Вдали от Польши или Чёрная Панна

               
  Прекрасно и роскошно Польское Королевство. Удалью, щегольством и довольством, женской красотой и мужской доблестью пленяло оно иностранцев. Кто только не зарился на его славу и богатство. Кто не смотрел завистливым оком и не пытался прибрать к рукам эти благодатные  земли! И немцы, и царская Россия, и даже Троцкий со своей Красной армией получили там по зубам! Проглотив обиду и досаду, все эти горе - завоеватели убирались восвояси не солоно хлебавши. Но и при этом они стремились выместить свою злобу на простых поляках.

  Так и теперь, после неудачной польской компании, а впоследствии раздела Польши между Россией и Германией многих простых поляков начали переселять вглубь России. Часть из них попала в далёкую заволжскую деревню.

  Бессоновка – это небольшое, заброшенное в далёкой степи село Саратовской области на границе с Казахстаном. Ни дорог, ни мостов там не было. Как нет их там и по сию пору. Была только бескрайняя вольная степь, да едва заметная колея, которая тянулась, тянулась, да вдруг и заканчивалась где - нибудь у степного озерца или обрывистого глинистого берега Узеня.

  Найти человека в степи сложно, потому что просторы широки и глубоки, и нет им ни конца, ни краю. Зато приближающихся видно издалека. Говорили, что здесь укрывались, в своё время, после гражданской войны беглые белогвардейцы. Здесь же орудовали и банды атаманов. Говаривали, что целый обоз с золотом укрыт где-то здесь. То ли в болоте утоплен, то ли в земле захоронен. Пойди, отыщи. А если дождь пройдёт, так в дороге ноги из раскисшей глины не вытащишь. В общем говоря, места недоступные.

  Несмотря на эту видимую недоступность, молодёжи в сёлах было много. Поэтому и свадьбы здесь играли часто. И так же, как и к каждому серьёзному и важному событию, подходили к этому вдумчиво и основательно. Наверное, и поэтому семьи были такие прочные.

  Нередкими были и свадьбы между коренными жителями и переселенцами, в том числе и из далёкой Польши. Впрочем, в этот раз свадьба предстояла обычная, местная.

  Баба Маша готовилась к свадьбе своей второй дочки Любашки. Шурка, Любка и Катька были старшие её  дочки, а сынок Петька был младшенький. Жили они в Бессоновке.

  Из сундуков деревянных и железно-кованых доставались наряды, хранимые из поколения в поколение:  венцы для невесты – с камушками, с восковыми цветочками, с фатой длинной, с платьями. Платья были в пол и обязательно с длинными рукавами, чтобы жених и невеста жили долго и счастливо.

  Свадьбы обычно игрались осенью после уборки урожая - с саратовской гармошкой. В Бессоновке Иван Семёныч С-в играл. Как запоёт его гармошка – село оживало! Весело блистали глаза у девчат. Много осталось тут и вдовушек – мужья не вернулись с войны. Вспоминались свои свадьбы. И тепло-тепло становилось на сердце. Как - будто бы всё было вчера. А тут ещё бубен! С серебряными монетами. С медными пластинками! Такое веселье рождал, что люди забывали и о горестях, и о проблемах, но с замиранием сердца слушали свадебные напевы.

  - Эх, гармонь моя, да гармоночики! Голосистыя уголочики… - сыпалось разудалое.

  Удар бубна! Что-то древнее, из далёкого шаманского языческого прошлого оживало нежданно – негаданно, томило душу и требовало выхода за пределы обыденной реальности. И сердце замирало, поднималось, и невольно душа рвалась в пляс. Чумазые, полураздетые ребятишки прыгали на одной ножке. Скакали босоногие. Пели частушки наравне со взрослыми и плясали, плясали, плясали до упаду!

  К свадьбе готовились задолго. Всем селом помогали друг другу. Впрок к застолью ловили рыбу, ставили сети.  Солили крупные красные помидоры – с укропом. С хреном. Мочили арбузы в деревянных бочках. Сушили позднику – паслён для пирогов и «лаптей». Лапти делались из сдобного теста, тесто раскатывалось круглым. В центр клали позднику, аккуратно защипывали по краям и выпекали в печи. Лапти были с коричневой румяной корочкой, высокие и вкусно пахли. Аромат лаптей можно было ощутить на расстоянии, и по этому запаху всегда можно было определить, в каком доме праздник.

  Рыбу солили, сушили. Вялили. А свежую – карпа, щуку, карасей – жарили разными способами. Щуку – с томатами, с помидором, карпов заливали сливками, взбитыми с яйцами, на громадных противнях в печи. Жирная, очень вкусная рыба была любимым блюдом сельчан.

  Пекли пироги. С капустой, с яйцами.  Сладкие – с сушёными яблоками. Тортов-то не было в сельповском магазинчике, только килька да яблочный мармелад в бочоночках. А украсить праздничный стол очень хотелось. И тогда сельские мастерицы пекли самые изысканные сладости. Похожие на печенье «хворост» розы были украшением праздничных столов. Их жарили в больших чугунах или кастрюлях, наполненных коровьим маслом, опуская в кипящее масло искусно сделанные кусочки теста на вилочке. А вынимали оттуда настоящие цветы – розы. Посыпали их сахаром. Подкрашивали свекольным соком. Ну, ничего вкуснее этих роз не было на свете! Особенно их любила малышня.

  Варилось много и холодной закуски, холодца- студня.

  Вообще, все помогали друг другу. Одни соседи пекли пироги. Другие варили студень. Третьи лепили вареники с творогом и сметаной. Кто-то пёк блинцы.

  Ну и как там свадьбе обойтись без спиртного? Ставили фляги с брагой. Туда сливалось прошлогоднее вишнёвое варенье. Клали сушёные яблоки для запаха, хмель, сахар, пророщенное зерно - солод и дрожжи. Хмель собирали специально. И всё это бродило две недели. Через две недели в бане выгонялся самогон. Это было особое таинство. Туда детей не пускали. Самогон варили «спецы».

  «Огненную воду» выгоняли дня три. Баня была около речки. Ребятишки таскали холодную воду, печка дымилась сутками.

  Когда всё было закончено, барду с ягодами, с яблоками и с хмелем, бросили прямо на задах у бани, туда, где бегали куры. Два певучих петуха – тёть Машина гордость. Она их ласково называла одного Петенька, другого – Петруша. Курочек она называла Хохлатка, Пеструшка, Белянка, Гребешочек. Кур было штук 25. Крупные русские куры. Яйца они тоже крупные несли. Заглядение. На пасху накрашивали их луковой шелухой, в которой яйца варились долго и становились тёмно-коричневыми. Церкви к тому времени все позакрывали, священство истребили как класс, поэтому яички крашенные выносили утречком «На зорьку». Встретив первые солнечные лучи и получив окропление утренней росы, яички считали «освящёнными» и подавали на стол. Ими «христосовались», «разговлялись» и относили на кладбище «поминать». Даже казахи-мусульмане не брезговали такими яичками и радостно отзывались «воистину воскрес»! Это, наверное, потому что и муллу ихнего тоже истребили как класс, и теперь все уравнялись в вере.

  Кстати, и венчания теперь отменились, о чём многие и жалели. Иконы ходили по дворам, проверяли. Найдут - неприятность хозяевам. Поэтому попрятали их. Однако, кто попроще, иконами всё же благословляли втихорца молодоженов. В глубинке же и у порога могли встречать.

  Тем временем, процесс перегонки браги завершился.

  Весёлые «спецы» и баба Маша с соседями унесли бутыли домой, тщательно спрятав их в заветные углы от соблазна. Несколько бутылей баба Маша спрятала в курятнике. Туда ни один мужик глаз не казал. На всякий случай. Самогонка ведь лишней не бывает. В хозяйстве пригодится. То солому привезут, то картофельную ботву. А то и тыквы собрать надо. За всё одна такса.

  - Ну, наконец-то, - вздохнула баба Маша и решила полежать отдохнуть.

  Но перед этим всё  же сходила, посмотрела, как шили на пяльцах одеяла. Вышивали их – эти красные, атласные, да на верблюжьей шерсти одеяла искусные мастерицы. Пяльцы сооружались огромные, прямоугольные. Внизу клали ткань, в середину – верблюжью шерсть, а сверху этого «пирога» помещали атласную ткань. Аккуратно прошивали одеяло так, чтобы шерсть не сваливалась. А потом ещё и вышивали разными удивительными узорами уже почти готовое одеяло. Соседки принесли прошвы для подушки – вязаные кружева на уголок наволочки. Вязаные скатерти, обойку на кровать – вязаные кружева на низ полотнища кровати.

  - Не приедет Катька-то, наверное, старшая на свадьбу – думала тётя Маша. - Уехала учительствовать в Дагестан и вышла замуж за лезгина. Приедет в отпуск, дети лопочут не по-русски. Ни бельмеса не понять. Их уже пять, мал - мала меньше. А все остальные-то дети соберутся за свадебным столом. И Петька – младшенький. Быстро растёт. В армию скоро загремит. Разъедутся, разлетятся дети, так и останется она одна на старость лет. А о чём больно с мужиком-то поговоришь? Иван не разговорчивый. Контуженный с войны пришёл. А теперь и он помер…   Столы надо собирать вечером. Табуретки у соседей. Эх, сколько работы.

  Легла баба Маша.

  Утром проснулась от крика.

  - Маша, Маша, у тебя куры все подохли, отравились!

  Тут стали собираться соседи – глядеть на отравленных кур и решать, что с ними делать. То ли закопать, то ли ветеринара позвать.

  Подошел весёлый дядя Мишаня Шабала. Спозаранку он уже «принял на грудь» для здоровья – нутро полечить. Он был искусным мастером игры на бубне, а это считалось почётным на селе. Без него ни одна гулянка не обходилась. Баб Маша взглянула на него искоса и спросила:

  - Что ты предлагашь с курями сделать?

  - А ты, тёть Маш, ощипи их. Перина хоть будет.

  Слёзы хлынули из глаз бабы Маши.

  - Эх, дак как же я их? Ведь любила же. Как детей родных.

  - Налей стаканчик, ребят позову, ощипем.

  Со вздохом налила ему баба Маша литру. Расстроенная, она продолжала накрывать столы. Встречать гостей, рассказывая о своём горе.

  Гости подшучивали:

  - Ты нас не отравишь ненароком, как курей?

  - Да вон Мишка Шабала чистит их после самогонки. Живой ишо.

  Через два часа весёлая ватага соседских мужиков принесла два мешка перьев.

  - Ну, ладно, чаво там…

  Тут и свадьба подоспела. Часов в двенадцать из сельсовета с гармошкой, с песняками, заявилась брачующаяся пара. С нею ввалилась и толпа.

  -  Вьюн над водой устилается, Жених у ворот увивается… - звучали песни.

  Невеста Любка, ох, и красивая была. Да и парень симпатичный. Их встретили иконами да хлебом-солью, проводили к столу. Зазвенел бубен, запела гармошка, началась деревенская свадьба. Пошли тосты, смех.  Молодоженам напутствие говорили, чтобы детей рожали, чтобы родителей уважали, да из села не уезжали. А потом дядя Миша так забил в бубен, что все начали подскакивать за столом. Так хотелось плясать! Что ни говори, а бубен – это нечто мистическое! 

  За столом вперемешку с тостами много смеялись и шутили. Вспоминали, как дядю Юшу Ковалёва – бригадира тракторной бригады -  парни отвезли на речку. Да так и оставили пьяного в телеге на середине. А как он проснулся, так кричал громко, на всю округу: «Спасите!»

  Другие вспоминали, как тётя Фрося Щелочкова поставила брагу на печку, во фляге, да между стенкой и печкой. Потом флягу раздуло, так что ни открыть её, ни вытащить она не могла. Кончилось тем, что фляга взорвалась, разворочав печку и разметав брагу по всей хате.

  И много чего ещё вспоминалось забавного и интересного. И даже таинственного и страшного.

  Досталось тут и хозяйке, тёте Маше. Хотя вслух и не принято было вспоминать.

  Рассказывали, как она с покойным мужем перенесла в дом скульптуру, оставленную поляками. Их было много -  выселенных в степь после исторического раздела Польши. Многие их потомки и до сего дня остались жить в степных заволжских селениях. Особенно те, кто породнился с местными. Но большинство поляков уехали, конечно, при первой же возможности, к себе на родину, оставив в брошенных домах много скарба и, в том числе, большую деревянную скульптуру Матки Боски. Она была красиво наряжена и торжественно стояла в импровизированном костеле «на дому».

  Народ тогда пошел посмотреть, что приспособить в хозяйстве. Муж тёти Маши, дядя Ваня, решил забрать себе скульптуру для украшения дома, но посчитал, что скульптура великовата для его дома. Недолго думая, он распилил скульптуру посередине и поставил у себя в хате на какую-то подставку.

  Но, как видно, разгневалась Матка Боска на такое неуважительное отношение к своему образу. В ночь разразилась буря, страшная гроза,  молния ударила в хату и отбила от неё весь передний угол вместе с божественной статуей. Всё тогда сгорело, но на этом несчастья не закончились. Через некоторое время помер дядя Ваня...И пошло, поехало...

  ... И вдруг в самый разгар задушевных застольных бесед раздался петушиный крик. На родной двор ворвались два ободранных петуха со стадом ощипанных кур. Стыдливо пряча своё полуголое тело, округлив глаза от ужаса, протрезвевшие после винных ягод и проспавшиеся Хохлатки да Пеструшки прямиком двинулись к бабе Маше на разбор полётов. Их укоризненный взгляд и обида, а также сконфуженность хозяйки,  впоследствии вспоминались народом  на всех посиделках и праздниках.

  В деревне тогда всех взрослых уважительно называли по имени-отчеству. Так и после свадьбы подвыпивших селян под ручки белые разводили по домам. И по дороге долго со смехом вспоминали боевую выправку и грозные клики  Петеньки и Петруши.

  Невестка  уехала в соседнюю деревню к мужу, к Орлов-Гаю, но на этом история не закончилась.

  Через некоторое время на ту деревню, куда уехала невестка, напало несчастье. Началось всё с того, что свекровь со свёкром неожиданно повесились. Повесился и брат мужа. Повесился и муж, и сама невестка.

  Началась эпидемия повешений и во всей той деревне. Народ вешался семьями, пачками. Рассказывали, что люди примеряли верёвку перед зеркалом, сначала лишь слегка затягивая её на горле. Дальше - больше. Поглядит на себя в зеркало, примерит, а потом и повесится. Следом другой член семьи. И так, по кругу.

  Власти забили тревогу. Убыль народонаселения налицо, пора сеять - садить, а некому! Караул. Вызывали даже столичного психолога. Тот собирал народ в клубе, беседовал. Уехал - всё повторилось сызнова.

  Чем всё закончилось, не известно. Одно решили сельчане из Бессоновки: неспроста всё это. Не простила Матка Боска выходку дяди Вани. Да и куры ощипанные неспроста явились на свадьбу, не к добру всё это было, видать.

  Да и поляки эти, которых в степь депортировали, не зря оставили статую Матки Боски.

  Говорили, что написана была в Польше икона Остробрамская и слеплена статуя с образа литовской красавицы и дочери гетмана Литовского Барбары Радзивилл, судьба которой окончилась весьма трагически.

  В 17 лет она была отдана замуж за сына государственного канцлера Королевства Польского и Литовского Станислава Гаштольда. Семейная жизнь её была безрадостной. Муж, человек в возрасте, относился к юной жене недобро. Детей они так и не нажили. Но зато за пять лет её замужества один за другим скончались свёкор, свекровь и муж. Некоторые клеветники даже называли её отравительницей.

  После смерти первого мужа она вышла замуж за короля польского Сигизмунда Августа, мать которого, Бона Сфорца, не приняла образованную и гордую красавицу – невестку. После очередной размолвки Бона Сфорца уехала от сына с проклятиями в адрес невестки и злодейским поручением своему личному аптекарю Монти - мастеру по ядам.  Этим аптекарем Барбара и была отравлена и, полгода пробыв в страшных мучениях,  умерла.

  Разбитый горем муж, считавший Барбару святой женщиной, призвал ваятелей и художников и велел написать с её образа икону и изваять статую Матки Боски, что и было сделано.

  Не находя утешения, овдовевший польский король призвал магов – чернокнижников, которым велел вызвать дух усопшей. Те подчинились, но предупредили короля, что он не должен прикоснуться к вызванному духу супруги, который иначе не сможет вернуться в загробный мир.

  Король не удержался, и дух Барбары был обречён вечно скитаться в Несвижском замке, где её стали называть «Черная Панна».

  Сигизмунд Август мечтал найти своё упокоение в этом же месте, с тем, чтобы всегда пребывать с любимой женой, но и этому их желанию не было дано осуществиться.

  Он умер в Краковском замке, где его дух так же не нашел упокоения.

  Такова древняя легенда, о которой не знали, конечно, сельчане. И уж точно не знал дядя Ваня, когда отпиливал верхнюю половину туловища Матка Боски, слепленной по образу многострадальной Барбары, послужившей прообразом многочисленных произведений не только художников и ваятелей, но и писателей.

  Возможно, что именно она стала вдохновительницей великого Н. В. Гоголя, красочно претворившего образ королевы Барбары в ужасающую панночку из «Вия».

  Сам Гоголь, безусловно, был наказан за такую вольную трактовку. Ведь недаром впоследствии он сжёг уже написанные главы из «Мёртвых душ». Показательно и то, что он совершенно испортил отношения с Белинским после написания «Вия», перечеркнув блестящую карьеру начинающего литератора. Кроме того, он впал в чрезмерную религиозность. Говорят, что он даже брался воспитывать детей идиотов, что было совершенно бесполезным для него занятием. А под конец жизни он был заживо похоронен, чего и боялся больше всего. В довершение всего, и голова его была похищена.

  Кстати, и отравившая Барбару свекровь закончила свой жизненный путь бесславно. Сын не простил ей убийство жены и никогда больше не поддерживал с ней отношения. Бона Сфорца умерла в безвестности. В изгнании. И никто никогда не ходил к ней на могилу и не плакал по ней.

  - Но при чём здесь ощипанные куры? – спросит иной читатель.

   Вот на этот вопрос ответа мы и не дадим. Потому что и сами не знаем. Хотя, впрочем, и догадываемся.

  Дело в том, что остатки обуглившегося угла со стоящим в нём священным изображением Матки Боски незадачливые сельчане выкинули на мусорку, на задний двор. Туда же были выброшены и ощипанные куры. И, если задуматься, не могли куры так напиться остатков этой браги и заснуть таким сном, чтобы не почувствовать, как их ощипывают. Они реально сдохли. Потому что, если бы они были живы, то боль от выщипывания перьев неизбежно их пробудила бы.

  Тут же – ни одна курица и глаз не открыла! Они были мертвы, как камень. Но после соприкосновения с обуглившейся, выброшенной на задний двор и даже распиленной Маткой Боской эти куры ожили! Ради вразумления этой невежественной семьи  и произошло такое чудо.

  К сожалению, глаза людей были ослеплены сугубо плотской и бездуховной жизнью. И, даже видя, они не увидели.

  Вот и получается, что в совершенно немыслимом и далёком от Польского Королевства крае, в местах ссылки страдавших там в изгнании поляков, и при таких странных обстоятельствах произошло оправдание оклеветанной и умученной святой жены короля Сигизмунда Августа Прекрасной и Святой королевы Барбары Радзивилл.

  И это второе известное нам свидетельство праведности Королевы Барбары. Потому что первое – это прославление и широкое почитание написанного с её портрета образа иконы Божией Матери Остробрамской.

            Михаил и Елена Покровские