Соседи
Детство мое было чудным… Оно уверенно делало самостоятельные шаги, изучая, исследуя окружающее пространство: шаг вправо, шаг влево, два шага через дорогу… Мною особо никто не занимался, не следил за мной, не воспитывал. Я помню, что даже во время грозы я, малая, была предоставлена сама себе: могла быть под дождем, бродить по лужам, качаться на качели, устроенной между двумя старыми деревьями под окнами дедовской мазанки. Я могла постирать подол платья в луже, собирать какие-то косточки рыбы, обсасывать их, улавливать какой-то привкус и наслаждаться…
Глава 1.
Элла Павловна
На нашей улице появилось новое лицо и новая фигура, которые мне, девчонке, никак нельзя было не заметить, – Элла Павловна. Она вышла замуж за нашего почти соседа – буйного, самоуверенного парня, мотоциклиста.
Волосы у нее были светлые, волнистые, лицо очень выразительное – серьезное и строгое, фигура была такой стройной, что даже пышное свадебное платье с большим бантом на поясе из тонкого шелка – разводы розового и голубого – не могли ее скрыть.
Она была заведующей детским садом. Однажды, увидев меня, она попросила, чтобы я пошла с нею взять ручку моей сестры, я оробела. Она сказала:
– Ты стесняешься, что у тебя платье такое?
Я мысленно удивилась: Какое? Ведь оно новое! Только вчера мамка пошила.
Глава 2.
Петр и Мария
А это случилось однажды зимой. Батько работал тогда на шахте. Со второй смены он приходил ночью, часов в двенадцать. Обычно мы его с матерью ожидали. В ту ночь он был уже дома.
Я лежала на кровати, в косичку был вплетен капроновый бант. Я водила ним перед глазами, то сужая, то расширяя их, и сквозь ресницы блестящие дорожки ткани, преломляясь, превращались в радужные полоски. И вдруг я перевела взгляд на окно и замерла от испуга: к стеклу было приплюснуто мужское лицо. Один раз, скользнув по нему взглядом, я онемела и уже не могла туда смотреть, хотя всем телом ощущала, что оно там…
Утром родители обнаружили следы на снегу – через огород и двор – к дому… Это был Петр…
На крайней улице, у поля, жила семья (говорили, что они сектанты): молодые люди – Мария и Петр, их дети и старая бабка… Был разговор, что бабка живет на печи, где хранится большая, старая книга – Библия…
Потом что-то случилось… Марию винили в том, что она задушила свою маленькую дочку – отдала ее в жертву Богу, а Петра видели по ночам под чужими окнами то здесь, то там…
Глава 3.
Кравченко
Напротив нашего дома, через дорогу, жили Кравченко – семья, в которой были дети, наши ровесники, – Витя и Тамара. Мама, гречанка, очень худенькая, можно сказать, прозрачная женщина с черными печальными глазами (она была больна туберкулезом), почти все время лежала в комнатке на веранде. Муж и дети ее очень любили, отношения были трепетными…
Тамара была похожа на мать. Я очень часто бывала у них. В доме всегда чисто. Передняя комната: стол, стулья, тканые дорожки, чайный гриб на подоконнике… Витя играл в доме тихо, всегда что-то мастерил. Я видела, как он делал из спичечных коробок машины, паровозы…
О детях, особо о Тамаре, заботилась тетка Семачиха. Она с нею гуляла, играла, кормила ее и укладывала спать.
Помню Тамарин день рождения. Мы разгулялись так, что Семачихе пришлось нас словесно подталкивать к выходу, за что ее как бы упрекнули старшие…
Отца видела редко – где-то работал (сейчас мне кажется: машинистом тепловоза на железной дороге), возможно, что мы не бывали у них, когда он был дома. В отце чувствовалась физическая, умственная и душевная сила. Его лицо выдавало, что он знает, чем все закончится…
В этом доме я не слышала ни громкого слова, ни веселого смеха, тут как бы укачивали беду, уговаривая: «Потерпи, не сейчас!» Тамарин день рождения был исключением.
Глава 4.
Петриха
А вот Петриха была женщиной особой. Мне она казалась древней старухой. В ней угадывался расчет во всем, жадность, жизненная хватка. Среди наших соседей она одна бойко торговала всем, что уродило. В ее старом доме постоянно менялись квартиранты – в дальней комнате, которая с улицы не просматривалась… Узнать о новых жильцах можно было случайно, увидев чужих людей, мелькавших возле двора.
Петриха при любой погоде сидела на лавке. Она знала обо всех и все.
У Петрихи была сестра Емельяновна, которая жила в Дебальцево. По какому-то непониманию наших женщин, она охотно привозила им на продажу с большой переплатой разные домашние ткани: гардинное, шторное, постельное, полотенечное…
После смерти Петрихи Емельяновна-младшая еще долго сдавала уже передние комнаты, где раньше жила ее сестра. В них и поселилась наша дальняя родственница – Нинка с мужем, раньше они жили в селе Стрюково.
К ней часто приходила мать – тетка Татьяна, которая жила давно в нашем поселке со вторым мужем – узбеком, и братья. Отношения между родными были хорошими. Мужчины хозяйственные, степенные.
Я помню, что иногда мы с Верой ходили к Нинке, – они одногодки… У нее в комнате было много новых самодельных табуретов…
Но у Нинки с мужем что-то не заладилось. Она обратилась к какой-то гадалке, и та сказала, что там, где они живут, под большой сливой, закопана шкура черта, которую надо выкопать и спалить. Так она и сделала. Это было рассказано, когда у них в семье уже все стало хорошо… Но потом я, к сожалению, всегда помнила это и с опаской пробегала по вечерам, в сумерках, мимо их двора…
Глава 5.
Семья Слонов
Потом тут же жила молодая семья – Валентин и Валентина с дочерью Ирочкой. Две маленькие комнатки: в одной – однотипная старая мебель, в другой – узкой спальне – Ирочкин манеж, кровать, шкаф, пол-окна.
Валентина – рыжая, вся в крапинку, веселая, хваткая в работе, непоседливая. Из декретного отпуска вышла рано – Ирочку оставляли у нас, а иногда я была у них. Но я этого побаивалась, мне ее надо было покормить, попоить, поиграть, уложить спать… Ребеночек был очень маленьким…
В знак благодарности мне потом был подарен синий халатик и три огромных апельсина, которые я спрятала надолго в шкаф, в новые сапоги, а оказалось – до вечера, от них осталась одна кожура…
Валентин изменил жене. Она переживала. Сделала аборт. Помню, как она лежала в полутемноте узкой спальни. Они разошлись.
Ей дали квартиру. Мы ей помогали красить… Но через время она с Ирочкой уехала куда-то в Иловайск…
Потом здесь еще будет жить мой брат с женой…
Позже дом отпишут якобы племяннице, но ощущение присутствия Петрихи в этом доме и вокруг него у меня останется навсегда…
Глава 6.
Куликовы
Куликовы – Моисей и Оксана – жили в маленьком домике. На веранде, я у них иногда бывала, вдоль окна стояли банки и баночки с молоком, закваской, сметаной… – держали коров.
Детей было много: Галка, Валька, Райка, Нинка, Сашка, Ленька и еще кто-то…
Галка вышла замуж по любви, но молодые не прожили и года: муж ночью во время грозы вышел со двора на работу и сгорел на оборванном электрическом проводе.
Валька спешно вышла замуж за парня из бригады, прокладывающей через наш поселок центральный водопровод между городами Макеевка – Енакиево, – неудачно.
Райка собранная, деловая, работала в тресте, замуж не выходила.
Нинка простовата, замуж не выходила.
Сашка болел, не женился.
Ленька хороший, добрый, трудолюбивый до предела. После службы в армии женился за три дня в деревне, куда поехал к родне, на семнадцатилетней девчонке Рае, которая воспитывалась у бабушки, и не ошибся: всю оставшуюся жизнь дружно тянули на себе детей, дом, хозяйство, коров…
Глава 7.
Гнилицкие
Как звали пару Гнилицких – не помню. Они жили дальше от нас, чем все остальные, через переулок. Но знаю, что она была невысокая, полная, круглолицая, одноглазая; он стройный, кудрявый…
Внешне жили дружно: он строил дом, она рожала детей: Илью, Кольку, Сашку, Динку, Любку, Леньку, Сергея… Все дети, кроме Любы и Леньки, были похожи на отца. В Леньке произошло какое-то скрещивание, у него были разные глаза: один – зеленый, другой – голубой.
Когда дети подросли, муж ушел, сказав: «Ну, все, камбала, хватит!» – соседи были удивлены. Он жил в соседнем поселке с какой-то женщиной. Перед смертью возвратился в свой дом, к своей жене. Она ухаживала за ним и похоронила.
Лучше всех знала Сашку. Он приходил к нам домой не к моему брату – ровеснику, а к нашему батьку – играть в шахматы. Летом на улице, зимой на кухне они часами сидели друг против друга – через шахматную доску. Вся игра сопровождалась возгласами и длительными паузами:
– Ах, ты так? А я так!..
– Ах, ты так? А я так!.. – и шуршали или тихо стучали ножки деревянных фигур с мягкой байковой подкладкой.
Дети Гнилицких вспархивали, как птицы, и улетали из родного гнезда. Один Ленька женился поблизости на девчонке невысокой, полной, круглолицей, купил корову, машину, растил трех дочерей.
Все братья увлекались ремонтом машин. Помню, возле их дома стоял перевернутый пустой панцирь машины. Моего старшего ребенка, еще не говорившего связно, это так впечатлило, что она целый день удивленно твердила: «Там… машина! Там машина! Машина…»
Их Николай, приходя советоваться относительно машинного ремонта, моего мужа называл «Толичек».
Глава 8.
Цурики
Рядом с нашим домом жили Цурики. Цурики – это Мария, Левка, их дети: Клавка, Муська, Витька.
Клавка жила отдельно, растила детей – Сашку и Женьку.
Цуричиха: мелкая, юркая, говорливая, брехливая.
Цурик: толстый, медленный, тихий, добрый к своей семье.
Клавка: полная, быстрая, веселая, говорливая, брехливая.
Муська: маленькая, полная, медлительная, тихая.
Витька: высокий, стройный, быстрый, говорливый, смешливый, брехливый.
Итак, мы уже убедились, что телевизор – великое дело. Тогда, в шестидесятых годах, когда телевидение только развивалось, нам так хотелось его смотреть! Я уже говорила, что я бегала смотреть телевизионные передачи к тете Нюре, тете Лене, Бощенкам, к нашим соседям Цурикам и в семью моего будущего мужа. Его родители выставляли новый телевизор под окнами нового домика, который построили сами, и желающих смотреть в этот ящик было довольно много …
«Бабы! – говорила Цуричиха соседкам. – А я вчера по телевизору видела своего Левку с котелком!» Помню, как в обществе своих соседей, смотрела фильм «Зеленое чудо», как испанка – выразительные глаза, тяжелые волосы, необыкновенный голос – пела так страстно, что мои соседки – женщины – вздыхали:
– Если бы мы знали, о чем она поет, мы бы все плакали!..
Помню свадьбу Муськи (место, которое я сейчас назову «вышка», называют по разным признакам по-разному: вышка, курган, могила – это ориентир нашей улицы): гости, переодевшись цыганами, по-настоящему воровали у соседей курей, на вышке разводили костер, варили суп-лапшу, ели, дурачились, скатывались сверху вниз бревнами… Яркие блузы, широкие юбки, лица, искаженные красками, крик, шум, страх… Пахло дымом…
Вскоре Витька куда-то уехал в Краснодарский край, потом туда уехали и родители.
Я сейчас будто догадываюсь, что Цуричиха – это сестра Булака (Очень похожа!)… или сестра Катьки Лавровой… Откуда взялась их семья, и почему они передвигались, как фигуры на шахматной доске: жили сначала в доме Булаков, потом переехали в дом рядом с нами, а там стала жить Катьки Лавровой младшая сестра? Почему, когда они уехали, эта младшая сестра вместе со своею дочерью переехала в этот дом, что рядом с нами, а там поселилась Клавка – старшая дочь Цуриков со своей семьей? Сейчас там еще живут ее внуки и правнуки…
Глава 9.
Лавр...
Итак, после отъезда Цуриков в этом доме поселилась сестра Катьки Лавр... с дочерью. Муж, с которым она жила, кидался на нее с ножом, его посадили в тюрьму, и она, продав тот дом, переехала в дом Цуриков, по соседству с нами.
Ее звали Варвара, дочь – Верой. С ними стали жить ее родители: бабушка Варвара и дед Степан. Они много лет жили в Сибири. Были староверами.
Дед Степан был бородатый, степенный – не пил, не курил, не ругался. У них была старая мастерская, сложенная из бревен, где дед делал всякие дела: ремонтировал обувь, выделывал шкуры (они держали коз), читал Библию…
Бабка круглый год ходила в валенках, у нее были покручены косточки на руках и ногах.
Уже здесь они стали сектантами: то ли субботниками, то ли пятидесятниками. В эту же секту потянулись старшие сестры Варвары – Катька и Мария. Варвара устояла.
Помню, как хоронили деда – толпа чужих энергичных людей пела песни под гитару...
Лавр... вокруг нас было много: во-первых, дед Степан и бабка Варвара, во-вторых, их дети: Илья, Катька, Мария, Варвара, в-третьих, Катькины дочки: Рая, Людка, Надька, которые почему-то имели разные отчества…
Катька как-то жила, и в то время, когда я уже видела и понимала, у нее был какой-то муж, и они строили дом, с тылу какого была новая деревянная лестница, ведущая на чердак, где висели телячьи шкуры…
Рая быстро вышла замуж за белоруса Сашку, строила дом на другом краю поселка, очень трудолюбивая, терпеливая, домашняя… Людка, болтлива, суетлива, была вся в хлопотах о своей собственной семье, устраивающая то, что никак не устраивалось…
Надька три раза выходила замуж. Первый был симпатичным, не семейным, на свадьбе – драка с друзьями, потом – развод и дочь Таня; второй – страстный, бурный, дурковатый, облился бензином и сгорел; третий –...
..................................................
Уже в зрелом возрасте Надька стала неразлучна с подругой детства – Люсей…
Глава 10.
Лепет…
Тетя Лена Лепет… – у нас на поселке первый кассир в магазине, если взять в расчет, что это было в 60-70-ых годах, человек серьезный и трезвый. Хорошая женщина, с нею можно было поговорить обо всем…
Степан неплохой дядька, но иногда выпивающий… Вспоминаю, как однажды, рано утром, я шла в школу, уже когда работала вожатой… Осень, туман, полутемень… Иду спокойно – за мной шаги… Ускоряю шаг – тень продвигается быстрее, топот ног учащается… Я бегом, кто-то бежит следом… Страх: в ушах удары сердца, ноги не слушаются, в спине столбняк… У магазина – кто-то в ожидании открытия, перевожу дух… Из мрака проявляется фигура и облик дядьки Степки: «А я думаю: догоню или не догоню? Догнал!»
Двое детей.
Старшая – дочь Люська. Люська была интересной, симпатичной: русые волосы, красивые черты лица, тонкая фигура. С подросткового возраста – королева-повелительница своих подруг. Так королевой-повелительницей и прошла по жизни…
.........................................
Ленька – младший… Где-то жил, учился, работал, женился, рожал детей, разводился, опять женился… Помню, возвратившись откуда-то, с мореходки что ли, он так подпал под влияние чужого образа жизни, мыслей, речи, что выдавал себя за другого человека, меняясь в лице и «гекая», рассказывал о своих приключениях и вдруг смешно сказал: «Ну, все! Замерз, як цуцик!»
Глава 11.
Лео…
Еще у меня была подруга Лилька Лео.., мы с нею жили на одной улице, через десять домов, и учились в одном классе. Мать ее работала бухгалтером на шахте, в соседнем поселке. Звали ее Анна Егоровна, по-уличному – Нюрка. Она была хроменькой, но манеры одеваться, говорить – были настолько привлекательными, что этот недостаток мало ее портил, а лишь выгодно выделял из толпы как интересную женщину… Она часто ездила на курорты, привозила оттуда разные красивые растения и цветы.
Говорили, что Нюрка замуж не выходила, Лильку родила от какого-то старого еврея. У Лильки были большие глаза, большой нос, широкая спина, упругие кудрявые волосы, нежные руки и ноги. Она была немного своеобразна: любила вкусно покушать, сладко поспать, их комнаты были яркими, красивыми… Учеба давалась очень тяжело. Лилька была мнительна, не зная точностей, она могла придумать такое, что могло испортить отношения надолго…
С ними жили родители Нюрки – бабка Татьяна и дед Егор. Они находились в дальней комнате, где над головами провисал потолок. Нюрка многие покупки от них скрывала. В шестом классе по ее инициативе нам с Лилькой были пошиты одинаковые сиреневые сарафаны спереди на молнии. Это было красиво! Не имея слуха и голоса, где-то в то же время, по ее желанию, мы с Лилькой поступали в городскую детскую музыкальную школу по классу скрипки…
Еще о Лильке вспоминается следующее: у нас была подруга – Люба Лещ.., которая жила недалеко, на другой улице, через переулок. Она была девочкой потише и поскромнее, чем мы, и тем, наверное, нам не угодила. Лилька придумала написать ей письмо, бросить его в почтовый ящик (сегодня я подозреваю, что там был кто-то третий, вернее всего, бывшая соседка Любы – Долж.., семья которой переехала в Макеевку, а в то время она приезжала с родителями по делам, скорее всего, связанным с продажей дома). Взрослых людей вокруг Любы мы как-то даже не брали в расчет. Содержание письма было от вульгарного до грубого и похабного. Лилька диктовала, а я писала печатными буквами. И нам было так весело, что мы катались от смеха по полу в Лилькиной комнате.
И вот письмо написано, брошено в почтовый ящик… А потом было то, что мы не предвидели: родители взяли письмо, прочли и пошли с жалобой и просьбой к учителю математики Иосифу Ивановичу, чтобы тот, в свою очередь, пошел с этим письмом к нашему руководителю – Алексею Федоровичу.
Я даже сегодня удивляюсь, каким тактом обладал этот человек! Перед уроком он как бы собрал нас в группку, сказал, что случилось, нарисовал такую отвратительную жизненную сцену и попросил, чтобы тот, кто виноват подошел к нему… Выждал время…
Как я страдала, мучилась!.. Совесть моя не ела, не спала, она меня изводила! Потом подошел ко мне и сказал: «Я никому не скажу, я больше никогда не вспомню об этом – это ты написала?» Я сказала: «Да…» – и заплакала. Я так была благодарна ему за то, что он защитил меня от беспощадного – совести. Я как будто родилась заново, как будто выздоровела от тяжелой болезни. Слово учитель сдержал, урок преподал, воспитательный момент дал свой результат. Это было в шестом классе.
Дорогой человек, через много десятилетий в след твоей тени разреши поклониться тебе за все, что ты сделал лично для меня!..
Лилька взрослела вместе со мной, но мы не сближались, а как бы расходились. Помню, когда-то, наверное, в четвертом классе, весной не стало ее дедушки Егора, мы с классом ходили в лес рвать пролески. Много людей, что-то было сказано невпопад – Лилька засмеялась, и у нее много брызг полетело со рта и носа – и это еще больше всех рассмешило…
Лилька как огня боялась математики, она ей не поддавалась! В восьмом классе на письменном экзамене она ничего не смогла написать и вышла из класса последней: запах распространился по всей комнате и ноги сзади в чем-то вязли…
После восьмого класса уехала в Бердянск, поступила в какое-то училище… К матери приезжала редко. Я ее близко не видела, но издали она мне казалась вульгарноватой… Лично ничего не знаю, но говорили, что легко жила, потом якобы ее не стало… Но знаю, что последние годы ее жизни в нашем поселке тесно были связаны с ее соседкой, которую звали Светка Фру…
Глава 12.
Фру…
Родительская семья Дорки была большой: три брата и две сестры. Когда выходила замуж, была такой худой, что юбке не на чем было держаться, а Илюшка говорил: «Дорка, ты как вобла, мне на тебя и залазить гадко»… Дорке посоветовали пить «коньячок».
Вспоминала со смехом поездку в Молдавию, к свекрам: на стол было наготовлено всего много, но ей хотелось картошки – а она вот на столе, большая, сахарная. Взяла самую большую и всю в рот. Свекор встал из-за стола и сказал: «Тьфу, русская свинья!»
У нас в поселке Илюшка Фру… работал на шахте. Был на все руки мастером. Знаю точно, что шил дочкам платья, а жене, Дорке, платья и бюстгальтеры. Бабы смеялись, что Илюшка может и «золотом вышивать». Он был как бы неплохим мужиком, но из-под каблука жены не вылезал. А Дорка говорила, что на Илюшке «сколько погоняешь, столько и едешь»…
Дорка была баба видная: симпатичная, смекалистая, уверенная, со временем – упитанная, дородная… Все ладилось: в жизненных делах практичная, язычок подвешен, хотя и образования три класса… Сначала работала в конторе сельпо уборщицей, потом – в детском саду поваром, а потом на птицефабрике…
Готовить, по ее словам, не любила, но готовила вкусно и умела щедро, от всей души накормить. Захаживали кумовья, сотрудники, знакомые мужчины и прикипали к ней – Илюшке в отместку!
У них было две дочери: Вера и Светка. Вера уважительная, спокойная, а Светка – «черт в духовке»: симпатичное лицо, красиво посаженная голова – короткая стрижка, черные брови, крупные глаза, круглые щеки, слегка покрытые веснушками… У нее был дьявольский характер: отчаянный, дерзкий, своенравный, нахальный, обманчивый… Нрав воровитый. Еще с детства она приходила к кому-то в дом по добру, а потом воровала, где трояк из ящика стола, где кусок новой ткани из шифоньера… Она на спор съедала за чужие деньги двадцать пачек мороженного, а на следующий день – синие губы и воспаление легких…
Когда их отца травмировало в шахте, мать совсем замоталась: работа, больница, денег нет, а Светка за свое – одни неприятности… Вера спрашивала: «Света, а тебе маму не жалко?! » «Мне никого не жалко!» – был ответ.
После восьмого она совсем свихнулась: компании, выпивки, житье вне дома. Вскоре появилась у родителей, родила ребенка – Сашку, через три месяца – тьма друзей, пьянки-гулянки опять закружили… Ребенок был оставлен у родителей, а она кочевала по всем поселкам и городам в округе… Дома могла появиться неожиданно, когда никого не было, залазила через окно с тем, чтобы вытащить кое-какие деньги, материны новые кофты…
Вскоре случилось следующее: сели с дружками в такси, силой заставили таксиста ехать в лес, где, оказывается, был их обетованный шалаш, – машина была угнана, таксист убит… Один из соучастников был взят, «раскололся». Судили их за групповое убийство, разбой, хищение, незаконное пользование оружием, тунеядство, проституцию… Светке дали восемь лет…
Уже в тюрьме, надеясь, что раньше выпустят, забеременела, родила ребенка – девочку, какую сразу же забрали в детский приют. Работала в швейном цехе на восьми операциях, работа в руках горела.
Когда срок отсидела, пришла домой весной: свежая, красивая, свободная… Я в тот год защитила в университете диплом: усталый вид, худое, серое лицо… Мои родные говорили, что такое впечатление, что не Светка, а я была в неволе.
Потом Светка куда-то уехала, работала на швейной фабрике, удачно вышла замуж, родила дочь Иру. Приезжала с дочерью, когда Сашка уже подрос…
А вот бабка от Сашки натерпелась, словами не передать…
Такой красивый мальчик: чернявый, большие ясные глаза, носик, щеки, слегка покрытые веснушками… Всегда сытый, чистенький – бабка старалась: кормила, одевала-обувала, обстирывала… От природы наглый и самоуверенный, ну, понимаете, не сверху это, а в нем, как говорят, «в крови»… В школе проявлялось не баловство, а наглость с улыбкой, тупое упрямство и открытое воровство… Если где-то ремонтировали машину или трактор, мог до школы не дойти, часами суетился возле мужиков…
Тетю Дору вызывали в школу бесконечно. Она тогда уже работала на птицефабрике, до пенсии не дотянула, вынуждена была рассчитаться, чтобы каждый день водить внука в школу и забирать…
После восьмого класса отправили к старшему брату деда, председателю колхоза, с тем, чтобы там окончил сельскохозяйственное училище и работал трактористом. Деда опозорил – украл какие-то компьютеры… Вез в поезде, взяли в Дебальцево…
На нашей улице их домик всегда был самым ухоженным, во дворе – розы. Зимой тетя Дора вывозила ванной снег со двора – «делала весну», а летом таскала воду – поливала цветы.
Жизнь продолжалась. Она вкусно готовила, любила угостить и выпить… Тетя Дора часто повторяла фразы: «Жизнь прожить – не поле перейти» и «Неграмотный что слепой», окрашенные своими собственными интонациями и наполненные своим собственным смыслом…
Когда работала на птицефабрике, ей предлагали работу кладовщика, она отказывалась. Директор говорил: «Не понимаю я тебя, Тимофеевна!» «А я что? – вспоминала. – Расписаться толком не умею. Да, неграмотный что слепой… Вот ты учишься, Люба… Ты мне человек чужой, а мне радостно…»
Позже она близко сошлась с моей свекровью. Они стали подругами по жизни, помогали друг другу: разговором, советом, делами, деньгами… Часто ели-пили семьями, когда уже и свекра не было, с другим, так сказать, мужем, тоже Тимофеевичем… А когда и Тимофеевича не стало, пили часто, каждый день, с утра до вечера, расходились в темноте вдоль забора… Поначалу придавали значение тому, что было на столе, потом на столе было то, что было… Сначала пили чашками из чайника, потом – рюмками из бутылок, а потом – стаканами из банок… И разговоры сначала были связные, а потом – отдельные фразы, слова, звуки…
Тетя Дора не успевала отойти от одного испытания, наваливалось другое…
Илюшу парализовало. Он семь лет лежал. Она ухаживала: кормила, мыла, брила, переодевала, вывозила на улицу. Когда выходила из дома, страшно звал, выкрикивая чужие имена…
Временем она приходила в отчаянье, не досыпала, ноги почернели от груза тела и работы. Однажды открылось такое кровотечение на ноге, что спасали всей улицей!..
Она часто вспоминала предупреждение своей младшей сестры – калечки Вали, которая иногда жила у них (Валю возили на коляске, она красиво вышивала, рисовала и говорила разные интересные вещи): «Дорка, как мне тебя жаль! Вот тут, под твоим порогом в дом, закопан огромный тяжелый крест. Он твой, Дорка!»
Да, эта женщина несла всю жизнь свой тяжелый крест, но даже тогда, когда в ее жизни было все хорошо, я точно знаю, она никого не осудила…
Через год после похорон Илюши дом был продан, старшая дочь Вера ее забрала к себе, в Харьков.
Вера говорила, что от Светки вестей нет (она живет где-то в Болгарии)… Два раза в год – на 8 Марта и Рождество – Вера звонила Светкиной свекрови, женщине, которую глубоко уважала, и племяннице Ирочке, чтобы поздравить и пожелать здоровья…
Глава 13.
Бел…
Бел… приехали откуда-то издалека. Он какой-то бывший военный, скорее, сверхсрочник, работал на шахте десятником, то есть, как я думаю, звеньевым. Она была востребована в разных профессиях: сначала преподавала в школе немецкий язык, а потом заведовала аптекой на нашей стороне поселка (поселок был разделен железной дорогой на две части: «наша сторона» и за путями – «новостройка»). У нее можно было дома купить лекарства из аптеки.
И он, и она всегда гордилась своими детьми. Детей у них было двое. Горделивость и ощущение особенности были переданы им по наследству. Но в матери, на мой взгляд, не было ничего особенного, кроме, конечно, знания о своей особенности. У нее была хорошо поставлена речь, с помощью которой она пренебрежительно отзывалась о других женщинах и их детях. (Однако я обязана сказать, что, когда мне было лет шесть, я не выговаривала целый ряд звуков: ж, з, р, ш, щ, ц… Именно благодаря прогулкам вдоль дороги с этой соседкой у меня прозвучали слова «жаба» и «цапля» в общепринятом варианте…)
Они строили дом по особой планировке: изолированные комнаты, вода, отопление – и этим гордились.
Дочь очень хорошо училась в школе, дружила с дочерью директора школы – и это было поводом для гордости. В 9-10 классе у них жила ее одноклассница – дочь лесника, цыгана (их семья жила в лесу, в школу ходить было далеко, да и опасно). У них была корова, пасека, оттуда несли молоко и мед – и это их возвышало!
Дочка училась играть на аккордеоне. Она иногда играла на нем, сидя на стуле, едва выглядывая из-за инструмента. Часто по вечерам измученный аккордеон выдавливал деформированные мелодии, которые вяло и медленно заполняли воздух на краю нашей улицы. Подростком девчонка часто ходила летом по жарким улицам поселка, возвышенная и нездешняя, в обнимку с очередным любимым томиком…
Окончив школу с золотой медалью, она поступила в фармацевтический… Я помню, что на каникулы домой она приезжала со связками книг. Окончила вуз с отличием.
Вышла замуж за военного, старше от нее вдвое. Жила где-то на Дальнем Востоке. Родился сын – Владимир Дубровский. Когда приезжала домой с младенцем, по ночам встречалась со своей первой любовью…
У «первой любви» от второй любви было уже двое детей. После очередного ее приезда этот парень ушел из дома. Много не понимая, его сын пережил настоящий шок, плакал, искал отца в лесу, а когда тот возвратился, с порога бросил ему в лицо: «Эх, ты, предатель!»
Несколько раз приезжала к матери – маленькая сумочка, плоский пластиковый пакет, поджатые губы, водянистые глаза, вся съеженная, как коммунист на допросе.
Сына холили. В детстве его присматривали бабушки нашей улицы: в коляске возила Мироновна, смешливая, говорливая, любившая выпить и спеть эдакую, разудалую; за ручку водила уже Антоновна, аккуратная, тихая, спокойная женщина, несчастная в своих выросших детях. Учился в школе паренек средне. Играл, вроде, на аккордеоне, но я никогда не слышала. Был инфантильным. По чужому желанию и совету поступил в военное училище.
Однажды, присев на лавочку возле дома моих свекров, их мать сказала нашей соседке: «Вот, дорогая, только наши дети чего-то добились в жизни – стали людьми – уехали в большие города, выучились и там живут!»
После того, как закрыли аптеку, эта женщина много лет работала в манипуляционном кабинете поликлиники, делая всякие манипуляции.
Говорили, постоянной едой в их доме были яйца, сваренные вкрутую, хлеб с маслом и чай…
Муж стал выпивать. Помню, как по улице поползли слухи: будучи в гостях у соседа, ее муж украл у хозяина брюки. Однако, гость, противореча словам, те брюки носил открыто, выдавая за свои, до тех пор, пока не обнаружилась пропажа.
Вскоре он заболел, слег в больницу. Умер. Хочется сказать несколько слов о соседе-хозяине: дядечка был плотно толстым, хозяйственным, хитроватым, вороватым – все, что мог, тянул из совхоза домой, доподлинно слушался жену. Его любимой фразой, которую подвыпивший частенько любил повторять, была такая: «А мы тыхенько та умненько!»
А через месяц после смерти мужа во двор привезли еще один гроб – цинковый: сын был убит в Афганистане. Нашу улицу, а потом и школу назовут его именем.
Мать постарела, стала мягкой, рыхлой, глаза белыми – выплакала. Спасалась тем, что, найдя словарь немецкого языка, написанный когда-то сыном, вспоминала или заучивала новые слова, постоянно ходила на кладбище, бестолково возилась в доме, во дворе, в саду, огороде. Когда стало уже невмоготу, ее забрала дочь, все такая же странная: водянистые глаза, поджатые губы, белые носки, зеленый прозрачный полиэтиленовый дождевик…
Глава 14.
Сер…
Сер… было две семьи – Николая и Петра. Оба брата невысокого росточка, симпатичные, женились по любви, но имели разный темперамент и жизненную удачу…
Николай и Татьяна жили дружно. Они были счастливы: работали, строились, растили девчат. Николай работал на шахте. Татьяна, крепкая, здоровая, имела твердый характер и уверенную жизненную позицию. В ней все было основательно: слово, смех, жест… Что-то у нее было от цыганки: выражение лица, мимика, способность говорить… Хотя бы что-то из сказанного или сделанного ею посчитать незначительным было нельзя – во всем житейская мудрость.
Когда дети подросли, она пошла работать в совхоз – на полив. Николай – заядлый грибник, Татьяна, со временем располневшая, дородная, – отличная повариха.
Их дочери, выбирая себе под стать мужей, делали ошибки, но исправляли их, в основном, удачно.
В общей комнате у них было много комнатных цветов. Они их любили. В центре стоял огромный цветок, который не давал свободно передвигаться: трогал проходящего человека, даже маленького, ветками, листьями за голову и туловище. Они говорили, что это растение – живой барометр, предсказатель дождя – на гладких листьях с удивительными вырезами при перемене погоды появлялись капельки влаги.
Позже, через много лет после смерти мужа, тетя Таня расскажет мне о каждой его предсмертной секунде. Я была поражена точности передачи, четкости мыслей, чувств, действий, сохраненных в памяти этой женщины…
Петру повезло меньше…
Мироновна – развеселая женщина, когда-то была молодой. Она вышла замуж за армянина, который приехал строить шахты. Они уезжали в Армению – возвратились, родили двух девочек-близняшек – похоронили. В семье родных девчонка осталась сиротой – удочерили. Она была очень красивой: круглое личико, синие глазки, ямочки на щечках. Так русская девочка стала Валентиной Перепетьевной.
Но новые родители разошлись. А мать с приемной дочкой уж очень были разными – тоже не сошлись характерами. Когда Валя была в 8 классе, к тетке Вальке, Мироновне, заезжал молодой парень, извозчик Николай, и недвузначно намекал на что-то… Валя возмутилась, перестала разговаривать – затаила обиду. Поступила в педучилище. Окончила его. В одном выпуске были девчонки, потом ставшие учителями нашей школы: Екатерина Никитична, Галина Петровна, Евдокия Николаевна, Евдокия Андреевна, Ольга Павловна…
Петя – брат Николая – влюбился в Валю, женился. С Мироновной не ладили. Дом поделили, начали достраивать свою половину. Валентина работала заведующей детским садом. Родился сын.
Петр иногда выпивал – Валентине это не нравилось. Стала искать лучшего. Нашла.
Сергей был молодой, симпатичный, эмоциональный… Сначала она ушла из дома, не предупредив Петра, забрала с собой сына, а потом уехала куда-то в Магадан… Но не надолго, возвратились вместе. Молодой муж пил, ревновал, позорил, "гонял" ее вокруг пятиэтажки, в которой жили.
Возвратилась домой. Петя изменился: стал тихим, пьющим. Купил маленький домик на соседней улице. Сначала жил сам, а потом с простенькой женщиной – Марусей, которая благодарила Валентину за подарок судьбы. Жили тихо-мирно, выпивали. Вскоре их не стало.
Мироновна тоже ушла в мир иной.
Сын подрос, окончив школу и медицинское училище, поступил учиться дальше.
Валентина осталась одна: неуверенная, растерянная, неприспособленная к жизни… В эти годы она болела, жалела, скучала, часто разговаривала со мною по душам… Попыталась выйти замуж за престарелого глупца, вроде оживилась, но отсутствие душевной связи вылилось то в похлопывание по спине с примитивной улыбкой, то в мелочные придирки по любому поводу…
Сладкие, правильные, на ее взгляд, речи молодого батюшки, приехавшего откуда-то с семьей, перестройка сельповского магазина в церковь ее увлекли. Она стала часто ходить в церковь, кто-то ее надоумил, что хорошо бы было, если бы семья батюшки поселилась в ее доме и ее дом можно вообще законно отписать церковному приходу, то есть батюшке… Было составлено завещание.
Батюшка стал нашим соседом, затеял капитальный ремонт дома, строительство огромного гаража на пол двора… Преданные прихожане собирали средства у жителей поселка для поддержания церкви. На праздники столы во дворе ломились от яств: салаты, рыба; горячие блюда – вареное, печеное; напитки… Во дворе было тесно от гостей: поселковый совет; контора шахтоуправления – начальники отделов, юристы; учителя…
Один раз я слышала его речь на Братской могиле и была удивлена ее сути… Он говорил вещи, в моем понимании, совершенно неправильные и с точки зрения Святого писания, и с точки зрения нашей жизни, и с точки зрения политики… Однако, все как бы налаживалось: жизнь, дружба, служба…
Семья батюшки, их родители, гости, ходили через маленькую комнатку – кухню, возле выхода, где ютилась тетя Валя. Состояние здоровья тети Вали ухудшалось – гипертония, и если раньше она не находила места от тоски и одиночества, то теперь – от шума, суеты, присутствия чужих людей. Она часто стала уходить из дома: пасла козочку, помирилась с семьей брата мужа, иногда сидела с соседями на лавочке, сошлась близко с женщиной старше нее, Катериной, вымученной своими родными – мужем, детьми, внуком, ходила к ней послушать, поговорить, переночевать…
Потом возмутились родные: попу в глаза сказали, что завещание заберут, пусть ищет себе другое жилье. В августе-сентябре строили гараж, в ноябре разбивали… Он обвинил тетю Валю в слабохарактерности…
Тетя Валя опять осталась одна. Болезнь усиливалась. Она постоянно говорила о сыне – скучала. Потом ее не стало…
Глава 15.
Дюм.., Брат.., Шев…
Между домами Петрихи и Куликовых стояла кухонька Андрея Дюм… Он жил с Устей и приемным сыном Гришей. Старшая дочь Усти была замужем и жила где-то в соседнем селе.
Андрей и Устя работали на железной дороге, начальство выделило им шпалы на постройку дома. Работа была тяжелая, стройка не из легких, жизнь несладкая…
Андрей очень аккуратный, прижимистый, жадный. Мог Усте дать пять копеек на проезд автобусом, а потом спросить, почему не сэкономила. Чаще сам ходил по магазинам, чтоб копейка не просочилась сквозь чужие пальцы.
Устя честная труженица, тихая, душевная, мученица…
Гриша рос скромным, уважительным, послушным. Дружил с Любой, симпатичной, веселой, озорной, сиротой-беднячкой. Она его любила.
А через два дома жила семья Брат..: Мария – сильная, круглая, грубая – крикливая, матерливая, хозяйственная и Никита – крепкий, сухой, долговязый, кудрявый, домовитый… Она нигде никогда не работала. Дома переворачивала горы: дети, хозяйство – дом, корова, огород. Он тихо-смирно дежурил на какой-то водокачке, а для дома, для семьи копался в поле, огороде, саду… Весной первая зелень, ягоды, овощи-фрукты продавались: «Вот навяжу пучочки и – на базар! » Летом не пропадало ничего: ни яблоко, ни груша… По осени веял семечки подсолнечника, сбивал масло – продавал. Держал пасеку. Понемногу богател.
Дети: Володя, Люба, Шурка, Колька – с особым разумом и понятием жизни все, кроме Кольки (он был простоковатым, умер в двадцать семь…) Володя и Шурка стали большими начальниками, знали, как жить и что делать.
Люба – вся в отца: высокая, долговязая, кудрявая… Гришу присмотрели и сосватали. Гриша пришел к своей Любе и сказал, что против воли родителей не пойдет… и женился.
Построили дом через дорогу. Жили, душа в душу. Люба «рулила». Она работала в швейной мастерской, Гриша – на шахте. Одиннадцать лет не было детей. Люба ездила на курорты, лечилась. Однажды на берегу моря познакомилась с женщиной из Киева, преподавателем техникума легкой промышленности. Та предложила ей поступить учиться, Люба не отказалась. В Киев ездила как в гости, годы учебы промчались быстро.
Любина мать совсем заела свою девяностолетнюю свекровь – бабу Пашу. Люба забрала ее к себе, присмотрела, похоронила и забеременела, приговаривая, что Бог заплатил ей добром за добро. Родился Максим, вышел весь в мать и деда: длинненький, долговязый, кудрявый… Рос без хлопот.
Потом нашлась какая-то тетка в Донецке, Люба переехала туда, Гриша оставался с Максом. Тетку досмотрели, похоронили, домик обменяли на однокомнатную квартиру в центре. Гриша с сыном переехал в Донецк. Люба стала работать мастером в швейном училище. На практике учащиеся шили рубашки и брюки Володе, Грише, Максику. Гриша устроился диспетчером на крупную шахту. Фиктивно развелись, чтобы получить квартиру. Получили. Однокомнатную сдавали.
Досмотрели отца Любы – дом продали. Досмотрели мать Гриши – дом продали.
Максим учился хорошо, родителей радовал. На вступительном экзамене в институт, в спешке, выполнил не тот вариант задания – Люба уладила. После института призвали в армию. Люба ехала на присягу и к сыну, и к его командиру – Макс прослужил всю службу на складе. После армии женился. Любе все казалось, что можно было найти и лучше, но … докормили, доодели, доучили. Две внучки. В экстремальные моменты Люба могла задать невестке откровенный вопрос, требующий немедленного ответа, типа: «Нет, ты мне скажи: на каком основании мой сын должен ходить летом в теплых носках?»
Вскоре Макс – второе лицо в крупной компании, потом пригласили в столицу: отличная работа, престижная должность, нормальная зарплата, уютная квартира, элитная машина…
Один из периодов жизни для Любы был очень тяжелым – заболела, врачи советовали делать операцию. Легла в больницу. Вспоминает: приехал Максим, привез врачу красивый чайный сервиз на 6 персон, а на следующий день врач сказала, что она хотела бы такой же, но на 12… Люба – с просьбой к сыну: «Забирай меня домой!» А тут еще сваха-вдова начала названивать Грише, делать какие-то намеки… Люба бросила мужу в лоб: «А ну, папа, я не поняла: в чем дело?!» и твердо решила жить назло врагам и быть здоровой… Длинная шея гордо держала мужлоковатую голову с красивой прической: серебристые волосы природными волнами ложились под расческой и держались так всегда.
Иногда она приезжала на родину, заходила к нам, могла посидеть на лавочке, когда мы копались в огороде, собирая убогий урожай, приговаривала: «Как мне вас жалко! Я б вас всех взяла вот так в пелену и забрала к себе!» Про нашу соседку – свою ровесницу – говорила: «А, сволочь! Петя строится, а она идет вечером с работы, черными лакировками по тротуару отстукивает!»
Когда я была у нее, меня удивило: на вокзале она встретила меня в старомодном пальто и шапке-кубанке, дома ходила в ободранном халате – на это все она не обращала внимания. Будучи на пенсии, тетя Люба работала воспитателем в общежитии училища… В то время случился пожар в гостинице «Москва», ужесточились требования по технике пожарной безопасности. Ее разговор по телефону с комендантом общежития: «Да, да, Валентиночка Павловна! Обязательно! Я уже была на втором этаже, Нина – на четвертом. Объявления развесили, детей предупредили.» Потом Нине: «А, сволочь! Когда сегодня? В понедельник!» Спокойно села, пообедала, распорола какую-то вещь из своей сумки, переговорила с нужными соседями: сначала дежурные вопросы – выслушивание, потом – просьба… и – домой!
В понедельник, пройдя по всем комнатам, без компромиссов были собраны в подсобку печки, обогреватели, утюги… Да, кстати, на протяжении всей своей жизни она говорила «бомага» и «отюг».
Шаг за шагом Люба побеждала во всем. Гриша иногда посмеивался, что Люба, как цыганка, у Бога все просит и просит… и Он ей помогает. Помню один ее мудрый совет: «Не думай на ходу, не думай лежа, а ты сядь и хорошенько подумай!»