Первый долг.
Люди часто говорят высокопарные слова, не опасаясь за последствия... Честь, долг, чувство долга – эти слова можно слышать от людей не только в официальной обстановке (на митингах, на собраниях, на разных презентациях...), но и в тесном кругу и даже в семье. И почти никогда, говорящий не уточняет о сумме долга. Должен и все, – живи себе с этим чувством!
Вот я тоже живу с таким чувством, не понимая, я ли должен, мне ли кто должен или всем нам кто-то должен. Чувство есть, а понимания нет. И того, кто должен – уже нет.
Было это в далёком 1962 году. Молодыми лейтенантами после окончания военного училища мы приехали в полк на самые маленькие технические должности: техник самолета, борттехник, техник по гидросистемам и другие. Везде в ВВС уже ввели новые должности, а у нас в полку почему-то остались старые штатные единицы. И вдруг мне предлагают сразу должность старшего техника, по новым штатам она называлась – техник звена. Это значит, что у меня в подчинении оказываются не только механики, но и офицеры. Правда, на таком уровне, отношения между начальником и подчиненным всегда чередовались между «лейтенант Иванов» и «Петя-Вася». В зависимости от того, есть ли кто из начальства поблизости.
С одной стороны, денежное довольствие выше, а с другой – надо и за таких, как я (не всегда – подарок), нести ответственность. Впереди времени для службы много, попытался отказаться, зачем торопить лейтенантскую карьеру. Но сразу собрался консилиум начальников (методическим советом части назывался) и начали говорить о чувстве долга. Я-де должен иметь чувство долга по отношению к государству, которое меня хорошо учило и к себе лично, поскольку я хорошо выучился и согласно этому долгу, обязан все свои знания сразу, вот так, и применить. А мне за это будут хорошо платить (на пять рублей больше). Угроз, сразу уточню, не было, но идеологический и психологический прессинг был такой, что молодому лейтенанту в полковых условиях деваться было некуда.
Собрались мы, несколько молодых лейтенантов, постоять у окошечка буфета и разговеться бутылочкой пива или остограмиться (в те времена даже в летной столовой в буфете наливали), а член консилиума тут как тут. И акцент – только на меня. Вот Вы-де не хотите достойно выполнять свой долг, а у окошечка уже первый. И в самом деле, ребята, зная, что меня сватают на их начальника, в шутку уступали мне очередь. А Консилиум все замечал и обращал это против меня. Не сразу, а через какое-то время, я сдался на милость Консилиума. И то, только после того, как будущий мой начальник в доверительной беседе объяснил, что у меня другого выхода нет, а он бы рад был со мной работать. Но всех нюансов этого дела, он мне раскрывать не стал. И я дал свое согласие. Это было в середине сентября.
Приступил к работе, стал в полку узнаваемым, даже начальниками, что для лейтенанта, в первые месяцы службы, крайне редко. Следует добавить, что сразу после выпуска я женился и приехал в часть уже женатым человеком, что тоже подтолкнуло Консилиум назначить на должность старшего техника именно меня.
Приходит время получать денежное содержание и оказывается, что меня нет в списках на выдачу этого содержания. Мне объясняют, что это из-за того, что я долго не соглашался занять такую престижную должность и уже в следующем месяце мне все будет выплачено. Больших проблем, конечно, нет: одет, обут, на пиво за звание выплачивают. Но не более того.
Работаю. Жду. В следующем месяце та же картинка. Вот теперь я начинаю бегать по кругу. Один член Консилиума посылает к другому, пока я дважды не замыкаю этот порочный круг. Косвенно выяснил одно – на этой должности стоит прежний ее обладатель, а я нахожусь за штатом. Начал внимательно анализировать каждый разговор с членами Консилиума и вспомнил, что кто-то высказал, как бы невзначай, о неправомерности держать прибывшего выпускника училища за штатом, его надо сразу же отправить обратно в вышестоящие кадры, там, мол, найдут ему применение.
Но меня ловят опять на удочку и подсекают. Благожелательно так, интересуются, а вызвал ли я жену, активно помогают это сделать, нашлась и жилплощадь, а денежного содержания и в следующем месяце нет. Начфин батальона почему-то в моем лице увидел своего злейшего врага и материл меня по-всякому, когда я у него справлялся о моих, уже потом и синяками заработанных, деньгах. Моих начальников, от которых что-то зависело, ругать он не рисковал.
Так наступил декабрь. Жена приезжает 26 декабря, надо встречать, а 20 декабря я на прежнем безденежье. Загнан в угол. Концентрируюсь и без разрешения всех начальников (какие они мне теперь начальники) прорываюсь явочным порядком на прием к члену Военного Совета N-ной воздушной армии. До его тела мне не дали добежать, выслушали уже на полдороги (я понял, что не один такой), а вот в полк позвонил лично член Военного Совета и разговор, очевидно, был для комполка не очень приятный.
У штаба полка меня встречал довольный начфин с уже готовой выпиской из раздаточной ведомости за несколько месяцев и доброжелательно объяснял, что стоило мне помедлить еще неделю и в следующем году мне эти деньги уже бы никто не выплатил. Так, оказывается, составлен был приказ о денежном довольствии офицеров, основа которого была написана еще до 1940 года.
И после благополучного завершения моих незначительных мытарств на фоне Карибского кризиса (это было как раз в эти месяцы), я задумался о чувстве долга, о том чувстве, когда мне должны, так как в то время я никому и ничего должен не был.
А ситуацию, создавшую мне эти сюрпризы, я все-таки выяснил.
Офицер, занимавший ранее мою должность, хотел перейти на должность бортового техника. Но у него были проблемы со здоровьем. Зато жена заведовала гарнизонным универмагом, где «подпитывались» все: от начстроя до командующего. И получалось, что он желает летать, все желают его поставить на должность бортового техника, а врачи своего «добро» не дают, у них свой заведующий универмагом имеется и от жены этого офицера они не зависят. А значит, он остается на прежней должности. И только через полгода его подлечили, кого-то уговорили, и он начал летать.
Ничего. Был у меня в подчинении, выполнял все мои распоряжения и об этом мы больше не вспоминали. Да и основная причина была не в нем, а в его жене, уж очень она хотела, чтобы ее муж летал.
А свою жену я встретил с приличными деньгами, мы приобрели, все, что планировали, а об эпопее с получением денег я ей рассказал только через несколько лет. Все еще более упростилось после того, как меня с января месяца отправили, как молодого, в первый офицерский отпуск из части, выдав при этом тоже приличные отпускные. Когда я возвратился из отпуска, все издалека стало значительно меньше, а я стал значительно мудрее по отношению к своей службе и окружающим. Старался, чтобы у других ко мне не возникало чувства долга.
Второй долг.
Возвратился из отпуска один, жена уже была в положении и осталась рожать у родителей. Не обремененный семьей, все время пропадал на аэродроме, изредка отвлекаясь на походы по кабакам. Но это было сравнительно редко, так как этого добра кругом хватало. А тут еще пристрастился к пиву, до этого я пиво недолюбливал. Но все было в меру и работе не мешало. Подготовки, полеты, регламентные работы, замена разных агрегатов, по рабочим дням, и экскурсии с солдатами, по выходным дням, занимали время полностью.
Был у меня напарник, точнее начальник, официальная его должность была – начальник группы обслуживания АЭ, а выполняли мы обязанности техников звеньев, на полеты ходили посменно, иногда одного из нас подменял заместитель командира АЭ по ИАС. Но был один небольшой нюанс, мой напарник был ровно вдвое старше меня, календарной службы у него было 24 с половиной года, а у меня – около четырех. Он меня всегда называл по имени, а я его – по отчеству. И еще один факт – была у него новенькая ГАЗ-21, которой он отдавал все свободное время, заливая, заправляя, закачивая и зашприцовывая в нее все мыслимые и немыслимые масла и смазки. Вся эскадрилья почему-то ему завидовала и в его адрес часто слышны были нелестные высказывания, для которых, я даже сегодня уверен, не было достаточных оснований. Только неприязнь и зависть. Но он же только старый старший лейтенант, поставивший себе единственную цель в жизни – ездить на шикарной машине. Работал он хорошо, дело свое знал, никаких вредных привычек не имел. Тем более, что жена комполка и его жена были землячки и даже из одной деревни.
Хотя работу мы выполняли одну и ту же, но методика операций была у нас совершенно разная. Например, надо по бюллетеню заменить на двух машинах гидроусилители. Чтобы дело шло быстрее, мы брали каждый свою машину и вдвоем с бортовым техником и механиком выполняли работу. Я сразу хватал дежурную машину и, чтобы опередить Филиппыча, мчался на склад, ругался с кладовщиком, кричал, выписывал, обещал, что старый законсервирую и вовремя сдам, получал, наконец, новый агрегат и выходя со склада, встречал начальника склада, который просил меня отвезти и передать такой точно агрегат Филиппычу. Ну, как тут не будешь удивляться и набираться ума, как надо строить свою работу. Рассчитано все точно: я все равно поеду за агрегатом, у меня нет даже повода отказаться завезти на соседнюю машину агрегат и Филиппыч по телефону это объяснял начальнику склада, у которого тоже не было причины не выполнить просьбу уважаемого им человека.
Так спокойно, но каждый по-своему, мы работали не один месяц. В июне жена родила мне сына, что, конечно же, было соответствующим образом и неоднократно отмечено. В сентябре я уже встречал семью, жену и сына. Филиппыч на своей ГАЗ-21 привез их с вокзала, до гарнизона около 10 км, и все пошло по-прежнему. Работа, короткий отдых с семьей и снова работа. Рано надо вставать, ночные полеты заканчивались в 2 часа ночи, и к 4 утра приходил домой. А через день снова полеты, летчики подтверждали классность. И меня как-то не интересовали в этой круговерти другие проблемы.
Но однажды заместитель командира АЭ по ИАС говорит мне, чтобы я готовился на место Филиппыча, он будет увольняться. У меня, как говорят в этих случаях, челюсть отвисла. Как, ведь ему осталось дослужить до 25 календарных лет, всего каких-то 4 месяца. Нет, сказали, в отделе кадров имеется план, сколько человек из какой части надо уволить и этот план надо выполнять. Тем более что есть уже человек, это я, который Филиппыча может заменить. И, я упоминал уже, даже влиятельный командир полка, по просьбе своей жены, подруги жены Филиппыча, ничего не мог изменить. Филиппыч, конечно, был мрачнее тучи, больше на аэродроме не появился, хотя и пытался еще тянуть время, при расчете, в госпитале, но кадровики его опекали так, что за два с половиной месяца до 25 календарных лет, он убыл к месту приписки. А у меня осталось такое чувство, что именно мое присутствие обеспечило кадровикам гарантии, что штатная клетка не будет пустовать. Значит, это я обеспечил такое обращение с человеком, который ничего плохого мне не сделал. На этот раз меня даже не спрашивали, только в финансовой раздаточной ведомости я увидел, что числюсь уже начальником группы, с соответствующим добавлением еще пяти рублей к моему должностному окладу. А в удостоверении личности запись была произведена через несколько месяцев, перед какой-то очередной проверкой высокой комиссии, когда перед этим проверялась правильность записи в документах.
Все произошедшее произвело на меня очень сильное, как говорят, неизгладимое впечатление. Я по-другому стал относиться к слухам, которые в те времена периодически распускались, о сокращении и расформировании части. Как только нужны были добровольцы в другие места (гарнизоны, части, на другие типы техники), кадровик вызывал к себе отдельных офицеров, которые подходили под определенную категорию, а его заместитель начинал распускать слухи, что одно или два звена будут выводить за штаты и переведут в отдаленные гарнизоны. Нервы у ребят сдавали, и они соглашались на те должности, которые устраивали кадровиков. Таким образом, от нас набрали летчиков-операторов на Яки, а вместо них на следующий год получили молодое пополнение, с которым работать было значительно проще: большинство холостяков, сразу для них закрутили гайки, ограничили поездки на личном транспорте и проч., и проч. Именно в такой период все происходило с Филиппычем, но он это все воспринимал как должное, как неизбежное, как необходимое. Но кому это все было необходимо?
Это были, как говорят сегодня, хрущевские времена. Но причем здесь Хрущев, ведь он этого Филиппыча и не знал, все делали на местах, выполняли только им известные планы, ломая судьбы людей. Да, у Филипыча вместе с фронтовыми, было намного больше 25 лет выслуги, но это же не календарные, которые составляли в то время основу военной пенсии и всех видов льгот. Кто кому вот в этом случае остался должен? Я уверен, что Филиппыч никому не был ничего должен, тем более, Хрущеву, Фурцевой или кому-то из кадровиков. И в тот год я понял, что офицер беззащитен больше всего от своих начальников, от определенного круга людей, которые его не знают и вписывают или вычеркивают его фамилию далеко от места службы этого офицера. И те, кто знает этого офицера, знает его деловые и моральные качества, ничего не могут предпринять, ничем ему не могут помочь, они просто бессильны. И на их плечах навсегда остается чувство долга тому офицеру, с которым более высокое командование поступило несправедливо.
А часто выбрасывались за борт, в безызвестность, казалось бы, стройной системы вооруженных сил целые полки, дивизии, армии. А затем, набирались новые, и все повторялось сначала. Становились ненужными, и их без объяснения, выбрасывали. И хорошо, если они достигли чего-то и получали какую-то пенсию, а кому не очень повезло, теми и не интересовались. С одной стороны – все понятно. Мы в армии и должны придерживаться принципа «...куда Родина пошлет». Но как же тогда соблюсти интересы конкретного человека, имеющего свои взгляды на жизнь, свою семью, которая стала единым с ним целым. Наверное, есть выход и в этом случае – надо просто компенсировать человеку приемлемым способом те варианты, которые «...Родине нужны», а человека не устраивают. Так делается во всем мире, только для наших это – военная тайна.
Следующий рассказ читать здесь: http://proza.ru/2017/11/29/45