Смерть Сталина.
Еще одно событие крепко засело в памяти Александра Кузьмича. Было это в марте 53-го года. Почему-то Шурка в этот день не был в детсаде. Мать утром сходила на работу и пришла домой. Шурка только что проснулся и, свесив голову с полатей, ждал, когда мать нажарит картошку.
Печь топилась, весело трещали поленья. Отблески пламени играли в окне и на посуде, что стояла на лавке у окна. На полатях было тепло.
Катерина спустилась в голбец за картошкой и огурцами. Тут прибежал домой Никитка. Глаза заплаканные. Рассказал Катерине, что умер Сталин.
Катерина даже из голбца не вылезла, стоит и навзрыд плачет. Никитка тоже ревет. Шурка, еще не видевший смерть, не понимал, почему они так плачут, но решил поддержать компанию и тоже заголосил. Тут Катерина опомнилась, вылезла из голбца, начала чистить картошку и все причитала:
- Как жить-то теперь будем? Только свет увидели и вот тебе опять горе какое.
В тот день флаги повесили, только почему-то низко наклонили. Люди в правлении собрались. Шурка за матерью увязался. Все плакали, горько было и ему.
Но конца света не произошло. Поревели и опять дом, работа, заботы. Наступила настоящая весна. Не только в природе, но и в жизни. Первого апреля объявили о снижении цен. В магазине стало больше товара, даже настоящие шоколадные конфеты появились. Изредка привозили колбасу и хлеб из города.
Гармошку Иван Никитич так и не купил. Пришла к ним как-то Федосья, что жила на другом конце деревни. Разговорились.
- У меня сам-то на гармошке тоже играл. Все храню. Думала, вернется… Подарю Шурке, пусть играет. Смышленый парень.
На другой день и принесла, да еще и настоящую балалайку.
- Учись, - говорит, - радуй народ. Ведь нет у нас настоящего гармониста. Можа ты будешь?..
Так в доме у Катерины появилось много музыкальных инструментов. Шурка теперь не хотел ходить в детсад. Там ему не давали все время играть – воспитательница все время отбирала инструменты. Зато дома он играл вдоволь.
Вначале слушал, нажимая каждую кнопочку, потом стал соединять в аккорды. Тяжела была еще для него гармонь. Зато балалайка пела громко. Девки и бабы уже пели под нее частушки.
Пришла как-то Катерина к Фроловне. Иван Никитич достал деньги, положил перед Катериной. -Бери, хотели купить гармошку. Да, раз ему Федосья отдала, купи детям вещи. А мы Шурке валенки скатаем.
- Спасибо, не надо. Как нибудь управлюсь сама.
- Бери! Не чужая ты нам стала. Любим мы твоего младшенького, как внука своего. Нам Бог не дал внуков. Вот и не отказывайся.
- Спасибо. Куплю Шурке пальто. А то все Никиткино донашивает.
- Вот и хорошо.
День седьмое ноября
Лето промелькнуло быстро. Собрали в то лето неплохой урожай: выростили много бычков на мясо, надои были хорошие. Колхоз вышел в одно из передовых хозяйств района. Много в тот год было передовиков в колхозе.
На Октябрьскую седьмого ноября собрали большое собрание. Прошло награждение передовиков. Кузьму Ивановича наградили медалью за трудовые заслуги.
Катерине объявили благодарность и денежную премию дали. И еще многие получили почетные грамоты, медали и премии.
После собрания накрыли общий стол. К празднику все готовились, вот и притащили кто холодец, кто огурцы, кто капусту. А еще закололи колхозного быка и в кухне детского сада приготовили картошку тушеную с мясом.
Купил Кузьма Иванович ящик водки на свои сбережения. Сказал:
- Обмоем медаль, к военным мирную трудовую присоединяю. Если бы не ваш труд, не видать бы мне ее. Спасибо Вам!
Народу было много. Ребятня тоже у правления толкалась. Многие подростки уже вовсю работали летом, кто на лошади, кто прицепщиками.
Шурка пришел со своей гармошкой. Шел ему седьмой год, но ходил он важно. Гармошка чуть не по земле тащилась, но он никому не доверял ее нести.
- Сам, – заявлял он.
Застолье быстро стало шумным, тут про Шурку и вспомнили. Катерина вышла, отправила Никитку за балалайкой, а Шурку завела в правление.
Снял Шурка с себя новое пальтишко, по-мужски бросил его в угол на лавку. Взял гармонь, подумал, поставил снова на скамью. В это время Кузьма Иванович встал со своего стула и стал говорить речь.
Шурка, не долго думая подошел сзади, взял стул у Кузьмы Ивановича и, поставив поближе к печи, направился за гармошкой.
Сказав тост, Кузьма Иванович выпил и сел, только стула-то не оказалось и, он с грохотом свалился на пол, мелькнули руки ноги, крепкий мат вырвался у всегда спокойного председателя.
Воцарилась секундная тишина, а потом взрыв громкого хохота сотряс стены правления.
Кузьма Иванович поднялся, держась за поясницу.
Шурка стоял испуганный, моргая своими огромными ресницами и не понимая, что произошло. Ведь ему был нужен стул, он его взял.
- Ну, друг, ты мне удружил. Спасибо. Век помнить буду. Ладно, не плач, играй лучше. А сначала, давай-ка мы с тобой закусим.
Кузьма Иванович взял снова стул, поставил на место. Подхватил Шурку, посадил к себе на колени. И придвинул Шурке картошку с мясом.
- Ешь брат, и расти большой. Да не шути так больше.
Шурка был счастлив. Только сердце Катерины готово было выпрыгнуть из груди. Она видела сына на руках отца. Они так были похожи, одинаковые кудрявые волосы, серые глаза. Даже родинка за левым ухом была у обоих. «Боже, люди догадаются», – думала Катерина.
Она встала, взяла сына из рук Кузьмы Ивановича.
- Ты, что Катерина Ивановна, сына пожалела, пусть сидит.
- Нет, вам так спокойнее, он ведь непоседа, не даст вам поесть.
Она забрала сына, посадила к себе на колени и старалась, как птица крылом прикрыть сына от пристального взгляда председателя.
Застолье было шумным.
Это было первое публичное выступление маленького музыканты.
На гармошке он играл только «барыню». Остальное еще плохо получалось. Поэтому он поставил гармонь. Прикрыл ее своей спиной и взялся за балалайку. Тут у него веселей получалось, особенно «во ку – во кузнице…» и «пошли девки на работу…». Он еще и свисток во рту держал, весело подсвистывая. Столы сдвинули, половицы ходуном заходили.
Наконец Шурка устал. Сказал Никитке:
- Айда, домой.
Кто-то попытался взять у него гармонь. Он уцепился обоими ручонками.
- Не дам, моя.
Балалайку оставил. Они пошли с Никиткой домой.
Дома Шурка не как не мог заснуть, он зевал, плакал, ему было плохо, его тошнило.
Никитка побежал за матерью, но встретил возвращающуюся домой Фроловну с мужем.
- Ты куда?
- Шурка заболел, за мамкой.
- Пошли посмотрю, что с ним.
Фроловна поняла сразу.
- Изурочили парня - заявила она.
Зачерпнула в ковш воды, сунула туда ложки, обмыла все четыре угла у стола и стала читать молитву: «Отче наш» - прочитала три раза, затем заговор: «Злой дух под землю. Добрый дух на землю» - тоже три раза. «Аминь. Аминь. Аминь».
Набрала полный рот воды и брызнула на Шурку: «С гуся вода, с лебедя вода, с раба божьего Александра уроки и худоба».
Вышла на улицу, выплеснула через руку воду на угол бани. И снова в избу зашла. Шурка уже спал. Щечки порозовели и даже легкая улыбка была на губках.
- Спи, моя крошечка. Спокойного сна тебе. – Поцеловала в щеку и пошла домой.
Мой грех?
Дня через три в дом Катерины пришел Кузьма Иванович. Он принес Шурке большой красочный букварь.
- Держи, брат, учись. Музыкант должен быть грамотным.
Подкинул Шурку под самый потолок. Потом посадил на колени и долго смотрел на него.
- Ну, ладно беги, пострел, похвастайся подарком, – и легонько шлепнув Шурку по попке, отпусти. Малыш схватил пальто, сунул ноги в мамкины сапоги и пустился к Фроловне.
Никитки тоже дома не было. Кузьма подошел к Катерине, попытался обнять ее за плечи. Она отстранилась от него.
- Не надо, Кузьма Иванович, душу ворошить и тело тревожить.
- Понимаю, не мил я тебе.
- Да, не то ты говоришь. Какая любовь, одна боль только осталась.
- Сознайся наконец, ведь вижу, мой сын. На маня похож, даже родинка за ухом.
- Зачем тебе это надо, чужое дитя себе присваивать. Он мой и только мой, ничей больше.
- Упрямая ты Катя, да Бог тебе судья, но если что надо, говори. чем могу помогу.
- Кузьма Иванович, вы только сыну ничего не говорите.
- Не скажу. Прощай. – вышел из избы.
Уткнувшись в подушку, горько плакала Катерина. Кто бы знал, как ее тело жаждало этого могучего человека, как ее душа летела в след за ним. И каких мук стоило ей не сказать правду.
Кузьма вышел из избы и пошел в правление. Он никого не хотел видеть. Его тело горело синим пламенем. Его душа летела обратно в ее избу. Ему хотелось развернуться и броситься назад. Но ноги несли его вперед. И он, шлепая по грязной обочине, шел вдоль деревни, вышел за околицу.
Подошел к березке. Обнял ее обеими руками, прижался к ее гладкому, холодному стволу лбом. И стоял, думая о том, что судьба сыграла с ним жестокую шутку. Он любил жену, любил детей, но он любил и эту милую, застенчивую женщину. Любил ее всем своим сердцем, любил ее сына, своего сына. Он это видел, понимая, чувствуя, несмотря на то, что Катерина все отрицала.
«Знать я ее чем-то обидел. Не понял ее боли, когда она забеременела. Засомневался в ней, не поддержал, вот она и закрылась в своей скорлупе. Спряталась за своей недоступностью, как за каменной стеной.
Но Шурка-то, каков. Боже, ведь я его люблю, но сыном не смею назвать. Боюсь, не поймут меня люди. За такие дела из партии могут исключить. И с женой скандал будет. Смогу ли я когда-то назвать тебя сыном, а ты меня отцом»,- думал он.
Заныло сердце, застучало в висках. Еще раз крепко обнял березку. Мысленно прикоснулся к губам Катерины, поцеловал ее атласную кожицу, смахнул набежавшую слезу и пошел обратно в деревню.
Музыкант.
Получив в подарок букварь Шурка стал всех доставать. Он требовал, чтоб его учили. Фроловна - та не знала ни одной буквы, а вот Катерина и Никитка были основными учителями. Особенно Никитка, как только он приходил из школы, Шурка уже ждал его с открытым букварем. Теперь в руках у него чаще был букварь, чем гармошка, хотя и про нее он не забывал. С того праздничного вечера в правлении, Катерину приглашая в гости, просили взять и сына. Катя и раньше играла немножко на балалайке, а теперь они с Шуркой играли в паре. Иногда и Никитка пристраивался. Он играл на губной гармошке, а Шурка еще и свисток во рту держал. Целый оркестр получался. Если у Никитки, что-то не получалось, со слухом у него было плоховато, Шурка нервничал, сердился, чуть не плакал. Никитка бросал гармошку и убегал или забирался на полати и сверху смотрел на брата с матерью.
Настойчивости маленького человека мог позавидовать любой. К Новому году он выучил уже все буквы и по слогам начал читать, а к весне он читал наравне с братом. Никитка не любил читать, учился он посредственно. Во втором и четвертом классе сидел по два года. Сейчас он учился в пятом классе. Читал мало и очень не охотно. Зато Шурка читал все , что ему попадало. Еще он очень любил играть с цифрами. Умел считать до тысячи, а в пределах двадцати, складывал и вычитал в уме.
Никита в душе завидовал способностям брата. Поэтому часто злился и поколачивал Шурку. Тот молча сносил побои и никогда не жаловался матери.
Была обида у Никитки и на мать. Ему казалось, что с появлением брата мать стала любить его меньше. Поэтому подрастая он стал чаще не слушаться Катерину. Начал курить и даже баловаться спиртным. Зимой Никитке исполнилось четырнадцать лет. В летние каникулы он работал прицепщиком на тракторе. Помогал косить сено, потом убирать зерновые. Осенью заявил, что в школу больше не пойдет. Сколько слез пролила Катерина, уговаривая сына, что семь классов как-нибудь надо закончить.
Шурка теперь шел в детский сад и нес с собой то книжку, то гармошку. Гармошку в тихий час у него отбирали, а вот книгу он читал в слух и ребята слушали его раскрыв рты.
Прозвище «ветер» было забыто. Теперь все его звали «музыкант». Только Фроловна и Катерина звали его по имени, остальные обращаясь к нему говорили: «Эй музыкант, пошли на реку», или «Сыграй нам музыкант». Шурка не обижался, ему это даже нравилось.