Полёт пчелы

         КИНОПОВЕСТЬ ПЕТРЕ ИВАНОВИЧЕ РЫЧКОВЕ

         
               



Степное великолепие.      
Разноцветье, какое  можно увидать  в начале лета, когда солнце ещё не вошло в  полную силу, а земля ещё помнит снега и напоена талой водой.
Пчелиный гул.
Пчела над цветком
Припала к соцветию.
И когда она замолчала, откуда-то издалека слышится  нарастающий топот копыт.
Конь проносится мимо.
Уцепившись в гриву, еле удерживаясь, чтобы не упасть, обнажённый по пояс всадник со спиной, исхлёстанной в клочья камчой.
Куда?
А вот сюда – где несколько белых юрт и ханский бунчук перед входом в Главную.
Перед самой юртой всадник буквально падает с коня.  Добрался!
Ползёт по кошме
Вползает в юрту
Нукеры пытаются его остановить.
В юрте Абулхаир-хана совет с ближайшими.
Хан восседающий на ковре поднимает руку:
- Что? - спрашивает он по-казахски.
- Зюнгары, - отвечает прискакавший и умирает.  Струйка чёрной крови вытекает изо рта на ковёр.
Нукеры выволакивают мертвеца за ноги из юрты.
Хан смотрит на  след крови, лившейся изо рта умершего, и уже впитавшейся в белую кайму.
- Кутлумбет! – Хан хлопает в ладоши. - Записывай.
Он начинает диктовать текст письма, с которым он обратился е к Государыне императрице Анне Иоанновне на казахском языке. Кутлумет пишет арабской вязью:
… ТОГО РАДИ ВСПОДДАНЕЙШИМ НАШИМ ПРОШЕНИЕМ К В.И.В. ПО ТРЕБОВАНИЮ ПОДДАННЫХ  ОТПРАВИЛ  Я, ЭБУЛХАИР-ХАН, ПОСЛАННИКА СВОЕГО, ДАБЫ В.И.В. МИЛОСТЕВИЙШЕМ УКАЗОМ НАС ПОД ПРОТЕКЦИЮ В.И.В. МИЛОСТИВО УКАЗАТЬ, И С ПОДДАНЫМИ ПРИНЯТЬ, НАМ МИЛОСТИВО УКАЗАТЬ В МИРУ И В СОЕДИНЕНИИ БЫТЬ. О СЕМ ВСЕПОДДАНЕЙШЕ ПРОШУ Я, ЭБУЛХАИР-ХАН С ПОДДАННЫМИ СВОИМИ СОРОКА ТЫСЯЧ ЧЕЛОВЕК КАЗАХОВ.

И вот уже текст письма в русском переводе читает Императрице герцог Бирон.  Ночь. Опочивальня. Огни свечей множатся в зеркалах.
Бирон, ухмыляясь:
- Прибытков от сей пустыни… night! . К тому же… Das ist - азиаты, дикари… Иное дело – Мекленбург... Или Регенсбург… Европа. ..

Анна: Дядюшка мой, Государь Император Пётр Алексеевич, напротив, полагал, что польза видна немалая – сии места, полагал он, Азиатским странам ключ и врата. И не спорь… А что касаемо бургов. Мы в тех диких местах такой же  бург заведём. Была бы на то наша монаршья воля!
И дунула на свечи, гася их.

Утро. Тронный зал. Бирон. Придворные, Послы Абулхаир-Хана.

Анна  довольно торжественным тоном, восседая на троне, читает заранее написанный текст :

ПОНЕЖЕ МЫ, ВЕЛИКАЯ ГОСУДАРЫНЯ, НАШЕ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО, ИЗ ПИСАНИЯ ТВОЕГО, АБУЛХАИР-ХАНА УСМОТРЕЛИ ЖЕЛАНИЕ ТВОЁ СО ВСЕМ ТВОИМ ВЛАДЕНИЕМ БЫТЬ В ПОДДАНСТВЕ НАШЕМ… ПОВЕЛЕЛИ МЫ ПО ПРОШЕНИЮ ВАШЕМУ ПРИНЯТЬ ВАС В ПОДДАНСТВО…
Слушают, кивают головами послы. Заулыбались. Довольны.
Императрица ставит подпись: АННА.
У неё тяжёлое, обрюзгшее лицо часто и охотно выпивающей женщины.

А по степи, вытаптывая травы, уже идут солдаты. Скачут казаки с пиками. Бьёт барабан, фистулой заливается флейта. Телеги, возы с поклажей. Лошади тянут пушки. Между прочим, запальные фитили у канониров тлеют.
Верхом два человека.
Это Иван Кирилов и Пётр Рычков.
Рычков соскакивает с коня, идет к перелеску.
Срывает и разглядывает какое-то растение. Гудят над пестроцветьем пчёлы, шмели .Следом устремляется казак:
- Эй!Эй!  Ваща Милость! Туточки поводливее надобно быть, от других не отсекаться. Опаска не помешает. А ну, башкирцы в лесу…
Кирилов смеётся: - Поймал тебя, Пётр Иванович, казак, а то попал бы в полон.
- Так ведь интересно. Извольте взглянуть…
- Петр Иванович, дорогой, на тебе - вся канцелярия наша. А цветочками путь учёные головы занимаются.
- Да они  в обозе отсиживаются. По малой нужде с тремя казаками ходят. Хорошо, допреж из пушки палить не велят.
Оба смеются.
У Кирилова раскатистый смех переходит в кашель.
Кровь на губах, кровь на платке…

Ночь.
В палатке горит свеча.
Виден силуэт сидящего в ней человека.
Рычков в палатке при свече, отворивши дорожную укладку, служащую письменным столом,  что-то пишет убористым почерком на бумаге.
Вдруг сабельный удар рассекает полотнище палатки.
В разрез протискивается башкир с саблей.
Рычков хватается за свою. И вовремя. Удар, удар, удар… свеча гаснет. Звук железа о железо.
Выстрел - это Пётр Иванович дотянулся до пистолета.
Свеча гаснет.
- Пётр Иванович! – слышен голос Кирилова.
Рваные отблески факелов, которые держат в руках солдаты.
Рычков выходит из палатки
- Живой! – радуется Кирилов.
- Пятеро их было… Часового и подчаска  сняли в ножи. И - ну тебе…- докладывает возбуждённо унтер-офицер. – А этот, вишь: на огонёк, стало быть…
Рычков  показывает рукой на палатку. – Шестой.
В палатке  лежит застреленный Рычковым нападавший. Лисий малахай свалился с обритой  головы.
- Неспокойный народ, ваше благородие, эти башкирцы.
- И мне удивительно, - задумчиво говорит Кирилов, -  Сами в российское подданство просились, на Коране клялись, А теперь, видите ли, нас к месту назначения:  к слиянию Яика и Ори-реки допустить не хотят.
Рычков подносит к лицу убитого свечу, разглядывает кулак, всё ещё  крепко сжимающий рукоять сабли:
- А по одеянию, если судить, да по перстням – он из  достаточных. Мурза.
- Сталбыть, есть за что кровь чужую лить, - философски подводит итог происшествию бравый унтер.

И вновь перо выводит на бумаге замысловатые буквы. Этот образ руки, держащей перо, будет сопровождать нас в время всего рассказа о замечательном  учёном Петре Рычкове. Он пишет слова, с которых начинается Привилегия, подписанная самолично Императрицей Анной Иоанновной.

СЕМУ ГОРОДУ, С БОГОМИ ВНОВЬ НАЗНАЧЕННОМУ. ИМЕНОВАТЬСЯ ОРЕНБУРГОМ И ВО ВСЯКИХ СЛУЧАЯХ НАЗЫВАТЬ ЕГО И ПИСАТЬ СИМ ОТ НАС ДАННЫМ ИМЕНЕМ; В КОТОРОМ ЖАЛУЕМ И ДАЁМ СОИЗВОЛЕНИЕ ВСЕМ И ВСЯКОГО НАРОДА РОССИЙСКОГО, КУПЕЧЕСТВУ, МАСТЕРОВЫМ И РАЗНОЧИНЦАМ, ТАКЖЕ  ИНОСТРАННЫХ ЕВРОПЕЙСКИХ ГОСУДАРСТВ ИНОЗЕМНЫХ КУПЦАМ И ХУДОЖНИКАМ, ТУТОШНИМ БАШКИРСКОМУ  НАРОЛУ, И НОВОПОДДАННЫМ НАШИМ КИПГИЗ-КАЙСАЦКИМ, КАРАКАЛПАКСКИМ НАРОДАМ, ИЗ АЗИАТСКИХ СТРАН ПРИЕЗЖИМ ГРЕКАМ, АРМЯНАМ, ИНДЕЙЦАМ, ТАШКЕНТЦАМ, КАЛМЫКАМ И ИНЫМ ВСЯКОГО ЗВАНИЯ ПРИХОДИТЬ. СЕЛИТЬСЯ, ЖИТЬ ТОРГОВАТЬ И ВСЯКИМ РЕМЕСЛОМ ПРОМЫШЛЯТЬ И ПАКИ НА НА СВОИ ПЕРЖНИЕ ЖИЛИЩА ОТХОДИТЬ СВОБОДНО И НЕВОЗБРАННО БЕЗ ВСЯКОЙ ОПАСНОСТИ И УДЕРЖАНИЯ.

Мы сперва видим пишущую руку Рычкова и слышим его голос. Затем голос звучит  уже на фоне иной картины.
   Мы присутствуем при закладке города, подъеме флага вахтпараде, стрельбе пушек. Пушки бьют, в Яике отражаются клубы дыма. По азиатскому берегу скачут казахи. Рядом с Кириловым и Рычковым  группа азиатцев в пёстрых одеждах. Священник. Разномастные певчие.
Кирилов: Государыня  славную привилегию городу предпослала.
Рычков : Диву даюсь – каковые свободы дадены… Как в Писании сказано: «Плодитесь и размножайтесь»…
Священник: (совершая службу) Миром Господу помолимся!
Певчие: Господи , помилуй!

И снова гудение летящей пчелы,  к нему добавляются другие пчёлы, звуки леса. По лесу идут : Пётр Рычков и его жена Анисья Прокофьевна. Вместе с ними Андрей – старший сын. Разгар лета. Семья занята сбором грибов.
Радуется жена найденным белым.
Мальчик помогает срезать грибы
Рычков также   находит россыпь маслят
Смех, ауканье
Рычков: Вот ужо поедем ко мне на родину в Вологду. Там грибы – всем грибам грибы. Только зовут их у нас губы. Иное лето – косой можно косить. Повёл направо – всё боровички. Налево взмахнул  - подберёзовички.
Андрей: А рыжики – они рыжие?
Рычков: С рыжинкою.
Жена: Как ты, радость наша. Ровно, как ты…
И снова смех, ауканье, грибы.
Жена: Петинька! Петинька!
Уж  пригрелся на пеньке.
Рычков:  Уж! Смотри - желтый ошейник! Он не страшный.
Жена: А я опять белый нашла. Да здоровущий какой!
Рычков подхватывает жену на руки, целует крепко:
- Какая же ты глазастая у меня…
Жена: Отпусти, отпусти! Я тяжёлая.
Рычков: Мы, Рычковы, из купцов, ребята крепкие…
Жена: Петинька! Тяжелая я… Опять.
Рычков: Анисьюшка! Люба ты моя разлюбезная!
Кружит Пётр Иванович жену на руках, идёт кругом голова…

И вновь пишет рука

СИЯ МАТЕРИЯ ЗАВСЕГДА ПОДНИМАЕТСЯ, ОПУЩАЕТСЯ И РАСПЛЫВАЕТСЯ, ТАК КАК БЫ КИПЕЛА, НО НЕ ГОРЯЧА; И ЕЖЕЛИ ВЕРБЛЮД, ИЛИ ЛОШАДЬ, ЗАЙДЁТ В СИЕ МЕСТО, ТО ТАК УВЯЗНЕТ, ЧТО И ВЫТАЩИТЬ ЕЯ НЕ МОЖНО. ТАКОЙ ТЯЖЁЛЫЙ ТУТ ДУХ, ЧТО НИКАКАЯ ПТИЦА СЕГО МЕСТА ПЕРЕЛЕТЕТЬ НЕ МОЖЕТ.

- А вот сюда, ваша милость,  сюда!

Немолодой татарин в тюбетее. А с ним молодой парнишка – сын зовут за собой Рычкова
Вечереет.
Они пробираются по луговине к нефтяному озерцу. Здесь нефть вышла на поверхность.
Татары к мягких юфтевых сапогах
Рычков в ботфортах
Жарко.
- Вот, слава Аллаху, пришли.
Рычков приседает на корточки, пробует нефтяную поверхность пальцем.
Нюхает.
- Каменное масло, Пётр Иваныч.
- Нефть, Надыр. Блаженной памяти Государь Император Пётр Алексеевич везде велел её отыскивать.  Юсуп,  сломи ветку вон с той сухостойной  ветлы.
Юсуп побежал исполнять приказанное.
- А сапоги у тебя, Надыр, знатные…
- Своей работы кожи.  И мокнут, и вымачиваются, и квасятся…
- Показал бы мне, как  всё делается…
- Отчего бы вашей милости не показать. Всё  покажу… И мягкая получается юфть и волы не боится.
Появляется Юсуп
Рычков окунает конец ветки к нефть:
- Зажигай!
Юсуп чиркает кресалом.
Начинает тлеть трут.
Занимается огонь.
Вот уже и факел в руках.
- Ты мне завтра поутру набери нефти в бочоночек. Повезу с собой в Самару, оттуда  в столицу образец отправлю. В саму Академию… Видно, здесь нефти изрядно.

Пишет. Пишет. Пишет  неутомимый Пётр Иванович. Сейчас пред ним не только чистый лист бумаги, но ещё и ландкарта, которую он внимательно читает и описывае

 УПОТРЕБЛЕНИЕ ИСПРАВНО СОЧИНЁННЫХ ЛАНДКАРТ  ВО ВСЯКОМ ПРАВЛЕНИИ, А ОСБЛИВО В ПОЛИТИЧЕСКИХ И ВОИНСКИХ ДЕЛАХ, ПРОИЗВОДИТ НЕМАЛУЮ ПОЛЬЗУ, ИБО ВСЯКИЙ КОМАНДИР, ИМЕЯ ПРИ СЕБЕ ИСПРАВНУЮ ЛАНДКАРТУ, МОЖЕТ ИЗ НЕЕ ВИДЕТЬ, В КОТОРУЮ СТОРОНУ И СКОЛЬ ДАЛЕКО ПРОСТИРАЕТСЯ ЕГО КОМАНДА…

Утро.
Пал первый снег.
По дороге едет Рычков в экипаже. Вместе с ним – малолетний сын - Андрей
Экипаж конвоируют казаки.
Андрей с любопытством разглядывает камни:
- А это что?
- Это, друг мой,  руда
- Зачем она?
- Если её положить в печь и хорошенечко греть, то выйдет из неё славная медь.
- А медь зачем?
- Колокола лить.
- Колокола неинтересно…
- Пушки також.
-  Вот из таких камней, да пушка? Как у нас на бастионах? Здорово! А ещё?
- А ещё деньги из меди.
- Давай, когда домой вернёмся, печь Марфуше прикажем натопить, медь добудем и денег наделаем.
- Деньгами, друг мой, сама Государыня Императрица ведает. Тому же, кто деньги сам почнёт чеканить – суд да расправа.
- Тогда покажи мне свой пистолет.
- Изволь.
Разглядывает пистолет.
- Я лучше в солдаты.
- А если, как я?
- Как ты – не интересно. Ты всё пишешь, да пишешь… Нет, лучше в полк. У них и мундиры, и ружья – стреляй, сколько хочешь.

Издалека видно серая гусеница, вползающая  по дороге на взгорок
Это каторжники. Их конвоируют  драгуны. Идут тяжело, медленно. А куда торопиться?
Тележка догоняет колонну. Каторжники в кандалах. Прикованы к общей цепи. Характерное позвякивание.
- Стой! – командует Рычков
Начальник конвоя докладывает о конвоируемых: На работы в Оренбурх. Шесть десяточков.  Дорогою восемь померло.
- Велик отход. – замечает Рычков
- Покуда доведём, ещё с десяточек закопаем. Народ дерзкий. Но хлипкий.
- Ты их кормишь? Деньги-то на прокорм отпущены.
- А как же! По копеечке в день на голову. Без хлеба  дня не бывает.

Рычков сходит с повозки, идёт вдоль строя. Измождённые люди. Серые одеяния, серые лица. На ногах опорки. Кто-то смотрит на Рычкова равнодушно, как бы не видя. Кто-то заискивающе.  Один арестант и вовсе отвернулся и колпак арестантский надвинул совсем на глаза. Ноги и запястья сбиты в кровь оковами. Рычков обращается ко хлипенькому арестанту:
- Кто таков?
- Артюшка, сын Борисов. Тамбовский я.
- Почто в железах?
- Жена больно гульлива была. Ну, я и её, и полюбовника ейного Гаврилу-дьякона под горячую руку…
- А ты?
 - Барин, миленькаай! Видит Бог, ни за что, ни про что… Оговорили. Я и так, и эдак. А когда на дыбу задрали, я  сам себя и оговорил. Слаб человек…  А так я - шорник. Упряжь, какую угодно смогу…. И простую. И наборную. Явите  божескую милость!
- Ну, а ты?
-  Мы пскопские. Хлебушка бы, милостивец. Подайте, Христа ради. А куды нас гонят?
- В Оренбург. Будем вместе фортецию сию укреплять.
Зашевелились, заволновались:
- Далёк ли путь?
- С полсотни вёрст.
- Знать не дойду…
А один глядит весело. С вызовом.
- А! Командёр пожаловал…С нами вместе путь держать будешь?? Ты здесь, поди, тоже на цепи?  В этаких гибельных местах только на цепи и удержишь… Али как?
- Болтай да не забалтывайся! – начальник конвоя хлестанул плетью наотмашь. – Самый гибельный  человек в партии. Вовсе не окоротный.
-  Как зовут? - спросил Рычков
- Если соскучитесь, крикните: Хлопуша, игде ты? А я – вот он. Если кого зарезать надобно – лучше меня не сыщете. Ха-ха-ха!
- Варнак. – ещё раз огрел его плетью конвойный.
- Ха-ха-ха.
Поехали. Возница хлестанул, было, коня.
- Ты чего ёжишься? - Спросил Рычков сына.
- А они кто?
- Злодеи, воры, от  Бога отступники.
- Скажи, а милостыньку им подать можно?
- Пожалуй…
- Игнат! Придержи коней.
Полез в корзину с провизией. Сверху каравай хлеба.
-  Хлебца?
Рычков кивнул головой
Андрей соскочил с экипажа. Дождался, когда арестанты поравняются с ним. Протянул хлеб Хлопуше. Тот взял, отломил, начал жевать.
- Тебя как зовут малой?
- Андрей Петрович Рычков
-  Петрович…О, как знатно! Запомню!
-  А  тебя?
- Когда-то Афанасием звали.
- А почему другим хлебца не даёшь?
- На всех, всё одно, не хватит.
- А ты дай! Тебе от Бога-то и зачтётся.
Вмешивается конвойный:
- Слушай, что баринок говорит.
Хлопуша отдаёт хлеб этапу
Каторжные рвут каравай на куски:
- Спаси Христос, бариночек!
Хлопуша: - Андрей, сказываешь, Петрович….

Тот кандальник, что отворачивался от Рычкова, смотрит жадно,  пришёптывая, будто молясь: - Петрович… Рычков..

И снова кандальный звон.
Становится неразличимее.
Рычков оборачивается. Слышится ему смех Хлопущи.
Виды засыпающей природы
И опять бумага. Опять перо пишет

А ЕЩЁ ПРОСИМ ГОСПОД СЕНАТОРОВ МИЛОСТИВО РАССМОТРЕТЬ СБЕРЕЖЕНИЕ ПРОСТЫХ ЛЮДЕЙ, В ОРЕНБУРГ НА РАБОТЫ СОЫЛАЕМЫХ, РАДИ СМЯГЧЕНИЯ В ПУБЛИЧНЫХ НАКАЗАНИЯХ. И ПОСЕМУ ПЫТКИ ЖЕЛЕЗОМ И ВЫРЕЗАНИЕ НОЗДРЕЙ ОТМЕНИТЬ И ДЕНЬГИ НА ПРОПИТАНИЕ ВИННЫХ ЛЮДЕЙ УВЕЛИЧИТЬ С ОДНОЙ КОПЕЙКИ ДО ТРЁХ, ОСТАВИВШИ ТОКМО НАКАЗАНИЕ КНУТОМ.

Лето. Август.
Жара несусветная.
В зауральной степи. Но в виду у города Оренбурга (Орска) две роскошные палатки.
Одна для Абулхаир-Хана и малые - для ханов попроще
Другая для Татищева. А рядом шатры для чиновников.
Ударили барабаны. Взяли ружья «На караул» гренадеры.
Из шатра вышел Хан и начал торжественное движение к палатке Татищева
Хан ослепителен в своём расшитом золотом  одеянии.
Столь же живописна его свита, следующая за ним в некотором отдалении.

В щатре Татищев, Рычков. Тевкелев.
Татищев: Церемонии блюсти паче всего. Дело государственное. Азиатские народы к церемониям чутки.
Тевкелев: Наипустейшее дело. Один перевод денег!  Эти  казахи - народец дрянной. Слова  держать вовсе не умеют. Ха-ха-ха: как вышагивает!  Зарядить бы пушечку, случайности ради, картечью, да разом всех…
Татищев: Полковник Тевкелев, Алексей Иванович, упаси вас Бог даже думать так. Государыня Императрица Елизавета Петровна о каждом подданном всемилостивейшее попечение имеет. Встречайте Хана при входе, да поклон отдайте полный. Спины не жалейте, не жалейте. А потом уже ко мне.
Рычков: Позвольте доложить, Василий Никитович: с тех пор, как орду сию под свою руку приняли – зюнгарцы их теснить вовсе перестали. Одного имени русского трепещут.

Не весьма довольный, выходит Тевкелев из шатра.

Церемониальным поклоном встречает Хана.
Хан входит в шатёр.
Встаёт с кресла Татищев. Он также при полном параде, в орденах и лентах. Они пожимают друг другу руки. Татищев предлагает хану сесть в кресло, обитое парчой.
Усаживается сам.
Хан: Мы готовы верность свою Ея Императорскому Величеству присягою утвердить и тем свою верность засвидетельствовать.
Татищев: Я уполномочен Великой Государыней сию присягу конфирмовать и о сем событии важном немедля, елико возможно скоропоспешно, Санкт-Петербург, господ сенаторов и самоё Государыню Императрицу известить.

На специально расстеленном огромном персидском ковре Хан  пред Кораном произносит слова присяги на казахском языке.

Я, НИЖЕПОИМЕНОВАННЫЙ, ОБЕЩАЮСЬ И КЛЯНУСЬ ВСЕМОГУЩИМ БОГОМ И ПРОРОКОМ НАШИМ МАХОМЕТОМ В ТОМ, ЧТО ХОЩУ И ДОЛЖЕН Е.И. В. СВОЕЙ ИСТИННОЙ И ПРИРОДНОЙ ВЕЛИКОЙ ГОСУДАРЫНЕ ЕЛИЗАВЕТЕ ПЕТРОВНЕ, САМОДЕРЖИЦЕ ВСЕРОССИЙСКОЙ… ВЕРНЫМ, ДОБРЫМ И ПОСЛУШНЫМ РАБОМ И ПОДДАННЫМ БЫТЬ…

Стреляют пушки. Дым от выстрелов
ШАТЁР

 И уже в разгаре пир.

Абдулхаир: себя же со всею моею семьёю и моими ордами, яко под крыло орла великого…
Пьют.

Татищев преподносит хану саблю в золотых ножнах.
Обнимаются, пьют.

Попеременно играют оркестр рожечников и самонаилучшие акыны.
Не на центральном месте – к своей великой обиде – Тевкелев. А рядом с ним некий  господин из званых на пир.
Рычков сидит рядом с Татищевым и Ханом.
Тевкелеву – обида величайшая
Господин: (продолжая начатое) … и все подряды на поставку провианта из рук наших, как вода меж пальцами, сколько ни доказывал я Василию Никитычу… Уж больно он учён, да заносчив.  Нам, негоциантам это за обиду сталось. Отписать бы о самоуправстве  в Сенат. Непременно отписать…
Тевкелев:  Уже!...
Господин: Что уже?
Тевкелев:  Высокомудрейшему Василию Никитовичу Татищеву – Слава! Виват!
Негоциант понимающе улыбается.
Ударяет пушка!
Торжество в разгаре.

Татищев: (Рычкову) А  записки свои, Пётр Иванович, ведите со всем тщанием. Признаться, не ожидал я здесь, в этих краях встретиться с такой, как у вас, учёностью и глубокомыслием. Слог  записок ваших  вполне господам академикам в Санкт- Петербурге будет по нраву.  Обстоятельность изложения отменная  Лишнего не присовокупляете. Я в академию о вас писать буду, чтобы пристально вчитались в  труды ваши изрядные. И теперешняя радость – присяга хана - должна быть запечатлена и донесена для милостивой нашей Государыни Императрицы во всех подробностях. Сие славное событие – уже принадлежит Истории Российской! О таком, о таком мечтал блаженной памяти Государь  Пётр  Алексеевич! Великая жалость, Хан, что не  дал Бог долгих дней Великому Государю, не дожил он до сего торжества Российской  державы, и не удостоились вы самолично  преклонить пред ним колени. 
Хан слушает внимательно и ничто на его лице не выдаёт его действительных мыслей. Он кивает головой, но значит ли это, что он согласен со сказанным?

Один из биев что-то шепчет ему на ухо.
Абулхаир хлопает в ладоши.
Слуги поднимают часть  полога, накрывающего шатёр
Перед глазами Татищева шестёрка ухоженных жеребцов, которых еле удерживают батыры, ведущие  жеребцов в поводу.

Хан:  От меня - в подарок.  Неукротимы сии кони. Когда-то их предки, такие красавцы  несли на своих спинах нукеров великого Чингис- хана  – покорителя Вселенной. И внука его – Бату-хана. Вольны, как наша степь. Никому неподвластны. Только нашей ханской воле

Татищев: От  сибирских лесов и гор Уральских, от ледовитого моря до здешних жарких степей – всё подвластно Государыне Императрице Елизавете Петровне, дщери великого Петра. Виват!
Грохочут пушки, сопровождая здравицу.

Негоциант: (Тевкелеву) Хороши лошадки Ваше Благородие, Алексей Иванович.
Тевкелев: Отменные. Сам бы на таких ездил.
Негоциант: А тех лошадок, что башкирцы подарили, Василий Никитович гусарам лейб-гвардейским, хе-хе. продал с немалой для себя выгодой… Тоже бы отписать следует…
Тевкелев: Его светлости Абулхаир-Хану и батырам его бесстрашным многая и благая лета!

И вновь пушечный залп срывает с веток деревьев в недалёкой рощице стаю ворон. Долго встревоженная стая с карканьем кружит в вечеряющем небе.

И опять рука ведёт перо по бумаге:

РАССКАЗЫВАЮТ, ЧТОМЕЖДУ СИМИ МАЛЫМИ ЖИВОТНЫМИ ТАК, КА И МЕЖДУ ЛЮДЬМИ. ЕСТЬ НЕКОТОРЫЕ ТРУДОЛЮБИВЫ И СМИРНЫ, А ДРУГИЕ ЗЛОБНЫ. ХИЩНЫ И НАГЛЫ ТРУДОЛЮБИВЫЕ В ЧУЖИИ УЛЬИ НИКОГДА НЕ ЛЕТАЮТ И ПОСТОРОННИХ ПЧЁЛ, КОИ ИНОГДА ДЛЯ ОТДЫХАНИЯ САДЯТСЯ НА ИХ УЛЕЙ, НАПОЛНЕННЫЕ МЁДОМ, НИМАЛО НЕ ВРЕДЯТ. ТАКИХ ПЧЁЛ ПРИЗНАЮТ ЗА ПРОЧНЫХ И ДОЛГОВЕЧНЫХ; НАПРОТИВ ТОГО НАГЛЫЕ ЗЛЫ ВЕСЬМА К ЛЮДЯМ И ВМЕСТО ТОГО, ЧТОБЫ СОБСТВЕННЫМ ТРУДОМ ДОБЫВАТЬ МЁД, УНОСЯТ ЕГО ИЗ ДРУГИХ УЛЬЕВ ГОТОВЫЙ.

Часть текста из статьи Рычкова о пчёлах звучит за кадром.
Мы в лесу. Высокий, обрывистый берег Агидели. Сосны, дотягивающиеся до облаков. Облака, плывущие по воде. Гудение пчёл
 - Пщела совсем, как щеловек. Только немножко лушше. Справедливость любит.
Это говорит старый башкир. Он потчует Рычкова мёдом. Мёд в деревянных мисках.  Разный  по цвету и густоте. – А теперь этого отведай, господин-тура. По-башкирски мёд зовётся Баллы. Башкорт баллы
Девочка- башкирка несёт кувшин с водой из горного ключа.
- Значит, ульи на деревьях?
- Мы, башкиры всегда так пщёл держим. Эй! – обращается старик к молодому парню. - Покажи господину ту борть.
Парень ловко лезет на сосну.
Только теперь Рычков различает устье борти, прикрытое крышкой. Рядом, привязанный верёвкой к ветке повыше, болтается увесистый чурбан.
- А это зачем?
- Не один щеловек мёд любит. Медведь тоже. А это сторож. Он медведю говорит: «Щужой мёд. Не трогай». А медведь ему : «Не мешай» и лапой толкает. А сторож отлетит немного и вновь медведю говорит: « Это Салавата мёд». И медведю  по спине. А медведь – сердитый, и опять толкается. Только сильнее. Сторож тоже обижаться нащинает. Медведь совсем злой. Как пихнёт лапой. Сторож  того и ждёт. Медведь и  летит с дерева прямо  сюда.

В землю у корней вкопаны острые колья.
- Премудрый вы народ, башкиры.
- Мы, тура, сапсем простой люди. Живём, как пщела. Лишнего не надо. Много с цветка наберёшь – не полетишь. Мало в борть принесёшь – как жить будешь?
- Привози свой мёд  в Оренбург. Торговать будешь.
- Торговать?
- Конечно, торговать. Торговать – лучше, чем воевать.
- Это так. Мудрый ты щеловек. Настоящий. Мы, башкиры так говорим:          « Настоящий нащальник даже сквозь стену волка видит». Вот тебе на память от пщёл. Они  добрый щеловек видят.

Подаёт Рычкову липовый бочонок мёда.
- Трофимыч, - обращается Рычков у унтеру, с которым когда-то отбивал нападение башкирцев. – Подавай-ка, братец, и наш гостинец.
Трофимыч  развязывает торок на вьючной лошади и вытаскивает куль муки.
- Мука вам. Русская, крупитчатая. Вот  и торговля. Ты нам мёд. А мы – муку.
- Рахмат, - низко кланяется Салават. Праздник будет. Лепёшки  будем печь.
- И тебе зур рахмат! – говорит Рычков, усаживаясь верхом.
Ласково, прищурившись, смотрит Салават вслед Рычкову и сопровождающим его драгунам.
Когда они скрываются за соснами, машет рукой. Из-за сосен выступают воины-лучники.

Едет Рычков вдоль Агидели, гудят пчёлы. Трофимыч едет рядом:
-  У него, разбойника, за соснами, я углядел, людищки с луками притаились. Думал, несдобровать. Хотел упредить, первым начать…
-  Людей губить попусту, Трофимыч, –  ума не требуется.  Наивернейшее  средство – коммерция. Вот, где сила.

ПО САМОЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ НАДЛЕЖИТ ПРИЗНАТЬСЯ, ПОСЛЕДНЕЕ, ТРЕТЬЕ СИЕ МЕСТО ПО ВСЕМУ ЯИЦКОМУ БЕРЕГУ НАХОДЯЩИМИСЯ, ЕСТЬ САМОЕ НАИЛУЧШЕЕ, И К СТАРИННЫМ РОССИЙСКИМ ЖИЛАМ, СЛЕДСТВЕННО И К ПОЛУЧЕНИЮ ОТТУДА ВСЯЧЕСКИХ ПОТРЕБНОСТЕЙ, И ЛЕСНЫХ ПРИПАСОВ С РЕКИ САКМАРЦЫ (ИБО ПО НЕЙ ВВЕРХУ И ПО ВПАДАЮЩИМ В НЕЁ РЕКАМ ЛЕСА ИМЕЮТСЯ).

Скачет казак:

- Идут, Ваше Высокопревосходительство!

На берегу Сакмары Неплюев, Рычков,  мужики с барами, чиновники и просто праздно глазеющие.

- Идут!
И вот из-за поворота  выплывают плоты. Плотогоны начинают заворачивать головной  к берегу.
- Эгегей!
- Матюха!
- С прибытием, братцы!
- Давай-давай!
Шум, радость, суета…

Рычков также рад:
- Господин Губернатор! Ваше Высокопревосходительство! Иван Иваныч! С почином!
Неплюев рад неимоверно. Машет рукой.
- Виват!
Грохает пушка.
- Плотогонам по чарке!
- Премного благодарны!

Неплюев и Рычков ступают на плот и… пускаются в пляс. И главный плотогон также приплясывает!
- Эх-ма!
- А и мы по чарке?
- Эй! Чарку Их Высокопревосходительству, господину губернатору!
- А вам, Пётр Иванович?
- Где наша ни пропадала!

Неплюев: Давненько на воду не ступал. Даже и забывать начинаю адмиральство своё. По местам стоять!

И здесь же, на берегу Сакмары простой стол, на котором расстелена карта будущего города. Неплюев, Рычков, Тевкелев,  штаб-офицеры  здесь же и тот негоциант, которого мы видели на пиру с Ханом.

Неплюев: Бастионов – десять, два полубастиона.  Высота крепостного вала  12 футов, да ров глубиною в 12 футов, а шириною 35 футов. Препятствие изрядное для тех, кто вздумает покуситься на приступ. Наружная крутость стены камнем  плитным  лицована. Дома и прочие строения в городе ставить не как бог на душу положит, а согласно сему плану. Сие для обороны важное условие. Улицы должны свободно простреливаться пушками. Если, паче чаяния, неприятель ворвётся в город, два орудия картечью любую сволочь остановят.  Ворота Сакмарские, Орские також и Яицкие и Самарские – на Самарскую дистанцию. У кого из господ офицеров есть соображения по сему поводу?
Рычков: Позволите, Ваше Высокопревосходительство? Думается, что строения в городе, елико возможно, следует возводить из природного камня – плитняка, которого здесь изобилие.
Кто-то: - Да он же рыхл…
Рычков: Позволю заметить, господа, опыты, мною произведённые показывают:  при добыче сего камня и некоторой выдержке его на солнце и сушке на ветру, он приобретает необходимую прочность. Вот мои расчеты.
- Да теперь леса у нас вдоволь. Плоты пошли по Сакмаре…
- О лесах, особенно по берегам рек, иметь надо сугубое попечение в здешних безлесных местах.
- На наш век хватит…
Неплюев: Великий наш Государь Пётр Алексеевич строго взыскивал с тех, кто понапрасну лес губил. Особливо по берегам рек. И мы тому  правилу следовать станем. Господа офицеры,  за дело!
Негоциант: - Господин губернатор! Осмелюсь доложить, что Вашего Высокопревосходительства дом уже строится начал моим попечением.
Неплюев: - Господа офицеры! Предупреждаю:  Вы в тёплые хоромы переедете, когда последний гарнизонный солдат обретёт своё место в теплой казарме. И не ранее!
Тевкелев: - Но, ведь начальствующие…
Неплюев: - А  среди вас  последним буду я!

ИЗ РОССИЙСКИХ ЖЕ И ПРОЧИХ ЕВРОПЕЙСКИХ ТОВАРОВ, КОТОРЫЕ В ОРЕНБУРГЕ В ПРОДАЖУ И В МЕНУ АЗИАТСКИМ КУПЦАМ И НАРОДАМ ПРОИСХОДЯТ, ЗНАТНЕЙШИЕ СУТЬ СЛЕДУЮЩИЕ: СУКНА РАЗНЫХ ДОБРОТ, А ОСОБЛИВО КАРМАЗИННЫЕ И МЯСНОГО ЦВЕТУ, КОТЛЫ МЕДНЫЕ И ЧУГУННЫЕ, МИШУРА, САХАР. БОБРЫ НЕМЕЦКИЕ И ВЫДРЫ. ЮФТИ ЧЕРНЫЯ. БАРХАТ РАХНЫХ ЦВЕТОВ…

Рычкову ведёт записи, сидя в конторе Менового Двора.
Дверь нараспашку
Врывается таможенник:
- Петр Иванович, батюшка! Выследили, выследили стервеца!
 Схватывается с места., на бегу надевая  парик на стриженную голову, Рычков.
Скорым шагом, почти бегом, вдоль лавок Менового Двора.
Товары разные роскошество восточного рынка, Бухарцы, Хивинцы с бородами, крашенными хной, русские купцы с окладистыми сивыми бородами, погонщики верблюдов, с которых снимают тюки с товаром
Кишмир, сочные гранаты, персидские ковры.
Туда, туда, в самый угол…
В углу возы.
У возов люди
И кто-то растерзанный. Его держат за руки. Это заезжий купец, владелец возов.
- Вот, Ваше Превосходительство, Извольте посмотреть.!

На возах какие-то ящики, штуки сукна, упакованные в рогожные кули.
Таможенник надрывает куль и показывает:  в штуку сукна завернуто ружьё.
- И в этой, в этой тоже. И в этой… всего пятнадцать ружей. И как хитро удумал…
Рычков: Кто хозяин товара?
Таможенник : Этот….
- Этот, говоришь…
- Он самый. Третий раз приезжает. Я его запомнил – губа у него зайчая.
Купец бухается на колени:
- Помилосердствуйте! Не я хозяин. Я  сиделец в лавке… Так, някто, пыль анбарная. И ня знал я, какой туточки товарец… И сказать мне нечего…
Рычков ухватывает  купеческую бороду в кулак:
- Не знал, говоришь? В острог.

И вот мы уже в остроге.
Рычков, Следователь, выбивающий признания.  Канцелярский, записывающий показания, истязатель.
Купец подвешен на дыбу. Но руки ещё не вывернуты.
- Так где, сказывай, хозяин товару?
- А я, бог яго знает, игде..

Истязатель с оттягом хлещет кнутом

- Ой, вспомнил, вспомнил я! Ня бей. Всё скажу.
- Ну!
- Дык, отдышаться дай…
- Дыши.
 Дышит нарочито громко.
- Ну?
-  Опять запамятовал… Всю вы  мне память отмызгали…

И вновь удар, затем ещё удар кнутом. Купец теряет сознание, грузнеет.

Рычков: Погодите. Он нам живым нужен. Дело не шутейное. Оружие степнякам Указом самой Государыни Императрицы продавать запрещено. А тут пятнадцать ружей. И приезжает он, как мне сказывали, к нам на Меновой Двор не впервые.
Следователь: в подорожной его сказано, что он из рязанских торговых людей Иван Панкратов сын Солодовников…
- Сукин он сын, а не Солодовников. В кого эти ружья стрелять должны  были?
Следователь: Его бы следовало с покупцами вместе взять. Окати-ка ты его водой. Да, поспешили таможенники.

Истязатель  плещет водою из бадейки. Купец понимает голову. Открывает глаза.
- Вспомнил?
- Вспомнил. Митрием его зовут. А по прозвищу Кобыла. Он в Казани  на постоялом дворе плова  да с бараниной жирной наелся, воды потом попил из колодца. И животом почал манятся. А меня упросил  товар до Оренбурга довезти.
- Кобыла, говоришь? Гнедая или саврасая? Кобыл в Казани, как грязи… Меринов да жеребцов – также не считано!
- Святой крест - не вру. Всё, как есть, как на духу говорю
  Кому товар?
- Он говорил, да запамятовал я..
- Запамятовал, говоришь…
И снова хлестанул кнут.

Входит посыльный. Подаёт пакет.
Рычков читает:  - К губернатору зван. На совет.
Уходя, диктует вопросы:
Первое – пусть правду скажет о ружьях. Где брал, сколько плачено? Второе дело – кому вёз, какова плата сговорена? Третье – возил ли прежде воинские припасы и какие?

Совет у Губернатора Неплюева.
Рычков входит. Усаживается за стол. а доклад генерал-майора фон Штокмана уже идёт.
Штокман: …А от приезда за жалованной Ея Императорским Величеством  грамоты и сабли оный Абулхаирхан со многими непристойностями отказался. По его же, полагаю, наущению коней начали угонять. Наконец, при урочище Рассыпном напали на людей при жнивье хлебов и восемь десятков с женщинами и детьми в полон увели. А с теми, кого в других местах взяли – общим числом сто человек выходит. А прошлой ночью под Сорочинскую крепость подбегали. Думали приступом взять. Да пушечным огнём отогнаны.
Неплюев: Добавления у кого есть, господа?
Рычков: Сего дня на Меновом Дворе у российского купца из Рязани на возах, в тюках с мануфактурой обнаружено пятнадцать ружей. Извольте посмотреть. Силантий, внеси!

В комнату входит чиновник и кладет на стол ружьё. Все рассматривают его.
Пальчиков: Шведской работы…
Неплюев: - Что говорит сей вор?
Рычков: - Пока врёт, Отпирается. Я, говорит, не я и лошадь не моя.
Неплюев: За барышом спешат… За копейку родную мать в гулящие девки отдадут.
Пальчиков: А насчёт гулящих девок, господин губернатор, нельзя ли в Санкт-Петербург  отписать, чтобы прекратили их, окаянных, к нам в Оренбург ссылать. Одно от них разорение. И солдатам -  болезни… разные.

Хохочут господа офицеры.

Пальчиков: И ничуть не смешно. У меня пятеро драгун верхом ездить не могут. А лекарь наш только руками разводит да на латыни незнамо что бормочет.

Опять хохот.

Неплюев: - У купца – всю подноготную про ружья вызнать. А что думают господа генералы об успокоении мятежных и разбойных орд?
Штокман: - Полагаю выступить в степь с пристойною по сему случаю командою в сто гренадеров и полста драгун  при четырех орудиях и примерно тамошний народец наказать, разбойные орды при этом  истребивши.
Неплюев:  Другие суждения имеются?
Рычков: Полагаю, что сие предприятие успешным не  окажется. Разбойники действуют малыми ватажками, как правило,  о двуконь. А лошади степные, не в пример драгунским, куда как резвее. Разве что становища ордынские пожечь…  Но разумно ли? Сегодня торговля меновая идёт успешно. Усугубление на пользу торговле не на пользу. Коммерция любит тишину и размеренность…
Чиновник: Ваше Высокопревосходительство, господин губернатор,  солдаты многие заняты на фортификационных работах - вы  знаете. Сколько каторжных от цинги умерло. Да и солдаты страдают безмерно…
Пальчиков: И это…
Неплюев: Опять вы, господин полковник, о девках непотребных?
Пальчиков: Осмелюсь доложить, Ваше Высокопревосходительство. Кони у драгун взяты в тягло. Возят камень для бастионов. Позасекались да истощали.
Неплюев: Укрепления сейчас наипаче всего. Спасибо, господа. Буду думать. Пётр Иванович! Задержись, Адмиральский час. Отобедаем, чем Бог послал. Переходят в соседний покой, крестятся. Усаживаются за стол довольно скромно сервированный.
Неплюев: Куда ни кинь – везде клин. Хоть наступательно действуй, хоть оборонительно…
Рычков: А вы вспомните вашу прежнюю службу.
Неплюев: Адмиральскую?
Рычков: Посольскую. Когда вы в Константинополе были послом.
Неплюев? Был-был… самим великим Императором Петром Алексеевичем рукоположен в послы. Как я плакал, когда пришло известие о его кончине…  И?
Рычков: У Абулхаира много врагов. Зюнгарцы, например… Да и башкирцев киргиз-кайсаки в последнее время обижали изрядно…
Неплюев: Разумно. Враг моего врага… А труды научные ваши движутся?
Рычков: С поручиком Красильниковым работаю над Топографией Оренбургской. Преизрядная рукопись выходит. Пишу о Коммерции Оренбургской.
Неплюев: Дело! Где время находишь, Пётр Иванович?
Рычков:  В карты, как полковник Пальчиков, не играю. Винцо, как бригадир Тевкелев, не пью. И в компании  с драгунами по известным местам не прогуливаюсь. Одна наука и остаётся, Иван Иванович
Неплюев: Совсем безгрешен?
Рычков:  Как сказать… Жена опять тяжела… детки вот только… Забирает у нас их Господь во младенчестве. Супруга моя всё  обратно в Санкт-Петербург зовёт возвратиться. На все дела, мол, жизней не напасёшься… Да и что за жизнь, говорит! Должность – при бумагах состоять. А ты всё с саблей да ружьём по дикому краю.
Неплюев:  Это так. Жены – они нас много умнее. Однако, Государь наш Пётр Великий в холодную воду самолично полез матросов тонущих спасать. Спас. А сам  застудился и отдал Богу душу в великих мучениях. Воистину, христианский поступок – жизнь положить за други своя. Давай, Пётр Иванович,  поднимем чару за вечную память Государя Императора Петра Алексеевича. Он Державе Российской  и нам с тобой, и делу нашему – истинный отец.


Пьют и затягивают вполголоса на два голоса: «Вечна-а-я Па-амять», глядя на портрет Петра Первого, писанный каким-то местным живописцем.

В соседней комнате, услышав пение,  адъютант губернатора удивлённо поднимает брови. И жестом останавливает повара, готовящегося внести жаркое.

Я ПРЗНАЮСЬ, ЧТО ПО СЛАБОСТИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ НЕРЕДКО СЛУЧАЛОСЬ МНЕ В ГРУСТЬ И К СОЖАЛЕНИЮ ПРИХОДИТЬ, РАССУЖДАЯ О МОЕЙ СЛУЖБЕИ ЧАСТО ВИДЯ, ЧТО ДРУГИЕ МОИ СЫВЕРСТНИКИ ЧИНАМИ МЕНЯ ПРЕВОСХОДИЛИ И В БЛАГОПОЛУЧИЯХ СВОИХ ПРЕУСПЕВАЛИ. СОВЕТУЮ И ПОДТВЕРЖДАЮ ВАМ, ДЕТИ МОИ, НАБЛЮДАТЬ И ИСОЛНЯТЬ ПРОСТУЮ ПОСЛОВИЦУ: ЗА БОГОМ МОЛИТВА, А ЗА ЦАРЁМ СЛУЖБА НИКОГДА НЕ ПРОПАДАЕТ. ИБО  ЦАРЁВО СЕРДЦЕ В РУЦЕ БОЖИЕЙ.
И ЕЩЁ ПОДТВЕРЖДАЮ, ЧТО. НЕСМОТРЯ НИ НА КАКИЕ ЗАТРУДНЕНИЯ И ПОМЕШАТЕЛЬСТВА В ДОЛЖНОСТЯХ ВАШИХ ПРИЛЕЖНОСТЬ УМНОЖАТЬ И ТРУДЫ К ТРУДАМ ПРИЛАГАТЬ КРРЕПКО И НАДЕЙТЕСЬ О СОБЫТИЯХ ОНОЙ ПОСЛОВИЦЫ, КОТОРАЯ НАД ОТЦОМ ВАШИМ САМЫМИ ДЕЛОМ ИСПОЛНЯЕТСЯ.

Слова звучат, а дорога ведёт к дому. Карета минует крепостные ворота, шлагбаум, солдат, стоящих в карауле. Улица Губернская, дом, двери настежь, Петра Ивановича ждут. Он шагает широко. Навстречу сын Андрей, прислуга:
- Папа!
- Барыня занедужила!
Не снимая ботфортов, в спальню… Высокие подушки, бледное лицо, истомлённые глаза:
- Я, Петруша, вот….
- Что с тобою, душа моя?
- Недуги женские. Всё пройдёт, если Бог милует. Одиннадцатерых родила с молитвою. Вот, и теперь молюсь беспрестанно
 Лампада, образ Спасителя
- Ты лучше скажи, что в Санкт – Петербурге?
- Именной Указ! Собственноручно Государыней подписан. Присвоен мне  ранг Коллежского Советника!
- Что значит сие? – спрашивает Андрей.
- А сие означает, что ты теперь обер-офицерский сын и можешь быть вписан в воинскую службу уже сейчас. Чин мой  полковничьему по армии равен, маиорскому по гвардии, действительному камергеру по придворным званиям. И личное дворянство мне также жаловано. Государь наш Петр Великий сказал, Табель о Рангах, вводя: « Мы никому никакого ранга не позволяем, пока они Нам и Отечеству никаких услуг не покажут». Так что ты, радость моя сердечная, теперь….
Он замечает, что жена сомлела и уже не слышит его…
- Агафья! Плохо ей!
- Уж ждала она вас…
- Андрей, ступай к себе. Что с ней?
- По женски она недужит. Кровью исходит.
- Лекаря звали?
- Да мы по-простому… Игнатьевна – повитуха. Ей ведь родить сроки подходят…
- Эх, Агафья!

Из дома, по улице бегом, в недальний дом лекаря. В дверь. Навстречу слуга.
- Иоганн Карлович!
- Герр Лекарь изволят отдыхать. Послеобеденный сон…
- К чёрту сон!
- Не возможно! Есть распорядок! Сон после обеда…

Отодвигает рукой слугу, распахивает дверь в спальню. Под пуховой периной на высоких подушках в колпаке мирно посапывает лекарь.

- Иоганн Карлыч! Пробуждайся!
-  Что?
- Здравствуй, это я – Рычков. Вернулся домой, а у меня супруга больна… Умирает!
- Nihil dat fortuna maneipio.
- Что ты бормочешь?
- Это есть латынь - божественный язык науки. По-русски это есть сказано так: «судьба ничего не даёт нам навечно».
- По-русски ты понимаешь? Жена  при смерти! Эй, подавай господину лекарю одеваться!

И вот  они поспешают к дому Рычкова.  В спальне. Лекарь щупает пульс. Всё!
-  Momento fit cinis diu silva. Как говорили римляне: «Лес растёт долго, но сгорает мгновенно».

Собор. Идёт отпевание Свечи. Клубы ладана. Тяжёлая парча фелони. Взгляд Спасителя с иконы. Каменное лицо Рычкова.  Сын Андрей.

- ГОЛОС РЫЧКОВА: Восемнадцать лет и шесть месяцев…

Вспоминает лес, сбор грибов….

- Лес растёт долго…

Рядом Неплюев, другие обер-офицеры.

Карта, начерченная Красильниковым. Поверх карты лист бумаги. Перо выводит буквы

УЧИНЁННАЯ ОРЕНБУРГСКОЙ ГУБЕРНИЕЙ ГЕНЕРАЛЬНАЯ ЛАНДКАРТА ИЗЪЯВЛЯЕТ, ЧТО ГЛАВНЫЙ СЕЙ ГУБЕРНИИ ГОРОД ОРЕНБУРГ, ПО УЧИНЕНЁННЫМ ОБСЕРВАЦИЯМ МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ СВОЁ ИМЕЕТ ПО ШИРИНЕ ОТ ЭКВАТОРА 51 ГРАДУС 51 МИНУТА; И ХОТЯ НАСТАРИ С ТОЙ СТОРОНЫ ЗА ГРАНИЦУ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ ПОЧИТАЕМА БЫЛА РЕКА ЯИК, НО ПОНЕЖЕ НЫНЕ КИРГИЗ-КАЙСАЦКИЕ ДВЕ ОРДЫ МЕНЬШАЯ И СРЕДНЯЯ ПО ИХ ПРОШЕНИЮ В ПОДДАНСТВО РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ ПРИНЯТЫ, ТОГО РАДИ ПО ВЫШЕОПИСАННЫМ ОСНОВАНИЯМ ВНЕШНИЕ ОРЕНБУРГСКОЙ ГУБЕРНИИ ПРЕДЕЛЫ МОГУТ НАЗНАЧЕНЫ БЫТЬ…

Парящий высоко в небе орёл смотрит вниз на неоглядную степь. Маленькое озерцо – таким оно видится из поднебесья.

Орёл всматривается. Что-то есть на поверхности воды.
Человек смотрит на орла.
Орёл снижается.
Человек лежит на воде, не погружаясь. Это Рычков
- Ого-го-го!
Андрей на берегу.
- Тятенька! Не утоните!
- Андрей Петрович! Извольте в воду!
- Я боюсь.
- Стыдобушка! Ты уже в полк записан. Офицером значишься, а боишься…
Андрей скидывает камзол, снимает ботфортики

- Ого-го-го! Рычков блаженствует.

Андрей входит в воду. Норовит поплыть. Не получается. Отец смеётся.

- Что это она?
- Солона.
- Как в Балтийском море?
- В Балтике против этой – вода сладкая. А здесь – тузлук. Впору огурцы солить.  Когда-то древние люди в месте сем соль ломали, потом вода набралась от таяния снегов и усолела.  Соль  тебя и выталкивает. Лёгок ты для неё. Нравится?
- Дивно! Жалко, мама нас не видит.
-  Мама у небесных озёр. Средь  райских кущ…
- Что вы, тятенька?
- Да, видно, солёная вода в глаз попала – ест… Ну, ступай на берег…

Оба выходят на берег

- Так тут кругом соль? Какое богатство!
-  Полковник Иннис –  англичанин писал, что в округе от сего места на сто вёрст в округе на малой глубине сплошь соль. В здешних местах да и всей губернии соль и иные, потребные России,  минералы, Андрей Петрович, неисчислимы! Гаврила! Подавай воду, соль смывать будем.

Кружит орёл на степью. А внизу котлован, в котором добывают соль. Рабочие-каторжники вырубают глыбы соли. Везут куски добытой соли на тачках по деревянным подмостям. Осматривает работы Рычков. Рядом вышагивает офицер и управляющий промыслом. Андрей идёт следом.
-  Гарнизон  в полном комплекте – пехотная рота. И артиллерии – четыре орудия, Ваше Высокоблагородие.
Управляющий:   Вместе с доставкой в Оренбург пуд соли обходится в  шесть копеек.
Рычков: Так! А в казенных магазинах  по всему государству идёт она по тридцати пяти копеек за тот же пуд. Каков приварок, Андрей Петрович? Ну-ка сочти!
- Двадцать девять копеек, Ваше Высокоблагородие! Прибыльное занятие1
- Пожалуй, что и прибыльное. Только соль ту надо от Оренбурга до Москвы или Санкт-Петербурга довезти, да с перевалкой в Самаре на волжские расшивы – вот и выходит, что за морем телушка - полушка. Да перевоз – рупь.

Подбегает унтер:
- Осмелюсь доложить, спымали беглого
- Где? – оживился офицер
- Под самой под Маячной горой и спымали. Мы крадучись шли. Слышим: трень да трень. А он в чапыгу забрался да камнем кандалы сбивает.
- Далёко ушагал, -  подсчитывая расстояние в уме, говорит управляющий.

Конвойные подводят беглеца. Каторжники, занятые работой, оглядываются. Кто-то остановился с тачкой.
Управляющий: Что встали! Знай, работай! Лодыри!

 У беглеца лицо разбито в кровь.

- Как вы его отделали, - замечает Рычков.
- Озлились ребята, Ваше Высокоблагородие… Цельный день по солнцепёку. Все ноги оттоптали.
- Кто таков?
- Записан, как беспрозванный. А по имени Иван. – поясняет управляющий
- Куда бежал, Иван?
Беглец и говорить не может – губы разбиты, запеклись. Хрипит.
- Прикажите воды…
- Дайте воды, - приказывает Рычков
Подают ковш. Пьёт жадно.
- Ну! – срывается на крик офицер. – Отвечай их высокоблагородию!
- Бежал к Яику. Там казаки. От казаков выдачи, говаривали, нет…
- Ах ты, шпынь!
Рычков: - А поймали бы разбойные киргизцы в степи.  Увели бы  в Хиву иль Бухару. В рабы.
 Беглец делает попытку улыбнуться и тогда видно, что и зубы у него повыбиты.
- А чем хуже, ваше высокоблагородие, Пётр Иванович, хивинское-то рабство теперешнего моего мытарства?
- Откуда ты меня знаешь?
- Как не знать! На одной, чать, улице росли. В бабки игрывали, вместе на Лукин день во Всеградский собор Всемилостивому Спасу молиться ко Всенощному бдению хаживали.
-  Ферапонт?
- Признал-таки, ваше высокоблагородие!
Управляющий:  Так его Ферапонтом звать… Попался, ледащий! А то всё Иван да Иван, да Беспрозванный…
Офицер; Ишь, бегунок!
Рычков: Забираю его в Оренбург. Там дознаемся обо всём. У нас такие есть мастера, что и с резаными языками говорить начинают. Вязать его, и в телегу.

 Степь. Дорога в Оренбург.  Рычков и сын едут верхом. Следом шесть драгун – конвой. В телеге  связанный Ферапонт. Лицо сплошь в запекшейся крови. Рычков осаживает лошадь, едет рядом с телегой:
-  Как же ты вором стал?
- Помнишь, как твоего батюшки корабли с товаром разметало да потопило?  Многие тогда тысячи водному царю достались, А в том караване и моего отца Ждана  Вонифатьевича один коч был.  Твой-то батюшка потерял, но не всё. Мой же – подчистую. А под товар деньги были заёмные взяты. Пошли, как говорится по шерсть, а вернулись стриженные. И начали нас мытарить, мытарить и вовсе по миру пустили.

Вдруг забеспокоились драгуны. Из-за горы по-над Донгузом, послышался топот копыт по красной глине, свист, гиканье.
Ферапонт: Прикажи развязать.. лишние руки не помеха.
- Развяжите его.
Развязывают.

А кони уже на гребне. Много коней. Табун. Киргиз-кайсаки вооруженные…
И вот уже звучит команда:
- Драгуны, палаши к бою.
У Ферапонта в руках топор. Андрей обнажил свою маленькую офицерскую шпагу.
Рычков также с палашом в руке.
Табун, погоняемый всадниками, начинает выворачивать на дорогу, ведущую в сторону Оренбургу.
От группы погонщиков отделяется  один. Судя по всему, он  старший среди табунщиков. Подлетает, спешивается:
- Коней, ака, гоним меновой двор. Торговать будем.

Разом спадает напряжение.

Увидел приготовленное к бою оружие:

- Мы мирные, ака…
- Вижу. Ступайте с богом.

Гикнул табунщик и погнался за табуном, который уже далече
Прячутся палаши
Пыль за табуном.

Ферапонт протягивает руки -  мол, вяжите!
Рычков машет рукой – не надо.

Рычков спешивается. Они идут рядом:

- Не убежишь, Ферапонт?
- Господи, первый раз, за сколько лет по имени называют… Господи! Нас-то, семейство наше по миру пустили, доброе купеческое имя ославили, вовсе без крыши над головой оставили… Грешен я, Пётр Иванович! По- первости, изголодавшись, залез ночью к вахромеевский лабаз. Наелся  ветчинки, и сморило меня от сытости.  Бит за ту трапезу кнутом, а потом опять…
- С голода?
- Да не от сытости же…На Руси много народа  с голода в злодеи попадает. А потом я с озорными людьми сошелся.. Они озоровали. А меня подставили. Бит батогами нещадно. И ещё всякого разного… Но крови на мне нет, Пётр Иванович! Истинный крест, нет… Ты верь мне.
-  А Иваном почему назвался?
- Думал жизнь, как имя, поменять.. Всё чаял вырваться на столбовую дорогу. А кончил клеймом. Вырезали  на лбу «ВОР» и порох втирали, Теперь до гробовой доски на мне это звание. Ты меня только  на мучения не отдавай… Лучше убей. А не можешь сам – драгунам прикажи.

Мосток через Донгуз.
Драгуны, Андрей  спешились. Водопой коням. Сами умываются.

- А это кто с тобой?
- Сын.
- Рычковская порода.  Один?
- Ещё есть. Два сына. Дочь…
- А у меня никого… Дома вам жена, поди, пироги печёт? Помнишь, бывалоча, с луком да с яйцами у матушки твоей?
- Умерла моя супруга родами.
- Царствие небесное.
- Думаю ещё раз жениться. Посватался.

- По коням! – Командует старший  драгун.
- Давай руки. Связать!   - Приказывает Рычков. – Поедем через заставу. Порядок нам, людям государевым, соблюдать должно.

Бумага, перо. Голос за кадром.

НЫНЕШНИЙ ГОД ДЛЯ МЕНЯ ВЕСЬМА ПОДОБЕН ПРЕДВАРИВШЕМУ БЫЛ. И ЗА ОСОБЛИВОЕ КО МНЕ БОЖЕСКОЕ МИЛОСЕРДИЕ ПРИЗНАЮ, ЧТО ОН ДАРОВАЛ МНЕ ВТОРУЮ ПОМОЩНИЦУ ЕЛЕНУ ДЕНИСЬЕВНУ. ПЕРВОЙ ПОКОЙНОЙ АНИСЬЕ ПРОКОФЬЕВНЕ ВО МНОГОМ ПОДОБНУЮ И КОТОРАЯ НАС, ОСТАВШИХСЯ ПОСЛЕ ПЕРВОЙ ЛЮБИТ И ИМЕЕТ НАДЛЕЖАЩЕЕ О НАС ПОПЕЧЕНИЕ. ОНА ЕСТЬ СТАРШАЯ ДОЧЬ ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКА КАПИТАНА-ПОРУЧИКА ДЕНИСА НИКИТИЧА ЧИРИКОВА. МАТЬ ЕЁ МАРФА ГЕРАСИМОВНА. ПО ОТЦУ НИКИТИНА. ВОТЧИНЫ СВОИ ИМЕЛИ НЕПОДАЛЁКУ ОТ ГОРОДА СИМБИРСКА И ПОЧИТАЮТСЯ В ТОЙ ПРОВИНЦИИ МЕЖДУ ЗНАТНЕЙШИМИ. Я ЖЕНИЛСЯ СИМ ВТОРЫМ БРАКОМ ОТ РОЖДЕНИЯ МОЕГО 39 ЛЕТ. А ОНА ВЫДАНА ЗА МЕНЯ ДЕВИЦЕЮ ОТ РОЖДЕНИЯ ЕЁ НА 20 ГОДУ. ЕПОДЛИННО В НЕЙ ДАРОВАЛ МНЕ БОГ ТАКУЮ ПОМОЩНИЦУ, КАКОЙ Я. БЫВ ВО ВДОВСТВЕ МОЁМ, В РАССУДЕНИИ ОТ СЕБЕ ЖЕЛАЛА И ОТ ЕГО ВСЕМОГУЩЕСТВА МНОГАЖДЫ СО СЛЕЗАМИ ПРОСИЛ.

Буквы вытесняются картинкой:
Идёт служба в сельской церкви. Венцы. Молодых обводят вокруг аналоя. Службу ведёт митрофорный протоиерей. Певчие. На пороге храма молодых обсыпают зерном.
Тройка. Бубенцы. Подтаявший снег на дороге летит из под копыт.

РОЖЬ ИЗ ВСЕХ У НАС В РОССИИ ИМЕЮЩИХСЯ ЖИТ ЕСТЬ САМЫЙ ГЛАВНЫЙ И НУЖНЕЙШИЙ ХЛЕБ, КАК ДЛЯ КАЗЁННЫХ МАГАЗЕЙНОВ. ТАК И В ОБШЕСТВЕ ВСЕНАРОДНОМ, ИБО ПРОСТОЙ НАРОД РЖАНОЙ ХЛЕБ ПОЧИТАЕТ ЗА ЛУЧШИЙ И ЗДОРОВЕЙШИЙ, ЧЕГО РАДИ И СЕЮТ ЕЁ НА ВЫШЕОЗНАЧЕННЫХ ТРЁХ ПОЛЯХ ВСЕГДА ЦЕЛОЕ ПОЛЕ. ПРИ ВСЁМ ТОМ В ЗДЕШНИХ МЕСТАХ ПРИМЕЧАЕТСЯ. ЧТО ГДЕ И ЧЕМ БОЛЬШЕ СНЕГУ НА ПОЛЯХ ЛЕЖИТ, ТЕМ ОДИН ГОД ПЕРЕД ДРУГИМИ И МЕСТО ПРЕД МЕСТОМ ПЛОДОРОДНЕЕ. КОГДА КРЕСТЬЯНЕ НЕ НА СЕБЯ, НО НА ПОМЕЩИКА СЕЮТ, ТО ВЕСЬМА НУЖНО БЫТЬ ПРИ ТОМ ПРИКАЗЧИКУ И НАБЛЮДАТЬ ЗА НИМИ, ИБО ОНИ ПОМЕЩИЧЬЮ РАБОТУ ОБЫКНОВЕННО НЕ С ТАКОЙ ПРИЛЕЖНОСТЬЮ, КАК СВОЮ, ВЫПОЛНЯЮТ.

Раннее утро.
Пчела собирает взяток с веток цветущей яблони, растущей под окнами дома Рычкова в Спасском. Окно распахнуто. Кабинет. Множество книг.  На стене портрет Петра Великого. Икона Пресвятой Богородицы. За столом Рычков. Размышлял он   о сеянии хлебов  ночью, да и заснул под утро, утомившись. Спит крепко. Свечи в шандале догорели и оплыли. Только лампада пред иконой продолжает мерцать.
Тяжелые кулаки сжаты. Перо лежит на недописанной странице. Видно, что пишет он много – бумаги, бумаги, бумаги…
Дверь скрипнула. Входит Алёна Денисьевна:
- Петинька, друг милый! Ты и не ложился…
Просыпается.
- И, правда!
- Сколько же, милый, ты трудов претерпеваешь!
- Сие, Алёнушка, наука. Без науки куда? А, никуда!  Прошлым месяцем объезжал я татарские деревни, магометанский закон содержащие. В том они нас, русских посрамляют. Почти нет ни одной деревни, где бы к читанию нужных молитв для малых ребят училища у них не было бы. Учат и мальчиков и девочек. Наши же малолетки от незнания невежественны, грубы, в самых худых делах замешаны, шатаются без пользы, привыкают только к праздности и лености, от которых им самим и государству великий вред делается. Вот и решил я завести в Спасском учение для ребят мужеска пола от  шести до восьми лет грамоте и нужнейшим по  христианским должности молитвам. И  тебе занятие – русской грамоте учить.
- Выучим на свою голову… Начнут сочинять фальшивые пашпорта.  У   тятеньки моего в имении один  такой  грамотей сыскался. Наделал лиха.
-  Государь наш великий Пётр Алексеевич  недорослей боярских наукам обучаться за границу слал. Кого лаской, а кого и таской. Не все учились да выучились. Но кто хотел – выучился. Губернатор наш Иван Иванович Неплюев в иноземном флоте адмиралом стал. Многими наградами отмечен.
- А твои труды…
- Не за награды тружусь. Однако, в чинах не обойдён. А труды мои в  Санкт-Петербургской Академии известны и одобрение получают даже и от Михаила Васильича Ломоносова. Иноземных учёных в Академии преизрядно. Но, посмотри: в Журнале, где моё сочинение помещено,  Миллер – секретарь академический пишет: « Для русских уже наступило время, когда им надобно своими сочинениями опровергнуть все ошибки и неверности иностранных писателей о России» Каково! Не могут замолчать наши скромные труды, как бы того ни хотелось. Встаёт матушка Россия, поднимается. За то и люблю!
- Скажи: а меня ты подлинно любишь?
- Соломон премудрый написал: «Пленила ты  сердце моё, сестра моя, невеста! Пленила ты  сердце моё одним взглядом очей твоих О, как мне любезны ласки твои, как много ласки твои лучше вина… сотовый мёд капает из уст твоих, невеста; мёд и молоко под языком твоим..»

Рычков и Алёна идут по молодому цветущему саду. Впереди пасека. Около колод-ульев человек в хламиде и шляпе с сеткой и дымарём в руках.

Алёна: - Боюсь я его!
Рычков: - Почему?
-  И сама не знаю. Вечно у него шапка по самые глаза надвинута и глаза, как вилы-тройчатки. Ровно колдун.
- Колдун?
- Тётушка моя сказывала, что мельники, да те, кто при пчёлах состоит – первые колдуны,
- Ну, если тётушка сказывала…Ферапонт!
Подходит. Кланяется:
- Что прикажите, ваша милость?
-  Всё колдуешь?
- Мал-мала…
- Работают пчёлки-то?
- Слава Богу! Не  люди -  кнута не требуется. С каждого цветка возьмут  понемногу – и не углядишь, сколько. А к осени полны колоды мёду.  Места тутошние для  пчёлок самые годящие;   Во лугах такое узорочье  цветочное. Дозвольте, Елёна Денисьевна, я для вас насобираю цветов в покои?
- Нет-нет! Пусть на вольной воле растут.
- Спаси Христос, Ферапонт.

Идут по дорожке. Впереди строящийся храм.

- А ты знаешь, почему я про любовь спросила? Давеча ты спал и во сне свою Анисью Прокофьеву покойную поминал. И уж не первый раз. Анюсьющкой её зовёшь. Ласково так, любовно…
- Неужто?
- Ей богу! Знаешь, Петенька, исхлопочи у архиерея позволения прах её сюда, в нашу церковь из Оренбурга перенести.


И вновь бумага, перо

ЧТО ПРИНАДЛЕЖИТ ДО СОДЕРЖАНИЯ ОНАГО ,ВОЙСКА ПРО ПРЕЖНИМ УКАЗАМ НА ВСЁ ОНОЕ ВОЙСКО ОПРЕДЕЛЕНО, И ВЕЛЕНО ОТПУЩАТЬ В ГОСУДАОСТВЕННУЮ ВОЕННУЮ КОЛЛЕГИЮ ДЕНЬГАМИ 4138 РУБЛЕЙ НА КАЖДЫЙ ГОД; СВЕРХ ТОГО ПОГОДНО Ж ХЛЕБА НА  ТО ВОЙСКО ПОЛОЖЕНО 1598Ь ЧЕТВЕРТЕЙ. ДА СИЬИРСКИХ КАЗЁННЫХ ЗАВОДО ПО СТУ ВЁДЕР ВИНА. ГЛАВНОЕ Ж СОДЕРЖАНИЕ ЗАВИСИТ ОТ РЫБНЫХ ПРОМЫСЛОВ.

Берег Яика
На берегу казаки готовые к багрению.
Чуть сзади разряженные жёны, милушки. А сзади всех купцы, собравшиеся скупать улов. Товары разложены.з0десь и шали, и калачи, и жамки и всяческая всячина.
Все напряжённо ждут сигнала - выстрела пушки.
Какой-то купчина не выдерживает:
- Да, что же ета за мучения! Пора, казаки,,, Эй, атаман! Давай, стрели!
Кто-то из казаков толкает купчину прямо в его раскрасневшуюся морду. Купчина падает:
- Чтож, господин казак, вы меня пхаете?
- А ты рот не разевай. Слышь: все молчат. И ты молчи!
Все ждут.
Пушечка сигнальная. Возле пушкарь с горящим фитилём
Шатёр багренного атамана.
Рядом с шатром Атаман Войска, Рычков.
Багренный  выходит из шатра. Вытаскивает из-за пазухи пребольшой белый платок.
Все в напряжении.
Атаман нарочито медленно поднимает руку с платком.
Сейчас взмахнёт и…
Атаман картинно сморкается в платок. Да громко-прегромко.
- Ах, ты, Господи! - вскидывается бабёшка. Но муж так на неё посмотрел, что она концы платка закусила.
Атаман уходит в шатёр.
Слышно, как над Яиком свистит ветер. Зима. 27 декабря.
На лёд выходят трое стариков. Идут по льду. Смотрят под ноги, пробуют лёд на прочность -  притопывают ногами.
Атаман наблюдает за действиями стариков.
Старики поворачивают к берегу.
Подходят к атаману:
- Гоже, господин атаман!
Атаман взмахивает платком.
Ахает пушка, и казаки побежали на лёд Яика бить пешнями во льду ятови, начинается багрение.
Река сплошь усеяна человеческими фигурами. Работают молча, с остервенением. Кому-то и жарко стало; и тулуп с плеч, и стёганку, и даже исподнюю рубаху:
- Хек, хек, хек!
Кто-то уже вываживает из-подо льда первого осетра.
Купец кричит:
- Мне, мне рыбку-то! Мне!
- Рот в говне, - осаживает его другой. У меня цена  настояшша»

Атаман Войска Меркурьев: Ваше высокоблагородие, извольте в дом. На берегу зябко. А первой икрой нас попотчуют.

В атамановой кибитке едут мимо собора к атаманову дому

На улице казаки, не участвующие в багрении провожают проезд насмешками:
- Атаман! Куды же ты! Вышел бы с пешнёй на лёд.
- Мясы бы свои порастряс!
- А то попек себя шире!
- Ха-ха-ха!

Атаман морщится:
- Предерзок стал народец! На две партии поделился. Одна, слава тебе, боже,  моя,  атаманская – императорскую волю чтит. А логиновская сторона – не приведи, Господи! (Крестится) Дерзкие, с разумом несоразмерные. Всё челобитные пишут, да кляузы льют. И меня пред вами, Ваше высокоблагородие, страмят. А что я могу поделать. Я и ем толечко, да полстолечка. А пухну, ровно  у меня в брюхе баба квашню завела. Весь пост рождественский на хлебе да воде.
- Но и не без икорки тож? - Не без лукавинки спрашивает Рычков.
- А как без неё? У нас, казаков, икра, как Господи Помилуй – без неё и за стол садиться зазорно. Да и по божественной части – не осуждаемо. Икра – она не скоромная.
-  Раздоры и междоусобицы ведут за собой неустройства, смятения и гибель…
- И я про то же! Помогите. Ваше превосходительство Ваньку Логинова в бараний рог скрутить. Уж я для вас ничего не пожалею. Лучшей икры. Да балыков. Да и  белужатинки наисвежайшей…
- Не за белужатинкой, господин атаман,  сюда я послан. Губернатор обеспокоен нестроением войсковым. А ведь за вашими спинами Россия- матушка. Государыня на войско надеется
- А всё же не побрезговайте… Эй! Кто там..
 
Растворились двери и трое казачин вносят  блюда. Следом за казаками
На одном - каравай хлеба
На другом – серебряный ковш со свежепосоленной серо-серебристой белужьей икрой.
На третьей – стеклянная фляжка в серебряной же оплётке и серебряная стопка:
- Отведайте, ваша милость,  хлеб-соли яицкой. Уважьте нас, горынычей.


И вновь рука Рычкова неутомимо выводит на листах бумаги завитушки букв.

МЕТАЛЛОВ ОБЫКНОВЕННО СЧИТАЕТСЯ ШЕСТЬ, А ИМЕННО: ЗОЛОТО, СЕРЕБРО, МЕДЬ, ОЛОВО, СВИНЕЦ И ЖЕЛЕЗО; НО ЧТОБ ИХ СРАВНИТЬ С ЧИСЛОМ ПЛАНЕТ, ДЛЯ ТОГО ХИМИКИ ПРИБАВИЛИ К НИМ РТУТЬ, И ТЕМ СОГЛАШАЮТ ИХ К СЕДЬМИ ПЛАНЕТАМ. МЕДНЫХ РУД В БАШКИРИИ, В УРАЛЬСКИХ ГОРАХ НАХОДИТСЯ МНОЖЕСТВО. ДЛЯ СЫСКУ И ПЛАВКИ ОНЫХ ЯВИЛСЯ ПЕРВЫЙ В ТАМОШНИХ МЕСТАХ ОХОТНИК СИНБИРЯНИН ИВАН БОРИСОВ СЫН ТВЕРДЫШЕВ И ЗАЧАТ БЫЛ ПЕРВЫЙ МЕДНЫЙ ЗАВОД

Темнота.
В печи поспела медь. Расплав льется в ковш.
Рабочие  разливают  медь по формам.
Вдруг один из работников, мальчонка ещё, начинает оседать, теряя сознание. Его подхватывают двое других.
- Куда! - Кричит литейный мастер, - Медь упустим! Волоки  его в сторону! Пошла, любая моя! Пошла!

Сомлевшего подхватывают и бросают на пол. Кто-то выплёскивает на него бадейку воды. Не шевелится.
- Дохнул, видать, Северьян..
- А ты не дыши, оглобля, а дело делай!
- Ата-та-та!  Тихо вы, идолы!

Рычков и Твердышев наблюдают за процессом
Лица их высвечены огненными сполохами от расплавленной меди…
Рычков: И правда: тяжеленек дух у меди.
Мастер: Вот, ваша милость! Первый ковшичек.

Слитки в формах начинают вишневеть. Подёргиваются серым.

Твердышев: Ну. Пётр Иванович! С початком! Дело теперь и у вас закипит.
- Благодарствую,  Иван Борисович, за совет. Знающий человек – половина успеха. А тебе, Василий, отдельная благодарность! Всем, кто при деле состоял, по чарке вина.
Работники смотрят отрешённо.
В углу сомлевший подросток.
Рабочий: Не дышит малец.
Мастер: Авось, задышит.
Рычков: Когда остынет вовсе, принеси слиток в дом. Алёне Денисьевна похвалюсь.

Рычков и Твердышев садятся в коляску и едут вдоль заводского пруда.

Из цеха на вольный воздух выносят сомлевшего паренька, кладут на траву. Один из работников встаёт на колени, прикладывает ухо к груди. Слушает.

- Отмаялся Северьян

Смотрят работники на удаляющуюся коляску.

Мастер: Что встали? Давай. Иди шихту в печь грузить…

А на воде лебеди.
Рычков и Твердышев  в доме. За столом. Чаёвничают.
Твердышев: А начинал я с малого. По сибирским ярмаркам: на Ирбитской и прочим разным – мелочной торговлей с лотка и чем попало торговывал: «Кому бублички, иголки- пуговички? А тута жамки - угощенья для мамки! Румяны на лица невестушкам-девицам». Накричишься за день – язык не ворочается к вечеру. А посчитаешь прибыль – и полушки не заработал. А сейчас – пять заводов и все мои. Да винокуренных - четыре.

Входим мастер, кладёт на стол  слиток: 20на 17 сантиметров и толщиною в семь.

- Первая, ваша милость!
- Слав Богу!
Твердышев: Как говаривают: «Медь дороже серебра: серебро - чёртово ребро, а Медь Богу служит и царю честь воздаёт».

 Крестятся все трое. Твердышев двоеперстием – раскольничьим крестом. Рассматривают слиток, взвешивают на руках.

Рычков: Мальчонка-то раздышался?
-  У меди дух чижолый. Повезли замертво в Спасское.
- Ты вот, что, Василий! Передай родителям, - достаёт из кармана серебряные деньги. – На помин души. И так…
- Северьян – сирота. Всё грудью маялся. Да кашлем исходил…. Неладно получилось… Молебен бы надобно отслужить. А деньги – что ж; сверх земли не положим.

Поклонившись, уходит с веранды.
- Неладно вышло. Неладно…
- Всякая жизнь в руце божией, Пётр Иванович.  Парнишка-то, видать, грудью слабый. Вот и  прибрал его Господь. У меня на заводах и не такое случается. Народишко-то какой в завод берём? Разный. Добром не хотят или неумехи. Берём всяких каторжников, голь перекатную. По-сибирски, по-нашему говоря, варнаков к печам ставим. А что поделаешь? Дело наше живое. Постоянного шевеления требует. Упустишь  жар – считай, погибла печь.  Вместо прибытка одни убыли да разорения.
- Всё так, Иван Борисович… Да вы угощайтесь. Калачики свежайшие. Своего помола мучица 
- Хлеб жевать – не кайлом махать. Засим, спасибочки вам, Пётр Иванович! Всё, что знал, поведал. Теперь и с вашего завода медь с моею вперегонки на пушки да колокола пойдёт. А там, глядишь, и медные деньги чеканить приметесь…
- Ну, деньги... Сегодня и пушки, и колокола –  наипервейший государев товар. И вам за наставления наинижайший мой поклон.
- Прощевайте. Только учтите, завод постоянного пригляда требует. И денно и нощно. А вы – всё больше за столом, да за книгой. И молебен бы надо отслужить…

Усаживается в коляску.  Кучер встряхивает вожжами:
- Ну, залётные, Разбооой!
Тройка срывается с места.
- Ого-го! Разбооой!

За секунду до того, как кучер закричал, на веранду входит Алёна Денисьевна. Она беременна:
- Как он кричит страшно!
- По обыкновению  сибирскому… «Разбой» у них наипервейшее сибирское слово.
 
Тройка поворотила за лесок, а всё слышно, как покрикивает кучер: «Разбооой».

Увидела медный слиток:
- А это что за причуда?
- Сия коврижка вяземская.
- Ты всё шутишь.
- Сия коврижка много слаще вяземской. Это медь. Наша медь. Нашинская.  Нас и наших детей кормить будет. Мне - для изысканий научных. И копейку в дом понесёт. Пуд такой меди казна за восемь рубликов берёт.
- Стоит ли овчинка выделки?
- Ничего от тебя,  хозяюшка моя милая, не укроется. Угля много медь требует древесного. Да, слава богу, и леса у нас много и углежоги стараются. Но, и меди из руды нам всей не извлечь – дай бог, половина. А остальное в отвал.… и подать велика. С каждой копеечки  - четвёртая часть в казну. Но поелику взялся я за это дело, буду измысливать  что-нибудь… Чтобы дело прибыльнее оказалось.
- А моих трудов, Пётр Иванович, ты и не замечаешь…

Рычков только теперь обратил внимание, что на плечи жена набросила «паутинку»

- И, правда! Господи!
- Помнишь, ты подсада козьего ты мне привёз? Агафья-ключница долго думала-думала и я с ней. Села она за прялку. Пряжу напряла. А я уж и вязать взялась от скуки. Пока ты своими заботами был занят. Понравилось?

Показывает ему платок. Он любуется, берет в руки смотрит сквозь узор на садящееся за лес  солнце:

- Искусница ты у меня!
- Не пора ли ко сну, муженек дорогой?

А и правда, стемнело.
Свеча.
Задувает свечу.
Синяя лампада  у иконы теплится.
Вдруг шум, крики.
Вскакивает с постели Рычков
Халат. Туфли.
Сабля.
А она всегда у изголовья.
Крики:
- Караул! Пожар!

Рычков уже на крыльце. Там, за прудом – столб пламени, отражающийся в глади черной воды.
- Завод?

Уже и лошадь подали. Взмётывается верхом, без седла.
Скачет.
На скаку сбрасывает халат, мешающий ему. Остаётся в одном исподнем.
Всё ближе пожарище.
Горит деревянный корпус.
Близко. Совсем близко.
В темноте, освещаемые пламенем, мечутся люди.
Кто-то пытается носить воду бадейками.
Бесполезно…
Рычков пытается командовать
Но его  не слушают
Всем заправляет Мастер Василий.
Но и он бессилен.
Да и людей мало.
Вот уже и сам Пётр Иванович взялся за ведро и передал его другому.
Выстроилась цепь.
Тщетно!
Обрушиваются стены.

Рычков уходит в темноту. Идёт по дороге. В спину  - отсветы догорающего завода.
Плачет.
Его догоняет Василий:
- Не углядел я,,,

Рычков машет рукой. Благо, темно. Слёз не видно
- Не велите казнить, барин

Вот уже и крыльцо барского дома.
На крыльце Алёна Денисьевна со свечою в руке
Ткнулся головой в грудь.
Она гладит стриженную его голову.

- С четырёх углов занялось. Алёнушка.

Из тьмы появляется Ферапонт:

- Похоже, подожгли, Пётр Иванович.

Чернильница от неловкого движения опрокидывается. Чернила растекаются по листу. Рука Рычкова комкает испорченный лист. На свежем листе всё тем же твёрдым почерком выстраиваются новые строки..

МЕЖДУ СЛУЧАЯМИ СЕГО ГОДА НЕ ДОЛЖЕН Я И СЕГО ПРОПУСТИТЬ, ЧТО ПЕТЕРБУРГСКАЯ ИМПЕРАТОРСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК  ЗА РАЗНЫЕ МОИ СОЧИНЕНИЯ, КОТОРЫЕ ВСЕ ОТ НЕЁ АПРОБИРОВАНЫ И В ПЕЧАТЬ ИЗДАНЫ, А ОСОБЛИВО ЗА ОПИСАПНИЕ ОРЕНБУРГСКОЙ ГУБЕРНИИ, УЧИНИЛА МЕНЯ СВОИМ КОРЕСПОНДУЮЩИМ ЧЛЕНОМ.

Москва. Кремль. Большой кремлёвский дворец.

По коридору следует Рычков в сопровождении М.В. Ломоносова.
Впереди величественный дворцовый слуга.
Пред ними распахивается дверь.
Комната. В ней граф Григорий Орлов в мундире, при орденах и ленте.
Рычков и Ломоносов кланяются.
- Здравствуйте, господа академики.  Сейчас пройдём в личные покои  и предстанем пред всемилостивейшей нашей государыней, Её Императорским Величеством Екатериной Алексеевной. Таковой чести не всякий вельможа удостоен бывает. Не так ли, господин Ломоносов?
- Затрудняюсь ответить, ваше сиятельство. Я человек не придворный. Скорее, дворовой…
- Вот-вот. А этого бы и не надо, господин академик! Ёрничество тут неуместно. Государыня к учёным людям, что тут поделать, слабость питает особую. В переписке с филосОфами состоит парижскими. А это что, господин Рычков?
- Сие -  верноподданническое подношение её величеству. Скромный мой труд «История Казанская»
- Ну, с Богом!
Слуга распахивает пред ними дверь и вновь они идут по коридору и останавливаются перед довольно неприметной дверью.
Входят.
Комната с высокими потолками. Горит множество свечей. Зеркала.
Пред зеркалами в кресле сидит императрица с распущенными волосами. Возле неё личный куафер. Он делает ей причёску.

-  Ваше Императорское Величество! Господа академики по вашему повелению прибыли.
- Здравствуйте, господа. Михал Василевич, тебя-то  знаю. Ты в качестве провожатого, поди? А Петра Ивановича не имею чести … Подойди-ка поближе, любезный Петр Иванович!

Протягивает руку для поцелуя.
Рассматривает отражение Рычкова в зеркале.

- Рада-рада! Какие могучие люди водятся у нас на Руси! Не так ли Григорий Григорьевич?
- Вам, государыня, виднее.
- Ну-ну, Гришенька! Не серчай. (к Рычкову) Ты уже статский советник?
- Вашей милостию, ваше императорского величество. Присягу в сенатской церкви на Святом Писании прннёс.
- Поздравляю.
- Позвольте, ваше императорское величество преподнести вам сей скромный труд: «История Казанская»!
- Славно. А у господ академиков, Михаил Василич, сия книга апробацию прошла? И кстати,  решен  вопрос о членстве господина Рычкова в Академии.? Мне докладывали,  у вас там споры да заторы…
Ломоносов: Книга, по моему разумению, заслуживает похвалы. А что касаемо заторов, то и не мудрено. В академии то миллеры, то шлёцеры… с ними не токмо заторы, но и запоры…

Орлов из-за спины Екатерины показывает Ломоносову кулак.

Екатерина: Ах, Михал Василич! Всё ты с немцами воюешь… А я ведь тоже из немецких краёв. Что же мне, горемычной, делать?
- Не извольте гневаться, ваше императорское величество. Всем подданным доподлинно известно ваше усердие в православии, изрядные ваши литературные изыски на российском языке. А иные мои коллеги, процветая на русских хлебах, русского языка так и не уразумели.
- Православие… Я ведь при смерти была. А приняла святое крещение, и Господь меня спас.

Крестится императрица. Крестятся и все присутствующие.
Куафер продолжает создавать сложную прическу императрицы.

Ломоносов: А господина Рычкова возвели мы в звание члена-корреспондента академии, поелику  труды свои создаёт и обитает он в местах весьма отдалённых от обеих столиц.
- Пётр Иванович!  Каковой находишь ты Москву?
- Многолюдной, ваше императорское величество.  Люди пред глазами так и мелькают. Так и мелькают.
- А я Москвы не люблю. Москва – столица безделья. Дворянству, которое собралось в этом месте, здесь нравится. Но в самой молодости они принимают тон и приёмы праздности и роскоши. Молодые люди изнеживаются. И видят только жалкие вещи, способные расслабить самый замечательный гений. Надеюсь, в степях новообретённого края не так?
- Истинно сказано, ваше императорское величество . В степях оренбургских необъятный простор, суровость зимних бурь, беспощадность летних жаров, прелесть девственной  природы. Сама обильность сего края – широкое поле для приложения сил и стремлений человеческих  Всё это – богатство, которое за суетой многие здесь  не замечают.
Орлов: Да вы, господин Рычков, прямо-таки филосОф, каковых не часто встретишь…
Ломоносов: То-то и беда, что не часто. В России не достаёт людей философского ума! А вельможи некоторые учения бегут, как нечистый от ладана.
Екатерина: Придется тебе, мой друг Гришенька, взяться за Вольтеровы сочинения и Дидерота проштудировать.
- Ваше императорское величество! Прикажете – исполню. Но лучше прикажите отправиться к армии.  Мне отписывают: турки опять каверзы затевают.

Екатерина смеётся:

- Философия – дело забавное, но тонкое. Я намедни написала в Париж господину Дидероту: « Вы пишите на бумаге, которая всё стерпит, я же, бедная императрица – на коже человеческой, столь чувствительной и болезненной». А хорош ли торг сегодня в Оренбурге? Мне докладывают, что и золота и серебра везут в Россию множество. Дело, затеянное по повелению Великого Петра  не угасает ли?
Рычков:  Идёт неплохо, ваше императорское величество. Но могло бы идти и получше.
-  Прошу, любезный Пётр Иванович подготовить мне обширную справку о делах тамошних: коммерческих и промышленных. Отпишите так же и соображения ваши о способах совершенствования торговых дел. Нам не токмо Бухария, но також и индийские страны интересны. Пути туда должны быть ведомы. Связи устойчивы. А тамошние купцы должны слетаться в Оренбург, как пчёлы на мёд. Григорий Григорьевич, надобно подготовить вопросы, ответы на которые нам потребны и статскому советнику Рычкову те вопросы предоставить. И с ответами не затягивать.
- Будет исполнено, ваше императорское величество в кратчайшие сроки.
- Надеюсь! Не смею вас больше задерживать, господа академики.
Рычков: Ваше императорское величество! Покорнейше прошу принять в дар и произведение рук супруги моей Алёны Денисьевны. Для вас специально старалась.

Извлекает из кармана камзола коробочку.  А коробочке - паутинка! Разворачивает её пред императрицей. Смотрит с изумлением.

- Из чего вязано сие пречудное произведение?
- Козий подсад или по- иному пух, ваше императорское величество. Козы, обитающие в оренбургской степи, дают до фунта такого подсада при чёске.
- Сколь легка и изящна!
- А позвольте, я вам ещё одно диво покажу?
- Что же…
- Соблаговолите, ваше императорское величество колечко с вашего перста.

Екатерина удивлена просьбе. Но одно из колец снимает с пальца. Рычков протягивает паутинку сквозь кольцо.
-  Дивно! Надобно, Пётр Иванович, сие изделие представить Вольному экономическому обществу. Российской державе потребны  искусные люди и всяческие промыслы. Для того и общество сие создано. Григорий Григорьевич, друг любезный. Прочти, что я членам общества ответила

Орлов раскрывает папку:

«Извольте быть благонадёжны, что мы оное общество приемлем в  особливое наше покровительство. Для испрашиваемой же вами печати дозволяем употреблять герб наш императорский и внутри оного поставить собственный наш девиз – пчелы, мед приносящей с надписью  Полезное».

Екатерина: Моя благодарность супруге вашей. Как её зовут, вы сказали?
- Алёна Денисьевна – дочь лейб-гвардии Преображенского полка капитана-поручика Дениса Никитича Чирикова.
- Помню. Помню… славный офицер. Немалые услуги оказал нам в некие непростые времена… В час добрый, господа академики!
- Покорнейше благодарим ваше императорское величество за несказанные ваши щедроты…

Откланиваются.
-  А с тобой. Михаил Василевич мы ещё повстречаемся. Говорят. Супруга твоя изрядные пироги с грибами печёт….
- Не смею надеяться…

Выходят.
Кремль. Ивановская площади. На колокольне Ивана Великого ударяет колокол. Птицы взвились.

Рычков: Семь потов с меня сошло.
Ломоносов: Государыня наша всемилостивейшая не проста. Ох, как не проста. А ты, Пётр Иванович, в случай угодил. Наши господа немцы, как узнают, что мы с тобой у самой императрицы побывали, да в личных покоях, да при утреннем туалете, вовсе речи лишатся.
- У меня и в горле пересохло.
- И у меня сушь великая!
- Михал Василевич,  дома есть некая  сулея, а в той сулее аква вита.
- Что я слышу!
- Ей богу! Спиритус вини кум аква. Моего винокуренного завода. И на травах степных настояна.
- Пётр Иванович! Ты и на латыни заговорил. А сказывал, что только немецкий  ведаешь.
- Так ведь с кем поведёшься, Михал Васильич…

Оба хохочут.

И вновь перо скользит по бумаге:

Ещё в исходе прошлого ив начале сего года от многих канцелярских трудов и беспокойства, почувствовал я в здоровье моём против прежних лет великую перемену и такая болезнь, каких прежде во мне не было, ибо почти завсегда мучим был головною болью и флюсами по всей голове. А паче в левой стороне от чего и названные припадки оказываться стали.

Рычков едет в карете. Укутан в шубу. Дремлет. А тут ещё и возница тянет что-то бессловесное  и заунывное. Карета останавливается. Возница слезает с козел, открывает дверцу кареты?
- Ваше высокопревосходительство, Пётр Иванович!
- Что? - Пробуждается Рычков. – Где мы?
- К Сыртам подъезжаем. Самое разбойное место стало. Проверили бы вы пистолеты…
- Разбойное, говоришь?
- Разбойное, как есть… осатанел народец в последнее время.

Рычков раскрывает футляры, в которых хранятся пистолеты:
- Поехали, Кузьма. Бог не выдаст – свинья не съест.

Карета продолжает путь вдоль берез, причудливо изогнутых ветром.

Перо. Бумага, буквы МЕДАЛЬ


ПРИ САМОМ МОЁМ ПРИЕЗДЕ В ОРЕНБУРГ ВРУЧЕНА МНЕ ЗОЛОТАЯ МЕДАЛЬ. ПРИСЛАННАЯ ОТ ЭКОНОМИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА. ЗА ТРУДЫ ВОЗДАЯНИЕ. А ФЕВРАЛЯ 28  ПОЛУЧИЛ Я СООБЩЕНИЯ, КОТОРЫЕ ТРЕБОВАЛИ ОТ МЕНЯ, ЧТОБЫ Я СОГЛАСИЛСЯ БЫТЬ ЧЛЕНОМ УЧРЕЖДАЕМОГО ИСТОРИЧЕСКОГО СОБРАНИЯ, НА ЧТО Я СОГЛАСИЛСЯ. СЕЙ 1774 ГОД В ЖИЗНИ МОЕЙ ОТ ПРОШЕДШИХ ОТМЕННО СМЕШАН  С ДОБРОМ И ЗЛОМ. В РАССУЖДЕНИИ ДОБРА МОЖНО ПРИЧИСЛИТЬ ПРОИИЗВЕДЕНИЕ МОЕГО СТАРШЕГО СЫНА АНДРЕЯ В ПОЛКОВНИКИ. НАПРОТИВ ТОГО. К ВЕЛИКОЙ МОЕЙ ПЕЧАЛИ. ЧТО ВО ВРЕМЯ БЫВШЕЙ 6-МЕСЯЧНОЙ ОСАДЫ ОРЕНБУРГА ОТ ЗЛОДЕЯ ПУГАЧЁВА  С ЖЕНОЙ И ДЕТЬМИ И СО ВСЕМИ ДОМАШНИМИ В ОРЕНБУРГЕ НАХОДИЛСЯ.

Текст вытесняется картинкой. Крепостная стена. На стене пушки. Офицер, канониры. Здесь же Рычков. Под самой стеной на лошадях пьяные пугачёвцы. Один  из верховых кричит:

- Солдатики-братики! Господа казаки! Отворяйте  ворота.  выдайте нам злодея Мартемьянку Бородина –атамана яицкого.  А с ним изменщика главного – губернаторишку Андрюшку Рейнсдорпа.  За то, что оне законному анпиратору Петру Фёдорычу изменили. Айдате к нам, у нас и хлеба, и вина вдосталь. Хватит вам копыта конские глодать! Хлебушек у нас духмяный, корочка румяна. А уж, бабоньки в Берде – чистый мёд. Титечки, как подушки пуховые. Не то, что в крепости. У ваших – одна кожа да кости. А государь вас помилует. Бородой и волей пожалует.

Верховые явно пьяны, хохочут, кривляются…

Офицер: (кричит) У нас самих вина – допьяна! Давайте вы к нам, поднесём полную (канониру) Заряжена?
- Так точно, господин поручик!
- Пли!

Пушка, рявкнув, откатывается на лафете.
Кричавший вместе с лошадью падает. Другие пугачевцы, нахлёстывая лошадей, уезжают в сторону Бердской слободы.
Открываются ворота. из крепости выезжают драгуны. Лошади под ними худы. Казачьих им явно не догнать… возвращаются к убитой лошади и лежащему пугачёвцу.

- Добрый конь. Жаль.
- А этот?
- Дык, ваше благородие, он живой. Только пьян в зюзю.

Расталкивают пугачёвца, вяжут ему руки. Поскакал драгун в крепость, а пленный на привязи бежит следом.
- А с конём что?
- Спрашиваешь… Приварок! Конь-то кормленный был. Жирный. Пока эти не наехали, на куски порубим, да и в казарму. Славный приварок добыли.
- Жалко коня.
- Кто говорит, что нет…

Рычков сходит с крепостного вала.
Идёт вдоль Губернаторской улицы.
Всюду следы разрухи:
Сгоревший дом.
Выбитые стекла.
На паперти нищие.
Ребёнок тянет руку:
- Дяденька, миленький, хлебушка подай, Христа ради!
Идущий вдоль стены Гостиного Двора человек начинает оседать и падает навзничь.
Рычков останавливается.
Смотрит на упавшего.
Подходит священник из храма:

- Царствие небесно рабу божиему Герасиму!
- Кто он, отец Пафнутий?
- Пономарь наш…  Уже целую седмицу не звонил – сил не было на звонницу подняться. А какой пономарь! На пасху, бывалоча, заслушаешься, как он благолепно вызванивал…
- Он женат?
- Женат, ваше высокородие. Трое детушек. Сам не доедал – всё им нёс.

Рычков достаёт из кармана монету:

- На помин и христианское погребение.
- Не забудет вас господь за ваши благодеяния.

Гостиный двор. Большинство лавок закрыто. Но в кое - каких торговля продолжается. Торгуют иконами и церковной утварью. Открыта лавка с восточными коврами.  А вот  жестяной калач у входа. В лавке сиделец – дюжий молодец – пудов восьми весом. Завидев Рычкова, встаёт:

- Наше почтение, ваше высокородие!

Заслышав разговор, из глубины лавки выходит, что-то дожевывая, хозяин.

- Пётр Иванович! Какая приятность! Чем могу услужить?
- Почем пудовик муки ржаной продаёшь, Никодимыч?
- Мы по-божески, не как некоторые, по восьми рублёв за пуд.
- А до  злодея по четырнадцати копеек за пуд мучица шла.  У  меня же в поместье ты её в пять копеек ценил. Сколько же ты наживаешь!
- Я по-божески, по-божески. Подвозу-то нет.
- Люди в городе мрут с голоду.
- Дык, мы Бога не забываем. И в храм на общую свечу даю… Я ведь в храме нашем гостинодворском ктитором. И так… И господину губернатору…

Слышно, как начинают всё чаще бить пушки. Сиделец крестится. С лязгом начинают  закрываться железные двери лавок.

- А возьмет злодей город, тебя же на этом крюке и повесят за лихоимство.
- Авось, не возьмёт. Да и сказывают, генерал Кар с войском уже на подходе.
- Разбили злодеи сего генерала.
- На всё воля божья! А и возьмут…  Государю Петру Федорычу, ой, злодею  Емельке, торговля нужна… А может вам мучицы? Могу по сходной цене. В два рублика пуд уступлю. А то завтрева начнём по десяти запрашивать, коли генерала Кара разбили… Коммерция…

Рычков выходит из лавки. Все они закрыты. Следом закрывается дверь хлебной. Слышно, как прошкрябал железный засов.
Пушки бьют.
Только лавка, в которой торгуют восточными коврами, по-прежнему открыта.
Внутри сидит хозяин. Пьёт чай.
- Салам Алейкум, Хусаин.
- Ваалейкум ассалам, ваша милость. Захолите, сделайте одолжение. Щаем угощу. Только заварка – ёк. Конщилась заварка. Горящий вода пью.
- Почему домой не идёшь Хусаин:
- Мой дом в Каргала… А я – здесь…

Вновь бьют пушки.

- Не боишься?
- Иншалла…
-  Ты прав. Всё в руках божьих.

Бумага. Перо. Буквы. Рычков даже пытается рисовать портрет Пугачёва.

ДЛЯ НОЧЛЕГА ИМЕЕТ ОН, ЗЛОДЕЙ, ПАЛАТКУ И КИБИТКУ С ХУТОРА СОВЕТНИКА МЯСОЕДОВА, В КОТОРУЮ К НЕМУ НИКТО НЕ ВХОДИТ. КРОМЕ ПЕРВЕНСТВУЮЩИХ У НЕГО ДВУХ ЧЕЛОВЕК ДА ЖЕНЫ ПОКОЙНОГО МАЙИОРА ХАРЛОВА, КОТОРУЮ ОН. ЗАХВАТЯ В ТАТИЩЕВОЙ КРЕПОСТИ, ПРИ СЕБЕ ДЕРЖИТ. КОГДА ВЫХОДИТ ИЗ КИБИТКИ, Т О ВЫНОСЯТ ЕМУ  ИЗ ОНОЙ КРЕСЛА, ВЗЯТЫЕ ИЗ ГУБЕРНАТОРСКОГО ХУТОРА. РОСТ ЕГО НЕБОЛЬШОЙ, ЛИЦО ИМЕЕТ СМУГЛОЕ И СУХОЩАВОЕ, НОС С ГОРБОМ. ЛЕВЫЙ ГЛАЗ ЩУРИТ И ЧАСТО ИМ МОРГАЕТ. РЕЧЬ ЕГО САМАЯ ПРОСТАЯ И НАРЕЧИЯ ДОНСКИХ КАЗАКОВ; ГРАМОТЕ ИЛИ ОЧЕНЬ МАЛО, ИЛИ НИЧЕГО НЕ ЗНАЕТ.

Идёт военный совет у Рейнсдорпа.

Рейнсдорп: Итак, коспода, мы есть слюшать мнений косподина Тимащев.
Тимашев: Осмелюсь предложить, ваше высокопревосходительство, господин губернатор средство  для поимки злодеев.

Бьёт пушка. Все оглядываются на окно

Снимает платок, которым накрыт капкан, стоящий посреди стола.

- Сей механизм с успехом  помогает мне в имении моём ловить … медведей кои повадливы ходить на овсы. Нажмите, господин губернатор, палочкой на эту штучку в середине. Сильнее, сильнее!

Рейнсдорп нажимает. Капкан срабатывает, подпрыгивая. Губернатор отшатывается испуганно. Все, как зачарованные, смотрят на палочку, перерубленную ударом капкана.

- Снегу выпало достаточно. Расставим такие капканы вокруг городских стен и переловим дерзких бунтовщиков.
- О, каков план! Дикий русский мужик, как дикий зверь, посадим в щелезный клетка! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!

Сдвоенный пушечный удар.

Офицеры, присутствующие на Совете, молчат, зная нрав губернатора .  входит порученец. Передаёт одному из генералов  пакет. Тот читает и обращается к собравшимся.

- Поручик Пафнутьев доносит, что злодеи на колокольню Георгиевской церкви заволокли единорог. Теперь поёдёт катавасия!

Грохот выстрела. Рейнсдорп  вздрагивает

- Коспода, есть ли  мнение иное?
Рычков: Позволите, господин губернатор?
Рейнсдорп: Вы, как всегда, есть сомневаться?!
Рычков: Полагаю, что дикий русский мужик хоть и дик, а всё же сметливее многих. Злодей к городу не как медведь на овсы приступает, но старается держать осаду регулярную. Его расчёт – заставить нас изнемочь, голодом принудить к сдаче. Полагаю, надо лишние рты из города выпустить.  Ещё, господин губернатор, следует цены на хлеб попридержать.  А то торговые люди бога забыли. Хоть и крестят лбы.
Рейнсдорп: Не есть правильно, я знаю купец. Они мошенник. Но, то есть коммерция. Коммерция есть свобода.

Стрельба становится чаще.
Один из генералов:

Валленстерн: Полагаю выступить из крепости с пушками и регулярной командой: и пехота и драгуны, и казаки, и разогнать сволочь в Бёрдах.
Бородин: Казаков наших никак нельзя. Ненадёжный народец. Могут переметнуться к злодею. Об том меж ними постоянно разговор ведётся.
Рейнсдорп: Так-так. Казак – сволочь. Дикий мужик!
Рычков: Лошади у драгун худосочные, недокормленные…

Выстрел. Близкий взрыв. Задребезжали стёкла. Вбегает порученец:

- Ваше высокопревосходительство!  Бомба злодейская на каретный двор попала. Взорвалась. Конюха ранило и саврасую вашу кобылу убило насмерть!
Рейнсдорп: Насмерть?
Порученец: Насмерть!
Рейнсдорп: Мою Лизелотту, мою красавицу насмерть… Коспода! Думайте, как  злодеев… как злодеям… Ах, моя Лизелотта!

Ещё один разрыв. За окном занимается зарево. Горят дворовые постройки.

Тимашев: В остроге сидит  каторжник. Я его знаю, он у меня в имении  известь пережигал, когда я дом строил. Разбойник первостатейный. Клейма на нём ставить негде, за копейку человека удушит. Но если ему заплатить и к Емельке отпустить, оного злодея он либо на цепи приведёт к нам в Оренбург,  либо зарежет.

И снова грохот пушек, взрывы.

Рейнсдорп: Коспода офицеры! Всем  на стены. Совет окончен.

Офицеры выходят.

- А где разбойник?
- Я нарочито его велел привести. Дабы показать вам, ваше высокопревосходительство.

Взрыв. Рейнсдорп согласно машет рукой. Через другую дверь вводят Хлопушу. Он худо одет, в кандалах. На лбу клеймо: ВОРЪ

Рычков: Хлопуша!
- А-а! Ваша милость! Давненько  не видывались… Постарел, постарел…
Рейнсдорп: Мужик! Ты хочешь много денег?
- Как не хотеть!
- И совсем свободный жизнь?
- Барин! Ты говори, чё надо!
Тимашев: Это с тобой, болваном, сам их высокопревосходительство господин губернатор Андрей  Иваныч Рейнсдорп разговаривает.
- Ну и чё? Я же по делу спрашиваю! Зарезать что ли кого надо? Зарежу. Только железы снимите.

Грохот пушечный.

Рейнсдорп: Я заплачу  много денег, мужик, если  в стан к злодею увещевательные письма отнесёшь и казакам раздашь,. А если  зарежешь злодея Емельку…
-  Это который сейчас по вашему дому палит?
Тимашев:  Его, его, болван!
- Он, сказывают. Ампираторских кровей… Заговорённый.
Рейнсдорп: Врёшь, глюпый мужик! Он – вор и самозванец. Беглый донской казак Емельян Иванов Пугачев.   
- Тогда зарежу! Это запросто! От моего ножа никто не уходил. А то, сказывают, заговорённых да царей простой нож не берёт. Только серебряный. А деньги когда?
Рейнсдорп: Потом.

Рёв пушки.

- Не согласный я  «за так».  Задаток  нужон.
Тимашев: Будет тебе задаток, болван. Первый задаток – железы с тебя снимут. А потом и ещё. А будешь кобениться – кобылу понюхаешь. Давно плетьми не потчевали?
- Уж и порядиться нельзя… где письма-то?
Рычков: Кто он таков – на лбу написано..

Рявкает пушка. Взрыв бомбы.

Рейнсдорп:  Косподин Рычков! Ваше дело исполнять, а не сомнениями делиться. Косударыня императрица меня кубернатор назначил. Меня!!!
Извольте исполнять. Марш-марш, косподин статский советник! Ваше дело думайт, как варить кожу скотскую для еды.  А разбойнику - снять железы с  рук и ног.

Хлопушу ведут к дверям.

Хлопуша: (не обращаясь ни к кому конкретно) Век вашу доброту помнить буду!

Пищет, пишет Рычков6

СЕГО МЕСЯЦА 26 ЧИСЛА ПОЙМАН ЗА РЕКОЮ  ЯИКОМ ОДИН МУЛЛА ИЗ КОНДУРОВСКОЙ СЛОБОДЫ, ЧЕРЕЗ КОТОРОГО УВЕДОМЛЕНННОСТЬ, ЧТО ПРЕДВОДИТЕЛЬ ЗЛОДЕЕВ САМ С ТЫСЯЧЬЮ ЧЕЛОВЕКАМИ ОТЛУЧИЛСЯ К ПРЕДУПОМЯНУТОЙ ОЗЁРНОЙ КРЕПОСТИ В ПОМОЩЬ ТУДА ОТ НЕГО ПОСЛАННОМУ ССЫЛЬНОМУ ХЛОПУШЕ И ЯКОБЫ ОН ПОМЫШЛЯЕТ ОТТУДА ДЛЯ ЗИМОВАНИЯ ИДТИ В ЯИЦКИЙ ГОРОДОК.

Лесная просека.
Человек ведёт в поводу лошадь, запряжённую в розвальни. На розвальнях гора хвороста, придавленная бастрыком. Лес кончается. Впереди езженная дорога. Из-за поворота выворачивает группа всадников. Впереди Хлопуша в нагольном тулупе и мохнатой  папахе.  На левом плече эполет. Голубая лента через плечо.
Завидев всадника в эполете, человек пытается убежать в лес. Но его настигают двое всадников. Гонят к Хлопуше.
- Кто таков?
- Трифон.
- Барский лес воруешь?
- Да я, да мы… истопником числюсь. Протапливаю барский дом, чтобы не выстыл вконец.
- А барин где?
- Дык, мы не знаем… В Оренбурге, должно быть, господин енерал…
- А барин хороший?
-  Он у нас учёный, всё пишет да пишет.
- Зовут барина как?
- Барином и зовут… подойдёшь поклонишься: « Барин де, мол, так и так…». Выслушает. А потом может и на конюшню отдать, чтобы выпороли. Но  справедлив. Понапрасну не  казнит.
- Имя у него какое?
- Быдто и не знаете..!  Человек  известный. Суды к нему пёстрый народ едет. Даже из Санкт-Питербурха немцы. А имя  самое простое: Пётр Иванович!
Хлопуша ( к повстанцам) Вот и добрались…
- А вы, ваша милость, каковские будете7
- А мы таковские! Слыхивал ли ты, баранья голова, про государя ампиратора Петра Фёдоровича?
- Как не слыхать. У нас только и разговоров в Спасском про Емельку Пугачёва…
- Всыпь- ка, Кистинтин, ему плетей, чтобы он и язык свой проглотил за такие поносные слова про ампиратора.

Один из всадников начинает хлестать напайкой Трифона. Тот кричит. Закрывается рукой. Но и по руке, и по лицу бьёт нагайка, оставляя багровые следы.
- Где имение барское?
- Ой, не бейте. Всё скажу. Я же ваш! Если по дороге  с две версты будет. А если полем, то за этим леском она и есть.
- С нами пойдешь.
- А хворост для печей?
- Там и без дров жару станет достаточно.

Расседлал Трифон лошадь, уселся охлюпкой.  Поскакали всадники по снежной целине, взмётывая снежную пыль
Вот и дом барский. Подъехали. Спешились. Хлопуша бьёт в дверь кулаком. Гремит крюк. На пороге Ферапонт. Он оброс бородой, постарел. Но всё ещё крепок.

- Ну, пускай гостей! Привечай! Где хлеб да соль для государева посланника.?
 
Проходит в дом, за ним следом другие.

Ферапонт: Лоб надобно крестить, когда в дом входишь. Да и ноги обтереть. Наследите.
Хлопуша: Некогда  лоб крестить.

Выворачивается из-за спин Трифон:

- Это Ферапонт – управитель барский. Уж такой радетель барского добра, такой радетель…
- Трифон, кто это тебя так?
-  За дело! И слава богу! Я  по первости да глупости заступников наших от самого государя ампиратора Петра Фёдоровича не признал. Теперь здесь наша власть будет! Заживём!

Пугачёвцы рассыпались по дому:

- Господин полковник! Туточки книг – жуткая пропасть!
- Книги – хорошо. Тепла от них много.(Трифону) Ты пойди, присмотри, что в дому потребно – возьмёшь. Разрешаю.

Рассыпаются по дому пугачевцы. Что-то берут себе. Что-то просто портят. Особенно достаётся портретам. Выкалывают глаза Петру Великому, растерзали потрет императрицы Екатерины. А вот и галерея портретов детей и Алёны Денисьевны. Остановился Хлопуща:
-  Ба! Целый выводок! А это кто же?
Трифон: А это сынок ихний. Андрей Петрович! Полковник. Во Симбирске комендант.
- Всех, всех под корень!

Выхватывает из ножен саблю, начинает рубить портреты

-Всех! всех! всех!
 
Возле дома начали собираться крестьяне Спасского. Некоторые просто глазеют. А  одна баба уже потащила перину. Мужик глохчет вино из бутылки.

Хлопуша: Любо, любо…
Ферапонт: Чего бы ты это чужим добром распоряжаешься, добро хозяйское зоришь?
- Ты мне, государеву другу, не перечь. Угости лучше. Я с дороги, устал. Да и проголодался. 

Проходит в столовую. Садится за стол.
- Подавай.
- Съестного в доме нет. Хлеб не печём. Хозяин в отъезде.

Входит казак с корчагой:

- Господин полковник, туточки корчага мёда припрятана.
- Мы и мёду рады. (Ферапонту) Налей-ка мне  сюды.
-  Сервиз хозяйский.  Только званых гостей из него потчуют.
-  Не ждали государева посла, сталбыть…

Выхватывает кинжал и вонзает в столешницу:

- А ну, лей сюда,  верный холоп барский! Кому говорю?
- С кех пор я у тебя в холопах?
- Филька! А ну, всыпь ему пару горячих»

Филька замахивается нагайкой. Ферапонт перехватывает руку казака и выворачивает её.

Слышен звон разбиваемых окон. В кабинете казаки разбили окна и вышвыривают на снег книги и рукописи пускают по ветру. «Ого-го, Аша-га!»

Хлопуша: Ничего! Я не гордый. Ты меня не потчуешь. Значит, я тебя попотчую сладеньким.

Льёт мёд из корчаги в сервизную тарелку:

- Вишь:  полковник царский, Государев ближний друг не побрезгал тебя уважить. Жри! Да чтоб дочиста.
Ферапонт: Какой ты полковник? Ты разбойник и вор Хлопуша. Помнишь, как  в Москве извозчиком рядился, а сам седоков грабил да убивал, да под лёд в Москва-реку спускал?

Появляется Трифон с ворохом тряпья:

- Господин полковник! Выбрал! А разбойники твои всего не велят взять.
Хлопуша: Каки таки разбойники?!
- Ой, слуги государевы…
- Пшёл вон!
Ферапонт. Ты папаху-то подвысь. На лбу у тебя написано, кто ты есть.
- А ты почто себе лоб завязал?
- А я тоже по твоей милости да по своей глупости вор. (Сдергивает повязку). Помнишь, как награбленное  ко мне в конюшню свозили? Ты у меня мерина
своего пегого укрывал. И под сенами одежду, всю в крови, прикапывал. А когда полицейские  след  взяли – ты на меня, душегуб, указал. А всё равно на каторгу мы с тобой в одной партии шли. Прости, Господи мне прегрешения вольные и невольные.
- А. припоминаю! Ты всё морду в сторону воротил. Тогда тебя надо было кончить. Да и сейчас не поздно.

Выхватывает из-за пояса у Фильки боевой топорик и рубит наотмашь Ферапонта в лоб.

В тарелку с медом начинает капать кровь. Падает  Ферапонт.


Горит барский дом, в снегу полуобгоревшие книги. Поднявшийся ветер носит листы рукописей….
Пламя вырывается из окон храма.


Ведёт рука перо по бумаге

СЕЛО МОЁ СПАССКОЕ С ДВУМЯ ДЕРЕВНЯМИ СООБЩНИКАМИ ЗЛОДЕЯ РАЗОРЕНЫ, КАКОЕ МНЕ РАЗОРЕНИЕ ПО САМОЙ МЕНЬШЕЙ ЦЕНЕ СЧИТАЯ, ГОРАЗДО БОЛЕЕ ДВАДЦАТИ ТЫСЯЧ. НО ВСЁ ОНОЕ ВЕЛИКОЕ РАЗОРЕНИЕ НЕ СТОЛКО МЕНЯ ОГОРЧИЛО, КАК БЕЗВРЕМЕННАЯ КОНЧИНА СТАРШЕГО МОЕГО СЫНА. КАК  ВЕРНЫЙ СЫН ОТЕЧЕСТВА ДЛЯ ОХРАНЕНИЯ ГОРОДА СИМБИРСКА, БУДУЧИ ПОЛКОВНИКОМ И КОМЕНДАНТОМ, СОБРАВ ОКОЛО СТА ЧЕЛОВЕК. ВЫСТУПИЛ ПРОТИВ МЯТЕЖНИКОВ И БУНТОВЩИКОВ. И, ИМЕЯ ПОСЛЕ БОЯ НЕ БОЛЕЕ УЖЕ 20 ЧЕЛОВЕК. СКОЛЬКО СИЛ ЕГО БЫЛО, ОБОРОНЯЛСЯ. БЫЛ ТУТ РАНЕН ТЯЖЕЛЫМИ РАНАМИ В СПИНУ И РУКУ…

Взгляд с высоты орлиного полёта.
Орёл закладывает круг, парит.
Внизу холмик.
Крест.
Букет полевых цветов. Пчела ползает по цветку. Цветы мертвы.
Возле могилы на коленях стоит Рычков.
Молится.
Тяжело поднимается с колен. Согнуло его горе.
Идёт к карете.
Кучер подсаживает его.

- В Симбирск

Едут берегом Волги. А по воде плоты плывут. На плотах – виселицы. В петлях болтаются трупы повешенных.
А на другом – колесованные.
А на следующем – колья. А на кольях насажены отрубленные головы.
И опять виселицы.
Плывут плоты, кружит их течение, вьются над плотами вороны.
Карета остановилась Рычков смотрит на страшную картину.

Кучер: Всё бунтовщики, Петр Иванович?
Рычков: Всё люди… всё – русские мужики.

Крестится.

Симбирск. Проезд по выгоревшим улицам.

Рычков входит в покои, которые занимает граф Пётр Иванович Панин.

Рычков: По вашему приказанию, ваше сиятельство, прибыл…
Панин: Полно чиниться, любезнейший тёзка. Оставим «сиятельств» для церемоний. Прошу за стол. Время трапезовать. А ты с дороги голоден, поди? После невольного  поста во время осады отъелся хоть чуть?
- Полгода, граф. Полгода… кожи говяжьи да бараньи старые вываривали да ели.
- Ой, господи! Кто же сие удумал?
- Слуга ваш покорный. Сам приготовил, сам и ел. Съел, часочка три  подождал. Чувствую - не умираю. А там и детей начал кормить, и супругу дражайшую… А там, и другие за нами следом принялись. Многие тем и спаслись…
- А у меня сегодня.. Что, Лаврентий, сегодня?
- Буженина запечённая, ваше сиятельство.

Крестятся. Садятся за стол. Слуга наливает вино.

- Государыня знает о горе твоём неподъёмном! Сочувствие от нея.
- Благодарю всемилостивейшую монархиню.
- И от меня прими соболезнование. Помянем раба божия, доблестного полковника Андрея Петровича Рычкова. Как говорится: «Со святыми упокой»!
- Я привёз записки свои об осаде злодеями Оренбурга, и том, что сему сопутствовало, как было вами, граф,  испрошено.
- Велики ли сии записки? По памяти ли писаны, или как?
- Дневник   вёл во все дни осады. Да к тому же, делал выписки из журнала губернаторской канцелярии. Андрей Иванович Рейнсдорп – губернатор вельми взревновал, узнавши, что я вызван для доклада.
- Ревностность похвальна при  исполнении службы её императорскому величеству государыне императрице Екатерине Алексеевне! Дай ей бог здоровья и долгих лет жизни! Во  всех иных, сие чувство более уместно от старого мужа к молодой жене при долгой отлучке.
- Мне сказали, что злодей ещё здесь, в Симбирске?
- Истинно так. Сидит на цепи в каменном амбаре. Завтра отправляем под надёжным гвардейским караулом в Москву.
- Хотел бы  в глаза ему заглянуть
- Пожалуй… Эй! Дежурный! Проводите их высокородие в амбар к злодею.

По ступеням во двор.
Во дворе солдаты.
Амбарные тяжелые двери.
Замок, в котором ключ надо проворачивать с усилием.
Рычков входит в амбар в сопровождении адъютанта Панина.
Темнота.
Постепенно глаза привыкают ко мгле.
В глубине железная клетка.
Пугачёв прикован к клетке за пояс, на ногах и руках кандалы.
Он  прихлёбывает  рыбную щербу из деревянной миски. Вытаскивает рыбку из щербы, заталкивает целиком в рот, жуёт и выплёвывает на ладонь кости.. Теперь Рычков разглядели офицера и солдат, стоящих в карауле с примкнутыми штыками.
Пугачёв: Добро пожаловать! Угощайся, мил человек. Щерба знатная! Рыбка воложская, свежайшая. Отобедай! А всё, не как у нас на Дону. Но ничего. Есть можно. Только икры не подают. И вином обносят. Ха-ха-ха! А что миска деревянная – не побрезгуй. Едали и мы в царские наши времена на серебре. А теперь ни серебра, ни фарфора из дворца. Боятся, что на себя руки наложу.
- Как же ты, предерзкий,  отважился на себя высочайшее звание принять?
- А так! Бог изволил наказать Россию через меня! А ты кто есть?
-  Статский советник Пётр Иванович Рычков.
- Оренбургский? Велел я тебя повестить, когда город возьмём. Да миновала тебя петля…
- Как же ты решился на такие злодейства и предерзости?
- Виноват я пред Богом и её Величеством. Буду стараться вины свои загладить и прощение заслужить. А ты как поживаешь, стар человек?
- Сообщники твои по миру меня пустили, дом сожгли, библиотеку разорили вчистую, труды мои научные многолетние по ветру пустили. Зачем тебе это было?
- Не всё делалось по моему велению. Ребята лихие гуляли, меня не спрашивали. Вот и набедокурили.
- А сына моего старшего, коменданта симбирского, за что  пиками всего искололи, саблями изрубили. Сына моего, надежду мою… (Заплакал)

Адъютант помогает встать присевшему на скамейку Рычкову. Рычков еле идёт, сотрясаемый рыданиями…
Плачет и злодей в клетке…


Сад в имении. Август. На ветках спелые яблоки. Но пчёлы ещё работают, несут взяток в ульи. Перед одним сидит Рычков
Стеклянная стенка улья. Через стекло наблюдает Рычков за работой пчёл.  Лёгкий стол. на столе десть бумаги, перо, чернильница. Он пишет. проговаривая текст:

МЕЖДУ ТЕМ ЖЕ НЕ МОГУ УМОЛЧАТЬ СЕГО, ЧТО В СТОЛЬ ЧУДНОМ ЖИВОТНОМ УСМАТРИВАЮТСЯ СЛЕДЫ ПОВЕДЕНИЯ, СХОДСТВЕННЫЕ ПОЧТИ К РАЗУМНОЙ ТВАРИ… КОЛЬ ДИВЕН, БЛАГ И ПРЕМУДР ТВОРЕЦ НАШ И В САМЫХ МАЛЕЙШИХ ТВАРЯХ.

Откидывается на спинку кресла. Засыпает. Подходит Алёна Денисьевна, укрывает его платком.
Прислушивается к его дыханию.
С ветки падает яблоко
За ним другое…

Наши дни. Памятник Рычкову в сквере университета.
Студенты и студентки.
Разговоаривают.
Смеются.
Читают конспекты.
Целуются.
Бронзовый Рычков смотрит на них.
Роллером на экране проплывает список работ член-корреспондента Санкт-Петербургской академии наук Петра Ивановича Рычкова.
Длинный список, исполненный старым шрифтом.

Конец фильма.