Весна осторожно прощупывала дорогу в город, брезгливо приподнимая грязные лохмотья снега с асфальта и отряхивая на прохожих капли с крыш, она пыталась расцветить фасады домов улыбками солнечных зайчиков, но это ей пока не слишком удавалось – город оставался всё таким же незыблемо мрачным и насупленным. Тому способствовала и архитектура, вроде бы и европейская, но без присущей Европе жизнерадостности и уюта. Даже обычный жилой Питерский дом, скажем в районе Чернышевской, выглядит подчас более пугающим, чем средневековый готический костёл с химерами на фронтоне. Может тут дело в мерзкой по обыкновению погоде, а может некая сила наложила на город древнее проклятие, кто знает… Некоторые, несознательные личности, упоминают грязь и недостаток ухода, но проклятие звучит намного романтичнее, да и для туризма полезнее.
Весеннее робкое солнце не могло взять власть над городом, поэтому оно решило отыграться на песочного цвета пуховике с меховым щуплым воротом, в который был облачён молодой человек, спешащий куда-то с очень задумчивым видом. На боку его мерно шлепала большая плоская сумка, а крест-накрест с ней пересекал распахнутую грудь величественный чехол большого фотоаппарата. Человек был не просто прохожий, а самый настоящий журналист. Звали его Егор и работал он в одной из Питерских еженедельных газет, коих много в любом городе и печатают в них, как правило, одно и то же. Писал Егор много и быстро, но как-то без души – не цепляли его те темы, которые попадались обыкновенно. Он всё ждал своего звёздного часа и верил, что когда-нибудь обязательно напишет что-то намного интереснее городских сплетен и рекламных объявлений.
Полтора месяца назад его вызвал редактор и спросил:
– Про Челенданский пансионат слыхал?
– Да что-то слышал.
– Надо вынести это тёмное дело под свет общественного мнения, – редактор любил изъясняться витиевато, он довольно покрутил головой и улыбнулся.
– Вынесем, Эдмунд Фёдорович, как же! – Егор знал слабость начальника и слегка подыгрывал ему.
– Тогда дуй в районное полицейское отделение, ознакомься с материалами, я договорился! – редактор уже лучился радостью от собственной значимости, его лукавое лицо лоснилось от эмоций.
– Как это у вас получается со всеми договариваться?! – подлил Егор масла лести на алтарь самодовольства шефа и, не дав ему время отреагировать, выскользнул за дверь… Егор поначалу отнёсся к новому заданию редакции как к очередной рутине и, быстренько набросав в голове схему будущей статьи, решил сразу заехать в полицейское отделение, где расследовалось дело о «Челенданском ужасе».
Получив из рук майора, с очень чутким взглядом, четыре пухлые папки с материалами дела, Егор погрузился в чтение, а закончив через несколько часов, выдохнул судорожно и вытер испарину.
– Вот оно! Настоящее! Это же настоящее! – пронеслось в его взбудораженном мозгу. История была бесподобна, ей не было равных в короткой карьере Егора и она обещала такие перспективы… Если правильно воспользоваться шансом, то это будет бомба! Публикация во всех газетах Питера, затем в Московских, если повезёт – покажут сюжет в новостях, а там глядишь, полноценное журналистское расследование, книга и, возможно, Пулитцеровская премия…
В последующие шесть недель Егор облазил пансионат и окрестности до миллиметра, знал их лучше собственного дома, знал всех жителей близлежащих домов, родословные их и всех их родственников, имена кошек, истории болезней и… ничего. Он не продвинулся ни на шаг. Дети, которых выдавали родителям после «отдыха» в пансионате, либо пребывали в различных лечебных учреждениях, по причине слабого здоровья и общей странности, либо охранялись родителями ревностно. Кто-то переехал с семьями, а те, к которым удалось добраться, напоминали Буратино, но не его обаятельностью, а скорее деревянностью. Единственное, что радовало Егора и грело ему сердце, была одна маленькая, слабая и трепещущая, как огонёк последней спички на злом февральском ветру, — зацепка. О ней Егор не сказал никому - ни полиции, ни редактору, никому.
Вот и сейчас Егор, в который раз, рассматривал клочок клетчатой бумаги, клочок, на котором детской рукой был нацарапан цветными карандашами странный донельзя рисунок: красным нарисован ромбовидный глаз с треугольным зрачком с исходящими вверх тремя чёрными лучами и пирамида под ним, разделённая сверху донизу надвое черной полосой. А сверху, чуть оборванные по краю, четыре фигуры бледно-синие, напоминающие человеческие, но с невероятными пропорциями и как бы зыбкие, растянутые и колеблющиеся. Нарисовал это один из «клонов», как их окрестил Егор, мальчик по имени Вадик.
Это был не тот Вадик, что забрали из проклятого пансионата первым, а второй, которого отдали в клинику для скорбных умом, где он и рисовал подобные рисунки во множестве в перерывах между состоянием полной прострации. Рисунок, за три тысячи рублей, был выкуплен Егором у коридорной сиделки Лидии Федосеевны.
Пожилая нянечка, получив деньги, завздыхала, завыпячивала губы важно и таинственно сказала Егору:
- Уж такой странный мальчуган! – молчание журналиста придало ей красноречия – ведь и не ест ничего, пока не заставишь, а только всё рисуить себе, а рисунки-то глянь, не-нашенски, не-людски. – В глазах пожилой женщины блеснули слёзы, но какая-то мысль тут же сменила их на страх.
А иногда, вроде, бормочет что-то, да только на языке неведомом, а послушаешь, так жуть берёт. – Нянечка всхлипнула, перекрестилась мимоходом и поспешила по светло-бежевому бесконечному коридору.
Никто кроме Егора так и не заметил, что такой же точно жуткий рисунок был выцарапан на оштукатуренной стене одной из комнат второго этажа дьявольского пансионата. А ещё ромбовидный глаз с лучами на пирамиде был выжжен там же на полу актового зала. Полиция странному символу объяснения не нашла и с рисунками, если и знала о них, не связала, но Егор нутром чуял, что это – след. Он узнал ещё и то, что глаз ориентирован по сторонам света и средний луч, бьющий из него, указывает точнёхонько на тот самый овраг, где завершилось последнее зимнее путешествие несчастных детишек… Но финальным, совсем уж безумным открытием, стало для него то, что под основанием пирамиды были нацарапаны неровные полосы, напоминающие некие ступеньки в количестве 46 – ровно столько, сколько прошло через пансионат детишек.
Егор вынырнул из задумчивости и огляделся - пришёл… Вчера вечером ему позвонила странная, судя по безжизненному голосу, женщина и сказала, что если Егор хочет узнать нечто важное об интересующем его деле, то пусть приходит на пересечение улицы такой-то, и переулка такого-то, и там-де его встретят и всё расскажут.
Прямо перед Егором стоял и глядел ему в переносицу снизу вверх мальчик. Аккуратный такой, ладненький, только немного замедленный, что ли.
– Вы Егор? – спросил мальчик почти без интонаций и, не дожидаясь ответа, повернулся и зашагал, бросив через плечо:
– Нас ждут истинные, идём.
Когда подошли к неприметной двери в глубине одного из дворов, сердце Егора оборвалось и дыхание перехватило: на крашеной суриком лет двадцать назад двери был не то выжжен, не то выцарапан символ: ромбовидный глаз с треугольным зрачком с лучами и всё это на пьедестале из рассечённой пирамиды… А ещё, опытный журналистский глаз ухватил под основанием пирамиды то ли десять, то ли одиннадцать полосок-ступеней… Егор судорожно сглотнул, и взялся за дверную ручку, но тут дверь сама распахнулась изнутри, и в проёме показалась дама, в строгом костюме, и сказала голосом сухим и без эмоций:
– Входите, вас уже ждут.
Егор отметил, что это она звонила ему по телефону и что ни возраст, ни характер не читались на её бесстрастном, сухощавом и немного надменном лице. Егор шагнул через порог, мальчик последовал за ним тот час же, а дама окинула двор внимательным колючим взглядом, затем все трое скрылись в тёмном провале подъезда, и дверь захлопнулась за ними со звуком глухим и жутким.
Только солнцу не было дела до забот людских, — оно любопытно заглядывало в колодец двора через высокие крыши, и, как шаловливый котёнок, пыталось поиграть само с собой, отбрасывая от мутных стёкол зайчики и гоняясь за ними по кучам мусора.
Дело о пропаже журналиста Егора Летова вошло в список «висяков» и так никогда и не было раскрыто. Никто не смог связать его с другим делом – о хулиганстве, когда был, видимо, подожжён, и за полчаса выгорел изнутри, целый подъезд давно заброшенного дома, на пересечении улицы такой-то и переулка такого-то, выгорел быстро, даже рамы изнутри вывернуло, и опалило кирпичи вокруг окон, но огонь погас сам, не пошёл дальше, будто удовольствовавшись полученной жертвой. Никто и не обратил внимания на странный рисунок на уцелевшей двери: глаз, пирамида и семнадцать ступеней под ней…
Следующая глава здесь
http://www.proza.ru/2017/11/22/2229