеца Евсея.

Это был плотный мальчишка, лет семи, с пышной копной черных кудряшек. Непоседливый отпрыск скорее напоминал отставшего от табора цыганенка, нежели своего отца, широкоплечего мужчину, озарявшего буйным пожаром ядовито-рыжей шевелюры все пространство вокруг себя.
Да и мать мальчика, дородная женщина с толстенной русой косой, уложенной замысловатым кренделем, ни капельки не была похожа на сына. Другое дело его сестренка, которая увлеченно перебирала разноцветные стекляшки, сидя позади брата. Те же длинные реснички, смешно подрагивающие на каждом ухабе. Те же прямые прядки светлых  волос, ненароком выбившихся из под платка. Даже ямочки на пухлых щеках девочки, точно такие же, как у матери.

Девчушка, наконец потеряв интерес к своим сокровищам, отложила стекляшки в сторону и принялась наблюдать за братом. Всякий раз, она закрывала лицо ладошками и заливисто хохотала, когда мальчику в последний момент удавалось выдернуть длинную ветку из пасти собаки, а та, клацая за воздух зубами, смешно топорщила шерсть, и злилась.
В конце концов ,животные устав от этого бесполезного занятия, свернули с дороги , и недолго думая, развалились на прогретом солнечными лучами, зеленом ковре молодой травы.

В скорости, скрылись за холмами, просевшие от старости крыши изб, но еще долго были видны купола оскверненного храма. Лишенные крестов и позолоты они зияли черными дырами пробитой кровли. Но через какое-то время исчезли и они, растаяв в далеком мареве дрожащего воздуха. Вместе с их разбитыми кружалами, испарились все мечты и надежды Анастасии ,словно унесенные холодным северным ветром.

Фрося-жена кузнеца, заметив, что тоска затуманила лицо их случайной попутчицы, перебралась к Насте, и постаралась ее успокоить, прижимая к своей могучей, пышущей жаром груди.
-Не кручинься, матушка. Видно такая наша бабья доля, ждать да молиться. Моего-то Евсея, когда в Германскую забрали, я все глазоньки по выплакала. Думала, не увижу боле своего соколика. Ан, нет, вернулся. Правда больной весь, исхудавший. Не знаю, в чем только душа держалась. Когда немец их газом то травил, мой Евсеюшка единственный из всего полка в живых остался. Чудо, да и только. Я так думаю, не иначе Богородица услыхала мои молитвы, да уберегла от погибели. Долго мы Евсея тогда выхаживали. Спасибо бабке Агафье. Травками да снадобьями вырвала его из лап старухи костлявой. И ты молись, матушка, Господь то он все видит. Авось, сложится у вас с батюшкой все к лучшему».

Сказав это, Фрося ненадолго замолчала, погрузившись в тяжелые воспоминания. Однако, не желая терзать себя прошлым, она тут же встрепенулась, отогнав прочь горестные мысли:»Что же мы, матушка, приуныли. Давай-ка, с тобой споем. С песней, пожалуй, веселее будет, да и дорога вдвое короче покажется».
Звонкие голоса женщин, переплетаясь подобно тугой девичьей косе, разлились весенним половодьем, заставив на какое-то время умолкнуть даже самых неугомонных лесных певунов. Затаившись в  гнездах, они слушали, как не выстраданная боль русских женщин, воспарив над  просторами, объяла безграничной любовью и нежностью всю землю.


Целый день, Евсей подгонял старенькую клячу, старясь засветло добраться до какой-нибудь деревушки. Но лошадка, в силу своего преклонного возраста, никак не хотела ускорять шаг, сколько ее не хлестал вожжами кузнец.
-Видать, придется заночевать здесь,- недовольно пробубнил себе под нос мужчина, поглядывая на заснувших под монотонный стук колес, баб и ребятишек.

Осторожно, чтобы не разбудить спящих, он свернул с дороги, и остановился в небольшой ложбинке, окруженной с трех сторон густым березняком. Стреножив лошадь, Евсей напоил ее из маленького звонкого родничка, пробившего себе путь сквозь лесную чащу. Затем кузнец привязал к морде животного рогожную торбу, предварительно сыпанув в нее несколько добрых пригоршней овса.

-Корм то, нынче пожалуй на вес золота будет,- посетовал мужчина направляясь вглубь леса,- хватило бы до Усть-Пинеги.И весна, как назло запоздалая, травка еле-еле пробивается.
Заприметив сухую валежину,  Евсей взял в руки топор,и только было собрался нарубить сучьев для костра, как вдруг ему в бок уткнулся холодный ствол обреза.
-Бог в помощь, добрый человек,- распевчатый, немного  слащавый голос разбойника, показался Евсею знакомым.- Ты топорик то положи, будь добр.
Кузнец послушно опустил топор на землю, и подняв руки над головой медленно повернулся к говорившему .

Мужик, державший обрез, в своем овечьем полушубке очень напоминал лешего. Шерсть клочьями торчала из многочисленных дыр его замусоленной, одежонки.
Из-под надвинутой по самые брови войлочной шляпы, был виден только ледяной блеск прищуренных глаз, да слипшиеся клочья, давно немытой бороды.
Еще двое  разбойников, стояли чуть поодаль. В руке одного из них Евсей заметил наган.

-Ничего. Сдюжу,- подумал кузнец. Его огромная ручища с легкостью поднимающая двухпудовый кузнечный молот, описав в воздухе дугу, с глухим шлепком опустилась на загривок мужика. Бедолага, выронив обрез, кубарем перелетел через валежину и ударившись головой о старый пень, затих.
Его товарищи, потеряв своего главаря, на мгновение застыли в замешательстве. Этого было достаточно, для того, чтобы Евсей поднял с земли оружие и направил в их сторону.

-Христом, богом прошу,- пророкотал кузнец, щелкнув затвором,- Идите с миром. Не доводите до греха.
-Евсей, никак ты?- застонал пришедший в себя мужичок.- Не признал  в потьмах-то. Ох и тяжелая у тебя рука, чертяка. Братцы, уберите наган. Свой это.
Только теперь, кузнец начал вспоминать, где он слышал этот голос. Повернувшись к разбойнику, он пристально всмотрелся в его лицо:»Тишка? Ты что ли, сукин сын, лешак треклятый?»

-Да я, я это, Евсей Степаныч,- торопливо ответил мужик, перебираясь через поваленную лесину.
Друзья Тихона, недоуменно переглядываясь между собой, по-прежнему топтались на месте.
-Успокойтесь, браты,- крикнул им Тишка, бросаясь в стальные объятия кузнеца.- Свой это. Мы с Евсеем, столь землицы в окопах наглотались, да вшей накормили, что ты!.
-Ты чего, Тихон, в разбойники подался?,- наконец разжав свои ручищи, спросил старого товарища Евсей.
-Дак, то  долгая история,- с явной неохотой ответил Тишка, пряча обрез за пазуху.

-Торопиться некуда. Мы тут заночевать собрались. Айдате к нам, повечерим,  заодно все расскажешь. Да и бабам с детишками поспокойнее будет,- предложил кузнец, набрав охапку хвороста.- Тут по лесам видать вашего брата немало бродит. Так сообща, оно сподручнее.
-Ну коли так, пошли не то,- приободрился Тихон , помогая кузнецу запастись дровами.- Ты, Евсей Степаныч, не злобись на нас. Не признал сперва тебя. Вот с другами моими познакомься. Они тоже нашего поля ягода, из середняков. Этот что покрепче, Яков, а того который помельче, да по юрчее Платошкой кличут.
Мужики, молча, кивнули, поприветствовав гостеприимного кузнеца, и двинулись вслед за ним.
-Ты, Евсеюшка, не думай, мы лихом то не промышляем. Обозы не грабим. Лошадь нам край как нужна,- попытался оправдаться Тишка.- А оружие это так для острастки.

Бабы,дремавшие на подводе, проснулись от  хруста веток, под ногами мужчин .
-Евсей, ты что ли?- крикнула Фрося, подвязывая полушалок.- Напугал до смерти, лешак этакий.
-Да я это, я,- откликнулся кузнец.- Гости к нам пожаловали. Ставь котел, да кашеварить начинай.
Через минуту, яркий костер озарил багровыми отблесками уютную ложбину, скрытую от посторонних глаз двумя высокими холмами. Наскоро соорудив из жердей треногу, Евсей приладил к ней дорожный котелок, с чистейшей ключевой водой. Пока женщины возились с варевом, а ребятишки, забившись, под отцовский тулуп с любопытством глазели на бородатых незнакомцев, мужчины присели в сторонке и достали кисеты. Горький дым табака повис над ложбинкой, когда они, скрутив толстенные самокрутки,сделали по несколько затяжек.

Тут Евсей, вспомнив о чем-то очень важном, хлопнул себя ладонью по лбу:»Вот дурья башка, совсем запамятовал. Фрося, голубушка, там у меня в телеге бутыль припрятана, неси ее сюда».
-Что еще удумал?- вздыбилась женщина, угрожающе подбоченясь.- Привел незнамо кого, бродяг каких-то, так теперь и забулдыжничать с ними собрался. Не дам ничего. Вон у того чернявенького глаза разбойничьи. Так и зыркают, так и высматривают чего бы умыкнуть.

-А ну, баба, уймись, не то вожжами отхожу,- сурово прикрикнул на нее Евсей.- Знай свое место. За кашей вон лучше приглядывай, а то пригорит скоро. И не разбойники то вовсе. Приятель мой. С Германской почитай не виделись. Вместе немца били. И славно били то. А?,- по дружески ткнул он друга в плечо.
Тихон скривился от от боли, но виду все же не подал:»Да , Евсей Степаныч, добро мы ихнего брата положили, только кабы ты тогда меня раненого, шрапнелью посеченного с поля не вынес, так и не сидели бы тут. По гроб жизни я  тебе Евсеюшка обязан».

-Ладно, будет тебе прошлое вспоминать,- отмахнулся от Тихона кузнец.- Гляди , вот и наливочка подоспела. Самолично делаю. На клюкве сорок ден настаиваю. Прими-ка лучше чарочку. Да и вы, мужики не побрезгуйте. За свиданьице грех не выпить.
Молчаливые гости, чокнулись до краев наполненными, оловянными рюмками и набожно перекрестившись выпили.
-Ты погляди, впрямь забористая,- прохрипел Тихон зажмурившись,- Что ж ты Евсей туда кладешь?

-Скажу по секрету,- кузнец нагнулся к самому уху товарища,- я в наливку ту, окромя клюквы, еще пригоршню самосада добавляю, и полфунта козьих шариков.
Мужчина, услышав от кузнеца столь странный рецепт, поперхнулся:»Да ты что, Евсей Степаныч, ополоумел что ли под старость лет? Кто же  наливку, на козьем дерьме настаивает. Нет, ядрености оно конечно прибавляет, но дак и голова на утро гудит как церковный колокол. Вот медку бы туда с четверть пуда, тогда и на вкус слаще, да похмелье не такое тяжелое».
-Ладно тебе, умник, - обиженно буркнул кузнец, наливая еще по одной.- Сказывай лучше, как в разбойники подался.

-Да не разбойники мы, Евсей степаныч,- затараторил охмелевший Тишка,- вот те крест не разбойники. Я ж тогда, опосля лазарета домой вернулся, в Холмогоры. Отцу на пасеке стал помогать. Деньжат малость скопил, да пятистенок с флигельком отстроил. Девку, себе приметил, Аленкой зовут. Чернявая  такая, да востроглазая, что твой бесенок. Повенчаться собирались. А тут Революция приключилась, ядри, твою налево.

Большевики, все добро горбом нажитое, позабрали. Пасеку отцову по ветру пустили сизым дымком. Ульи, и те до тла сожгли. Батюшка мой не стерпел, берданку в руки да на них. Тут же застрелили нехристи. Да что там. Многие тогда пострадали. Ну а мы с Аленкой, недолго думая, в бега кинулись. Да еще вон мужики соседские с семьями прибились. Пять лет, в здешних лесах мыкаемся. Землянки вырыли. Даже пашенку подняли. Зимой зверьем промышляли, летом грибы да ягоды. Рыба опять же. Да хлебушек, какой никакой собирали. Теперь-то тревожно стало. ГПУшники в леса походя наведываются, бандитов ловят. Ну, мы с мужичками посоветовались и решили в Сибирь податься. Там сказывают на тыщи верст ни единой души. Тунгусишки только кочуют. Ни какая Советская власть не доберется. Или опять же можно к староверам. Слыхал они пришлых не забижают. Ежели что, то и сруб помогают поставить.

-Так-то, оно так,- перебил его кузнец.- А грабить то, пошто надумали?
-Ну, так знамо дело, от безысходства,- потупился Тихон.- В Сибирь чай дорога не близкая. А без лошадок как добраться? Было у нас две кобылки да жеребчик. Одну на пашне заездили еще в прошлом годе, а вторая, нонче под лед провалилась, не смогли достать. Так и утопла бедная животина. Жеребчик один остался, да и тот старый уж совсем. А нас, почитай человек пятнадцать. Вот и думай, Евсей, или помирать в глуши вместе с ребятками малыми, или на дело лихое идти.

-Да, дела,- нахмурился кузнец, подперев бороду кулачищем.- Рад бы вам помочь, да нечем. Лошаденка то не моя. Управа выделила к родне в Усть-Пинегу съездить.
-Эй, мужики,- прервала их разговор Ефросинья, снимая котел с огня,- хватит чай небо коптить. Полба ужо подоспела. Идите попотчуйтесь, чем бог послал.
Мужики, торопливо потушив  самокрутки,   подались к костру.
Фрося наполнила варевом глиняные миски и отнесла их к ребятам на телегу:»Сидите уж тут, неча вам взрослые разговоры слушать. А ты Настенька, айда к нам, поешь хоть немного, а то вон щеки совсем впали».

-Спасибо Фросенька,- откликнулась сидевшая в сторонке Анастасия.- Не хочу ничего. Как подумаю о Грише, так кусок в горло не лезет. Каково ему там?
-Ты, девка не дури. Зачем заживо себя хоронить? О сынишке лучше подумай. Его то,кто поднимет. Иди к котлу. Стопочку тебе налью, глядишь, полегчает.
Настя, с большой неохотой придвинулась к парящему котелку, и присела на подложенную, заботливой Фросиной рукой дерюжку.

-Не гнушайтесь, гостюшки, с нами из одной посудины отведать,- весело съязвила женщина, подавая деревянные ложки.- Мы не баре какие. Посуд, хрусталей разных не имеем. Да и без надобности они нам. Что бог подал тому и рады.
Устроившись рядом с мужем, хозяйка шутейно ткнула его в бок:»А ну, муженек, дай сюда бутыль. Не все вам одним бражничать. Надо и нам с Настенькой душу погреть».
Кузнец послушно отдал бутыль Ефросинье, и подбодрил гостей:»А вы чего мух ловите? Давай-ка навались на кашицу. Фрося то моя знатно полбу готовит. За уши не оттащишь».

После нескольких глотков Евсеевской настойки, в голове Анастасии все закружилось. Легкий дурман опустился на ее лицо, затуманив взгляд .Навалившиеся на нее беды, казалось, превратились в невесомую дымку и унеслись в даль. На лице женщины впервые ,за последнее время, мелькнуло некое подобие улыбки.

Ночь, уже совсем скрыла из вида ближайшие деревья и дорогу. При свете костра, в наступившей тишине, были видны только нечесаные бороды мужиков, да их закопченные лица.
Яростный стук ложек по днищу котелка, известил об окончании трапезы.
Тихон, с сытым блаженством, откинулся от пышущих жаром углей и вытер рукавом полушубка крупные капли пота, выступившие на лбу.
-И то верно, Евсей Степаныч,- кряхтя, и поглаживая туго набитый живот, изрек он.- Знатно хозяйка твоя кашеварит. Ишь пузо то как у меня раздуло. Давненько я такой полбы не отведывал. И с солюшкой угадала, и маслицем сдобрила. Ну, прямо золото, а не хозяйка.

Фрося, застенчиво приопустила  свои огромные глазищи. Довольная похвалой гостя,она скромно ответила :»Да ладно, будет хвалить. Каша, как каша»,
Искорка гордости за жену, вспыхнула в груди Евсея. Он, будто ненароком, ущипнул проходящую мимо Ефросинью, не преминув похвастаться ее многочисленными достоинствами:»Это еще что. Знали бы вы, какие она пироги печет. Одним только духом от них, сыт становишься. А грибочки со сметаной, одно объедение».

Из-за бахвальств кузнеца, у мужиков опять разыгрался аппетит. Чтобы избавиться от вновь нахлынувшего чувства голода, Тихон тут же сменил тему.
-Третьего дня, видали, каторжан по тракту вели,- начал Тишка, раскуривая самокрутку.- Почитай человек сто. Охрана у них злющая, одно слово псы цепные. Так и норовят в зубы дать кому из арестантов. А впереди колонны, не поверишь Евсей Степаныч, батюшка. Как есть, в рясе. Молодой, такой поп то .Да еще одной цепью, к уголовнику прикован. А тот уголовник, здоровенный, ни приведи Господи, да бородища чуть не до пояса. Убивец не иначе.

От слов Тихона весь хмель тут же выветрился из головы Анастасии.
Бросившись к рассказчику, она вцепилась в драный рукав его полушубка:»Сказывай, не томи. Про  батюшку моего, все как есть сказывай. Как он, не хвор ли?»
Напуганный Тишка, насилу избавился от цепких пальцев женщины:»Да окстись ты, бабонька. Напугала, аж сердце зашлось. Говори толком, про кого спрошаешь?».
-Муженек то мой, Григорий,- с трудом выдохнула Настя.- На каторгу его  сослали.
Тихон перекрестился:»Вот антихристы. Попа и того в кандалы. Что же дальше будет ,неведомо?

-Да говори ты уже,-никак не унималась Анастасия.
-Что ж тебе сказать? - Немного помедлив начал Тихон.- Несладко ему в цепях то. Да тощой совсем, ветром качает.
-А давно ли проходили?- продолжала пытать мужика Настя.
-Ну, так аккурат, два дня тому и вели их,- почесав взмокший затылок, ответил мужчина.

Женщина с мольбой заломив руки, обернулась к кузнецу:»Евсеюшка, Христом- богом молю, нагони их. Мне бы хоть одним глазочком на Гришу моего поглядеть. Знак, какой ему подать, что я рядом».
-Что ты, матушка,- попытался успокоить женщину кузнец,- где же нам их нагнать то, коли, два дня назад прошли. Почитай уж верст под сотню отмотали.
Тихон внимательно слушавший разговор Евсея с Настей, поправляя шапку, хитро ухмыльнулся:»Ты, Евсей Степаныч не горячись. Мы тут все леса облазили. Есть одна дорога старая, по ней уж годков двадцать  никто не ездит. Потому как боятся. Через Волчью гать она проходит. Место гиблое, жуткое. Но мы ту гать поправили маленько, так что теперь и на лошади можно проехать. А заодно и в наш скит заедем. Посмотрите ,как живем в глуши лесной.

-Да, боязно что-то,- призадумался кузнец.- С детишками да бабами в место незнакомое соваться.
-Чего пужаться то , Евсеюшка?- уговаривал его Тихон.- Болотина та, с пол версты всего тянется, а за ней дорога добрая. До самой Усть-Пинеги. Про Волчью гать больше страшилок сочиняют. Соглашайся. Почитай верст сто с гаком срежешь. Чекисты то по селам, да деревушкам пока харчи завезут , глядишь еще время выгадаем. Да и нам, к своим веселей возвращаться будет.

-Евсей Степанович,- сквозь слезы промолвила Анастасия,- ради Христа, давай поедем. Век за тебя молиться буду.
Кузнец решительно тряхнул головой, и поднялся на ноги:" Ладно уж, коли так, то поедем. Глядишь, и мы у родни подольше погостим. А теперь спать укладывайтесь. Чуть светает, в путь тронемся».

                Г Л А В А 13
Озябший, от утреннего  хиуса Евсей, высунул нос из под войлочной попоны. Ночь бесследно исчезла, растворяясь в белесой гуще рассвета. Громко кряхтя ,он нагнулся к костру и сильно раздувая щеки, принялся добывать огонь из подернутых пеплом углей. Наконец, где-то под толстым слоем серого налета, показался крошечный малиновый язычок пламени. Кузнец подбросил туда несколько тонких веточек, и начал дуть с удвоенной силой. Через минуту, его старания увенчались успехом. Вспыхнув, огонь резво побежал по груде почерневших головешек.

-Вот и ладненько,- проворчал Евсей, подкинув в костер сучья по крупнее.
Сизое облачко дыма, повисло над землей,накрывая густой завесой овражек, приютивший путников на ночлег.
Задумавшись, кузнец с интересом наблюдал, как крошечные пузырьки в закипающей на огне посудине, преодолевая толщу воды, стремительно взмывают вверх, и лопаются на поверхности, становясь жиденьким паром.

-Вот так и вся наша жизнь,- рассуждал про себя Евсей,- одно слово, как эти пузырьки. Вечно стремишься к чему-то, стараешься преодолеть трудности, вдруг бац, и нет тебя. Лопнул, оставив после себя только дымок. А дунет ветерок, исчезнет и он.
-Ой, что это я?- встрепенулся мужчина, увидав, как вода в котелке забурлила ключом, расплескивая брызги в разные стороны .Взяв нож кузнец отколупнул от приютившейся неподалеку березы, кусочек чаги .Измельчив в сильных руках пористый, словно губка нарост, он всыпал пригоршню полученных комочков в котел.

Кипящая вода, приняв подаяние кузнеца,мгновенно окрасилась в золотисто-коричневый цвет. Подождав пока чага полностью разойдется в кипятке, Евсей снял посудину с костра и принялся будить остальных.
Зевая и отряхивая прошлогодние листья, прилипшие к одежонке, мужики приблизились к жаркому костру.

-Денек то ноне, знатный будет,- грея озябшие ладони над пламенем, определил молчаливый Платон,- Вона рассвет какой.
И действительно, алая полоска зари, появившаяся над горизонтом, окрасила еще бесцветный небосвод в  голубые  тона, которые стремительно набирая силу и необычайную сочность, дарили земле надежду на хорошую погоду.
-Да уж, день хоть куда,- поддакнул ему Тихон, отхлебывая горячего настоя.

-Дай бог, дай бог,- отозвался Евсей, собирая в охапку лошадиную сбрую.
Сивая, в подпалинах кобылка, отдохнув за ночь, теперь выглядела куда бодрее. Увидев начавшееся движение, она, негромко похрапывая ,приблизилась к людям.
-Ну, что, отдохнула старушка?- Евсей протянул ей ладонь наполненную овсом.
Животное, доверчиво уставившись огромными глазами на кузнеца ,принялась аккуратно, едва касаясь теплыми губами руки Евсея, слизывать зернышко за зернышком.Мужчина потрепал, пышную гриву лошади, и приладил на ее натруженную шею хомут.

Обогнув огромный, ощетинившийся острыми стрелками молодой зелени луг, подвода нырнула под разлапистые ветви поросших седым мохом  елей, и исчезла в прохладном лесном сумраке.
Евсей, ведя под уздцы неторопливую лошадку, время от времени с крайне большой неохотой, перекидывался короткими фразами с мужиками.
Женщины и дети, поудобнее устроившись на куче тряпья, мирно дремали, разморясь  под теплом солнечных лучей.

-А что, Тихон,- очищая с бороды, невесть откуда принесенную паутину поинтересовался кузнец у своего товарища,- далеко ли до Волчьей гати?
-Ну, так знамо дело,- обмахивая разгоряченное лицо протертой до дыр шляпой, ответил Тишка.- Но это опять же, как посчитать. Нонче заночуем на старой заимке, а завтра к полудню глядишь и поспеем.

-Да ты не меркуй, Евсей,- немного помолчав, добавил он, глядя на мрачноватое лицо кузнеца.- Я тебе дело говорю. По той дороге добрый крюк срежешь. Обоз чекистский точно нагоните, ежели еще не первыми до Усть-Пинеги доберетесь. Тракт то, он возле Холмогор, вона какую петлю дает, а здесь все напрямки да напрямки.

-Не о том я кумекаю, друг мой Тихон,- досадливо крякнул кузнец.- О том мыслю, как с детишками по болоту блудить.
-А мы то, на что, Евсей Степаныч? Поможем, небось. Правда, мужики?- обернулся Тихон к своим товарищам.
-А то,- закивали головами те,- ежели что, то на руках телегу вытащим. Вот и вся недолга. А лошадка то порожняя, сама по-тихоньку пройдет.

Целый день, путники двигались по лесной дороге, преодолевая залитые непросохшими лужами, глубокие колдобины и ямы.
Когда колеса подводы, особенно сильно увязали в липкой, надоедливой жиже, мужчины, навалившись гурьбой, легко выталкивали ее на очередной пригорок.
Лишь пару раз, они останавливались на короткие привалы, чтобы дать старой лошадке хоть немного отдохнуть, да самим утолить жажду и голод.
Анастасия, отбив все бока в жесткой, подпрыгивающей на каждой кочке подводе, скинув платок на плечи, молча, шла позади остальных.
Вдыхая полной грудью чистый воздух леса, женщина на какое-то время отвлеклась от своих горестных дум,  погружаясь в волшебство ,ожившей после долгой зимней спячки- природы.

С каждым шагом, перед ней открывалась новая страница этой неповторимой, сказочной книги.
Вон, пестрый дятел, едва различимый на самой верхушке сухой деревины. Оглашая  размеренным стуком тишину, он  с неизменным упорством вытаскивал из под остатков истлевшей коры, червячков.
А вон, худая, облезлая белка, заметив приближение людей, юркнула под валежник. Оставляя на островке, еще не растаявшего снега свои крошечные следы, зверек, стремительно юркнул в темное лоно пушистых еловых ветвей.

Минуя тенистую низину, дорога пошла вверх. Через полчаса, перед взором  путников предстала уютная полянка, вспыхнув сиреневым облаком распустившихся подснежников. Сгибая мохнатые стебельки, тугие бутоны, слегка покачивались, обласканные теплым ветерком. В какой-то момент, Анастасии даже показалась, что если остановиться и прислушаться внимательнее, то можно услышать чудесную мелодию природы, которая впитав в себя нежное прикосновение солнечных лучей, аромат разбуянившейся зелени и бесшабашные птичьи трели, дарила путникам ощущение невесомости.

Можно было бесконечно любоваться неповторимой прелестью леса, но солнце, заканчивая свой дневной путь, уже клонилось к закату.
Дорога, еще пару раз нырнув вверх, вниз, привела путников к старой заимке.
-Лет тридцать поди никто сюда не наведывался,- проронил Тихон, помогая Евсею снимать поклажу с телеги.- Раньше то и охотники тут обитались, и лошадей на летний выпас гоняли.

Действительно, обширные луговины, заросшие прошлогодним бурьяном, надвое рассекали лесную чащу, исчезая за далекой чертой горизонта.
-А потом-то, что стряслось?- поинтересовалась любопытная Ефросинья.
-Да то длинная история,- пожевав кончик уса, ответил мужчина,- нонче уж никто толком не знает, правда то или вымысел.

Женщина открыла рот, чтобы выпытать у рассказчика, все что он знает, но суровый окрик мужа урезонил ее:»Фрося, хватит лясы точить. Собирай детишек, да иди ужин готовь. Стемнеет скоро».
Ефросинья, тут же забыв обо всем, кинулась собирать черепки, и  тащить их в заимку, вместе с цепляющимися за подол ее юбки, детьми.

Внутри просторного, сложенного из массивных бревен сруба, было темно. Вечерние отблески зари, с трудом проникая  сквозь узенькие, затянутые рыбьим пузырем оконца, почти не освещали внутреннее убранство помещения.
-Дверь то, хоть бы пошире отворили,- проворчал кузнец, войдя в  заимку. Бросив на пол снятые с лошади хомут и сбрую , он почти шепотом добавил:" Не видать не зги, прости Господи. Так немудрено и глаз лишиться».
И действительно, стоило только кузнецу посильнее открыть дверь заимки, тотчас, в душную темноту помещения, ворвались лучики угасающего светила, позволяя разглядеть самые дальние уголки.

Добротные, сколоченные из толстых сосновых досок полки, хранили брошенную прежними обитателями жилища, самую разнообразную  утварь.
Здесь нашлось; с полдюжины кухонных черепков, изготовленных еще в прошлом столетии, десятка два рассохшихся клиньев для разделки шкур, и еще много всякой всячины. Рядом со связкой проржавевших капканов, лежали истлевшие кулечки с дробью и литыми свинцовыми пулями. На перекошенном дощатом столе, валялась старинная керосиновая лампа с наполовину отколотым стеклом.
-Тутака, где-то и керосин оставался,- сказал Тихон, входя вслед за Евсеем.- Мы с мужиками сюда нет-нет да и наведываемся. А окромя нас никто боле и носа не кажет. Обходят это место.

Забравшись далеко под широкие нары, Тишка извлек оттуда, бутыль с маслянистой  жидкостью.
Через минуту, обгоревший фитилек лампы, неимоверно чадя, затрещал, вспыхнув сизоватым язычком пламени .
-Ну, вот так-то оно, сподручнее будет,- воскликнул Тихон, водружая на место стеклянную колбу.
Детишки, словно воробьи на заборе, быстро облюбовали себе место на просторном топчане, и теперь с интересом наблюдали, как Евсей разжигает ,неказистого вида печурку .Сухая береста, в один миг занялась огнем, и бордовые блики, осветили насквозь прокопченные стены заимки.
Спустя полчаса, в дверь ввалились Яков с Платоном, неся в руках еще охапку дров и котелок наполненный водой.

-Озерцо тут неподалеку,- объяснил Яков, появление воды,- Утки там видимо-невидимо. Жирная,такая, что твой глухарь. Может с утра сбегать? Авось пофартит, парочку подстрелю.
-Пошто же не сбегать,- одобрил кузнец.- В дороге, утятинкой побаловаться -самое оно.

На какое-то время все замолчали, занимаясь приготовлением к ночлегу. Мужики,наломав лапника, разложили пахнущие смолой  ветви на лежанке, укрыв их сверху лошадиной попоной и различным тряпьем.
В скорости подоспел ужин.
Раскрасневшаяся  у жаркой печурки Фрося, прихватив горячую дужку котелка подолом юбки, поставила посудину перед изголодавшейся компанией.

Громкий стук ложек, да шмыганье раскрасневшихся носов, в один миг наполнили сумрачное пространство заимки.  Иногда, за стеной тихонько всхрапывала привязанная в загоне лошадь.
-А что, мужики,- облизывая ложку поинтересовался утоливший голод кузнец,- может, поведаете  историю, которая здесь приключилась?

-Отчего  нет. Можно теперь и байки потравить,- ответил Тихон, отряхивая прилипшие к усам хлебные крошки.- Ну слушайте. Давно, то было. Почитай, уж боле пол-века минуло с тех пор. Одно лето, в этих местах волков объявилось уйма. А в вожаках у них ходил, здоровенный, такой, матерый волчина.  С рыжей отметиной на лбу. А хитрющий стервец. Сколь мужики не пытались, все же изловить его никак, не могли. И капканы на него ставили, и ловушки, да и сами ночи напролет стерегли. А наутро, все одно, весь скот порезан, а от волков след простыл.

Ну, прямо напасть какая-то. Ни житья, ни продыха. Стали мужики кумекать, как зверя одолеть. Знали они, что стая где-то на болоте обитает. Спорили, спорили, все ж таки нашлись смельчаки. С полдюжины опытных охотников согласились на зверя пойти. Долго бродили  по топям в поисках волков.  Повезло им, добыли зверя.

Собрались было в обратный путь, а не вышло. Болото их обратно не отпускает. Напрочь,  всю дорогу забыли. Неделю блукали , пока все в трясине не сгинули. Один только домой вернулся, и шкуру с собой принес. Ту, самую, с рыжей отметиной на лбу. Однако, недолго он протянул. Помер через неделю, от хвори неизвестной. С тех пор сказывали, волки перестали  в деревню наведываться, но и в леса к себе никого не пущали. Кто ни ходил в эти места, хоть по ягоды, хоть за дичью. Никто назад не возвертался. С концами пропадали. Так вот дурная слава и укрепилась за Волчьей гатью. А по ночам, старики сказывали, душа того волка шкуру свою ищет. Бродит по лесу и воет, и воет. Да так жалобно, аж сердце заходится.

Словно в подтверждение слов рассказчика, из глубины ночного леса раздался пронзительный, вой.
Дети, задрожав от страха, прильнули к матерям. Мужикам, самим стало не по себе. Они нарочито громко кряхтя и кашляя, стали раскуривать самокрутки.
-Вишь страху то нагнали,- взъерепенилась на них Фрося.- Ребятки вон бледные, как мел. Идите на улицу курите. Будете тут еще табачищем коптить.

Неуверенно переминаясь с ноги на ногу, мужики все же решились, и  направились к дверям. Каждый старался выйти последним, пропуская остальных вперед.
-Ну что, вахлаки, у самих сердце в пятки ушло? - прикрикнула на них Ефросинья, заметив столпотворение у входа.- Долго что ли топтаться будете? Всю заимку выстудите. Ночевать ведь.
Наконец мужчины , преодолев страх, вышли на улицу. Но уже через минуту вернулись обратно, и подперев дверь толстым березовым колом, принялись молча устраиваться на ночлег.

                Г Л А В А 14
Вместе с первыми лучами солнца, улетучились ночные страхи. Протирая заспанное лицо, Анастасия вышла из заимки. Евсей уже запряг отдохнувшую лошадку, и та понуро опустив голову, мирно пережевывала пучок соломы, который кузнец терпеливо держал перед ее мордой.
Из лесной чащи донеслись шаги. Вскоре, на опушке появилась сутулая фигура Якова. Вслед за ним, забросив на плечо две крупных утиных тушки, шел Платон.
Какая-то непонятная тревога, вновь охватила Евсея.
-Ладно  уж, хватит рассусоливать. Трогаться пора,- поторопил он мужчин, проверяя добротность лошадиной сбруи.

Дорога, обогнув заброшенное пастбище, опять погрузила путников в изумрудные чертоги соснового бора. Ни проронив не единого слова, они двигались вперед, оставляя позади версту за верстой. Опять вспомнилась полуночная история, рассказанная Тихоном. Да и сама природа, никак не располагала к задушевной беседе. Чем дальше подвода опускалась в кажущуюся бесконечной низину, тем сумрачней становилась растительность. Все деревья, словно по волшебству, превратились в корявых, неуклюжих карликов. Все чаще и чаще, на  пути стали попадаться кочки, покрытые чахлой, болотной травой.

 Совсем скоро, низкорослые березки, да островки голубики, окончательно вытеснили, редкие сосенки, лишенные какой бы то ни было хвои. Дорога, опустившись на самое дно низины, исчезла, в  серых клубах зловонного тумана.
-Откуда туман то?- опешил Тихон.- Отродясь не было.
-Может, вернемся обратно?- послышался из подводы жалобный голос Фроси.
-Куды же теперь возвертаться,- одернул женщину Евсей.- Столь отмахали. Да и лошаденка измоталась. Ничего. Авось проедем.

Преодолев последние метры твердой почвы, кобылка остановилась, будто вкопанная напротив жердяного настила, который, терялся за белой туманной мглой.
-Слава тебе, Господи, добрались,- почему-то переходя на шепот, произнес Тихон.- Вот она, Волчья гать.
Густые испарения, больше напоминали облака. Они все сильнее и сильнее заволакивали топь, принося с собой ледяной холод. Буквально в нескольких шагах, уже ничего не было видно. Только отрезок жиденького, не внушающего никакого доверия  настила, с обеих сторон скованного гиблой трясиной, лежал перед путниками.

-Евсеюшка, родненький,- взмолилась Ефросинья,- Христом, богом прошу ,давай вернемся. Сгинем ведь здесь почем зря.
-Да умолкни ты, дуреха. Не кликай беду,- пристрожился на нее кузнец, и обернувшись к детям, добавил.- Слезайте с подводы, а я пойду, проверю.
Сунув поводья в руку Тихону, Евсей осторожно ступил на играющие под ногами жерди, а через мгновение исчез в мутной пелене.

Путники, с тревогой  глядели ему в след, ожидая возвращение кузнеца.
Прошло совсем немного времени. Со стороны болота, послышались чавкающие шаги, а из промозглой стены тумана, появилась кудлатая голова Евсея.
-Пройдем с Божьей помощью,- перекрестил он лоб, беря под уздцы, тревожно раздувающую ноздри лошадь.- Гать добротная, даром что старая. Я вперед пойду, а вы мужики, с бабами да детками позади. Да не отставайте, а то мало ли что. Ну, тронулись с богом.

Едва подвода въехала на гать, хлипкий настил, сразу же просел и скрылся под, болотной жижей.
-Что ты родненькая. Не бойся, -успокаивал животное кузнец, все дальше уходя от твердой поверхности. Вслед за ним, неторопливым шагом двинулись остальные. Через несколько минут, плененный колючим кустарником берег, исчез из виду. Путники остались один на один со зловонной трясиной, таящей в себе смертельную опасность. Казалось, время остановило бег, растворяясь в болотных испарениях.

 Шаг за шагом, путники, с трудом передвигая промокшие ноги, медленно брели вперед, стараясь не отставать от Евсея. Зыбкая трясина, словно студень дрожала по обе стороны  настила, время от времени лопаясь пузырями тошнотворного газа. При каждом таком выбросе, люди вздрагивали от неожиданности, и набожно крестясь , сбивались  на середину гати.

Внезапно, пронзительный волчий вой, разорвал тишину,царившую над мрачным  безмолвием. Лошадка, стремительно рванулась вперед.  Евсей, повиснув,  на удилах, едва удержал испуганное животное. Однако, заднее колесо телеги, все таки скользнув  по самому краешку настила, провалилось в липкую трясину.
Мужики, которые шли позади, вовремя успели подхватить край подводы, не дав ей погрузиться в топь. Но силы были не равны. Холодная бурая жижа, все больше затягивала телегу в свои смертельные объятия.

-Давая родимая, поднажми,- Подбадривал кузнец, лошадь.
Но копыта животного, скользили в липкой грязи, а подвода, все больше погружаясь в болото, тянула за собой и обессилившую кобылку.
Женщины и дети, будто озябшие воробьи, сгрудились в кучу, испуганно глядя на борьбу мужиков со стихией.

-Тишка, хватай лошадь  под уздцы,- крикнул Евсей другу, видя, что им не удается вытащить телегу из трясины.
Тихон отпустил свой край телеги и метнувшись к кузнецу, принял поводья. Евсей, заняв его место позади подводы, накрепко ухватился за обод колеса. Его стальные мышцы вздыбились буграми, так, что рубаха, затрещала, и  лопнула по швам. До крови закусив губы, он уперся  ногами в ходивший ходуном настил гати, и что есть сил, потянул телегу на себя.  Колесо, осевшее в топь почти по самую ступицу, перестало погружаться. Затем, поддаваясь неимоверной силище кузнеца, пошло вверх.

-А ну-ка, братцы наддай,- прикрикнул на мужиков Евсей.
Платон и Яков, с красными от натуги лицами, тянули из последних сил. Видя, что  им, не выдержать такого напряжения, Евсей, изловчился, да так рванул телегу,  что  топь, не устояв перед его силой, с жалобным чавканьем отпустила колесо. Через минуту, поднятая на гать телега, под одобрительные возгласы мужиков, вновь двинулась вперед.

-Ну и силушка у тебя, чертяка ты бородатый,- едва отдышавшись, восхищенно произнес Тихон, поспевая за своим другом.- Я уж грешным делом подумал, что все. Каюк. Утопнет подвода, и лошадку за собой утянет. Ан, нет. Господь уберег.
-Хватит балагурить,- по-доброму одернул его кузнец.- Выбираться отсюда надобно, пока не дай Бог еще чего не приключилось. Много идти-то осталось?
-Да нет, Евсей. Немного совсем осталось,- ответил Тишка, прибавляя шаг.
Действительно, через несколько минут, плотная стена тумана, распалась прямо на глазах, открыв взору насквозь промокших путников, солнечную лесную опушку.

-Ну хвала тебе, Господи, выбрались,- ступив на твердую землю перекрестился Платон .- Не чаял я, что такое приключится. Да и туман, никак в толк не возьму, откуда появился? А волки, вовсе не упомню, когда тут в последний раз ходили. Видать прав был старец Игнат. Близехонько уж конец света. Антихрист нечистый явился на землю. Ох, беда, беда.
-Будет тебе, Платошка,- успокоил друга, Яков.- Выбрались, и то хорошо. Тут уж до наших, рукой подать. Вечером почитай, дома будем.

Немного отдохнув и просушив намокшую одежду, путники вновь тронулись в путь.
Теперь уже ничто не напоминало о минувшей опасности. Яркие солнечные лучи буквально плавили воздух, заставляя природу вспыхивать немыслимыми красками в его дрожащих потоках. Буреломы и завалы исчезли.  Лес  преобразился, став настолько редким, чистым, что телега, лавируя между деревьями, казалось, плыла по бесконечному океану сизого мха, бережно укачивая утомившихся от долгой дороги детей.

Вдыхая пьяный дурман тенистого лона, путники, совсем не ощущали неумолимый бег времени. Казалось, что буквально недавно им посчастливилось вырваться из цепких лап трясины, но багряный диск, растеряв дневную силу, уже клонился к закату.
-Далеко еще до вашего хуторка?- спросил Евсей, шагающего рядом Тихона.- Лошадь совсем из сил выбилась.
-Так, добрались уж считай,- весело ответил мужчина, отмахиваясь березовой  веткой от надоедливых мух.
Словно подтверждая его слова, лесная дорога, вильнув напоследок крутым изгибом, вывела их на открытую местность.

В низине, извиваясь и вспыхивая золотыми искорками, голубая лента реки, уносила в далекую, лесную чащу душевные мелодии неугомонных струй.
-Эх, красотища то какая,- кузнец вдохнул полную грудь, чудесной амброзии  луговых трав.- Истинно Божий уголок. Живи да радуйся.
-Так то, оно так,- горестно согласился с ним Тихон.- Да только времена ноне, сам знаешь какие. И сюда уж скоро доберутся, большевики окаянные. Тогда уж греха не оберешься. Все припомнят.

Молча спустившись с пригорка, путники обогнули небольшую пашенку и приблизились к укромной полянке, которая притаилась под сенью вековых сосен.
Несколько убогих землянок, расположенных у самой кромки леса, служили пристанищем для полдюжины женщин, да стольких же чумазых детишек, с ног до головы испачканных смолой и речной глиной.

С появлением подводы, лагерь оживился. Еще издали, заметив приближающихся путников, навстречу им вышел высокий, худой как щепка старик. Одной рукой опираясь на изготовленный из причудливого корневища посох, другой он держался за плечо женщины, давно утратившей свою привлекательность. Вместе с румянцем, да девичьим задором, исчезла женская красота. В ее потухшем взгляде были видны только непреодолимая тоска и вечный страх перед будущим.

-Вона, глянь, Алена моя встречать вышла,- хлопнул Тихон по плечу кузнеца, но  увидев опухшее от слез лицо женщины, понял, что стряслась беда.
-Что-то не так,- ускоряя шаг, бросил он Евсею.- Видать худое случилось. Аленка то вся зареванная. Да и старый Игнат едва идет. А ведь еще несколько дней назад в добром здравии был.

Как только встречающие поравнялись с подводой, женщина тот час бросилась на грудь мужа и запричитала:»Господи, Тишенька, родненький. Горе у нас приключилось. Покуда не было вас, волки всю живность вырезали. И жеребца последнего, и коз , да и кур какие были . Кузьма с мужиками, сейчас по лесу бегают за стаей, да толку то что. Как выживать будем? Совсем ведь ничего не осталось. Рожь озимую ту градом выбило. Да и зверь невесть куда пропал. Третий день уж охотники без добычи вертаются. Старец Игнат от расстройства вон совсем занемог.

-Будет убиваться то, Алена,- пытаясь скрыть дрожь в голосе, произнес Тихон.- О худом после поговорим. Покумекаем как быть. Гости у нас. Друга вон, давнего встретил. Ставь котел, мы утятинкой по дороге разжились. Будет чем ребят покормить, да самим повечерить. А завтра, гостей проводим, так и думы думать станем.

                Г Л А В А 15

Спертый воздух землянки, разрывал грудь. Всю ночь Настя не могла сомкнуть глаз, осторожно ворочаясь с боку на бок, боясь потревожить  безмятежно посапывающего Матвейку. После тяжелой дороги, мальчик, едва коснувшись набитой пахучими травами подушки, моментально заснул. Но женщина,оставаясь один на один со своими горестными  мыслями, никак не могла обрести покой. Сразу, всплыли все беды, заслонив собой то, о чем она когда-то мечтала. Сейчас, Анастасия ощутила себя, крошечной, беспомощной букашкой, которая пыталась неуклюже сопротивляться громаде провидения. Иногда, молодой женщине казалось, что стоит только немилостивой  судьбе пожелать, она уничтожит и  ее , и сотни тысяч таких же, блуждающих в бесконечных лабиринтах горестей, людей. Не оставив от них даже мокрого места.

-Так стоит ли сопротивляться?- время от времени задавала себе вопрос Анастасия, но отмахнувшись от него как от наваждения, она вновь и вновь повторяла слова бабки Агафьи.- Ты верь, девонька. Без веры и беды не превозмочь.
Тяжко вздохнув, Настя принялась мысленно читать «Отче наш», но слова молитвы тут же прервались пронесшейся в ее голове мыслью:»А как же эти добрые люди, которые помогают ей? Ведь и им живется несладко. У них тоже есть дети. Но ведь они дали мне приют, поделились последним куском хлеба, хотя и сами не знают чем, завтра накормят свои семьи. Почему?»

Женщина на мгновение задумалась, и только теперь  осознала, что живя повседневной жизнью , она не до конца понимала смысла истиной веры. Оказывается вера это нечто большее, чем молебны и бдения, золотые ризы иконостасов и праздничный перезвон колоколов. И не важно, где ты взываешь к Господу: под открытым ли небом в чистом поле, или же стоя перед аналоем, окруженный торжественным величием храма. Главное чтобы помыслы твои были чисты, и шли от самого сердца. Истинная вера, это, Божественная благость неразделимая с людскими душами, и именно она, направляет их на свершение  добрых дел.

-И эти люди, радушно принявшие ее,- продолжала размышлять Анастасия,- делая добро, они верят, что оно обязательно вернется к ним сторицей. Ах,если бы я могла им хоть как-то помочь. Но…ведь я могу это сделать. Конечно, могу, как же я сразу не сообразила, дуреха глупая.
На улице послышалось глухое ворчание Тихона, спустившегося с сеновала. Настя повязав платок, накинула на плечи зипун, и быстро юркнула за дверь.
Утренняя прохлада, скользнув по разгоряченному лицу женщины, немного остудила вспыхнувшие стыдливым румянцем щеки.

Приметив зардевшуюся Анастасию, мужчина удивился:»Тебе чего, Настасьюшка, не спиться? Соскочила, ни свет, ни заря. Рано ведь еще».
Не зная как поступают в подобных случаях ,Настя, потупила взор, и протянула Тихону завязанный узелком платочек:»Вот возьмите пожалуйста. Вам нужнее будет».
-Что это?- недоуменно спросил мужчина, развязывая узелок.
Едва туго стянутые концы поддались, грубым пальцам, как руки изумленного Тихона вздрогнув, разжались. Тускло поблескивая, золотые червонцы, выпали на землю.
-Да ты, что, матушка, окстись,- принялся собирать невиданное богатство мужчина.- Не могу я этого принять. Слыханное ли дело, столько деньжищ.

Анастасия, присев рядом с ним, положила свою руку на заскорузлую ладонь Тишки с зажатыми в ней червонцами:»Возьмите, Христом-Богом прошу. Это от чистого сердца. Вы ведь на них и лошадей сможете купить, и зерна. Детки ваши голодать не будут. Возьмите, умоляю».

Тихон словно зачарованный посмотрел в чистые глаза женщины, и набожно перекрестившись, прошептал:»Одно слово святая. Храни тебя Господь, матушка».

                Г Л А В А 16
На живописных холмах, низвергнутых Матушкой-природой в розовую бездну,клокочущую пышными кудрями саранок, там где река Пинега, впадает в Северную Двину, и  разлившись на множество проток, спешит вместе со своей старшей сестрой к Белому морю, рассыпались вдоль крутоярья, более двух сотен исправно срубленных домов и домишек Усть-Пинеги.

Огромная толпа зевак, собралась на околице поселка, обсуждая происходящее. Любопытные сельчане, с интересом наблюдали как старенький, скрипящий от немыслимой натуги паром, одну за другой переправляет на противоположный берег небольшие группы арестантов. Остальные каторжане, ожидая своей очереди, скидывали драные лохмотья, и подставляли, совсем по-летнему обжигающим солнечным лучам, свои тощие, покрытые толстым слоем грязи тела.
Сквозь несусветный гвалт жителей поселка, да надоедливую  брехню облезлых собак, слышались злобные окрики конвоиров, которые  не меньше заключенных устали от долгой дороги.

Кровавые раны на ногах отца Григория ужасно ныли. Все тело ломило так, что малейшее движение причиняло мучительные страдания. Чтобы хоть немного отвлечься от пугающей реальности, он раскинув руки наблюдал, как крохотное облачко, похожее на маленького ягненка, подгоняемое теплым ветерком, медленно уплывает вдаль, исчезая за темной кромкой леса.
Постепенно, боль в ногах притупилась. Она, уже не так беспокоила батюшку. Почувствовав некоторое облегчение, Григорий, изнемогая от нечеловеческой усталости, мгновенно провалился в черную пропасть забытья.

Ему ничего не снилось. Просто глухая пустота, в которой не было тяжелых оков. Не было страшного приговора, и разваливающегося на части, избитого тела.
Но блаженство продлилось недолго. Поднятые по команде охраны, последние двадцать человек заключенных, поднялись на паром.
Безвольно провисший канат переправы, натянулся в руках каторжан, и брызнув по сторонам хрустальными капельками воды, медленно понес тяжелый паром на противоположный берег . Там, где остальная колонна, уже построившись ждала последних арестантов.

На какое-то время, засмотревшись, как борясь с полноводной рекой, изогнутый нос переправы, то исчезал в толще воды, то вновь появлялся на поверхности, Григорий вдруг откуда-то издали услышал знакомый голос.
Сквозь скрип деревянного ворота, и громкие  окрики охранников, он не мог разобрать ни слова. Но до боли родные интонации, резанув по живому, заставили священника оглянуться назад.

Беспорядочно блуждая взглядом по разношерстной толпе, сгрудившейся на берегу, Григорий не мог разглядеть ничего, чтобы связывало его с этим высоким голоском. Но вот, вырвавшись из плотного кольца зевак, к самой кромке воды, подбежала молодая женщина. Крепко сжимая ладошку маленького мальчика, она словно отбившаяся от стаи лебедушка, перекрывая гул толпы, закричала:»Гриша, Гришенька. Я здесь. Я всегда буду рядом».

-Настя, родная моя, прости,- взмахнув рукой,крикнул ей в ответ священник, но получив сильный удар в затылок, почувствовал как деревянный настил палубы уходит из под ног, опрокидывая его навзничь.
-настасьюшка, моя ненаглядная. Куда же ты глупая за мной?- падая, успел прошептать Григорий, и ударившись виском об острый угол доски, потерял сознание.

Анастасия, услышав голос мужа, схватила в охапку Матвея, и подняла его над головой:»Смотри, сынок, вот он наш батюшка. Живой, слава Богу».
-Гришенька, любимый,- Настя принялась махать платком вслед  парому, но ответа не последовало.
Зарывшись лицом в густые, пахнущие родным теплом волосы сына, женщина опустилась на мокрый песок и тихонько заплакала, провожая взглядом переправу, которая с каждым мгновением становилась все дальше и дальше.

Вот уже сливаясь с серебристой гладью воды, паром, потерял очертания, превратившись в бесформенное темное пятно. По мере того,как он приближался к противоположному берегу, женщина чувствовала , чтовслед за переправой, улетает и частица ее души.
Еще крепче стиснув в своих объятиях мальчика, она обливалась горючими слезами. Ее худенькая фигурка, была похожа на поникшую иву, которая пыталась сопротивляться порывам холодного северного ветра.
Не по детски грустными глазами, мальчик посмотрел на блестевшее от слез,лицо матери.

 Протянув ручонки, он обнял ее за шею:»Не плачь мама, я ведь уже большой. Я смогу о тебе заботиться. Все будет хорошо, и тятя обязательно к нам вернется».

Ефросинья, подойдя к убитой горем Насте, помогла ей подняться, и набросила на плечи брошенный платок.
-Пойдем, Настасьюшка, негоже тут убиваться. Ничем ты мужу своему не поможешь, только сердце надорвешь. Живой ведь он, сама видала, и то хорошо. А сейчас пойдем. С дороги то отдохнуть надобно, да в баньку сходить. Погляди вон, мальчонка то, совсем дошел. Одни глазенки блестят, прямо как сыч.

-Да, да, Фрося,- Настя не понимая, что происходит, двинулась в сторону поселка, но проходя мимо нескольких подвод, ожидавших прибытия парома, она вдруг остановилась будто вкопанная. До ее слуха долетели обрывки фразы, брошенной возничим, кому-то из столпившихся ротозеев.
_А что, Никодим, с конвоем то половчее будет. Безопаснее. Мы  до них не касаемся, к арестантам не подходим. Позади колонны двинемся, да и вся недолга. Почитай, уж лихие люди не сунутся. Охранников спужаются. С этапом и до самого Владимира доберемся,- объяснял высокий мужчина, восседавший на телеге, груженной берестяными туесками своему собеседнику.

Настя, протиснувшись сквозь толпу, крепко вцепилась тонкими девичьими пальцами в руку возничего:»Дядечка, возьми нас с собой. Я и кашеварить могу, и постирать если надо, возьми только».
-Ты чего, оглашенная, белены  объелась?- попытался освободить свою руку, испуганный не на шутку мужик.- Черт тебя, что ли надоумил? Виданное ли дело бабу с  собой в дорогу брать, да еще с дитем малым. Обузища -то какая. А толку от тебя тьфу да растереть.

Заметив ,что переправа, возвратившись с той стороны реки, вот-вот ткнется носом в прибрежный песок, мужик, натянул поводья,и хотел уже было тронуться с места, но блеск ажурных бирюзовых сережек в протянутой ладони женщины, заставил его остановиться.
-Вот, возьмите. У меня больше ничего нет,- с дрожью в голосе прошептала Настя, подавая украшения вознице.- Да, вы не думайте, я не воровка. Эти сережки мне от бабушки достались. Ну что, вы нас возьмете?

Мужчине, никак не хотелось связываться с этой странной женщиной, но глядя на искусные завитки черненого серебра, впитавшего в себя небесный свет бирюзы, его глаза вспыхнули алчным блеском, и он, махнув рукой согласился:»А, ладно, была не была. Будет моей Наталье гостинец. Полезайте в телегу. Только ежели что, помни! Ты моя троюродная сестра».

Подоспевшие Фрося и Евсей, попытались было остановить Настю, но лошадь, волоча за собой груженую подводу, уже двинулась в сторону переправы.
-Спасибо вам за все, люди добрые,- крикнула Анастасия, махнув на прощание рукой кузнецу и его жене.- Храни вас Бог, и прощайте.

                Г Л А В А 17
Обитые железом колеса подводы, громыхнув по дощатому настилу переправы, сразу же провалились в мягкий прибрежный ил.
-Ну, милая, вывози,- подхлестнув лошадь, весело крикнул возница. Игривая молодая кобылка, задорно повернув голову в сторону хозяина, с легкостью вытянула тяжелую подводу на дорогу.
Перед Настиным взором, возник прямой, словно стрела тракт, исчезающий в пыльном тумане, поднятом колонной каторжан.

Грустный, тянущий жилы мотив арестантской песни, доносил до слуха женщины обрывки слов, заглушенных тяжелым бряцанием цепей.
Возница, оглянувшись назад, убедился, что еще две телеги с его товарищами двигаются вслед за ним, лихо шлепнул вожжами, заставляя лошадь прибавить шаг.
Ленивые сороки, будто верстовые столбы, маячившие вдоль обочины дороги, пугаясь разбойничьего посвиста мужика, стремительно взвились вверх, исполосовав взмахами пестрых крыльев, начавшее набухать темными дождевыми тучами небо.
Глубже надвинув  потрепанную мерлушковую шапку, возничий, посмотрел через плечо на своих неожиданных попутчиков:»Как звать, величать-то вас?»
-Я Анастасия, а это мой сын Матвейка,- встрепенувшись, ответила Настя.- Из Архангельска мы.

-Да, далеконько занесло вас,- продолжал мужчина, подгоняя кобылу.- А меня можешь звать дядька Поликарп. Я все ж таки постарше тебя буду, да и подозрений меньше.
Настя, послушно кивнула головой,крепче, прижимая к себе озябшего сына.
Краешком глаза, заметив это, Поликарп, достал из под соломы теплый овчинный тулуп и подал Анастасии: » На-ко, возьми, укройтесь, а то мальчонка продрог совсем, да и дождик кажись собирается».
-Спасибо вам большое,- поблагодарила женщина Поликарпа, укрываясь огромным тулупом.

-А, что за надобность, Настенька, во Владимире то? продолжал мужчина, который по все видимости был любителем поболтать.
-Муж у меня там,- тяжело вздохнула женщина, кивнув на бредущих впереди каторжан.
-Где? Во Владимире?- не понял мужчина.
-Да нет же,- не сразу нашлась Настя.- Он там, среди арестантов. На каторгу его ведут. Осудили батюшку нашего, на двадцать семь годов.
-Господи, пресвятые угодники,- испуганно перекрестился Поликарп.- Ты, Настасья, только смотри ужо, нигде не проболтайся, что мужик у тебя в арестантах. А то и мне головы не сносить.

Пауза, нарушаемая лишь стуком колес, затянулась минут на десять, но любопытство,  ямщика, все же взяло верх.
-Ну а ты куда ж, бедная? За ним что ли?- в очередной раз, хлестнув лошадь, поинтересовался мужчина.
-Нет мне без него жизни, дядя Поликарп,- всхлипнула женщина, с тревогой вглядываясь в серую массу арестантов, силясь разглядеть знакомые черты мужа,- за ним я пойду, хоть на край света, хоть к нечистому на рога, а там, будь что будет. Даст Бог, не пропадем. Везде ведь люди живут. Мне бы хоть издали его видеть, да знать, что жив он, мой Гришенька.

-Эхе-хе,- скорбно выдохнул Поликарп, протягивая Анастасии ее сережки.- На-ка вот, возьми свои цацки, девонька. Что же я нехристь какой. Так довезу вас. Только ты знай, лишнего не сболтни.

Крупные капли дождя, падая из разверзшихся хлябей, глухо зашлепали по дорожной пыли, оставляя на серой ленте тракта, бесформенные мокрые кляксы.
-Вот незадача-то,- проворчал Поликарп, кутаясь в старенький армяк.- Не разошелся бы дождик. А то натворит делов.

Общительный мужчина, прикрикнув на замешкавшееся было животное, вновь повернулся попутчикам:»А мы из коммуны тутошней. Везем на продажу туески да лукошки разные. Далековато конечно, но ничего не поделаешь. Во Владимире разбирают лучше».
Анастасия, с головой укрыв себя и Матвейку тулупом, с трудом понимала, о чем говорит Поликарп. Ее мысли витали там, впереди, где среди десятков измученных долгим этапом арестантов, бредет ее Григорий. Иногда, она невпопад поддакивала и кивала головой, стараясь не обидеть возничего, но думала в это время совершенно о другом.

Холодный дождь, так и не набрав свою силу, прекратился. Резкие порывы ветра, разорвали сгустившуюся пелену, освободив заточенную в неволю небесную синеву, и над головами путников опять засияло солнце, разыгравшись жемчужными огоньками в дождевых каплях, повисших на молодой листве придорожных осинок.
-Вот так, наверное, и в жизни,- по удобнее  уложив, задремавшего Матвейку подумала Настя.- Сначала затянет все чернотой. Неоткуда ждать, ни помощи, ни радости, а потом налетит вдруг ветер и вот оно солнышко сияет да греет душу. Только где он этот ветер, который разгонит и наши с Гришенькой тучи? Сколько его ждать? Может быть несколько лет, а может и всю жизнь.

                Г Л А В А 18
Владимирский централ. Сколько песен, сколько историй сложено об этом, казалось бы, неказистом, трехэтажном здании. А сколько жизней искалечено и загублено в его глухих застенках.
Длинные, темные коридоры, перегороженные  коваными решетками. Бесчисленные ряды обитых железом дверей.За каждой из них, скрыто множество страшных тайн, человеческих судеб. Здесь царят свои неписаные законы и понятия. И горе тому, кто пойдет против них. Безжалостная машина уголовного мира, сотрет в пыль любого, осмелившегося противостоять ей.

В этот по-летнему жаркий, последний день весны, когда природа, благоуханно расцвела, талантливо смешав на громадной палитре земли все мыслимые и немыслимые оттенки зелени. Когда теплый ветерок, доносил в затхлые, отсыревшие камеры, до одури пьянящий воздух столь недосягаемой свободы. Централ гудел, словно разворошенное осиное гнездо, встречая этап с далеких северов.
Кто-то из обитателей тюрьмы, замер в ожидании хоть какой-нибудь весточки о своих родных, кто-то предвкушал встречу с земляками, а кто-то просто истосковавшись по свежим новостям, ловко шуршал колодой карт, поджидая новую жертву.

Архангельские конвоиры, передав из рук в руки сотрудникам тюремного отдела, изодранных в клочья, едва стоящих на ногах арестантов, тут же получили увольнительную и растворились в городской толчее. Некоторые устремились на местный базар, прикупить для родных каких-либо гостинцев, другие же остались в казармах ВЧК, отсыпаться после нелегкой дороги, а иные, попросту завалились в ближайший трактир, чтобы напиться там до беспамятства.

 Уполномоченный секретного отдела тюрьмы, Разин Василий Васильевич,  здоровый, краснощекий крепыш средних лет, каким-то чудом отсидевшийся в годы гражданской войны по кабинетам, лично встретил северный этап. Брезгливо посматривая на худых, истерзанных болезнями каторжан, он нервно почесал свисший на воротник кителя, тройной подбородок.
-Да,- протянул Разин, оборачиваясь к начальнику охраны,- ну и сброд. Откуда только их набирают. Ладно, Патрушев, веди пока всех на сборку, а там разберемся по мастям, кого, куда.

Через некоторое время, звонко застучали молотки. Тяжелые кандалы, избившие до кровавых язв щиколотки арестантов, рухнули на затоптанный сотнями ног, тюремный двор.
-Ну вот, слава тебе, Господи,- облегченно вздохнул Миша Северный, поддерживая отца Григория, который утратив последние силы, чуть не упал посреди мрачных лабиринтов централа.- Ты потерпи, батюшка. Сейчас на сборке, вволюшку отоспимся. Да и кормежка тут все ж таки по лучше. Отдохнем, силенок наберемся. Самое главное, живы остались. А то у чекистов не заржавеет в арестанта пальнуть. У них, что человек, что собака, все едино.

Просторная камера сборки, примерно метров сорок в длину, и двадцать в ширину, свободно вместила всех прибывших заключенных. Не беда, что в ней не было нар. Только шершавые, пропитанные сыростью и разводами яркой плесени стены, холодный бетонный пол, да несколько узких сводчатых окон, сквозь которые в каземат едва попадал свежий воздух и дневной свет.

Для каторжан, измотанных долгим переходом, этот уголок казался сущим раем. Сворачивая под головы свои драные пожитки, они падали, где придется, прямо на пол, и  не обращая внимания на окружающих, тут же засыпали тяжелым, наполненным тревожными кошмарами сном. Вскоре камера погрузилась в царство громкого храпа и невыносимой вони, исходящей от давно немытых тел да грязных лохмотьев.

Григорий,несмотря на адскую усталость и боль во всем теле, долго не мог заснуть. Ворочаясь с боку на бок, он чувствовал, как острые камни, выпирая из  пола вонзаются в него, беспощадно жаля, без того израненную плоть.
С Божьей помощью священник мог бы стерпеть эту боль, но с той болью, что раскаленной  иглой, застряла где-то глубоко под сердцем он не мог совладать. Она словно голодный червь поедала Григория, каждую секунду отрывая от его исстрадавшейся души по огромному куску. Не было никакой возможности избавиться от этих страданий. Не помогали ни молитвы, ни созерцание суровых стен узилища.

Перед глазами отца Григория, все время стояло заплаканное лицо  Насти. А ее надрывный крик, там у переправы, гремел в ушах священника, как иерихонская труба.
-Что она делала в Усть-Пинеге?- одна единственная мысль не давала ему  покоя.  Он крепко сжимая в ладони заветный кипарисовый крестик своей любимой, никак не мог найти ответа на этот вопрос:" Неужели, его Настенька собралась ехать вслед за ним, на каторгу? Вместе с сыном?»

-Помоги им, Господь,- Григорий в приступе бессильной ярости, от того, что не в силах ничего изменить, сжал кулак до хруста в суставах, и острые обломки ногтей впились в огрубевшую кожу, оставляя на ней кровавые отметины.

                Г Л А В А 19
Фиолетово-черные тучи, клубясь над городом, принимали  причудливые  очертания, время от времени низвергая на землю ослепительные стрелы молний. Через несколько мгновений после яркой вспышки, тяжелые раскаты грома, сотрясая воздух, проникали даже сквозь толстые стены тюрьмы, заставляя дребезжать на колченогом столике, фарфоровую чайную пару.
Вытерев полотенцем вспотевшее от кропотливой работы лицо, Василий Васильевич, отодвинул в сторону пачку документов, и поднявшись из-за стола, выглянул в коридор.

-Патрушев,- окликнул он своего незаменимого помощника,- зайди в кабинет.
Некогда, доблестный комэск, легендарной конницы товарища Буденного, подволакивая в простреленную ногу, осторожно вошел в дверь. Застыв на пороге, он уперся взглядом, в проницательное лицо вождя мирового пролетариата, занимавшего почетное место на желтой  от табачного дыма, некогда беленной купоросом стене.

-Ну что ты там вечно разглядываешь, Патрушев?- нервно окрикнул его Разин.- Присаживайся к столу. Разговор есть.
-Слушаю, Василий Васильевич,- сухо отчеканил казак, и грузно опустился на грубый, наскоро сбитый табурет.
-Я тут пересмотрел дела вновь прибывших,- обмахиваясь картонной папкой от навалившейся духоты, начал Василий Васильевич, обращаясь к исполненному внимания начальнику охраны.- В общем то ничего особенного. Так, мелкие фармазоны, ширмачи. Десятка два раскулаченных середняков. Шайка анархистов-налетчиков.

-Да, Василий Васильевичс благоговейным видом поддакнул казак, нетерпеливо ерзая на табурете.
-Что да, Патрушев? Что ты все время дакаешь?- одернул его  уполномоченный секретного отдела.
-Виноват, Василий Васильевич,- отчеканил мужчина, тут же замерев на месте.
-Слушай сюда,- продолжал Разин, доставая пухлую папку из большой стопки потрепанных дел, лежащих у него на столе.- Вот тут, один персонаж меня заинтересовал. Крайне нежелательный, для нашего заведения. Некий Миша Северный. Из старых авторитетов. Его в законники еще до революции, Питерский сходняк возвел, а поручился за него никто иной, как Федя Оболенский, преемник Соньки Золотой Ручки. Чуешь что за птица? Так вот, несколько лет назад этому Мише, с Нерчинска удалось уйти. Слышишь, Патрушев, с Нерчинска. А Нерчинский централ, сам знаешь, крепость. Северный, за всю свою бурную жизнь, не имел, ни одной отсидки.

 Так зачем нам, Патрушев, эта головная боль? Кроме того, он нам еще, братву блатную мутить начнет. А ведь скоро проверка из Наркома. Оно нам надо? Мы только недавно, Митьку Коцаного на Колыму спровадили. Можно сказать, спокойно вздохнули, а тут на тебе подарочек. Митька тот, хоть и из блатных, а против Северного, он сявка уличная. Теперь вот Патрушев, ни сна, ни покоя. Того гляди, не то побег, не то бунт какой учудит. А ведь нас за это по голове не погладят.

-Точно не погладят,- вновь поддакнул Патрушев, поправляя скрутившиеся ремни портупеи.- Так ведь, Василий Васильевич, их же скоро на золотые прииски отправлять будем. Может все и обойдется?
-Сверху директива пришла,- зло бросил Разин,- до конца лета этапов не будет. А до конца лета, ты представляешь сколько времени? Так что, проблему надо решать прямо сейчас. Вот что Патрушев, этап пока по камерам разбери, а завтра с утра,приведи мне, вот этого.

Немного покопавшись в бумагах, Василий Васильевич достал тоненькую пачку:»Некий Сенька Крещатик. Он же Арсений Апанасович Недыбайло. Бандит и налетчик. Есть у меня одна задумка. Если все выгорит, то мы сразу двух зайцев убьем. А теперь свободен. Иди ,распорядись с этапом, пусть переоденут да по камерам рассадят.
-Слушаюсь, товарищ Разин,- щелкнул каблуками казак, и лихо, развернувшись, исчез за дверью.

Утром следующего дня, Василий Васильевич Разин, проснулся в хорошем расположении духа. С аппетитом съев плотный завтрак, поданный расторопной кухаркой, он выпил чашечку крепкого турецкого кофе, и весело насвистывая старинный романс, вышел на улицу.
Вчерашние грозовые тучи, рассеялись, словно по волшебству, освободив для лучезарных отблесков зари чистейшую лазурь небосвода.

Аромат расцветающей черемухи приятно щекотал ноздри, пробуждая давно забытое романтическое настроение.
Конфискованный для нужд пролетариата, новенький»Руссо-Балт», уже поджидал его у парадного. Молоденький водитель, заметил появление начальника, и бросив протирать куском войлока ,без того начищенные до зеркального блеска, никелированные крылья автомобиля, замер по стойке смирно.

Разин благодушно махнул рукой, раскрывшему было рот для рапорта, молодому человеку:»Знаю, знаю, что ты скажешь, Гуськов. Каждый день,одно и тоже. Хватит болтовни. Заводи лучше мотор, поехали. Дел полно».
Всю дорогу до централа, Василий Васильевич, вальяжно развалившись на сиденье авто, с чувством собственного превосходства, смотрел на суетливый люд, заполонивший улицу.

Мимо, один за другим проплывали обшарпанные дома, приютившие в недрах своих двориков белоснежные шапки черемух. Горожане, которые встречались им на пути, с любопытством, а кое-кто с опаской, поглядывали на большого начальника, спешащего на службу.
Кто-то, с завистью вздыхал, провожая автомобиль уполномоченного секретного отдела, долгим взглядом. Иные же, украдкой посылали проклятья в след плотному, розовощекому крепышу, по-барски развалившемуся на заднем сиденье «Руссо-Балта».

Бросая презрительные взоры на прохожих, будь то ни на минуту не умолкающие базарные торговки, или седой дворник в латанном, перелатанном фартуке, либо же спешащий в казармы патруль, озябших после ночного дежурства красноармейцев, Разин видел в них только серую, никчемную массу, бесцельно копошившуюся где-то под его ногами.

Сравнивая свою персону с этими нищими, полуголодными людишками, Василий Васильевич представлял себя, почти небожителем.
Минуя очередной перекресток, исполосованный кумачовыми растяжками, гласящими о глобальной важности образования среди рабочих и крестьян, автомобиль, обогнул перекошенную тумбу оклеенную прокламациями прошлогодней давности и  въехал на тюремный двор.

Брезгливо морщась от надоедливых охранников, которые при виде своего начальника застывали по стойке смирно, Разин стремительно проследовал к себе в кабинет.
-Зайди,- бросил он Патрушеву, ожидавшему в коридоре.
-В общем, сделаем так,- не дав раскрыть рта начальнику охраны, продолжил Василий Васильевич.- Я почти всю ночь не спал. Все думал, как бы нам избавиться от этого Северного. Самый лучший способ убрать его, сделав это чужими руками. Если, по какой-то случайности, вора прикончат в арестантской разборке, то туда ему и дорога. Да и мы здесь вроде не причем. Ну а крайнего, всегда можно найти. К примеру, скажем, охрана недоглядела. А?Как тебе, Патрушев, эта идея?

-Идея неплохая, товарищ Разин,- нерешительно замялся начальник охраны,- только вот, кто по доброй воле на такое пойдет? Вора авторитетного  на тот свет спровадить, дело то нешуточное, Василий Васильевич. За это урки на ремни порежут.

-Ты , не переживай, Патрушев,- расплылся в ехидной улыбке Разин,- найдем мы такого пентюха. Уже нашли. Помнишь я просил привести ко мне, некоего Крещатика?
-Так точно,- товарищ Уполномоченный секретного отдела, вытянулся по струнке, казак.
-Да будет тебе. Вольно,- Разин поудобнее устроился в кресле, и достав позолоченный портсигар, закурил.- Так вот Сенька этот, в прошлом из анархистов. Совсем на вальтах. Они же, Патрушев, анархисты не признают никакие законы. Да с ворами, опять же не в ладах. У Крещатика сроку четвертной. Я с ним побеседую, пообещаю что на тюрьме отсидится, а я уж за него по ходатайствую перед кем надо. Глядишь, и срок сбавят. Думаю, подпишется наш Арсений на мокрое. Да и выбора у него нет. Или в Сибири на рудниках сдохнуть, или мы ему веселую жизнь устроим, так что и до этапа не дотянет, сам вздернется.
-А коли порешит он вора,- удивленно вытаращил глаза Патрушев,- Вы, Василий Васильевич, вправду за него по ходатайствуете?

-Ты что?- подскочил с кресла Разин,- за кого ты меня, Патрушев считаешь? Чтобы я, с бандитским отродьем, шашни водил. Лишь бы Крещатик дело сделал, а там, уж он точно не жилец. Воры его из под земли достанут. Да и нам спокойнее. Нет человека, нет проблемы. Ну чего рот разинул? Бери конвойных, да тащи сюда этого  Недыбайло .

-Разрешите выполнять?- взял под козырек Патрушев.
-Иди, иди уже,- потирая потные ладони, поторопил его Разин.

Через полчаса, за дверью послышался звук шагов, и караульный ввел в кабинет Сеньку. Переодетый, в серую арестантскую робу, он казался совсем щуплым и потерянным. Испуганные глазки  Крещатика, блуждали по сторонам, словно в поисках какого-нибудь укрытия,от прожигающего взгляда Василия Васильевича. Внезапно Уполномоченный секретного отдела, сделав дружелюбное лицо, поднялся с места и отправил охранника за дверь.

-Арсений Апанасович,- елейным голосом, совсем неподобающим его должности, Разин предложил арестанту присесть.- Курите? Вот, пожалуйста, папиросы.
-Благодарствую, гражданин начальник,- расслабился Крещатик, протягивая руку к портсигару.- Можно я парочку возьму?
-Берите больше,- дружелюбно улыбаясь, ответил Василий Васильевич, подвигая портсигар поближе к заключенному.

Сенька жадно затянулся ароматным табаком и вопросительно уставился на Разина.
Василий Васильевич, не торопясь начинать разговор, тоже раскурил папиросу. Сквозь клубы табачного дыма, он принялся внимательно рассматривать лисью физиономию бандита.

-Ну что же, Арсений Апанасович,- после длительногомолчания, начал наконец Разин.- Я тут перелистал ваше дело, и пришел к выводу, что не такой уж вы закоренелый уголовник. А точнее, вовсе не уголовник. Вы, гражданин Недыбайло, простой человек, поддавшийся тлетворному влиянию всякой анархистской нечисти. Можно сказать, вы заблудились по жизни, выбрав не ту сторону. Тем более, в стране такое происходило, да и до сих пор происходит, чего греха таить. Я думаю, Арсений Апанасович, что политически неграмотного человека не стоит лишать последнего шанса на исправление. Двадцать пять лет каторги, совершенно не заслуженно для вас.

-Да, да, гражданин начальник,- сбивчиво затараторил Крещатик, нервно подкуривая вторую папиросу.- Я тоже так считаю. За что четвертак?
-Так вот, гражданин Недыбайло,- продолжал плести свои сети, Разин,-я уверен, что смогу вам помочь в пересмотре приговора. Как вы понимаете, среди моих знакомых есть высокопоставленные чиновники. Более того, я ни сколько не сомневаюсь, что эти люди прислушаются к моим доводам и срок будет снижен. Кроме того, согласитесь, в моих силах оставить вас здесь, на тюрьме. Например, в хозобслуге. Ведь это лучше чем каторга?
Не понимая, что происходит, Крещатик, с изумлением слушал своего нежданного благодетеля.

-В общем буду говорить без обиняков,- Василий Васильевич, перешел на доверительный тон, тем самым еще больше подкупив, без того сбитого с толку Крещатика.- Мне , Арсений Апанасович нужна ваша помощь. И от того, как вы исполните мою просьбу, будет напрямую зависеть ваша дальнейшая участь.
Не помня себя от радости, Сенька торопливо забормотал, заикаясь буквально на каждом слове:»Конечно, конечно ,гражданин начальник. Я все сделаю, о чем ни попросите. Только умоляю, походатайствуйте за меня, а уж я точно не подведу».

- Вот и хорошо, что мы с вами договорились, Арсений Апанасович,- потирая руки, ухмыльнулся Разин.- Ну а просьба у меня такая. Дело, правда ,очень щепетильное, но и в то же время крайне важное. Вам знаком некий арестант по кличке Северный? Он из блатных авторитетов.

-А то,- зло осклабился Сенька.- Ненавижу урок. Всех бы передавил.
-В этом, я определенно вас поддерживаю, Арсений Апанасович,- Разин достал из ящика стола заточку.- Вот возьмите, а то мои молодчики каждый день камеры шмонают. У тебя вряд ли что найдется.
Сенька, приняв из рук уполномоченного «пику», с видом знатока проверил подушечкой большого пальца ее острие:»Знатная заточка. Каленная. Как в масло войдет».

-Так что, Арсений Апанасович, мы с вами договорились?- протягивая пухлую руку заключенному, скорее утверждал, чем спрашивал Разин.- Я, сегодня после обеда прикажу, чтобы обе ваши камеры враз вывели на прогулку. Там вы Северцева и приголубите. Только не оплошайте Арсений Апанасович. А уж я в свою очередь расстараюсь, камеру вам отдельную, и свою благосклонность.
-Да уж сумею, гражданин начальник,- горделиво бахвальствовал Сенька.- Я эту шкуру блатную как хряка, враз заделаю. Только вы уж прикажите своим надзирателям, чтобы меня с дворика сей момент уводили. Если замешкаются, хана мне. Урки на клочья разорвут за пахана своего.

Когда Недыбайло вывели, Василий Васильевич долго мыл руки под эмалированным рукомойником висевшим в дальнем углу кабинета. Затем, тщательно вытирая побелевшие от холодной воды ладони, он зло бросил входившему Патрушеву:" Такие вот дела, Павел. Приходится руки пачкать о всякую нечисть бандитскую. И все для того, чтобы долг свой честно выполнять, и всемерно укреплять социалистическую законность».

Патрушев молча выслушав пафосную тираду своего начальника, наконец поинтересовался:» Какие будут ваши указания, товарищ Разин?»
Василий Васильевич с чувством выполненного, перед партией и лично перед товарищем Лениным долга, гордо выпятил грудь, и приблизился к начальнику охраны:»Ты вот что, Павел, сегодня на прогулку 105ю и 107ю вместе выводи».
-Так ведь перебьют друг друга, Василий Васильевич,- опешил Патрушев.- В 105й бандиты да налетчики, а в 107й воры. Вы же сами приказали их вместе не сажать. А ну как поножовщина выйдет.

-А теперь, Патрушев, я приказываю, вывести их вместе на прогулку,- вскипел Разин.- Ты, что забыл кто у нас в 107й? Так я тебе напоминаю- Миша Северный! И  сегодня мы от него избавимся.
-Простите, совсем запамятовал, товарищ начальник,- начал оправдываться Патрушев.

-Ладно, уж,- тяжело вздохнул Василий Васильевич,- у самого голова кругом от всей этой чехарды. Да, вот еще что, если заваруха какая начнется, ты заключенных не спеши выводить из дворика. Пусть урки, Крещатика, на тот свет спровадят. Хотя, нет, постой. Пожалуй, он еще  нам пригодится. Может где, что дельное услышит среди арестантов, или стуканет на кого. Чем черт ни шутит. Пусть поживет чуток. Только к блатным его не подсаживай. Окуни в обиженку что ли?

                Г Л А В А 20
Маленькая угловая камера, до одури кружившая голову непроглядным туманом едкого табачного дыма, и витавшей в спертом воздухе истиной непреложных воровских понятий, встречала уважаемого сидельца.
С десяток закоренелых воров, имеющих за плечами не один отбытый срок, познавших все прелести гостеприимства  Российских острогов и пересылок, неторопливо чифирили, передавая по кругу закопченную жестяную кружку.

Кто-то из них, виделся с Северным сравнительно недавно, а кто-то встречался с именитым вором еще до революции. Им было о чем поговорить. Вспомнить старые дела. Почтить память погибших товарищей. Многие из тех, кого они вспоминали, обрели кончину от чекистской пули, или от бандитского ножа, а чьи-то косточки нашли себе последнее  пристанище на каторжанских кладбищах.

Едва показалось дно опустевшей кружки, как в руках воров тут же появилась следующая,  предусмотрительно заваренная «пряниками»-первоходами, которые не закрывая ртов, с восхищением слушали чудные истории воровского мира.
Давным-давно поблекли далекие звезды в перекрестье кованых решеток, а степенный разговор все еще не кончался.

-А скажи, Миша,- спросил у Северного известный московский жулик по кличке Яша Кистень, указывая на безмятежно спящего отца Григория,- священник этот, он не вор, не блатной. Зачем ты его к нам в хату привел? Может, я не догоняю чего? Поясни, будь добр, чего ты с ним полощешься?
-Да, Мишаня, не в падло,- вмешался, степенных лет азиат. Сморщенный и пожелтевший от долгих отсидок словно курага.-Поведай бродягам, пошто за попа этого мазу держишь? Вроде как не по понятиям нам с церковными якшаться. Если всплывет по этапу, что авторитетный вор, Миша Северный, святошу к себе приблизил, кипишь будет. Вся «Ельня» поднимется. Перед обществом объясняться придется.

Миша отхлебнув, горького, вяжущего десны  напитка, замолчал на минуту, словно подыскивая нужные слова. Наконец в его покрасневших от чифира и бессонной ночи глазах, появилась ясность.
-Скажу тебе прямо, Елдаш,- обратился он к азиату, раскуривающему козью ножку.- Да и вам, босота, стоит узнать, что на душе у меня.
Воры оживленно засуетились, придвигаясь поближе к рассказчику.
-Вы, бродяги, меня давно знаете,- продолжал Северный.- Скажите, хотя бы раз, я поступил по сучьи? Не по понятиям?

-Какой базар, Мишаня,- откликнулись воры.- Зачем блудняк лепить. Ты человек авторитетный. Многим из нас до тебя еще далеко.
-Так вот, бродяги, много я повидал на своем веку попов, и дьяков разных, а как увидел Григория, так все нутро перевернулось,- Миша посмотрел на  сокамерников, и откашлявшись , продолжил.-Глаза,  у него чистые и глубокие, как у святого. Нет в них, ни алчности, ни гадства какого. Вот мы с вами что? За ради наживы, по тюрьмам да каторгам мыкаемся. Все стараемся кусок пожирнее, да послаще урвать. Чтобы на жизнь красивую хватало. А он, ради веры страдания принял. Не из-за богатства или выгоды. Двадцать семь лет каторги, это почитай смертный приговор. А батюшка этот, не ропщет вовсе. Принимает все с открытой душой. Словно знает ,что не оставит его Господь. Поможет. Вот они братушки, где настоящие понятия. Не чета нашим,воровским.

Сидельцы, молча, осмысливали сказанное авторитетным вором, а Миша, обращаясь к бродягам, вопросительно вглядывался в их лица.
-Вот скажите-ка вы мне, ребятушки, кто из вас готов последнее отдать за ради незнакомого человека? Или смерть за него принять? Может ты, Елдаш? Или ты, Кистень? А он, готов собой пожертвовать за любого из нас. Чувствую я это, браты. Нутром чувствую. Потому как, истинная вера в нем живет. И никто его дух не сломит. Ни оковы кандальные, ни казематы глухие.  Душа его чиста и безгрешна. Стало быть, он и есть из нас самый авторитетный. Ведь кроме нашего воровского закона, есть еще, закон божий. Закон этот, куда как важней будет. А поп сей, на земле нашей грешной, вроде как смотрящий от Господа.

Слова, сказанные Мишей, словно острие заточки вонзились в зачерствевшие души воров, пробуждая в них давно погребенные под серым пеплом лихих дел, человеческие чувства.
В глазах бродяг, вспыхнули едва различимые искорки добра и веры, во что-то истинно святое.
Вот уже, прогоревшая самокрутка в руке Елдаша, обжигала, раскаленным угольком его пожелтевшие от табака пальцы, а старый вор, не чувствуя боли продолжал думать о глубоко родном, вспоминая далекое, туманное детство. Время, когда он еще не был уголовником. Он видел бескрайнюю степь, исчезающую у едва видимых отрогов. Он чувствовал сильные руки отца. Молодого и всегда улыбающегося. Эти руки с легкостью взметнули его к пронзительной синеве неба, и маленькому мальчику казалось, будто он парит над родной землей, наравне со старым седым сапсаном, подставляя могучие крылья теплому ветру степей.

Тяжелый грохот открывающейся двери заставил жуликов вздрогнуть. Вернувшись в жестокий мир решеток и тяжелых оков они вновь ощутили себя загнанными в клетку зверьми.
-А ну встать. Руки за спину,- раздался голос начальника охраны.- Выходим  по одному на продол. Мордой в стену.

-Куда это нас?- шепотом спросил Григорий, спускаясь с нар.
-Не знаю,- так же тихо,  ответил Северный.- Может, на шмон, а может,на прогулку. Сейчас, все в хате перевернут вверх дном.
Священник, украдкой нащупал под тюремной робой маленький кипарисовый крестик и постарался спрятать его подальше.

-Что тележитесь, отродье вшивое?- поторапливал заключенных Патрушев,- шевели маслами, урки поганые.
-Ты начальник, попутал что-то,- подал голос невысокий, крепыш- авторитетный Питерский щипач Федя Клещ.- Мы тебе не фраера дешевые. С нами нельзя так. Мы…
Тяжелый кулак тюремщика опрокинул оратора навзничь, окрасив его лицо алым цветом.

Загудевшая толпа заключенных, ринулась было на помощь своему товарищу, но увидев в руках охранников добрый десяток наганов, тут же остановилась.
Патрушев разгладив пышные усы, презрительно оглядел застывших в замешательстве воров.
-Этого в карцер,- приказал он своим подчиненным, кивнув на валявшегося Клеща.- А вы, бычье, бегом на продол.
Убедившись что в камере никого не осталось, Патрушев скомандовал:»В третий двор ведите их».

Разобрав по парам заключенных, охрана, минуя длинный, опутанный многолетними тенетами коридор, препроводила их в небольшой прогулочный дворик.
Крытый стальной сеткой прямоугольник, сразу же оживился, едва узкие двери, лязгнув замками захлопнулись за сидельцами.
Кто-то, достав кисет, принялся набивать самокрутку, кто-то разминая затекшие от долгого бездействия ноги, стал наматывать по бетонному периметру круги, вполголоса обсуждая случившееся.

-Что теперь будет?- недоуменно спросил Григорий, подойдя к степенно прохаживающемуся с двумя товарищами Северному.
-Пока не знаю,- пропуская друзей вперед, ответил Миша.- Что-то мутят собаки. Неспроста все это.
Не успел он произнести последнюю фразу, как дверь,  в прогулочный дворик надрывно взвизгнув, отворилась, впуская новую группу заключенных.
-Точно блудняк какой-то,- словно подтверждая свои опасения ,буркнул Миша.- По две хаты на прогулку выводят.

Среди вошедших, Григорий увидел знакомое лицо Крещатика. Тот приветливо кивнул батюшке, будто между ними ничего не произошло на Архангельской тюрьме.
Сразу ставший тесным, крошечный дворик, загудел несколькими десятками голосов. Воры, старавшиеся держаться обособленно, презрительно поглядывали на бандитское сборище. Но поскольку дворик был настолько узким, им все равно приходилось двигаться почти вплотную друг к другу.

Григорий, идя немного позади Северного, на секунду засмотрелся на далекие облака, запутавшиеся в стальных сетях решетки,  которая накрывала дворик. Вдруг почувствовав неладное, он встрепенулся. Какое-то странное наитие заставило его обернуться назад.
Ничего не подозревающий Миша, остановился, о чем-то разговаривая с Кистенем, а в двух шагах от него, Крещатик уже  доставал из рукава своей робы заточку.
-Я не успею предупредить его,- мелькнуло в голове Григория, и он не раздумывая бросился наперерез сверкающей стали.

Длинное жало бандитской пики, легко вошло в тело священника. Отец Григорий, глядя на пролетающих в вышине стрижей, успел подумать:» Как странно. Я совсем не чувствую боли. Наоборот, мне почему-то стало так легко».
Глаза батюшки сомкнулись, и он  повиснув  на руках Миши Северного уже не мог видеть, как охрана отогнав от окровавленного Крещатика разъяренных воров, выводили его едва живого вместе с сокамерниками.

                Г Л А В А 21
Маленький обоз, покрытый толстым слоем пыли, остановился у ворот бывшего дворянского особняка, ныне служившего пристанищем для Владимирской трудовой коммуны имени товарища Ленина.
Старый, седоволосый привратник, надрывисто кашляя от ядреного самосада, торопливо открыл массивные ворота,которые до сих пор хранили следы некогда величественной позолоты.

Ржание лошадей учуявших кормежку и отдых наполнили широкий двор, обильно поросший лебедой и молодыми лопухами.
-И куда вы теперь?- с ноткой жалости в голосе спросил Поликарп, помогая выбраться из телеги сначала Матвейке, а затем и Насте.
-Прямо в тюрьму,- не раздумывая ни на секунду, ответила женщина, вытирая платочком затерявшиеся  в уголках печальных глаз слезинки.- Может, даст бог свидеться удастся. Денно и ночно у ворот на коленях стоять буду. Умолять о свидании.

-В своем ли ты уме, девонька?- сурово одернул Анастасию мужчина.- У ворот она будет стоять. А о дите, ты подумала? Ему есть, пить надобно. Да и ты совсем отощала. В чем только душа держится. И с дороги бы отдохнуть не мешало. Есть к кому пойти то?
Женщина, потупив взгляд, отрицательно покачала головой, прижав покрепче Матвея.

-Эх ты, горемычная,- тяжко вздохнул Поликарп, ласково глядя на убитую горем, совсем еще молодую женщину.- Ну коли так, то со мной пойдете. Я тут у свояченника останавливаюсь. И для вас чай угол, да кусок хлеба найдется.
-Спаси вас Господь,- Настя, с неизмеримой благодарностью, взглянула на этого с виду неуклюжего, но имеющего огромное доброе сердце мужчину.- Не знаю прямо,как и благодарить вас за помощь.
-Что ты, Настенька,- перекрестился украдкой Поликарп,- разве ж доброе дело нуждается в благодарности?

Оставив своих товарищей присматривать за обозом, Поликарп, с Анастасией и Матвейкой двинулись по длинной, пыльной улице, теряющейся где-то вдали за холмом.
Жгучий ветерок, приятно горячил лица прохожих, посыпая их головы и плечи белоснежным дождем сорванного яблоневого цвета.
Чтобы, скоротать путь, мужчина, тараторил без умолку, искоса поглядывая, на осунувшуюся от тревог, женщину.

-Мы уж сюда второй год ездим. Как наша коммуна образовалась, так и ездим. С «Ленинцами» вот подружились. Они нас  на постой пускают. Да и лошадок есть, где пристроить. У меня то хорошо имеется где остановиться, а мужики наши там обитаются.

Миновав покосившуюся пожарную каланчу, троица, свернула в узенький переулок.
-Скоро уж дойдем,- успокаивал Поликарп своих спутников.- Сейчас, через проулок направо, а там рукой подать. Свояк то у меня, в жилищном товариществе служит писарем, так что по нонешним временам не бедствует. Опять же жалование какое, никакое, и довольствие. Сынок у них Андрейка, почитай годка на два постарше твоего Матвея будет. То-то проныра.

Выйдя из проулка, они попали на довольно широкую улицу. Мимо проносились пролетки, поднимая клубы белой пыли. Туда, сюда сновали ловкие мальчишки-газетчики, сотрясая воздух звонкими голосами. Степенные дворники, закатав рукава, неторопливо скребли березовыми метлами у своих парадных.
-До революции то, в этих хоромах одни баре да купцы жили,- объяснял Поликарп, указывая на стройные ряды каменных зданий, фасады которых были украшены затейливой лепниной.- А сейчас, Советская власть раздала нуждающимся. Свояку моему, выделили аж две комнаты во флигеле. А комнаты большие да светлые. Хоромы- одно слово. Ране то они с Глашей в избенке, на окраине ютились, да пожар случился. Почитай все сгорело. Сами, слава богу, едва ноги унесли. Теперь ничего, обживаются.

За разговором, путники незаметно добрались до нужного дома. Двухэтажный особняк, беленный купоросом, теперь выглядел уже не так, как в лучшие свои времена. Мутный, не то синий, не то серо-зеленый фасад, был покрыт комьями грязи и белесыми разводами. Лишь на фронтоне здания, по-прежнему режа глаза бесстыдством, встречали гостей, посеченные большевистскими пулями, золоченые амуры.

-Ну вот, и прибыли,- пропуская вперед себя Настю с сыном, радостно констатировал мужчина.- Да ты проходи, девонька, не стесняйся.
Двери нежданным гостям открыла Глаша. Простоволосая, босоногая женщина, лет тридцати, подоткнув подол юбки, натирала полы. Увидев Поликарпа, она, так и не выпуская из рук грязной тряпки, бросилась ему на шею.

-Дядька Поликарп, сто лет будешь жить,- словно певчая птичка, тараторила пухленькая, с хитрющими лисьими глазками Глаша.- Только о тебе вспоминала.
-Да остынь ты егоза,-  мужчина, насилу избавился от ее крепких объятий, при этом украдкой пряча в дебрях взлохмаченной бороды, довольную улыбку.- Задушишь неровен час. Да куды ж ты тряпку то мне на голову?
Когда, бурные страсти долгожданной встречи утихли, Поликарп легонько подтолкнул стоявшую позади него Анастасию.- Не один я Глаша. Гости со мной. Не прогонишь  поди?

-Ну что ты, дядя Поликарп,- вновь защебетала, вспыхивая румянцем женщина,- Конечно проходите.
-Я, Глафира,- хозяйка гостеприимно протянула руку Насте.
-Анастасия, а это сынишка мой, Матвей,- матушка осторожно пожала раскрасневшуюся от мытья полов ладошку Глаши.- Вы простите нас ради Бога. Ненадолго мы.

-Да Господь с вами, Настя. Можно я вас так буду называть?- обезоруживающе заулыбалась Глафира.- Живите сколько нужно. Места у нас хватает.
-Храни вас Господь,- тихо поблагодарила Анастасия хозяйку.
-А это кто у нас?- неугомонная Глаша, уже вовсю теребила всклокоченную головку Матвея.- Что за такой мужичок с ноготок? Да ты же на ногах едва держишься.
Взглянув на гостей, Глафира всплеснула руками :»Ох ты Господи, боже! Глядеть на вас тошно. Быстро скидавайте свои монатки, я простирну. А вы без разговоров в ванную. Отмойтесь с дороги.

-Это откуда же у вас такая роскошь? Ванная!- изумился Поликарп.
-Ты что, свояк, - заважничала Глаша, проводив Настю с сыном в мойку,- Фролу то моему новую должность дали, Жалование вдвое повысили. Да комнатку еще одну выделили.
Будто наслаждаясь, непривычно ласкающим слух словом, хозяйка, придав своему лицу напыщенный вид, гордо произнесла:»Теперь Поликарп, у нас там ванная комната.

-Это кака, така должность?- опешил мужчина, с любопытством оглядывая, и впрямь приобретающее некие элементы роскоши, жилище родственников.
Глаша, подобрала волосы, поправила подол юбки, поджала губы, и  чувствуя себя сродни императрице, нарочито высокомерным тоном ответила:»Теперь, Поликарп Иваныч, муж мой, заведующий архивом Губернской управы. За ним и авто приезжает. С личным водителем».

-Вона как!- ,ошеломленный такой новостью мужчина, и не удержавшись смачно выругался.
-Ладно, Поликарп, ты покуда посиди здесь, а я пойду, поищу вам, что-нибудь переодеться.
Довольная, тем, что удалось произвести впечатление, Глафира тут же исчезла в глубинах своей необъятной квартиры.
Подбросив совок угля в водогрейный котел, женщина принялась метаться по шкафам и полкам в поисках мужниных рубах, каких-то своих платьев и давно ставших малыми вещей сына.

Вскоре, раскрасневшиеся от принятой ванны и ядреной Глашиной наливки, гости сидели за накрытым столом. Хозяйка, сомлев после нескольких рюмок забористого  напитка, уже не в силах сдерживать слезы, внимательно слушала рассказ Анастасии.
-Ох горе-то какое,- причитала  она обнимая свою новую подругу.- Бедная же ты Настька, горемычная. А, давай еще по одной хлопнем. Может хоть на время сердечко то отойдет от беды этакой.

-Спасибо тебе, Глашенька,- поспешила отказаться Настя, глядя,как Матвейка уже клюет носом.- Мне бы сынка куда уложить, а то совсем обессилел.
-Сей момент, подруга,- Глаша слегка покачиваясь, поднялась из-за стола,- сей момент. Я вам сейчас такие перины постелю. Пойдемте, и то  правда, раскисли с дороги. А мы с Поликарпом еще посидим. Фрол то мой, ночевать не придет. Работой завалили, так что за встречу можно немного и погулять.

Большая дубовая кровать, застланная мягкими, словно облака, перинами, манила к себе так, что совершенно лишенная сил Настя, едва коснулась белоснежной шелковой простыни, в одно мгновение исчезла в  бесконечном пространстве сна. Рядом, тихонько посапывал Матвейка. Впервые за последнее время, истерзанная горестями женщина, почувствовала себя свободной и невесомой будто пушинка, уносимая легким ветерком .

                Г Л А В А 22
 Аромат свежезаваренного чая, проникнув под одеяло, заставил Настю проснуться.  Она, сладко зевая, потянулась, еще не осознав, где находится. Но память, оставшаяся где-то в потаенных уголках сна, вернулась вместе с болью в левой груди. Стремительно вскочив, женщина, стараясь не разбудить сына, принялась спешно одеваться, путаясь в многочисленных рюшках Глашиного платья.

-Что же я дуреха глупая?- ругала себя Анастасия.- Я тут на перинах нежусь, а Гришенька мой там, в казематах. Не ведаю что с ним. Нужно срочно в тюрьму .
Проснувшийся Матвейка, с трудом раскрыв заспанные глаза, привстал с кровати.
-Мама, ты куда?- спросил мальчик, протягивая матери худенькие ручонки.
-Вставай скорее сынок,- ответила Настя, присев на краешек постели,- к батюшке нашему пойдем. Может, хоть увидеть его посчастливится. Как он там? Живой ли, здоровый?

На звук голосов, в комнату вошла Глафира. Ее пышущее жаром лицо, было перепачкано мукой.
-Ну что, гостюшки, проснулись?- проворковала радушная  хозяйка.- Айдате к столу. Я уж и блинов напекла.
Настя, поднявшись с кровати не знала что ответить, чтобы ненароком не обидеть гостеприимную женщину.

-Спасибо тебе, Глашенька за все,- со слезами в голосе негромко проговорила Анастасия,- но идти нам нужно. К Гришеньке, батюшке нашему. Мне и кусок к горло не лезет, как о нем подумаю.
Глаша, вытерев о фартук испачканные жиром ладони, вскипела:»Ты что, подруга, ополоумела? И не думай туда ходить. Во-первых, никто тебя к мужу то не пустит. Того гляди, еще саму, куда подальше упекут. Григорий то твой, теперь кто? Контреволюционер и враг народа. А ты его жена. Вот и кумекай ,головушкой своей, что будет, ежели ты к воротам тюрьмы придешь.

-Как же быть теперь, Глашенька?- Анастасия, зарыдав бросилась на шею Глафире.Неужто я его никогда боле не увижу.
-Для начала, прекрати реветь, глупая,- стала успокаивать ее подруга.- Вон мальчонку, испужала. Пойдем, чайку попьем, успокоимся, а Фрол мой, вечером вернется со службы, я у него поспрошаю, как быть. Может, что и присоветует.
-Правда?- воспряла духом, вспыхивая маковым цветом Анастасия.- Глашенька, милая, помоги, будь добра, а я уж тебе по гроб жизни буду обязана.
-Чем смогу, помогу,- уверила хозяйка свою гостью.- Пойдем, голубушка к столу. Я тебе рюмочку налью, душу погреть. Да и ты, Матвей Григорьевич не залеживайся, а то блины остынут. Любишь блины то?

Матвейка закивал головой и быстро выскочил из под одеяла.
-Вот и славно. Вот и слава Богу,- вновь защебетала Глафира, сопровождая гостей в столовую.- Поликарп то уже на базар  засобирался.
Услышав, что разговор клонится в его сторону, мужчина уже восседающий за столом, оживился.

Отводя глаза в сторону, он вкрадчивым голосом обратился к хозяйке:»Я тут краем уха, Глафира, про наливочку услыхал. Может, и мне нальешь рюмочку, здоровье поправить? Уж больно она у тебя крепка. До сих пор в голове звон.
-Вот тебе наливочка,- Глаша, состроила Поликарпу под нос увесистую дулю,- Прошлый год что было? Запамятовал? Чуть весь товар у вас не поворовали. Упились с мужиками, что твои хряки. Да вы,на базаре то и без моей наливки, налакаетесь. Ты лучше вон Настеньку с собой возьми. Пусть хоть развеется. А то бледная, как смерть. Да гляди там, не потеряй их, окаянный.

-Да нет, Глаша. Зачем?- запротестовала Анастасия.- Мы лучше здесь посидим. Мужа твоего дождемся. Хочешь, я тебе по хозяйству помогу? Я все умею. И шить, и стирать.
-Иди уж, помощница,- улыбнулась Глафира, незаметно сунув в руку Анастасии несколько бумажных ассигнаций.- На ко вот, возьми. Купите себе что-нибудь из одежонки, а то глядеть на вас тошно, прости Господи.
-Нет, Глаша, я не возьму денег,-запротестовала было Настя.

Но хозяйка, настойчиво сжав пальцы своей гостьи, шепнула ей, заговорщицки подмигнув:» Ты бери, голубушка, не стесняйся. Чай не последнее отдаю. Только Поликарпу, вахлаку этакому не показывай. Купи мальчонке  баранок, да петушков что ли».

Базарный гвалт, был слышен, еще задолго до того, как телеги коммунаров, подъехали к длинным торговым  рядам .
Сизое облачко турпанов, беспорядочно металось в вышине, теша себя надеждой, найти хоть какое-то укрытие от нарастающего гула многочисленной толпы.

Несмотря на царящую в стране разруху, в руках базарных зазывал, появлялись чудесным образом добытые свиные окорока и рульки. Вот толстая, сизоносая бабка в цветастой разлетайке, на все лады расхваливала свой товар, предлагая каждому встречному, поперечному совершенно бесплатно отведать рюмочку ее исключительно чистейшего и крайне полезного напитка. Тем, кто уже успел попасть в хитроумные силки, дородной старухи, и хлебнул прожигающей до самых пяток, неизвестно на чем настоенной сивухи, обитающий с ней по соседству мужичок в заношенной до дыр стеганной душегрейке, уже назойливо совал в руки вяленную плотву, покрытую толстым налетом соли. Тем самым мастерски афишируя свой товар.

Не вписываясь, ни в какие нормы и требования, по соседству с рыбаком, непрестанно скрежетало избитое точило, осыпая снопами белых искр базарный песок.
-Точу ножи, точу ножи,- истошно вопил молодой паренек, заманивая плутавших между рядами домохозяек.

Напротив него, сиротливо пригорюнился безногий чистильщик обуви, в ожидании своего редкого клиента. Справа от инвалида, двое степенных мужиков, деревянным половником черпали из вместительной кадушки, липовый мед, добытый на экспроприированной у мироеда пасеки.
Пестрое людское море гудело словно надвигающийся шторм. Чего тут только не было. Пышные ватрушки да шаньги, соседствовали с цветастыми платками и полушалками. Желтые сахарные головы, выстроившись в высоченные пирамиды, заслоняли собой солнечный свет, и бидоны говорливой молочницы.
Все это пьющее, горланящее, улюлюкающее существо, сплетясь в единой круговерти, будоражило головы, заставляя зевак то и дело останавливаться у того или иного прилавка.

Поликарп с товарищами, обосновавшись на своем излюбленном месте, бойко принялись раскладывать берестяные туески и коромысла.
-Ты, Настенька, походи тут, развейся,- предложил  женщине Поликарп, оживший после отведанных у тетки самогонщицы нескольких рюмок настойки.- Только не забредай далеко, да за мальчонкой присматривай, а то не ровен час цыгане уведут. Здесь их уйма несусветная.

Словно подтверждая его слова, неподалеку всхлипнула семиструнка, и стайка молодых цыганок, под мелодичный звон монист, взметнула в воздух веера своих расписных подолов. Маленький медвежонок, ловко держа в когтистых лапах войлочную шляпу, заходил по кругу. А томный баритон ,бородатого ромалэ с огромной серьгой в ухе, незаметной тоской вкрался в сердца окружавшей их толпы.
Анастасия, крепко сжимая ладошку сына, медленно двинулась вдоль длинных рядов, время от времени останавливаясь, чтобы посмотреть тот или иной товар.
-Эй, красавица, купи мальчонке петушка,- позвала ее рыжеволосая женщина средних лет, со съехавшим на покатые плечи платком.- На вот, выбирай, каким цветом. Желтенький или красный?

Настя купила оба. Матвейка давно не видевший лакомств, тут же принялся облизывать их по очереди. Пробиваясь сквозь рыночную толчею, Анастасия ,взглянув на сына одетого с чужого плеча, вдруг вспомнила:»Глаша ведь говорила купить что-нибудь из одежды. И то верно, пообносились мы. А вдруг к Грише на свидание допустят? Одеть то и нечего».
Сокрушенно вздохнув, женщина двинулась дальше, но сколько они не бродили, ничего подходящего им так и не попадалось. Когда, Настя с сыном пройдя весь базар уже возвращались назад, внимание женщины привлек прилавок с изящными костяными гребешками. Рука мастера выполнившего эти изделия, была так искусна, что казалось все эти зверушки, рыбки и птички, вот-вот собьются в одну крошечную стайку и побегут, полетят, поплывут.

Долго стояли они, созерцая хитрые переплетения узоров, как вдруг, приятный голос, окликнул ее по имени.
-Анастасия Азарова?
Услышав эти слова, Настя встрепенулась. Обернувшись, она увидела симпатичного молодого человека в светлом твидовом костюме.
-Кто вы?- испуганная женщина закрыла сына от незнакомца.
Парень добродушно улыбнулся, ослепительно сверкнув золотой коронкой:»Да не бойтесь вы. Я Костя. Костя «Фикса»».

-Что вам от меня нужно?- еще больше перепугалась Настя, пятясь назад.- Я вас не знаю.
-Успокойтесь дамочка,- Костя вплотную приблизившись, осторожно сжал ее локоть.- Мне велено найти вас, и доставить в одно место.
-Отпустите меня,- Анастасия попыталась высвободить свою руку из цепких пальцев паренька.- Я сейчас закричу, позову на помощь.
-Не надо никого звать,- успокаивал женщину молодой человек, при этом озираясь по сторонам.- Ни к чему. Фома зовет вас отобедать. Это касается вашего мужа, Григория.

Лицо Анастасии побледнело:» Откуда вы знаете про Григория? И кто такой Фома?  Никуда мы с вами не пойдем».
Парень, видя что женщина вот-вот сорвется в крик, быстро достал из кармана пиджака кипарисовый крестик:»Вот, узнаете эту вещицу?»
Ноги Анастасии подломились при виде креста, и если бы, не расторопный  «Фикса», то женщина явно грохнулась посреди базара.
-Ну что узнали?- поинтересовался Костя,- теперь пойдемте. Не с руки мне здесь глаза мозолить».

-Да,да,- быстро хлопая глазами, зачастила Настя,- это мой крестик. Вернее я дала его мужу перед тем, как… Но почему он у вас? С Гришей случилось что-то?

Теперь уже она вцепилась в руку молодого человека, с такой силой, что парень скривился от боли:» Скажите что с ним? Он жив?»
-Дамочка, успокойтесь,- Косте кое-как удалось разжать пальцы Анастасии.- Фома вам при встрече все обскажет. Для того и зовет. Ну, так что, пойдемте?
-Идемте,- словно во сне пробормотала изумленная женщина, но сделав несколько шагов вслед за «Фиксой», остановилась.- Подождите. Но как вы меня узнали?
-Ну, дамочка,- нетерпеливо выдохнул молодой человек, вновь доставая крестик,- вот же, смотрите.

Парень нащупал сбоку крошечный рычажок, и надавил на него. Крестик тут же раскрылся на две половинки, словно медальон. Внутри, были укреплены маленькие фотокарточки. С одной стороны отца Григория, а с другой Насти.
При виде фотографий, женщина совсем потеряла голову:» Ах да, конечно. Как же я не подумала. Если Гриша дал вам этот крестик, то обязательно рассказал о секрете».

Теряющий терпение Костя, попытался привести ее в чувства: » Ну сейчас, вы мне доверяете? А теперь идемте. Нас ждут».
Наконец оправившись от потрясения, Анастасия решительно выдохнула:»Идемте».
Сжав руку сына, она стремительной походкой двинулась вслед за «Фиксой».
Едва они выбрались из трясины базарной толчеи, Костя огляделся по сторонам и свистом остановил пролетку. Подсадив Настю с Матвеем, он забрался вслед за ними, тихо шепнув на ухо вознице куда нужно ехать.

Минут сорок пролетка, гремя и подпрыгивая по булыжной мостовой, колесила по городу, пока, наконец, широкоплечий извозчик, не натянул поводья у невзрачного полуподвального заведения с пошарпанной вывеской «Трактир».
Внутри было темно и прохладно. Две, керосиновых лампы, приглушенно попыхивая алыми язычками пламени, выхватывали из сгустившегося по углам сумрака, картинки с изображением античных оргий, намалеванных местным художником. Впоследствии, сей мастер кисти, нашел свою кончину на дне бутылки. Видимо хозяин заведения, посчитав верхом совершенства его безвкусную мазню, украсил стены трактира этими бессмертными шедеврами, добавив притом в бессмысленный хаос авангардизма, длинные связки луковичных головок и сушеных грибов, аккуратно развесив их рядом с картинами. Несколько дубовых столов, темных от времени, и пролитых напитков, скромно ютились вдоль стен.

Питейный зал, был совершенно пуст. То ли время для  возлияний было слишком ранним, то ли устроители встречи позаботились, заблаговременно избавившись от посетителей. Как бы то ни было, но Настю уже ждали.
Лоснящийся, словно испеченный на масленицу блин, трактирщик, потешно переваливаясь на коротеньких ножках, поспешил навстречу  вошедшим.

-Пройдемте-с господа,- елейная фраза, выскользнув откуда-то из густых зарослей, покрывающих мясистую верхнюю губу, заставила Анастасию отвлечься от созерцания полуобнаженного Бахуса, который держал  в руках огромную виноградную кисть, и витой рог, наполненный  бордового цвета жидкостью.
-Пройдемте-с,- настойчиво повторил трактирщик, от напряжения то и дело поправляя ворот кумачовой косоворотки.- Вас уже давно дожидаются.
В конце помещения виднелся укромный уголок, наглухо задернутый сатиновой занавеской. Туда-то и проводил суетливый хозяин заведения своих гостей.
Осторожно раздвинув края ткани, он просунул сквозь  щелку, свою потную, лысеющую голову и вкрадчиво произнес:»Фома Егорович, к вам пришли».

При виде  Насти, Матвейки и «Фиксы», грузный мужчина  лет сорока, сорока пяти, в темном двубортном костюме, с зачесанной на косой пробор седой шевелюрой, тотчас поднялся с места.
Его, до блеска начищенные юфтевые сапоги, при ходьбе не издавали ни малейшего скрипа. Осторожные движения мужчины, как и вся его внешность, чем-то напоминали кошачьи. В то же время, в незнакомце чувствовалось внутреннее напряжение. Казалось, он не расслаблялся ни на минуту, постоянно ожидая какую-либо опасность.

Подав знак Косте, оставить их наедине, Фома подал руку Анастасии, и предложил присесть.
-Отобедать желаете ли?- спросил он женщину, вопросительно глядевшую на него.
-Нет. Благодарствую премного,- поспешила отказаться Настя, усаживая сына рядом с собой.- Скажите, вы действительно что-то хотите мне рассказать о муже? О Григории?
Лицо Фомы, и без того исполненное тревоги, после вопроса гостьи, стало серьезнее вдвое. Не зная как начать разговор, маститый вор, нарочито громко закашлялся. На его кашель, сквозь занавеску просунул голову «Фикса»:» Фома Егорыч, что-то нужно?»

-Да иди, жиган, там побудь пока,- отмахнулся от него Фома, и в конце концов, взяв себя в руки, обратился к Насте:»В общем дела такие, Анастасия, не знаю как по батюшке. Муж ваш ,жизнь спас одному из наших. Собой закрыл от заточки, и теперь вся община воровская в долгу перед ним.
-Что с Гришенькой?- встрепенулась женщина, вскочив с места.- Его убили? Нет, не может быть. Скажите, скажите же , что это неправда.
-Да жив муж ваш,- успокоил ее Фома.- В тюремном лазарете он. Ранен. Короче, с тюрьмы авторитетные люди малька прислали, просят по возможности вам помочь, да присмотреть, чтобы чего с вами ,да мальчонкой не приключилось.
Настя облегченно вздохнула, расслабляя тугой узелок платка:»Слава тебе Господи. Жив наш батюшка.

-Остановились-то вы где?- поинтересовался вор.
-Так мужик знакомый из Усть-Пинеги пристроил у родни. А что?
Вопрос Анастасии надолго повис в воздухе, оставшись без ответа. Фома, принялся мерить крохотную комнатку шагами, напряженно думая над тем, как сказать женщине о своих планах.

-Да и вообще, стоит ли ей знать об этом?- рассуждал вор, принимая решение.- Ведь баба все-таки. Мало ли что. Хотя ее это напрямую касается. Пожалуй, расскажу.

Вернувшись на свое место, Фома начал пристально всматриваться в лицо убитой горем женщины, но не узрев в ее чертах ничего, кроме неизмеримых страданий, он наконец решился.

-Пока ваш муж в лазарете, мы ничего не можем сделать,- перешел на шепот вор. -Но как только его переведут в общую камеру, мы постараемся устроить побег. Глаза женщины округлились от этих слов. Дрожащими губами, она едва слышно пролепетала:»Побег? Как? Разве такое возможно? Это, наверное, опасно?»
Фома прикрыл своей широкой ладонью дрожащую руку Насти:»Опасно говорите? Пожалуй, не опаснее чем найти себе смерть где-нибудь на Сибирских рудниках почти за тридцать лет каторги. Кроме того, тот человек, которого он спас, мой старый товарищ. И бежать они будут вдвоем».

-Так, как же это, бежать?- не унималась женщина.- Ведь грешно это. Раз Господь уготовал такую судьбинушку, то…
Не в силах закончить фразу, Настя, борясь с терзающими ее противоречивыми чувствами, громко расплакалась.

-Вот бабы, что за народ?- подумал, скрипя зубами вор.- По мне, так легче пять раз на дело сходить, чем с ними разговоры разговаривать. Не сболтнула бы где чего лишнего. Ладно, пусть пока у нас на малине поживет. Под приглядом-то оно надежнее будет.
-Поживете пока у нас,- голосом не терпящим возражений, обратился Фома, к наконец выплакавшейся женщине. - Константин проводит вас на адрес. К знакомым возвращаться не надо. Пусть думают, что вы пропали. О нашем разговоре молчать. Ясно?

Анастасия, изредка всхлипывая, утвердительно закачала головой.
-Ну, коли ясно, тогда пора,- продолжил вор, позвав маявшегося за ширмой Костю.- «Фикса», проводи дамочку к Марье-белошвейке на хаверу, да присматривай за ними. Чтобы нигде ни с кем. Понял?
Молодой человек, сделал знак, что все усвоил. Затем бережно подхватив за локоть Анастасию, исчез вместе с ней и ребенком за колыхнувшейся занавеской.

                Г Л А В А 23
Десять дней, проведенных в тюремном лазарете, показались Григорию длиннее года. Крошечный бетонный бокс, шириной полтора, и длиной чуть более двух метров, в котором помещалась железная, накрепко привинченная к полу кровать, да постоянно смердящее испражнениями отхожее место, именуемое среди обитателей централа «Парашей». маленькое оконце, затаившееся словно испуганный птенчик где-то в темноте грязного  потолка, почти не пропускало свежий воздух. От спертого запаха карболки, было совершенно невозможно дышать. Капли влаги, стекая с покрытых острыми кусками штукатурки стен, превращали маленькую камеру в настоящую душегубку. Одежда настолько пропиталась сыростью, что противно липла к телу, и Григорию время от времени приходилось ее выжимать.

 Но больше всего, священника тяготило однообразное, наполненное далеким гулом тюрьмы, одиночество. Единственное ,что его отвлекало от смурных мыслей , был приход , вечно пьяного, извергающего стойкий перегар сивухи, тюремного фельдшера, делавшего ему перевязки.
-Повезло вам, голубчик,- каждый раз, морща посоловевшие глаза, констатировал красноносый доктор, в свои тридцать с небольшим лет совершенно потерявший шевелюру.- Заточка, прошла аккурат между органов, и что крайне поразительно не задела ни один из них. Видимо правда, батюшка, Господь хранит вас. Ну что, могу сказать. Рана затягивается, через несколько дней добро пожаловать в общую камеру.

-Поскорее бы,- думал Григорий, глядя как жирный паук, опутывает тенетами  угол камеры.- Узнаю у Михаила, что произошло. Ничего не помню. Лицо Сеньки Крещатика, и все. Туман.
Обещанные фельдшером несколько дней, для отца Григория были невыносимо мучительными. Иногда, он закрыв лицо руками, погружался в тревожное забытье. Тотчас, перед ним возникали такие родные, и вместе с тем настолько далекие образы Анастасии и Матвея.

-Проклятые антихристы,- думал он, до скрежета стискивая зубы.- Надо же, так полоснули по живому. Растоптали все, что мне дорого. А сколько судеб еще перекалечили эти изверги? Вот он конец света! Только не с небес упадет  на землю кара божья, а в злобных каменных душах изуверов, зарождается апокалипсис.

-Прости нас, Господи,- перекрестился священник, ворочаясь на жесткой кровати, тщетно пытаясь заснуть.- Сколько же еще бед и лишений? Сколько горя принесет нам эта кровавая машина, созданная не иначе как самим сатаной.
Так пролежал он в кромешной темноте, не сомкнув глаз, до самого утра. Лишь на рассвете, когда тоненький лучик солнца, пробив себе путь, сквозь стальную решетку, спугнул с насиженного места мохнатое членистоногое, в коридоре послышалась тяжелая поступь. Массивная дверь распахнулась, впустив в камеру охранника.
-Азаров, на выход. Руки за спину, мордой в стену. Быстро,- заученно отчеканил караульный, запирая опустевший каземат.- Пошел прямо по коридору. Шевели ногами.

Отец Григорий, послушно двинулся вперед, в мрачную глубину централа. Теперь, когда  по-прошествии времени, многое переосмыслено и понято, он был готов ко всему, что уготовала ему судьба.
Тюрьма  еще спала. Ей снились далекие яблоневые сады, полыхающий розовым отблеском небосклон, и такая желанная свобода.
Не спала только 107-я. Тихий гул одобрения вырвался из уст бродяг, когда на пороге камеры появился бледный, заметно поседевший Григорий. Миша Северный выйдя вперед, крепко стиснул священника в своих звериных объятиях и проводил на почетное место в укромном уголке, рядом с оконцем.

-Присаживайся, Григорий. Отведай чайку. Вот братва, сахарком разжилась. Я теперь должник твой, по гроб жизни. Голову за тебя сложу. При всем обществе клянусь. Сукой буду, если слово свое не сдержу.
Отец Григорий, устало плюхнулся на нары,принимая из рук воров горячую кружку. Рядом с ним, на затертом рушнике, появилась четвертинка ржаного хлеба, и несколько кусочков сахара.

-Пей, ешь, что Бог послал,- подбадривали его арестанты.
Григорий, отхлебнув крепкого напитка, сунул за щеку кусочек желтоватого лакомства. Ароматная слюна, сразу расплескалась по всему рту, приятно щекоча небо. Сладкий, заставляющий трепетать  все нутро ком, медленно опустился в слипшийся желудок.

-Хоть они все преступники,- подумал Григорий, еще раз пригубив из жестяной кружки,- пожалуй, некоторые из них, куда как человечнее иных судей. А то, что они беспросветные грешники, так для этого и дает нам Господь испытания, чтобы через грехи наши очиститься от скверны, понять истину божьей благости. Главное чтобы не было поздно. Ну да ничего, я помолюсь за их заблудшие души. Верю, господи, дойдут до тебя молитвы мои.

Утоленный голод, жаром  разливаясь по телу, пробудили в священнике непреодолимую усталость. Сколько Григорий не пытался справиться с этим наваждением,  все же его  голова, все время клонилась к нарам.
-Ты, батюшка, выспись хорошенько. Отдохни,- понимающе улыбнулся Северный, наблюдая за тщетными попытками Азарова сохранять бодрость.- Опосля потолкуем. Разговор имеется к тебе, ой как серьезный.

Ослабленный организм Григория, после выпавших на его долю невзгод, как бы то ни было, требовал отдыха. Священник проспал целый день. Лишь к вечеру,он проснулся, почувствовав себя значительно бодрее. Спустив ноги с нар, Григорий окинул камеру еще не совсем осмысленным, взглядом. В свете произошедших событий, он теперь стал здесь почти своим. Жулики, уже не обращали на него никакого внимания. Каждый из них занимался своими обычными делами. Кто-то  нажевав хлебного мякиша, старательно клеил из ровных полос газетной бумаги, игральные карты. Некоторые, наматывали бесконечные круги, бесцельно снуя из одного угла камеры в другой. На одной из шконок, худющий, словно пересушенная таранька кольщик, по кличке «Репа», собрал целую очередь пряников-первоходов,  горевших  желанием, набить свой первый в жизни купол.

В общем, тюремная жизнь текла спокойно и размеренно, как и полагалось.
Заметив пробуждение священника, Северный, тут же подсел к нему:»Кореша мои, батюшка, нашли твою жену с сынишкой. Как ты и просил. С ними все в порядке».
-Я, просил?- Григорий  изумленно взглянул на собеседника,- Когда?
-В бреду ты был,- ответил Миша, поигрывая желваками.- Там, в дворике, когда этот гад пику в тебя засадил. Ты у меня на руках лежал и бредил. Про секрет в крестике своем рассказал, пока лекарь подоспел. Короче нашли Анастасию, матушку твою.
-Как они?- Григорий в порыве нахлынувших чувств, крепко сжал руку вора,- здоровы ли? Они здесь, во Владимире?
-Да. С ними все хорошо,- Миша перешел на пол тона ниже.- Говорю же тебе, бродяги за ними приглядят, чтобы ни нуждались ни в чем. Тут у нас еще другое дело образовалось.

-Что еще?- Григорий внимательно посмотрел на Северного, будто пытался разгадать какая тайна скрыта под этой непроницаемой маской, скрывающей лицо вора.
-Слушай, Григорий,- Миша уже совсем скатился до шепота.- Тебе только говорю. Кореша мои побег готовят. Давай вместе уйдем. У меня на воле кое-что припрятано. Хватит на жизнь безбедную. Всем поделюсь. Ты с матушкой своей скроешься где-нибудь в тихом уголке, и никто тебя не найдет. Так что скажешь? Согласен?

Азаров, окинув скорбным взглядом своих сокамерников, сокрушенно вздохнул:»Не могу я Миша с тобой. Теперь уже не могу. Не вправе оставить их. Заблудшие они, запутавшиеся в своих грехах люди. Кто их наставит на путь истинный? Теперь, когда Господь свел нас вместе, не могу я бросить нуждающихся в его милости. Не пойду я в побег, Михаил. Мой это крест, мне его до конца и влачить.

                Г Л А В А 24
В небезызвестном трактирчике, за глухо задернутой ширмой, шел серьезный разговор. Фома, с суровым видом разглядывал лица своих испытанных товарищей.
-Так ты говоришь, «Фикса», делява чистая?- наверное, в пятый раз обратился он к Косте.

-Сам проверял Фома Егорыч,- оживленно жестикулируя, объяснял пахану не по годам ранний жулик.- Лаз там потайной, аккурат в каменный мешок выходит. И плита в полу едва держится. Чекисты, про тот ход не чухают. Видать, с царских времен остался. Так я плитку ту пером ковырнул, она и сошла с места. Не сканявил, даже на продол выглянуть. Пусто там. Дубаки в это время в караулке сидят. Спят,да чаи гоняют. От лаза того, до 107-й шагов пятьдесят будет. Решка, только железная поперек продола, но Фимка на нее уже и «выдру» смастырил. Так что кипиша не будет, чисто сработаем. Да делов то на пять минут. Хату открыть, да Мишу с понтом на допрос вывести. А там, по подземному ходу и поминай как звали. У лаза, пролетку оставим дожидаться. Только вот Фома, загвоздка одна есть.
-Что еще?- недовольно буркнул вор.

Костя, неуверенно прикусил губу:» Если бродяги просекут, что Мишаня на отрыв  уходит, и за ним ломануться. Шухер большой поднимется. Можем не свинтить».
-За то не гоняй, «Фикса»,- махнул рукой Фома,- бродяги те с понятиями. Знают они про цинк, что с Питера пришел. И про то ведают, что община воровская, Мишу хранителем общака  поставила. На воле он нужен. Потому, без лишнего мандража и уйти ему дадут. Ты лучше скажи, клифты чекистские приготовил?
-Все тики-так, Фома Егорович,- весело отчеканил Костя,- три штуки. Канолевые, с иголочки. Марья вчера пошила.
Тяжело вздохнув, Фома несколько раз прошелся по комнатке:»Дело святое товарища с кичи вынимать. Сам с вами пойду. Многим я Мишане обязан. Слишком многим».

Когда полуденный зной, разморив сонных охранников, заставил их укрыться в прохладной караулке, в одном из многочисленных каменных мешков централа, медленно сдвинулась с места тяжелая напольная плита. Из образовавшегося проема показалась голова в буденовке. Покрутившись по сторонам, голова поднялась выше, и вот уже вслед за ней, все молодое тело Кости вынырнуло в тюремный полумрак. Внимательно оглядев коридор, «Фикса», нагнулся над отверстием в полу:»Я же говорил, Фома Егорович, нет никого».

Через минуту, двое лжеохранников, возглавляемые одетым, в скрипучую тужурку и кожаный картуз Фомой, медленно двигались по коридору централа, шаг за шагом приближаясь к заветной решетке, отделяющей их от 107-й.
Коридор был пуст. Ничего не предвещало беды. Вдруг, из бокового ответвления, вынырнул непонятно откуда взявшийся охранник. Широко зевая, и бряцая связкой ключей, он двинулся навстречу троице.
-Все, хана,- тихо шепнул Фоме, шагающий рядом с ним Фима «Ключарь».- Ну что, гасим дубака?

-Никшни, «Ключарь». Ровно идите,- сохраняя невозмутимое спокойствие ответил Фома, и поравнявшись с охранником, взял под козырек.
Молоденький караульный, так ничего не поняв, ответил вору соответствующим жестом, и больше не в состоянии бороться с одолевающей его дремой, поспешил скрыться в караульном помещении.

-Слава Богу,пронесло,- набожно перекрестился Фима.- Я уж думал, придется зажмурить собаку красноперую.
Вот и кованная из толстых прутьев решетка, запирающая коридор, а за ней двери камеры, где томится его старый друг. Сердце Фомы забилось с утроенной силой. Чтобы не выдать своих чувств, он нахмурившись,поторопил Фиму:» «Ключарь», «выдру» давай, да шевелись быстрее. Времени в обрез».
Стальная отмычка, появившись у Фимы в руках, в долю секунды справилась с незатейливым замком. Вскоре, троица с потными от напряжения затылками, уже стояла перед массивными дверьми, с еле различимыми цифрами» 107»
У «Ключаря», нашлась отмычка и от этого замка. Дверь распахнулась, заставив сидельцев подняться при виде людей в форме.

Придав голосу побольше нахальства и начальственных ноток, Фома, остановившись на пороге крикнул:» Северцев, на выход. Руки за спину. Выходи в коридор. Лицом к стене».
-Это за мной,- тихо шепнул Григорию Миша, тотчас узнав в этом бравом, подтянутом чекисте своего товарища.- Ну, решайся, батюшка. Еще несколько минут и мы на свободе. Ты увидишь свою жену, сына, и больше никогда не вернешься в эти казематы.

-Нет, Михаил,- решительно отрезал Григорий, отвернувшись в сторону,- я уже все решил для себя.
-Ну как знаешь, батюшка,- с досадой произнес вор, сложив руки за спину.
Сделав несколько шагов к распахнутой двери, ведущей его к свободе, Северный вдруг остановился,и оглянулся назад. Его взгляд, пробежал по лицам сокамерников, и замер на ссутулившейся фигуре отца Григория.
-Северцев, шевелись,- поторопил его заметно  нервничающий Фома.
Миша повернулся к выходу, и приблизился к старому товарищу.

Фома, почуяв что-то неладное, прошипел сквозь зубы:» Мишаня, ты что блудняк затеял. Уходить пора. Не ровен час охрана прочухает. В момент всех зажмурят».
 Холодный блеск, проскользнувший в глазах Северного, словно лезвием бритвы, полоснул,  по сердцу Фомы, заставив его отступить назад.
-Прости, бродяга,- сурово произнес Миша,- даст Бог,свидимся еще. Прощай.
Обитая железом дверь, захлопнутая рукой Северного, словно неприступная каменная стена выросла перед Фомой, наверное, навсегда, разлучив двух старых друзей.

                Г Л А В А 25
Давно отгремели затяжные июльские грозы. Густые туманы, принесли прохладу и грусть, предвещавшую начало осени.
Некогда, безжалостное солнце, стало уже не тем. Его сила иссякла, а дневной путь становился все короче. Едва справляясь с утренним мороком,оно успевало занять свое место на небосклоне, как тут же приходило время клониться к закату.

Природа торопясь жить, была на последнем издыхании. Со стороны, казалось, что все как всегда. Пышные шапки листвы, укрывали от взгляда верхушки деревьев, пряча в потайных коридорах зелени, полные живительного сока ветви. Ошеломительно пестрые луга, еще манили ароматом клевера и медуницы. Но все-таки, чувствовалась агония в этом праздничном карнавале уходящего лета. Пройдет совсем немного времени, и последний пожелтевший листок, сорванный колючим ветром, унесется в свинцовое небо осени, чтобы потом бесследно кануть в раскисшей грязи, под колесами  телег, или стоптанными башмаками прохожих.

Ранним, промозглым утром, пронизанным сыростью и запахом прелой, прошлогодней листвы, истеричный гудок паровоза, разорвал глухую тишину, сдвинув с проржавевших рельсов два, до отказа набитых арестантами, столыпинских вагона. Давно потерявшие свой первоначальный цвет, стены вагон-заков, едва не гнулись под тяжестью тел. Прижатые к крошечным решеткам лица, наполненные безысходностью и печалью, глазами затравленных зверей, глядели в густую туманную проседь, с трудом различая мутные силуэты построек, медленно проплывающие мимо них.

Пол буханки недопеченого хлеба, и давно протухшая селедка, источающая невыносимую вонь, вот и все пропитание заключенных на ближайшие несколько дней. Вагоны, постепенно набирая скорость, оживленно зарокотали, зацокали на стыках железной дороги. Их ждал далекий Иркутск. А затем, необъятная матушка Сибирь, с ее золотыми рудниками.

Каждый из пассажиров этого страшного состава, где-то в глубине души еще надеялся остаться в живых, пройдя все круги ада. Но далеко не всем, суждено было выжить. Большинство из них так навсегда и останутся в таежной глуши, украсив костями многочисленные шурфы и штольни.

Старенький паровоз, еле-еле справляясь с многотонной тяжестью эшелона, медленно, версту за верстой, уносил два прицепных вагона, вихляющих позади состава. Горячее дыхание и смрад, переполнявшие вагон-заки, невыносимо резали глаза. Люди, по очереди проталкивались к узкому, закованному стальной сеткой оконцу, чтобы глотнуть хотя бы немного свежего воздуха. Те, из арестантов, кому посчастливилось заснуть, так и оставался стоять погруженный в тревожное полузабытье, опираясь на стенку вагона, или плечо стоявшего рядом товарища. Из разных концов, слышался сухой, чахоточный кашель, доходящий до рвоты. Кое-кто, больше не в силах справляться с тяжелой одышкой, на последнем издыхании харкал на пол  кровавой слюной.

К следующему утру, когда состав остановился на очередном разъезде, шестеро туберкулезников, так и остались стоять окоченевшими, зажатые со всех сторон телами арестантов. Их стеклянные глаза, уже ничего не видя, глупо таращились поверх голов тех, кому повезло гораздо меньше.
-Отмаялись бедолаги,- с большим трудом доставая  стиснутую руку, перекрестился Северный,- теперь они на свободе, и никакому конвою их не достать.
Григорий, искоса глянув на Мишу, с удвоенным рвением продолжал что-то бормотать себе под нос.

-Ты что, батюшка?- поражаясь отрешенности священника, спросил вор.
-Отходную читаю,- с серьезным видом ответил Григорий, сам едва держась на нога.- Это же люди, как не отпеть.
Под сердцем у закоренелого вора, что-то кольнуло, разлившись по всему телу жарким огнем.
-Вот человек,- подумал Северный.- Самому бы в живых остаться, а он о умерших печется.

На колючем щебне железнодорожной насыпи послышались шаги караульных.
-Эй, начальник,- крикнул кто-то в толпе, неистово барабаня кулаками по стенке вагона,- чахоточные тут преставились. Вынести бы надо.
-А ну заткнулись, урки поганые,- раздался грубый голос снаружи.- Пусть едут. Куда они денутся дохлые-то. В Екатеринбурге снимем.
-Вы что творите, собаки чекистские?- перешел на сиплый фальцет все тот же голос.- Духота такая. Раздует их ,пока до Екатеринбурга доберемся.
-Глохни, падаль уголовная,- ткнул штыком сквозь щель в вагонной стенке, один из охранников,- сказано пусть едут.

Слишком говорливый арестант, взвыл от боли, зажимая треугольную рану в ноге. Через мгновение сквозь его пальцы потекли струйки крови, оставляя алые разводы на робе.
-Суки, резать вас надо,- в бессильной злобе взвизгнул заключенный вслед удаляющемуся конвою.

-Господи прости их души грешные, ибо не ведают что творят,- продолжал Григорий, теперь уже отмаливая грехи караульных.
Через какое-то время, эшелон, надрывно скрипнув медленно тронулся с места, и еще долгих четверо суток, мертвые продолжали путь, плечом к плечу с живыми. А когда, вагоны, наконец остановились на загородном полустанке Екатеринбурга, из почерневших трупов уже сочилась липкая зловонная жижа.
Маленький маневровый тягач, отцепив их от основного состава, загнал в тупик со всех сторон окруженный высоким  забором, поверх которого виднелся незамысловатый орнамент колючей проволоки.

Конвоирам, сопровождавшим столыпин, усиленных отрядом Екатеринбугских чекистов, с большим трудом удалось согнать в кучу арестантов и усадить их на корточки посреди периметра.
-Сидите, не рыпайтесь,- строго предупредил начальник конвоя, заключенных.- Руки держать на затылке. Кто шелохнется, стреляем без предупреждения.
Через полчаса, появился высокий, худой мужчина в серой фетровой шляпе с изрядно потрепанными полями. Поблескивая мутными стеклами пенсне, он приблизился к начальнику конвоя.

-Ну-с, что тут у вас?- поинтересовался он у чекиста.
-Товарищ, доктор,- начальник взял мужчину под руку и сопроводил к вагонам,- нужно засвидетельствовать смерть заключенных. В одном шестеро, в другом трое. Умерли по всей вероятности от чахотки.
Врач, поднявшись в вагон, принял из рук конвоира свой саквояж с инструментами, который давно потерял свою первоначальную форму и цвет. Исчезнув в глубине столыпина, он появился вновь минут через пять.
-Ну, что там, доктор?- поинтересовался чекист, нервно переминаясь с ноги на ногу.

Выбравшись из смрадной душегубки, доктор смог говорить лишь после того, как несколько раз глотнул свежего воздуха.
-Ну и вонь там у вас, господа хорошие. Сколько же дней умершие проехали по жаре? А впрочем, неважно.
Доктор еще долго прокашливался, сплевывая пропитанную сладковатым  запахом гниения слюну.
-Да, действительно, по всем признакам шестеро заключенных скончались от чахотки,- наконец вынес свое заключение врач.- Но хочу вас обрадовать. Там еще двое покойных, и судя по всему у них тиф.
При слове тиф, среди арестантов прокатился тревожный гул. Никто из них не испытывал ни малейшего желания попасть в лапы этой чудовищной болезни.
-Что загалдели, урки,- повернулся к заключенным  начальник конвоя.- Есть желающие вынести трупы? Решительнее, решительнее. Это же ваши кореша.
Толпа вновь загалдела.

-Нашел фраеров. Хочешь сдохнуть так сам и выноси.
Чекист, нахмурившись повторил свой вопрос:»Так что, нет желающих? А за двойную пайку? До самого Иркутска лично сам две нормы выдам».
Истеричный хохот пролетел по рядам заключенных:»Сам жри свою пайку».
На минуту в воздухе повисла тишина.

-Я пойду,- раздался затравленный голос из дальнего конца тупика.
Почти две сотни голов, повернулись в сторону смельчака.
-Вот и доброволец нашелся,- обрадовано ухмыльнулся чекист.- А ну, заключенный, быстро сюда. Полезай в вагон.

Сгорбленный человечек, тщательно пряча лицо в поднятом воротнике робы, быстро приблизился к вагону, и взобравшись по ступенькам, скрылся внутри.
Что-то знакомое почудилось отцу Григорию в облике этого арестанта. Не то шакалья походка, не то фигура. Священник силился вспомнить, где он уже видел этого человека. Но память отказывалась помогать ему. Лишь когда последний покойник, вылетев из вагона, тяжело рухнул на землю, лицо арестанта, случайно появившись из воротника, заставила Григория вскрикнуть:»Сенька Крещатик».

Сидевший рядом Валет, тоже признал его:»Он, сука дешевая. Загаситься удумал».
Едва Сенька выбрался из вагона, как Валет, достав из рукава заточку, стремительно рванулся к нему.

-Стой дурак,- только успел крикнуть ему вдогонку Миша. Послышалось холодное  клацание затвора, и хлесткий выстрел трехлинейки. Но перо жулика, оказалось на долю секунды быстрее пули охранника. Через мгновение, еще два трупа оросив  кровью станционный песок, лежали рядом с вагон-заком. Длинная заточка,всаженная по самую рукоять, оборвала никчемную жизнь Сеньки Крещатика. Валет же, сраженный пулей чекиста, распластался у него на груди.
-Вы что же, сброд уголовный, решили со мной в игры играть?- взревел начальник конвоя,- а ну-ка все по вагонам.

Через полчаса, подгоняемые ударами прикладов и пинками обозленной охраны, арестанты, были водворены в столыпин. Несколько часов ожидания в адском смраде, и наконец вагоны, лязгнув металлом о металл, медленно покатились по рельсам, увозя каторжан в далекую тьмутаракань, пугающую жестокой неизвестностью.
Еще несколько дней пути, не прошли бесследно. Долгие стоянки на забытых богом , глухих разъездах. Таежный гнус, наполнял вагоны разъяренным гулом. Белые тифозные вши, перебегающие от человека к человеку. Каторжане таяли на глазах будто свечки. Страшная болезнь косила их одного за другим. Когда эшелон, в последний раз устало вздохнув, остановился на одном из Иркутских полустанков, этап уже недосчитывал более сорока осужденных. Их тела, сложенные как поленья  штабелями, лежали  где-то в таежной глуши, оставленные безжалостным конвоем на растерзание дикого зверья.

Иркутский конвой, секретного отдела Губчека, уже встречал этап у путей. Суровые лица чекистов, тускло поблескивающие в закатных лучах штыки, и злобный оскал собак. Хриплые окрики конвоиров, тяжелые удары прикладов, стоны каторжан, смешались в одной какафонии безумия. И опять длинный, извилистый тракт.Колонна, утопающая в бурой пыли. Единственным отличием от прошлого этапа, было то, что теперь арестантов окружали не зеленые низменности средней полосы. Вокруг, насколько хватало взора, высились неприступные сопки, помеченные золотисто-багряным крапом.

Шаг за шагом, медленно передвигая отекшими ногами, которые давно покрылись гнойными язвами, колонна заключенных, двигалась к своей конечной цели- Александровскому централу. Им, больным и изможденным до неузнаваемости, казалось, что этой дороге, никогда не будет конца.
Оглядываясь по сторонам, Григорий поражался:»Откуда же силы у сих людей? Кажется, если  подует легкий ветерок, то все они повалятся, словно иссохшие тростинки. Только злой, болезненный блеск их впалых глаз, дает понять, что они покуда живы, они  еще здесь, на грешной земле».

Через восемь часов пути, вдалеке замаячило серое двухэтажное здание централа. Среди, казалось бы совершенно обессиленных людей, вдруг прокатился оживленный гул. Предвкушая отдых, после двух недель изнурительного пути, арестанты ускорили шаг. Кто-то даже попытался запеть, но слова его песни не найдя поддержки среди заключенных, так и потонули в глухом топоте ног.

                Г Л А В А 26
Фома, в бессильной ярости метался по комнате, не находя себе места.
«Фикса» и «Ключарь», скромно приютившись на колченогом диванчике, молча ждали, когда гнев пахана немного поостынет.
-Ну, Мишаня, ну учудил,- повторял  Фома раз за разом, бросая взгляды полные негодования на своих корешей.- Вот блудняк какой. В натуре кипиш теперь среди воров поднимется. Сам Галактион из Питера прибыл. А с ним «Червоный», и Митяй «Дуплет».

Не успел Фома произнести эти слова, как сквозь невысокую дверь «малины», протиснулся здоровенный мужчина в черном котелке и такого же цвета  костюме. В его огромной ручище, довольно массивная трость с позолоченным набалдашником в виде головы рыси, казалась тоненькой соломинкой. Безымянный палец вошедшего, украшал червленый перстень с агатовой вставкой, инкрустированный инициалами «ГР».

Вслед за ним, в комнате появились; совершенно преклонных лет старик, и небрежно закинувший на локоть серое демисезонное пальто, средних лет человек, чьи аккуратно стриженые усики придавали ему сходство с легендарным Блюхером.
-Мир вашему дому, бродяги,- степенно поприветствовал всех присутствующих мужчина с тростью.

-От души, от души,- едва нашелся что  ответить сразу же побледневший Фома.- Галактион Романыч, «Червоный», Митяй. Рад видеть вас. Проходите гостеньки дорогие.
Галактион, вальяжно закинув ногу на ногу, устроился в предложенном ему кресле. Пронзительным взглядом, исходившим, откуда-то из под низко опущенных бровей, он долго всматривался в лица Владимирских жуликов.

-Да,- наконец произнес Галактион, прислонив свою трость к подлокотнику,- как время летит. Давно ли ты, «Фикса», еще шкетом желторотым  по базарам яблоки тырил, да от жандармов срывался. А теперь вон, гляди заматерел. Настоящий босяк да и только. Да и о твоих делявах, «Ключарь», я наслышан. Поговаривают, будто ты к любому замку подход найдешь. Некоторые считают, что ты самого Мишу Северного за пояс заткнешь. Хотя лично я так не думаю.

«Ключарь», услышав что Галактион затронул эту тему, даже поперхнулся, и долго откашливался прежде чем ответить именитому вору:»Где уж мне, Галактион Романыч, супротив Северного. О нем вон бродяги, легенды слагают. А мы кто? Так, по мелочи».
Чтобы хоть как-то сгладить повисшее в воздухе напряжение, Фома любезно предложил:»Может, откушаете чего с дороги, да по рюмочке, другой за встречу?»
-Не то говоришь Фома,- резко оборвал его «Червоный».- О делах сначала потолкуем. Докатился до нас цинк, что не смогли вы Северного с кичи вынуть. Так ли это?

-Что же, силком его с централа тащить?- встрял в разговор нетерпеливый «Фикса».
-Ты, Костенька помолчи пока,- приструнил его Галактион,- молод ты еще в базары старых воров соваться. Послушай посиди, да ума-разума наберись. Ты Фома Егорыч говори как есть.
-А что говорить?- вспылил Фома.- Прав «Фикса». Мы все как надо сделали. В хату уже вошли, а Миша ни в какую. Тот священник, которому он поддержак кинул, сам на каторгу подписался, ну и Мишаня с ним. С батюшкой, базарит до конца пойду. Ну а нам что оставалось? Ждать, когда вертухаи расчухают, да по свинцовой маслине нам в маклаки влепят? Ушли мы короче. Теперь головы ломаем как быть. С Мишкой что теперь? Он же от общака отказался. Воровское уважение похерил, выходит и на понятия наши наплевал. Теперь его бродяги на ножи поставят.

-Не гони волну, Фома,- остудил его Галактион.- Мишу я много лет знаю. Законов наших, он не попрал, и не ссучился. Конечно, то, что он за попом этим на каторгу подался, да с побега соскочил, то тут  Северный не прав. И хотя он сделал свой выбор, но предьявить нам ему нечего.
-А как же общак?- не унимался Фома.

Галактион, прикрыл уставшие глаза и немного поразмыслив ответил:»Ну коли ты, Фома Егорыч, не сумел Северного из централа вытащить, то тебе за общаком теперь смотреть. Гляди мне, головой, если что ответишь.
-Базара нет, Галактион  Романыч. Я законы знаю,- затараторил Фома,- но все же с Мишей то как быть? Ведь у бродяг вопросы появятся.
-У Мишани,  своего авторитета хоть отбавляй,- уверенно произнес Галактион.- Выкрутится как-нибудь. Да и ты поступи не по гадски. Он же кореш наш все-таки. Разошли малявы, по тюрьмам да пересылкам, чтобы выходку Мишину косяком не считать. Ну, что прав я, бродяги?

Галактион улыбаясь  посмотрел на одобрительно закивавших воров, и расслабившись предложил:»Ну вот, теперь Фома Егорыч, можно по рюмочке. Да закусить чего не помешает. Изголодались мы с дороги. Что скажете, бродяги?
Фому, не нужно было дважды просить. Радуясь, что проблема с Северным решилась сама собой, он облегченно выдохнул спиравший грудь воздух, и громко позвал хозяйку:»Марья, тащи на стол. Да по живей давай. Гостей дорогих встречаем».
Через мгновение, на расписной скатерти покрывающей стол, появился изъятый из погреба запотевший штоф с сорокоградусной. А вокруг него, словно грибы после дождя, вырастали многочисленные блюда с яствами, о которых простые люди, в силу своей бедности и мечтать не могли.

Наваристая уха из куриных потрошков, лоснясь жирными пятнышками, аппетитно парила рядом с источающей аромат дыма, копченой свиной головой. Соленые грузди, густо сдобренные сметаной, соседствовали с рассыпчатой картошкой, утопающей в настоящем коровьем масле. Квашеная капуста, добавляя колорита богатому столу, так и просила, чтобы ее, пахнувшую анисом и сладковатой морковью, отправили в рот.

-Настюша,- раскрасневшаяся Мария позвала на помощь свою жиличку,- айда- ка, подсоби мне, не успеваю никак.
Настя покорно подхватив блюдо доверху наполненное соленьями, поднесла к столу.
Галактион, уже успев выпить несколько стопок был изрядно навеселе. Увидев незнакомую женщину он , запанибратски наклоняясь к гостеприимному хозяину, поинтересовался:»А это что за краля? Никак не упомню ее».

-Это и есть- женка того священника. Анастасия,- сразу же протрезвел Фома.- Мишаня, просил присмотреть за ней и мальцом ейным. А теперь уж коли так вышло не знаю что делать. Вроде, на улицу выгнать не по людски, да и тут им не место. Что посоветуешь, Галактион Романыч?
Галактион, глядя на суетившуюся возле стола Анастасию, задумался. Его колючие глаза, вдруг вспыхнули хитрыми огоньками.

-Мыслишка мне  одна пришла в голову, Фома Егорыч,- пересев поближе к хозяину, вполголоса, чтобы не услыхали остальные, произнес вор.- Сам подумай. Уж коли Северный , жизнь блатную поменял на клифт арестантский, да на кирку с лопатой, тогда и нам не с руки с ним цацкаться. Хоть уважают его урки, а отношение к нему теперь не то будет. Не ходить боле Мишане в законниках. А мы с тобой, Фома Егорыч ежели не сглупим, то и в общак долю принесем, да и сами хабар поимеем.
-Это как же?- изумился Фома.

-Миша то наш, куда по этапу двинет, знаешь?- нарочито растягивая слова, спросил Галактион.
-Ну, известно куда,- оживился Фома, еще до конца не понимая, куда клонит его уважаемый гость.- На Ленские прийски определили. Большой этап. Человек двести. Нам то, какой с того прок?
-Эх ты, босота, не догоняешь какую выгоду поиметь можно,- заговорщицки подмигнул Галактион.- Как Северный до рудников доберется, ты ему маляву зашли. Так, мол, и так, воры согласны твой поступок косяком не считать, но за то, общаку внимание уделить надобно. Золотым песочком откупиться.

-Да нет, Галактион Романыч,- покачал головой Фома,- порожняк  это. Северный никогда в шестерках не ходил. И на этот блудняк не подпишется.
-Это, он раньше бы не подписался,- настаивал Галактион, наливая стопку.- А теперь у него в корешах кто? Святоша этот. А у тебя баба его с мальцом. Смекаешь?

-Ну, голова у тебя Галактион Романыч,- наконец прозрел Фома.- Так это что получается, пока  краля поповская у нас, с Мишани, можно рыжья не мерено поиметь?
-Не у нас, а у тебя,- скромно поправил хозяина Галактион,- я ведь что, тебе только наколку подкинул. За то думаю, ты меня вниманием не обделишь?
-Заметано, Галактион Романыч,- потирая, сразу же вспотевшие ладони ответил Фома.- Ну что выпьем еще.
-Почему нет,- довольный собой Галактион, поднял рюмку.- За то, чтобы выгорело все.

Чокнувшись стопками, воры выпили. Тишина, нарушаемая лишь аппетитным чавканием, повисла в комнате.
-Да, вот еще что, Фома Егорыч,- прожевав солидный кусок свинины, гость вновь обратился к хозяину,- ты, пока бабенку эту от себя не отпускай. Расскажи ей какую-нибудь сказочку. Так мол и так, поживи здесь, пока все не утрясется, а потом уж и видно будет. Сообразишь наверно?
-Да вы что, Галактион Романыч. Куда она денется то. Глаз с нее не спущу.
-Ну, вот и ладненько,- вновь наполнил рюмки авторитет.- Давай-ка, Фома Егорыч, еще по одной хлопнем, да в обратный путь нам, пожалуй пора собираться.

                Г Л А В А 27
-Все то же самое, что и во Владимире,- подумал Григорий, входя вместе с Северным в одну из камер Александровского централа,- такие же низкие своды, прокопченные, сырые стены. Все те же затравленные взгляды арестантов. Разве что, сама тюрьма на один этаж ниже, но и в ней предостаточно переломанных судеб. Да и эти стены, от самого пола до потолка испещренные надписями, я думаю, повидали немало зла и горя.

-Привет, бродяги,- поприветствовал Миша заключенных, проходя немного вперед.- Мир вашему дому. Кто за пахана будет?
Наголо бритый мужчина, лет сорока пяти, натягивая полинявшую тельняшку, спустился с верхнего яруса нар.
-Да брось ты, Мишаня,- мужчина, заключил в крепкие объятия, Северного.- Не признал что ли? Я это, Сашка Магадан.
-Как не признать старого подельника. Помнишь в Таганроге банк брали. Так после делюги ты куда пропал?- искренне радуясь, что встретил давнишнего товарища, поинтересовался Северный.

-Повязали меня тогда, Миша,- начал было Сашка, но тут же опомнившись хлопнул себя ладонью по лбу.- Да вы проходите. Вон как раз шконки освободились. Скатки кидайте, да устраивайтесь. И не обессудьте, встречины отметить нечем. С общаком какие-то заморочки. Грев совсем не идет.

Отец Григорий, взобравшись на нары, расстелил изодранный, набитый почерневшей соломой матрас, и вытянув дрожащие в коленях ноги, закрыл глаза.
В голове, до сих пор отдавался гул вагонных колес. Сквозь этот гул, он едва различал размеренную беседу двух старых товарищей.
-Повязали тебя, говоришь?- Миша, с трудом стянул растоптанные сапоги с отекших ног.

-Да то пустое,- весело отозвался Сашка,- куш то мы взяли немалый. Ну и понесло меня. Забурился в кабак. Марухи там, водка, все такое. А хозяин, сука дешевая, возьми, стукани полицмейстеру. Мол, так и так, сорит деньгами почем зря, да опять же, повадки уголовные. Ну вот, меня прямо из-за стола,под белы рученьки да в острог. Да ладно, дело прошлое, за то я уж пятеру в Нерчинске отмахал.
-Да,- нахмурившись, протянул Миша,- время то как летит. Кажется совсем недавно  было, а уж почитай десять годков минуло.

-За тебя, Миша, из Владимира отписки пришли,- наконец затронул щекотливую тему Магадан.- Базар среди «Ельни» идет, будто ты поперек понятий пошел.С кичи на отрыв не сдернул, и от общака отказался. Правда то?
-Все так, кореш,- тяжело, словно поднимая на грудь каменную плиту, вздохнул вор,- все так. Но на то, у меня свой резон. Ну а что общество перетирает,так я перед каждым могу ответить. Ни гадом, ни сукой никогда не был. А что с кичи не ушел, так свобода, Сашка, не там где решеток над головой нет, а там, где душа чиста. Сколь ни красива жизнь блатная, а грехи все едино тяжелее самых тяжких оков к земле прижимают. И так тянут душеньку, что мочи нет. Недавно я, Сашка, понял это. Когда вон отца Григория встретил. Да жаль, что раньше не свиделись с ним. Так что, друг мой старый, поменял я жизнь свою.

Магадан долго молчал, стараясь понять слова Северного. Наконец, изменившимся голосом произнес:»Может ты и прав бродяга. Да, скорее всего так и есть. Только через все это, отношение к тебе другое. Не быть тебе уже в законе. Отсюда, сам думай, как дальше жить.

-Знаю я, Сашка,- Северный хлопнул старого товарища по плечу,- только не все законы да понятия решают. Я так думаю, нет их вовсе. А придумали законы эти, те, кому выгодно братву блатную в руках держать. Сейчас, Сашка, понял я, что один у нас закон,человеческий. По нему жить надобно. А остальное все пустота. Ну а что до босоты, то скажу так- люди меня поймут. Кто не поймет, то с того и взять нечего. Пусть не увижу я больше волюшки. Пускай сгину где-нибудь в рудниках. Зато хоть последние годы человеком доживу.

-Эк зацепил тебя этот священник,- с дрожью в голосе произнес Магадан.- Ты прямо сам не свой. И говорить как-то чудно стал. Прямо не вор, а проповедник.
-А ты, Сашка пообщайся с ним,- резко ответил Миша,- в глаза ему посмотри. Может и наберешься ума, разума.
-О нет, Мишаня,- отмахнулся от Северного Магадан.- Никчему мне это. Да и против понятий переть не резон. Так что Мишаня, поступлю как в маляве сказано. Внимание вам с попом уделю, но не более того. Дальше уж вы сами. Не обессудь бродяга, говорю как есть, без утайки.

-Понял я все, Магадан,- улыбнулся ему в ответ Миша.- Зла на тебя не держу. Не за что. Да и на этап вот-вот отправят. Скоро заморозки начнутся, а до Ленских еще не одну сотню верст по реке добираться. Что слышно-то хоть?
Немного помявшись, Магадан, ответил старому другу:»Чего не знаю говорить не буду. Скажу, что слышал. Вчера дубаки на продоле между собой терли, будто самое позднее, через три дня на Кропоткинский, большой этап собирают. Дальше, сам догоняй что к чему. Ну ладно, Мишаня, свиделись, поговорили и то, слава Богу. Ты отдыхай, сил набирайся, а мне еще надо на груди синьку добить.

Миша, расслабив затекшие мышцы, с неописуемым блаженством вытянулся на стальных полосах нар, которые в данный момент не казались ему через чур жесткими. Сашка, скинул тельник, быстро взобрался на верхний ярус, и подставил под пешню кольщика грудь. На ней, сухой, с серьезно поджатыми губами арестант, принялся старательно выводить кроваво-синими линиями контуры двух ангелков, держащих в руках, растянутый цепями ажурный крест.

                Г Л А В А 28
Ранним утром 22 сентября 1923 года, как только совсем не греющий диск солнца, путаясь в мутных разводах туч, появился над линией горизонта, земля раскисшая от проливных дождей, всколыхнулась под сотнями ног закованных в кандалы.
Маленький пароходик, с гордым названием «Заря революции», попыхивая почти до дыр проржавевшей трубой, стоял у небольшой деревянной пристани.

Жители Качуга, наматывая на обувь огромные комья бурой глины, понемногу собирались на пригорке, чтобы ради праздного любопытства поглазеть, как прибывший спозаранку этап, грузят на деревянный паузок, который ранее служил купцу Пахомову. Ныне же, это плавсредство, было приспособлено под плавучую тюрьму.
Зябко ежась на холодном ветру, капитан «Зари»,  кутался  в ношенный, переношенный матросский бушлат и с тревогой глядел, как колонна арестантов заполонила бревенчатый пирс.

Наконец его терпение  иссякло. Он, несколько раз пыхнув давно потухшей трубкой, развалистой походкой заправского моряка, двинулся к начальнику конвоя.
-Куда же столь народу-то пригнали?- еще издали крикнул он крепкому мужчине в мерлушковой папахе и дождевике.- Ты, что ли за старшего? Я говорю народу много.Барженка старая, не выдержит, боюсь.

Мужчина в дождевике, обернувшись к капитану долго откашливался и наконец хриплым, простуженным голосом ответил:»Мое дело маленькое. Сколь начальство приказало, столь и привел».
Капитан с видом знатока оглядел колонну промокших до нитки каторжан:»Почитай человек сто пятьдесят будет. Да еще в цепях. Едва с места сдвинемся так сразу, на дно. Затонет баржа-то.

-Не потонет чай,- выжимая капельки влаги из потерявшей лихой вид папахи,ответил начальник конвоя.- Тебя, как звать то, капитан?
-Вороной кличут,- вновь пытаясь раскурить трубку, ответил матросик.- А так Петром Емельяновичем Ворониным величают.
-Так вот , Петр Емельянович Воронин,- оставив безнадежные попытки вернуть прежнюю форму своему головному убору, ответил начальник конвоя.- Мы цепи то с арестантов собъем. Все по легче будет. Вон сколь железа. Авось, дотянешь барженку. Кузнец то чай найдется у вас?

В течении нескольких часов, с пристани доносились звуки кузнечного молотка. Старая баржа, принимая в трюм пассажира за пассажиром, буквально на глазах оседала  под воду. Лишь к полудню, когда за последним заключенным захлопнулись створки люка, а огромный амбарный замок, несколько раз щелкнув стальным язычком накрепко запер цепи, крест накрест перекрывающие доступ в темное нутро баржи, вода, поднялась почти вплотную, к зарешеченным оконцам хлипкой посудины.
Капитан Ворона, проверив  прочность канатов, укрепляющих старый паузок, огласил, покрытые туманными испарениями  сопки, громогласным гудком. Деревянные плицы, медленно захлюпали по воде, обдавая холодными брызгами стоявших на пристани конвоиров.  «Заря революции», чавкая и пыхтя словно закипающий чайник, стала вытягивать баржу на середину Лены.

Течение, помогая пароходику справиться с непомерным грузом, облегчало задачу   гребному  колесу. Вскоре, набрав обороты, оно во-всю буравило чистые воды могучей сибирской реки, унося суденышко за дальний плес, утопающий в бесконечно-синем мареве тайги.
Сотни тусклых глаз, с тоской глядели, как мимо них проплывают величественные леса. Упираясь могучими вершинами в нависшие черные тучи. Кряжистые сопки, были похожи на спящих великанов. Они придавали еще больше сурового естества этому дикому краю.

Пароходик, надсадно хлюпая днищем, тянул свой страшный груз. С каждой минутой менялись живописные пейзажи  берегов. Иногда, темные от бесконечных дождей сосны и ели, спустившись с вершин гор, выстраивались у самой кромки воды и размеренно взмахивали ветвями, словно провожая арестантов, исчезающих за очередной излучиной. На смену ровным рядам деревьев, приходили низкие луговины, закованные сизой дымкой болот. Кое-где, берег, краснея раскисшей глиной, расписанной еще зелеными фресками кустарников, вздымался высоко над поверхностью реки, и оттуда, важно оглядывая необъятную ширь, будто кровавые слезинки, ронял на ровный галечник слипшиеся бурые комья.

С десяток охранников, назначенных сопровождать баржу до Бодайбо, устроились на палубе и принялись кашеварить. Мимо, неспешно тянулись пустынные берега. Изредка звонкая тишина тайги, нарушалась трубным ревом изюбря или медвежьим рыком. Стайки диких уток, всполошенные появлением пароходика, стремительно взлетали из тихих заводей, густо поросших прибрежным тальником. Затем, описав небольшой круг,они вновь возвращались на свои насиженные места.

Величественная красота сибирской природы, отражаясь в хрустальной чистоте Ленской воды, была настолько монументальна, что заставляла закрыть рты даже самых говорливых заключенных. В задумчивом молчании, они наблюдали, как баржа плавно раскачиваясь  на волнах, миновала огромный , покрытый многовековым мохом утес, который отвесно падал  в бездонную глубину водоворота. Через мгновение, вырвавшись  на широкий плес, утлое суденышко, вдруг оказалось посреди оранжевых всполохов осиновых рощ. Оба берега, насколько хватало взгляда, словно небесные чертоги светились в лучиках исчезающего за вершинами кряжей, солнца.

-Вот она силища,- подумал отец Григорий, глядя как на высоком яру, один за другим, стали появляться крошечные избенки, срубленные трудолюбивыми крестьянскими руками.- Сколько простоят эти хлипкие домишки? Сто, двести лет? А потом что? Рассыплются в прах. Не останется от них, ни следа, ни воспоминаний. А эти горы, эта река, деревья, небо, опрокинутое вверх тормашками в изумрудной глубине воды-они вечны. Они были еще за долгие тысячелетия до того, как люди построили эту деревушку, и будут после ее исчезновения. Для чего человек приходит на землю? Для того, чтобы погрязнув в мирских заботах совершать грехи, а затем каяться в содеянном, и вновь грешить? И все это лишь затем, чтобы в один прекрасный день умереть? Затем, чтобы навсегда сгинув, превратиться в тлен, который ветер по крупицам разнесет по всем пределам?

-Скажи, Григорий,- голос Миши, показался священнику таким далеким, но все же вернул его к действительности,- почему ты отказался от побега? Разве твоя жена и сын не дороги тебе? Ведь они сейчас совсем одни. Кто им поможет?
-Знаешь, Михаил,- собравшись с мыслями ответил Григорий,- ведь мы с матушкой моей Анастасией, венчаны по всем канонам православия. Мы клялись на святом писании быть вместе, и в горе, и в радости. Нет во всем мире такой силы, которая бы смогла нас разлучить. Пусть мы сейчас, далеко друг от друга, но я свято верю, что Господь поможет нам. Они и теперь здесь, рядом. В моем сердце.
Я вижу их каждое мгновение. Но кроме моих близких, есть еще те, кто больше нуждается в помощи. Погляди на этих заблудших, погрязших в грехах людей, что плывут с нами. Если у меня, есть возможность спасти душу хотя бы одного из них, то я готов провести тысячу своих жизней на каторге. Кто если не я будет уповать перед Богом за зло, которое они сотворили?  Кто протянет им руку милосердия? Помнишь, Михаил, Иисус ведь тоже терпел лишения? Даже смерть принял, для того чтобы вселить веру в сердца грешников.

Северный склонил голову,и задумчиво уставился в заплесневевшее днище баржи. Утлая посудина, с гулом бороздя толщу воды, надсадно скрипела тесовыми обводами бортов. Эти звуки, в сотни раз усиленные внутренним эхом, придавали плавучей тюрьме некое  сходство с преисподней.

-Я ведь тоже грешник, Григорий,- начал вор, отводя взгляд в сторону,- немало плохого довелось сделать, а теперь, когда судьба свела меня с тобой, душу словно надвое раздирает. Порою закрою глаза, а уйти от прошлого не могу. Все вижу. С самого начала. И понимаю, что ой как грешна моя жизнь, только сделать ничего не в силах. Может ты, посоветуешь как избавиться от наваждения сего?

Григорий доброжелательно улыбнувшись, посмотрел на Северного:»А нет, Миша средства для избавления грехов твоих. Господь, не дает нам того, что бы мы не смогли вынести. Так и тебе придется нести твои деяния с собой до конца жизни.А душа твоя,будет  маяться, мечась от всевышнего прощения к вечным терзаниям. Хорошо то, что ты понимаешь, где плохое сотворил. Многие ведь и не ведая что делают непотребное, думают -правы они.

-А как же отпущение грехов?- разочарованно протянул вор.- Как же твои слова о спасении души?
-Я от слов своих, Михаил не отрекаюсь,- ответил священник,- но ведь я кто? По сути такой же как ты, раб Божий. Одно скажу. Верить надо искренне. С открытым для  добра сердцем. Тогда сбудется все, о чем помыслы твои. А что до молитв, то покуда живу, буду Господа просить за всех нуждающихся в этом. Ладно, Миша, устал я что-то. Сил совсем лишился. Завтра поговорим обо всем. Времени теперь у нас для разговоров ой как много.

Отец Григорий, устало прикрыл тяжелые веки и задремал, оперевшись  спиной о переборку баржи.
Старый вор, сколько не пытался, так и не смог сомкнуть глаз. В голове Северного все перемешалось, превратив мысли авторитета в какое-то непонятное варево. Мудреные, и в то же время довольно простые слова священника, не давали ему покоя до самого утра.

Ночью, северный ветер, прогнав остатки туч, разбросал по черному бархату неба, пригоршни ослепительных звезд. Полная луна, выплыла из-за ощерившейся острым частоколом деревьев сопки, освещая пустынную гладь реки. Этот свет, был ярким, что капитан, стараясь поскорее завершить свой рейс, даже не стал останавливаться на ночлег. Пароходик, выбрасывая в холодный, осенний воздух густые клубы дыма, продолжал баламутить воду, увлекая за собой свой груз. Лишь к концу третьего дня, потрепанная «Заря революции», ткнулась бортом, о бревенчатый пирс Усть-Кута.

 Там, где извилистая Кута, плененная узкой  тесниной сопок, наконец, ощутив раздолье, вырвалась на свободу, внося свою лепту в полноводье могучей Лены. Именно там, в тихой, защищенной от стремительного течения протоке, пришвартовалась баржа с измученными непрерывной болтанкой заключенными. Несколько десятков приземистых избенок, пугливо скрываясь в зарослях еще не опавшей черемухи, с глубокой завистью поглядывали оконными проемами в сторону богатых купеческих особняков, занявших лучшие места напротив пристани. Редкие зеваки, останавливались около пирса, но не найдя в происходящем ничего любопытного, не спеша отправлялись по своим делам.

Почувствовав твердую почву под ногами, охранники, да и привыкшая к долгим плаваниям команда «Зари», торопливо сошли на берег.
-Надо бы угольком загрузиться,- распорядился капитан, давая указания своему помощнику, молодому пареньку с косящими в разные стороны глазами.- Ты, Антипка, вон с мужиками до управы сгоняй. Да пошевеливайся там. Нечего тут рассусоливать,  того  гляди белые мухи полетят.

Сутулый Антип, неуклюже поправляя длиннющими, почти до колен руками, старую дедову бескозырку с золоченой надписью «Гордый», спросил капитана : »А ну как, Петр Емельянович, откажут с угольком?»
Капитан, несколько раз пыхнул трубкой, и обернулся к расхаживающим по пристани охранникам:»Эй, молодцы, старшего позовите».
На окрик Вороны, отозвался седобородый мужчина в серой солдатской шинели, подпоясанной широким офицерским ремнем. Растерев сапогом недокуренную самокрутку, он скорым шагом направился к капитану и его помощнику.
-Как зовут, служивый?- еще издали спросил его Воронин.

-Так Архипом Еремеичем кличут,- глухо ткнув прикладом винтовки о деревянный настил причала, ответил мужчина, часто моргая покрасневшими от ветра глазами.
-Ты вот что, Архип,- отвел его в сторону капитан,- съезди с пареньком моим в управу. Да бумаги возьми. Есть документы то какие-нибудь, что так, мол, и так, ты сопровождаешь этап заключенных на прииски?
-Не сомневайтесь,- мужик сунул руку за пазуху и извлек толстую пачку плотных листов бумаги,- Все как полагается. Весь список заключенных, за подписью начальника Губчека. Вот мандат. И печати аж две имеются.

-Ну, вот и хорошо,- облегченно вздохнул Петр Емельянович,- покажешь эти бумаги в управе. Пусть уголька по-больше дадут. Да и харчей бы, каких не помешало. Путь то не близкий. Ну, давай, Архипушка. Да лицо серьезнее сделай. А то боюсь мужичье  то местное заартачится.
Когда Архип, вместе с Антипкой, усевшись в попутную подводу, укатили, Петр Емельянович, вернулся на «Зарю», и со старым шкипером, а по совместительству механиком, рулевым, да еще бог знает кем, принялся изучать оставшиеся еще с дореволюционных времен лоции.

Старый Захар, пройдя Лену со всеми ее притоками вдоль и поперек, знал реку как свои пять пальцев. Но все же, опытный шкипер не посчитал лишним освежить знания, еще раз, проверив их на карте.
-Ну, Петр Емельянович, до Киренска то ничего серьезного,- растолковывал он капитану, водя корявым пальцем по истрепанной лоции.- Да и потом, еще верст сто почитай ни единой мели, или маломальских перекатов. А вот дальше глядите, Петр Емельянович, один, за одним, аж целых три. Тут фарватер узкий, барженка едва пройдет. А по берегам скалы отвесные. Тут, капитан ухо в остро держать надо. Места опасные.

-Ничего, Захар, проскочим,- весело подбодрил капитан старика, глядя в иллюминатор, как конвоиры распечатав бочку с покрытой ржавыми пятнами,  селедкой, просовывают ее сквозь зарешеченное оконце в борту паузка. Паек для заключенных на несколько следующих дней.

Наблюдая, как  размеренно не нарушая такта, из окна появляются руки арестантов. Затем, получив несколько заплесневевших сухарей и вонючую рыбину, которая буквально разваливалась на куски, исчезают в трюме, Воронин содрогнулся:»Вот так живешь, живешь и не знаешь что ждет тебя впереди. Проснешься в один прекрасный день, а ты уже в арестантской робе, плывешь невесть куда- подыхать на рудник. Или тебя в кандалах, ведут по голой, промерзшей тундре. Вон как Ваську Прозорова, соседа моего на десять годов осудили. А за что? Корову отказался большевикам сдать. А у него ведь ребятишек шестеро. И все мал мала. Только за счет той коровенки выживали. Сам то Васька еще в Германскую, и ноги, и глаза лишился. Какой из него пахарь? Так ребятки, что постарше, выпасут коровку, сколь-нибудь молока надоят, да на харчи сменяют. Так и жили. А теперь что? Буренку ихнюю на убой, Ваську по этапу, а ребят в спецприемник. Да! Вот житуха настала, ядри ее!

Часа через полтора, задребезжав разбитыми ступицами, на пристань въехало несколько телег.
-Петр Емельянович,- на ходу спрыгнув с одной из подвод, крикнул капитану Антип,- Петр Емельянович, в управе сказали, что с углем у них совсем худо. Только один короб и выделили. Зато дров целых две телеги. Листвяк да береза. Ежели вперемежку с угольком то кидать, оно может ничего.
-Ладно, Антип,- недовольно фыркнул Ворона, показывая мужикам, куда выгружать дрова и уголь,- что уж теперь поделаешь. А харчей удалось выпросить?
-Дак председатель сказал, что сами едва концы с концами сводят,- замялся было паренек,- но картошки выдали. Мелкая, правда. И пуда два гречицы. Муки с пуд.

-Ну добро, добро, Антип,- капитан похлопал по плечу расторопного паренька,- с голодухи теперь не пропадем. Ты вот что, молодец, проследи за погрузкой пока, а нам с Захаром еще раз карты посмотреть не мешает. К осени то вода упала, боюсь какую бы банку не проглядеть.

                Г Л А В А 29
На седьмой день плавания, капитан Воронин, дав прощальный гудок, оставшемуся за кормой Киренску, приказал раскочегарить котел на полную мощность. Рубленые домишки киренчан, изукрашенные позументами наличников и карнизов, еще долго провожали суденышко, тусклым блеском крошечных окон. Но скоро остров, выросший на слиянии двух могучих рек, Лены и Киренги, сам стал едва заметен, и превратившись, вместе с его строениями в одно расплывчатое пятно, исчез в туманном облаке.

Осеннее солнце, уже с огромным трудом справляясь с туманной проседью, лишь к полдню разогнало последние лоскуты зги по сырым оврагам и тихим заводям. Взойдя над рекой, оно оживило искристую гладь сибирской красавицы. Прозрачный воздух, сияя в его нимбе, преобразился словно церковный иконостас перед великим праздником. Ослепительная позолота уже не дающих тепла лучей, во сто крат усиленная  окрасом поросших березняком берегов, заставляла жмуриться от невыносимого света, который невесть откуда, вырвался на бескрайние просторы Лены.

Да и сама река, объединившись со стремительным потоком Киренги, стала вдвое шире, полноводней. Ее берега раздвинулись, и уже было не так то просто различить любопытную кабаргу, вышедшую на водопой, а заодно, поглазеть на странное сооружение проплывающее мимо нее. Стаи жирных чернетей, облюбовав себе место в одной из многочисленных проток, чередуясь, ныряли в погоне за сбившейся в косяки рыбой. Неподалеку от островков, которые образовывали целое разветвление больших и малых курей, обдав, испуганных уток, снопом серебряных брызг, из глубины взвился двухпудовый красавец таймень. С размаху, ударив хвостом о зеркальную гладь реки, речной гигант, ушел в темный омут, под огромный топляк, принесенный вешним паводком.

Большая глубина и быстрое течение Лены делали свое дело. Пароходик управляемый  опытной рукой Захара, буквально летел навстречу осеннему безмолвию сибирской тайги. По пояс раздетый Антип, время от времени вытирая градом катившийся пот, ловко управлялся с топкой, поочередно подкидывая в прожорливую огненную пасть то несколько лопат рассыпчатого угля, то пару, тройку березовых чурок.
Стрелка манометра, медленно подрагивала на верхней отметке, а раскрученное, до предела гребное колесо, превратилось в один замкнутый круг, яростно вздымающий вокруг себя мириады хрустальных капель.

-Ходко идем, капитан,- ловко маневрируя между белыми барашками, грозящими мелью, констатировал Захар.- Ежели так дело пойдет, то почитай ден за десять, двенадцать, назад возвертаться будем.
-Сплюнь, Захарушка,- сурово бросил шкиперу Ворона, продолжая рассматривать ленские просторы сквозь двенадцатикратные окуляры Карла Цейса,- Сибирь, она спешки не любит. Помнишь ведь, что впереди ожидает.
-Да ну вас, Петр Емельянович,- шутливо обиделся старик,- всего-то вы боитесь. Река  нынче не шибко упала. Тех мелей да перекатов, поди нет. Я старый дурак зря опасался, да и вас с ума свел.

-Ладно, Захарушка. Твои бы слова да богу в уши,- подбодрил шкипера Воронин.- Ты тут управляйся, а я в машинное спущусь. Что-то тяга ослабла малость. То ли Антипка филонит, то ли еще что. Проверю.
Крепко цепляясь за тугие леера, капитан, кряжистой матросской походкой прошел вдоль борта, и открыв проржавевшую дверь машинного отделения, спустился вниз. Едва разглядев в дымном угаре фигуру паренька, Воронин, стараясь перекричать тяжелый рокот стальных поршней, позвал Антипа:»Ну что тут у тебя? Как-то в натяг судно идет. Давление что ли падает?»

Покрытый толстым слоем сажи Антип, только развел руками:»Да я уж и так от топки не отхожу, Петр Емельянович. Пока уголек горит, давление поднимается, а как дело до дров доходит, то стрелка вниз. Поленья, совсем жар не держат.
-Ну, понял, понял,- успокоился капитан.- А то я уж подумал, может с двигателем что неладное. Рывками как-то идет.

Вернувшись в рубку, Петр Емельянович, вновь достал карты и принялся высчитывать курс. Померив циркулем расстояние, он обратился к Захару:»Сегодня под Чечуем на ночлег встанем. Там заводь тихая, да и глубина приличная. На якоря поближе к берегу закрепимся, чтобы завтра с утра Черную скалу пройти. А там к полудню, до Ревуна с Пьяным доберемся. Глядишь, засветло опасные места и проскочим».
-Ну что же, дельно придумано,- одобрил капитана Захар.- Отдохнуть бы  совсем не помешало. А то уж сколь дней толком не спали.

Через несколько часов пути, когда последние отголоски заката, вспыхнув озорными искорками, медленно погасли, затаившись на долгую ночь в смолистых хвоинках деревьев, со стальных кнехтов баржи, несусветно дребезжа и грохоча, скользнули якорные цепи, моментально взбаламутив, без того потемневшую воду. Посудина, резко дернулась, и застыла на месте. Тишина окутала безмолвный плес, только  едва заметное течение, с глухим шелестом ласково убаюкивало пассажиров плавучей тюрьмы.

Изъеденные за день прожорливым гнусом, проникающим даже через самые мелкие щели в трюм, каторжане наконец, облегченно вздохнули. С исчезновением последнего солнечного лучика, словно по волшебству пропал и вездесущий мокрец. Яростно расчесывая укусы, арестанты натирали их застоявшейся водой, которая понемногу заполняла трюм, медленно просачиваясь сквозь несколько щелей в днище.

Палуба баржи, нависала так низко, что у заключенных не было никакой возможности выпрямится во весь рост. Им приходилось передвигаться,согнувшись в три погибели, чтобы хоть немного размять затекшие от долгого бездействия суставы. Кроме всего прочего, ужасная сырость и холодная речная вода давали о себе знать. Застуженные тела каторжан, неимоверно ломило и выворачивало так, словно какая-то неведомая сила, старалась раздавить каждую их косточку на тысячи осколков.

-Как думаешь, долго еще плыть?- спросил отец Григорий у Северного, сидевшего с отрешенным видом рядом с ним.
-Не знаю, Гриша,- охрипшим голосом ответил вор,- я ведь не бывал здесь. Да и до каторги, никогда не добирался. Всю жизнь фартовым считали. Да видно сколь веревочки не виться, а за дела свои отвечать придется. Кончилась воровская удача. Да и сам я теперь умом понимаю. Не было в ней ничего путнего. Жизнь почитай прошла, а у меня нет ни семьи, ни детей. Для кого жить? Для корешей своих жуликов? Так от них, в любой момент перо в спину ожидать приходится. Ведь ты для них товарищ пока с тебя выгоду поиметь можно. А как мошна твоя опустела, так и дружба врозь. В воровском мире, Григорий, дремать не приходится. Ухо в остро всегда держать надо. Нет, есть конечно, среди бродяг люди, но есть и такие, что за полушку, мать родную на куски порежут. Вот ты, Гриша почему думаешь меня на «правило» не поставили? Ведь я за общаком воровским смотреть отказался, в побег не пошел. Да кого другого в один момент опустили, размазали так, что пятна не осталось. Значит, паханы центровые, хотят с меня поиметь что-то. Подожди, дай время, весточка от смотрящих придет. Тогда поглядим, что да как. Только я, Григорий вот что скажу тебе. Опостылела мне жизнь такая, не хочу больше никакого греха на душу брать.

-Оно и правильно,- перекрестился отец Григорий.- По законам Божьим жить надо. Они, едины для всех на веки вечные. А там уж будет то, что Господь уготовил.
В густых зарослях ольховника, неподалеку от баржи вдруг оживилась кукушка. В столь неурочный час, оглашая своим зычным голосом засыпающую тайгу.
-Кукушка, кукушка,- привстав на колени, Григорий прильнул к холодному металлу решетки,- сколько мне лет накукуешь?

Маленькая птичка, словно раздумывая, что ответить священнику. на мгновение замолчала. Но через секунду ее голос, обретая новую силу, один за одним,  начала отсчитывать года, уготованные отцу Григорию.
-Один, два, три,- принялся считать за священника Северный, подползая поближе к оконцу,- пять, шесть, семь, восемь, девять, десять.
Кукушка вошла в раж, и несусветно зачастив, стала выкрикивать свои пронзительные Ку-Ку.

-Семнадцать, восемнадцать,- Северный едва поспевал за расторопной птичкой,- двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь.
Вещая птица не унималась, и когда на тридцатом пятом году, Миша сбился со счета, она еще несколько минут не могла успокоиться.
-Да, батюшка, видно любит тебя Господь,- удивленно промолвил вор,- раз через тварь Божью, столько жизни  отмерил.
-На все Его  воля, Михаил,- смиренным голосом ответил Григорий, слушая как ночная тишина, звенящим крылом накрывает таежные просторы.- На все Его воля.

                Г Л А В А 30
«Заря революции», нещадно коптя черным дымом, медленно шла по ставшему вдруг узким руслу. То справа, то слева, из воды появлялись поросшие скользкой тиной валуны. Огромные буруны, натыкаясь на возникающие перед ними препятствия, вздымались на дыбы, словно необъезженные лошади.
Баржа, едва не цеплялась бортами за гибельные для нее обломки затопленных скал, лавируя между ними.

-Самый малый ход,- скомандовал капитан, Антипу. Пароходик замедлил движение, но тяжело загруженная баржа, влекомая бешеным течением, так наседала на корму «Зари», что старому шкиперу, только благодаря какому-то чуду удавалось избежать столкновения с очередной  глыбой.
-Вот она, Черная скала,- напрягся за штурвалом Захар,- ну теперь держись.

-Эй на барже,- окликнул конвоиров Воронин,- хватайтесь за что по надежнее, да держитесь крепче.

Но и без его предупреждения, напуганные ревом беснующегося переката, охранники, до боли в ногтях сжимали стальные поручни барженки.
Навстречу «Заре», словно рухнув с небес, неслась черная базальтовая скала. Зловещей тенью, она на добрых две сотни метров возвышалась прямо по курсу, и казалось, что этот монолит полностью перегородил всю реку.
-Ну , Антип, теперь наддай. Да пошевеливайся там,- срывая голос, прохрипел в рупор Ворона.- Давай полный ход, а то утащит прямо под утес, к чертовой бабушке.
Действительно, стихия яростно клокоча ошметками пены, вцепилась в борт паузка, который теперь стал почти неуправляем, и тянула его прямо на скалу.

Старенький котел «Зари», сквозил жгучими струями пара изо всех щелей, а Антип, совершенно выбившись из сил, будто заведенный бросал в топку уголь, почти не останавливаясь.
Острые зубцы утеса неумолимо приближались к суденышку. Под ним, ревущая подобно дикому зверю бездна. Охранники, почувствовав себя мелкими букашками перед лицом ревущего потока, с замиранием сердца, ждали столкновения.
И вот, когда до  утеса казалось, можно было дотянуться рукой, старенький двигатель пароходика, набрав полную мощность, остановил движение баржи. Кое- как справляясь с обезумевшим потоком,он медленно потянул ее прочь от скалы.

Безжизненные уступы поплыли вдоль борта паузка, а река ударяя чудовищной силы струей в черный исполин, вдруг изогнулась почти под прямым углом, и отскочив от каменной стены, заметно ослабела. Течение, подхватив суденышки, плавно вынесло их на тихий плес. А когда, из-за черной громадины вновь появилось солнце, плес заиграл миллионами безобидных искорок.
-Слава тебе, Господи. Пронесло,- неистово перекрестился Захар, вытирая вспотевшие руки куском ветоши.
-Ох, Захарушка, не говори гоп,- совсем не разделяя оптимизма старого шкипера, ответил Ворона.- Впереди еще Ревун с Пьяным. А они, сам знаешь, опаснее Черной скалы будут.
-Да знаю, Петр Емельянович,- довольный, что хоть на какое-то время опасность миновала, Захар воспрял духом.- Но с божьей помощью и там пройдем. Где наша не пропадала.

-Поглядим, Захар,- немного успокоившись, сказал капитан,- только вот, боюсь угля маловато, а на дровах нам Ревун не одолеть.
-А мы, Петр Емельянович, на перекат с левого берега зайдем. Там, течение по слабее, да глубина больше. Пока на самую стремнину вынесет, глядишь проскочим.

Вид речного раздолья, обрамленного величественной оправой угрюмых кряжей, принес людям некоторое успокоение, заставив забыть о недавней опасности. Ожив, и немного придя в себя, конвоиры пустили по кругу туго скрученную козью ножку. Несколько затяжек крепкого самосада, придали уверенности. Вот уже громкий смех, вызванный неуклюжей солдатской шуткой, разносился далеко над водой.

Низменные, болотистые берега, испещренные корявыми линиями опаленных пожаром деревьев, теперь не навевали тоски. Они казались такими недосягаемыми, словно были атрибутами иного мира, отделенного от суденышек широкой лентой реки.
Надоедливый гнус, клубами роился в воздухе, заставляя конвоиров прятать головы в воротники гимнастерок почти по самые глаза. Но зловредная мошка, найдя способ пробраться в самые глубокие складки одежды, безжалостно впивалась в тела, оставляя кровавые следы от укусов. Чтобы хоть как-то избавиться от этого бедствия, охранники разгоняли вездесущих насекомых, полами шинелей и вонючим дымом табака.

Но не гнуса нужно было бояться, а приближающегося гула, который поднимался словно из самого сердца преисподней. С каждой минутой, этот гул становился все громче и громче. Теперь уже это был и не гул вовсе, а тяжелый рокот. Настолько зловещий и ужасный, что создавалось ощущение будто палуба под ногами заходила ходуном, а прибрежные горы вздрогнув, сдвинулись с места.

Пароходик, надсадно пыхтя, едва справлялся с вновь усилившимся течением. Тяжесть баржи, не давала ему идти ровным курсом и «Зарю» стало разворачивать поперек реки. Впереди, показались два высоких утеса, совершенно лишенных какой-либо растительности. Они как ворота в ад возвышались по обеим берегам Лены, невольно притягивая к себе взгляды плывущих. Река, зажатая в тиски каменными исполинами, словно взбесилась. Волны, превратившись из степенно ультрамариновых в безумно пепельные, набрасывались на гранитные стены утесов как стаи цепных псов, и тут же с диким ревом разбиваясь о неприступные скалы, взмывали высоко вверх, становясь облаком мокрой пыли.

-Лево руля,- скомандовал капитан, видя, что судно выносит на самую стремнину.- Давай, Захарушка, выводи «Зарю» к левому берегу, а то конец нам.
Старый шкипер, что есть мочи вцепился в штурвал, но пароход уже больше не слушался руля. Неуемная стихия, развернув его вместе с плавучей тюрьмой поперек реки, несла прямо на огромный утес, время от времени показывающий из воды свое гибельное острие. Понимая что все уже предрешено и столкновение неизбежно, Воронин, захлебываясь слюной закричал что есть сил, сбившимся на носу баржи охранникам:»Быстро все на «Зарю», рубите канаты. Без баржи, может, еще спасемся».

На мгновение опешив, конвоиры поняли всю серьезность ситуации, и сбивая друг друга с ног кинулись на «Зарю революции». Едва последний из них перевалившись через борт, оказался на палубе пароходика, река переломив жесткую сцепку, которая соединяла утлую барженку и «Зарю», вырвала один из кнехтов с укрепленным на нем канатом. Тяжелая металлическая тумба, со свистом пролетела мимо одного из конвоиров, врезалась леерные ограждения, и запутавшись в них, стала срывать накрепко привинченные к палубе стойки, словно это были не прочные железные прутья, а жиденькие веточки прибрежного тальника.

-Не стойте, болваны. Рубите канаты,- стараясь перекричать рев стихии, командовал Воронин, бросив в толпу конвоиров пожарный топор.
-Но там же люди,- молодой охранник с перекошенным от ужаса лицом, нерешительно сжал длинную рукоять топора.- Они ведь погибнут.
-Ты что Ванька, с ними на дно хочешь пойти?- испуганно взвизгнул старший конвоя, то и дело, поглядывая, как стремительно приближается утес.- Черт с ними, с этими урками. Самим бы в живых остаться. Руби, тебе говорят.

Прочный канат, вытянулся так, что стал похож на тонкую нить. Он словно ждал прикосновения острого лезвия. Как только Иван, с размаху опустил топор на тугую пеньку, линь с оглушительным треском лопнул. Второй же канат, запутавшись в леерах не выдержал двойной нагрузки, тоже было затрещал, но все же выстоял, потянув за собой железную чушку кнехта. Она, в один миг смяв в гармошку все ограждения кормы, с глухим чавканием рухнула в кипящую бездну.

Пароходик почуял облегчение, и рванулся вперед, но мощная струя воды, с силой толкнув его в борт, накренила так, что гребное колесо, повисло в воздухе и  закрутилось впустую. От крена, стальные шестерни руля посыпались словно семечки, а штурвал, который  уже не играл  никакой роли в участи «Зари», безжизненно застыл в окаменевших пальцах старого шкипера.

Однако эти несколько метров, отделяющих пароход от баржи, спасли жизнь находившимся на его борту людям. Острые грани утеса, зловещей тенью проскользнули мимо суденышка, не причинив ему никакого вреда. «Заря революции», раскрученная пенными водоворотами  будто детский волчок, вырвалась  из теснины на широкий Ленский раскат. Играя утлой посудиной, как спичечным коробком, течение несколько раз крутануло пароходик, а затем, легко выбросило на банку, неподалеку от правого берега Лены.

Каменный хруст, раздался под днищем «Зари». Сквозь разорванный металл, в трюм хлынули потоки воды.
Менее счастливая участь ожидала арестантов. Острие скалы вонзившись точно посредине баржи, раскололо ее надвое. Треск  палубы, крики  людей, все смешалось в смертельной какафонии Ревуна. Через несколько секунд, клокочущие потоки страшного переката, выбросили из теснины обломки досок. Кое-где, среди речной пены, появлялись головы каторжан, которые судорожно цепляясь за эти хрупкие деревяшки, пытались спастись. Многие из них, вновь уходили под воду, и уже больше не появлялись на поверхности. Тех же счастливчиков, кому все-таки удалось выплыть, разбросало по тихой отмели. Они, благодаря Бога за столь чудесное спасение, ползком выбирались на сушу, и тут же падали, лишенные сил.

                Г Л А В А 31
Уцелевшая команда «Зари», вместе  со взводом охраны, борясь с течением, которое буквально срывало их  с ног, один за другим выбирались на сушу. Старенький пароход, верой и правдой долгие годы служивший людям, уткнулся бортом в каменистое дно реки, да так и остался, сиротливо стоять неподалеку от берега, внося в живописный таежный пейзаж, напоминание о чудовищной трагедии.
Начальник конвоя, немного оправившись от страха, собрал промокших до нитки бойцов вокруг себя.

-Что же теперь будет, Архип Еремеич?- вновь затрясся молоденький Ванька, в ужасе озираясь по сторонам.- Сгинем все здесь, как пить  дать сгинем.
-А ну-ка отставить,- прикрикнул на него Архип.- Быстро винтовки в руки, и согнали выплывших арестантов сюда, пока не разбежались по тайге. Потом думать будем, как дальше быть.

Охранники тут же бросились выполнять приказ своего командира. Вскоре, оставшиеся в живых двадцать семь заключенных, сбиваясь в кучу, зябко тряслись на песчаной косе, судорожно выжимая  промокшие бушлаты.
Молодой вор по кличке «Шмель», словно волчонок поглядывая на конвоиров, тихо шепнул своему более опытному товарищу:»Говорил я тебе «Балда», надо было пока вертухаи не чухнулись ноги делать. А теперь уж не сорвешься».

-Глохни, «Шмель»,- сурово пристунил его «Балда»,- молод ты еще рассуждать. Если бы сейчас на отрыв пошли, то без жратвы в тайге сдохли. Нужно подождать удобного момента, и уделать конвойных. Их то, вон вдвое меньше. Нам хотя бы пару винтарей, тогда уж этим псам цепным не проханже. А с оружием в лесу, жратвы добыть можно. Места  здесь глухие. Затеряемся, концов не найдут. Так что сиди пока, помалкивай, Сявка.

-Ну и маклак у тебя, «Балда». Соображает будь здоров. Ловко скумекал,- радуясь выдумке кореша хихикнул «Шмель», и скинув портки принялся выкручивать штанины, избавляясь от леденящей тело влаги.
Отец Григорий, с трудом открыв глаза, увидел над собой лицо Северного.
-Ну что, батюшка, живой?- улыбнулся вор, поддерживая его голову у себя на коленях.- Я уж думал все, конец. Тебя по голове доской знатно садануло. Едва успел за клифт схватить, да к берегу. Видать Бог и вправду бережет тебя. Второй раз ты от смертушки сбегаешь.

Отец Григорий приподнялся на локтях, и окинул взглядом жалкую горстку оставшихся в живых арестантов.
-Это что, все кто спасся?- спросил он у Миши, поражаясь увиденному.
-Да уж как есть все,- тяжело вздохнул Северный.- Почитай почти полторы сотни горемык на дно ушло.
-Господи, прости их души грешные, и прими с покаянием,- перекрестился Григорий,- пытаясь подняться на ноги.

-Что теперь делать думаешь?- спросил Ворона, подойдя к начальнику конвоя.- На берегу то здесь не выждем никого.
Сразу же осунувшийся Архип покачал головой:»Ума не приложу, капитан. До Бодайбо бы нам добраться. Только куда идти? Глушь кругом несусветная».

Капитан вывернул карманы бушлата, и вылил из них оставшуюся воду:»Захар мой, может знает. Он реку вдоль да поперек исходил. Эй, Захарушка, поди сюда».
Старик сгорбившись подошел к мужчинам:»Прости уж ты меня, Петр Емельянович. Подвел я вас под монастырь».
-Ладно, отец. Чего там,- Воронин похлопал старого шкипера по плечу.- Теперь то, что пенять. Надо думать, как дальше быть. На берегу можно и до белых мух просидеть, помощи дожидаючи. Архип вон считает, что в Бодайбо идти надобно. Может ты, что посоветуешь?

Старик долго молчал, будто выискивая в памяти нужную информацию. Наконец его затянувшееся молчание закончилось, и он заговорил:»Лет десять назад, встречался я с тунгусами местными. Так они сказывали, что где-то здесь тропа должна быть старая к их стойбищу. А оттуда ежели аккурат на восток идти, то до Бодайбинского полторы сотни верст будет.
- Далековато однако,- почесал голову Архип .- Опять же провианта нет.
-А ты отправь на «Зарю» пару, тройку своих,- опомнился капитан,- там обязательно что-нибудь уцелело. Картошка та же. Ей-то от воды что будет. Просушим на берегу и вся недолга. Повезет, так зверя в пути добудем. Авось дойдем. Ну а коли здесь останемся, пропадем наверняка.

-На том и порешим,- согласился начальник конвоя, и отправив на судно троих бойцов, приказал разводить костры, чтобы просушить мокрую одежду.
Вскоре, жгучие языки пламени , пробежав искристой дорожкой по добытому из патронов  пороху, начали поглощать сухие валежины, в достатке имеющиеся на берегу.
Еще два костра, разложенные чуть поодаль, собрали вокруг себя продрогших арестантов. От их драных бушлатов, потянулись тоненькие струйки сизого пара, а в толпе осужденных, которые еще совсем недавно чуть не утонули, уже послышался веселый говор.

Принесенные  с «Зари» картофелины, рассыпанные на берегу тонким слоем, залоснились тугими, сизоватыми боками, в лучах, почти по-летнему пригревающего солнца. Закипели и котлы с незамысловатым варевом. Сладковатый запах рассыпчатой гречицы, чудом не попавшей в воду, приятно расползаясь над песчаной косой, придавал некоторой уверенности людям. Всем теперь казалось, что спасшись из бурных порогов Ревуна, они смогут выбраться и из этой глухомани. Сизый дымок самокруток повис над водой, оживляя дикое безмолвие тайги. Еще пару часов назад эти люди были на краю гибели, а теперь, как ни в чем не бывало, они смеялись и балагурили.

Молодой Антип, помешивая в котле доходящую кашу, с жалостью глядел на изможденных арестантов. Наконец не вытерпев,он обратился к начальнику конвоя:»Архип Еремеевич, с заключенными то что делать? Покормить бы надо, а то отощали. Вон гляди, одни глаза светятся, а путь не близкий. Не дотянут, перемрут все».

-Ладно, уж и их покорми,- сжалившись над каторжанами, ответил Архип.- Хоть провианта и в обрез, но кормить все одно придется.
Ночная тень,опустившись на тайгу, спрятала под своим крылом суровые скалы Ревуна. Река, дотоле страшная и жестокая, в миг утихомирилась, и уже не казалась такой безжалостной.
Сытная гречица да просохшая одежда, сделали свое дело. Арестанты, на время  забыв о дневной трагедии мирно спали, грея друг друга своими телами. Успокоенные тихим шелестом леса и журчанием воды, заснули и трое часовых, выставленных Архипом.

Не спал только «Балда», выжидая удобного случая для побега. Заметив как один за другим заклевали носом охранники, и забыв про свое оружие прикорнули у догорающего костра, он тихонько, стараясь никого не разбудить, растолкал своего подельника.
-Шмель», просыпайся,- шепнул вор ему на ухо,- на отрыв пора. Да тихо ты, не шуми.
-Как же братва?- удивился «Шмель», протирая заспанные глаза.- Мы хотели вертухаев зажмурить, и кодлой уходить.
-По-тихому уйдем,- усмехнулся «Балда».- Кипишь нам ни к чему. Винтари возьмем и свалим.
-А со жратвой как быть?- спросил «Шмель», натягивая бушлат,- пока до нее доберемся, красноперые чухнут.
-Да ты, лопушок, куль крупы, что ли на себе по буреломам тащить собрался,- разозлился вор.- Вон молодого,  возьмем с собой. За «корову»  проканает. Давай буди его по рыхлому.

«Шмель" осторожно толкнул, спящего рядом Акинфа. Паренек, спросонок не понимая, что происходит, резко подскочил, и хотел было закричать, но предусмотрительный воришка быстро заткнул ему рот ладонью.
-Тихо, фраерок, не кипишуй,- зашипел он на Акинфа.- Слушай сюда. У тебя вроде четвертак срока?
Паренек, глупо таращя глаза, утвердительно кивнул головой.
-Не выжить тебе в лагере,- продолжал «Шмель», тревожно озираясь по сторонам.- С нами в отрыв пойдешь, все будет тики-так. Мотни башкой, если согласен.
Акинф, вновь усиленно затряс головой.

-Теперь, потихоньку ползи к опушке,- убедившись, что паренек согласен на побег, шепнул ему «Балда»,- а мы со «Шмелем», стволы добудем и за тобой. Только осторожно ползи. Если вертухаи проснутся, нам всем кирдык.
Акинф послушно скользнул в темноту, и вскоре исчез из вида.
«Балда» же со «Шмелем», словно змеи подползли к  спящим часовым, и осторожно забрав опрометчиво брошенные винтовки, последовали за пареньком.
-Жаль патронов не взяли»,- прошептал «Шмель» добравшись до опушки леса, где их ожидал  Акинф.

-Патроны у них в подсумках,- ответил ему «Балда».- Как снимешь? Хватит пока что в обоймах. Может, пофартит, так тунгусишек по пути пощипаем, или охотников каких. Ладно, хватит языком молоть. Двигаем в лес, пока шухер не поднялся. Через минуту,трое беглецов, осторожно переступая через заросли сухого валежника, скрылись в глубине ночного леса.

                Г Л А В А 32
Архип проснулся от какого-то странного предчувствия. Словно холодная змея, скользнув под гимнастерку, ужалила его в самое сердце. Приподнявшись, он внимательно огляделся по сторонам. Там у дальнего костра, где должны были стоять караульные, Архип не увидел никого.
-Твою же в душу мать,- выругался начальник конвоя, и вскочив на ноги, зычно крикнул.- А ну-ка все подъем.

Спящие бойцы, не понимая, что происходит, испуганно  вскочили с земли. От крика Архипа проснулись и задремавшие на посту часовые. Их руки судорожно шарили вокруг в поисках оружия, но никак не находили своих винтовок.
Немного успокоенный появлением на посту знакомых фигур, Архип почти бегом кинулся к ним, но заметив недоумение и ужас на их заспанных лицах,тут же сообразил, что произошло нечто плохое.

-Вы что, болваны, спите на посту?- набросился он на них с кулаками.- Забыли кого охраняете? А если урки ваше оружие умыкнут? Или уже…?
Глаза Архипа округлились.
-Быстро всех арестантов пересчитать,- зло приказал сгрудившимся позади него конвоирам.- Да пошевеливайтесь. Чего как сонные мухи тянетесь?
Охранники, подкрепляя свои команды хлесткими ударами прикладов, быстро согнали  каторжан поближе к костру, и принялись считать.
-Ну что там?- нетерпеливо спросил начальник конвоя,- Сколько ушло?
-Трое, товарищ командир,- четко ответил один из конвоиров, быстро посчитав осужденных по головам.

-Ушли, урки поганые,- процедил сквозь зубы Архип, не преминув подкрепить свои слова крепким матерком.
Сразу же, несколько бойцов вскинув винтовки, принялись стрелять в сторону леса. Сухие, похожие на щелчки плетки, выстрелы трехлинеек всколыхнули тишину спящей тайги, пробудив громкое эхо в глухих распадках.
-Да уймитесь вы, окаянные,- остановил их Архип.- Чего зря патроны жечь. Далеко уж поди уйти успели.

Остаток ночи, больше никто не сомкнул глаз. Вполголоса переговариваясь между собой, конвоиры, теперь не отводили взора от кучки арестантов, и едва первые лучики солнца, распустили над тайгой алый цветок зари, вся колонна уже была готова тронуться в путь.
Захар, вспоминая рассказ, услышанный некогда от тунгусов, двинулся вперед, прокладывая маршрут остальным.

-Вон там, чуть правее кривой сопки,- ворчал себе под нос старый шкипер, осторожно перебираясь через завалы вырванных из земли корневищ,- должна  быть речушка. Название не упомню, больно мудреное. Так ежели идти прямо по руслу, то верст через семь, восемь, будет стойбище.
Медленно продираясь сквозь частокол молодого ельника, колонна все дальше и дальше уходила от берега Лены.

Запыхавшись от тяжелого подъема, Захар, то и дело останавливался, чтобы перевести дух. Конвоиры, двигаясь по обе стороны колонны, настороженно вглядывались в каждый кустик, каждое деревце, держа винтовки наизготовку. Шествие замыкали; начальник конвоя, Воронин и молодой Антипка. Лямки туго набитых вещмешков с силой врезались в плечи, все время, заставляя людей замедлять движение, и  поправлять их.

Часа через полтора, исчез последний проблеск речного серебра. Колонна, обогнув сопку, спустилась в темный распадок, затаившийся под темно-зеленым покровом вековых елей. Сомкнув, в едином строю свои ядреные стволы, деревья, иногда достигали полтора обхвата. Они, настолько переплетались ветвями, что порой приходилось пробираться почти на четвереньках. Глубокий, немного сизоватый мох был почти невидим под густым ковром брусничника. Из-под пушистой зелени , будто подмигивая и просясь в рот, виднелись, крупные, налитые бордовым соком ягоды. И заключенные, не преминув на ходу, съесть горстку другую, тут же получали увесистый пинок, за своеволие.

Остановившись, чтобы подождать колонну, Захар, огляделся по сторонам. Ему показалось, что впереди ,деревья стали реже, а между сплошной стены еловых лап, был виден просвет. Вытерев рукавом вспотевший лоб, старик направился туда.
-Уж поди часа два ползем,- с трудом переводя дух ворчал шкипер, преодолевая очередное препятствие.- Пора бы привал устроить. Загривок вон весь в мыле. Не ровен час, Богу душу отдашь.

Склон горы становился круче, временами переходя в почти  отвесную стену. Окончательно выбившимся из сил людям, приходилось ложась на бок, съезжать в какую-нибудь пологую ложбинку, чтобы затем продвинутся на несколько шагов вперед. Каждый раз, ступая на покрытые толстым слоем мха валуны, ноги  соскальзывали, срывая с камня зеленое покрытие. Повсюду слышалась злобная ругань и стоны.

-А ну не растягивайтесь,- покрикивали на арестантов конвоиры, которые уже сами едва держались на ногах.- Подтянись, подтянись.
Вот, наконец, долгожданное дно распадка. Природа, будто специально устроила тихий уголок, для того, чтобы усталые путники смогли перевести дух.
Небольшая, ровная полянка, со всех сторон окруженная  редкой порослью можжевельника, оказалась,как нельзя кстати.
Захар, уже добравшись туда раньше остальных, скинул тяжелую котомку и рухнув на каменистую россыпь закрыл глаза.

-Староват я стал,- подумал он, вытянув дрожащие ноги.- А ведь кажется совсем недавно, мог верст двадцать по тайге отмахать и хоть бы что.
Снова открыв глаза, шкипер принял вертикальное положение и привалился  спиной к старому корневищу, наблюдая, как отставшие люди, один за другим кубарем скатываются  с крутого склона горы.

-Передохнем малость,- отдал приказ Архип, убедившись, что все в сборе.- Привал.
Отец Григорий, чудом не повредив ногу, спустился вниз, и обессиленный рухнул  рядом с Северным. Вор, вытряхивая из башмаков набившийся мусор, с тоскливым видом поглядывал в небо, слушая как легкий ветерок, навевал запах багульника и увядшей душицы. В какой-то момент Григорию почудилось, что забияка- ветер, играя на зеленых струнах ветвей, напевает  колыбельную из его далекого детства. Мелодичные переливы  хвоинок, были настолько похожи на звонкий голос  матери, что он,  представил себя босоногим мальчишкой, несущимся вместе с ватагой друзей, между золочеными башенками островерхих копен. Внезапно видения оборвались. Затих чудесный голос мамы. Резкий паровозный гудок, вывернул душу наизнанку. Священник увидел, стремительно летящие ему навстречу рельсы.
-Кто там стоит на путях?- мелькнуло в голове Григория.

Две крошечные фигурки, с неумолимой скоростью приближались к паровозу. Вот, он уже явно смог различить заплаканное лицо Анастасии. Ее распластанные по плечам волосы бились в резких порывах ветра, словно пойманная в силки птица. Женщина, крепко сжав ладошку сына, стояла не шелохнувшись, грустно глядя как тяжелая  стальная махина, готовая смести все на своем пути, быстро приближается к ним.

-Стойте! Остановите поезд!- пытается крикнуть Григорий, но голос теряется в громком стуке колес.
-Да остановите же наконец,- кричит он вновь и вновь. Но осклабившийся машинист, в форме ОГПУ, только добавляет скорости. Еще мгновение и случится непоправимое. Мчащийся состав в клочья разорвет его любимых людей. Отец Григорий зажмурился от ужаса, ожидая столкновения, но вдруг толчок в плечо вернул священника в реальность.
-Ты чего это, батюшка?- тормошил его за руку Северный.- Вроде не спишь, глаза открыты. А меня не слышишь.

-Что случилось?- священник, невидящим взглядом уставился в лицо вора.
-Да я говорю, занесла нас с тобой нелегкая, невесть куда,- попытался пошутить Миша.- Эти то, и сами не знают куда нас ведут. Здесь бы уже кончали. Глянь вокруг, экая глухомань. Почитай на сотни верст не единой живой души. Только медведи по лесам бродят, да волки поют по нам прощальную песню.
-Не говори так, Михаил,- одернул его священник.- Даже думать не смей. Греховны помыслы о смерти. Душа наша вечна и будет жить всегда. А путь  наш тернист, нелегок, потому что Господу так угодно. Много на земле разных людей, и каждому даются свои испытания, свой крест. Тот, который он сможет пронести. Так что не ропщи, Михаил, ибо каждому воздается по делам его, и вере.

-Да уж, батюшка,- вздохнул Северный, надевая башмаки,- умеешь ты утешить в трудную минуту. Ну что же, коли так нужно, то пойдем до конца, а там уж как Бог даст.
Тревожно озираясь по сторонам, мимо них прошел начальник конвоя, направляясь прямиком к шкиперу.
-Ну что, Захарушка, завел ты нас туда, где  Макар телят не пас,- пошутил он, усаживаясь рядом со стариком.

 Растерев между ладонями поникшие кустики астрагала, Архип с уважением к почтенному возрасту шкипера, как-то мягко по-сыновьи, спросил:»Теперь то, хоть  ведаешь куда идти?»

Захар, глядя прямо в глаза начальнику конвоя, самодовольно улыбнулся:»Так пришли уж, Архип Еремеич. Вот она кривая сопка. А там речушка бежит. Слышишь, как водица по камушкам перескакивает?
Действительно, подняв голову, Архип прямо над собой, увидел нависшую, темную громадину отрога, с совершенно обнаженной вершиной. Бордово-красный, словно церковное вино утес, венчавший сопку, был похож на изгиб месяца, перевернутого вверх тормашками.

-Ну да, Захар, точно кривая сопка,- поправляя ремень, удивленно произнес он.- А реку, что-то и не слыхать вовсе. Сколь не пытаюсь, а услышать ничего не могу.
Старик с трудом разогнув онемевшую спину, поднялся на ноги:»Молод ты еще, Архип Еремеич, чтобы тишину слушать. Хоть годков пожил немало, а все равно молод. Ладно, пойдемте. Тут уж немного осталось. Опираясь на, сухую, корявую палку, шкипер захромал вглубь распадка.

-Поднимайте арестантов,- отдал приказ Архип,- идем дальше.
Заключенные, поднятые конвоем, зашевелились. Вскоре колонна двинулась в след за стариком, чья спина уже маячила далеко впереди, то исчезая, то вновь появляясь в просветах между деревьями, которые теперь стали значительно реже.Все чаще, среди ельника, стали попадаться заросли можжевельника и ольхи. Мох здесь был не таким глубоким, так что  двигаться стало намного легче.
Пройдя примерно полверсты, люди увидели что крупные деревья, расступились, освобождая место молодой поросли сосняка. Крошечные деревца, едва достающие до пояса, заполонили весь берег небольшой речушки, несущей ослепительный блеск хрустальной воды, куда-то в самую глушь тайги.

Бешено пенясь на быстрых перекатах, она в ярких лучах  солнца, на глазах изумленных людей, превратилась в рухнувшую с небес радужную ленту, и пронырливо скользя между серых валунов, исчезала за далеким изгибом горы.
-Красотища-то какая. Истинно райское место,-прослезившись, перекрестился один из каторжан. Но его философские размышления, прервал сильный толчок в спину.
-Пошевеливайся, давай,- отвесил ему еще одного леща конвоир.- Про рай надо было вспоминать, когда людей резал.
-У, антихрист,- зло прошипел арестант, трогаясь с места.- Буркалы бы мои вас не видели.

-Вона, она тропа-то,- послышался радостный голос Захара, шагающего впереди.- Не обманули, значит тунгусишки. Вот она, родимая.
Действительно, откуда-то с крутого склона, петляя среди низкорослой растительности, на берег речушки, спускалась тропа. Видно было, что по ней давно никто не ходил. Заросшая, пожухлым зверобоем и баданом, она все же оставалась единственным шансом на спасение.
-Сколько ты говоришь до стойбища?- поинтересовался Архип, приближаясь к старику.

-Тунгусы сказывали, верст семь, восемь,- ответил Захар, усевшись на прибрежный камень.Только кто их знает, этих нехристей.
-Всем стоять,- скомандовал начальник конвоя.- Здесь заночуем. Скоро темнеть начнет. Костры разводите, да харчи готовьте. И арестантов напоите, а то зачахли совсем. Да смотрите, чтобы опять в отрыв никто не ушел. Стреляйте сразу.

Услышав распоряжение конвоиров, арестанты, изнемогая от жажды, стремглав бросились к реке. Упав на животы, они опускали распухшие от укусов мошки лица в ледяную, пахнущую лесной свежестью воду. Их губы, покрытые кровавыми трещинами, почувствовав живительную прохладу, с жадностью глотали, пьянящую чистоту таежной реки, от которой ужасно ломило зубы, а приятное тепло, острыми колючками проникало в  пустые желудки.

Ночь наступила быстро. Как только последняя огненная полоска солнечного диска, скользнула за вершину горы, тотчас полумрак, будто цепной пес, вырвавшись из распадка, накрыл непроглядной чернотой пойму реки. Навстречу ему, из кипящих бурунов, взвилась густая пелена тумана, пропитанного холодной сыростью.
Зябко ежась, и  кутаясь в драные бушлаты, арестанты, сбивались поближе к кострам,  жадно глотая горячие комья выданной им гречицы.
Отец Григорий, подставляя продрогшую спину к жаркому огню, поплотнее запахнул полы одежды, и устроился на небольшом лоскуте кедрового стланика, каким-то чудом очутившимся на самом дне распадка. Закрыв глаза, он сквозь полудрему слушал тихий шепот двух заключенных, сидящих чуть поодаль.

-Послушай, Ефим,- наклоняясь почти к самому уху товарища, говорил один из них низким, простуженным голосом,- можа и мы в побег уйдем? А что? Ночь, туман. Не хватится никто. Вона «Балда» со «Шмелем»  ушли, и искать никто не стал.
-Дурак ты, Прошка,- звучал ему в ответ, степенный бас.- Как, был дураком, так дураком и помрешь. Окстись. Куды идти то? Леса ведь глухие. Ни конца, ни края. Сгинешь почем зря. Здеся то, хоть пайку каку-никаку дают. А в тайге быстро с голодухи, ноги протянешь, али зверье разорвет. От «Балды» со «Шмелем» почитай уж и косточек не осталось. Нет уж, Прохор, я лучше тут останусь. Даст бог, до Бодайбо доберемся. А там все равно полегче будет. Конечно, кайлой на руднике махать тоже не сладко. Да все равно лучшее,чем где-нибудь безвестно сгинуть. К тому же, сам знаешь, работы я не чураюсь. Смолоду у себя на хуторе горб гнул. Сколь добра нажил, а большевики, ироды треклятые, все единым махом порушили. Так что Прохор, я уж здесь останусь. Да и идти мне некуда. Ну а  дальше, как повезет. Захочет Господь, дак поживу еще, а коли нет, знать судьба такая.

-Господи, отец наш небесный,- со скорбью подумал Григорий,- сколько же судеб перекалечили кровавые жернова нечистого, явившегося ныне на землю? Сколько  людей, невинно осужденных, усеют костьми своими бескрайние просторы России-матушки? Сколько же еще кровушки народной нужно этому Зверю, чтобы досыта напиться? Господи, если бы я мог, я отдал бы тысячу своих жизней, чтобы избавиться от сего зла.

                Г Л А В А 33

Наученный горьким опытом прошлой ночи, конвой не спал. Вполголоса переговариваясь между собой, охранники честно блюли свою службу, стараясь не упустить ни малейшего шороха. Яркие костры, звонко постреливали сухостоем, выбрасывая  в ночь снопы раскаленных искр.

Капитан, Захар и Антип, навалив у огня охапку сосновых лап, мирно похрапывали, подставляя  теплу, шедшему от костра, то один, то другой бок. Не спал только начальник конвоя. Старый вояка, повидавший многое на своем веку, теперь оказался один на один с совестью. Она, точила его изнутри словно тысячи огромных червей, пожирая душу кусочек за кусочком.

-Зачем я приказал обрубить канаты?- содрогался Архип, судорожно набивая цигарку остатками табака.- Сколько людей погибло из-за меня.
-Но они же, преступники,- отвечала ему вторая половина души.- Они сделали,очень много худого. К тому же ты сумел спастись, и спасти своих товарищей. Ведь если бы ты не избавился от баржи, то погибли все. Разве не так?
Стараясь заглушить внутренний голос, Архип ответил вслух своему собеседнику:»А если не погибли? Откуда тебе знать? Может Господь помог бы им спастись.Да, пускай они бандиты, уголовники, но ведь все равно живые люди. А теперь, что? Их смерть на моей совести. Скажи, как теперь жить с этим?

Архип сунул в костер сухую ветку, и дождавшись  пока она разгорится, придвинул к язычку пламени самокрутку. Крепкий самосад закружил голову. Начальник конвоя, глядя на россыпь холодных звезд, роняющих свой безжизненный свет на  тайгу, невольно вздрогнул:»Что я делаю здесь? Почему все так случилось? Может быть я жил неправильно?»

После этих мыслей, мурашки пробежали по спине Архипа. Он,поднявшись с места, решительно направился к толпе арестантов.
По слухам он знал, что среди оставшихся в живых, чуть более двух десятков заключенных, есть молодой священник из далекого Архангельска. Теперь Архип собирался найти его, чтобы очистить свою душу, которая пылала, словно раскаленное горнило в поисках спасения.

-Батюшка,- негромко окликнул он, подойдя к горстке заключенных. Ответа не последовало. Тогда Архип позвал еще раз, только чуть более громче и настойчивей:" Батюшка. Святой отец».
Нотки безграничной тоски и отчаяния были слышны в его голосе.
Отец Григорий не спал. Он слышал, что начальник конвоя зовет кого-то, но священник давно уже отвык от такого обращения, и не придал, ни малейшего значения словам Архипа.

-Григорий,- толкнул его в бок, проснувшийся от голоса служивого, Северный,- это он, кажись, тебя зовет.
-Меня?- удивленно спросил Григорий,- зачем я ему?
-Ну, ты же у нас батюшка,- сетуя на то, что его разбудили, буркнул себе под нос вор, кутаясь по самый нос в отсыревший бушлат.- Иди к нему, а то не ровен час осерчает. Лютовать начнет.

Григорий, осторожно перешагивая через спящих арестантов, приблизился к начальнику конвоя.
-Что изволите, гражданин начальник?- тихо спросил он служивого, складывая руки за спину.
-Сказывали, ты священник?- понуро склоняя рано поседевшую голову, поинтересовался Архип.- Батюшкой в приходе служил?
-Так и есть, гражданин начальник,- с достоинством ответил Азаров, глядя прямо в глаза собеседнику.- Таковым я себя считаю, и горд тем, что являюсь служителем Господа …Пусть даже находясь в неволе.
-Да не называй ты меня «гражданин начальник»,- скорбно вздохнул Архип.- Не как к заключенному к тебе обращаюсь, а как  к духовнику. Невмоготу мне больше, батюшка. Душа на куски рвется. Покоя нет. Облегчил бы ты, святой отец страдания мои. Пойдем поближе к огню. Там поговорим.

Григорий еще раз всмотрелся  в изможденное лицо мужчины, стоявшего перед ним, и увидел не бравую выправку циничного, поправшего все человеческие законы, охранника, а сломленного,  мужичка, который пришел к нему за помощью. В глазах Архип было столько боли и мольбы, что священнику стало жаль этого раздавленного грехами человека.

-Ну что же, пойдем,- степенно ответил Азаров. Его голос приобрел, былую распевчатость и силу. На долю секунды Григорию даже почудилось, что сейчас он находится не в глухой Сибирской тайге, вместе с компанией заключенных, а в своем Архангельском приходе, стоя перед аналоем. И не ружейные стволы смотрят на него, а горящие огнем истинной веры глаза прихожан.
-Покаяться я хочу, святой отец,- начал Архип, присаживаясь у прогорающего костра, и кинув в прожорливую огненную пасть охапку сухих хворостин, добавил.- Нету мочи терзаться, да в себе носить мучения эти.
-Слушаю тебя,- приободрил начальника конвоя Григорий, устраиваясь поближе к огню.- Говори все как есть, без утайки. Очисти душу от скверны. Увидишь сам, легче станет.

-Да, да,- торопливо зачастил Архип,- все скажу. Я знаю, ненавидите вы нас. Люто ненавидите. Да оно и справедливо. За что же любить нас. И зло, и лишения приносим. Да и за людей вас, уголовников не считаем. И я так думал раньше. А теперича перевернулось все в голове вверх тормашками. Сейчас я не знаю, кто из нас больший грешник, любой из этих арестантов, которые лихим делом промышляли, или я, служивый человек, поставленный охранять вас, а вот взял да одним махом, почитай полторы сотни человек на гибель обрек. Как это? Выходит, батюшка, что я то, злодей еще похлеще буду. Как жить-то теперь, святой отец? нНаучи, облегчи душеньку мою, отпусти грехи.

Отец Григорий, перебирая в руке маленькую сосновую веточку, долго смотрел на начальника конвоя, и наконец с сожалением произнес:»Не могу я грехи твои отпустить. Не в моих это силах. Кто я такой? Маленькая букашка, несущая слово Божье во тьму людскую. Только Господь может покаяние твое принять. А я уж помолюсь за душу твою мятущуюся. Обещаю.

-Ты помолись, батюшка,- оживился Архип,- помолись, прошу.
-Один совет тебе дам,- сказал Григорий ,поднимаясь на ноги.- Слушай внимательно, да запоминай крепко. То, что покаялся ты, это хорошо. Господь простит тебя, коли искренни слова твои. Он всех прощает. Главное ты себя не прощай. Помни всегда, о грехах кои ты содеял. А ежели, простишь ты себя, Архип, то зачерствеет душа твоя, камнем обернется. Не будет в ней места человечности. Станешь ты тогда, страшнее самого лютого зверя. Крепко помни об этом, а я помолюсь, пойду, и за спасение твоей души, и за тех обездоленных с коими мне придется жизни остаток прожить.

Азаров вернулся к остальным каторжанам. Архип же,остался сидеть у вспыхнувшего алым пламенем костра, стараясь осознать слова, сказанные священником. Служивый понимал, что душевные муки, так ни куда и не делись. Они продолжали терзать его, не отпуская ни на минуту. Но он почувствовал, как в самом дальнем уголке сердца, вспыхнула искорка тепла, оставленная священником. С каждым мгновением  она разрасталась, превращаясь в огромный пожар, а вместе с испепеляющим огнем, рождалась вера. Вера в добро и любовь к ближним. Вера в справедливость и спасение души.

-Вот человек!- чувствуя некоторое облегчение, подумал Архип, доставая из-за пазухи, давно опустевший кисет.
Убедившись, что не наскребет даже щепотки табака, начальник конвоя, так и застыл, держа в руках, расшитый бисером мешочек, продолжая думать о Григории:»И за что его только на каторгу упекли? Нешто он бандит, какой? Или вор? За веру страдает человек, за веру. Истинно святой.

                Г Л А В А 34
Священник молился всю ночь, невзирая на ледяной хиус, сквозивший от реки. Этот хиус, сковывая суставы, буквально разрывал на части избитое дорогой тело Азарова, но он не переставал возносить мольбы, обращая их ко всем святым. Григорий просил за страждущих, тех, кто так нуждался в покаянии и прощении. Он молился за Архипа, погрязшего в трясине нелегкой судьбы. Молился за Северного и его приятелей, воров. Священник просил у господа дать им силы, принять истинную веру, найти правильный путь. Он молился, прося Богородицу о том, чтобы она уберегла Анастасию и Матвея от людского зла и невзгод. Азаров молился даже за тех судей, которые обрекли его на долгие годы каторги.

И лишь когда, в сизой пелене рассветной дымки, стали различимы силуэты деревьев, Григорий, совершенно лишившись сил, заснул. Его рука, безжизненно упала на прихваченную инеем землю, оставляя протаявший отпечаток ладони.
Тело священника, став невесомым, провалилось в сладкие глубины сновидений, а затем вдруг воспарило над миром, купаясь в восходящих лучах солнца.
Тяжелая рука Северного, оборвала короткие минуты блаженства отца Григория.
-Вставай, батюшка,- тормошил его за плечо медвежатник,- пора.

Открыв, слезящиеся от бессонной ночи глаза, Григорий увидел что в лагере царит оживление. Продрогшие за ночь арестанты, жались к огню, стараясь хоть немного просушить свои драные лохмотья.
Старый Захар, спозаранку обследовав берег, наткнулся на небольшое болотце, и набрав там полную фуражку, прихваченной заморозком клюквы, готовил из нее отвар, предварительно смешав ягоды с горсткой зверобоя, в изобилии произраставшего на берегу.

Среди раскаленных углей костра, угадывались почерневшие бока печеной картошки. Запах распаренной картофельной  мякоти, витая над лагерем, заставлял трепетать в судорожном нетерпении, слипшиеся от голода желудки людей.
Сняв с костра котелок с клюквенным отваром, Захар, вооружился прутиком, и принялся одну за другой выгребать из углей еще дымящиеся картофелины.

-Заключенных  надо накормить,- сказал Архип, устраиваясь  рядом со шкипером.- Подели поровну картошку,  дай им пару посудин каких-нибудь, что с «Зари» удалось вынести. Пускай тоже горячего попьют.
-Что-то ты, начальник размяк,- упрекнул его  подошедший к костру Воронин.- Еще два дня назад, ты за людей то их не считал. Забыл? С твоей легкой руки, больше сотни теперь рыб кормят.

Архип, оставив слова капитана без ответа, еще ниже склонил голову, усердно ковыряясь в  головешках.
-Ладно, Захарушка,- Продолжал Воронин, грея над пламенем озябшие ладони,- дай им пару мисок. Есть там у нас лишние. Да налей отвару, пусть погреют нутро.
Пущенные по кругу миски с горячим питьем, внесли некое оживление. Несколько глотков пахнущего травами и дымком костра напитка, да кусочек рассыпчатой мякоти картофелин, на какое-то время приглушили голод, согрев промерзшие до костей тела.

-Что еще бродяге нужно,- подшучивали арестанты, передавая из рук в руки миски с клюквенным отваром.- Лишь бы брюхо было набито, да ноги в тепле. А там и трава не расти. Хоть с киркой на рудник, а хоть с топориком на лесоповал.

Через час, отдохнув и набравшись сил люди ,уже шли по старой тропе, найденной Захаром. Едва заметная тропинка, петляя между зарослей краснотала, то исчезала, ныряя под какую–нибудь  валежину, и тогда старому шкиперу приходилось искать ее вновь. А то становилась вдруг более явственной, словно еще вчера по ней ступала нога человека. Угрюмые сопки, грозившие путникам корявыми пальцами искалеченных деревьев, отступили вдаль, освобождая место ровной, заболоченной луговине.

Река, почуяв свободу, разлилась на десяток проток. Ее течение стало намного спокойнее и ровнее. Суровые, поросшие кустарником берега, уже не были такими крутыми. Черные тучи, повиснув над тайгой, время от времени обрушивали на людей стену мокрого снега. Крупные белые хлопья, раскручиваясь в порывах ветра, беспощадно слепили глаза, забивались под ворот одежды. Стайки диких уток, нашедшие себе убежище в маленьких оконцах среди болотной жижи, испуганно срывались с мест, при звуке шагов, и быстро, быстро взмахивая крыльями, уносились прочь, в поисках тихого уголка.

Колонна двигалась молча. Не было слышно ни злобных окриков конвоя, ни хлестких ударов.  Чувствуя себя беспомощными перед грозной опасностью, которую таил  бескрайний океан тайги, люди замкнулись, погруженные в свои мысли.  Теперь они были на равных. Каждый ощущал, что он является лишь маленькой песчинкой в этом огромном мире, и если величественная громада вселенной пожелает, то от жалкой горстки людей не останется и тени воспоминаний.

-Что-то не так с тобой, Архип?- спросил капитан, догоняя  начальника конвоя.- Как то ты подобрел. Да и к арестантам стал человечнее относиться. Не боишься, что они тебе удавку ночью накинут? Тогда поминай, как звали. Заодно и нас вместе с тобой укокошат. Они же убийцы, уголовники.

-Погляди, Петр Емельянович,- на минуту остановился Архип,- погляди на них. Все блатные урки в Лене потонули. Осталось одно мужичье, которые, срок то получили за то, что свое добро, горбом да мозолями нажитое, отдавать не схотели. Эти люди всю жизнь пахали, не зная продыху. И что они получили от рабоче-крестьянской власти? По десять-пятнадцать лети каторги? Единственный авторитет из них, вон тот крепкий мужик с длиннющей бородой.

Архип кивнул на Мишу Северного.
-Да и он сменил свои понятия на веру. Так что, Петр Емельянович не могу я больше жить не по-людски. А в конвоиры я пошел не по своей воле. Нужда заставила. Мальчонка, у меня, сынок Гаврюша, с самого измальства ногами страдает. Лежит, что твое бревно, без движения. Пошевелиться не может. Покуда,  Анфиса моя жива была, так присматривала за ним. А как не стало ее, то за дитем и приглядеть не кому. А на службе все ж таки и жалованье, паек продуктовый. Я денег немого скопил, да старушку соседскую нанял, чтобы Гаврюшку моего блюла. А теперь не знаю, увижу ли сыночка ?

Тяжко вздыхая, Архип быстро зашагал вперед, обгоняя колонну.
-Да, дела,- протянул Воронин, и бросился догонять растроганного начальника конвоя.
Несколько часов колонна двигалась по берегу реки, преодолевая топкие, болотистые низины, и завалы деревьев, принесенные половодьем. Только далеко за полдень, Архип решил устроить привал, чтобы просушить насквозь вымокшую одежду, да накормить голодных людей.

Еще издали, он облюбовал высокий, сухой холм, с высоченной лиственницей, и отдал приказ идти прямо к ней. Приблизившись к заметному холму, люди опешили, замерев на месте словно вкопанные. Каким-то могильным холодом повеяло от этого странного места. Захар, возглавлявший колонну, неистово перекрестился, увидев как прямо из сухого ствола деревины, на него глядит, тараща огромные раскосые глаза, странное существо, похожее не то на зверя, не то на человека.
-Прости, Господи,- тихо произнес изумленный старик.- Пресвятые угодники, избавьте от лиха.

Искореженные дикими ветрами  сучья лиственницы, переплелись так, словно она испытывала неимоверную боль и страдания. Казалось, что это вовсе не дерево, а человек в отчаянии выворачивающий руки. Каждая веточка, каждый сучок зловещего исполина были увешаны, выцветшими за долгие годы разноцветными  тряпицами, и  лоскутами звериных шкур.

-Вот, занесла нас нелегкая,- проворчал старик,оборачиваясь к Архипу.- Не хорошее  место. Жуткое.
-А что это, Захар?- поинтересовался Воронин, невольно вздрогнув при виде вытесанного в стволе дерева, божка.
-Я, так разумею,- ответил шкипер,- тут шаманы жертву приносили своему духу тайги. А может еще хлеще. Например кладбище какое. Не гоже тут останавливаться. Не чисто здесь.
-Ладно тебе старик,- перебил его начальник конвоя,- будет пугать-то. Мертвых чего бояться. Какой от них вред ?

-Ну не скажи, не скажи,- недовольно фыркнул старик.- Всякое может статься.
-Ладно, так и быть,- в конце концов, сдался Архип, почувствовав, как непонятный холод сдавливает все его тело,- отойдем подальше к берегу, там привал устроим. Отдохнем, просохнем, и дальше двинемся.
Отойдя на пол версты от жуткого капища, колонна остановилась на сухом, возвышенном месте. Расторопный Антип, взяв котелки, отправился к реке за водой. Остальные же, набрав хвороста, принялись разводить костры.

 Прошло, не больше двух минут, с тех пор как паренек исчез за бугром, спустившись к воде. Внезапно, громкий крик Антипа, разорвал тишину леса, заставив двух старых воронов испуганно встрепенуться на вершине необычной лиственницы. Через мгновение, из-под пригорка, показалась взъерошенная голова паренька. Его глаза, округлившись до необычайных размеров, едва не выскакивали из орбит. Он мчался, стремительно перепрыгивая через каменные глыбы, что-то крепко сжимая в руках.

-Вот,- дрожащим голосом прошептал паренек, разжав ладони перед встревоженными, Архипом, капитаном и Захаром.- Вот, смотрите. Я только воды набрать. Глянь, а он там, на дне.
Мужчины, потеряв дар речи, во все глаза , уставились на крупный самородок, который тускло мерцая желтизной, едва помещался на ладони паренька.
-Эка невидаль,- придя в себя, нашелся, что сказать старик.- Ну и фартовый, ты, Антипка. Почитай фунта два веса. А ну кась, дай подержу.

Самородок, аккуратно перекочевав из здоровенной ручищи Антипа в жилистую, старческую ладошку, приятно потянул ее к земле.
-Где нашел-то?- перебил их капитан,- Пойдем, поглядим.
-Дак вот тут, прямо напротив лагеря лежал,- ответил паренек, принимая от шкипера кусок драгоценного металла.
-Да пойдем же, тюфяк. Что стоишь злыднем,- Воронин, накрепко вцепившись в руку Антипки, потянул его в сторону речки.

Начальник конвоя, и Захар, почти бегом поспешили  вслед за ними.
-Вот здесь прямо и нашел,- указал место Антип, спустившись на берег.
Глубина в этом месте, едва достигала полуметра, и сквозь чистейший хрусталь воды, дно было видно как на ладони.
Мужчины, не смотря на холод, тут же забрели в речушку, и принялись вглядываться в покрытые бурой слизью голыши, теша себя надеждой, найти свое сокровище. Через несколько минут, радостный возглас Воронина, известил остальных, о том, что его поиски увенчались успехом.

-Нашел, нашел!- кричал капитан, размахивая желтым камушком, который был почти в два раза меньше, чем найденный Антипом, но все равно имел довольно приличный вес.
Не успели еще угаснуть эмоции от второй драгоценной находки, как Архип, один за другим, извлек со дна реки сразу два самородка, примерно такого же размера.  Затем повезло Захару. Подслеповатый старик, пристально всматриваясь в серебристые струйки воды, наконец, нашел свою удачу. Извлеченный им, кусок золота, оказался почти таким же, если не больше, чем у счастливого паренька. Не остался без добычи и сам Антип. Его острым, молодым глазам, удалось разглядеть еще четыре золотых оковалка.

После непродолжительных поисков, они, еще не веря в свою удачу, вернулись к костру насквозь промокшие, но пьяные от азарта, и вывалив на шинель целую кучу самородков, обомлели.
Семнадцать, довольно приличных кусков драгоценного металла, оказалось на их счету.

-Да тут золотые россыпи,- севшим от волнения голосом, произнес капитан, с вожделением перебирая самородок за самородком.-  Здесь бы прииск поставить.
-Вот доберемся до Бодайбо,- сурово ответил Архип, убирая найденное сокровище в вещмешок,- покажем золото, а там глядишь, и людей дадут, и харчи, можно будет вернуться. Самое главное место запомнить.

Через несколько часов, арестанты, просушив одежду, и набив животы постной кашей, двигались дальше по тропе, оставляя позади странное место.
-Худое здесь происходит,- оглядываясь на одинокую лиственницу, сказал Григорий Северному.- Чувствую, не отпустит нас это место. Не даст уйти. Злом и кровью все здесь пропитано.

-О чем ты, Григорий?- недоуменно спросил Миша.- Что особенного в этом месте? Почему оно нас не отпустит?
-Души неприкаянные тут бродят,- с серьезным видом ответил священник,- покоя обрести не могут. Оттого зло творят. Вот увидишь, Михаил, доведется нам еще сюда вернуться, да повидать такое, что не приведи Господи.
-Да ладно тебе, батюшка,- отмахнулся от него вор,- сейчас уйдем  отсюда, и навсегда забудем.

Вскоре колонна, уклонившись вправо, удалилась от берега реки и скрылась в лесу. Определив стороны света по клочьям седого мха, Захар уверенно зашагал впереди, яростно продираясь сквозь заросшие колючим шиповником овраги и взлобки. Старик, уводил людей все дальше на восток,. Иногда, шкипер останавливался, чтобы проверить не сбились ли они с пути. Убедившись, что они движутся в правильном направлении, вел колонну дальше. Вскоре, глухая сибирская тайга поглотила маленькую горстку путников. Люди, словно растворяясь в ее глубине, опять остались один на один с вековыми деревьями, разметавшими над  их головами  пушистые лапы ветвей.

Понемногу, колонна стала забирать вправо, незаметно поднимаясь на сопку.Все чаще, на их пути встречались вырванные с корнями деревья, поваленные  друг на друга словно щепки. Огромные глыбы красного плитняка, осыпаясь с вершины горы, преграждали дорогу путникам, заставляя людей каждый раз перебираться через каменные осыпи. Вот, наконец, вершина сопки.

Захар остановился, едва переводя дух. Зрелище, которое предстало перед стариком, было сродни волшебству. Повсюду, насколько хватало взгляда, расплескалось безбрежное море девственных лесов. Ровные зубцы хвойных деревьев, простирались  до самого горизонта. Старый шкипер, затаив дыхание, не отрываясь глядел туда, где низкие серые тучи, соприкасались с синеющей кромкой тайги, а затем растворялись в призрачном мареве бесконечности. Кое-где, яркая зелень, вспыхивала золотыми красками осеннего багрянца. Иногда, совершенно обнаженные вершины тысячелетних кряжей, словно по волшебству, поднимали из таежных глубин, очертания скалистых утесов, расписанных причудливым узором кедрового стланика.

-Да,- вздохнул старик, украдкой вытирая ненароком пробившуюся слезу,- велика и необъятна Сибирь-матушка. Сколь же богатств да тайн хранится в этой земле? А сколь горюшка она повидала?
Увидев, что отставшая колонна уже нагнала его, Захар еще раз вздохнув, двинулся дальше. Перевалив через хребет, люди шли вниз, к подножию горы.
С трудом пробираясь  сквозь лабиринты поваленных стволов, и кустистые заросли ольшаника, старый шкипер, уводил людей все дальше и дальше.

Через несколько часов пути, когда все уже окончательно выбились из сил, и едва могли передвигать ноги, впереди, среди сплошной стены леса, показался просвет. Из свинцово-пепельных туч, опять посыпались колючие крупинки снега. Ледяной ветер усилился, насквозь пронзая драную одежонку путников, заставляя содрогаться от холода исхудавшие тела.

Прибавив шагу, колонна наконец, выбралась из  чащи. Остановившись на самой кромке леса, люди обомлели от увиденного. Ужас разрывающий , закрался в душу каждого из них. Прямо перед ними, раскинулась все та же болотистая пойма реки, а вдалеке, маячила сухая лиственница, увешанная цветными тряпицами и звериными шкурками.
Самые набожные каторжане, принялись неистово креститься, с дрожью в голосе приговаривая:»Свят, свят, свят. Никак леший нас водит. Выпускать не хочет. Погибель наша здесь . Вот те крест, сгинем все».

-Прав ты был, Григорий,- Северный похлопал священника по плечу,- ох как прав. Видать не уйти нам отсюда. Держит это место крепче любых оков. Сколь по тайге плутали, а вона, опять сюда же и возвернулись.
-Ладно, чего стоять-то,- скомандовал Архип ,- пошли к воде. Заночуем здесь, а завтра видно будет, что делать.

Пройдя по заболоченной луговине, люди, устроили бивуак на месте прежней стоянки. Вновь заполыхали жаркие костры, роняя алые блики в прозрачное серебро реки. Опять, холодный ветерок вырвавшись из глухого распадка, взметнул в ночное небо россыпи багровых искорок, и кружа их в диком танце, унес в нависшую над лагерем черную бездну.

-Архип Еремеевич,- посетовал Антип, подойдя к начальнику конвоя.- Придется пайку то урезать. Гречицы осталось на две варки. А картошки, половина сгнила. Чем харчеваться будем? До Бодайбо путь не близкий. Да и где он этот путь? Так бы оно неплохо зверя добыть, да все вокруг будто вымерло. Даже бурундуков захудалых не видно. Только вороны на сухостоине посиживают. Не их же стрелять.
-Ладно, Антип,- закашлялся начальник конвоя, поперхнувшись горьким дымом костра,- дели крупу на два дня. Завтра ужо покумекаем как быть. Может, что придет в голову.

                Г Л А В А 35

Съев, пригоршню  прогорклой гречицы, отец Григорий, задремал, подставляя занемевшую от долгой ходьбы спину,ближе к жарким углям. Ночная прохлада, ласкала разгоряченное лицо священника, немного снимая усталость, и клонила в сон. Засыпая, Григорий видел, как он летит в темную яму, у которой не было дна. Он, тщетно пытался ухватиться за мелькающие перед  лицом, причудливые корневища деревьев, но каждый раз его ладони соскальзывали, и Азаров продолжал лететь вниз. Внезапно, все исчезло, ему привиделось, будто его похоронили заживо, насыпав на грудь могильный холм. Григорий пытается дышать, но воздуха нет. Огромный пласт земли, давит на него подобно каменной глыбе. Липкие комья забивают рот, нос, глаза. Священнику кажется, что он умирает чудовищной смертью. Собрав остаток сил, Азаров сбросил с себя тяжелый гнет, и поднялся из могилы. О ужас! Вокруг него, извиваясь в предсмертных агониях, в ярком пламени адского костра, заживо сгорают женщины и дети. Они тянут к нему руки, умоляя о помощи, но Григорий словно окаменел. Он не может пошевелить даже пальцем. Холодный озноб прошел по телу священника. Григорий, невольно вскрикнув от увиденного кошмара, проснулся.

-Ты что, Григорий, кричишь?- спросил его Северный,- али привиделось что?
Священник вытер, проступившую на лбу ледяную испарину, оставляя вопрос Миши без ответа. Молча глядя на пылающий костер, он пытался в безудержном танце пламени, найти покой и уединение.
-Ладно, не хочешь, не говори,- махнул рукой вор, подставляя мокрые полы бушлата  к огню.
Отец Григорий, так и не уснул до утра. Всю ночь он просидел словно изваяние, погрузившись в  тяжкие думы.

Священник вспоминал всю свою жизнь, с самого детства и до сегодняшнего дня. Григорий, словно впал в транс, отстранившись от окружающего мира. Ему казалось, что он здесь совершенно один, потерянный и забытый среди безлюдных лесов. Даже, когда под утро, небо, разразившись снегопадом, спрятало угрюмые сопки, долину и спящих людей под чистым, как душа младенца, покровом, он даже тогда не сдвинулся с места. Григорий, до того ушел в себя, что не услышал как трубный рев изюбря, разбудил Архипа.
Душа священника, была далеко от этого места, наслаждаясь свободой и умиротворением.

                Г Л А В А 36

Услышав пронзительный зов животного, Архип вздрогнул от неожиданности,и вскочил на ноги.
-Эй, Пашка, вставай,- растолкал он одного из конвоиров.
-Что стряслось, Архип Еремеевич? - разминая стянутые судорогой ноги, спросил низкорослый, кряжистый мужичок, с короткой словно у молодого бычка шеей.
-Слышь, Паша, изюбрь. Совсем близко,- шепотом произнес Архип.- Ты же из охотников, Павел. Вот бы добыть зверя.
Навострив уши, Павел прислушался. Через минуту рев повторился, теперь уже почти рядом .

-На той стороне реки, изюбрь-то,- так же шепотом ответил Пашка, беря в руки винтовку.- Близехонько совсем.
-Ты вот что, Пашенька,- по-прежнему не повышая голоса, продолжал начальник конвоя,- возьми с собой Ивана, да по-тихому переберитесь на тот берег. Повезет авось, так бог даст, с мясом будем. Харчей-то уж почти не осталось.
Пашка, по плотнее запахнув  шинель, принялся тормошить молодого охранника:»Эй, Ванятка, поднимайся, давай. Тихо только, не шуми. Зверя спугнешь».
С большим трудом, сбросив с себя оковы крепкого молодецкого сна, парень наконец окончательно сообразил, что от него хотят. Сбивая с отсыревшей шинели липкий снежок, он уставился на Павла осоловевшими глазами:» Что, дядя Паша? Никак опять, кто в побег ушел?

-Да нет же, дурья твоя башка,- успокоил его мужчина, передергивая затвор.- Изюбрь на той стороне ревет. Бери винтарь, и айда за мной. Только осторожно ступай. Пофартит, так изюбрятины сегодня от пуза наедимся.
Перебравшись через реку, мужчины скрылись в лесной чаще. Первый снежок, словно белый лист бумаги, хранил отчетливые следы таежных обитателей.

Павел, двигаясь впереди, осторожно перешагивал каждую веточку, каждый сучок, чтобы ненароком не спугнуть зверя, который судя по многочисленным отпечаткам его копыт, находился где-то рядом. Пройдя с четверть версты, Пашка замер, и подал знак Ивану, не двигаться с места. Сквозь густое переплетение заснеженных ветвей, они увидели изюбря. Это был матерый самец, весом никак не меньше двадцати пяти пудов. Его огромные, развесистые рога, внушали уважение и страх.
-Попади под такие, пиши, пропало,- подумал Павел, медленно поднимая винтовку.- Один удар, и сразу на погост.

Ствол винтовки, найдя проем между стволами деревьев, остановился на одной линии с животным. Ничего не подозревающий зверь, склонил к земле могучую голову, и старательно облизывал какие-то белые камни.
-Да тут же солончак,- осенило Пашку.- Ну повезло. И мясо будет, и соль есть. Вот уж славно, а то пресная каша, поперек горла стоит.
Совместив прорезь прицела с мушкой, охотник направил ее на левую лопатку зверя, и выдохнув воздух нажал на курок. Хлесткий выстрел пробудил глухое эхо в далеком распадке. Истошно завывая, пуля помчалась в сторону животного, и через долю секунды все бы закончилось. Но удача отвернулась от охотников. В самый неподходящий момент, подтаявшие хлопья снега, сорвались вниз, заставив одну из веток резко выпрямиться. Она то и сослужила плохую службу, изменив траекторию пули.

Испуганное животное, забросив ветвистые рога за спину, мощно загребая  копытами первый снежок, в несколько прыжков преодолело расстояние отделявшее его от  непроходимой чащи. Через мгновение, зверь скрылся в тайге, а раздосадованный неудачей Павел, в сердцах саданул прикладом о попавшийся ему на глаза трухлявый пень.
-Ядри твою копоть,- зло выругался незадачливый охотник.- Ну растяпа. Сколь мяса упустил.

-Не горячись, ты, дядя Паша,- попытался успокоить его Иван.- Может зверь не убег далеко? Рядом где-нибудь затаился. Пойдем по следу, да и вся недолга.
-Эх ты, простофиля,- шутейно пожурил паренька Пашка.- Изюбрь, как наш запах учуял, так поди версты три несся не останавливаясь. Где ж нам за ним гоняться. Но все равно ,сходим ужо, поглядим для успокоения. Да солюшки заодно наберем. Солончак тута-ка. Зверь сюда и приходит. Схрон бы устроить, да пару ден выждать. Вернется рогатый, все едино вернется.
Так, за вялотекущим разговором, мужчины незаметно вышли на небольшую поляну, окруженную кольцом молодого сосняка.

-Вот она соль-то,- Пашка поднял с земли серовато-белый комок, и лизнув пару раз для верности матовые крупицы минерала, утвердительно кивнул.- Она родимая. Как есть она.
-Горькая, какая,- скривился Иван, попробовав на вкус, соленый камень.
-Не выпаренная она, потому горькая,- со снисходительным видом ответил Павел.- А зверь-то ее, ой как любит. Будет здесь,словно привязанный ходить. Да опять же,  водопой рядом.
-Ну что, дядя Паша,- спросил Иван, уже успев набить полные карманы шинели соляными комьями,- пойдем по следу? Может, все ж таки найдем зверя?
Пошли, неуемный, коли тебе ног не жалко,- отрешенно махнул рукой Пашка.- Только пустое это. Ушел изюбрь от нас.

Двигаясь по следу животного, охотники незаметно для себя, углубились в самую чащу. Когда Павел, обескураженный неудачей, хотел уже было повернуть назад, ему на глаза попался ровный пень. Явно спиленый человеческой рукой.
-Это что за оказия?- от удивления он даже присел на корточки.- Глянь, Ванятка. По всему видать, люди здесь были. Пень то ровненький, как есть, из под пилы.
-А вон еще один, дядя Паша,- воскликнул Иван, поражаясь увиденому не меньше своего старшего товарища.- И еще, и еще. Да тут их уйма. Лесоповал ,что ли какой?

Только сейчас, мужчины увидели, что ровная линия пней, уходит куда-то к вершине горы, образуя просеку. С годами, эта просека поросла кустистыми рядами ольхи и можжевельника, но все же она была. И сделана она людьми. Вне всякого сомнения.
-А ну-ка, Ванятка, айда проверим, что это,- повесив на плечо винтовку, заторопился Павел.

Цепляясь полами шинелей за старые корневища и можжевеловые ветви, мужчины почти бегом бросились  в ту сторону, куда вела старая просека.
Через несколько минут подъема, Пашка и Иван, потеряв дар течи, стояли перед дощатым забором, высотой никак не меньше двух с половиной человеческих роста. По периметру этого сооружения, виднелись караульные вышки, добротно срубленные из лиственничных бревен.

-Мать моя Матрена,- тараща глаза на неизвестно откуда возникшие строения, ахнул Пашка.- Глянь, Ванюха. Ну, дела!
Парень, поражаясь увиденному, замер, разинувши рот. Время от времени  Иван, силился что-то произнести. Но от волнения, у него перехватило дух, и сколько он не старался, так и не смог выдавить из себя ничего кроме мычания.

-Это что же, Иван,- продолжал Павел, осматривая прекрасно сохранившиеся доски,- каторжане,что ли строили? Только где люди-то? Ведь нет здесь ни души. А ну-ка, молодец, пойдем, осмотримся.
Взяв оружие наизготовку, они медленно двинулись  вдоль забора. Пройдя шагов двести, мужчины, обогнули северную сторону периметра, и очутились около высоких ворот, сколоченных из нескольких слоев толстой доски. Один навес, проржавев от времени, ослаб, и вырвался под тяжестью воротины, открывая проход в лагерь. Осторожно перешагнув через заросшую мохом и кустиками дикой розы створку ворот, мужчины проникли внутрь периметра.

-Смотри, Иван,- тихонько шепнул Пашка, указывая на высокий, сруб, сложенный из толстенных бревен.- Изба то добротная. Видать на века строили.
-Ага, дядя Паша,- едва слышно, словно боясь потревожить дремлющую тишину, вторил ему Иван.- А там вон барак. Как пить дать каторжанский. Видать, давно уж тут никого нет. Доски кое-где прогнили. Да и стены вьюном заросли. Надо бы поглядеть, что там. Как думаешь?
-Не сумлевайся, все проверим,- подбодрил дрожащего от страха паренька Павел.- Давай начнем с барака.

Остановившись у дверей, они вновь замерли, стараясь немного успокоить бешено колотившиеся сердца.
-Ну, с богом,- перекрестился Пашка, ткнув сапогом в трухлявые доски.
Истлевшей древесине, было достаточно лишь одного легкого пинка, чтобы старая дверь,  тут же рассыпалась на десяток гнилушек.

Едва мужчины, сделали несколько шагов внутрь помещения, как кровь застыла в их жилах. Казалось, что поселившаяся здесь смерть, коснулась лиц служивых своим холодным саваном. Сквозь дощатые стены барака, внутрь пробивались тоненькие лучики солнечного света. Они, расползаясь по темным  заугольям помещения, ласкали  последним  теплом, три десятка человеческих скелетов, искореженных предсмертными муками. Кто-то, нашел кончину прямо на нарах, сколоченных из грубых, неотесанных досок. Кто-то, по всей вероятности пытался выбраться наружу, но так и застыл в неестественной позе прямо на земляном полу барака.
По клочкам истлевшей одежды, можно было с уверенностью распознать в них каторжан.

-Матерь Божья, пресвятая Богородица,- осенив себя крестным знамением, попятился назад Иван.- Что за чертовщина тут случилась?
-Не знаю Ванятка,- Павел, быстро подхватил за руку оробевшего паренька, и вытащил его на воздух.
Дрожащими пальцами, он долго скручивал козью ножку. Когда ему все же это удалось, то еще дольше Павел пытался высечь искру старым дедовским огнивом, с которым никогда не расставался.
В конце концов, алое пятнышко огонька, вспыхнуло на кончике цигарки, и сизый табачный дымок немного унял нервную дрожь мужчины.

-Дай и мне затянуться, дядя Паша,- попросил бледный словно мел, Иван,- а то не по себе как-то. Аж душу наизнанку выворачивает.
-Тут кого хошь вывернет. Такое увидать, шутка ли,- ответил Пашка, передавая пареньку самокрутку.
Несколько добрых затяжек помогли Ивану придти в себя. Его лицо стало розоветь, и приобретать естественный вид.
-Как думаешь, что тут стряслось?- спросил он у Павла, задумчиво вглядываясь в темноту барака.
-Видать нечистое что-то,-ответил мужчина, докуривая самокрутку.- Но что бы, это не было, похоронить их надо. Не гоже  так, не по-людски оставлять покойных без погребения. Давай так, Иван. Избу осмотрим, и к нашим вернемся, а там уж Архип Еремеевич пускай решает, как быть.
Сделав последнюю затяжку, Пашка, с силой вдавил в раскисшую землю окурок, и решительно двинулся в сторону избы. Ванька, не выпуская из рук винтовку, еле поспевал за ним.

Проморенные дождями, бревна сруба, от времени стали еще крепче. Они буквально превратились в камень. Только черные спилы древесины, да пробившийся сквозь  ступеньки краснотал, свидетельствовали о том, что здесь уже много лет, не ступала нога человека.
Обойдя избу со всех сторон, мужчины наткнулись  на пристроенный к дому навес. Худая крыша, давно лопнула под тяжестью зимних снегопадов, обнажив остов переломанных стропил.

-Глянь-ка, дядя Паша. Да тут инструмента всякого полно,- заметив  под обломками крыши, сваленные в кучу кирки, лопаты, пилы, окликнул Иван Павла.
-По всему видать, прииск тут был,- подходя поближе, ответил Павел.- Вон смотри, лотки валяются золото мыть, и ковши. Каторжане золотишко добывали. А вот что случилось, непонятно. Ну ладно, хватит балаболить, пойдем в избу, да уж возвертаться надо. Потеряли поди нас.

Приблизившись к крыльцу, Павел на секунду остановился, не решаясь войти внутрь. Наконец все же поборов страх, он шагнул вперед. Первая же ступенька, с оглушительным треском лопнула под изрядным весом мужчины. Вздрогнув от неожиданности, Иван, стоявший позади товарища, вскинул винтовку и едва удержался, чтобы не нажать на курок.
-Уймись, малохольный,- прикрикнул на него Пашка.- Что за винтарь-то схватился? Доска лопнула, а ты меня чуть на тот свет не спровадил.
Дверь в избу оказалась не запертой. Миновав темные сенцы, мужики вошли внутрь. Картина, еще ужасней той, что они увидели в бараке, предстала перед взором служивых.

Просторное помещение караульной избы, состояло из трех светелок. Все они были похожи на огромный могильник. Повсюду, валялись почти истлевшие останки людей. Вид,  изъеденной червоточинами плоти, ввергли в ужас обеих конвоиров.
-Да что тут стряслось-то?- севшим голосом, воскликнул Иван, пятясь назад к двери.- Неужто они все вот так, в один момент богу душу отдали?
-Не знаю, Иван, не знаю,- испуганно озираясь по сторонам, ответил Павел.- У меня самого, зуб на зуб не попадает. Но раз уж мы сюда пришли, давай  осмотрим тут все.
-Ага, давай осмотрим,- поддакнул ему паренек, между тем, продолжая пятится в сторону сеней.
-Да стой ты,- прикрикнул на него Павел,- тоже мне, герой. Мертвые они. Чего их боятся. Не покусают поди, прости господи. Иди лучше глянь, что в тех светлицах, а я погреб проверю.

Иван, осторожно перешагивая через человеческие останки, лежащие аккурат посреди дверного проема, двинулся внутрь избы. Пашка же, поддев сапогом орленую, жандармскую папаху, потянул за стальное кольцо, накрепко прибитое к люку, ведущему в подпол. При тусклом свете, который проникал в избу сквозь затянутые звериными кишками оконца, мужчина увидел крутые ступеньки лестницы, исчезающие в темной глубине погреба.

Старые перекладины, гнулись и жалобно скрипели под ногами Павла. Казалось, вот-вот, одна из них непременно сломается, и он сорвется вниз, на самое дно  ямы. Но к счастью, этого не произошло.Мужчина благополучно добрался до ледника. Очутившись в низу, Пашка нерешительно замер. Темнота и холод заключили его в свои объятия. Дневной  свет, попадая через отверстие люка, с трудом позволял что-либо увидеть. Придерживаясь руками за покрытые коркой льда стены, мужчина, на ощупь двинулся в глубь погреба. Сделав несколько шагов, он полностью оказался в плену непроглядного мрака. Внезапно, ему под ноги попалось что-то большое и мягкое.

-Неужто,  и здесь мертвяки?- подумал служивый, решая, потрогать ему то, что валяется на полу, или нет.
Все-таки, любопытство взяло верх над страхом, и Пашка присев на корточки, протянул руку вперед. Шершавая рогожа мешка, скользнула под ладонью мужчины.
-Интересно, что там внутри?- подумал он.- Не мешало бы проверить.
В слепую, пошарив по плотной мешковине, Павел нашел горловину куля, и потянул льняные завязки.

Из образовавшейся прорехи, на его ладонь посыпался мягкий порошок, почему-то пахнувший хлебом. Мужчина поднес руку к лицу, и понял:»Мать честная. Это же мука. Сколь тут пролежала, а словно только с помола. Ни плесени тебе, ни затхлости. Интересно много ее тут?»
Павел, начал торопливо водить около себя руками. Его пальцы то и дело натыкались на многочисленные мешки, в несколько рядов, стоящие вдоль стены погреба. Некоторые из них, на ощупь были такими же мягкими, как и предыдущий. В других же чувствовались твердые зерна, какой-то крупы. Несколько раз, руки мужчины, натыкались на стальные ободья пузатых бочонков, накрепко законопаченных дощатыми крышками.

-Да тут провианта не мерено,- радостно вздрогнул Павел, и заторопился выбраться наверх.
-Эй, Ванятка,ты где?- окликнул он своего товарища,- Подь сюда скорей. К нашим, пора возвертаться.
Из дальней светлицы послышались шаги паренька. Вскоре его изумленное лицо, покрытое россыпью озорных веснушек, появилось в дверном проеме.
-Погляди, дядя Паша, что я нашел,- сказал паренек, протянув Пашке небольшой кожаный мешочек, доверху набитый чем-то тяжелым.

Павел раскрыл мешочек и наклонил его над ладонью. Тоненькая струйка золотистых искорок, потекла на руку служивого.
-Там, дядя Паша, есть кладовая, - продолжал тараторить Иван.- Ну я замок то сбил. Глянь, а внутри таких кульков, видимо, невидимо. А еще там патронов винтовочных два ящика. В смазке. Да трехлинеек десятка два. С собой, что ли забирать, или как?

-Подожди ты, Иван, не торопись,- осадил его Пашка, пытаясь обмозговать ,увиденное.- Возвращаться надо. С мужиками посоветоваться. Оставляй все как есть, да пошли быстрее. Долго уж бродим тут.
Выбравшись за огороженный забором периметр, мужчины, быстрым шагом направились к реке.
-Ты, Иван, правее чуток бери,-поучал паренька более опытный в таежных делах Павел.- Чего по дебрям плутать. А так, аккурат напрямки к лагерю выйдем.
Взяв немного правее, горе-охотники двинулись через старую лесосеку. Не  успели они пройти и двух сотен шагов, как  Иван со всего маху провалился в глубокую яму.

-Под ноги глядеть надо, разиня,- незлобливо пошутил Пашка, помогая парню выбраться из рытвины.
Но едва, Иван ступил на твердую почву, как  снова, чуть не угодил в новую.
-Дядя Паша,- удивился он,- тут повсюду ямины. Что это?
-То, Ванюха, шурфы,- пояснил ему мужчина, осторожно пробираясь между предательски замаскированных буйной растительностью копей.- Видно здесь каторжане породу добывали, а потом таскали к реке, промывать. Как только охотники вернулись в лагерь, Архип обеспокоенный долгим отсутствием своих людей, тут же накинулся на них:» Ну где вас носит, архаровцы? Вижу, и зверя не добыли, и полдня по лесу прошастали. Мы уж не доброе думать стали. Тоже мне, добытчики. Остались теперь  без харчей. Гречицы то на раз засыпать. Что делать прикажете? Чем людей кормить? Кору что ли жевать?

Дожидаясь ответа от своих подчиненных, Архип, посмотрел на загадочные лица мужиков, и  сразу сообразил, что у них есть какая-то тайна.
-Вы чего ухмыляетесь, балбесы?- шутейно прикрикнул он,- А ну-ка рассказывайте, что там у вас приключилось.
Мужчины, словно по команде, наперебой принялись рассказывать о увиденном.
Внимательно выслушав охотников, Архип, сперва не поверил их  россказням. Уж очень, поведанная служивыми история ,смахивала на небылицу.

-Вы что, там, в тайге мухоморов объелись?- Архип попытался вывести рассказчиков на чистую воду.- Плетете невесть что. Чушь несусветная, да и только. Ну, прозевали зверя, с кем не бывает. Так честно и скажите. А то взялись околесицу городить
«Все как на духу обсказали, Архип Еремеевич,- начал оправдываться Иван,- Коли нет веры нашим словам, так идите сами проверьте».

Точно, Архип Еремеич, поддакнул Павел.- Не врем мы. Провалиться на этом месте. И изба там добротная, и барак каторжанский. Забором все огорожено, вышки по углам. Все чин  чинарем. А харчей, полный погреб. Сам видел. Все в целости и сохранности. Мука, так вовсе, будто только смололи. Крупы разные, да еще в бочонках что-то.
-А золота там, пудов почитай десять будет. Все вот по таким кулечкам разложено.- Иван, сунул руку в карман, и вынул кожаный мешочек, доверху набитый золотым песком.- Не удержался я, с собой взял. А то бы  не поверили.
-И впрямь золото!- пораженный рассказом конвоиров, Архип все-таки проверил содержимое кулька.

-Так где, говорите тот забор?- спросил он Павла, нервно пощипывая кончики усов.
-Да вот ,ежели напрямки, через реку перейти. Да все время в сопку, то почитай и  версты не будет,- вновь опередил своего старшего товарища Иван.
-Ну ладно, следопыты,- наконец принял решение Архип,- айда, покажете, где вы сие чудное место нашли. Пока собственными глазами не увижу, не поверю.
Через час, вернувшись с заброшенного прииска, Архип, приказал собрать людей.
Увидев, что арестанты так и остались сидеть на отшибе, он прикрикнул на нерасторопных охранников:» Заключенных тоже давайте сюда. Для всех говорить буду».

Когда, люди, собравшись на поляне, с напряжением ждали, что скажет им начальник, Архип словно матерый оратор, долго прокашливался, и наконец начал:»Мужики! Мои сослуживцы, и вы граждане осужденные. Для всех будет мой сказ. Попали мы с вами в переделку, не приведи Господи. Выбраться отсюда мы не можем. Захар, дорогу до Бодайбо  найти не в силах. Да и что нас там ждет? Вас, граждане арестанты, кайло да лопата, да смерть лютая на рудниках. Ну а нас охранников, обратно отправят. И будем мы снова сопровождать конвои, не видя ничего окромя тюремных бушлатов. Это если доберемся до Бодайбо. А коли нет? Тогда сгинем в этом безлюдном краю».

-А ты что предлагаешь, Архип Еремеич?- послышался хриплый голос из толпы конвоиров.- Здесь, что ли остаться, да с голодухи подохнуть?
-Я вот что кумекаю, мужики,- окинув взглядом потрепанную кучку людей, продолжал начальник конвоя.- Давеча Павел с Иваном, за зверем ходили, да наткнулись на прииск заброшенный. Видать давно уж про него забыли. Заросло все быльем. Да только там и постройки имеются, и провианту предостаточно. Поправить надобно немного барак да избенку, перезимовать можно. А пока зимуем, так будем золотишко добывать. Я  думаю его здесь столь, что все Ленские прииски вместе взятые, за год не моют. А уж ближе к лету я сам в Бодайбо наведаюсь с золотом. Думаю, дорогу найдем. Может за зиму тунгусы, или охотники, какие объявятся, так покажут нам, как выбраться. А уж с Бодайбо, я прямиком до Иркутска доберусь. Самолично, в Губчека пойду. За каждого из вас просить буду, чтобы срока снизили. Думаю выйдет все. Шутка ли, такой богатый прииск нашли. Не бросать же теперь. Вы только, граждане осужденные работайте на совесть, а уж я вас не обижу. Кормежку поставлю для всех одинаковую. Что для арестантов, что для охраны. Верю, что после того, как узнают о нашем прииске, то скорее всего меня и оставят начальником. А я слово даю, не глумиться. По-человечески с каждым обойдусь.

-Может, ну его к чертям это Губчека,- выкрикнул кто-то из арестантов.- Намоем золота, да  разбежимся. Кто искать-то станет? Пусть думают что мы потопли все. Архип нахмурил брови, и стрельнул глазами в сторону разговорившегося смутьяна:»Даже и думать не смейте. Я как никак, а все ж таки на службе состою. А службу свою, привык исправно блюсти. Ежели я сказал, что буду по-людски относиться, значит, так тому и быть. А коли, кто из вас удумает худое. Побег, к примеру, или смуту, какую, то уж не обессудьте. Прикажу охране стрелять без разбора. Ну, так что, согласны, остаться здесь? Что ответите?

Оживленный гул нескольких десятков голосов, взметнулся над поляной. Каждый старался доказать свою правоту, пуская в ход все мыслимые и немыслимые доводы.
-Ну что, Григорий,- Спросил Северный Азарова,- мы то, что решим? Здесь остаемся, или как?
-Знаешь, Михаил, ответил священник, окинув взглядом галдящую толпу,- я так думаю, что Господь не зря нас от гибели уберег, да в сие место вывел. Значит, для чего-то ему это было угодно. И уйти отсюда не дал. Назад возвернул. Ну а раз так, то и противиться воле Божьей не надо. Окромя всего прочего, чувствуя я сердцем, что нужен здесь для чего-то важного. Притягивает меня к здешним местам сила неведомая. Здесь надо оставаться.

-Раз так,- решительно ответил вор,- то и я с тобой.
По-прошествии времени, людской гвалт начал понемногу стихать, и над берегом реки воцарилась тишина.
-Ну что, мужики решили, кто остается, а кто до Бодайбо все же пойдет?- спросил  Архип, всматриваясь в заросшие колючей щетиной лица.
Высоченный, худой как тростинка арестант вышел вперед, и нервно комкая в несуразно длинных руках серую, суконную шапку, ответил:»Мы с мужиками так решили, гражданин начальник. Здеся останемся. Нам разница не велика где горб, гнуть. А ты по всему видать мужик хороший, даром, что на службе. Может, вправду выбьешь нам послабление. А мы, робить будем как надо, только кормежкой не обидь. Правда, браты?»

Арестанты, толпившиеся позади, поддержали своего делегата, одобрительными возгласами.
-Хрен редьки не слаще.
-Что нам в том Бодайбо? Собаками будут травить, да в карцерах гноить. А коли ты по-людски, гражданин начальник, то и мы со всей душой.
-Ну ладно, граждане заключенные. С вами понятно,- одобрительно хмыкнул Архип, и повернувшись к команде «Зари», задал тот же самый вопрос.-А вы как, флотские? С нами, али как?

Капитан немного  помявшись, ответил за всех:»Не можем мы, Архип Еремеевич оставаться. До дому нам надобно. Захар вон, все ж таки попытается дорогу найти. А у тебя прошу харчей, хоть сколь-нибудь, да винтовочку с патронами. Оно бы и хорошо было. А как доберемся до Бодайбо, обещаю, первым делом об вас доложить куда следует. Глядишь,отправят людишек в помощь, да провианта.

-Добро, Петр Емельянович,- сурово ответил начальник конвоя.- Дам я вам и харчей, и винтовок пару. Только до завтра потерпите. На прииске том, все есть. И провиант, и оружие, только прибраться бы там надо. Покойников схоронить, чтобы все по-людски. А батюшка наш, отпоет их. Правда, отец Григорий?
-Все сделаем честь по чести,- кивнул головой Азаров.- В соответствии с православными канонами.
-Значит, на том и порешим,- закончил свою речь Архип.- Сегодня поздно уж. Скоро потемки. Здесь ночуем, а завтра с ранья туда и пойдем.

                Г Л А В А 37
С самого утра, едва остывшее от осенних ветров солнце, показало сквозь клочья свинцовых туч, свой белесый бок, на правом берегу безымянной речушки, с легкой руки арестантов, получившей название Антиповка, в честь паренька, который первым нашел в ее студеных водах самородок, раздался гулкий звук топоров и пил.
Часть арестантов, вооружившись ржавыми от долгого бездействия лопатами, рыли большую яму на сухом пригорке, неподалеку от периметра лагеря. Иные, соорудив из соснового лапника волокуши, стаскивали туда человеческие останки.

Решили похоронить всех в единой могиле. Не разбираясь ни в чинах, ни в сословии.
-Им теперь уж все едино,- говорил Архип, расхаживая от одной группы людей к другой, проверяя, как идет работа.- Что охранник, что каторжанин. Вместе они смерть приняли, вместе и косточкам их тлеть. А о душах их грешных, батюшка наш порадеет.

Человек двенадцать, заключенных, начальник отрядил валить лес, да пилить доски, чтобы успеть до приближения заморозков, утеплить строения.
Провизия, которая нашлась в караульной избе, каким-то чудесным образом сохранилась в своем первоначальном виде. То ли мерзлота поспособствовала в этом, то ли таежный воздух был особенным, но впервые за столь долгое время, люди досыта наевшись, вздохнули свободно. В истосковавшихся по работе мужицких руках, спорилось любое дело.

Весело балагуря, перекидываясь шутками, арестанты хоть на какое-то время забыли кто они, и где находятся. Архип, как  обещал, относился к ним по-человечески. Порою, даже он сам, скинув шинельку, подставлял плечо под толстенные бревна, помогая заключенным дотащить его до распиловки.
Прошлые обитатели заброшенного прииска, судя по всему, к освоению рудника готовились основательно. Поэтому в лагере, кроме инструментов нашлось еще много чего полезного. Каторжанам, прочесавшим периметр вдоль и поперек, удалось найти несколько ящиков ржавых, но вполне пригодных гвоздей. Полный набор столярных инструментов, и разнообразную кухонную утварь.

В бочонках, спрятанных в леднике, оказалось большое количество солонины.  Правда, она немного обыгала, но при долгой варке, ее вполне можно было использовать в пищу.
Хлебая наваристый бульон, приправленный остатками картошки, арестанты, радовались будто дети, все время приговаривая:»Большому куску и рот радуется», или «По кормежке и работешка».

И действительно, люди работали не покладая рук, возвращаясь в барак лишь затемно. Наскоро съев свою пайку,они тут же, вповалку засыпали на заново сколоченных нарах, пахнущих смолой и свежеструганной древесиной.
В результате слаженной работы арестантов, через неделю, все приготовления к зиме были закончены. Еще беленькие, только что вышедшие из-под пилы  доски, будто заплаты, красовались на стенах построек, заменяя прохудившиеся.
Среди заключенных, нашелся и знаток печного дела. Буквально через пару дней, в печурках сложенных,из ему одному известных камней, вспыхнул жаркий огонь, согревая озябших людей.

Большой холм братской могилы, увенчанный высоким крестом, находился неподалеку от лагеря. Всякий раз, глядя на него, люди замолкали, чувствуя присутствие какой-то непонятной силы. Но как бы, то ни было, отец Григорий, следуя канонам православия, отпел останки  погибших, и теперь, они с миром покоились там, где им  полагалось быть.

Однажды вечером, когда последние хозяйственные приготовления закончились, Архип, собрал осужденных в центре лагеря.
-Ну что, граждане арестанты! Крыша над головой у нас есть, харчами Бог тоже не обидел. Завтра начнем разрабатывать старые шурфы. Поглядим, что для нас припасла Сибирь-матушка.

На следующий день, спозаранку, заключенные разобрав старательский  инструмент, двинулись в сторону заброшенных копей.
Архип поступил так, словно он всю жизнь был горным мастером, а не простым конвоиром. Он разделил арестантов на несколько небольших артелей, и каждой из них дал свое задание.

Половина осужденных, принялась расчищать, старые, давно обвалившиеся шурфы. Еще несколько наиболее крепких мужиков, носили добытую породу к реке. Остальные же, приведя в порядок ковши и лотки, тщательно промывали ее.
Первый смыв, который Архип, хотя довольно неуклюже, но все таки сделал сам, показал, что золото здесь есть, и в довольно изрядном количестве. После промывки, на дне лотка, осталась густая полоска драгоценного металла, да пять-шесть золотников, размером примерно в половину мизинца.

С азартным блеском в глазах, мужчина взял один из только что добытых самородков, и подняв над головой, задорно выкрикнул:»Вот оно, золото таежное. По всему видать много его. Только добывай, не ленись. Да нам за него Советская власть, все привилегии даст. И вам, граждане осужденные ,срока обязательно скостит. Да и нас в обиде не оставит. Прав я братцы?- обернулся Архип к своим подчиненным.- Да когда дело пойдет, сюда и дорогу прорубят, и поселок на берегу отстроят. Все будет, дай только срок».

Воодушевленные речью начальника, арестанты, быстро разошлись по своим местам, и работа закипела .
В конце дня, Архип радовался словно ребенок, завязав туго набитый золотом кулек:»Эко богатство в земле сокрыто. Один день помыли, а почитай фунта полтора, а то все два добыли. Ну дела! Сфартило нам все-таки. Эй, граждане мазурики, собирай инструмент, да стройся в колонну. В лагерь пойдем, а то уж поди и ужин простыл».

Но радость Архипа, который начал строить радужные планы, была преждевременна. Золото, намытое  в первый день, оказалось их единственной добычей.
На следующее утро, сытно позавтракав двойной порцией овсянки, заключенные отправились на работу, но, каково же было их удивление, когда оказалось, что все шурфы доверху залиты водой. И теперь, сколько арестанты не пытались, вместо породы, им приходилось черпать только серую жижу.
-Откуда столь воды?- недоуменно сетовал Архип, прохаживаясь от одного шурфа к другому.- Вроде дождей нет, да и снежок весь сошел. Давайте мужики, новые начнем. Да повыше берите, на пригорке. Там-то по суше будет.
 Разработка новых шурфов, не дала ровным счетом ничего. Едва лопаты арестантов, вонзились в грунт, как оттуда брызнула все та же мутная жижа, сводя все старания людей на нет.

Но на этом злоключения старателей не закончились. Наоборот, они стали сыпаться одно за другим, словно из рога изобилия. Каждый день, с ними что-нибудь да происходило. То кто-то, случайно поскользнувшись на ровном месте, повредит ногу или руку. То неизвестно откуда взявшаяся гадюка укусит одного из охранников. Как бы то ни было, но по-прошествии двух недель безрезультатных поисков золота, люди начали роптать, украдкой перешептываясь о скверности этого странного места. Вскоре какой-то странный недуг, свалил с ног четверых заключенных. Однажды утром, они попросту не смогли подняться. Сильный жар, и невыносимая боль, заставляла бедолаг, корчиться в ужасных мучениях. Никакие травы и отвары не приносили больным облегчения.

-Вот те крест! Нечисто сие место,- тревожно шептали мужики, спасаясь от наступивших морозцев, у камелька, сооруженного посреди барака.- Не зря же прежние каторжане, вместе с жандармами  богу душу отдали.
С каждым следующим днем, страшная болезнь расползалась по лагерю все больше и больше, находя новые жертв, как среди арестантов, так и среди охраны. К середине ноября, лишь половина людей на прииске, была  способна стоять на ногах. Да и у них из-за сильно кровоточащих десен, начали выпадать зубы. От новой напасти не помогал даже отвар из можжевельника, известный как первое средство от цинги.  Это была не цинга.

Крепкие морозцы, сковали Антиповку ледяным панцирем. Арестантам, приходилось каждый день долбить проруби, чтобы набрать воды для питья и приготовления пищи.
Архип, чувствуя сильное недомогание, все таки собрался с силами, решив лично сопроводить людей к реке. Взяв с собой трех охранников, он повел небольшую группу заключенных к берегу. Двигаясь по узкой тропинке, Миша Северный оглянулся на  отца Григория, и  притормозил, ожидая когда священник поравняется с ним.

-Ну, что скажешь, батюшка,- негромко спросил вор Азарова, как только тот, гремя котелками подошел поближе.- Неладное тут творится. Словно проклятие, какое над нами нависло. Может уходить отсюда надобно?
-Не торопись, Михаил,- тяжело дыша, ответил Григорий.- Куда уходить-то? Да и людей бросать не можно. Половина из них, уже ноги едва волочат. Чувствую я, скоро кончатся наши невзгоды. Сон я давеча видел. Странный такой сон. Непонятный. Даже не знаю о чем он, но верю, оставит лихо сие место.

Дойдя до проруби, арестанты принялись разбивать, намерзшую за ночь корку льда. Громкий окрик одного из охранников, заставил их на минуту отвлечься.
-Архип Еремеевич! Поглянь, на том берегу люди кажись.
Архип пристально всмотрелся в ту сторону, куда показывал конвоир. Действительно, в сизой морозной дымке, была видна оленья упряжка, и три человека, у одинокой лиственницы.

-Да это тунгусы вроде, определив по одежде, радостно воскликнул мужчина.- Вы пока набирайте воды, а я до них схожу. Может, узнаю что.
Но едва служивый, добрался до середины реки, как люди в оленьих парках и смешных лисьих шапках, тоже заметили арестантов, и двинулись навстречу Архипу.
Взбираясь на невысокий заснеженный берег, начальник конвоя, буквально столкнулся с коренными обитателями тайги. Их обветренные скуластые лица скрывал длинный ворс густого меха. Архип, видел  лишь колючий взгляд, их суженных глаз. Один из аборигенов, тот, что постарше, выйдя вперед, долго молчал, пытливо изучая белого человека. Архип сразу же обратил внимание на трехлинейку, висевшую у него за спиной. На потертом прикладе винтовки, красовался номер одного из его конвоиров. Незнакомцы, по-прежнему молчали, по всей вероятности ожидая,когда белый, сам начнет разговор.

Архип, не выдержав затянувшейся паузы, постарался разрядить обстановку и приветливо улыбнулся.
Улыбка на изможденном лице начальника конвоя, получилась неестественно натянутой, но все-таки она послужила толчком к  диалогу.
Заметив, что угрюмые гости, немного подобрели, служивый, вспоминая слова из лексикона давно обрусевших тунгусов, попытался завести разговор. Но его познания в лингвистике северных народов, оказались настолько ничтожными, что незваные гости только удивленно переглядывались, стараясь понять, о чем говорит этот странный человек с огромной, давно не чесаной бородой.

Когда скудный словарный запас Архипа иссяк, он молча уставился в смуглые лица пришельцев, стараясь разглядеть сквозь маски непроницаемого безразличия, поняли ли они хоть часть из сказанного.
Старший абориген, повернулся к своим молодым соплеменникам и сказав что-то на непонятном для Архипа языке, разразился безудержным смехом. Те в свою очередь, побросав поклажу на снег,  тоже схватились за животы, и долгое время не могли произнести хоть что-то членораздельное, укатываясь со смеху.

Наконец вдоволь натешившись над Архипом, старший с трудом подавляя еще пробивающийся сквозь ломаные русские слова смех, произнес:»Вы, русский, ошень смешной люди. Говорите шибко худо однако. Ты думай, моя тунгус? Мы не тунгус, мы эвенки. Мой имя Тактыган, а это мой сыновья Дягда и Ирэктэ. Моя кочуй по реке Чичикан. Моя олешек паси. Добывай лисица, соболь. Ты белый пошто здесь? Здесь, худой место. Шибко худой. Саман Иргичи Инен, заклятие приноси это место. Теперь все русский тут умирай. Твоя уходить надо. Уводить люди. Все здесь умирай. Шибко худо тут».

Архип, удивленно посмотрел на говорливого эвенка. Он не верил в россказни про старинные шаманские проклятия, но то, что происходило на прииске, нельзя было отнести к разряду простых событий.
-А скажи, Тактыган,- спросил Архип своего собеседника,- Что здесь случилось? Почему шаман наложил проклятие, и как его избежать?
Эвенк достал из под парки резную трубочку. Набив  ее табаком, он, закурил, выпустив в морозный воздух большое облако дыма.
Наморщив и без того испещренное многочисленными морщинами лицо, Тактыган начал рассказ.

-Однако много зим прошло. Русский, тайга приходи, за желтый песок. Это место стойбище было. Богатое стойбище. Много оленей, много красивый женщины. Потом русские приходить. Главный русский говори:»Вы, эвенки, больше здесь не живи. Тайга идите. Оленей, и женщин нам оставляй, а сами уходи. Мы теперь тут будем желтый песок искать, каторга строить. Не послушались люди. Остались в стойбище. А ночью, плохой русский приходи, всех убивай. Саман Иргичи Инен в земля живой закапывай. Остальных штыком колоть. Женщин и детей, в костер сжигай. Теперь тут священный место Бунурук. Глупый русский, думай что теперь спокойно живи. Но Саман Иргичи Инен, перед смертью, проклятие посылай на белый люди. Теперь здесь худое место, много злой дух ходи. Болезнь приноси, смерть. А те русский, который эвенки убивай, сами помирай все.

Закончив рассказ, Тактыган надолго замолчал, наслаждаясь крепким дымом табака, а начальник конвоя, стараясь осознать только что услышанное, поостерегся нарушить молчание аборигена.
Наконец эвенк докурил трубку и ловко выбил ее о приклад винтовки.
-А скажи, друг,- вспомнив о заметной трехлинейке, поинтересовался Архип,- винтовка эта откуда у тебя? Уж больно приметная. Трое арестантов у нас в побег ушли, так вот эту самую винтовочку у одного из конвоиров умыкнули. Видел ли ты беглых, Тактыган?

-Ой, хой, взмахнул рукой эвенк,- ружье шибко хороший. Меткий. Много шагов сохатый убивай. В лесу нашел. Хомоты ваши беглый задирай. Одни кости оставляй. Тактыган ружье себе бери. Ошень однако хорошо стреляй. Патроны совсем мало. Худо.
Архип, сообразив что из этого знакомства можно извлечь выгоду, сразу же оживился:» Слушай, Тактыган, у нас патронов много. А зверя добыть не можем. Плохо без мяса. Зверь сюда вообще не заходит. Давай с тобой меняться. Мы тебе много патронов дадим, а ты нам зверя добудешь. Будем дружить с вами. Мы, плохого, никому не желаем».

Скуластое лицо эвенка, расплылось в довольной улыбке, едва он услышал предложение русского:»Тактыган будет дружить однако. Патроны давай, будет много мяса. Хочешь оленина, хочешь сохатый. А хочешь, Хомоты- хозяин тайга. Тактыган, давно тайга живи. Никого не обманывай. Худой никому не делай. Три раза солнце вставай, Тактыган привози русский мясо.

Обрадованный состоявшейся с эвенком сделкой, Архип отправил одного из охранников в лагерь за винтовочными патронами, а сам прокручивая в голове историю о шаманском проклятии, вновь затронул эту тему:»Тактыган, а ты ведь не сказал, как же с заклятием быть? Кто его снять может? Я конечно не шибко верю во все это, но люди болеть стали, да и много дней золота ни крупицы добыть не можем. Словно вредит кто. Может, знаешь какого-нибудь шамана? Поколдовал бы что ли, в бубен постучал. Авось и помогло бы».

Тактыган, с грустным видом, поглядел на живописные сопки, укутанные мягкой снежной периной, и неторопливо ответил:»Наши шаманы не снимай проклятие Иргичи Инена. Он самый сильный свой род. Духи огня, воды, лесов, все ему подчиняйся. Иргичи если захотеть, хозяин тайги Хомоты одним взглядом убивай. Никто с ним справится не моги. Правда старики говорить, однажды в тайга приходи белый шаман. Он сильней Иргичи Инена. Только он, снимай заклятие. Душа Самана улетай далеко. Улетай Ининипчу Осикта. Потом белый люди переставай умирать».
-Вот еще и какой-то белый шаман,- подумал про себя Архип.- Ох уж эти поверья. Откуда же ему взяться , белому шаману? Ну да ладно. Бог даст, справимся.
Через полчаса, прибежал запыхавшийся конвоир, бережно прижимая к груди две упаковки патронов.

-Вот, Архип Еремеевич,- переводя сбившееся от бега дыхание, сказал он протягивая драгоценный груз своему начальнику.- Как и приказывали, две пачки. Непочатые.
Архип приняв из рук охранника патроны, тут же передал их впавшему в счастливую эйфорию эвенку:" Бери, Тактыган. Я свое слово сдержал, сдержи и ты».
Растроганный щедростью русских ,абориген, долго клялся в вечной дружбе, и наконец,надев широкие, подбитые камусом лыжи, вместе с сыновьями тронулся в след за оленьей упряжкой.

                Г Л А В А 38

Всю ночь напролет, над лагерем лютовала вьюга. Колючие снежные крупинки, словно, непрошенные гости, скребли по бревенчатым стенам караульной избы, стараясь любым способом пробиться внутрь.
Сон, приносящий хотя бы на короткое время облегчение и покой, все никак не мог овладеть совершенно разбитым телом Архипа. Кутаясь в полы, уже порядком истрепанной шинели, он ворочался на жестких нарах, глядя, как в жаркой печурке, тихо потрескивая, горят смолистые поленья.
Сквозь безудержный вой пурги, мужчина слышал перекличку часовых, охраняющих лагерные вышки, и никак не мог отделаться от мыслей, которые беспощадно жалили его сознание.

-Что же теперь с нами будет?- наверное,в сотый раз задавал он себе этот вопрос.- Что ждет нас впереди? Если мы все здесь погибнем, то  что будет с моим сыном, с моим Гаврюшкой? Какое-то время, бабка Нюра приглядит за ним. Не бросит поди дитя? А потом что? Пустота? А тут глядишь, есть шанс в люди выбиться. Авось жалование добавят, опять же должность неплохую можно получить. Бог даст ,сыночка в Москву свожу, к тамошним профессорам. Глядишь, поставят мальчонку на ноги. Все бы ничего, да только где оно, то золото. Словно провалилось куда. Вроде бы рядом совсем, а взять не получается. Да и люди хворают. Одежка совсем поистрепалась, дыра на дыре. Обувка опять же худая. Того гляди, загнутся все до весны. Что тогда? Тогда, все мои надежды да чаяния, псу под хвост.

Архип, осторожно, стараясь не разбудить спящих товарищей, уселся на  нарах, опустив ноги на холодный пол. Сквозь щели в досках веяло морозцем и свежестью. От этого, внутренний жар, терзавший мужчину, стал понемногу угасать, а мысли обрели некий порядок.
-Завтра с утра пойду к священнику,- решил Архип, вновь устраиваясь на лежаке.-Уж он то умеет утешить. Вроде говорит по-простому, но слова его несут покой и облегчение. Эх, Азаров, Азаров, занесла же тебя нелегкая. Вот еще тоже судьбинушка не из простых. Сам здесь, с почти пожизненным сроком. Жена его с сынишкой непонятно где мыкается. А все потому, что кому-то из высоких чинов, в голову блажь стукнула. Мол церковь советскую идеологию рушит, умы народные будоражит. А коли по совести судить, так церковь то наоборот людей к  смирению и порядку призывает.

Немного поворочавшись на неудобных нарах, Архип попытался все же  заснуть, но сон так и не пришел. Давно уже поменялись караульные на вышках. Злая вьюга за толстыми стенами избы, тоже сменила свой гнев на милость, а мужчина все лежал с открытыми глазами, стараясь хоть на короткое мгновение провалиться в спасительный туман забытья.

Из глубин памяти, выплыло морщинистое лицо Тактыгана.
-Ну, хорошо хоть с мясом будем,- подумал Архип.
Внезапная мысль, мелькнув в его воспаленном мозгу, заставила служивого подскочить с места.
Пытаясь прогнать ее, он несколько раз встряхнул головой:»Белый шаман. Этот эвенк говорил про белого шамана. Нет, не может быть. Брехня все это».
Но навязчивая идея, так овладела служивым, что он, надев растоптанные сапоги, стал бесцельно бродить по светлице, невзирая на спящих вповалку бойцов.
Дежуривший у печи Иван, заботливо предложил ему только что вскипевший отвар брусничника с чагой. Но Архип, отмахнувшись от паренька, продолжал расхаживать из угла в угол.

-А если Азаров освятит прииск? Молитвы почитает, и все прочее. Он то, уж наверняка знает, как это делается. Вдруг поможет? Ладно, решено. Утром поговорю с Азаровым. Хотя нет. Чего ждать то, и так скоро рассвет».
Архип, быстро вдел руки в рукава шинели, и хлопнув дверью, решительно двинулся в сторону арестантского барака.

-Стой, кто идет?- окликнул его часовой, греющий у костра озябшие ладони.
-Да я это, Корней, я,- ответил начальник конвоя, подходя к огню.
-Что, не спится, товарищ командир?- заискивающим тоном, поинтересовался часовой, дежуривший неподалеку от дверей почти заново отстроенного барака.- Ночка еще та выдалась. Под утро только метель и утихла. Все замело.

-Молодец, Корней! На посту не дремлешь,- похвалил Архип своего подчиненного, совсем по-отечески, взглянув на молодого бойца.- В барак мне надо. Переговорить кое с кем.
-Дак спят же все, Архип Еремеевич,- подбросив в огонь очередное полено, ответил Корней.
-Ничего, ничего. Дело важное. Разбужу,- бросил на ходу Архип, и открыл скрипучую дверь, ведущую в темноту барака.

В помещении, было  сыро и холодно. Пар, исходивший от спящих арестантов, поднимаясь к потолку, тут же оседал на нем белыми изразцами куржака. В глубине строения, алым отблеском, в кромешной темноте, расцветал огонек жарко натопленной печи. Иногда, на фоне красных сполохов, возникала худая фигура дневального, сторожившего огонь.
Увидев начальника конвоя, заключенный, серой тенью метнулся к нему.
-Гражданин начальник,- попытался было, что-то сказать арестант, но Архип опередил его, приложив палец к губам.
-Тихо. Не буди людей,- в полголоса произнес служивый, обращаясь к заключенному.- Мне нужен Азаров. Священник. Разбуди его.

Дневальный, послушно исчез в черном лабиринте проходов.Через минуту, он вновь появился в полоске света, струившегося от примитивного камелька, только уже в сопровождении отца Григория.
-Что стряслось, гражданин начальник?- застегивая бушлат, спросил Григорий.
-Пойдем, Азаров, пройдемся. Разговор есть,- ответил Архип, увлекая за собой священника.

Едва они вышли из барака, тотчас, морозный воздух заключил их в свои объятия, забираясь под складки износившейся одежонки, и заставляя мужчин зябко ежиться.
-В общем, дело такое, Азаров,- выдержав долгую паузу начал говорить служивый.- Ты сам видишь, что у нас творится. Люди болеют, да и золото куда-то пропало. Что об этом думаешь?

 Азаров, нахмурив брови, не раздумывая ответил:»Место это плохое. Душой чувствую. Много зла здесь творилось, потому происходит невесть что. Да к тому же, сны ко мне тревожные приходят. Неспроста все это. Место сие осветить бы надо, да часовенку поставить, чтобы люди могли в свободную минуту придти. Помолиться, да попросить у Господа защиты для себя, и своих близких, кои остались далеко отсюда.

-Ну с часовней ты пожалуй перегнул, батюшка,- нервно поскреб затылок Архип.- Но в остальном пожалуй прав. Давеча я с эвенком говорил. Он мне поведал такое, что до сих пор волосы дыбом встают. Тут раньше, оказывается, стойбище было. А когда каторгу основали, так жандармы почти всех порешили. Женщин, детей. Всех без разбора. А шамана  ихнего так вовсе живьем в землю закопали. Эвенк тот, Тактыганом его кличут, говорил, дескать шаман, силищей обладал неимоверной. Он мол, перед смертью на место это, проклятие наложил. И еще Тактыган сказал, что проклятие это снять может какой-то белый шаман. Ну, я подумал, может ты помолишься за убиенных, да освятишь прииск. А против часовни, Азаров я ничего не имею. Но ты сам пойми, рано или поздно все едино, кто-нибудь из начальства высокого узнает, тогда не сносить мне головы. Придется, рядом с вами местечко на нарах приглядывать. Хотя… ладно, пес с ним. Стройте часовню. Возьми мужиков покрепче. Человек пять, и начинайте с богом.

                Г Л А В А 39

Целую неделю, денно и нощно, отец Григорий, возносил заупокойные молитвы, отпевая умерших в страшных муках людей.
Каждый уголок прииска и лагеря был окроплен святой водой.
Тем временем, несколько сметливых арестантов валили крепкие лиственницы, а ошкуренные бревна, ловкими движениями топоров, подгоняли в ласточкин хвост, образуя остов  будущей часовни. Правда плотники время от времени сетовали, что строить приходится из сырого, промерзшего леса, но истинно веря  в святость богоугодного дела, они в глубине души надеялись на то, что их строение будет стоять долго, привнося частицу божественного света в тяжелые арестантские будни.

И действительно, то ли случилось чудо, то ли отец Григорий, вселив веру в сердца заключенных, помог побороть им свои недуги. Как бы то ни было, люди почувствовали себя намного лучше. Даже те, кто уже с трудом переставлял ноги, поднялись с нар, словно ни в чем не бывало. Да и на прииске  дела пошли заметно лучше. Вскоре после того, как батюшка освятил рудник, был найден первый самородок. Пусть не такой  большой, но все же. Все чаще, в лотках старателей оставались желтые прожилки золотого песка. Правда для добычи породы приходилось делать пожоги, и кайлить смерзшийся грунт, а затем греть на кострах ледяную воду для промывки, но люди не унывали, работали весело с прибаутками.

Время от времени, на прииске появлялся Тактыган с сыновьями. Обменяв очередную тушу сохатого или оленя на винтовочные патроны, он выкуривал свою трубочку, беседуя с Архипом, а затем уезжал восвояси.
Сытые и довольные арестанты, работали не покладая рук. На смену давно уже пришедшим в негодность бушлатам и опоркам, стали появляться одежды из звериных шкур, привезенных общительным эвенком.

По приказу Архипа, прииск начал расширяться, приобретать размах. Над копями построили просторные навесы, чтобы разработанные шурфы не заметало снегом, а неподалеку от реки выросла небольшая теплушка, где арестанты могли погреть у жаркого камелька продрогшие от мороза кости, да выпить кружку, другую травяного отвара.

Кладовая в караулке, быстро наполнялась увесистыми мешочками с золотым песком, а однажды заключенные, разрабатывая новый шурф, наткнулись на маленькую пещерку, скрытую от людских глаз, под корневищем поваленной сосны.
Расширив узкий лаз, старателям удалось проникнуть внутрь.
При тусклом свете факела, они увидели, как стены темного грота, испещрены множеством золотоносных жил, которые тускло поблескивая во мраке, исчезали где-то в глубине горы. Некоторые из них, достигая ширины в две ладони, свели бы с ума даже видавших виды золотарей.

-Ну, дела!- поговаривали ошеломленные находкой арестанты.- Вот где богатство невиданное. Да тут золота за тыщу лет всего не добыть.
-Прибавилось заботушки,- пряча довольную улыбку под густой растительностью усов, нарочито ворчал Архип, осматривая золотоносную пещеру.- Ну что, пожалуй, крепи надо ставить, да разрабатывать штольню.

И вновь повалились вековые деревья, окропляя снежные сугробы зеленым дождиком хвоинок. Старатели, расширив лаз настолько, что можно было проникнуть внутрь почти не нагибаясь, принялись ставить крепкие подпорки. Теперь артели, меняясь между собой, начали рубить породу еще и здесь.
Золото в кладовой Архипа прибывало буквально на глазах, и к тому времени, как долгожданное весеннее солнышко, растопив на лесных опушках белые покрова зимы, пробудило от спячки первые подснежники, драгоценным металлом было заполнено почти все.

Архип, радуясь, словно ребенок приближающемуся теплу, с нетерпением ждал, когда пройдет весенний паводок.
Из разговора с Тактыганом, который стал частым гостем на прииске, он узнал, что до Бодайбо не сто пятьдесят верст, как говорил старый шкипер, а всего семьдесят, и уже понемногу начал собираться в путь. Опытный эвенк, обещал сам лично поехать с ним.

С каждым днем, яркое солнце, радуя истосковавшихся  по теплу и свету людей, все дольше и дольше задерживалось в прозрачной синеве неба, сгоняя остатки почерневшего снега со склонов гор. Вода в речушке прибывала с неимоверной быстротой, поднимая на поверхность пропитанный влагой лед. А в один прекрасный день, когда воздух прогрелся особенно сильно, ледовый пласт, скрывающий под собой водную гладь, треснул, отдаваясь гулкими раскатами эха, по далеким таежным распадкам.
Люди, столпившись на берегу реки, радовались окончательному приходу весны, крестясь и приговаривая:»Слава тебе Господи. Вот и одолели зимушку с Божьей-то помощью».

Самобытная природа, в счастливом порыве, сбросила с себя оковы зимних морозов, и взыграв искрометными красками, оживила дотоле монотонные пейзажи тайги, превращая их в яркие полотна, достойные руки великих мастеров живописи.
Необычайно чистый воздух, который был настолько  насыщенным, что казалось, его можно было есть ложкой, стал похож на густую субстанцию, впитавшую в себя ароматы многочисленных лесных трав.

Все это волшебство, опустилось трепетно-нежным покрывалом на бескрайнюю лесную ширь, заключив в свои объятия, каждый кустик, каждую травинку.
Возродившись после длительных холодов природа, расплескалась зеленым пожаром растительности по всей округе, превратив сопки-исполины, подпирающие вершинами позолоченный солнцем  ультрамарин небосвода, в совершенно иной, особенный мир. Мир, где все было похоже на волшебную сказку.

Теплый ветерок, витая среди крон могучих лесных великанов, бережно поигрывал ветвями, рождая неповторимую симфонию мироздания. И стоило на мгновение отрешиться от окружающей суеты, и вслушаться, тотчас же эта божественная музыка, вспыхивала в душах людей, малиновым благовестом.

В один из таких, наполненных прелестью наступающего лета дней, Архип готовился к поездке в Бодайбо. Основательно, по-хозяйски, он, по несколько раз проверяя прочность кожаных мешков, укладывал драгоценный груз в переметные сумы.
-Эх, жаль, что все золото  нельзя взять,- думал служивый, пряча в самый дальний уголок души, тревогу перед неизвестностью.- Добыли то его столько, что и за пять-шесть раз не вывезти. Хорошо хоть Тактыган обещал несколько оленей дать. Загрузим сколько возможно.

Углубившись в свои мысли, мужчина, не заметил, как в караульную избу, словно вихрь ворвался один из охранников.
-Архип Еремеевич,- с трудом переводя дух, завопил он истошным голосом,- там, на берегу народу уймища. Этап пригнали. Человек сто пятьдесят арестантов, да конвоя под сотню будет. Лошадей видимо невидимо. Все тюками груженые. Видать провизия, да инструмент разный. Захар их привел. А, за главного у них комиссар какой-то. Весь опрятный, подтянутый, что твой хлыщ. Галифе новенькое. Портупея блестит, ажно глаза слепит. Ходит гоголем, да покрикивает на всех. Глядеть  на него, прости Господи, паскудно. Одни только  усики чего стоят. Такие мерзкие, да причесанные, а он все равно их, походя, гребешком расчесывает. И с ним еще хмырь какой-то, из ОГПУ. Высматривает все, да наших, про тебя спрошает. Кличут они вас срочно, Архип Еремеевич. Мол беги сию минуту начальника своего, зови.

-Кличут, говоришь?- обрадовано переспросил Архип.- Вот и дознались про Архипа Еремеевича Башарина. Теперь-то уж вниманием не обделят. Добрались все ж таки флотские, порассказали о нас. Ну, теперь загремит прииск. Не зря мы тут горбы гнули, да мытарства принимали. Пойдем скорей, Федор, гостей встречать.
На ходу подпоясываясь ремнем, Башарин, почти бегом кинулся к шурфам. Федор, по удобнее перехватив винтовку, бросился вслед за ним.

-Товарищ командир, может и не к чему спешить так,- охранник попытался окрикнуть убегающего Архипа.- Гостеньки-то, что-то не очень шибко рады нас видеть. Хмурые да злые ходят. А ОГПУшник, тот  вообще чернее тучи. Того гляди, зубы по самые корни сотрет.
-Пустое все, Федя,- оглядываясь на отставшего Федора, радостно ответил Архип,- устали с дороги. Шутка ли семьдесят верст по тайге отмахать, да еще с этапом. Хорошо хоть мы догадались баньку срубить. Сейчас с дороги косточки погреют,  повеселеют зараз. Эх, жалко водочки нету. К месту бы пришлась. А что до ОГПУшника того, так, Федя, служба у него такая, выспрашивать да вынюхивать. Без этого никак. Ты поспешай лучше, чего плетешься-то?

Спустившись к реке, Башарин лицом к лицу столкнулся с комиссаром, который в сопровождении уполномоченного ОГПУ, и десятка солдат, видимо устав ждать, решил двинуться навстречу.
-Здравствуйте товарищи, дорогие,- протягивая руку, обрадовался Архип,- Заждались мы вас. Как добрались то?
Но взгляд прибывших, наполненный ненавистью и презрением, заставил служивого осечься.

-Башарин Архип Еремеевич, я так полагаю?- задал вопрос, коротко стриженый человек в форме ОГПУ.
-Он самый и есть,- не понимая смысла происходящего, ответил Архип, в смятении попятившись назад.
-Арестовать,- приказал ОГПУшник, сопровождавшим его солдатам.
-Товарищи, родненькие! Да за что, арестовать то?- срывающимся голосом, выдавил из себя Архип.- Я же верой и правдой…

-Башарин Архип Еремеевия,- достав из походного планшета лист бумаги, уполномоченный принялся зачитывать постановление,- вы обвиняетесь в умышленном уничтожении государственного имущества, а так же сокрытие найденных природных ресурсов от Советской власти.
-Товарищи начальники,- начал оправдываться опешивший Архип,- что вы такое говорите. Разве же я мог? Мы ведь здесь, наоборот, для партии, для народа. Золота вона сколько добыли, а вы меня как врага какого-то.

-Заткнись гнида, контрреволюционный недобиток,- схватив Архипа за грудки, зло  прошипел уполномоченный.- Запомни мразь. Мое имя Козырев, Андрей Ильич. Я уполномоченный Губернского отдела ГПУ, и еще ни одна сволочь, вроде таких как ты не уходила от народного возмездия. Мы завтра же отправляемся в Бодайбо. А оттуда прямиком в Иркутск. Посидишь там, подумаешь. Может интересное что, поведаешь.

-Увести с глаз долой,- приказал Козырев своим бойцам.- Да глаз не спускайте. И прикажите начальнику охраны, чтобы всех заключенных гнали в лагерь.
Через какое-то время, огороженный забором периметр, словно пчелиный улей, наполнился гулом человеческих голосов. Здесь, словно в клокочущем котле, перемешалась; и  блатная феня и ни с чем не сравнимое, окание вологодчины, и тягучий, похожий на распев, говор коренных сибиряков.


-А ну-ка базар закончили,- пытаясь перекричать гвалт заключенных, вышел вперед Козырев.- В связи с постановлением Совнаркома, этот прииск объявляется государственной собственностью, и ему присвоен номер 1106. Так что, граждане заключенные, осваивайтесь. Ближайшие лет пятнадцать, двадцать, вам предстоит здесь жить и трудиться, на благо молодой, Советской республики. Вашим начальником, со всеми установленными законными обязанностями и полномочиями, назначается Мурзин Алексей Иванович. Прошу любить и жаловать.

Новоиспеченный начальник лагеря, развалистой походкой подошел к строю арестантов, и бросив на вытоптанную землю окурок дорогой папиросы, демонстративно долго растирал его носком сапога, словно давая понять каждому, что произойдет с теми, кто пойдет против него.
-Граждане заключенные,- наверное, в сотый раз, причесав свои усики, начал Мурзин,- Родина оказала мне великую честь, дав возможность внести свой вклад в становление Советской власти, и никто, я повторяю, никто не сможет помешать мне в этом. А если кто-то из вас осмелится думать  по-другому, те глубоко пожалеют об этом. С сегодняшнего дня, в лагере вводится чрезвычайное положение. Норма добычи, будет увеличена втрое. И если этого не произойдет, то я соответственно урежу вашу пайку в три раза.

 Так что все в ваших руках, граждане осужденные. Советская родина по достоинству оценит ваш добросовестный труд, и в не столь далеком будущем, вы сможете искупить свою вину перед партией и народом. И еще, за малейшее неповиновение или саботаж, последует жестокое наказание. За попытку побега, расстрел на месте. Прежняя охрана лагеря, по моему распоряжению отстранена от службы. Они отправляются, вместе со своим бывшим начальником в Иркутск, для дачи показаний. Если у вас нет ко мне вопросов, граждане заключенные, то, не теряя времени принимайтесь за работу. Наша Советская Родина ждет трудовых подвигов.

                Г Л А В А 40

Размытый, в ядовитой синеве утра, первый отблеск рассвета, знаменуя своим появлением, начало нового дня, скользнул по вершинам деревьев, беспардонно разбудив таежных жителей. Где-то в сырой болотине, еще покрытой клочьями тумана, подала хриплый голос лягушка. Тут же, будто вторя ее надсадным трелям, в рассветную песню просыпающейся природы вступила, рыжехвостая белка. Осторожно высунув любопытную мордочку из уютного дупла, она, стараясь попасть точно в такт лягушачьему кваканью, зацокала, торопливо перебирая коготками по золотистым чешуйкам сосновой коры. Подхватив перекличку, дятел добавил свежей прохладе майского утра, звонкой, раскатистой дроби, всполошив, задремавшую в близлежащем овраге кукушку.

И пошло, и поехало. Лес словно ждавший сигнала к побудке, стряхнул с поблескивающих росинками ветвей, ночные тенеты,  воспрял от сна, заиграв разноголосым щебетанием и клекотом своих обитателей.
Казалось, два совершенно разных мира столкнулись на границе лагерного забора. По одну сторону он был полон ярчайших красок, гармонии, волшебства. По другую же, являлся блеклой, почти бесцветной пародией на саму жизнь. Здесь правило свой бал; зло, тяготы и безмерное горе.Создавалось ощущение, что сатана облюбовал это уютное местечко, для своих богомерзких дел.

Новый начальник, начал с того, что разделив всех арестантов на три бригады, приставил к ним своих помощников, и человек по тридцать охраны. У каждой бригады, нашлось и свое задание.
Первая, спозаранку вооружившись пилами да топорами, принялась валить лес, расширяя ставшую уже тесной территорию лагеря,и строить еще два барака для прибывших заключенных, и казарму для охраны.

Вторая бригада, была отправлена к реке, где на облюбованном начальником лагеря пологом бережку, начала возводить опоры для будущего моста.
Третья же группа заключенных, состоявшая почти из одних старожилов прииска, усиленная тремя десятками арестантов- новичков, продолжала перемывать добытую в шурфах породу, и расширять найденную золотоносную пещеру.

Сам же, Алексей Иванович, проводив в обратный путь  Козырева вместе с арестованным Архипом, и его бывшими подчиненными, с важным видом расхаживал от одной группы осужденных к другой, лично проверяя как работают люди.
Примерно часа через два, ему основательно надоело это занятие. Оставив арестантов на попечение охраны, Мурзин, уединился в караульной избе, где начал прикладываться к водочке, привезенной в личном багаже.

После второй бутылки крепкого напитка, начальника окончательно развезло, а его буйная фантазия разыгралась совсем не на шутку.
Почувствовав себя чуть ли не императором здешних мест, он цепляясь за дверные косяки, с большим трудом выбрался  во двор, и перемежая пьяный бред с несусветным матом, принялся палить из нагана куда ни попадя.
Сбежавшиеся на  выстрелы охранники, попытались было остановить своего начальника, но все  усилия, были потрачены впустую.

Переключившись на конвоиров Мурзин, стал костерить их, на чем свет, время от времени стреляя в сторону забора, при этом грозя всеми существующими карами.
Наконец и без того небогатый словарный  запас Алексея Ивановича истощился. Он опустившись на ступени караулки, начал размахивать кулаком перед  носом одного из охранников:»Вот вы где у меня. Да я вас всех… Знаете, щенки, что я с вами могу сделать?»

Чтобы хоть как-то успокоить Мурзина, бойцы караульного взвода, попытались пробиться к его, утонувшему в вине рассудку, но Алексей Иванович, зло скрипнув зубами опять заорал благим матом:»А ну-ка отставить! Брысь отсюда. Быстро всех заключенных построить. Я говорить буду».

Отец Григорий, и Северный, только что, сдав новому приемщику под опись намытые золотники, снова было  взялись за лотки, но звуки выстрелов и приглушенные крики, которые донеслись со стороны лагеря, заставили их на мгновение остановиться.
-А ну, чего замерли?- подтолкнул их конвоир.- Пошли работать.
Стараясь не вступать с ним в перепалку, Северный ,увлекая за собой священника, направился к отвалам пустой породы.
-Пойдем, Григорий,- тихо произнес вор Азарову.- С ними бодаться себе дороже встанет.

Но не успели они пройти и двадцати шагов, как увидели, что со стороны лагеря, буквально вприпрыжку несется один из солдат. Еще издали, заметив статную фигуру, сухощавого мужчины, назначенного старшим у золотарей, служивый громко закричал, бешено размахивая руками:»Товарищ Жихарев, начальник приказал всех осужденных вести в лагерь».

-Что стряслось-то?- с недовольным видом спросил мужчина у запыхавшегося бойца.- Только работать начали, теперь бросай все.
-Ничего не знаю, Дмитрий Тимофеевич,- пожал плечами охранник.- Одно только сказать могу. Пьяный он в стельку. Из нагана палит почем зря, да грозится всем.
-Эх, жаль мужика,- с прискорбием вздохнул Жихарев.- Я его еще с гражданской знаю. С тех пор, как каппелевцы женку его да деток малых повесили, так Алексей Иванович сам не свой. Пьянствовать стал без меры. Все успокоения в бутылке ищет. Да только нет там его. Ну ладно, пойдем в лагерь, а то ведь не уймется.

Охрана, быстро собрав арестантов в колонну, погнала их в сторону лагеря.
-Вот же привалило счастье,- негромко сказал Миша, шагающему рядом Григорию.- Прислали оглашенного какого-то, того и гляди перестреляет всех. Ой чую хлебнем мы горюшка с новым то начальником.
-Что ж, на все воля Божья,- украдкой перекрестился священник.- Может на душе у него тьма несусветная, так он ищет света, да только найти не может. Оттого и озлобленный на весь мир. Скорее жалеть таких людей надо, чем упрекать.
-Ох, и святой же ты человек, батюшка,- с сомнительным видом ответил Северный.- Они над тобой глумятся. Вон, чуть не в самую преисподнюю сослали, а ты за них радеешь, да добра желаешь.

-Что поделаешь, Михаил,- на просветленном лице Азарова заиграла едва заметная улыбка,- таково естество истиной веры. Только добром, можно пересилить любые беды, да невзгоды. А зло оно что? Душу поганит, да порождает еще большее зло. А коли злобу в сердце держать, так потом и вовек от грязи этой не отмыться. Возжелай людям счастья, да добра, и оно к тебе же стократ вернется. Вот так, друг мой Михаил.

Бригада золотарей, вошла в лагерь, когда остальные арестанты уже столпились у караульной избы. Алексей Иванович  в открытую прихлебывая из зажатой в руке бутылки, бросал презрительные взгляды, на серую массу заключенных.
-Да кто вы  такие есть?- срываясь на истерический визг, начал Мурзин, сделав еще несколько добрых глотков. - Я вам скажу кто вы такие. Вы грязные скоты. Мелкие, ничтожные черви на израненном теле Советской Родины. Когда мы, большевики, на фронтах свою кровь проливали, вы же уголовное отребье воровством, да бандитизмом промышляли. И вот сейчас вы стоите передо мной. Жалкие и убогие. Я теперь ваш царь и бог. Если пожелаю, то всех вас под корень изничтожу. Чтобы духу вашего на земле не осталось.
-Алексей Иванович,- попытался успокоить его подошедший Жихарев,- иди, проспись. Негоже в таком-то виде перед подчиненными.

Мурзин, приняв еще одну порцию горячительного, тут же забыл о чем говорил минуту назад. Повиснув на плече боевого товарища,он грустно улыбнулся сквозь навернувшиеся слезы:»А, это ты, Дмитрий. Друг мой старый. Ты помнишь мою Наденьку? Какая красавица была. Коса русая, почти до пят. А глазищи какие? Что твои омуты. Как взглянет, аж душа холодеет. Помнишь, Дима как она пела? Словно соловушка трели выводила. Никто слаще ее во всем околотке не пел».
-Помню. Все помню,- в полголоса поддакивал Жихарев, пытаясь увести друга в караулку.

-А скажи мне, где моя Наденька?- цепляясь за гимнастерку Дмитрия, взвизгнул Мурзин.- Тебя спрашиваю, где моя ласточка ненаглядная? Нет ее больше. И деток нет моих. Ни Ксюшеньки, Ни Василя. Всех погубили,сволочи. Всех. Скажи мне, Дима, почему я должен терпеть этот сброд? Ведь кто-то из них, тоже резал, и вешал чьих-нибудь жен, детей, матерей.
-Всех гады перестреляю,- схватился за наган Мурзин, но Жихарев опередил его, помешав достать оружие.

Немного успокоившись, Алексей Иванович, снова поменял тему.
-Пусть , Дима, построят мне дом, с резными наличниками и палисадом. Там, на берегу, у моста. Не хочу видеть эту сволоту. Воздухом с ними одним не могу дышать. Дима, я прошу тебя, сделай мне дом у реки. Я буду сидеть на завалинке, и глядеть, не возвращается ли моя Наденька с ребятками. Хорошо, Дима? Сделай, на тебя одна надежда.
-Добро, Алексей Иванович. Будет тебе дом у реки,- успокаивал друга Жихарев.- А теперь иди, проспись.

Прислушавшись наконец к увещеваниям боевого товарища, Мурзин, двинулся  было к дверям караулки, но вдруг вспомнив о чем-то важном, остановился на пол пути.
-А богадельню ту, сожгите,- ткнул он пальцем в сторону часовенки, скромно ютившейся в самом дальнем углу лагеря.- Развели тут епархию. Этот ваш Архип, за все ответит. Он узнает, насколько беспощадна карающая рука Советской власти. К стенке таких  надо ставить, без суда и следствия. Чтобы одним махом избавиться от старорежимной нечисти.

Понастроили тут церквей, сволочи. Еще бы колокол повесили. А может у вас и поп имеется? Что молчите? Кто-то же додумался часовню поставить. А ну выходи из строя, поглядеть хочу , кто таков.
Григорий попытался было сделать шаг вперед, но сильная рука Северного крепко стиснула  его запястье .
-Ты куда, батюшка?- зло зашипел вор, не позволяя Азарову двинуться с места.- На верную погибель идешь. Сгноит тебя этот ошалелый.
-Что же мне, Михаил теперь за вас прятаться?- ответил отец Григорий стараясь освободить руку.

-Ну, где ты, поповская морда? Почему не объявляешься?- рявкнул Мурзин, увидев, что никто из арестантов не шелохнулся.- Я ведь все равно, заставлю тебя показаться. В глаза твои глянуть хочу, страх в них увидеть.
Не успели заключенные опомниться, как Алексей Иванович, все же успевший выхватить револьвер, выстрелил в строй.
Завывая от дикой боли, невысокий, тощий мужичонка, с изуродованным оспой  лицом, схватился обеими руками за живот, и медленно опустился на землю. В одно мгновение его ладони окрасились в алый цвет, а совершенно опустошенные глаза, закатились в подлобье.

Еще несколько раз дернувшись, мужичок затих.
Толпа арестантов мгновенно расступилась, и негромкий гул, пролетев по рядам, вспугнул яркую бабочку, беззаботно  опустившуюся на лицо покойника. Она, игриво взмахнув черно-оранжевыми крылышками, тут же вспорхнула, с побледневшей щеки мужика, и быстро поднимаясь над головами осужденных, исчезла в зарослях иван-чая.

-Ну, все, гражданин начальник. Хватит,- громко выкрикнул Азаров, которому все-таки удалось высвободиться из цепких Мишиных рук.- Не бери греха на душу. Не убивай больше никого. Я священник, с меня и спрос, а люди здесь не причем.
-А-а-а, святоша,- презрительно скривился Мурзин, направляя дуло пистолета на Григория.- Ну, выходи из строя. Покажись, кто таков.
-Я, Азаров Григорий Степанович. Настоятель храма Святой троицы, что в Архангельске, а ныне попросту заключенный, за номером 1739,- без тени страха ответил священник, выйдя из строя.- Вот он я. Делай со мной что хочешь, а людей не трогай. Не причем они.

-Герой значит, у нас объявился,- сквозь зубы процедил Алексей Иванович, поигрывая желваками.- Ну, ну! Я твое геройство, заключенный, на раз изничтожу. Отставить сжигать часовню. Мы в ней карцер устроим. А пока попа этого туда посадите. Да подвесьте его, чтобы помучался. Кормежки вовсе не давать. И не забудьте шомполов хороших отвесить. Поглядим, поможет ли ему Господь.