Самая середина жаркого лета. Мы с сестрёнкой Зинкой собирались, как только родители уйдут на службу, пойти купаться, на протекающую недалеко от нашего двора речушку Салар.
Дядя Федя, мамин старший брат, он работал инженером в паровозном депо и часто заходил нас проведать, смеясь, говорил: вы племяшки, не барышни кисейные, босиком по земле побегаете, а к школе Анна, обязательно купит, что либо, вам с Зинкой, на ваши трудовые ноги.
Анна, или как её обычно звал папа, Нюра – это наша мама, она работает библиотекарем, а папа, Яков Юльевич Айсфогель, занимал в институте должность проректора. Папины предки ещё во времена императрицы Екатерины II, приехали в Россию и преподавали дворянским недорослям Инженерную науку.
Когда возникла необходимость построить в Ташкенте железнодорожную станцию и паровозное депо, папа был откомандирован в Туркестанский край, где и познакомился с семьёй нашей мамы.
Раннее утро, родители ушли на службу, а мы, с Зинкой быстро выполнив обязанности по дому, выбежали на улицу, В нас горело желание быстро добежать до речки и окунуться в её, текущие с гор, прохладные воды.
В воздухе явно чувствовалась какая-то тревога. Лица у проходящих мимо людей были угрюмы и озабочены. Сестрёнка вдруг вскрикнула, ей в спину ударил комок глины, выломанный из дувала*,
я резко повернулась, чуть в стороне стоял хулиган и забияка, Вовка Перцуленко и выламывал из этого глиняного забора очередной комок, с явным намерением кинуть его в меня, в его глазах горела непонятная злоба.
Подняв с земли палку, я пошла на него, он, видимо осознав, что силы не равны, бросился бежать с криком: фашисты, фашисты!!!
Ничего не поняв, мы с сестрёнкой вернулись домой, что-то в душе подсказывало: не надо выходить на улицу, мы просидели до вечера, в тени чинары, ожидая со службы родителей.
Это было двадцать второе июня одна тысяча сорок первого года. Этот день запомнился навсегда. С этого дня моя жизнь пошла по такой колее, которую я и представить себе не могла.
Жизнь продолжалась, война была далеко и мы пока не чувствовали на себе её тягот. Кроме того, что некоторые из соседей бросали в нашу сторону угрюмые взгляды.
Осенью, как обычно начались занятия в школе. Вскоре в городе стали появляться первые эвакуированные.
Люди рассказывали о зверствах фашистов на оккупированных территориях. Та эйфория, что война кончится через несколько дней, постепенно растаяла, товарищ Сталин оказался не таким всесильным, как нам казалось в начале войны. Взгляды бывших друзей стали отчуждёнными и холодными.
Я училась в выпускном десятом классе, Зинка двумя годами младше. Мама иногда глядя на меня говорила: я в твоём возрасте уже Лидочку родила, а ты, как я гляну, всё ещё ребёнок малый.
Беда пришла, откуда не ждали. Как-то вечером, мы уже собирались укладываться спать, в калитку настойчиво постучали: кого там нелёгкая принесла, проворчала мама, Яша, пойди, глянь, кто там. Через некоторое время папа вошел в дом в сопровождении четырёх человек. Он был бледный и как-то растерянно улыбался. Видимо старший, группы, проверил документы и казённым голосом произнёс: одевайтесь, не забудьте документы. Из одежды можно взять только то, что носите сейчас. Возьмите немного еды, вас, как представителей враждебной нации, предписано выселить в отдалённый район Республики.
Тут не выдержала мама, заплакав, она стала кричать: какая враждебная нация? Я русская, у Якова от немцев только фамилия осталась у него бабушка и прабабушка русские, не говоря уже о его маме, она коренная Москвичка. В нём уже и капли той-то немецкой крови нет, а сам он ударник сталинских пятилеток, в главные стройки страны вложен его труд! Мама достала из чемоданчика все папины грамоты и разложила их веером на столе. Лица у Чекистов даже не дрогнули: вы гражданочка соберите грамоты и собирайтесь, не вы одни тут враги народа! Это слово, как удар хлыста, впервые прозвучало в нашей семье.
- Вам ещё повезло, вас высылают под Самарканд, там места обжитые.
Что бы к утру были готовы, заедет машина отвезёт вас на станцию.- Эти страшные люди, развернувшись, ушли из дома, унося с собою нашу прошлую, беззаботную жизнь.
Кишлак Джамбай, расположился по обе стороны арыка, берущего начало из реки Заравшан. В нём жила семья моей старшей сестры Сони, её мужа прислали сюда работать агрономом. Вся полезная земля была занята хлопчатником, под огороды крестьянам оставались клочки неудобий. Но умелые земледельцы ухитрялись кормить семьи с этих клочков. Весь трудовой день в колхозах работали за палочку в ведомости. А кормились люди с этих, мизерных участков. Народ в сельской местности жил голодно, хлопок жевать не будешь, хлопок – это стратегическая культура он, был нужен фронту.
Семья сестры Сони голодала. У неё на руках трое маленьких детей, а муж постоянно находился в полях приезжая домой только на ночь, руки сестры Сони были заняты детворой. На личном огородике работать некому. Наша мама, мудрая женщина, она вместо всяких, первопопавшихся продуктов сумела забрать с собой в дорогу мешок риса, который она купила ещё прошлой осенью. Расфасовала мешок по наволочкам и дала каждому в руки. С этим рисом в руках мы проехали всю дорогу. Вот этот рис помог нам всем победить голод. Папа, не смотря на то, что все его считали интеллигентом, ранней весной, ловко орудуя кетменём* расчистил и подготовил к посадке картошки землю, которая бугрилась вокруг глинобитного домика, в котором мы проживали в две семьи. С приходом весны наш огород стал радовать глаза ухоженностью. Но, вскоре папу забрали работать в колхоз, кто-то рассказал председателю о том, как ловко этот Немец работает кетменём, хотя папе уже шел шестой десяток, он выглядел крепким и сильным мужиком. Будете работать поливальщиком! В то время возражать не было смысла.
В колхозах была военная дисциплина. Вскоре и для меня нашлось дело, вручили мне старинное охотничье ружьё неизвестной модели, да несколько патронов заряженных горохом, и велели охранять колхозную бахчу от хулиганистых подростков, которые больше арбузов портили, чем ели. Надрезанный арбуз начинал гнить, а они, пока находили один спелый, надрезали не один десяток, чем приносили немалый урон колхозу. Старый охранник, Юнус бобо, не успевал до них добежать, мальчишки его не боялись, да и видел он плохо, вот меня и поставили быть его ногами и глазами. А он научил меня стрелять горохом, по убегающим мальчишкам. Я перестала бояться выстрела и иногда довольно метко попадала по убегающей фигуре.
Осенью, когда настала пора уборки урожая на поле приехали военные. Рядом с колхозом, в поселке Красногвардейский, находился учебный аэродром, где обучали молодых лётчиков для отправки на войну.
Весёлые, смешливые курсанты собирали арбузы, их прислали в помощь колхозу. С лётным училищем колхоз рассчитывался арбузами. Молодым лётчикам нужны витамины, за неимением шоколада, курсантов прикармливали арбузами. Когда на поле работали курсанты, Юнус, не велел мне вылезть из нашего шалаша, как он мне объяснял:
дабы ты, Алтын, он не называл меня моим именем Ольга, а переиначил на узбекский лад, Алтын, что в переводе значит Золотая: не смущала глаза молодых воинов своим беспутным видом. Девочки узбечки обязательно носили, в те времена на голове тюбетейку, волосы были заплетены во множество косичек и поверх всего этого набрасывался какой либо пиджачок, что бы его полой прикрывать лицо от вожделенных глаз мужчин. Юнус, помнил ещё то время, когда женщины узбечки ходили в парандже. Была бы его воля он бы и меня в паранджу нарядил.
- Сижу это я в шалаше в обнимку с берданкой и вдруг слышу голос председателя, который строго спрашивает Старого Юнуса:
-Где Ваша сотрудница, почему не следит за погрузкой? - Бабай, что-то начал мямлить, а мне только того и надо, как чертёнок из табакерки я во весь рост предстала перед Раисом. Раис – это на узбекском председатель.
- Я хочу вам сказать, что мы настолько вжились в узбекскую нацию, что иногда путали, какой из языков нам родной. И хотя нас считали сосланными немцами, немецким языком мы не владели, а вот на местном наречии говорили свободно.
Предстала я пред председательские очи, во весь рост - полтора метра с тюбетейкой, которую носила, дабы солнце не пекло голову.
Сейчас, с высоты прожитых лет, я не могу без улыбки вспоминать эту сцену. Шалаш из кукурузных стеблей, крытый сухой травою и возле него с берданкой наперевес, девица, в настолько застиранном ситцевом платьице, что когда-то красивые цветы, едва видны на белом фоне. А солнце просвечивает ткань насквозь. Золотые чуть вьющиеся волосы распущены, и разворошенной копной рассыпаны по загорелым плечам, ибо в тугих косичках обычно заводились насекомые. А большие, голубые глаза, весело, задорно и вопрошающе смотрели на подошедшее начальство. Как позже мне сказал стоящий в группе начальства, инструктор лётного училища: эти глаза по своей глубине, сравнимые только с весенним, чистым небом, после грозового дождя, когда в воздухе нет ни облачка, ни пылинки.
Моему неожиданному появлением удивилось не только руководство колхоза, но и стоящие рядом с ними офицеры, видимо старшие над курсантами. «Грозное» оружие в виде берданки, и доверчивый детский взгляд, выглядели комично.
Один из офицеров широко улыбнулся белозубой улыбкой и неожиданно проговорил на узбекском языке, обращаясь к председателю:
- Да, уважаемый! - серьёзная у вас охрана. –
- А что делать? – Отвечал председатель.
- Наши мужчины на фронте, вот и сторожим, как можем.- И чуть понизив голос сказал:
- Эта девочка, дочь бывшего, большого начальника из Ташкента, немцы они, вот и сослали их к нам, по причине национальности. Охраняет неплохо от наших пацанов, хулиганов! Эта бесстрашная девчонка ничего не боится, стреляет горохом, как снайпер. -
Они это говорили, не обращая на меня внимания, видимо не думая о том, что и я свободно говорю на узбекском. Я-то ладно, я в Ташкенте, среди узбечат росла, а этот офицер? Он хоть и брюнет, но видно, что русский, откуда тогда знание узбекского языка? Догадка пришла сама по себе, он видимо тоже из переселенцев и моя догадка оказалась правильной, в дальнейшем я узнала, что была права.
Эту ночь я уже спала дома. Все арбузы с бахчи вывезли, сторожить было нечего и нас, как выполнивших ответственное задание колхоза, с моим начальником, старым бабаем Юнусом, отправили по домам, одарив арбузами.
Или я отвыкла от кровати, или воздух был не таким свежим под крышей дома? … но мне не спалось. Перед глазами стояла белозубая улыбка и ямочки на щеках, делающие эту улыбку по-детски доброй.
Образ лейтенанта из училища не давал мне покоя, стоило закрыть глаза, как он возникал в моём воображении и своим присутствием тревожил душу.
Утром я встала не выспавшаяся и сердитая, вокруг меня всё время крутилась сестрёнка Зинка, она, хотя и мнила из себя взрослую, была ещё совсем малышка, с нею на эту тему не поговоришь.
Душа требовала разговора, но к маме с такими разговорами я подходить стеснялась. Можно поговорить с Соней, но она погружена в свою семью, и ей было не до того, что творилось в душе её сестры. Мне уже исполнилось восемнадцать лет. Наша мама в этом возрасте родила старшую сестру Лиду. Но, меня она всё еще считала маленькой, видимо из-за моего небольшого роста и худенькой, нескладной фигурки. В то время упитанные люди были большой редкость, уже год, как шла война, и с продуктами было плохо. На нашу большую семью еды едва хватало.
Я по вопросу дальнейшей работы пошла в правление и там, на крыльце встретилась с лейтенантом, о котором грезила ночами. Меня, как током ударило, с ног до головы прокатилась жаркая волна, я стояла, как столб, ни чего не соображая, замерла, поставив босую ногу на ступеньку. Мне казалось, что все смотрят на меня и видят, что со мною творится. Но, как оказалось ни кто, ни чего не заметил, а лишь над ухом прозвучал чуть насмешливый голос:
- Здравствуй Алтынай, как поживает твой начальник, старый бабай Юнус? – Эти, ничего незначащие слова вернули мне нормальное состояние. Страх прошел и я в шутливом тоне, каким обычно разговариваю с Зинкой, подробно рассказала ему:
- Алтынай меня зовут только местные люди, с легкой подачи старого Юнуса, а по документам я Ольга Айсфогель, дочь врага народа. Я вас предупредила, что бы позже не возникло недоразумений. –
- А я Иван Филатов, родом из Киргизии, есть там, в горах пограничный городок, в него во время императрицы Екатерины, для охраны границ Империи перекочевали военные отряды Казаков, вот мои родители из этих самых, служивых.
Мы с ним ещё болтали о разных пустяках, не замечая, стремительно летящего времени и, что мы мешаем людям, которые были вынуждены обходить нас бочком. Вдруг как гром среди ясного неба, прозвучал гудок автомобиля. Ивану надо уезжать в училище. Он птицей взлетел в кузов и скрылся в облаке пыли, которая поднялась в воздух, потревоженная колёсами автомобиля.
Я бы ещё долго стояла на крыльце правления, но меня позвали в контору.
Стояли последние дни тёплой осени, природа затаилась в ожидании дождей, но их не было к большой радости сборщиков хлопка. Всё население колхоза трудилось на сборе хлопка. К вечеру люди приползали домой, не имея сил на остальные дела. Но только не молодёжь, поистине у молодых нет времени на усталость и уныние.
Мой Ваня чуть не каждую ночь прибегал из училища ко мне на свидания. Он то же не выглядел усталым, хотя весь световой день находился в небе, одного за другим обучал молодых лётчиков не только искусству полёта, но и навыкам ведения воздушного боя. В один из вечеров, после робкого поцелуя он спросил: согласна ли я стать его женой? Боже! Я была счастлива, я ждала этого. Через день, вечером, к нам пришла целая делегация из училища, меня за сватали. Мы зарегистрировали брак в нашем, Джамбайском сельсовете.
Через несколько дней сыграли скромную свадьбу. Нам выделили комнатку в училище, и мы стали жить семьёй. Мой Ванечка учил летать Сталинских соколов, а я ждала его дома, скучая от безделья. В колхоз, по нарядам меня не брали. Хлопок собрали и вывезли.
Решила устроиться на работу в училище, как только кадровик выяснил мою национальность, я в документах была записана русской, но всегда, зачем-то, говорила национальность папы, сразу началась какая-то возня. Меня отправили домой, и велели ждать. Ивана, как только он освободился от полётов, вызвали в штаб, невзирая на запреты, я побежала вслед за ним. Из-за неплотно прикрытых дверей было слышно, как кричали в два голоса кадровик и особист: вокруг столько девушек комсомолок, патриоток, а ты женился на дочери врага народа!
Как я поняла, этот капитан особист допустил промашку, он не осведомился, кто будет женой его подчинённого и теперь ему грозило взыскание. А какое взыскание было распространено в то время, только отправка на фронт, в действующую армию. Не все патриоты стремились попасть на передовую.
Так и случилось! Не знаю, отправили ли воевать на передовую этого капитана и кадровика, но мой Ванечка был направлен на фронт, в тяжелую авиацию.
Он перед самой войной окончил училище именно, как лётчик штурмовик и сразу получил назначение на фронт, где показал себя талантливым пилотом. Через некоторое время, когда отменили вылеты на бомбометание по Берлину, его командировали в Красногвардейское училище, обучать молодых лётчиков, там наши судьбы и пересеклись.
И вот, из-за меня ему снова на фронт! И, как жена декабриста я еду за любимым, согласно желаниям его командования. Моя душа не могла остаться вдали от моего Ванечки, это было для меня смерти подобно.
Я чувствовала, что не вынесу разлуки с любимым человеком.
Небольшой городок в прифронтовой области, куда нас привезли. В окрестностях расположен полк тяжелой авиации. Медленно тянулось время войны. То, что фашисты захватили за летние месяцы, озлобленный, голодный народ, отбивал уже не первый год.
Случилось страшное! Из боевого вылета не вернулся Иван, он сгорел вместе с самолётом не дотянув до аэродрома Я в ужасе осталась одна, у меня не было Ангела хранителя: так мне казалось в то время, мне часто ночами казалось, что я схожу сума от тоски. Днём меня окружали своеобразные люди, здесь на каждой улице каждый по-своему верили в Бога и с добрым Божьим словом заходили в дом, отгоняли злую тоску, в которой я находилась эти дни. Но это днём, а ночью мне хотелось умереть.
Что бы ни сойти сума, я пошла в военкомат. При регистрации брака, фамилию мне сменили, я стала русская и не такая доверчивая, после обстоятельной беседы с пожилым полковником, меня зачислили в школу снайперов, и отправили на учёбу в один из Подмосковных центров. Там, для личных переживаний оставалось только ночь. Но от усталости я засыпала сразу. Гораздо позже, мне стало понятно, что Ангел, может быть по просьбе моего любимого Ванечки, всё же оберегал меня, не отдавал душу на растерзание кошмарам и отводил в сторону пули от тела. Так и прошла я всю войну на передовой, даже чуть ближе к врагу, чем остальные.
Снайпер, он всегда впереди. Не скрою, смерти искала!
Чувствовала свою вину в смерти любимого. Сейчас, уж много лет прошло, как кончилась война, а я вижу, как улыбается мне мой Ванечка, с единственной сохранившейся фотографии. А когда на день победы, я с помощью племяшек, Зинкиных дочек, одеваю форменный китель, тяжелый от наград. Каждая из них звенящим голоском напоминает мне о нём, о моём любимом. Каждая награда посвящена моему милому, моему незабываемому, его ямочкам на щеках, которые я так любила целовать. Может, встретятся наши души? чем ближе край моей долгой жизни, тем чаще думаю об этом… Он мой Ангел, он защищал меня от пули врага. У меня более тридцати снайперских дуэлей, из которых он выводил меня победителем. Не считая просто случайных целей.
Хотя мои племяшки и подсмеиваются над этим. Им в школе запрещают верить в души и в Ангелов хранителей, а я знаю, это мой любимый отводил от меня вражьи пули, а вот я сберечь его не сумела. Страшна правда в своей простоте!
*Дувал – глинобитная ограда вокруг жилища.