Воздыряет, да воздыряет.
Исполнилось Александру два года, а он уже себя самостоятельным чувствовал. По всей деревне летом гулял в одной рубахе. Оденет мать ему утром штаны, а он выходит на крыльцо, скидывает лямку с плеча, штаны в сторону, и пошел гулять по деревне. Не боялся он никого, ни гусей, ни собак, а вот петухов обходил стороной.
Однажды летом, насыпал он полный лапоть пыли и побежал по колее. Пыль столбом. Ему весело, другие ребята так же делали. В тот день он один тащил свой игрушечный автомобиль-лапоть, и не видел, как петух на него налетел сзади. Ударил в спину когтями, клюнул прямо в затылок. Сбил малыша с ног.
Упал Шурка прямо в пыль, а петух, гордо поднял голову, захлопал крыльями, заклокотал и пошел не спеша, обратно.
Сел бедняжка на голую попу. Слезы градом текли по пыльному лицу, словно два ручейка по черному болоту, то ли негритенок, то ли поросенок, вывалявшийся в грязи, только глазки и слезки блестят, да еще зубки, как жемчужины поблескивают. «Реви, не реви, надо вставать» - думал пострадавший. Поднялся и отправился к Фроловне.
- Горюшко ты наше. – Ахнула та, сдернула рубашонку, зачерпнула из кадки воды, вымыла прямо на солнышке, занесла домой, посадила на печку. - Сиди, рубаху постираю. - И вышла в сенцы.
Но не успела выйти на улицу, услышала, как что-то бултыхнулось в кадку с помоями для коровы. Вернулась, а в кадке Шурка сидит. Одна головенка торчит из кадки.
Он с печи решил на полати перебраться, да не рассчитал, сорвался и угодил в кадку с помоями. Хорошо, что ногами вниз пошел, а если б головой?
- Господи, чумовой ты мой, как тебя угораздило. Чуть второй раз не утонул. – причитала Фроловна вытаскивая Шурку из его западни. - Ты явно своей смертью не умрешь. Тридцать три несчастья, горе ты луковое. За тобой глаз, да глаз нужен, как твоя мать не поймет.
А несчастный только глазенками хлопал, пытаясь обнять за шею Фроловну. Та прижала к себе мальчонку. Он поцеловал ее в щеку ласково и, как кот, терся своей щечкой об ее нос.
- Ну вот, теперь и меня стирать надо. – Сказала она улыбаясь. Снова стала мыть малыша. А он уже забыл про свои несчастья и, вырвавшись от Фроловны, пустился голый бегать по двору.
Пришел на обед Иван Никитич. Только сели за стол, зашел сосед. Фроловна его к столу пригласила. Он отказался.
- Не хочу, не хочу!» - говорит.
Фроловна еще раз пригласила его.
- Как-то не хорошо Семен, по за столу сидеть». Он сел с краешка стола. Она налила ему щей.
Сидят, едят. Говорят о том, о сем. Шурка долго смотрел на Семена, да потом и говорит:
- Не хочу, да не хочу, а сам воздыряет, да воздыряет все выхлебал.
Иван Никитич ложку бросил, откинулся назад, схватившись за живот. Фроловна выскочила в сенцы.
Семен сидел красный как рак, только Шурка продолжал свой обед, как ни в чем не бывало
Музыкант.
.
Никитка видел, как брат выискивает всякие звуки, решил сделать ему балалайку.
Нашел досочку и долго ножом вырезал, пытаясь придать ей видимость инструмента. Затем натянул три волоса из конского хвоста на эту «балалайку» и подарил Шурке.
Этот подарок Александр Кузьмич запомнил на всю жизнь, хотя ему не было и трех лет, но счастье и гордость переполняли будущего музыканта. Он пытался изображать на ней какие-то мелодии и мог заниматься этим целыми часами. И если струна – волос вдруг рвалась, он горько плакал. И брат снова натягивал ему ее.
Теперь если Никитке нужно было улизнуть, оставить брата, он стращал его, что отберет балалайку, если тот его ослушается. Никитка часто награждал брата тумаками, но тот никогда не жаловался и даже плакал редко.
Когда Шурке было три года, в деревне открыли детский сад. Катерину перевели туда заведующей.
- Тебе там легче будет, – сказал Кузьма Иванович. - Сын будет сыт и сама тоже. Трудодни будем писать, де еще и зарплата будет.
- И чего ты все беспокоишься?
- Скажи правду Катерина, мой сын?
- Нет! Он мой и только мой, ничей больше.
- Понятно. Упрямая баба.
Кузьма Иванович только летом иногда видел Шурку. И каждый раз обязательно погладит его по голове то пряником, то конфетой угостит, словно специально носил их в кармане. И обязательно заглянет ему в глазки, ищет в нем, что-то свое. «Волосы точно, как у меня, и глаза серые, моя кровь. Вот ведь упрямая, не сознается. А парня-то «Ветром» кличут. Ну, он и вправду, как ветер, шустрый. Да не за это его так прозвали, а за то, что мать объявила «Ветром надуло», - думал Кузьма Иванович.
Подошел Новый год. Детский сад уже полгода работал.
Напекли белых булочек из крупчатки. Специально мешок купили, чтоб в школе, в саду детям подарки сделать, да и домашним радость подарить.
В правлении колхоза освободили комнату, поставили елку. Сам Кузьма Иванович нарядился дедом-Морозом. Катерина - Зимой и помогала ему с подарками.
Всем выступающим за стихи, за песни давали еще и небольшие игрушки.
Шурка вышел со своей балалайкой. Он встал и громко запел: «Как лодная меня мать пловожала, тут и вся моя лодня набежала». Он усердно аккомпанировал себе на балалайке.
У всех дар речи пропал, когда дед-Мороз извлек из мешка губную гармошку и протянул ее Шурке. Он взял ее в маленькие ручонки, так бережно, словно ему подарили хрупкое яйцо. Он забыл даже, что надо сказать спасибо. Прижал к себе и сразу спрятался в толпе. Кто-то из ребят пытался посмотреть на его подарок, но он сначала спрятался под стол, а когда внимание людей переключилось снова на деда-Мороза, он исчез.
После праздника Катерина долго искала его вместе с Никиткой. И они отправились домой, в надежде, что он дома. Они не ошиблись, подходя к избе, услышали плясовую «Барыня, барыня, сударыня, барыня». Это Шурка сидел на печи и наигрывал.
- Все, теперь весело жить будем. - Сказал Никитка, и они засмеялись.
Услышав любимую песню, Шурка быстро ее подбирал на своей гармошке. В детском саду ребята уже плясали под его наигрыши. даже песни пели под аккомпанемент юного музыканта. К четырем годам он умел играть на своей губной гармошке около двадцати мелодий, а может и больше того, кто считал.
Фроловна с Иваном Никитичем очень любили этого юного музыканта и озорника. Теперь он больше находился в детском саду. Воспитательница в нем души не чаяла. Только одно ее огорчало. Уложит днем спать ребят, и выйдет на кухню к женщинам поговорить. Вдруг слышит музыка играет. Это голопузый музыкант сидит на раскладушке и наигрывает, ну а ребята кто подпевает, кто подплясывает. Вся спальня ходуном ходит.
Он нигде не расставался со своей гармошкой, даже дома, когда ложился спать, то ее крепко сжимал в кулачке.
Гармошка
Вот и решили Фроловна с мужем купить Шурке на пять лет настоящую гармошку.
Было у них пять ульев. В прошлое лето получили много меда. И после зимы еще оставалось порядочно. Решили обменять мед на гармошку для своего любимого «внука».
- Пусть не кровный, но наш, - говорил Иван Никитич.
Поехал он на базар в район мед продавать, а Шурка просится:
- Возьми меня с собой».
- Боюсь я тебя брать, сбежишь куда ни будь. Где тебя искать буду?
- Не, буду в телеге сидеть, ни куда не пойду.
Иван Никитич спросил Катерину, она согласилась.
- Пусть паровоз посмотрит, - не видал еще.
Едут. Шурка на гармошке играет. Лошадь бежит резво. Иван Никитич в усы себе улыбается – «Хорошо, что взял, весело ехать».
Подъехали к городу. У Шурки глаза по плошке стали.
- Дед, а дома-то, какие большие.
- Разве это большие, два этажа. Есть города, где дома до неба, этак этажей десять, а то и боле того. Скоро, Шурка, к железной дороге подъедем, там паровоз увидишь.
Подъехали, а переезд закрыт. Ждут. Машина, полуторка, подъехала, сзади стала. И тут поезд подходит. Лошадь испугалась, назад сдала и фары у машины вылетели.
Поезд мимо идет, Шурка сидит - ни жив, ни мертв, от грохота уши закрыл.
Шофер выскочил и с кулаками набросился на Ивана Никитича. Завязалась потасовка. Подошел мужик с козой. Привязал козу к шлагбауму и ну мужиков разнимать.
Тут переезд открыли. Коза мяргнула и кверху взлетела…
Лошадь, почувствовав свободу, бросилась вперед, через переезд. Шурка вначале упал, потом понял, что надо вожжи держать. Да силенки-то не хватает. Никитич бросился следом. Мужик орет:
- Козу задавили!
Какой-то парень увидел, что лошадь мчит, в телеге ребенок. Он успел заскочить на ходу в телегу и остановил кобылу.
Иван Никитич чуть живой добежал и сел в телегу, чертыхаясь и ругаясь самыми крепкими словами:
- Ладно маленка с медом была привязана, а то не видать бы тебе, Шурка, гармошки.
Но на этом их приключения не закончились. Приехали, привязали лошадь к коновязи. Никитич взвалил маленку на шею. Пошел к столикам, где медом торгуют. Шурке наказал сидеть и никуда не шастать:
- Смотри, сколько народу, потеряешься – где тебя искать? Сиди!
- Ладно.
Прошел час. Надоело Шурке на хвосты конские глядеть. Слез.
- Я тут чуть-чуть только погляжу.
Увидел, мужик свистки глиняные продает. Стоял, долго смотрел.
- А я на гармошке умею играть, - и заиграл «Яблочко».
- Молодец, - похвалил его безногий продавец.
- А на свистке что можешь?
- Не знаю. Не играл.
- На, попробуй.
Взял Шурка и запел у него свисток. То соловьем защелкает, то петухом прокричит. Народ начал собираться, бойкая пошла торговля. А свисток у Шурки заливается. Быстро все разобрали, только один остался в руках у малыша.
- Это тебе подарок. – Сказал продавец и подарил свисток.
Счастливый малыш отправился дальше. Увидел продавцов с орехами. Полные мешки поразили Шурку. Он стоял и смотрел на них, как зачарованный. Потом достал гармошку и заиграл, и опять стал народ собираться около юного музыканта. Один из продавцов угостил его орехами, высыпал целый стакан в подол Шуркиной рубахи.
И тут Шурка сообразил, что его, наверное, дед потерял. А куда идти, он не знает. Испугался. Слезы градом хлынули из глаз крохи. Он тер глаза и скулил тихонько, словно щенок. Потом он долго бродил между людьми, пытаясь отыскать Ивана Никитича.
Время клонилось к вечеру. Народу на базаре становилось меньше. И тогда Шурка решил: «Буду играть! Дед услышит и найдет».
Его звонкая губная гармошка пела то грустно, то весело, то звала в пляс. Кто сунул ему конфету, кто пряником угостил. А Иван Никитич уже давно продал мед и бегал по рынку в поисках Шурки. И тут он услышал знакомый наигрыш. Увидел толпу, растолкал народ и нашел свою потерю.
Ему очень хотелось отшлепать непослушного музыканта, но рука не поднялась. Увидев заплаканные глаза, ему стало ясно, что играл Шурка специально для него, чтоб он мог его найти.
Гармонь они так и не купили.
- В другой раз. – Сказал Иван Никитич. – Теперь домой пора. Айда в столовку, ведь голодный, как волк, небось.
- Нее, у меня орехов много, и конфеты, и пряник.
- Ну, вот и ты уже заработал себе хлеб. – Сказал Иван Никитич.
В столовую они все же сходили и отправились домой. Подъезжая к переезду, Иван Никитич вспомнил про козу:
- Что ж с ней, бедняжкой, стало? – Но это для него осталось тайной.