Сергей Каспер оставил Алису в Третьяковской галерее и едет на собеседование. Он нервничает, что не успеет, хотя до встречи два часа. Она висит над ним, неприятность встречи. В тоннелях метро воздух всегда одинаковый, со сквозняками, и слабый запах коричневого дерматина. Сначала дело. Потом он подумает о том, что не так говорил и так и не сказал Алисе. Но вот это, мешающее, надо отодвинуть, оставить позади, а там как-нибудь.
Каспер не любит собеседования. В его жизни было два.
Первое было формальным, его бы взяли вне зависимости от него самого. Знакомый отца. На собеседовании сидел за длинным столом, под мониторами камер охраны. Это был частный офис. На вид - обычный многоэтажный дом в спальном районе, только с заложенными окнами нижних этажей. С тех пор Каспер всегда именно так представлял больших боссов и их места обитания.
Знакомый отца владел землей в Петербурге и Москве.
Он забыл, что ему назначил.
Сначала не пускали. Дом казался нежилым. Вторым или третьим в ряду одинаковых многоэтажек: новый район, типовая застройка. Деревья ещё не успели вырасти, от весны текли черные ручьи по промазанной между слежавшимся снегом земле будущих газонов. Стены нагрелись на солнце и казались пыльными от белой крошки. Сверху голубым накрывало небо.
Каспер думал, проверив несколько раз адрес, как войти. Подъезд не был указан на бумажке, которую ему передал отец. Вообще ничего, только время и адрес. Ни номеров над подъездами, ни вообще каких-либо опознавательных знаков. Как попасть внутрь, если нет звонков?
Потом откуда-то из стены выделился шкафообразный серый мужик в черных очках. Спросил, куда надо. Не ошибся ли адресом? – заботливо осведомился. Каспер сказал, к кому. Несколько раз назвал свою фамилию(ему показалось, что он сказал недостаточно громко, повторил два раза). Но выражение лица охранника оставалось тем же.
И тут дверь открылась сама собой. Охранник жестом предложил Сергею войти, предупредительно забрав из рук пакет и борсетку. Откуда-то выдвинулись ещё два шкафа, в таких же черных очках. Эти не говорили ничего. Каспер впервые в жизни увидел металлоискатель. Пришлось вынимать из кармана ключи, снимать часы. Они звякнули негромко, но и звук подхватило эхо, вдогонку полетел лязг закрывшейся сзади двери.
После входа с металлоискателем, с небольшой комнаткой охранника сбоку, шел длинный коридор, круто поворачивающий на лестницу наверх. Ни следа обычной планировки подъезда и лестничной клетки, стены обиты панелями. Непонятно, куда делись все квартиры, если они когда-нибудь тут были. Переходы узкие и длинные, вход в ещё одну небольшую комнатку охраны, и из неё – вдруг выход в большую залу, длинный письменный стол, на котором стояла ваза с виноградом и другим дефицитом.
Знакомый отца взглянул на Серёжу, показав кивком куда-то в угол стола. И сразу заговорил с охранником, которого звали Мишей, что он совсем забыл про Каспера, а сейчас придет Мицкевич. Раздался какой-то звук, не звонок, а пиканье – наверно, сработал датчик. На экранах показалось небритое лицо, рука с поднятым пакетом. Начальник сказал Мише, что пусть теперь Мицкевич ждёт, сам виноват, а пакет забрать. Неожиданно включилась связь, очень громкая в такой зале, и знакомый отца громко, раздельно сказал, глядя в монитор: «Ты опоздал, жди внизу, я занят».
Касперу было неловко.
Он сел за стол, на один из стульев посередине. Не с краю стола, но всё же достаточно далеко от начальника, рядом с фруктовой вазой. На столе лежали бумаги с синими печатями, какие-то длинные списки. Ваза не подходила ни к столу, ни к бумагам. Фрукты казались частью интерьера, трудно было представить, что их можно есть. Босс, видимо, проследил взгляд Каспера.
- Хочешь? Угощайся.
Каспер взял первое, что попалось с краю – апельсин. Потом понял, что почистить его здесь никак не сможет. Куда положить кожуру потом? И руки будут в соке. Непонятно, что теперь делать. Положить обратно – неудобно. Опустил руку с апельсином на колено, чтобы не очень заметно.
Каспер только что защитил диплом. Диплом красный, и ещё утром того дня это казалось достижением. Он был рад. Каспер несмело, не вдаваясь в подробности, думал: у него, должно быть, есть будущее.
-…будешь менеджером участка. В подчинении – 10-15 человек. Рабочие из Дагестана. Они только приехали, сейчас как раз размещаются в общежитии. По-русски ни бе-ни ме. Ну ты знаешь, как с ними надо, там особо слова не нужны. Делать ничего не умеют, только жрать(Босс выдохнул несколько раз беззвучно, как подавившаяся костью собака – это был смех).
Да там уметь нечего. Михалыч всё покажет, будут работать. Ты, главное, глаз с них не спускай, вот и всё. Не сложно. На ногах, правда, целый день, на улице, но привыкнешь. Ты молодой же! Зарплата – 10 тысяч. Больше не могу, ставка.
Тут шеф быстрым взглядом посмотрел на Каспера исподлобья, как бы оценивая. Сергей плечи расправил и поднял подбородок.
Оказалось, большой босс думал про возраст:
- У меня сыновья вот как ты. А работать не хотят. Говорю: давай бизнес? Что хочешь, то и откроем. Нет, ничего не надо. Ни ответственности, ни денег. Развлекаться только хотим.
А ты, гляжу, умный парень. А? Папа зря не скажет. Диплом у тебя есть? Защитился?
Каспер показал диплом. Он его заранее приготовил.
- Красный. Молодец!
А я, между прочим, кандидат наук. Да. Вот, книжка. Передай отцу. Напечатали. В соавторстве. Мне было некогда, твой отец писал. Знаешь, наверно. (Каспер не знал). Но идеи – мои. Не все! Твой отец тоже голова, конечно. Так что передай. Отличная получилась книжка.
Серёжа слушал, не поднимая глаз. Трудно было судить, что тут юмор, а что всерьёз. Не было опыта. От известия о том, что ему придется работать прорабом у дагестанцев, вспотели подмышки, рубашка намокла под пиджаком. Теперь он только изо всех сил пытался улыбнуться. Родители говорили, сейчас трудно найти работу, не берут никуда без знакомств. Тем более студента…
Хорошо, что у отца такие знакомые. Может, он и книжку эту писал с прицелом на его, Сергея, будущее. Может быть, хорошая должность. Все как-то начинают… Молодой Каспер старался больше не думать, он старался улыбнуться изо всех сил. Чтобы вышло похоже, благодарно. Он боялся, что будет, если этот человек поймёт, что он не рад.
Серёжа не запомнил, как ушел. Помнит, что губы от улыбки были резиновые, и апельсин противно вспотел в руке, потому что Каспер смог его выбросить только уже у самого метро. Потом опомнился: надо было принести домой, не каждый день апельсины.
Он впал в какой-то ступор после этого, все стены и двери казались ведущими в одном направлении, заводы с проходными, люди, торгующие в ларьках, мальчики и девочки, раздающие листовки, дагестанцы на стройках. Он будто впервые видел, как каждый из них работал на той работе, что у него была и принимал это, по-видимому, равнодушно. Как холод, как грязь, как солнце в марте.
Избежал участи прораба Серёжа чудом. Шел по набережной Обводного, небо бежало над ним быстрое, чем вода канала бежала за ним. Воздух был влажный и вода отражала солнце. От холодного яркого света резало глаза. Он стал смотреть на прохожих, но из-за контраста видел только тени.
Каспер повернул и зашел в проходную оконного завода. Он много раз проходил мимо, и никогда не думал, что зайдёт. Все казенные дома вокруг казались архитектурой, декорациями, а не чем-то действительно существующим.
Снаружи это просто красное здание, каких много на Обводном. Арки над полукруглыми окнами, часть из которых заложены кирпичом. Внутри лестницы, как в любом административном подъезде, узкие и серые, и помещение, в котором много народу шаркает подошвами и стучит каблуками.
Вахтер. Люди заходили в подъезд и шли мимо, спешили, сдавали ключи. Под большими черно-белыми часами брали бумаги у администратора за длинным столом. Посетители ждали внизу, пока за ними спустятся.
Звонили наверх, нетерпеливо дергая круглый диск и, быстро поговорив, клали трубку, недовольно от этого звякавшую.
- Вы к кому?
На дяденьке был тёмно-синий халат, и очки. Он один никуда не спешил, сидел за конторкой и читал газету.
- Я работу ищу.
Каспер сказал это неожиданно сам для себя.
- У вас есть вакансии?
Дяденька улыбнулся в усы, кивнул, посмотрел сверху вниз.
- Вон там доска. Посмотрите, есть вакансии какие-то. Грузчики нужны всегда там. Рабочие. Сварщики.
- Я инженер.
- А посмотрите там. И инженеры, может, нужны.
Всё второе собеседование он смотрел в пол и отвечал, что спрашивали.
Спрашивали о о преподавателях: кто был, кто ушел. О семье. О том, готов ли работать два через два. О специальности не спрашивали.
Не отдавая себе отчета, он ждал, что начальник и так все понимает, без слов. Чувствовал себя учеником перед учителем: как ни виляй, преподаватель всегда знает правильный ответ. И про него, Серёжу знает всё больше, чем он сам про себя знает.
Поэтому, когда ему в первый день выдали баночку со спиртом, и сказали протирать детали станка – он не понял.
Там было много всего потом, всякого. Долгий, долгий, путь прошел, прежде чем тот же начальник сказал на корпоративе, лет через шесть: «А ты молодец!». От души похвалил.
Ведь мог бы сказать: «Молодец, но всё-таки с Нижним накосячил».
Не сказал.
Виталий Николаевич поднял рюмку, посмотрел на Каспера и не нашел, что добавить после «Молодец!». Поводил руками в воздухе, покрутил огурцом. Выпил. Каспер чокнулся с ним и проглотил водку.
Два раза Сергея повышали. Теперь вот - неплохой оклад и самый сложный фронт работ. Только нестандарт. Все материалы, углы нестандартные… Ценят. Бесплатный спорт, английский, командировки за рубеж... Повезло. Папа так и сказал, хлопнул по плечу: «Рад, что тебе повезло». Мама ничего не сказала, улыбнулась, чуть прижав нижнюю губу.
Многие Каспера знают за пределами завода.
И вот позвонили. Конкуренты. Откуда узнали, что Каспер - есть? Он удивился. Голос в трубке шелестел от уважения. Оказывается, он, Сергей Каспер - ценный специалист по светопрозрачным конструкциям. А это не так. У них семикамерный профиль, холодногнутое литье, разнообразие алюминиевых решений, и заказы, за которые на их заводе никогда не брались. Стеклянные крыши, зимние сады, стеклянные стены с витражами…
Каспер представляет огромный стеклянный дом, который звенит от ветра, как медленно бежит характерной «бабочкой» трещина, как она проламывается и расширяется навалившимся снегом на крыше, снег и мелкие осколки стекла сыплются на тёплую зелень, а ветер доламывает остальное, уже большими кусками, не разбирая, не глядя, что – кто внутри…рекламации со своим именем, судебные решения. Конечно, до этого не дойдет. Не дойдёт. Не дадут. Они расколют его прямо сейчас, на собеседовании. Зададут «простой» вопрос по новому профилю, или дадут одно из заданий по нестандарту, которого у него не было…
Высокая девушка в проходе вагона метро перед ним наклоняется завязать шнурки, а у неё под свитером оказалась узкая полоска загара в виде треугольника на спине.
Вот. Вот что-нибудь в этом духе. «Мы бы не изготовили стеклопакет с таким углом, слишком узкий,» - думает Сергей. А они? Что они могут? Смогли бы они застеклить загар этой девушки?
Откуда она его привезла? Форточка в Африку. Верблюд, игольное ушко. Чужая девушка, лесенка позвоночника вниз, под узкий ремень штанов, фиолетовых, мягких, и не видно трусов, только ровная загорелая кожа.
Тоска, боже мой, какая тоска. Каспер отводит взгляд. «Больничные листы», «Водительские удостоверения», «Экстренная связь с машинистом»… В глубине души Каспер не верит, что его возьмут. Едет просто проверить, испытать себя. Просто узнать, что скажут. Он неправильно ответит на простой вопрос про угол стеклопакета, а они посмеются «А ещё говоришь – нестандарт!». Ну и что. Если не возьмут – он так же, слова ни говоря, вернется обратно. Слава богу, ещё ничто не решено. Хорошо, что он так и не рассказал всего Алисе.
Каспер опять смотрит на девушку с загаром под свитером. Теперь она стоит к нему в профиль. Садиться не захотела, хотя есть свободные места. Например, рядом с Каспером. У неё острый нос – как треугольники в школьных задачах по геометрии, сильно накрашенные ресницы, кудрявые рыжие волосы. Она смотрит равнодушно, прямо перед собой, в черноту окна. В ушах – наушники, во рту – видимо, жвачка, которую она забывала жевать. По крайней мере выглядит она так, как будто у неё во рту жвачка, а Каспер для неё просто не существует.
Наверно, она не заметит его, даже если он подойдет к ней вплотную и высунет язык.
На миг Каспер представляет в подробностях, как это делает – встает, протискивается между ней и дверью, чуть приседает – так, чтобы ей хорошо было видно его лицо – и показывает язык, касаясь кончиком подбородка.
Он умеет высовывать язык очень далеко, чтобы он казался длинным – специально этому учился, когда был мальчишкой. Девушка переводит взгляд вбок, в его направлении – но глядя всё так же, равнодушно и сквозь, а потом возвращает глаза в ту же точку в темноте тоннеля за стеклом.
О, а он мог бы её рассмешить своим языком.
Такие никогда на него не смотрят. Что интересного в нём? Каспер представляет себя девушкой и мысленно смотрит в свою сторону. Ему говорили, что у него вид советского инженера. Может быть, из-за стрижки. Каспер всегда гладко бреется, но щетина отрастает очень быстро. Буквально через пару часов уже появляется характерная синева – как раз сейчас, значит. Глаза у него от этого кажутся ещё более запавшими, чем обычно, а мешки под глазами – отчетливее. Как-то один приятель назвал глаза Сергея «рублевскими» за «отрешенность и всю печаль этого мира», как он выразился, «как на иконах Андрея Рублева». Этот приятель вообще любил выражаться в таком духе, чем неизменно производил впечатление на дам. Сергей бы хотел уметь так.
А что, если бы девушке глаза Сергея тоже показались «рублевскими»? Может, она поэтому на него посмотрела? Девушка вдруг смотрит ещё раз почти в глаза. Вытащила один наушник и рассеянно крутит вокруг пальца. В этот раз она точно смотрит именно на него - ошибки быть не может. Каспер хочет ответить ей прямым и твёрдым взглядом, но вместо этого делает вид, что увлечен рекламным плакатом над окном вагона. Он косит глаза на девушку из-за всех сил, но получается смотреть только на тонкий пальчик с золотым ногтем, на то, как она крутит вокруг него наушник.
Касперу стало приятно от этого пальчика, он застывает, по телу ползут мурашки. Каспер думает о том, что в его внешности определенно есть что-то интересное. Красивым его не назовешь, зато можно понять, что он умен. Что «тонкой кости» - кисти, правда, широковаты, с короткими пальцами. Зато нос – почти греческий, чуть кривоват. Возможно, с той стороны, где стоит девушка, этого не видно.
Плохо, что он сидит. Что расстегнуто пальто и виден пиджак. Каспер поводит плечами, стараясь незаметно его поправить. Получается мелкое, суетливое движение. Девушка снова равнодушно переводит взгляд на дверь. Касперу кажется, что взгляд её выражает презрение.
Конечно! Ма-асквичка. Про Рублева он загнул. Такие знают Рублевку, никак не Рублева… Что ей может нравится, кроме гламура. А Каспер – он как Питер. На вид строгий и квадратный, а в основе кости, да болота.
На Каспере пиджак, на работе всегда пиджак. Рубашка, часто галстук. Пиджак хороший, дорогой бутик на Владимирской. И тем не менее сидит на нем как на бомже. Или алкоголике. Как будто с чужого плеча. Как будто на 2-3 размера больше. Черт его знает почему. Мама говорит, у него плохая осанка. Когда он был маленький, они стояли долго по утрам, прижавшись спинами к стене, и мама иногда не выдерживала и отворачивалась, нахмурив брови. А он тогда долго смотрел на неё, вглядывался в её красивый профиль – резкие скулы, прямой нос, высокая шея. Мысленно ощупывал позвонки, стала ли спина прямее. Ему казалось, что уже стала. Но мама стояла, не шелохнувшись, и даже не смотрела на него. Мама всегда была такая – как будто обижена за что-то.
Металлический голос объявляет остановку и пересадки на этой ветке, двери открываются, девушка выходит. Двери закрываются. Заныла ключица. Такая неприятная, скребущая боль, возникает ни с того ни с сего. Когда-то давно, ещё в школе, сосед по парте, Ванька Жуков, сообщил, приняв ужасно важный вид, что у него болит ключица:
- Вот эта кость, видишь, выступает? Эта ключица. Это оттого, что её сломали, когда меня рожали. С тех пор побаливает. Погода, что ли.
Каспер тогда посмотрел недоверчиво. А потом заметил, что у него тоже иногда болит ключица. Однако, никаких историй о том, чтобы её ломали, он не слышал. Он подумал: сколького всего про себя не знаешь! Может быть, поэтому и осанка… Он никогда не развивал эту мысль дальше, боясь найти для себя оправдание – почему он такой кривой. Даже радовался, когда у него ныла ключица.
У других его друзей были воспоминания о том, как, двухлетними они стояли в кроватке-манеже, или о том, как их, тугоспеленутых, укачивали. У Каспера таких воспоминаний не было. Он подозревал, что они врут. Он плохо помнит даже то, что было в три или пять лет. Отдельные обрывки чего-то, даже трудно определить, к какому возрасту они относятся. Самое счастливое воспоминание: как он идёт с папой и мамой за руки, виснет, а его ругают, чтобы не вис.
Остальные воспоминания похожи на то, как он ночью плачет, горячие слёзы текут в уши, уши болят. Приходит мама, сажает на горшок, и он читает наизусть стишки. Видимо, он знает стишки, потому что ему их читали родители, когда у него болели уши, чтобы не плакал. Ведь читать он ещё не умеет. Стишков знает много – уши болели часто. Совсем не плакать не получается, сквозь всхлипы он бубнит «Идёт бычок, качается…вздыхает на ходу. Ох, доска кончается...»
И всё, всё остальное детство – тишина, чернота. Какая-то смерть, небытие, в котором ты всё-таки – был. О котором тебе рассказали. И впереди такая же смерть, небытие, но о нём никто уже ничего не расскажет
Каспер смотрит на схлопнувшиеся двери, на черное стекло, на которое смотрела девушка до того, как выйти.
Его остановка – следующая.