Поживём! Ещё поживём!

Людмила Калачева
Вчера моя новая хозяйка опять говорила обо мне такие приятные, лестные  моему слуху  слова,   что мне стало даже как-то не ловко.  Но… приятно,  чертовски приятно! Мне показалось, что мною даже гордились:  с такой  значимостью в голосе  и величавостью хозяйка говорила обо мне. Обо мне, а ещё и о моей подружке.

И так это возвеличило меня даже в моих собственных глазах, что мне почему-то захотелось самому  рассказать  о себе  то  немногое, что мне  было известно. Не знаю, насколько мой рассказ покажется интересным, но я попробую… 

Я появилось на свет  уже давно, так давно, что я само-то даже и не помнило уже, в каком же это было году, если бы не моя новая хозяйка, к которой я попало в руки.

Она, с интересом осматривая меня и перевернув вверх дном,  обнаружила там клеймо,  уже довольно затёртое, но она через лупу рассмотрела на нём дату моего рождения – 1873-й  год.

Ого! Оказывается  я такое старое.  То, что старое,  я и само уже понимало, поскольку на моей , когда-то гладкой глянцевой поверхности,  давно уже образовалась мелкая сетка трещинок.

Но что я такое старое... !

Вообще-то,  Я – ВЕЩЬ!
Старое большое, ну просто огромное, блюдо,  продолговатой формы, с  волнистыми краями, довольно глубокое,  грубого изготовления,  возможно даже ручного. 
Толщина моего «тела» где-то с мизинец.  Когда-то глянцевая поверхность, думаю,  была нежного, желтоватого цвета. Теперь, то ли от старости, то ли  ещё от чего – не знаю – стало  каким-то  жёлтовато-грязноватым.

С одной стороны, на меня, будто,  был брошен букет из каких-то, возможно, полевых цветов, отдельные цветочки которого «разлетелись» по всей  моей поверхности, покрытой  сверху глянцевой глазурью.
Наверное, краски этих цветов были при моём рождении  более яркими,  чем теперь. Теперь же  они стали какими-то приглушёнными: зелень потускнела,  да и цветочки в какой-то сиреневатой гамме тоже постарели.

Конечно же я,  из-за своей старости, не помню, в чьих руках я оказалось сразу после моего рождения, кто был моей первой хозяйкой, кому я служило,  будучи молодым и красивым.

Не знаю, кем для моей первой хозяйки была та, следующая моя хозяйка, которую я хорошо  запомнило , каким образом я оказалось в её руках и сразу ли попало к ней или, быть может, прошло  ещё через какие-то руки – не помню, нет, не помню.

Зато бабу Таню запомнило  хорошо. Уж как она берегла меня, как нежно  вытирала меня полотенцем после того, как выставляла меня на стол,  наполненным какой-то  ароматной, душистой пищей.  Мне казалось, что даже после того, как меня помоют, оботрут и поставят в посудный шкаф, я ещё долго ощущало  аромат   той пищи.
Иногда это были пироги, душистые,  пахучие,  с тушёной капустой или с рыбой…  или пирожки – с малиной, со сливой, с яйцом и луком….

А иногда  на меня вываливали целую кастрюлю жаркОго, такого ароматного, такого аппетитного, что гости мигом меня опустошали, оставляя на моей поверхности лишь следы от этого  шикарного кушанья.

Не помню, сколько я уже служило этой своей хозяйке, но спустя какое-то время, в посудном шкафу, где я стояло до определённой надобности, появилось ещё одно блюдо, гораздо меньше меня размером, изысканнее,  тонкой работы,  кипельно-белая глянцевая гладь которого была, как зеркало.
Ровные края этой чудесной  моей соседки, были с яркой голубой каёмочкой, а её не очень глубокое, но более вытянутое,  чем моё, тело было усыпано голубыми цветочками, похожими на незабудки.  Это блюдо показалось мне таким нежным, таким хрупким,  таким красивым, что я сразу поняло, что это у меня появился не сосед, а соседушка.

Так и началась моя жизнь в паре с новой «жиличкой» нашего посудного шкафа. Иногда нас вместе выставляли на стол, иногда отдельно.  Я всякий раз очень волновалось, когда это нежное создание уносили отдельно от меня, очень  ждало  его возвращения и очень радовалось, когда на столе мы оказывались вместе. Я из-под тишка поглядывало на эту белую лебёдушку и боялось,  чтобы кто-нибудь не причинил ему вреда.

А как-то оно вернулось в шкаф грустным, почти со слезами на глазах, оказывается кто-то неосторожно ударил его ножом и на поверхности этого белоснежного чуда появилась трещинка, в которую с годами, видимо, попадала пища, и эта трещинка стала постепенно желтеть, а края возле неё менять свой белоснежный цвет.
Мы горевали с ним вместе, с нами горевала и хозяйка, причитания которой так запомнились, когда она возвращала это блюдо в шкаф после того случая.

Не помню, сколько мы служили бабе Тане.
Но пришло время и её не стало.

Нас забрал к себе её сын.  Нас и ещё большой глиняный кувшин, оранжевого цвета, который баба Таня называла глэчиком.

Новая хозяйка, жена бабы Таниного сына, тоже к нам относилась бережно. Нас  она использовала не очень часто. В основном тогда, когда делала вареники с фруктами. 
Она раскладывала их на нас каждый в отдельности. Некоторые прорывались,  и тогда на наше дно попадал  невероятно душистый малиновый или вишнёвый сок. Потом она  ещё сверху поливала эти вареники отдельно сваренным сладким-пресладким сиропом.   И мы превращались, будто,  в лодку, в которой плавали душистые и очень вкусные варенички.

Ну а поскольку вареники с фруктами  готовились только  в летнее время, то остальное время мы скучали в шкафу, в надежде, что  о нас вспомнят, и мы опять сможем послужить своим новым хозяевам. Но, нет,  по другим случаям о нас не вспоминали.

Пришли другие времена. В доме  новых хозяев стала появляться новая посуда, более красивая, более изысканная. Мы боялись, что от нас скоро откажутся, а может быть и выбросят, за ненадобностью.
Нет, нас не выбросили, просто пользоваться нами стали всё реже и реже.

А спустя какое-то время, закончила свой век и эта наша хозяйка.

Мы горевали вместе со всеми. И думали, что новая хозяйка, дочь сына бабы Тани, внучка её, которой мы достались в наследство, точно от нас избавится.
Уж ей-то, думали  мы,  точно будем не нужны, у неё много красивой посуды и много новых красивых блюд, разных: и круглых и овальных.

А она с грустью смотрела на нас и рассуждала вслух: «Ну что мне с вами делать? Мне-то вы точно не нужны, но и выбросить  вас рука не поднимается, ведь вы – это история, это то, что осталось мне от моей бабушки. Отправлю-ка я вас на чердак. Полежите там, отдохните, может,  когда и пригодитесь».

Завернули нас в какие-то тряпки, сложили в ящик и отправили нас вместе с глэчиком на чердак дома  хозяйки, ушедшей из этой жизни.

Сколько мы там пролежали и не знаем.  Вспоминали нашу прошлую жизнь, наших прошлых хозяек и ждали своей участи: что-то с нами будет?

Прошло какое-то время и, вдруг, за нами пришли, достали ящик, спустили с чердака, стали нас разматывать. «Ну – думаем – пришёл конец и нашей жизни».

Когда смотрим, а нас берёт в руки молодая женщина, начинает нами восторгаться, восклицать и обращаться к той хозяйке, что отправила нас на чердак: «Мам, если они вам не нужны, а можно - мы заберём их себе – это же старина, это же – раритет».

Мы и слова-то такого не знали, которым она нас обозвала.

«Ну, конечно, забирайте,  если считаете, что будете ими пользоваться, что ж им пылиться на чердаке. Только не выбрасывайте, если что, то возвращайте назад – пусть лежат».

Так мы уехали в другой город вместе с "глэчиком" – в семью сына нашей последней хозяйки, у которого жена была с художественным образованием и очень трепетно относилась к старинным вещам.

Так мы попали в руки нашей новой хозяйки, которая определила нам место в своём посудном шкафу рядом со своей красивой современной посудой, которая сначала поглядывала на нас с лёгким сарказмом, мол, куда вам, старой рухляди, с нами тягаться.

А когда наша новая хозяйка стала нами пользоваться, выставляя нас с её вкусными изысками перед гостями на стол,  и когда мы стали слышать восхищение нами, мол, откуда они у вас,  то тут современная посуда и языки прикусила.

А  уж когда слышали ответ: "это вещи Мишиной ПРАБАБУШКИ" и восторженные восклицания  в наш адрес, то мы поняли, что у нас началась НОВАЯ жизнь, что мы ещё поживём, а современная посуда,  которую потеснили в шкафу, освобождая место для нас, хоть и с завистью, но стала относиться к нам почтительно.

Кстати, и «глэчику» нашлось место у нашей новой хозяйки. Она сделала интересную икебану из высушенных цветов и интересно изогнутых веток деревьев,  и поставила их в угол  в этом  старинном  керамическом горшке.

Стоит он себе в углу и иногда подмигивает нам  своим невидимым глазом, а мы – два старинных блюда – отвечаем ему тем же.

ЖИВЁМ!  Мы продолжаем ЖИТЬ!