– А завтрак будет? – робко спросил я мать Саши Самара.
– Цяй! Цяй! – ответила мне она.
Я с тоской обвёл глазами убогое убранство избы: клетушки с курами, железные кровати, колченогий стол, несколько табуреток, облупленная печь, которую, наверное, сложил прародитель нанайского племени, и посмотрел на Сашу. Тот отвёл раскосые чёрные глаза...
– Еду брать? – спросил я его в общаге перед поездкой в дерёвню Бичи.
Он оторвался от рисунка, который рисовал для своей подружки, чтобы подарить ей на день рождения.
– Не надо. Водку бери.
Я набил дурью целый рюкзак.
Накануне вечером, по приезду, всё было как у людей: на распитие подарка собралось полдеревни. Разлили драгоценную жидкость по стаканам.
– За приезд! – провозгласил я тост. В это время на печи кто-то зашевелился.
– Кто там? – спросил я.
– Не обращай внимания. Там бабка помирает: ей ничего не нужно, – ответил Саша.
Но старая не спешила на тот свет: спустилась со своего ложа, присела к столу и взяла жёлтой рукой гранёный стакан. Водка оказала на неё оживляющий эффект: тусклые глаза заблестели. Она взяла предложенную мной сигарету «Прима» и задымила как паровоз…
– Цяй! Цяй! – прервала мои воспоминания мать Саши.
– Пойдём собак кормить! – сказал Саша.
Мы пошли в сарай, где разная рыба лежала как дрова – штабелями. Саша нарубил рыбу, взял себе хороший кусок и стал есть.
– Поталовать хочешь?
Глядя на него, я жадно съел предложенный мне кусман.
Так, закусив талой и покормив собак, мы стали на крыльце. Ярко сияло солнце, и деревня, вся в снегу, искрилась, как сказочный городок.
– Эй, Хабаровский, а я в городе капитана была! – услышал я женский звонкий голос: ко мне обращалась молодая женщина, вся в мехах. Раскосые глаза её блестели призывно.
– Проходи, проходи, Нюрка, – оборвал её Саша. – Всё уже выпито.
Мы зашли в дом.
– Бу-бу-бу, – сказал что-то по-нанайски Саша и грозно посмотрел на мать.
– Цяй! Цяй! – ответил ему мать.
Но на столе появилась вяленая красная рыба, и задымилась картошка. Я отказался – в животе началось бурление: напрасно я съел кусок мороженой рыбы.
– Обожрался, обожрался! – кричала по деревне местная детвора, оповещая о моей беде весь белый свет.
– У вас в деревне шаман есть? – взмолился я.
– Шамана нет, но есть знахарь.
Знахарь оказался очень старым дедом, и он долго не понимал, что от него требуют. А поняв, полез в угол, достал какой-то корешок и велел пожевать. К следующему утру всё прошло.
– Цяй! Цяй! – сказала мне мать Саши, когда я встал.
– Чай, так чай, – покорно ответил я.
День прошёл в полудрёме. Водка испарилась еще в первый вечер, и делать было нечего.
– Пойдём по бабам, – предложил Саша.
– Это к той, что в городе капитана была?
– Капитана? – хмыкнул он. – Мы пойдем к генерал-майору. Он дочка заместителя райисполкома в городе.
– Пойдём…
Небольшие окошки домов сияли в темноте и придавали маленькой деревне очарование сказки. Неожиданно наш путь перешла, пошатываясь, женщина. Она что-то горланила, и слова сливались в нечто, напоминавшее песню.
– О чём она поёт? – спросил я.
– Рассказывает, что была в гостях, и было очень весело, и теперь она возвращается домой.
Мы пошли дальше, а песня ещё продолжала звучать. Наверное, там были слова об угощении.
– Композитор, – подумал я. – Хорошо, что в городе не слышно таких песен, а то бы стоял гвалт.
Мы подошли к дому, где обитал «генерал-майор». Занавески забыли закрыть, и в окно было видно, как красивая нанаечка подавала двумя руками чай бородатому мужику, похожему на Ивана-царевича.
– Опять этот Соболь, – поморщился Саша. – Он из города, а живет в деревне и промышляет здесь, в тайге.
– А давай ему морду набьём!
– Пойдём лучше домой, – ответил Саша. – К бабам сходили, будем теперь в буру играть. С Соболем лучше не связываться. И ещё он обещал пустить меня в свою баньку: она у него одна на всю деревню.
Сказано – сделано. Огарок свечи освещал нашу азартную игру: карт не было видно. В окно заглядывал месяц.
– А ты не подглядывай, – сказал я небесному светилу.
Дверь неожиданно открылась.
– Аркашка, – воскликнул Саша и повернулся ко мне:
– Это наш деревенский охотник.
Аркашка подстрелил косулю и скоро по избе разнёсся обворожительный запах дичи. После вынужденного голодания я как тигр набросился на мосол.
Мои нанайские друзья хлебали бульон, в котором плавали полоски мяса, и смотрели на меня как на дикаря.
– Ко-ко-ко, – беседовали между собой куры в клетушках, издававших неповторимый аромат.
– Идём охотиться на лис! – объявил мне на следующее утро Саша. Мне тоже была дана берданка, из которой, наверное, стреляли в Первую мировую войну, и мы вышли на реку Горин – притоку Амура.
– Вон, вон лиса! – воскликнул Саша, и глаза у него заблестели, как у старухи с печки после стакана.
– Бах! Бах! – открыли пальбу мои друзья.
– Мимо!
Лиса, очень похожая на маленькую собачку, кинулась наутёк. Я навёл берданку на убегающего зверька, закрыл глаза – ведь это было убийство – и выстрелил.
Когда я открыл глаза, лиса перестала двигаться. Мы побежали к зверю: лиса лежала на белом снегу в луже застывшей крови, и в её стеклянных глазах застыл ужас.
– Это я попал, – сказал Аркашка, ясно глядя на меня. Правый глаз его был окружён синевой: незадолго до этого ружье взорвалось, кода он спускал крючок.
– Конечно, ты, – не стал я спорить: было невероятно, как я вообще попал.
Аркашка легко нёс добычу на плече.
– Мой дед Фёдор убил во время Отечественной лося и на себе доставил его в деревню: Сталин велел сдавать мясо для фронта, – вспомнил он.
– Какой молодец, – заметил я. – Это ведь полтонны мяса, – сказал я.
– Эй вы, охотники, – окликнула нас красивая девушка-нанайка. Я узнал в ней вчерашнюю хозяйку в окошке.
– Я тебе подарок несу, – сказал Аркашка. – Смотри хвост какой!
– Фи, – послышалось в ответ. – Мне Андрей Соболь обещает шубу из горностая.
Аркашка приуныл.
– А я в городе капитана был, – игриво обратился я к девушке. Она блеснула белозубой улыбкой – редкой среди девушек её народа.
– В школе в соседней деревне работает, – объяснил мне Саша, когда девушка, как чудное видение, исчезла в солнечных лучах. – Её Соболь туда как царевну на снегоходе возит.
– Всё равно моя будет! – воскликнул Аркашка.
– Цяй! Цяй! – услышал я на следующее утро от гостеприимной хозяйки. Ставший аскетом поневоле, я хлебнул угощения.
– Пойдём, я тебе деревню покажу, – предложил Саша. И мы пошли людей посмотреть и себя показать.
– Кто живёт здесь у вас? – спросил я у своего гида.
– Нанайцы и русские.
– Да? – удивился я.
От беспробудного пьянства у обитателей деревни опухли лица, и трудно было сказать, какой они были национальности. Поражало ещё изобилие собак, которые попадались нам на каждом шагу и гостеприимно виляли хвостами.
Это было необычно, как я убедился потом, когда стал работать учителем в русских деревнях, где собак ели за милую душу. Даже младенцев от простуды потчевали собачим жиром.
– Ой-ой-ой! – попалась нам навстречу Капитана.
– Что такое? – спросил Саша.
– К Соболю жена явилась как снег на голову, – ответила поклонница моей красоты и побежала дальше по деревне:
– Ой-ой-ой!
– Так вот чем ты занимаешься! – донеслось из ближайшей избы. Из дверей выскочил, словно ошпаренный, Соболь и оседлал как коня снегоход. Машина взвыла и помчалась в снежной пыли.
– Бах! Бах! – раздалось в тишине вслед ему.
– Четвёртый месяц носу домой не кажет! – сказала нам одетая по-городскому невероятно красивая в своём праведном гневе молодая женщина, вешая не плечо двустволку, из стволов, которой валил дымок. – Жаль промахнулась. Я ему покажу, как романы крутить!
Она была настоящей женой охотника.
Эта новость облетела деревню. «Генерал-майор» спешно покинул деревню: перебралась туда, где была школа.
– Так ему, Соболю, и надо! – радостно сказал нам Аркашка, когда мы вечером играли в буру: у него появилась надежда.
– Когда теперь в баню попадёшь? – грустно заметил Саша, сдавая в полумраке засаленные донельзя карты.
– Давайте самогонки под сальцо, – предложил весёлый Аркашка, доставая из сумаря бутылку, закупоренную шишкой. Следом появилось сало.
– Сало! – обрадовался я. Хлебнув вонючего пойла, я укусил приедложенный мне кусок любимой еды. – Рыбой пахнет!
– А чем оно должно пахнуть? Я ведь свинью рыбой кормил, – удивлённо сказал мне охотник.
– Что-то засиделись мы здесь, – сказал он на следующий день. – Пойдем косулю промышлять.
И мы стали готовиться к охоте в верховьях Горина.
Ездовые сани были увязаны, собачья упряжка приготовлена. На поклаже сидел дед Дмитрий: он знал охоту, как профессор физики свою науку.
– Вожака, однако, нет, – посетовал дед.
– А наш гость зачем? – усмехнулся Саша, блестя черными как уголь глазами. – Будем бежать по очереди впереди упряжки.
Я улыбнулся в ответ, хотя в душе приуныл: после постоянного чая меня ноги не несли.
Мы вырвались на Горин: впереди у нас было восемьдесят километров пути по замерзшей реке к зимовью.