Это я о моей дороге в детский сад. Конечно, все события - почти семидесятилетней давности и за точность поручиться не могу, но кое какие эпизоды, «картинки» до сих пор живы в памяти и даже довольно ярки. Они как светильники, рассеянные по этому пути. И я пробую прочертить его во тьме моей памяти пунктиром - от светильника к светильнику.
Началось все, видимо, с того, что мама устроилась на работу. Точнее, даже так: ей несказанно повезло устроиться на работу. Дело в том, что ее анкете фигурировал родной брат, отбывающий заключение по обвинению в подготовке теракта (статья-то известная, «116 пополам», то бишь 58, ну, а пункт какой – не знаю). Очень хорошо помню торт, который мама принесла по этому случаю. Это, по-моему, первый торт, который я увидел в нашем доме. Такой квадратный, с красными кремовыми башенками по углам и в середине. Вкуса не помню.
Мы жили на улице Герцена, что теперь Большая Никитская, недалеко от Никитских же ворот. А детский сад находился в дальней дали, на Сретенском бульваре, недалеко от ворот Мясницких. И почему я оказался именно там – могу только догадываться. Что знаю точно: директором этого детсада была тетя Роза (я ее знал под этим именем). Очень хорошо помню ее лицо. И она точно была нашей родственницей, уж не знаю в какой степени родства. Откуда у меня такая уверенность – не знаю. Но уверенность от этого не меньше. Вообще, все это как-то не случайно: директор детсада наша родственница, а сам детсад в пяти минутах ходьбы от дома в Печатниковом переулке, где жила моя бабушка. И где, кстати, долгое время гнездилась ее большая семья. Но вся подоплека этой истории останется тайной навсегда. Никого из ее участников, кроме меня, уже нет в живых, нет и самого детсада. Только дома-участники пока стоят. Снаружи - вроде те же, и на тех же местах.
Итак, дорога от Никитских до Мясницких. Отводил, то есть отвозил меня в сад всегда папа. Зима, полумрак, ветер, поземка. Трамвайная остановка на углу Никитского бульвара, тогда Суворовского. Прямо перед моими смыкающимися глазами аптека, теперь ее нет – там продолжение бульвара, а за спиной – кинотеатр Повторного фильма, родимая «Повторка», теперь – театр «У Никитских ворот». Очередь топчется и ежится, меня знобит со сна, но вот в метельной дали появляется слабенькое зарево: от Арбатских ворот тронулся трамвай. По Бульварному кольцу тогда ходил трамвай «А» - «Аннушка», и еще, по-моему, маршрут 23. Нам годилась только «Аннушка». Номера маршрутов изображались на диске на самом «лбу» вагона, над кабиной вагоновожатого. Диск не светился и не подсвечивался. А для темного времени номер дублировался цветными фонарями справа и слева от диска. Для каждого номера было свое сочетание цветов. Вот для «Аннушки», сколько помню - синий и красный. Весь трамвайный путь в памяти не сохранился, только подъем от Трубной площади к Сретенке вдоль Трубного бульвара. Визг, скрежет, постоянный перезвон… Наверно, я на этом месте просыпался…
Но это еще не самый «путь скорби». Тот начинался по вечерам, когда за мной присылали старшего брата. У нас разница - семь лет. То есть, если мне пять, ему - двенадцать. И, сами понимаете, нужен я ему - просто позарез! Да еще тащиться за мной туда-сюда верный час! Это вместо настоящих пацанских дел! Вообще наши отношения тогда теплотой и сентиментальностью не отличались. Можно много рассуждать о специфике возрастов, недостатках воспитания, дефиците родительского внимания и тому подобных умных вещах, но лучше один раз увидеть, чем все это выслушивать. Вот, не знаю кем сделанная (у нас в семье ни фотографов, ни фотоаппаратов не водилось) и чудом сохранившаяся фотография, которая иллюстрирует самую суть наших братских отношений на тот период.
И вот такой вот братец являлся за мной не знаю в котором часу, но мне все помнятся сумерки, мороз или слякоть. Серега торопится по своим делам и мы не ждем трамвая, а сперва идем по Сретенскому бульвару, то есть, он идет, а я за ним вприпрыжку, а потом скользим по крутому и нерасчищенному Трубному. То есть, опять-таки, он скользит легко и проворно по черным раскаткам, а я с натугой шкандыбаю за ним в своих негнущихся окалошенных валенках, падаю и безнадежно отстаю. Он же, вместо того, чтобы остановиться и подождать, в ответ на мои слезы-сопли только глумливо гогочет и кричит что-то типа «Давай-давай! Чего разлегся! Спать, что ли, здесь собрался?» и тому подобное в том же духе. Мы с ним прославились на весь Рождественский бульвар! Бабки, которые не взирая на погоду-непогоду постоянно здесь кучковались, будто ждали нас и встречали шипом: «Вот он опять, Ирод с младенцем!» Мог ли я это слышать? Но ведь и выдумать не мог! Откуда мне было знать про нехорошего царя Ирода и избиении младенцев? И конец моим мучениям настает только в торце Цветного бульвара, где останавливается уже запущенный к тому времени «пятнадцатый» троллейбус. В который меня не подсаживают, а втаскивают за шкирку. Но это последнее испытание на моем скорбном пути, которое мне помнится.
Но, конечно, не все так уж скорбно на том моем пути. Сохранились и приятные воспоминания («тёплые светильники»). Теплое время – весна или ранняя осень. Забирает из сада папа и непременно покупает мне с лотка, что стоял на углу Цветного бульвара и Трубной улицы (теперь там громоздится жуткое стеклянно-бетонное чудовище) такое лакомство, которого при всем нынешнем изобилии не отыщешь – кисло-сладкие леденцовые таблетки, увернутые столбиком по десятку в этакий хрустящий фантик. Или уж совсем небывалое: вдруг за мной приходит мама, да еще задолго до обычного времени и мы с ней быстро-быстро добираемся до кинотеатра «Центральный» что стоял на Пушкинской площади в вряд со старым зданием издательства «Известий» - смотреть самый крутой в то время советский боевик «Смелые люди».
Загадка все же - по какому такому закону загораются и гаснут в памяти огни?