Или ужасы, или юмор такой у автора. Но этот рассказ — задел на будущий роман, или повесть. Не судите строго, я сам себе – строгий судья. Да, кстати, о пропадающих младенцах из роддома и психопатке заведующей — истинная правда! (Перекрестился).
Мила шла по улице города, в сторону проспекта Красной Звезды, не замечая, как ей вслед оборачиваются многие мужчины, как в её сторону бросают завистливые взгляды женщины. Мила шла по жизни легко, улыбаясь. Она радовалась новому дню, ласковому Солнцу, ярко-зелёной траве на газонах и лужам, которые оставил после себя, прошедший ночью дождь-проказник.
Издательский дом "Ветер перемен", где главным редактором работала Мила, занимал, практически, весь первый этаж трёхэтажного дома старинной постройки и планировки. Шёл две тысячи семнадцатый год, на календаре – тринадцатое июля.
___________________________________________________
Воздвигнутый в конце девятнадцатого века купцом Калашниковым, дом пережил все катаклизмы, которые сотрясали за всё время своего существования многострадальную Россию.
Вначале своей жизни, это был частный дом купца, но пришло время перемен, легендарная Аврора сделала холостой выстрел в далёком семнадцатом году, и жизнь по всей огромной России пошла по непроторенной дороге. Набивая шишки и болячки, разбираясь с тем, что произошло вообще и как с этим со всем жить, Россия выжила в страшное время, пережила катаклизмы и устремилась в светлое будущее.
Гордый флаг красного цвета, с серпом и молотом, вдохновлял людей на подвиги, партия общенародная и всем, ну, почти всем, доступная, указывала и показывала, наставляла и заставляла. Куда же без этого?
Дом купца, естественно, перешёл в собственность государства, молодого и неокрепшего. И каким-то чудесным образом дом, с красивым фасадом, великолепной лепниной на потолке и черепичной крышей ярко-красного цвета, превратился в родильный дом. Дети в этом доме рождались сильными и здоровыми, крепенькими бутузами. Но так было до поры до времени.
Тринадцатого июля одна тысяча девятьсот тридцать первого года, сразу после обеда, к подъезду роддома, около которого, в ожидании чуда молодые папаши ходили, как бычки на привязи, не выпуская изо рта папиросы, подъехали машины чёрного цвета. Из этих машин вышли мужчины с очень серьёзными и решительными лицами и гражданки, не менее серьёзно настроенные по жизни. Да и вообще, они были очень серьёзными женщинами. Не то, что некоторые..
Двое мужчин встали возле двери роддома, остальные проследовали во внутрь. Тётя Глаша, уборщица, только-только помыла полы на первом этаже. Она открыла рот, чтобы произнести что-нибудь нелицеприятное появившимся гражданам и гражданкам, но, по непонятным даже для неё причинам, не смогла произнести ни слова. Она присела со шваброй в руке на деревянное откидное кресло, которое протяжно заскрипело под весом крупногабаритной уборщицы, затихла.
— Где кабинет заведующей? – чеканя слова, произнёс самый серьёзный и толстый, а поэтому – самый солидный, мужчина.
— А её нет! – выпалила первое, что пришло ей на ум, тётя Глаша и покраснела.
Она прекрасно знала, что Лидия Николаевна сейчас в кабинете, распивает крепкие спиртные напитки в компании с акушеркой Потаповой. Песен ещё не было слышно, но всё к этому шло. Традиция.
Мужчина собрался задать вопрос о местонахождении гражданки Журавлёвой, но двери заведующего родильным домом номер тринадцать открылись, и оттуда, опираясь на руки, волоча за собой худое и жилистое тело, выползла акушерка Потапова в окровавленном халате.
— Помогите.. – прошептала акушерка, по её телу прошла волна судорог, тело выгнулось дугой, послышался звук ломающегося позвоночника. Голова несчастной оказалась притянута к пяткам ног. Но женщина, что привело в замешательство представительных мужчин и женщин, продолжала вполне отчётливо произносить слова:
– А я ей и говорю, Лидка, пропадают младенцы в полночь, а она мне не верит. Ну,*******ь, вот и доигрались! Это я вам звонила, товарищ Свиридов, вы проходите.
Свиридов, а это был именно он, достал из кобуры револьвер, осторожно, чтобы не наступить в кровавую лужу приличных размеров, подошёл к двери в кабинет и сразу сделал шаг назад. Его товарищи рассредоточились вдоль стены, достали оружие. Свиридов перекрестился, что вызвало недоумение на лицах товарищей, зашёл в кабинет.
Двери за Свиридовым с грохотом закрылись, они за несколько секунд покрылись толстым слоем льда. В кабинете было ужасно холодно, окна, как и двери, покрылись слоем льда и Солнце еле-еле пробивалось сквозь красивые морозные узоры на окнах, создавая неповторимую и волшебную паутину на потолке и стенах кабинета.
На огромной, пятирожковой люстре, висело тело Лидии Николаевны, мерно покачиваясь из стороны в сторону. Что неприятно удивило и даже поразило Свиридова, это то, что заведующая таким уважаемым заведением, показывала ему, представителю власти, язык. Почерневший и распухший.
Покачав недовольно головой, Свиридов присмотрелся к тому, что представлял из себя кабинет Журавлёвой. Так была фамилия Лидии Николаевны, мужчина это помнил, несмотря на.... Стол, как огромный корабль, занимал половину кабинета. На торце стола, по–видимому ножом, были нанесены матерные слова.
Справа от входа, стоял видавший виды кожаный диван, из сидения которого торчали пучки конского волоса. В кабинете также присутствовали опрокинутые стулья, две единицы. Шкаф двустворчатый, неизвестного производителя, в дальнем от входа углу, находились старинные часы, которые должны отсчитывать время, отпущенное человеку для совершения им всевозможных дел. И хороших и плохих, которых, почему-то, в жизни среднестатистического человека, больше.
Свиридов присмотрелся к стрелкам часов и обнаружил, что они совершают своё движение в совершенно в противоположном здравому смыслу, направлении. Они шли шли против часовой стрелки! Свиридов умилился этому каламбуру, продолжил исследование кабинета.
Проходя мимо дивана, Свиридов услышал чей-то сдавленный стон и нелицеприятные эпитеты в свой адрес. Мужчина посмотрел по сторонам, но никого не увидел. Поэтому, он сплюнул на пол и перекрестился, но в ту же секунду, получив очень сильные удары по печени и в грудь, осел на пол. "Двоечка" была проведена мастерски, чего не мог не отметить, упавший на пол и потерявший сознание, Свиридов.
Что-то тёплое лилось на лицо человеку, потерявшему сознание. Часы, до этого молчавшие, отметились громким боем. Семь ударов, семь часов. Только сейчас день, или ночь? Свиридов этого не знал, поэтому приоткрыл глаз. Пока один, правый. Но от того, что он увидел, правый глаз сам собою закрылся.
— Хватит лежать и дурака валять! – услышал он голос Лидии Николаевны Журавлёвой.
Свиридов теперь открыл левый глаз. Нет, ничего в кабинете не изменилось. Журавлёва сидела за письменным столом и, задумчиво рассматривая оборванную верёвку, грызла зубами химический карандаш.
Её очень красивые фиалковые глаза, по очереди вываливались из глазниц, что очень сильно нервировало Лидию Николаевну. Глаза Журавлёва поправляла на место обгрызанным концом химического карандаша, потом смачно его облизывала, сплевывая слюну на лицо Свиридова.
Но это было полбеды – стоило усопшей убрать изо рта карандаш, оттуда вываливался чёрный язык. Почему он почернел, Свиридову было непонятно. Может и по причине смерти женщины, а может быть и от чрезмерного злоупотребления Журавлёвой водкой, или от облизывания химического карандаша, опять же. Поди, разберись трезвым.
За окном была ночь, завывала метель. И это в июле? Свиридова подбросило вверх, он оказался на ногах. Револьвер был в руке, что очень обрадовало мужчину. Он почувствовал себя королём положения. Рука два раза дрогнула, револьвер дважды выплюнул из себя смертельные подарки для гражданки Журавлёвой. Та молча, не отрываясь от созерцания оборванной верёвки, поймала пули зубами, выплюнула их на стол. Один глаз вывалился из глазницы, начал пристально рассматривать пули. Потеряв к ним интерес и вернув глаз на место, Лидия Николаевна спросила:
— Какой год нынче на дворе, Свиридов?
— Одна тысяча девятьсот тридцать первый. – проблеял Свиридов.
— Да иди ты! – воскликнула Журавлёва. – Что делается, однако! Десять лет, как один миг. А я всё так же ненасытная и кровожадная. Ты думаешь почему я в роддом подалась, Свиридов? Люблю смотреть на младенцев. Чего греха таить, и кровью их балуюсь. А кто сейчас не кровопивец? Вот ты, к примеру, чё припёрся? Правильно, моей крови напиться и арестовать меня, ведь так? Молчишь? Ну и хрен с тобой. А я выпью. Доставай свою фляжку, не жадничай. Всё одно тебе не жить, а я уже давно, десять лет, как мертва.
Свиридову, который услышал последнее предложение усопшей десять лет тому назад женщины, самому захотелось выпить. Но одна мысль его донимала и тревожила – откуда Журавлёва могла узнать о плоской фляжке, которую он всегда носил во внутреннем кармане пиджака. Но пиджак он носил осенью и зимой, в роддом он пожаловал летом, какая фляжка, к чёрту?
— Ты меня звал, человек? – услышал Свиридов мужской голос.
Диван скрипнул, рядом с собой Свиридов учуял запах серы. Он перекрестился, за что был сразу же наказан "троечкой" по голове. Голова моталась из стороны в сторону, кровь разлеталась в разные стороны. Капля крови попала на выпавший в это время чёрный язык Журавлёвой. Та покатала кровь на языке, сплюнула.
— Разве можно столько некачественного алкоголя употреблять, Свиридов? И кто тебе только оружие выдал? Да у тебя не кровь, а хрен знает что! Куда твоё начальство смотрит? А о семье ты подумал? Да у тебя от печени ничего не осталось! Это я тебе говорю, как врач, Свиридов! Зря я с верёвки спрыгнула. Висела бы сейчас, да висела, а теперь вот буду за тебя переживать! Орапрувдопандоном, он нам не подходит! А ну пошёл прочь, алкаш! Позже придёшь за мной! На том свете свидимся!
Продолжение в "Просто жить совсем не просто 2". Приятного чтения.