Когда облака затягивали вечернее небо тяжелым фиолетовым ватным одеялом, а земля медленно остывала, отпуская клубами тяжелый запах примятой травы и степной пыли, мы зажгли свечу и открыли окна.
Свинцом наливалось небо, с треском прорывалось, и из ветвистых трещин просачивался неземной, холодный свет. Гроза натягивала водяные струи от самой земли к небесам, рвала их пальцами, и они хлестали стены маленьких деревянных домиков, в испуге забившихся под мозаику широких кленовых листьев.
Терпкий запах сырой земли и горчащей травы мгновенно вытеснил легким холодком застоявшуюся жаркую духоту. Мы сидели, не издавая ни звука, слушая эту безумную музыку, и я видела лишь, как в чужих зрачках качается пламя единственной свечи, нещадно треплемой ветром.
Дети выходили из комнат в холл в полной тишине, волокли с собой покрывала, набрасывали на плечи пледы, рассаживаясь на полу, и просто смотрели. Молча они теснились, уступая места товарищам, и кутались покрепче, когда очередной сквозняк холодной змеей проползал по полу, но никто не попросил закрыть окно.
Первый раз за всю смену я видела их таким: тихими, спокойными, какими-то по-взрослому задумчивыми, дружными, готовыми поделиться своим теплом. Я опустилась с ними на пол, лицом к окнам и двери, кто-то тронул меня за плечо, уступая край покрывала, и мы затихли.
Бушующий за окнами ветер неистово рвал потемневшие кленовые листья, ломал ветви, а огонек свечи только слегка качался за мутным стеклом стакана, и я знала, что он не потухнет, пока мы все здесь. Привычный суетливый мир вдруг перевернулся, раскололся на сосновые домики, пахнущие еще смолой, в которых пережидали грозу дети. Мира за окнами не было – мы видели то, чего до нас не видел и не ощущал никто, мы видели триумф стихии, расколовшей лагерь на крохотные кусочки, разбросанные среди буйствовавшей и неукротимой её красоты. Мы были дрейфующими в далеком океане людьми, пережидающими шторм, и казалось, что весь остальной мир был так же далёк от нас, за тысячи морских миль, далеко за лагерной оградой.
И вот они, мы – дети, знающие друг друга всего полторы недели, успевшие не раз подраться и поругаться, вожатые, усталые и осунувшиеся, припоминающие все свои ошибки и неудачи, когда дети перестают слушаться – и каждый сейчас друг другому, каждый готов поделиться своим теплом. Память о ссорах и скандалах услужливо отходит в тень, выходя из круга отбрасываемого свечой света, и мы помним только, сколько всего мы уже пережили вместе, как мы дороги друг другу, и как нам не хочется рушить всё это.
Вот она. Моя семья на эти три недели. Мои дети, потрепанные и грязные, ободранные после безумного бега в отряд по скользкой грязи дорожек, задумчивые и спокойные, с качающимся в глазах огоньком. Мне не нужно ломать голову, чтобы догадаться, о чем они думают – все мы сейчас думаем об одном и том же, понимаем друг друга без слов.
Оглядываясь назад, я думаю, что этот миг дал мне много больше, чем просто минуту отдыха. Он стал итогом, подведенной чертой, и он показал, насколько мы действительно были близки друг другу.