Дорога к цели A (Владислав Чернов 2) / Проза.ру

            Часть 1.

   Когда я понял, что окончательно заблудился, косые лучи солнца золотили верхушки лишь самых высоких деревьев. В лесу становилось холодно и темно. Вылазка за грибами явно не удалась, и не только потому, что полиэтиленовый пакет, который заменял мне лукошко, был почти пуст. Сбежав из города, я надеялся хоть на один день спрятаться от преследовавших меня неурядиц, а вместо этого вновь оказался ввергнут в привычное состояние изнуряющей суеты. «Пропади все пропадом», - бормотал я себе под нос, озираясь по сторонам в поисках тропинки или просеки.
   Проплутав еще с полчаса среди мрачных осин и развесистых елей, я бросился бежать, стараясь не отклоняться от направления на запад, на заходящее солнце. У края заросшего оврага я сбросил свой рюкзак и повалился рядом, с трудом переводя дыхание. Подступало отчаяние. Стало ясно, что ощущение, будто впереди лес редеет – это обман.
   Отдышавшись, я поднялся во весь рост и напряженно замер в надежде услышать гудок далекого поезда или шум работающего трактора, однако в ушах звучал лишь тяжелый прибой необъятного моря увядающей листвы. Вдруг, в этом суровом рокоте я отчетливо различил невнятное бормотание. Подхватив рюкзак, я двинулся навстречу странным звукам, раздвинул колючие кусты и увидел – тропу! Посреди нее в опавших листьях лежал желто-бурый шар размером с футбольный мяч. Я подошел к шару и пнул его ногой. Носок резинового сапога углубился во что-то мягкое. Шар отскочил примерно на метр, качнулся, и тут раздался пронзительный вопль. Шар сорвался с места, метнулся к оврагу и полетел вниз по крутому склону. Он достиг дна, но, к моему изумлению, не застрял в густом валежнике, а понесся вверх по противоположному склону, поросшему огромными папоротниками, издавая захлебывающиеся нечленораздельные звуки.
   Нелепое верещание уже стало неразличимым в шуме листвы, а я все стоял и пытался понять, что же произошло. Убедившись, что объяснить случившееся невозможно, я стряхнул с себя оцепенение, выбросил дурацкий шар из головы и вскоре уже бодро шагал по тропе, вооружившись на всякий случай увесистой палкой.
   Километра через полтора впереди обозначился просвет, деревья расступились, и передо мной распахнулась широкая опушка, пересеченная длинными полосами вечернего тумана. Посреди опушки стояла изба, к которой примыкал огород, обнесенный двумя рядами жердей. В глубине огорода виднелся амбар.
   Лишь только я вышел из леса, как от крыльца кинулась мохнатая собачонка, захлебываясь истерическим лаем. Палка в моей руке заставила ее остановиться на весьма почтительном расстоянии, и это привело ее в еще большее негодование. Собачьи страсти охладил окрик с крыльца:
   - А ну, Жучка, цыть, сучье отродье!
   В дверях стоял экзотического вида старик – плешивый, с длинной белой бородой, в рубахе навыпуск, в онучах и лаптях. Подслеповатыми глазами он старательно пытался разглядеть меня в сумерках. Я прибавил шагу и еще издалека крикнул:
   - Добрый вечер!
   - Здравствуй, мил-человек, - ответил он с любопытством и опаской, - Куда путь держишь?
   - Да вот, ходил за грибами и заблудился.
   - Заблудился? – засомневался старик. – А где ж твои грибы?
   Я открыл перед ним пакет, на дне которого лежали три сыроежки и букетик опят.
   - Да-а, не густо, - протянул дед. – Столько грибов у меня и в огороде сыщется.
   - Плохой из меня грибник, - признался я. – Не скажите, далеко ли отсюда до станции?

   - Ась? - не понял старик.
   - Я спрашиваю, далеко ли железная дорога?
   Дед почесал в затылке, посмотрел мне в глаза, лукаво улыбнулся и пошутил:
   - А деревянной тебе не надобно?
   - Нет, дедушка, мне б железную.
   - Ну, так до железной далече, видать, идти тебе придется. Здесь одна дорога – по коей ты сюда притопал.
   «Надо было идти в другую сторону, - мелькнуло в голове. – Старик какой-то бестолковый…». Я заторопился в обратный путь и стал прощаться.
   - Куда ж ты, мил-человек, на ночь глядя-то пойдешь? В лес, что ли? Так ведь леший попутает, волки съедят.
   - Лучше волки, чем начальство. Завтра на работу поспеть надо.
   - А, ну-ну…, - протянул старик, - ступай себе, коли надо.
   Я повернулся к лесу и поразился, как быстро стемнело. Деревья стояли сплошной черной стеной. Потянуло сыростью и гнилью. Часы показывали восемь, последняя электричка – в десять. Успею, решил я.
   Когда я подходил к лесу, он казался мертвым, но стоило углубиться в него на десяток шагов, как почувствовалось присутствие тысяч невидимых существ. Они шарахались в разные стороны из-под ног, шуршали в траве, таились за гнилыми пнями, бились в ветвях высоко над головой, обрывались с деревьев и тяжело падали на землю; они крались за мной, а когда я резко останавливался – тоже замирали. Я не выдержал и побежал. Существа вокруг засуетились, заметались. Тропы уже почти не было видно, но какое-то новое чутье безошибочно подсказывало дорогу – «Домой, домой, скорее домой!».
   Тяжелый набат этой повелительной мысли, гудевший в моем мозгу, внезапно прервал удар сапога обо что-то твердое. Я споткнулся, упал, тут же поднялся, сделал несколько шагов и остановился как вкопанный. Прямо на меня, в упор, не мигая, смотрели две пары ярко-желтых глаз. Наступила мертвая тишина, в которой эхом отдавались гулкие удары сердца.
   Я сделал шаг назад. Тут же четыре желтых огонька пришли в движение и, слегка покачиваясь, стали медленно приближаться. По низу, по сырой траве прокатилось глухое рычание. Я отступил еще на шаг и прижался спиной к широкому стволу дерева. Руки скользнули в карманы плаща, нащупали перочинный нож и газовую зажигалку. Вдруг, пара светящихся глаз прижалась к земле – зверь изготовился к прыжку. Медлить было нельзя. Сдвинув регулятор высоты пламени до отказа вправо, я высек искру. Кромешную темноту леса с шипением прорезал узкий и длинный луч голубого огня. В другой руке блеснуло лезвие ножа. Я громко вскрикнул и сделал короткое движение вперед. Зверь метнулся в сторону, вторая пара глаз потухла. Но они не ушли. Я чувствовал их присутствие в десятке метров за кустами и понимал, что они ждут, когда я отойду от ствола и покажу им спину.
   Я попытался осмотреться, но пламя забивало своим светом все на расстоянии полутора метров.
   «Влезть на дерево!». Я ощупал ствол за спиной, поднял свой светильник над головой и посмотрел вверх – высокая береза без единого сучка. В зажигалке что-то плюнуло, и пламя стало медленно укорачиваться – кончался газ. Нужно было действовать, но голубое свечение загипнотизировало мою волю и парализовало мозг. Я беспомощно смотрел на слабеющее пламя и ждал, что будет, когда оно погаснет.
   В чувство меня привел леденящий душу вой, повторенный через секунду где-то вдалеке. Я стал лихорадочно полосовать ствол дерева перочинным ножом и сдирать бересту. Вскоре под ногами с сухим треском горел маленький костер.
Огонь медленно, но верно набирал силу.


            * * *

   Из леса я вышел, когда была уже ночь, держа в руке тлеющую головню. Усталость валила с ног, нервное напряжение отдавалось мелкой дрожью в руках и коленях. Впереди угадывались очертания знакомой избы. Хозяева еще не спали – в окне тускло мерцал красноватый свет. Когда я отбросил головню и ступил на крыльцо, в сенях залаяла собака, и не было для меня в тот миг звуков приятней.
   За дверью что-то грохнуло, и старик срывающимся от страха голосом отважно прокричал:
   - Кто тут шастает по ночам?! Говори, не то собаку спущу!
   - Это я, дедушка, - залепетал я. – Ну, который заблудился…, с грибами.… Извините, что беспокою так поздно, но у вас тут и правда волки.
   Ответа не последовало. В сенях опять что-то грохнуло, и наступила тишина. Я испугался, что дед не откроет, но через некоторое время сквозь щель под дверью пробились мерцающие блики, скрипнули петли, и наружу высунулась седая борода, озаренная пламенем свечи.
   - Что-о, напужался? – ехидно пропел старик. – А я ить сказывал – не ходи в лес на ночь глядючи. Ну что ж с тобой делать? Коль пришел – пожалуй в избу.
   Он широко распахнул дверь, отпихнул ногой собаку и пропустил меня в сени, где пахло рыбой и сушеными травами. При свете свечи я заметил сваленную в углу сеть, бочку с водой, два деревянных ведерка, коромысло и деревянное же корыто. Старик открыл дверь в комнату, и я переступил через порог.
   Небольшое помещение с низким закопченным потолком и бревенчатыми стенами освещалось коптилкой, стоявшей на столе. Слева помещалась печь, с которой с любопытством смотрело заспанное детское личико. Оттуда же свешивалась наглая кошачья физиономия. За печью тянулась широкая лавка, на которой сидела маленькая сухонькая старушка, держа на коленях огромную медвежью лапу с черными загнутыми когтями. Длиннозубым гребнем она старательно вычесывала шерсть, пучки которой складывала в берестяной короб. Я поздоровался – старушка приветливо кивнула головой. Дед взял у меня рюкзак, помог стянуть плащ и усадил за стол.
   - Вы меня, пожалуйста, извините за вторжение, но я никак не предполагал, что здесь действительно водятся волки. Мне казалось, что их всех давно перебили, - проговорил я.
   - Что ты, мил-человек, - ответил дед, - какой там перебили! Ходют и ходют, родимые, аж к самой избе подступают. Спасу от них нету. Прошлым летом у бабки козла задрали. Чуток отошел от огорода – козел-то - они на него и налетели. Одни рожки да ножки осталися.
   - А какой козел-то был замечательный. Золото – а не козел, - подала голос старушка. – Уж как я его любила, как ублажала, болезного…
   - Ладно по скотине-то убиваться, - прервал бабкины причитания старик. – Тут человек, небось, голодом мучится, а ты его прошлогодним козлом потчуешь. Мечи, давай, на стол!
   - Да что метать то? - всплеснула руками старуха. - Аль запамятовал, что ужина у нас нынче нету?
   - И вправду, ужин у нас того.… Поставили на окно студиться, да видать кто-то упер.
   - Не беспокойтесь, ради бога, - поспешил я вмешаться. – У меня кое-что есть, вполне хватит.
   - Ну, нет, - запротестовал дед. – Ты, мил-человек, гость, а гостей следует потчевать. А свои харчи оставь при себе. Может, они тебе еще и сгодятся. Бабка! Давай, что бог послал!
   Старуха отложила медвежью лапу, стряхнула с подола шерсть и вышла в сени.
   - У вас тут что – заповедник? – поинтересовался я, поглядывая на звериные когти.
   - Ась? – не понял старик.
   - Я говорю, зверей у вас тут много…
   - Да-а, зверья и всякой нечисти пропасть сколько, - ответил дед, присев к столу и огладив бороду.
   - Что – и медведи тоже есть?
   - А как же! Вона моя добыча, - он кивнул в сторону лапы и горделиво приосанился. – Теперича отпрыгался, ясный сокол. Будет наперед знать, как за моими курями шастать.
   «На какой это «перед»? – подумал я. – И что это за глушь такая в ста километрах от города, о которой я никогда ничего не слыхал?». Я, было, хотел расспросить об этом старика, но вошла бабка с глиняной крынкой и низкой вяленой рыбы.
   - На, батюшка, выпей кваску с дороги, - поклонилась она с порога. – А ты, старый, ступай-ка на огород да в амбар загляни – авось, чем и разживешься.
   Я с благодарностью приложился к крынке и осушил ее залпом. Кислый острый напиток окончательно привел меня в чувства и пробудил зверский голод. Вскоре на столе рядом с рыбой появились нарезанная кусками сырая репа, миска с холодной кашей и блюдце с солеными грибами. Я с тоской подумал о колбасе, лежавшей в моем рюкзаке, но предложить не решился, боясь обидеть хозяев.
   Старуха, кончив накрывать на стол, снова отвесила поклон и со словами: «Не серчай, батюшка, что нечем больше угостить», вернулась на лавку вычесывать шерсть. Дед занял свое место, окинул взглядом нехитрую снедь, вздохнул... Наступило неловкое молчание. Было слышно, как в углу скребется мышь.
   - Отведай, вот, мил-человек, наших грибочков, - спохватился старик. – Внучка собирала.
   - Спасибо, дедушка, все очень вкусно, - заранее заверил я его и подцепил деревянной ложкой скользкую шляпку гриба. Тут светлая мысль пришла мне в голову. Извинившись, я встал из-за стола, подошел к рюкзаку и достал четвертинку водки, купленную накануне на всякий случай.
   – Мне нечем вас отблагодарить за хлеб-соль, - обратился я к деду, - так, может, вы не откажетесь со мной немножко выпить?
   Лицо старика оживилось.
   - Отчего же не выпить с добрым человеком? Это мы завсегда, с превеликим удовольствием, - ответил он, потирая руки и поглядывая через плечо на старуху. Та укоризненно покачала головой, но промолчала. Дед принес две стопки, мы выпили за наше здоровье, и я с легкой душой навалился на кашу.
   Когда мы выпили по второй, старик крякнул, закусил репой и, утерев ладонью рот, задал вопрос, которого я давно ждал:
   - А ты, мил-человек, кем будешь?
   - Да я… как вам сказать? Ну…, в общем, по бумажной части.
   - Писарь, что ли?
   - Да, что-то вроде писаря. Приносят мне всякие бумажки, а я их переписываю.
   - Ну, что ж, - заключил он, - это дело хорошее. И людям польза, и себе.
Я посмотрел на деда. Глаза его блестели от выпитой водки, но были умными и добрыми.
   - Это какая же польза себе?
   - Так ить от людей мудрости набираться – вот тебе и польза.
   - Это верно, конечно, - проговорил я, - только мудрости у меня что-то не прибавляется.
   - Какую ж мудрость ты ищешь, мил-человек? – поинтересовался старик.
   - Какую все…. Ну, в общем, как жить…, чтобы не было мучительно больно… за бесцельно прожитые годы.
   - Так ить у каждого мудрость-то своя. Один живет силою, другой – богатством, третий – смекалкой, а иной человек через дурость свою счастье наживает.
   - Это как же так? Ах, ну да! – догадался я. – Вы имеете в виду, что у дураков и счастье дурацкое?
   - Ясное дело – дурацкое, - хитро улыбнулся дед, - потому как к дураку пристегнуто. Вот, послушай, мил-человек, какую я тебе сказочку-то расскажу.
   - Ну, понесло старого, - донеслось с лавки. – Он, батюшка, как чуток хлебнет, так завсегда бог-весть что молоть начинает. До смерти может заморить своими байками.
   - Нет-нет, что вы, - уверил я старуху, - мне очень интересно.
   - А коли интересно, так слушай. А ты, бабка, не встревай, раз промеж мужиков разговор пошел, - отрезал старик.
   Он помолчал, положил руки на стол, и мерцающий огонек коптилки слегка качнулся от знакомых с детства слов:
   - В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, и было у него три сына. Двое умных, а третий - дурак. Старший сын к ратному делу прилепился, средний в грамоте толк разумел, и были они отцу опорой и первыми помощниками. А дурак все дни на печи валялся да клопов давил. И передавил он этих клопов видимо-невидимо, аж палец у него опух. И вот однажды лежит он на печи и ждет, когда какой клоп приползет, чтобы расправу над ним учинить. Только вдруг слышит – будто колокольца зазвенели. Завертел дурак головой, а откуда звон - в толк не возьмет. Так бы себе шею и своротил, кабы не окликнул его грозный голос: «Ты почто, дурак, моих людишек жизни лишаешь да по стенке размазываешь?!». Пригляделся дурак – видит: стоит у его головы карета, запряжена тараканом и двумя блохами, а в той карете - клоп. Ростом с вершок, брюшко в яхонтах, а на голове – корона царская.
   Другой бы напужался, а дурак возьми да брякни: «А по то я твоих людишек изводил и изводить буду, что окромя этого дела другому не обучен, а обучаться, да мозгу свою набекрень кособочить, не желаю!».
   Как услыхал клоп эти слова, так враз и уразумел, что наскоком да окриком дурака не возьмешь. И порешил он тогда с дураком уговор учинить. «Давай, - сказывает, - уговоримся: ты моих людишек не забижай, а я за то любые три твоих желания исполню». Поскреб дурак темя, призадумался – как бы не продешевить, да и согласился, только желания свои на потом приберег. Поведал клоп дураку слова волшебные, а напоследок сказал: «Только смотри, дурак, - ежели ты своего слова не сдержишь, да хоть одного клопа изведешь, – худо тебе будет. Постигнет тебя кара страшная, неминучая». С тем и исчез, и более его дурак и не видел.
   На ту пору захворал царь-батюшка. Собрал он своих сыновей и говорит: «Сыновья мои любезные! Смерть стоит на пороге, зовет в дорогу дальнюю. Пришел черед передать мне царствие свое в руки крепкие, надежные. Все вы мне любы-дороги, да земля наша дороже. Посему порешил я избрать наследника не по праву первородному, а по справедливости. Кто из вас самый сильный, смелый и смекалистый – тому и трон, и держава достанется».
   И учинил он сыновьям своим испытание. Перво-наперво велел он им силушкой помериться, потому как на силе и власть держится. Стоял посередь царского двора камень саженный, да на сажень в землю урытый. Вот и надумал царь поглядеть, кто из сыновей тот камень со двора скатит. Подошел старший сын, уперся плечом, поднатужился – а камень ни с места. Средний сын камень подкопал, оглоблю под него сунул, налег всею тяжестью – тот подается, а с места не сходит. Подошел черед дураку. Тот пошептал слова волшебные, поднял камень левой рукой, а правой через ворота и перекинул.
   На другой день повелел царь-батюшка сыновьям отвагу свою испытать. Принесли на царский двор клеть дубовую и посадили в нее вепря дикого да голодного. Вот и надумал царь-батюшка поглядеть, кто из сыновей к тому вепрю войти осмелится, да кто с лютым зверем долее пробудет. Вошел в клеть старший сын. Вепрь как вскочит, да как налетит! Тот зверя промеж глаз кулаком – да только кулак себе покалечил. Средний сын изловил зайчишку серого, схоронил под одежей, а как к вепрю вошел – так и выпустил. Вепрь зайчишку загнал, изодрал, а там уж и на молодца кинулся. Дурак пошептал слова волшебные, вошел к вепрю, сел на него верхом и давай себе кататься да посмеиваться…
   На третий день повелел царь сыновьям смекалкой померяться. Наметали на царском дворе три стога сена, а в кажном стогу по игле схоронили. Вот и надумал он поглядеть, кто из сыновей первым свою иглу сыщет. Старший сын решил травинку за травинкой тянуть, средний свой стог запалил да сел золы дожидаться, а дурак пошептал слова волшебные, сунул руку в сено, да и вытащил иглу.
   Подивились братья, да делать нечего, - одолел их дурак и в силе, и в отваге, и в смекалке. Подивился и царь-батюшка – никак не помышлял дурака наследником ставить, да от слова своего царского отступаться не пожелал. Стал дурак наследником, а как батюшка помер – сел царствовать. Братья посетовали-пороптали, а потом пошли к дураку в услужение, потому как к земле родной прикипели и о благе ее радели. И царствовал дурак тридцать лет и три года и печали не ведал. Старший брат с дружиной – с ворогами бился, средний брат – о покое и достатке пекся, а дурак в сытости да важности на троне сидел – на людишек покрикивал, да пировал с гостями заезжими. Только, сказывают, гости-то не часто наезжали, потому как клопов в царском тереме было столько, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Дед замолчал.
   - И все? – удивился я.
   - Что ж тебе еще надобно, мил-человек?
   - Как – что? А где же тут намек, добрым молодцам урок и все такое?
   - А никакого намека тут и нет.
   - Странная какая-то сказка. Я таких и не слыхал…
   - А я, ить, тебе, батюшка, сказывала, - донеслось с лавки, – у деда весь хмель языком выходит.
   Наступила тишина. Бабка вычесывала шерсть, я обдумывал странную сказку, а старик лукаво на меня поглядывал и ухмылялся.
   - И почему это, дедушка, во всех сказках дуракам так везет? – нарушил я молчание.
   Дед как будто того и ждал.
   - Так ведь дурак дураку рознь, - ответил он.
   - Да, но ведь этот дурак из сказки – и вправду дурак.
   - А вот выходит, что и нет.
   Я недоуменно пожал плечами. Дед заулыбался.
   - Что, не нравится сказочка-то моя?
   - Нет, не нравится, - решительно ответил я.
   - Ну, а для тех, кому не нравится, у меня другой конец припасен. Коль желаешь – изволь.
   - Да-да, пожалуйста, - попросил я.
   - Ну, так вот. Одолел, это, значит, дурак братьев своих в испытании и порешил по дурости по своей, что он и вправду есть самый сильный, самый отважный и самый смекалистый. Как сел он царствовать, стал братьям своим указы писать – что да как делать надобно, - да покрикивать на них с трона царского. Только братья теми указами печки топили, а сами делали – как разум велит. Видит дурак – не уверовали они в его силу да премудрость, и затаилась в нем злоба лютая. Почудилось дураку, что братья над ним насмехаются, да на его трон зарятся. И повелел он их заточить в темницу, а сам стал править по-своему, по-дурацкому. И пошло все в том царстве вкривь да вкось: земля не родит, скотина дохнет, на дорогах лихие молодцы разгулялися – мужичков обирают. А тут еще вороги, завидя такое дело, собрали силы несметные и учинили набег – сорок деревень спалили да всех девок в полон увели.
   Надумал тогда дурак за братьями на подмогу послать, только вернулся гонец с вестью черною – померли братья в темнице без воды и хлеба. Напужался дурак, стал шептать слова волшебные, да только не было у него с клопом такого уговора, чтобы и четвертое желание в исполнение приводилось. Тогда повелел он своим слугам по всем углам искать клопа – ростом с вершок, брюшко в яхонтах, а на голове – корона царская. Ни с чем вернулись слуги. «Ну, коли царь-клоп не сыщется, так сам приползет», - молвил дурак и порешил, было, уже клопам смертоубийство учинить, да припомнил про кару страшную, неминучую. Повелел он тогда всему люду честному ловить клопов да живьем в царский терем доставлять. Кто сорок клопов доставит – тому копеечка. И набил дурак теми клопами все короба и сундуки, все кадушки да кузовки, все шкатулки да ларцы. Ждет-поджидает, когда серебряные колокольца зазвенят, и царь-клоп в карете приедет просить за своих людишек. Только не едет царь-клоп. День прошел, другой, а на третий отворились в тереме все замки-замочки, крючки-крючочки, крышки да задвижки у коробов и сундуков, кадушек и кузовков, шкатулок и ларцов, повылазила клопов – туча черная. Налетели они на дурака, да в один миг всю кровушку из него и вытянули. Тут и сказочке конец.
   - Ну, вот это другое дело, - сказал я.
   - Дед, а дед, - донеслось с лавки, - ты и впрямь гостя нашего заморить надумал?
   Это было сказано очень кстати – после двух стопок потянуло в сон. Я поблагодарил старика за сказку, мы выпили по последней, решили, что я лягу на лавке и уж собирались вставать из-за стола, когда я спросил:
   - Все-таки, не могли бы вы мне сказать, далеко ли отсюда до станции? Мне завтра на работу, и я хотел бы поспеть на первую электричку.
   - Ась? – переспросил старик.
   - Я говорю…
   Но договорить не успел. С улицы донесся чудовищный рев, в сенях в бешеном припадке забилась собака, затем я всем телом ощутил три сильных толчка, будто по соседству со мной огромным молотом вбивали в землю тупую сваю.
   - Свят-свят-свят, - залепетал дед, кинулся к двери и накинул на чугунную петлю массивный кованый крючок. Однако уже через несколько секунд, когда раздался треск ломаемого крыльца, оглушительно грохнула выбитая дверь в сени, и Жучка залилась душераздирающим плачем, дед лез в сундук, стоявший в другом конце избы.
   Я вскочил, ничего не понимая, и уставился на дверь. Последовал мощный удар. Ладно сбитые дубовые доски с треском сорвались с петель и крючка и плашмя грохнулись на пол. В дверном проеме, занимая все его пространство, стоял чудовищных размеров разъяренный медведь. Зверь переступил через порог, и я увидел, что у него нет левой задней лапы – вместо нее он опирался на нелепый протез – липовый пень. Пень был залит кровью, которая сочилась из обширной раны. Издав оглушительный рев, медведь бросился вперед. Я опрокинул стол, вскочил на лавку, вышиб ногой оконную раму, выпрыгнул на огород, побежал через грядки, но споткнулся и полетел вниз.

            * * *

   Лишь только я открыл глаза, как тошнота подступила к горлу. Бешено вращаясь, на меня обрушивалось огромное серое небо, в котором единственными неподвижными точками были две белые птицы. Они висели в зените, кричали, отчаянно махая крыльями. Я лежал и смотрел на птиц: почему они не улетают? Вот уже прошла минута, другая, третья, а они – ни с места! Я приподнял голову, но тут же со стоном откинулся назад. Тупая ноющая боль в затылке заставила снова смежить веки. «Где я?» - сквозь боль пробилась первая тревожная мысль. Я протянул руку в сторону, нащупал что-то мягкое, сгреб пальцами и поднес к лицу. Сверху посыпались влажные комья земли. «Беда…», - пробилась вторая мысль.
   Стиснув зубы, я чудовищными усилиями заставил себя приподняться и осмотрелся. Стояло пасмурное осеннее утро. В воздухе витал странный и, вместе с тем, до боли знакомый горьковатый запах. Я лежал посреди огорода в яме, напоминавшей воронку от взрыва снаряда. Рядом с тем местом, где покоилась моя голова, из земли выступал камень. Коснувшись рукой затылка, я понял, что в волосах запеклась кровь.
   Вид покосившейся избы с выбитым окном стал вызывать смутные воспоминания, которые, подобно изображению на фотобумаге, помещенной в проявитель, постепенно приобретали все более четкие контуры. Когда в сознании с достаточной полнотой восстановились события минувшего дня, я поразился их обилию и странности некоторых эпизодов. «Медведь на деревяшке… лапа… будет знать наперед, - выстраивались в мозгу обрывки логических связей, - липовый пень…. Стоп! Бред какой-то. Что же там еще было? Ага – желто-бурый шар на тропе…поставили на окно студиться…. А вот еще: дед, бабка, внучка, Жучка…». – Я оторопел. – «Кошка…мышка, в конце концов! Чушь!». Я пощупал рукой разбитый затылок, посмотрел на торчавший из земли камень, окинул взглядом яму, в которой сидел, и обмер. Догадка, противоречившая здравому смыслу, заставила подняться на ноги. С огромным трудом выбравшись на поверхность, я обнаружил, что от края ямы к амбару тянется широкая колея; пошатываясь, побрел вдоль нее, открыл двери и остановился на пороге. В углу лежал гигантских размеров корнеплод, в который по самую рукоять был вогнан топор. «Что за идиотский спектакль?! Где вообще я нахожусь? Почему здесь нет электричества? Зачем старик в лаптях? – задохнулся я от навалившейся непостижимости всего того, что меня окружало, и чему я был свидетелем. – К чему нужна эта бутафория?». И тут я понял, что у меня есть еще один шанс. Подойдя к облепленной землей глыбе, я выдернул топор и, превознемогая боль в затылке, два раза – слева и справа – вонзил лезвие в упругую ткань, от чего глыба загудела. На пол вывалился маленький желтый кусочек. Трясущейся от слабости рукой я поднял его, понюхал и надкусил. Это была натуральная репа…. Последний шанс лопнул.
   «Итак, по всей видимости, мы имеем дело с какой-то удивительно мощной галлюцинацией, навеянной каждодневным чтением сказок собственной дочери, - заработал натренированный на службе аналитический аппарат. - Не вызывает сомнений, что фактором, вызвавшим такую галлюцинацию, явился тяжелый ушиб головы». – На всякий случай я еще раз потрогал разбитый затылок. – «Расстроенная психика не только имитирует зрительные и вкусовые ощущения, но и создает образы во времени. Как иначе объяснить весь тот бред, который я прекрасно помню и который, якобы, имел место до того, как я ударился о камень? Да, - но если у меня галлюцинация, то интересно было бы узнать, где же я нахожусь на самом деле». Тут я, наконец, вспомнил о людях, встрепенулся – живы ли?, - но сразу же успокоил себя тем, что они – не более, чем плод моего воображения. – «Ну что ж, если галлюцинация продолжается, то у стариков бессмысленно что-то спрашивать, поскольку это все равно, что обращаться к самому себе. Впрочем, узнаю, хотя бы, куда меня завел помутившийся рассудок». Придя к такому решению, я направился к избе.
   То, что предстало моим глазам, заставило сначала подивиться богатству собственной фантазии, а затем усомниться в правильности только что сделанных выводов. Избу было невозможно узнать - все окна и двери выбиты, крыльцо разворочено, в сенях обрушился потолок, в полу зияли чудовищные проломы. Вся бревенчатая коробка дома сильно покосилась; из стены, обращенной к лесу, выкатились два бревна, и снаружи выло видно, что внутри не осталось ни одного целого предмета.
   На чудом уцелевшей скамейке сидели старики. Бабка тихо плакала, поминутно прикладывая к глазам уголок платка. Дед с всклокоченной бородой молча смотрел в никуда. Вид у него был осунувшийся, лицо землистого цвета, глаза воспалены от бессонной ночи. У его ног лежал кусок рогожи, из-под которого торчали две лапы и собачий хвост. Неподдельное горе этих людей произвело такое сильное впечатление, что все предположения об окружавших меня фантомах моментально улетучились. Вдруг, страшная мысль ударила в голову: «Девочка!».
   - А где девочка?!
   Старики подняли голову, и бабка запричитала в полный голос:
   - Ой, батюшка, что же это теперь будет...? Как жить-то...? Вишь, что изверг с нами учинил...? А все ты, старый дурак! – накинулась она на деда. – Жалостливый какой сыскался! Небось, кабы он тебя из сундука выволок – слезу бы не пустил! Ить это надо же, чего надумал – медведю лапу рубить! А наплел-то, наплел: «тащить тяжко, подносить надобно»… Вот теперича и подноси…!
   - Где девочка? – перебил я ее.
   - Да жива наша внучка, - проговорил старик. – На печи схоронилась.
   - А вы-то сами как?
   - Бог миловал – пронесло. Ты-то цел, мил-человек?
   - Вроде, цел. Вот, голову немного зашиб… Жучка? – спросил я, кивнув на торчавший из-под мешковины хвост.
   - Жучка, - чуть слышно ответил дед и тяжело вздохнул.
   Старуха, переставшая плакать и напряженно ловившая каждое слова старика, взорвалась:
   - Люди добрые! И что же это такое делается?! По собаке убивается, а до нас ему и дела нет! Тут впору по миру идти, а он по суке панихиды поет…!
   - Пойдем, мил-человек, зароем на огороде, - проговорил дед, не обращая внимания на брань. Я наклонился, чтобы поднять мертвую Жучку, как вдруг большие зеленые круги поплыли перед глазами. Пошатнувшись, я оперся рукой о землю. Дед, увидев мой затылок, помог подняться и усадил на лавку.
   - Эка тебя прихватило. Погодь тут – воды принесу. Подсобить человеку надобно, - повернулся он к старухе.
   - Сама вижу, не слепая, - огрызнулась бабка. Она вскарабкалась по остаткам крыльца в сени, откуда донеслись новые всхлипывания и причитания. Сквозь полуметровую амбразуру в стене мне было видно, как она вошла в комнату, приложила ко рту руку лодочкой и, раскачиваясь из стороны в сторону, с минуту стояла и плакала, подавленная картиной полнейшего разгрома. Потом она стала собирать обломки нехитрой мебели, закладывать их в печь.
   Старик, лишившись обоих ведер и бочки, с чугунком сходил куда-то за водой, воду вскипятили и заварили траву, веничек которой отыскали под обломками в сенях. Заварка получилась зелено-мутного цвета и пахла сеном. Часть этого снадобья старуха перелила в уцелевшую бутылку из-под водки, дала мне отпить несколько глотков, а остальным стала промывать мне голову. Я наклонился как можно ниже, чтобы не натекло за шиворот и, пребывая в таком положении, располагавшим, как мне казалось, к непосредственности, решил задать деду ряд важных вопросов.
   - Дедушка, а что там? – махнул я рукой в направлении леса.
   - Так ведь лес, мил-человек.
   - А за лесом?
   - Ковыльное поле да гнилое болото.
   - А за болотом?
   - За болотом, за Черным бором – Железные горы, а потом, сказывают, край света.
   - А там? - махнул я в противоположную сторону.
   - Да ты что, мил-человек, - удивился дед, - с луны свалился? Там море.
   - Море?! – я вскинул голову, и теплые струи побежали за воротник. В небе кружили две белоснежные чайки. В воздухе пахло водорослями. – А как называется это море?
   - Так ведь Синее. Синее и называется.

   https://ridero.ru/books/doroga_k_celi_a/