1
На дворе стояла такая ненастная погода, что даже хозяин из жалости собаку за порог не выпустит.
Пронизывающий северный ветер нёс в Южную бухту иглы снега, пробирающий до костей холод и промозглую сырость. Все двери, выходящие на верхнюю палубу, были задраены, и по внешнему периметру корабля ходила лишь дежурно-вахтенная служба.
Из-за такой погоды многие даже не пошли домой. Прямо скажем, погода не для прогулок и веселья. До дома час мёрзнуть, утром столько же… Отдохнуть, пусть не так активно и не так весело, можно и на корабле. Лучше посидеть в кают-компании, чайку горяченького попить, сыграть во что-нибудь, накуриться и наговориться.
За вечерним чаем собралась почти вся кают-компания. На берег сошли лишь отличники и желающие. Среди отличников были командир корабля и его заместитель по политической части, а желающих было тоже двое – командир артиллерийской боевой части и начальник медицинской службы. Если первые, твёрдо соблюдая моральные устои, пошли домой, то другие могли направиться куда угодно. Для них не существовало такого понятия, как непогода. Им роднее была земля с её прелестями, загадками и развлечениями, чем железная палуба, на которой один служил десять лет, а другой шесть.
На корабле в этом году сменилась почти половина офицерского состава. Одни пошли на повышение, а другие уехали на учёбу, чтобы занять более высокое место и положение. Вместо них пришли молодые, дикорастущие лейтенанты, поэтому изредка в офицерской среде попахивало курсантским духом, с которым старший помощник командира корабля нещадно воевал. Лейтенант – уже не курсант, но ещё и не настоящий офицер. Понимают это все, но с этим никто никогда не может смириться, потому и нещадно борются.
Лейтенанты в своём первозданном виде очень похожи на стаю встревоженных птиц. Они целый день носятся по кораблю, сбивая друг друга, чтобы везде успеть. Но это у них никак не получается, за что их все воспитывают самыми разнообразными методами, от нравоучительных и воспитательных бесед до площадной брани, которая куда более полезна, доступна и понятна, чем высокие премудрости философской материи.
На корабле чтят годы службы. Чем дольше офицер прослужил, тем он опытнее, тем в его подразделении больше порядка, его личный состав уважает и, естественно, слушается. Это командование поощряет и иногда на отдельные «шалости» этих самых офицеров порой смотрит сквозь пальцы и кое-что прощает. Подобное никто не скрывал, но и никто не выпячивал. Их привилегии были заметны всем. А будущие флотоводцы верили, что пройдут годы, к ним тоже изменится отношение и они будут свысока смотреть на молодых офицеров.
Сказать честно, моряки срочной службы тоже очень скептически относились к лейтенантам. Для них они хоть и начальники, но не до такой же степени, когда надо вытягиваться в струнку.
Сегодня в кают-компании говорили непривычно для этого времени тихо, вяло, почти шёпотом. Не хватало вожаков и их энтузиазма.
Старпом, попив чаю, с сигаретой в уголке рта и прищуренным от едкого дыма глазом, что-то непонятное играл на пианино. Молчаливый и вечно хмурый механик, прослуживший на этом корабле восемь лет, на котором лежал огромнейший груз ответственности за живучесть корабля, пожелав приятного аппетита, вышел (чтобы простому человеку было ясно, от деятельности его многочисленной службы корабль двигался, горел свет, подавался пар, вода и снаряды, вращались орудия и механизмы. И даже готовилась пища). И если вдруг, не дай Господь, что-то выходило из строя или ломалось, корабль превращается в скопище металла. А если на боевой службе, где-то в Средиземном море, всё было хорошо и даже отлично, командование получало от правительства высокие награды и звёзды на погоны, а механик продолжал оставаться механиком до конца дней своих, точнее, до пенсии.
Один их тех, кто уже может говорить громко, спрашивает у старшего помощника разрешение курить.
Закуривают все сразу. Дымовая завеса накрывает сидящих.
– Может, кто оторвёт задницу и дверь откроет? Или все сразу решили угореть? Спасать некому, доктор на берегу...
– Вчера бежал по кораблю, – простонал лейтенант Серебряков, – и, спускаясь в кубрик, зацепился ногой о комингс (вертикальный стальной лист, ограждающий грузовые, световые и сходные люки от попадания воды внутрь помещений), и так ногу до кости содрал, что даже идти не мог. Еле доковылял до нашего доктора. А он в койке лежит и книгу читает, «Цусима» Новикова-Прибоя. Сколько ему? Около тридцати, а не читал такого. У нас в училище висел целый список морской художественной литературы, который мы должны были прочитать. И за этим вёлся очень жёсткий контроль. А сейчас спроси меня, о чём эта книга, не отвечу, – он засмеялся. – Так вот, он на меня даже не посмотрел, сразу отправил в санчасть к санинструктору. Тот, правда, ногу обработал перекисью, йодом смазал и наложил повязку с какой-то оранжевой жидкостью.
– А что он вообще на корабле делает, этот доктор? Ест, пьёт, спит, курит и несёт всякую околесицу. Неплохо устроился шутом на корабле. А как в море шторм – он в койке. Якобы страдает «морской болезнью». Приучил всех, ему и поверили. Я бы тоже так служил, – поддержал его лейтенант Герасименко.
– Как ничего не делает? А пробу пищи снимает, дезинфекцию делает, крыс и тараканов травит. И заметьте, для этого шесть лет в академии учился. Смех один да и только. А всё равно без него скучно. Сейчас бы что-то ляпнул – и было б весело, а так… сидим и рассказать нечего. Подобный человек-амортизатор должен быть в каждом обществе, особенно в военной системе. Без юмора чокнуться можно. Давайте хоть в домино сыграем или нарды?
– Не хочется. Надоело всё. А ещё он пробы воды берёт и у работников продпищеблока и водоснабжения бактериальное обследование проводит.
– Да это тоже санинструктор делает. Будет тебе доктор в задницах ковыряться, – в кают-компании будущие покорители океанских просторов весело рассмеялись.
– Я тоже как-то зашёл к начмеду в каюту. Голова заболела. В этот раз доктор что-то писал. Он молча открыл ящик стола, достал таблетку и дал мне. А может, у меня поднялось давление или повысилась температура?.. Но должен отметить, что голова прошла.
– А почему он на вахте не стоит или дежурным по кораблю? Всё равно ничего не делает.
– А у него семья есть? – спросил лейтенант Пилипчук.
– Да. Двое детей и жена красавица.
– Никогда не видел его жену.
– А мою видел? – спросил читавший какой-то журнал капитан-лейтенант, начальник радиотехнической службы.
– Нет, – удивлённо ответил Пилипчук.
– А что тогда языком мелешь? Дым вдыхай, пользы больше будет.
– Извините, я к слову. Будь я командиром корабля, – продолжил он тихо, – я немедленно списал бы нашего врача на какое-нибудь старое корыто. Пусть бы там и дослуживал.
– Хайкин, – старпом бросил музицировать и повернулся к офицерам, – что за спор в стае борзых лейтенантов?
– Обсуждают работу, службу и целесообразность пребывания начальника медицинской службу на корабле. А за ненадобностью хотят списать его как бездельника, негодяя и тунеядца на корабль консервации. Они, оказывается, пахари моря, а капитан, прослуживший на корабле шесть лет, дерьмо, – возмутился Хайкин.
– Так никто не говорил, – тихо ответил Пилипчук.
– Можно было догадаться.
– Ты знаешь, Хайкин, а я с ними полностью солидарен. Пора от нашего бездельника избавиться и гнать его отсюда в шею. Чем быстрее, тем лучше. Мы тут сидим, ракушками обрастаем, а новые люди пришли и увидели все те недостатки, которые творятся у нас на корабле. Учитывая данную мне сегодня власть и полномочия, я ставлю вопрос на голосование о переводе начмеда с нашего корабля на другой. Сегодня же напишу приказ, утром подпишу у командира, который дальше согласует его с вышестоящим командованием о замене нашего врача. Я ясно выразился? Кто за данное предложение, прошу поднять руку, – произнёс улыбаясь старпом.
Лейтенанты недоверчиво переглянулись и робко подняли руки.
– Видишь, Эдуард Маркович, – старпом опять закурил, обращаясь к Хайкину, – как в наше время легко делаются перевороты, свергаются люди, власти... Подняли ручонки – и вопрос решён. Ни мичман Панин не нужен, ни советы, ни флаги разные… Нужны глупые лейтенанты. Это ты, Пилипчук, возомнил себя командиром корабля?! – не своим голосом заорал старший помощник. – Это ты, подонок, попавший сюда по велению своего папочки, начальника отдела кадров флота, чтобы, как говорится, повариться в корабельной жизни, и посему считаешь, что твоя дорога в будущее усеяна розами и звёздами? И ещё, лейтенант, если вас этому не научили в училище, то я стану вашим гуру. Офицер, услышавший свою фамилию, должен немедленно встать, принять строевую стойку, втянуть животик, приподнять подбородок и есть глазами начальника.
Пилипчук вскочил как ошпаренный.
– И запомните, Пилипчук, не съедать начальника, а есть, вкушать, получать удовольствие… Вам ясно?
– Так точно!
– Так вот. Сейчас слушают меня все до одного. Посмотрели внимательно на Пилипчука, своего сослуживца, которого я намеренно не называю товарищем, потому что вашим товарищем он никогда не будет. У него свой путь развития, и он один пойдёт вверх по служебной лестнице. Но если кто-то случайно встанет у него на пути, сразу же окажется в зловонной яме. Он столкнёт его туда, даже не взглянув, кто это был и куда полетел. Но это при случае, если будет продолжать служить его отец, а ему недолго до пенсии осталось. Поэтому бойтесь, молодые люди, его сейчас. Вы только дети начальников кафедр, преподавателей и прочей флотской элиты… С теми, кто на флот пришёл от сохи, он скоро перестанет общаться, чтобы не замараться. Для него карьера открывает все двери. Но мозги в его дурной голове не так уж и светлы, иначе пошёл бы по дипломатической линии. Так я говорю, лейтенант, или что-то вру?
Пилипчук стоял красный и молчал.
– Это вы, – старпом ткнул пальцем в сторону сидящих, – не все, конечно, будете пробивать свой путь горбом, рабским трудом и мозолистыми руками. А из таких, как вы, Пилипчук, в будущем получаются самодуры, которые способны лишь калечить судьбы людей, чувствуя за спиной мощную поддержку. Вы уже сейчас, прослужив три месяца, решаете, кто угоден, а кто нет… А став царьком?.. Вы недалёкий человек, а если сказать прямо в глаза – дурак. Таким и останетесь! Но дурак должен выглядеть респектабельным и умным, посему на него должны пахать здравомыслящие люди, которых вы потом за непотребностью выбрасываете, как отработанный материал. Что ты ухмыляешься? Это была твоя очередная ошибка. Сейчас поговорим немного – и пойдёшь ты, мил человек, службу ратную нести, как того Устав корабельный требует. А чем хорош дурак? Высокому начальству с ним легко служить. Он тупо, по-другому не умеет, исполняет все поручения, но чужими руками. В конце концов, раскусив его внутренний мир, руководители начнут от него избавляться, назначая на более высокие посты, в штаб или куда выше, абсолютно не имеет значения. На новом месте произойдёт то же самое. Ведь с годами характер человека не меняется. И он всё так же продолжит изощряться над человеческими судьбами, и уже другие умные люди будут держать его ожиревшее, ленивое тело на вытянутых руках. Рассыльный! – закричал старпом.
В кают-компанию вбежал матрос с красной повязкой на левом плече.
– Товарищ капитан-лейтенант, рассыльный матрос Головко! – он приложил правую руку к виску.
– Позови сюда дежурного по кораблю. И скажи ему, чтобы вечернюю проверку провели по кубрикам мичманы. Не будем личный состав на холоде морозить. Всё, иди.
Матрос, сказав «Есть!», убегает.
– Хайкин, – повернулся старпом в сторону начальника РТС, – у меня от умных речей горло заболело, расскажи этим недоумкам, кто такой доктор и для чего он нужен, в частности на корабле. А то один ножку повредил, у другого от похмельного синдрома головка заболела, у третьего газы от переедания перестали отходить… И надо же, на них никто не смотрит, в задницу термометр не ставит. А мальчики обижаются. Доктор знает, на кого надо смотреть, а кто может обойтись и без этого. А то, что командование ценит этого врача и боится его потерять… А то, что он сам на боевой службе, с помощником и ассистентом из обычной офицерской среды, сделал больше десятка аппендэктомий! Повторяю для глухонемых и особенно одарённых, – сам!!! Ни одного медработника рядом. Это как называется? Бездельник? Тунеядец? А зубы рвёт, переломы сопоставляет и гипсовую повязку накладывает без рентгеновских снимков, не говоря о вырванных ногтях и вскрытых гнойниках. Слышал, даже гонорею вылечил, а вот у кого – не сказал ни мне, ни представителю особого отдела, ни тем более замполиту. За шесть лет, что он здесь служит, ни одной вспышки инфекционных заболеваний! Ты хоть знаешь, салага, что у доктора ребёнок родился, когда он был на боевой службе, и он его первый раз увидел через три месяца, а второй – когда сыну исполнился год? А как загорелся соседний корабль и вынесли на палубу двух угоревших старшин без сознания. Одним занимался наш врач, а другим – местный. И чтоб не западал язык и не качать кислород в живот, наш пришил язык к нижней губе. Уколы, непрямой массаж сердца… Не знаю, что он там ещё делал, но у него старшина выжил, а у местного – умер. Потому что тактика была не та! Понимаете?!!
Вошёл дежурный по кораблю.
– Вызывали?
– Алексей Сергеевич, сейчас заберёшь в своё распоряжение лейтенанта Пилипчука и будешь заниматься с ним корабельными средствами пожаротушения до полуночи, пока сам не пойдёшь спать. Причём всеми. Пусть покажет, расскажет и даже шланг раскатает и подключит к гидранту. Только воду не включай. Все вопросы, какие будешь ему задавать, запиши на листочек, он мне его сегодня принесёт, а я с ним завтра пройдусь по кораблю, и он повторит мне то, что усвоил. А не усвоил… Алексей Сергеевич, не жалей его, а то ведь я его потом точно не пожалею.
– Есть! Результаты вечерней проверки вам будут докладывать старшины команд?
– Не надо. Сам примешь у них доклады и позвонишь мне сюда.
– Разрешите идти?
– Иди. А этот малец сейчас к тебе присоединится. Всё слышал, Пилипчук?
– Так точно!
– Раз всё понял, пошёл вон отсюда! На приём пищи приходить во вторую очередь! И старайся как можно реже попадаться мне на глаза. Дежурным по кораблю когда заступаешь?
– В среду.
– Во вторник мне после вечернего доклада доложишь обязанности дежурного, согласно Уставу. Без «А-а-а» и «М-м-м». Не доложишь, будешь через день дублёром заступать, пока не научишься. А теперь вперёд! – снова заорал старпом.
– Однако круто, Александр Николаевич! А если сынок пожалуется папочке?
– А от этого, как говорит наш любимый начмед, у меня есть антидот. Я буквально вчера разговаривал с его великим папашей. Он спросил, как в дивизии дела, чем живёт наш корабль. А потом речь зашла о его сыне, мол, как служит, чем занимается… Повторю его речь дословно: «Сделай из него настоящего моряка, – сказал он, – и в первую очередь – человека. Дерьма в нём предостаточно. И гонора. Выверни его наизнанку и хорошенько прополощи в морской воде. И только не вздумай жалеть!» А не полетит он к вам плакаться в тужурку? – спросил я. «Как прилетит, так и улетит», – ответил он и повесил трубку.
– Ни фига себе! – Хайкин изобразил что-то невероятное руками. – С кем служим!..
– Знай наших! – выдвинув челюсть, старпом поправил волосы и довольно улыбнулся.
– Откуда…
– История давняя и длинная, как-нибудь под настроение расскажу. Сейчас мы готовы послушать вас про твоего соседа по каюте и нашего доктора.
– Александр Николаевич, может, ещё чайку с печеньем и конфетами? За чаем и беседа пойдёт гораздо слаще.
Старший помощник нажал звонок. Вошёл вестовой.
– Серёжа, принеси нам ещё чайку покрепче, погорячее и конфет с печеньем.
– Товарищ капитан-лейтенант, а конфет больше нет.
– Раз нет, значит нет. Без них попьём. Лейтенанты наказаны и пьют без сахара.
Хайкин вальяжно развалился на стуле, далеко вытянул ноги под стол и опять закурил.
– А сейчас, дети, я расскажу вам, как и от чего вы здесь будете сдыхать без наличия на корабле оного доктора. Запомните, на корабле нужны лишь два человека. Это механик, без которого здесь ничего не будет работать, и доктор, который стоит на страже вашего здоровья. Все остальные пожинают плоды их труда, а именно: идут, стреляют, видят, слышат и так далее. Но для этого все должны быть крепкими и здоровыми. Отсутствие одного – уже трагедия, а если, не дай Бог, выйдет из строя пять человек, десять, экипаж – представить даже страшно, что будет. Возьмёт супостат наш корабль, как пустую консервную банку, а всех живых расстреляет и за борт выбросит, на радость обитателям морских глубин. Я пока всё правильно говорю, товарищ капитан-лейтенант?
– Картина хоть и маслом, но тона слишком мрачные.
– По-другому не могу. Не поймут.
– Это точно! Продолжай. Но, хочу заметить, живя с доктором в одной каюте, вы так срослись, что говорите настолько похоже, закрой глаза – и с уверенностью можно сказать, что начмед с нами, а не где-нибудь в другом месте.
– Благодарю вас! Это для меня самая большая похвала. Но, как говорит доктор, мне учиться и учиться. Вот что я хорошо умею делать, так это жестикулировать руками. Итак, отойдя от общих понятий назначения медицины, думаю, её цели и задачи все понимают, ибо каждый когда-то чем-то болел, повторюсь немного и опять остановлюсь на таком, казалось бы, малом коллективе, который удалён от родной базы, чтобы охранять просторы Родины. Это и тайга, и пустыня… А мы находимся в безбрежном море. Но из тайги, пустыни, тундры можно быстро доставить больного в госпиталь. Для этого даже есть санитарная авиация. На корабле такой возможности нет. У нас один-единственный врач, который должен уметь всё… Понимаете – всё и чуть-чуть больше.
Старпом встал, медленно прошёлся по кают-компании.
– Всё ты, Хайкин, правильно говоришь. Добавлю только одно: что командир всегда спокоен за медицинское обеспечение на боевой службе. А это не так мало! Доктор сделает всё, что нужно.
– Александр Николаевич, вы тогда служили на другом корабле и у нас, естественно, не были. На боевой службе, в Эгейском море, кок, разделывая мясо, отрубил себе большой палец на левой кисти. Это поистине был для всех шок. ЧП! Командир задёргался, замполит завибрировал… И только доктор невозмутимо сказал: «А давайте я попробую его пришить. Конечно, уверенности нет, что он приживётся, а вдруг… Чем чёрт не шутит». Командир долго колебался, но потом согласился.
Доктор вместе с санинструктором целый день возились с этим пальцем, что-то в кость забивали, шили… Потом тугую повязку с какой-то болтушкой на место сопоставления наложили. Уколы, капельницы… И так три месяца... Я даже не видел, чтобы доктор спал. Ходил как тень.. Синий, с ввалившимися глазами и худой.
Вначале палец был белый, потом синий, а спустя два с половиной месяца стал приобретать нормальный окрас.
Отчаянный человек! Ведь никто не заставлял его это делать. Ампутировал палец – и всё. Как он потом рассказывал, могло всё закончится очень плачевно: развиться гангрена, произойти заражение крови и за счёт отравления собственными белками наступить блокада почек… И как итог – смерть больного. Знал и ничего не побоялся! Но героям и энтузиастам везёт. Палец сросся. И пусть он почти не шевелится, но остался цел, свой, родной, а не обрубок какой-то. Ведь в корабельных условиях разве можно сшить сосуды и нервы? Нет, конечно.
В кают-компании зазвенел телефон.
– Слушаю, – сказал старпом, снимая трубку. – Хорошо. Давайте команду «Отбой».
– А почему тогда нашего доктора не заберут в академию или госпиталь, коль он такой на все руки мастер?
– А потому, Серебряков, что в числе его родственников нет такого великого отца, как у Пилипчука. А надо чтобы был! Таким людям нужен простор. Да и вообще… у него из родственников-то никого нет.
– Но не это сейчас главное, – продолжил Хайкин. – Замполит за три месяца, что доктор, можно сказать, постоянно находился рядом с больным, заставил его написать конспекты к политзанятиям. Маразм! Тот с ними возился, наверное, с полгода. И никто не поинтересовался, где живёт его семья, в каких условиях. А они жили и в гараже, и в полуподвальном помещении… Сейчас даже не знаю, где они снимают квартиру. Надо в ноги поклониться его жене и всем нашим жёнам. Кроме мучений, никакой радости.
– Ну что, будущие наследники Ушакова и Корнилова, притихли? Поняли хоть что-нибудь? – устало спросил старший помощник.
– Так точно! – за всех ответил лейтенант Герасименко. – Товарищ капитан-лейтенант, скажите, а смерти на корабле были?
– Да. Как это ни прискорбно. От электротравмы. Два часа начмед делал искусственное дыхание, непрямой массаж сердца и уколы адреналина в сердце. Но… результат был плачевный. А всё это отчего? Плохо учите матроса. Святая заповедь гласит: «Не твоё – не тронь». У нас же порой всё, к сожалению, наоборот. А если пришла одна беда, жди другую. Зная об этом, мы дружно все забываем и продолжаем искать себе приключения на задницу. Предлагаю провести ещё одно голосование по выдворению доктора с корабля.
– Не надо, мы всё поняли, без него корабль не может существовать.
– Если поняли – хорошо, а если нет… Ну а теперь по койкам! Спокойной ночи, – и старпом вышел из кают-компании.
Все разошлись. И каждый думал уже по-другому и молил Бога, чтобы ни с ним, ни с его подчинёнными ничего никогда не случилось.
2
Для корабля, и военного в частности, море – дом родной. Это человек всеми своими фибрами привязан к земле. И ему трудно на длительное время расставание с родными и близкими, жёнами и детьми и всем тем, с чем была так тесно связана его жизнь.
Сегодня суббота. Все нормальные люди долго нежатся в постели, идут на рынок, потом на пляж, вечером можно и погулять по Приморскому бульвару, а то и посидеть в кафе или ресторане.
С самого утра Минная стенка по-деловому кипит. Здесь важно прохаживаются высокие военно-морские начальники, стоит оркестр в ожидании команды. А те, кто провожает своих мужей и отцов в длительное плавание, для кого с отходом корабля наступает разлука, те самые красивые и любимые жёны, а также дети, многие из которых лежат в колясках, стоят за забором, чтобы хоть издали увидеть своего родного, дорогого, любимого и близкого человека. А дети, которые повзрослей, уже давно перезнакомились друг с другом и носятся как угорелые. Для них уход отцов на боевую службу на целых шесть месяцев не стоит так остро, как для их матерей.
Прощание и расставание было вчера.
Жёнам заранее выдали денежное содержание мужей за три месяца. Ведь жить как-то надо. Многие из них не имели возможности работать.
В ноль часов экипаж в полном составе был на корабле. С этой минуты сход на берег ему категорически запрещён.
И вот, в конце концов, наступает час отхода. Боги Олимпа желают счастливого плавания, но их никто не слушает. Все мысли у офицеров и мичманов с теми, кто стоит за загородкой, тайком вытирая слёзы.
Высокие начальники после пламенных речей сходят на причал – и раздаётся команда, рвущая сердце напополам: «Трап поднять! Отдать швартовы!»
Оркестр, разрывая на части лёгкие, заиграл Гимн и «Прощание Славянки», от которых становится очень грустно.
Подняты якоря, отряд кораблей разворачивается и идёт на выход из бухты.
А на берегу машут руками, прощаясь, плачущие жёны, с корабля размахивают им фуражками мужья, которым можно находиться на верхней палубе. Корабль удаляется, и уже никто никого не различает, но всё равно продолжают махать. Ведь следующая встреча лишь через полгода! И дай Господь, чтобы всё прошло хорошо, не было войны и все пришли живыми и здоровыми.
Через два-три дня, максимум неделю, жёны и дети, у которых нет квартир, отправив контейнеры с вещами, вернутся на родину к родным, где будут ждать окончания боевой службы, чтобы потом вновь приехать, метаться по городу в поисках жилья, а детей определять в школы. А когда корабль вернётся, со слезами радости обнять близкого, родного и любимого человека. Но когда это будет, никто не знает.
А кто-то и не приедет, потому что заболела, рожает продолжателей флотской династии или развелась, насытившись брызгами кратковременного счастья.
Теперь связь будет осуществляться с помощью писем.
Вся пресса приходила в мешках. Её доставляли корабли, идущие из Севастополя, а от нас – тоже кораблями, только следующими в главную базу, откуда они и разлетались по разным городам.
Доктор писал каждый день. И если боевая служба длилась шесть месяцев, то супруга за это время получала целую кучу писем. Корабли ходили не часто, поэтому почта приходила и забиралась приблизительно раз в месяц. А жена тратила уйму времени, чтобы это всё прочитать.
Как моряки ждали этих писем из дома! Ведь каждый переживал о своих родных и близких. Как они там, что нового, здоровы ли?.. В них было всё: и тоска, и грусть, и радость, и надежда… И, конечно, любовь. Эти маленькие листочки, написанные убористым почерком, были прочной нитью, связывающей моряка с землёй.
Доктору вспомнился далёкий ленинградский вечер. Он уже учился на третьем курсе, и им разрешалось в свободное время носить гражданское платье. Они с другом пошли в Дом культуры, что на Петроградской стороне, на танцы.
Пока собирались, пока ехали…
В зал вошли, когда объявили последний танец. Виталий быстро оглядел зал. Перед ним у колонны стояла девушка. Она была так обаятельна, так красива, так мила, что не влюбиться в неё мог только слепой.
Танец заканчивался. Они познакомились. У неё было замечательное имя – Валентина. Прежде чем рвущаяся в гардероб толпа разнесла их по разным углам, они договорились встретиться у выхода из Дворца. Он быстро оделся и встал, ища выпученными глазами этот цветок. Минутная встреча отразила всё: и как она хороша, и платье, и даже туфли, но вот лицо расплылось, и надежда узнать её была слишком мала. Обилие лиц просто размазало её образ в сознании. И тем более, хоть и была весна, но было ещё прохладно. Значит, она наденет плащ или пальто и что-то на голову. Он уже потерял всякую надежду, когда к нему подошла девушка и спросила,– Вы не меня ждёте?
Он посмотрел на неё. Вроде она.
Фойе было почти пустое.
– Вас, – как-то нетвёрдо ответил он.
– Тогда пойдёмте.
Они долго ехали на метро. Потом шли пешком.
Разговор был пустой. О чём может разговаривать молодость?
– А чем вы занимаетесь? – спросила она.
– Я слесарь, – почему-то ответил он не задумываясь. Ведь на танцах он был в гражданской одежде.
«Врёт, руки мягкие», – подумала она.
Они подошли к её дому.
– Здесь я живу, – сказала Валентина.
– А что вы завтра, в воскресенье, делаете? – ему не хотелось уходить.
– Ничего.
– Давайте встретимся.
– Давайте. А где?
– Я хотел сходить в Александро-Невскую Лавру. Вы не могли бы пойти со мной?
– С удовольствием. Во сколько?
– У метро «Площадь восстания», в десять часов.
– Хорошо. До завтра. До свидания.
– До свидания.
Крылья любви несли его в общежитие. Он зашёл к друзьям, Владимиру и Глебу. Глаза сверкали. У них завтрашний день тоже был свободен, и они охотно согласились посмотреть, что за бриллиант в очередной раз откопал их приятель.
По Старому Невскому проспекту молодые шли пешком. Время поджимало. Но не скажешь же, что тебя ждут друзья, которые приглашены в качестве оценки прекрасного.
Когда они подошли к Лавре, Валя увидела, как два молодых человека грозили в их сторону кулаками и пальцами тыкали в часы. Они опоздали на сорок минут.
– Друзьям решил показать, – сразу догадалась она.
Уже в самой Лавре они столкнулись, будто бы случайно.
– Познакомьтесь. Это Валя. Это Глеб. Это Володя.
Экскурсия началась. Валин рот не закрывался ни на минуту. Она сыпала датами, сведениями, вехами истории и религии. Буквально недавно она прочитала книгу Таксиля Лео «Забавное Евангелие», и всё это ей было знакомо.
«Боже, какая умная девушка!» – подумал Виталий.
Особое, новое чувство переполняло его сердце. Весеннее солнце растворяло все краски вокруг. И только нежный воркующий голос, и только один милый лучезарный образ приковывал всё сильнее и сильнее Виталия к ней.
Встречи были постоянны. Они уже знали друг о друге всё.
Как-то выйдя из кинотеатра «Невский», где посмотрели фильм «Земля Санникова» с его чарующим сюжетом и песнями, они медленно пошли пешком через мост имени Володарского.
– Виталя, а давай поженимся, – прошептала Валентина.
– Давай, – тоже тихо ответил он.
Потом было знакомство с родителями, два заваленных экзамена и отпуск.
Мама продала корову, чтобы не стыдно было явиться к будущим городским родственникам. Была весёлая, шумная свадьба. А после неё долгая семейная жизнь с рождением сначала одного, а потом второго сыновей. Жизнь, полная частых разлук и кратковременных радостных встреч. Жизнь со всеми её радостями и огорчениями. Счастье не бывает постоянным. Потому что абсолютно счастливыми бывают только дураки, дебилы и идиоты.
А корабль продолжал идти на юг. Ему тоже можно было кое-что вспомнить и рассказать, но некогда. Военная служба не даёт этим заниматься, и в вахтенный журнал воспоминания не заносятся, тем более лиричные.
Тот, кто бывал в дальнем морском походе не раз, равнодушно воспринимает окружающую картину. Для новичков всё интересно, всё вызывает восторг.
Теперь каждый занимается только своим. Военный корабль предназначен для ведения боевых действий, а это значит – оружие должно быть готово к немедленному использованию и по назначению. А на механиках лежит задача, чтоб корабль шёл и всё у него вращалось и вертелось.
Вот и первый обед.
Настроение далеко не праздничное, поэтому проходит он тихо, без обычной бестолковой болтовни. Одни приходят с вахты, другие спешат подменить товарища. Перед глазами рябят только лейтенанты, все остальные сидят спокойно.
– Доктор, – старпом никуда не спешит, его на ГКП сменил командир. Он знает, что начмед любит после обеда поспать и «адмиральский час» для него священный ритуал, – а который раз ты идёшь в море?
– Шестой!
– И с каким настроением, если не секрет?
– А если секрет, то можно не отвечать?
Они со старпомом приятели со стажем и без дискуссий обойтись не могут. Причём на разные темы. Учитывая, что старший помощник выше по должности, поэтому игра идёт в одни ворота. Он задаёт вопросы, а начмед на них отвечает. Это всегда забавно. Присутствующие в кают-компании к ним прислушиваются, а имеющие право свободного голоса (офицеры с большим количеством звёзд на погонах) даже участвуют.
– Можно, – ухмыляется старпом. – Но я должен лишний раз убедиться в вашей гнилой сущности.
– Если только в гнилой, то парирую не в бровь, а в глаз. Без энтузиазма и творческого порыва.
– А заместитель командира корабля по политической части про это знает? – с ехидцей спрашивает старпом.
– Он сердцем это чувствует.
– А оно у него есть? Вы сами слушали его через фонендоскоп?
– Я ухо прикладывал к его груди.
– Вопросов к вам больше не имею. Можете идти спать.
– Это очень великодушно с вашей стороны.
– Ещё один несущественный вопрос.
– Не хотелось бы его сейчас слышать. Но как представитель высшего разума не могу вам в этом отказать. В беседе должна быть законченная интрига. А то расшатываются нервы и наступает бессонница. Потом приходится это всё гасить седативными препаратами. А они влияют на потенцию мужчин, достигших среднего возраста.
– Балабол! В своей тронной речи вы, товарищ капитан, несколько раз произнесли в мой адрес слово «вы». С какой буквой вы его говорили, с заглавной или прописной.
– С прописной, конечно!
– Почему? Вы меня не уважаете?
– «Я вас люблю! Любовь ещё, быть может, в…»
– Не смей при мне говорить о своей душе. Её там нет! Слушать тебя больше не хочу. Иди спать!
Начмед встаёт и, пожелав всем приятного аппетита, уходит.
Первый обед подошёл к концу. А сколько их ещё впереди...
День прошёл в бестолковой суете. «Отбой» сыграли рано. Вот завтра будет напряжёнка – проход узкостей.
В пять утра подошли к турецким берегам и начали втягиваться в пролив Босфор. Движение по этим проливам, Босфор и Дарданеллы, занимает целый световой день.
Начальник медицинской службы, чтобы не сильно скучал, всё это время находится на ГКП рядом с командиром, записывая его мудрые команды.
С европейской части материка дул сильный сухой ветер, неся с берега на корабль пыль, полиэтиленовые пакеты, клочки бумаги и прочий мусор.
Только корабль прошёл мост – с юта запросили, где находится доктор.
– Что случилось? – встревоженно спрашивает командир
– Лейтенанту Герасименко в глаз что-то попало.
– Глаз не страшно, проморгает, – командир ищет поддержки своей шутке. – Николай Иосифович, – обращается он по громкоговорящей связи к стоящему на юте офицеру, – промойте ему этот глаз чем-то, протрите…
– Всё пробовали. Глаз покраснел, постоянно слеза течёт. Пусть доктор посмотрит.
– Отправляйте его в санчасть, доктор сейчас спустится.
– Что-то в этот раз у нас рано стали появляться больные. Иди, доктор, посмотри, только прошу – глаз не вынимай, – пошутил командир.
Быстро спустившись вниз, доктор надел халат и тщательно вымыл руки. Лейтенант Герасименко лежал на кушетке с закрытыми глазами. Из правого глаза катилась слеза.
– Товарищ капитан, в лотке лидокаин для обезболивания, пипетка, стерильная вата, глазная палочка. Лупа и магнит, если потребуются, на столе, – доложил санинструктор.
– Молодец! Сам ничего не делал?
– Никак нет.
– Два раза молодец. Миша, – обратился доктор к лейтенанту, – расскажи мне подробненько, что произошло, только глаза не открывай.
– Я стоял на юте, а в это время резкий порыв ветра. Я даже не успел прикрыться. И что-то мне влетело в глаз. Моргать больно, потёр – тоже больно…
– Запомни: тереть глаз нельзя ни в коем случае. Под каким веком болит?
– Под верхним… Кнаружи.
– Откупорь лидокаин, набери в пипетку, – скомандовал начмед санинструктору. – Миша, лежи спокойно и не дёргайся. Я тебе глаз обезболю и посмотрю, что там у тебя.
Резко открылась дверь и вошёл особист.
– Что тут у тебя? Лейтенант служить не хочет?
– Пожалуйста, закройте дверь, вы мне сейчас мешаете. Я потом всё доложу.
Особист, недовольно хмыкнув, вышел.
Обезболив глаз, доктор вывернул верхнее веко. В слизистую наружного угла глаза впилась довольно крупная частичка песка. Весь глаз был красный, роговица поцарапана.
Аккуратно вынув соринку и хорошо всё промыв, начмед положил внутрь глазную мазь с антибиотиком, легонько помассировал веки и наложил на глаз повязку.
– Миша, иди в лазарет, ложись и отдыхай. По кораблю не шатайся, иначе тебя тут же поставят на вахту. Кушать тебе принесут сюда. А утречком посмотрим, как идёт процесс заживления. Ты меня понял?
– Понял. Спасибо, доктор. С меня…
– Это потом. Когда всё будет хорошо.
Доктор поднялся на главный командный пункт. Корабль выходил из Босфора в Мраморное море.
– Что там, доктор? – спросил командир.
– Попала большая крупинка песка, сильно травмирована слизистая века и поцарапана роговица. Инородное тело удалил, в глаз положена мазь с антибиотиком, наложена повязка. Лейтенант госпитализирован в лазарет.
– И когда ты его вылечишь? Или он вышел в море поболеть?
– Завтра посмотрим, будет ли отёк, уменьшится ли конъюнктивит...
– Ты мне бездельников не плодишь?
– Товарищ командир, в медицинскую книжку всё записано, что было и что сделано. Можете забирать его хоть сейчас. Но если разовьётся кератит, будем отправлять офицера с боевой службы в госпиталь. Это перспектива плохого лечения.
Особист стоял сзади и что-то быстро записывал в свой блокнот. Безусловно, компромат. Не стихи же. Поэтов на эту должность не берут.
– Хорошо, доктор, лечи, а завтра доложишь обстановку. И не пугай нас страшными болезнями. Пошли обедать, а то через полтора часа опять тревога, пролив Дарданеллы проходить будем.
Под вечер вышли в вечно штормящее Эгейское море с его множеством островов.
Ночью встали на якорь.
Надо сказать, что в Эгейском море классная рыбалка. Премудрость не велика. За борт вечером опускают прожектора, на спиннинг крепят четыре-пять поводков с крючками, на которые привязаны красные ниточки. И обязательно грузило. Всё готово. Опускай и поднимай – две-три рыбины обязательно есть. А утром – жареная рыба, в обед – уха. И это на экипаж в триста человек.
Но боевая служба – это не прогулка на яхте, ловля рыбы и приём солнечных ванн. Идёт беспрерывная изнурительная работа.
Штаб постоянно корректирует передвижение корабля, ему каждый раз ставятся всё новые и новые задачи. Идёт поиск подводных лодок вероятного противника, корабль сопровождает и следит за иностранными военными судами, ведёт наблюдение за воздушной обстановкой, выводит и охраняет рыболовецкие суда, идущие через Гибралтар в Атлантический океан, и делает ещё многое другое, ведомое только командиру.
Периодически, чтобы дать экипажу хоть немного отдохнуть, корабль от трёх дней до недели ставят в определённой точке на якорь, а за весь период похода, через три месяца пребывания в море, корабль в обязательном порядке заходит в иностранный порт. Это крайне необходимо, потому как в этот период времени начинает страдать психика, наступают нервные срывы у всех категорий личного состава. И чтобы погасить накопившуюся отрицательную энергию и не допустить психоэмоционального срыва (это может привести к невнимательности при эксплуатации техники и как результат – повлечь за собой поломку механизмов и оружия, возникновение психических заболеваний), экипажу дают возможность походить по матушке земле в иностранном порту, развеяться и посмотреть на людей, вкусить аромат цветов или услышать, как под ногами чавкает грязь, выкурить пачку дорогих сигарет и даже выпить бокал ледяного пива.
Затронув глобальные темы, мы совершенно забыли о нашем герое, докторе, который не стоит на вахте, не несёт дежурства, не слушает морские глубины, не знает, что творится за горизонтом, не стреляет и не подаёт пар…
Опять немного отступив от темы, надо честно признаться – помимо настоящей профессиональной работы, есть ещё работа бумажная. Она тоже необходима. Ведь мы больше воюем на бумаге. А она всё стерпит. Её смело можно показывать проверяющим. Не зря же бытует поговорка: «Сделал – запиши, не сделал – запиши дважды».
И все документы, что ведут корабельные офицеры, исполняет и доктор, да плюс ещё кучу своей документации по специальности.
То ли это повелось со времён основания флота, то ли её потом придумали современные начальники, количество которых росло из года в год словно грибы после дождя, но документации на кораблях было очень много.
Наверное, много – сказано слишком мягко.
Очень много!
Тысячи всяких журналов, планов, актов, обязательств и прочее, и прочее...
Если подойти бюрократически, то всё это, безусловно, нужно.
Просто необходимо.
Вот когда приходит на корабль или в часть молодой лейтенант и начальник хочет показать себя начальником, он, морща лоб и ища знакомые буквы, с «умным» видом изрыгает из себя в атмосферу что-то типа: «Это мне не нравится», «Вот это надо переделать» и, наконец, негодующе: «Да откуда вы всё это взяли?!»
Но лейтенант к этому не имеет никакого отношения. Он ничего из этого не писал. Он всё это тупо передрал из прошлогоднего плана.
Начальник, довольный, уходит, а злой лейтенант читает этот план, скудным умом видит ошибки, что-то чёркает и перепечатывает.
Второй раз начальник его уже читать не будет.
Зачем?
План пишется ради плана, ради галочки.
Тратятся тонны бумаги. И на всё это вырубаются соловьиные рощи, а тайга становится проходимой.
Доктор не любил, когда его среди ночи беспокоили. Но все настоящие больные терпят до полуночи. А вдруг пройдёт.
Но «вдруг» не получается, а становится хуже.
В два часа ночи, доктор поглядел на висевшие на переборке часы, в дверь каюты тихо поскребли и раздался жалобный писк.
– Кому в этом сказочном королевстве не спится? – прорычал проснувшийся доктор, прекрасно понимая, что сейчас предстоит какая-то работа.
В каюту зашёл маленький, но довольно крепкий матрос Семёнов, боцман, прослуживший на корабле уже года два. Он держал руку возле щеки, страдальчески глядел на врача, в глазах блестели слёзы.
– Зуб болит?
Матрос замотал головой.
– Давно?
– Сразу после ужина.
– Таблетки пил?
Он опять замотал головой, – Целую упаковку выпил, не помогает. Давайте его вырвем?
Доктор спрыгнул с верхней койки. Внизу никого не было. Сосед стоял на вахте.
– Иди в амбулаторию, я сейчас приду.
Заглянув в рот, потрогав и пошевелив челюсть, доктор, прищурив глаза, внимательно посмотрел на Семёнова.
– Зуб-то, Слава, у тебя здоровый, вот только как ты умудрился челюсть сломать, а точнее, кто тебе в этом помог?
– Никто. Я шёл, поскользнулся и стукнулся челюстью о переборку.
– Мне, если честно, глубоко всё равно, как ты её поломал, об этом начальникам своим будешь рассказывать. Запомни, сынок: нельзя так упасть, чтобы челюсть сломать. Мы с тобой шинироваться сейчас будем. Вот я только позвоню на ГКП…
– Товарищ капитан, у меня уже ничего не болит. Может, вы ошиблись.
– Я, как сапёр, дружище, мне ошибаться нельзя.
Доктор снял трубку, стал набирать номер. Подошёл вахтенный.
– Саня, ты? Начальства возле тебя нет?
– А чего ему здесь делать? На якоре стоим. А ты что не спишь, подушка окаменела?
– Моя не каменеет. У нас перелом челюсти. Кому-то докладывать? Половина третьего… Мне шину надо ставить, а они сбегутся, будут только мешать.
– Чей боец? Не мой?
– Бди спокойно, дорогой товарищ, не твой, боцманов.
– Слава Богу, а то мне через пару-тройку месяцев звание получать… Доктор, сколько тебе времени надо, чтобы эти самые шины поставить? Это же проволока через зубы пропускается?..
– Браво! Приятно иметь дело с интеллектуалами. Часа полтора, не меньше. Как пойдёт. Если бы я это часто делал…
– Ты начинай, а я старпому через полчаса позвоню. Пока он раскачается, пока придёт, ты и закончишь. Скажу, что ты ему стучал, а он не услышал. Как фамилия матроса?
– Семёнов.
– Думаешь, удар? Два года служит. Не должно быть. Хотя…
– Не думаю, уверен. Всё, не мешай, я работаю, – и он повесил трубку.
– Проволока, шины, два иглодержателя, крючки, и пошли кого-то, пусть найдут маленькие кусачки, – сказал он санинструктору. – Всё это залей спиртом. А я пока помою руки и надену перчатки. Ты потом сделаешь то же самое – и начнём. Чуть не забыл, шприц пятёрку и две ампулы лидокаина.
Доктор уже скреплял обе челюсти шёлковыми нитками, когда с неизменной сигаретой во рту в амбулаторию ввалился старпом.
– Что ты тут опять придумал? Кто его? Может, упал?
– Я на следователя не учился. У нас есть кому разбираться. Это одна из форм воспитательной работы. Они за это большие деньги получают.
Старпом взглянул на моряка и ахнул.
– Я не спрашиваю, как он говорить будет, а есть?.. Он у тебя от голода сдохнет.
– Не сдохнет. Через трубочку будет сосать первое. Вы его забираете? Я пошёл спать. Говорить он пока не сможет, зато писать…
– Положи его у себя, перед подъёмом начнём допрашивать. Пойдём, доктор, хоть горяченького чайку попьём, а то я чего-то замёрз.
А за бортом шумела волна, видно, надвигался шторм.
Море всегда разное. Бывает ровное-ровное, будто его только что выгладили утюгом. А когда просыпается – это уже неукротимая стихия. Тогда становится тяжко, тошно и страшно.
Шторм!
В самом звучании этого слова есть что-то зловещее, пугающее и жуткое.
И многие страдают морской болезнью. Но так, как страдал доктор, наверное, никто больше на корабле не страдал.
Голова становилась свинцовой, постоянно тошнило и выворачивало наизнанку. Он сразу ложился в койку. Санинструктор приносил ему мешок чёрных сухарей, и только их он мог употреблять, но, опять же, до определённого момента. Потом и они все вылазили наружу.
Начальство знало: если шторм – значит, доктор в койке. Штормует. И сколько море бунтует, столько он и лежит.
У других, а таких было очень мало, качка вызывала бурный аппетит. Это тоже проявление морской болезни. Они приходили в кают-компанию, которая в этот период пустовала, и поедали несметное количество пищи.
Уснуть во время шторма невозможно, но и лежать как пласт человек тоже не может. Буквально малейший поворот головы заставляет содрогаться всё тело в конвульсиях. И пока капля желчи не выйдет из тебя – позывы рвоты не прекратятся. Это длится сутки, двое, трое, пятеро, пока море не успокоится.
Что касается остальных членов экипажа, кто стоит у действующих механизмов, обеспечивает ход и живучесть корабля, акустики и рулевые, коки и связисты, им же тоже плохо, они тоже укачиваются. Но бросить свой пост не могут. Такое равносильно гибели корабля и экипажа.
Вот это уже подвиг!
Настоящий героизм!
Корабль побеждает морскую стихию. Его ведут простые люди, матросы Военно-морского флота. Именно поэтому корабль живёт одной семьёй. И от одного человека порой зависят сотни жизней сослуживцев и жизнедеятельность корабля.
К этому привыкнуть и адаптироваться нельзя.
После выхода из зоны шторма объявляется большая приборка, поскольку корабль облёван и запах кислого желудочного содержимого впитывается в переборку, палубу и всё, что тебя окружает.
Но когда дело касается жизни члена экипажа, тут уж не до морской болезни. Жизнь даётся человеку один раз, и ты, врач, должен, обязан её спасти в любых условиях.
В этот день Средиземное море сильно горбатило, а корабль, этот бессменный труженик моря, следил за американской эскадрой.
Качало очень даже прилично.
Доктор занял горизонтальное положение, когда вошёл санинструктор.
– Товарищ капитан! В санчасть матрос пришёл. У него живот болит.
– Отведи в лазарет, пусть полежит. Есть не давать. Холод на живот.
– Похоже, что у него аппендицит.
Вот это новость, вот это «счастье»! Если уж не везёт, то не везёт по-чёрному.
Надо идти.
Тошнота подступает к горлу, съеденная пища просится наружу.
Начмед, держась за всё, за что можно держаться, еле доплёлся до амбулатории. На кушетке лежал бледный матрос, его слегка трусило.
– Температура 37,9.
Доктор ощупал живот. Даже маленьких сомнений не было – острый аппендицит. И клиника выраженная. Терпеть нельзя, надо оперировать.
Пока доклады, пока мытьё кают-компании, стерилизация и всё прочее, чего требует подготовка к операции, начмед решил принять лекарство от морской болезни, «Аэрон», да не одну таблетку, а две. Ну, чтоб надёжнее. Он блокирует слюно- и слизеотделение. И эти таблетки так всё купировали, что во рту стало сухо, как в сауне. Слюны нет вообще, и язык еле шевелится.
Ну вот и всё готово. Больной на столе, ассистенты помыты и одеты, инструментарий кипит в стерилизаторе. Осталось выложить его на стол, помыться, одеться и можно начинать операцию.
Все ждут: больной со страхом, ассистент с любопытством, а для остальных операция – уже привычное дело.
И только доктор протянул руки, чтобы взять стерилизатор, как в это время корабль резко меняет курс и ложится на правый борт. Стерилизатор сползает и падает врачу на ноги. Крутой кипяток выливается на голени и стопы. Мгновенно ноги покрываются огромными пузырями. Жуткая боль обожжённого тела отодвигает морскую болезнь.
Но ведь ещё есть больной! И оперировать его нужно безотлагательно, клиника растёт.
Нет времени обращать внимания на ноги. Быстро собрав с пола разлетевшийся хирургический инструментарий, со слезами на глазах он моет его под проточной водой и ставит опять стерилизоваться на два часа. А потом операция: в одном халате, босиком, с пузырями на ногах.
Это подвиг?
Подвиг!
А кто-то оценил его?
Да нет, конечно.
Просто прооперировал – и всё. Сколько их, этих операций, уже было.
А что ожоги получил – с кем не бывает. Заживёт.
Врач обязан делать свою работу, преодолевая собственную боль, и возвращать больному здоровье.
Теперь доктор сам попал в разряд больных. Но самому болеть некогда, когда болеют другие. Терпи, а делай! Профессия такая.
Чтобы скрыть свои перебинтованные ноги, доктор вместо шорт надел длинные синие штаны и так долго в них ходил.
Американцы ушли в Италию, а мы стоим в центре Средиземного моря. Солнце, как полоумное, жарит нас с небес. Нигде невозможно скрыться. И есть не хочется, и говорить, ничего…
На ужин доктор опоздал.
Спросив разрешения, он вошёл в кают-компанию. Ужин подходил к концу, тёк вяло и апатично. Поэтому появление нового лица, как дуновение свежего ветра, внесло какое-то оживление. Тем более все видели, что старшему помощнику было явно скучно. Он страдал от отсутствия доктора.
– О, а вот и доктор! Где вы были, товарищ капитан? Почему опоздали? – с ухмылкой поинтересовался старпом.
– У вас сзади куртка белая, – произнёс доктор и прихрамывая прошёл на своё место.
– Между прочим, я вас к столу не приглашал.
– Я рассчитывал на милосердие к больному человеку. На вашем месте Павел Степанович Нахимов не задумываясь уступил бы мне своё место.
– Чего-чего, а скромности у вас не занимать.
– Чего нет, того нет.
– А почему вы решили поиграть в первое апреля?
– Мне без разницы во что играть.
– Если всё равно, значит, сейчас сыграем в нарды. Как поживают ваши ноги?
– Если б вы к небу были выше, сказал бы: «Вашими молитвами», а так… Проблемы пока есть.
Начмед, отказавшись от первого блюда, доедал жареную картошку с котлетой. Выпив стакан компота, он налил из графина второй.
– Не частите. Государство не рассчитывало, что вы будете его объедать.
– Сами говорили, что море любит сильных, а сильные любят пожрать. Смотрите, как Ушкин уничтожает пищу. Если б он так же хорошо служил, как ест, я бы с ним обязательно дружил.
Сказать честно, доктор и Ушкин были друзья – не разлей вода.
Ушкин что-то пробурчал набитым ртом.
– Это ты молодец. Не дружи с Ушкиным, дружи со мной. Пошли за малый стол, я пару раз у тебя выиграю. Из чувства милосердия разрешаю тебе бросать кубики первым.
– Ваш жест доброй воли трогает всех до слёз. Но я сторонник честной игры. Играем минут сорок, потом мне надо поменять повязку, а то ноги начинают болеть и зудеть.
– Хорошо. Три партии – и я тебя отпускаю. Как моряк себя чувствует?
– Нормально. Залёживаться не даю. Потихонечку ходит.
Жизнь от этой невыносимой жары замерла. Казалось, что только одни механики копошились у своих машин. Все остальные искали тень и прохладу.
Начмед любил тишину и покой, но не до такой же степени. Его ноги ещё не зажили, но молодой организм брал своё. Он уже ходил свободнее.
И решил он потравить крыс.
Для корабля бич – это тараканы и крысы. С ними борись не борись – через время их опять множество.
Любимый конёк командования – борьба с грызунами и насекомыми руками врача.
Когда они замечают, что доктор без работы заскучал, они об этом быстро вспоминают.
– Доктор! Тараканы (или крысы – всё зависит от ситуации) по кораблю пешком ходят! Вы думаете о чём-нибудь?
– Думаю…
И это правда, доктор всегда о чём-нибудь думал. Но вот о чём?..
Однообразие всегда гнетёт, поэтому начмед решил проявить инициативу, напрочь забыв, что она всегда была, есть и будет наказуема, и не только на флоте. И он самостоятельно решил потравить крыс, когда за бортом было +40, а внутри корабля и того выше. Правда, и крыс расплодилось тоже очень много.
Принятое решение претворилось в жизнь.
Спустя неделю корабль погрузился в зловоние. Концентрация трупного запаха перекрывала предельно допустимые дозы в несколько раз. А жить-то надо...
Чтобы не угореть, все спали на верхней палубе. Доктору же на верхнюю палубу выходить категорически запретили. Но он такое насилие над собой проигнорировал. Нельзя испугать певчую птичку золотой клеткой!
А упрёки на его голову сыпались со всех сторон как из рога изобилия. Ничего, можно и потерпеть, коль сам устроил на корабле газовую камеру.
Так продолжалось недели три.
После такого «героического» поступка начмеда командование корабля надолго забыло и про крыс, и про тараканов.
И вот мы снова куда-то идём. Об этом знает один командир. Сегодня после отбоя связист, по случаю своего дня рождения, обещал поставить бутылку коньяка. Будет даже жареная курочка!..
Мичман Владимир Магдыч пришёл в амбулаторию, как все истинно больные на корабле, сразу после отбоя. Это «сачок» приходит утром, чтобы получить освобождение и потом целый день валять дурака. А здесь всё нормально. Живот болит. День рождения пролетает мимо!..
Расспросив больного и пропальпировав живот, а для верности ещё и посчитав лейкоциты в крови, понял – острый аппендицит. Надо оперировать.
На службе всё необходимо докладывать по команде. Сначала идёшь к командиру, который, в свою очередь, докладывает командиру эскадры, ну а тот, наверное, непосредственно в штаб флота. Сверху начинают задавать «умные» вопросы, на которые по-умному требуется и отвечать.
Параллельно подготавливается операционная, в данном случае – кают-компания мичманов, так как штатной операционной нет. На это дело тратится не менее полутора часов. Кипятятся инструменты и готовится всё, что может потребоваться во время операции.
Наконец всё готово.
Высокое начальство, крепко подумав, даёт «добро» на операцию.
Доктор на корабле один. А все его помощники – это люди, знающие о медицине либо понаслышке, либо из журнала «Здоровье». Самые одарённые являются родственниками медицинских работников, а некоторые имели счастье с ними переспать. Они-то и становятся ассистентами, а кто-то из моряков – за операционную сестру. Подчинённый доктора на подхвате – укол сделать или пойти куда пошлют.
И всех этих помощников нужно предварительно помыть, одеть и следить за тем, чтобы они что-то не цапнули своими стерильными руками, не поковырялись в носу или не вытерли пот.
Вот всё готово и… операция начинается. Длится она в среднем час, а если кто-то из помощников упадёт в обморок – полтора, а то и два.
Обезболивание местное.
Слава Богу, в этот раз море тихо и мирно. И никто не падал и не чесал мошонку. Все работали чётко и слаженно. Операция закончилась быстро.
Магдыча переносят на койку.
Сверху лёд.
Утром обязательный подъём в туалет (больной должен сходить по малому). После этого полусладкий чай с сухариками.
Над больным после операции колдует санинструктор. Он обязан чётко выполнять рекомендации доктора.
Доктор же с ассистентом, дежурным по кораблю и теми, кто ждал окончания этой операции, идут допивать оставленный коньяк и доедать холодную курицу, за здоровье именинника, больного, своё и всех присутствующих.
Начмед после операции герой! На пике славы ему можно несколько дней игнорировать весь флотский распорядок дня.
Проснувшись утром, он идёт к больному.
Магдыч улыбается, состояние бодрое, ходил в туалет. Всё нормально.
Слегка пощупав живот, доктор слушает фонендоскопом перистальтику кишечника. Она отчего-то вялая. А это – гарантированное вздутие живота за счёт гнилостных процессов в кишечнике, чего допустить никак нельзя, так как могут разойтись швы в толстой кишке.
Об этом даже страшно подумать.
Это повод для волнения.
Что это? Из-за чего? Вроде бы кишечник сильно не травмировался. Откуда взялась эта атония?
Уколы дают хотя и положительный, но слабый результат.
Следующее утро не приносит ничего хорошего. Надо чистить кишечник.
Туго перемотав живот простынёй, доктор ставит больного в позу стартующего египтянина и из кружки Эсмарха начинает через заднепроходное отверстие вливать воду.
Магдыч орёт, что его сейчас разорвёт, но доктор делает своё дело.
Наконец наконечник извлечён и из ануса больного вырывается столб воды. Он сидит над «уткой», олицетворяя собой скульптуру Самсона, гадящего на Дракона.
Лишь после этой процедуры кишечник заработал и всё пошло на поправку.
Как показало расследование, утром к Владимиру пришли друзья-мичманы. Для больного друга они принесли яичницу из десяти яиц, горячий, только что испечённый хлеб и банку тушёнки, а тот всё это с аппетитом съел, что и явилось причиной развития атонии.
Дежуривший у больного санитар всё видел и не противился этому преступлению. Да ещё и промолчал.
Чтобы впредь такого не допускалось, доктор со злости настучал ему по дурной башке. Иногда такие методы воспитания более действенны, чем тысячу раз сказанные слова.
Через десять дней мичман Магдыч заступил на вахту.
На корабле, как и в обычной жизни, бывает всё – и радости, и беды. И всё это надо пережить. И остаться человеком! А то получает моряк письмо, что его девушка замуж вышла, и пытается вены вскрыть или в петлю залезть. Мужчина не должен такому уподобляться. Ещё не известно, кому повезло больше…
Через месяц после возвращения из отпуска доктор ездил на родину похвастаться звёздочками на погонах – он получил капитана. Корабль ушёл на боевую службу.
Боевая служба шла своим чередом. Даже пришлось сделать несколько операций, шинировать перелом челюсти и даже потравить крыс…
Приближался День Военно-морского флота. Корабли эскадры стояли на якорях в один ряд.
В этот день Средиземное море слегка волновалось, но командир Средиземноморской эскадры обошёл на катере все стоящие в точках корабли, поздоровался с выстроенными по этому случаю экипажами и поздравил их с праздником.
Но доктора ничего не радовало, хотелось куда-то уединиться. Он сел на диван в кают-компании, где днём всегда пусто и тихо, и решил почитать. Но что-то не читалось.
Зашёл командир, – Ты что, доктор, здесь сидишь?
– Да вот, товарищ командир, – начмед показал книгу. – Здесь никто не мешает.
– У тебя всё в порядке?
– Всё нормально, товарищ командир,- ответил он, пожав плечами.
В этот день всё было неестественно, к начмеду никто не приходил и все как бы избегали встречи с ним. Да и его ни к кому не тянуло.
Наступило утро. Всё как всегда. Малая приборка, завтрак, подъём флага… И вдруг по кораблю раздаётся команда: «Начальнику медицинской службы прибыть в каюту командира корабля». А он что-то должен был ему представить, но этого не сделал. Поднимаясь по трапу, он лихорадочно придумывал правдоподобную версию, почему это не сделано.
Постучавшись в дверь и спросив «добро», он вошёл в каюту командира корабля.
– Заходи, Виталий Александрович.
С ним в каюте сидел замполит.
– Товарищ командир! Капитан Агеев по вашему приказанию прибыл.
– Читай, Виталий Александрович, – он протянул лист радиограммы.
«Дорогой Виталя! Умерла наша мамочка. Крепись. Целую тебя. Валя.»
Доктор стоял как изваяние. Он не плакал, но из его глаз ручьями текли слёзы. Просто физиологически невозможно себе представить, что у человека они могут вырабатываться в таком количестве.
«Как? Как это могло случиться? Ведь два месяца назад мама меня провожала на поезд, – лихорадочно думал он. – Было всё хорошо. И вроде бы она не болела, ну давление кое-когда подскочит… И на пенсию только ушла, строя грандиозные планы на будущее. Что произошло?»
– Иди, Виталий Александрович. Прими от нас искренние соболезнования. Только не смей делать глупости. На занятия не ходи. Их за тебя проведут, – сказал заместитель.
Он не помнил, как спустился в каюту, позвал своих товарищей. Все молча выпили.
Оказывается, телеграмма пришла ещё вчера, но командир предупредил весь экипаж, чтобы доктору не говорили, не омрачали праздник. Но сердце чувствовало беду.
Потом пошли томительные месяцы ожидания. Вестей с берега не было. Что там на родине? Как жена, дети? Они же остались у мамы.
Боль утраты до сих пор гложет сердце доктора. Как бы там ни было, а сын не приехал, чтобы проводить мать в последний путь.
На боевой службе бывает всё, но чтоб столько много, и в основном негативного… Такое впервые. А до возвращения в базу ещё мечтать и мечтать… Осталось почти три месяца.
В этот раз доктору после обеда действительно не спалось, все эти события начали давить на психику. Сна как такового не было вообще, ни днём, ни ночью. Он походил на забытьё, в котором мозг постоянно продолжал работать. А может, и подушка уже окаменела, но нервы точно расшатались от этой напряжённой службы с её сказочными красотами. Ведь и красота порой выводит из себя от частого её созерцания.
Доктор вышел на палубу, подошёл к леерам.
До самого горизонта Адриатическое море окрашено лазурью. Водная гладь без единой складочки и залома. А наш корабль, плавясь под нещадными лучами солнца, стоял на якоре и ждал команды на заход в столицу Хорватии Дубровник, который планируется через четыре дня.
Обуреваемый мыслями о земном рае, который олицетворялся моряками всегда с женщиной, доктор закурил. Под кораблём шёл огромнейший косяк рыбы. Море из бирюзового цвета перекрасилось в серебристое.
Вот это действительно красиво!
Когда военный корабль стоит на якоре, то в определённые приказом часы проводится профилактическое гранатометание против ПДСС (противодиверсионных сил и средств).
Зная эти нехитрые флотские премудрости, начмед поднялся на мостик. В кресле дремал старпом, а вахтенный офицер, Саша Ушкин, друг доктора, на другом борту курил.
– Санёчек, давай гранату швырнём, смотри сколько рыбы! – глаза начмеда светились азартом.
– Не время. Иди спроси у старпома.
– Николаевич! – начмед нежно дотронулся до руки старшего помощника. – Посмотрите, какой косяк рыбы идёт, давайте бросим гранатку.
Старпом приоткрыл глаз и вместо ответа на просьбу безразлично обронил: – Доктор! Вы почему на ГКП находитесь без головного убора?
– Александр Николаевич! Внизу косяк рыбы! Сейчас уйдёт! Давайте гранату бросим.
– Ушкин!
Подходит Саня. Для него морская стихия – всё равно что для птиц небо.
– Есть, товарищ капитан-лейтенант!
– Сколько времени?
– Тринадцать пятнадцать.
Старпом поудобнее располагается в кресле, закуривает.
– Ну что? – нетерпеливо спрашивает доктор.
– Ты слышал, который час?
– Ну и что? Рыба уйдёт.
– Всё, пошел прочь, не мешай нам с Ушкиным вахту нести. А хочешь, я его сейчас сниму за то, что пустил тебя сюда, да ещё в таком безобразном виде.
– Александр Николаевич...
– Иди к командиру. Даст добро – бросим.
– А где он?
– Отдыхает.
Жажда приключений побеждает страх получить внеочередную взбучку.
Тихонечко постучав в дверь командирской каюты и спросив разрешения, начмед вошёл в командирский салон.
– Что тебе, доктор? – сонным голосом спрашивает командир.
– Товарищ командир! Внизу идёт огромный косяк рыбы, разрешите бросить гранату. Без вашего разрешения старпом не может.
– А который час? – будто это ему так важно.
– Половина второго.
– Скажи, что я разрешил. Только пусть запишет, что бросил в указанное время.
– Спасибо! – начмед стремглав бросился на ГКП.
Старпом уже встал и закуривает новую сигарету. Ушкин что-то пишет, но явно не стихи.
– Командир разрешил! – кричит начмед.
– Что орёшь? Экипаж разбудишь!
– Его пушкой не разбудишь. Давайте быстрее кинем.
Яковлеву явно нравится, когда его упрашивают.
– Доктор, ты можешь поднять даже мёртвого. Как тебя командир не послал… Ушкин, неси гранаты.
Прозвучало два взрыва. Но косяк как шёл, так и идёт. Ни одна рыбина не всплыла. Видимо, плыли они на очень большой глубине.
Благие намерения не увенчались успехом.
И только море продолжало радовать истосковавшуюся душу своей сказочной красотой.
Пробороздив просторы Средиземного моря, сопровождая американские корабли, мы снова стоим в точке якорной стоянки и ремонтируем первую машину.
Чем хороша эта стоянка? Можно немного перевести дух, расслабиться, а вечером ещё и фильм посмотреть.
Весь экипаж на юте.
Идёт какое-то собрание, посвящённое какой-то дате. Этих дат в календаре так много, и говорится одно и то же, что на шестом году службы это перестаёт быть интересным.
Доктор в окружении заслуженных офицеров сидит на заднем ряду около леера. Он лениво смотрит на уходящее за горизонт море. Тёплое солнышко, высокие призывы и плеск волны о борт убаюкивают.
Вдруг его внимание привлекло странное явление. На расстоянии метров пятидесяти от борта что-то поднялось над водой и, слегка фыркая, стало двигаться в сторону носа корабля. Начмед толкает своего дремлющего соседа, Эдика Хайкина, начальника РТС и разведчика по совместительству.
– Доктор, что вам не сидится? Я сейчас посажу вас на первый ряд, – доносится злой голос командира.
Все просыпаются, смотрят на начмеда и улыбаются. Ждут, что он ответит.
– Товарищ командир! За бортом кашалот плывёт, – оправдывается начмед.
И тут неистово кричит Хайкин, – Товарищ командир! Это перископ подводной лодки!
– Боевая тревога! – орёт командир.
Все разлетаются по постам. Немедленно даётся радио на флагманский корабль. Там тоже все на ушах. Американская атомная подводная лодка под бортом!
Два современных корабля, стоящих рядом с нами в точке, срочно снимаются с якоря и ведут лодку, пытаясь поднять её на поверхность.
Вот вам и 22 июня! Проспали, суки! Один начальник медицинской службы молодец! Но он уже всеми забыт.
Три часа корабли шли за ней, но их скорость ниже, чем у атомохода, и лодка ушла в территориальные воды Туниса.
За такое Родина награждает героев. Но в числе этих героев врачей не бывает да и быть не может. По рангу не положено.
И снова мы, рассекая волну, провожаем караван рыбаков через Гибралтар в Атлантику.
Вернувшись опять в Средиземное море, идём вдоль берегов Испании заданным курсом.
Вокруг – ни одного родного корабля. А тут среди ночи у лейтенанта Пилипчука резко заболел живот. Диагноз привычный, но слишком частый для одной боевой службы: «Острый аппендицит». Причём не вызывает никаких сомнений, всё конкретно и медлить нельзя.
Обычная подготовка – и операция начинается.
Больной лежит на столе. Кожа обезболивается новокаином и делается разрез. Появляется первая кровь. Рана сушится, сосуды пережимаются и перевязываются.
И вот рана, которую ассистент расширяет крючками, как-то странно стала раздвигаться. Взглянув на него, доктор обомлел. Лицо того было мертвенно бледным, капли пота стекали по лицу, глаза запали и стали тусклыми.
– Док, мне плохо.
– Потерпи. Сейчас перевяжу сосуд и займусь тобой. Дыши глубоко ртом. Быстро нашатырь и подкожно кордиамин! – уже кричал начмед санинструктору.
Но было поздно. Боевой офицер рухнул на палубу в обморок как подкошенный.
Накрыв рану салфеткой и поправив всё на столе, доктор бросился к бездыханному офицеру, понимая, что тот сейчас забьётся в судорогах.
Минут через тридцать офицер принял человеческий вид и смог подняться.
– Я тебе не помощник, извини, – прохрипел он.
Возникла новая проблема. Нужен новый ассистент. На его поиски, помывку, одевание
(и доктору тоже надо было снова мыться и одеваться) ушло около часа.
А Пилипчук лежит и ждёт.
Наконец всё наладилось и операция продолжилась.
Но беда не приходит одна.
Толстая кишка никак не выводилась. Илиоцекальный угол был как припаянный к брюшине. Пришлось расширить рану, но кишка всё равно не подчинялась рукам врача…
Уже и со лба доктора пот катится ручьями, а внутри делается как-то нехорошо.
«Что делать?» – эта мысль сверлила воспалённый мозг.
Наконец от какой-то безысходности он резко потянул кишку на себя. В брюшине образовалась маленькая дырочка. Сунув в неё мизинец, он облегчённо вздохнул, аппендикулярный отросток был найден, он оказался за брюшиной. Тут нужна была только техника, внимание и аккуратность.
Спустя три с небольшим часа лейтенанта перенесли в лазарет.
Как потом прочитал доктор в монографии – он сделал уникальную операцию.
В ней всё было уникально. Об это знал только доктор, но он дико устал от этой боевой службы, которая в изобилии несла для него тяжёлые испытания.
Когда это всё кончится?
Настроение с каждым днём падало всё ниже и ниже. Боевая служба подходила к концу, и все были до предела измотаны её тяжестью и бесконечным плаванием. Хотелось быстрее домой. Но до возвращения в родную базу оставалось ещё целых восемь дней, самых тяжёлых и изнурительных.
Делать ничего не хотелось, всё вызывало раздражение.
На корабле наступило время амбулаторного приёма. Начмед сидел на стуле, широко раздвинув ноги, лицом к двери, и курил.
Лязгнули задрайки, дверь отворилась. В санчасть вошёл «годок» с Книгой больных под мышкой.
Надо сказать, что «годок» на флоте любит только себя! И даже очень. Высший его шик – это ношение тапочек, потому как устали ноги. А на ногах ему надо ещё и ходить.
– Добро войти?
– Заходи. Что случилось?
– Ноги болят.
– Сильно? Что с ними? – этот пришелец почему-то действовал на нервы начмеду. Он знал, что у того ничего не болит.
– Пропишите тапочки.
– Зачем?
– Ноги болят.
– Это я только что слышал. Что с ними?
Молчание.
Начмед, всем своим видом показывая, как ему трудно, поднимается со стула, подходит к шкафчику, достаёт таблетку левомицетина и протягивает «годку». – Разжуй и подержи во рту.
– Я её выпью.
– Ты меня плохо слышишь или не понимаешь. Я чётко и ясно сказал, что надо сделать.
Тот жует, а начмед внимательно следит за его мимикой. Но ни один мускул не дёргается на его физиономии, хотя эта таблетка до того горькая, что не измениться лицу просто невозможно.
– Ну что, ноги проходят?
– Да я в вашу медслужбу больше никогда не приду! – моряк подходит к раковине, смачно плюёт в неё, открывает кран и тщательно полощет рот.
– Я спросил, ноги проходят?
Тот разворачивается и, выходя, сильно хлопает дверью.
– Да куда ты, сынок, денешься? Следующий! Что болит?
Вот и всё! Мы идём домой.
Корабль прошёл Босфор и оказался в родном Чёрном море. Близился вечер. По всем внутренним помещениям и верхней палубе традиционно звучит песня: «Мы вернулись домой, в Севастополь родной…» Горло сжимает спазм. Пройдёт ночь, и в десять утра корабль пришвартуется к Минной стенке, где будут ждать родные, любимые и близкие.
Это самая трудная ночь из всех, что были до этого. Никто не спит. Всё гладится, все стригутся, моются, чистится обувь…
Скорее бы пришло это завтра.
Вот и оно. Очень холодно. Но жёны и дети ждут своих защитников. Корабль приближается к боновым заграждениям. Ещё минута – и он войдёт в Севастопольскую бухту.
– Внимание экипажа корабля! – раздаётся по трансляции голос командира корабля. – От оперативного дежурного по дивизии поступило приказание нашему кораблю выдвинуться в квадрат, – и он называет какие-то цифры, – и приступить к поискам двух упавших за борт матросов.
Корабль разворачивается и на глазах изумлённых родственников уходит снова в море.
Поиски длятся больше суток.
А семьи в неведении стояли и мёрзли… Стояли преданно, как жёны декабристов, до самого вечера. И никто им ничего не сказал, почему корабль ушёл и когда он вернётся в базу. Секретность оказалась выше человечности.
Военная служба не терпит милосердия и сострадания.
Корабль пришёл утром на следующий день. Радость возвращения была омрачена бездушием и безразличием людей с большими погонами. И уже единицы встречали корабль: многие не знали времени прибытия, а у других от переохлаждения заболели дети.
Какая всё-таки бесчеловечность. Люди полгода выполняли государственную задачу, устали… Конечно, это трагедия, что утонули матросы, но были же и другие корабли, которые способны выполнить эту миссию…
Служба на корабле почётна, трудна и очень необходима. Но вот о людях, которые служат на этих кораблях, и их семьях мало кто думает. А ведь надо. Ой как надо. Защитник должен быть спокоен за свой тыл, а его семья обязана иметь крышу над головой!
Люди, носящие чёрную шинель и тельняшку с бескозыркой, постоянно борющиеся со стихией и ежесекундно рискующие жизнью, защищая Родину, забывая о себе, – настоящие герои.
Храни вас всех Бог, защитники нашего Отечества! Пусть всегда на Земле будет мир и чистое небо. А матери встречают своих сыновей слезами радости и счастья. Для этого все доктора будут профессионалами и всеми средствами станут побеждать любую болезнь.
Нет на Земле выше и благороднее профессий, чем профессия учителя и врача. Один даёт знания, а другой возвращает к жизни.
Слава вам! И низкий земной поклон!