39
Собственно, был ли план? Надо просто добыть денег. То есть – вначале в банк. Потом придумать, как забрать Верку. Он был какое-то время почти уверен, что это возможно. Просто пойти к Сапену, просто пойти в консульство и просто всё устроить. Сказать, объяснить, попросить, наконец, совета. Воспользоваться им. Всё. Потом как-нибудь ещё объясниться с Элен. Конечно, ведь их совместная жизнь – глупая ошибка, теперь всё благополучно закончилось, он нашёл, он встретил... Да, именно нашёл... наконец нашёл... главное чувство своей жизни. Этого гибкого, дикого, нежного зверька по имени Верка. Зверька, который любит его и верит. Верка верит... И Элен, конечно, сразу всё поймёт...
Он всё ещё двигался в сторону банка, но абсурдность этих мыслей становилась всё более и более очевидной. И он ехал всё медленней. Уже не проскакивал на желтый свет досадные светофоры. Напротив, останавливался заранее. Ему уже стали сигналить, когда он не трогался сразу на включившийся зелёный. Ну что ты сигналишь? Что гонишь меня? К чему эта гонка? Куда? Куда? Да пошёл ты... Он съехал на обочину и пропустил нервного хозяина серебристого «вольво», что сидел у него на хвосте последние пять минут. Катись! Сам такой! Пошёл...– ответил на выразительный жест нарядного пижона. Откинулся на спинку жесткого дешёвого сиденья хонды и закусил губу. Потом вынул мобильник и уставился на список пропущенных звонков. Да. Его искали. Что-то он погорячился. Нельзя же так в самом деле... бедняжка Элен... поставила, наверное, на ноги всех знакомых и незнакомых. Мысль о сотрудниках консульства и милиции превратилась в противные мурашки на спине. Какой там банк. Надо позвонить домой, Элен.
Есть люди, у которых всякое побуждение переходит в действие без мучительной стадии рефлексий. Счастливые люди. Арчи к ним не принадлежал. Он ведь не зря стал писателем. Живое воображение строило всегда длинную и витиеватую сеть воображамого течения событий, расцвеченного тысячами подробностей, препятствий и опасностей. Он заранее переживал и волновался, потому что до конца не мог вообразить себе всю ситуацию, а не проанализировав, часто не мог решиться начать какое-то действие, заранее видя всевозможные преграды. Всякий поступок требовал очень большого напряжения.
Последние годы Элен часто подталкивала его к действию. Этим она несказанно раздражала его, но в глубине души он знал, что нуждается в толчке. Помнил свою раннюю молодость, когда бывал просто загипнотизирован своим воображением, которое замораживало и тормозило его. Часто потом, когда жизнь всё же заставляла куда-то пойти, поехать, позвонить или просто заговорить, он даже смеялся над собой: насколько легче было решать мелкие конкретные проблемы, которые возникали по ходу дела в реальной жизни. Насколько проще было по-настоящему проживать заранее уже перемучанную в воображении ситуацию.
Если бы сейчас он продолжил движение к своей цели, не продумывая детали... Просто ввалиться к Сапену и сказать, что он иначе не может, что необходимо что-то придумать. Верку надо забрать отсюда! Всё равно как! Или распахнуть дверь домой, не рассуждая, не продумывая каждую фразу и не провидя реакцию жены... Может быть, он бы и смог... Но он был таким, каким он был. Каждый является таковым, какой он есть. Банально, конечно. Но банальность – это просто нечто само собой разумеющееся. Да и что б ему сказать Сапену? Это в романе Набокова герой вызывает сочувствие, а в реальной жизни есть уголовный кодекс со статьёй за растление малолетних. Так что, пожалуй, и не стоило ему врываться к Сапену с такой новостью. Да он бы и не стал. Выше головы не прыгнуть. Арчи Мэслоу ещё немного посидел и позвонил домой.
- Элен. Не кричи! Прошу тебя. Ты только не кричи. Всё в порядке. Никакой милиции, пожалуйста. Сапену сообщи, конечно... Кто у тебя? Жаклин у тебя? О! Я всё сейчас объясню. Я, собственно, уже почти дома. Ну уже всё хорошо, не плачь. Вот он – я. Цел и невредим... Я виноват... Поверь, я не мог позвонить раньше. Уже всё хорошо. Я иду уже. Целую тебя.
И ничего не нужно решать. Как хорошо! Ведь в конце концов, он отвечает за Элен. Она его жена. Нельзя же... Открылась дверь, и его понесло на спасительной волне облегчения. Так бывает, если ты писатель. Он вдруг увидел, как едет с бездомным мальчишкой в глухое село. Тот совсем недавно убежал из дома. Понимаешь, дорогая, когда совсем свежее это... ну, ещё можно вернуть. Он не вжился ещё в бродячую жизнь... Простите, Жаклин, что вы сказали? Какой мальчишка? Этот... такой, зуба у него переднего нет... Да. Но такая глушь! И машина сломалась, представляете! Я сам не ожидал, что здесь можно заехать в такое место. Африка! Кино! Голливуд! Какой мобильник, что вы! Да вообще ничего. Даже дороги настоящей нет. И грязь! Это просто не то слово: не грязь, а грязь-грязь-грязь... И надо так продолжать ещё пять минут: грязь-грязь-грязь.
Он верил себе сам. Как будто смотрел фильм, со всеми деталями и подробностями. Вот дикарь-механик, просто с кишками вывернул бумажник! Ничего не осталось, ни цента! Вот мать мальчишки, благодарная до слёз, уложила его ночевать на продавленный дермантиновый диван. Казалось, что даже холод этого черного дермантина помнил он под рукой. Когда сбилась старая полосатая простыня...
Жаклин вначале всё старалась его перебить и как-то странно гладила Элен по руке, но та собрала пальцы в кулак и встала, смущенно поведя плечом. Моя умница! А ведь Жаклин вначале пришлась ему кстати. Остаться наедине с Элен – наименьшее, чего он желал, открывая дверь. Но теперь та стала уже раздражать. Что вам, собственно, нужно от моей жены? – почти сорвалось с языка. Не хотите, чтобы она мне поверила? Чтобы увидела вместе со мною, как я месил там грязь... Ботинки...Чуть не попался на этом. Ботинки были чистыми. Хотя и не слишком. В городе всюду грязь, да и возле гаражей тогда, спасая Верку, от влез в грязь. Но лучше не говорить ничего об этом. Он замолчал на минуту и почувствовал, что краснеет.
Но Элен не заметила его мгновенной заминки. Не тем, видно, были заняты её мысли. Приехал, нашёлся и слава Богу. Она была в замешательстве последние дни. Вначале близость с Жаклин показалась ей спасательным кругом в её семейном кораблекрушении. Но пропажа Арчи перевела драму из мнимой трагедии в реальный кошмар. Да ещё в чужой стране. Да ещё в этой стране.
Как она легкомысленно передоверила ему все дела! Где вообще авиабилеты? Она не знала пароль его мэйл-бокса и даже резервирование не могла проверить. Ещё и эта квартира... К кому обратиться, кто её хозяин? Что делать? Консул, господин Сапен, посоветовал подождать. Не звонить пока в милицию. Не паниковать. Ведь Арчи всё же владеет русским в совершенстве и знает местные порядки. Хуже, если бы нам позвонили из милиции... О, это было бы намного хуже, мадам. Поверьте. Но, мадам, будем надеться на лучшее. Подождём ещё пару дней. Он объявится. Писатель собирает материал. Вы же сами рассказывали, как он увлечен.
Жаклин поддерживала её, как могла, но Элен не покидало чувство, что та в глубине души рада пропаже Арчи. Будто тот освободил ей дорогу, и её нужность стала естественной, обязательной и бесповоротной. Как и её ласки. И это казалось Элен кощунством, которое всё исказило и подменило первое удовольствие тревогой и даже брезгливостью. И вдруг Арчи вернулся. И вместе с ним, будто вздрогнув, вернулся нормальный мир, в котором нет места ни близости женщин, ни любви к несовершеннолетней проститутке.
- С каким мальчишкой, с каким беззубым вы ездили? Какой это? - Жаклин не отступила. Она тоже встала и смотрела напряженно и недоверчиво. – К нам утром приходил тот щербатый, кому в пятницу Вадим зашил щеку. Они ищут девочку. Она пропала. Вместе с вами...
- Это не тот, - вдруг твёрдо вступилась за мужа Элен. - У них у всех плохие зубы. Это не тот мальчишка!
Теперь она защищала свой мир. Свою собственную жизнь. Жаклин не смеет разрушать её мир, который только что чудом вернулся и сросся с благополучным прошлым в надёжную непрерывность. И повинуясь порыву, Элен подошла к своему мужу, обняла его и вдруг заплакала с облегчением. И он сам, чуть не плача, обнимал и гладил её, и был несказанно рад, что Жаклин резко повернулась, закусив губу, и ушла, хлопнув дверью, не произнеся ни слова. Ненужная. Ушла. Они остались одни. И так легко было им обоим спутать своё облегчение с нежностью и любовью, что где же было и закончиться этому дню, если не в супружеской постели?