Кажется, фамилия его была Сапогов. Кличка Сапог – точно помню. Мне лет 12-13. Он на год старше, крупнее и тяжелее меня. Постоянно, в школе и на улице, достает меня словом «очкарик» (ношу очки с 8 лет), тупо дразнит, изображая пальцами очки на своей морде.
Однажды, после очередного такого «подкола», я, забыв снять очки, кинулся на Сапога, и он разбил их мне прямо на лице. Несколько осколков попало в левый глаз. Вызвали «Скорую». Меня увезли. Осколки вынули, глаз промыли.
Через неделю я увидел Сапога на улице, недалеко от нашего дома. Я вышел и предложил: давай продолжим один на один. Он согласился. Я снял новые очки, положил в карман брюк. Мы сцепились. Он довольно быстро уложил меня и заорал: сдавайся! Я не сдавался. И тогда он совершил подлость: сидя на мне сверху, нащупал мои очки, несколько раз ударил по ним кулаком и разбил их прямо в кармане.
А в другом кармане у меня была рогатка, с настоящей мощной дальнобойной резиной, срезанной с шахтерского противогаза, которые десятками валялись на свалке, где мы с пацанами промышляли постоянно. И в качестве пуль у меня были не камешки, а тяжелые стальные, от разломанных подшипников, шарики, которыми, наверное, можно было и убить.
Откуда во мне взялись силы – не знаю: я стряхнул его тяжелую тушу, вскочил на ноги, зарядил рогатку и, прицелившись прямо в ненавистную морду Сапога, заорал: убью! Он ничуть не испугался. А я думал: если попаду в глаз, то стальной шарик, наверно, долетит до его мозгов, и Сапог сдохнет. Но Сапог не верил, что я могу выстрелить ему в глаз. Он, ухмыляясь, смотрел на меня. Во взгляде читалось: «Ну что ты можешь, очкарик? Очкарик без очков! Очкарик с разбитыми очками!».
Вокруг нас уже давно собрались пацаны и подбадривали, как зрители –гладиаторов. Сапог схватил валявшуюся в придорожной пыли грязную затяжку (доска длиной побольше метра, шириной сантиметров 20, толщиной сантиметра полтора) и пошел на меня с тем же криком: убью! Ударив затяжкой плашмя, вряд ли можно убить, а если – ребром, то кто знает…
В моей рогатке уже был заряжен самый крупный шарик. Я прицелился в коленную чашечку Сапога. Влет воробьев я, конечно, не бил, как некоторые пацаны врали про себя, но метров с десяти в сидящих на проводах попадал запросто. А тут вообще расстояние около метра – промазать невозможно, вблизи я и без очков неплохо видел.
Сапог размахнулся затяжкой – я выстрелил! Затяжка криво полетела мимо меня. Сапог рухнул на землю, свернулся в позу эмбриона и завыл. Потом катался по земле и орал: «Ты разбил мне чашечку! Ты разбил мне чашечку!» Как будто я разбил ему не коленную чашечку, а какую-то непонятную чашечку, которую он всегда носил с собой и никому не показывал.
Ощущение победы, однако, не возникало, даже чувства удовлетворения не было: сраженный противник слал мне проклятия и угрозы. Я зарядил в рогатку второй шарик. Подошел к валяющемуся в пыли Сапогу и сказал: «Сапог посмотри на меня. – Он открыл заплаканные глаза и посмотрел. Я прицелился. – Сейчас я попаду тебе в глаз или в висок, твои мозги вылетят из ушей, и ты сдохнешь».
Пацаны кинулись оттаскивать меня. Но Сапог среагировал быстрее. Он закрыл лицо руками и плаксиво заорал: «Не надо! Не надо! Не надо!». Что и требовалось доказать.
Я свернул рогатку. Положил ее в карман. Достал из другого кармана осколки очков, высыпал Сапогу на голову и пошел домой.
…Никакую чашечку я ему не разбил. На следующий день в школьном дворе Сапог подскочил ко мне с протянутой рукой и пачкой «Беломора»: «Здорово, Курал, хочешь закурить?». «Здорово, Сапог, не курю»,– пожал я его руку как взрослый взрослому. Мы во всем подражали взрослым. Рукопожатия и курение (лично я в детстве не курил, если не считать нескольких эпизодов) были главными признаками подражания.
В тот день на мне были старенькие запасные, довольно позорные на вид, очки. Но Сапог этого не заметил. Ни он, ни кто другой больше никогда не замечал на мне очки.