Ветром надуло.
Прошло полмесяца. Катерина поняла, что в жизнь ее пришла новая проблема. Если ничего не изменится, к Троице она станет еще раз матерью. Ее постоянно мутило. Есть, она ничего не могла, один вид пищи вызывал у нее очередной приступ тошноты, а то и рвоты. Трудно стало вставать по утрам. Она крепилась, сколько могла. На людях вида не подавала. Зато, уложив Никитку спать, она давала волю слезам.
Однажды вечером пошла она к Фроловне. Та иногда помогала избавиться от беременности деревенским бабам.
- Расскажу ей все и будь – что будет!
Вышла за порог. Посмотрела на темное небо украшенное россыпью ярких звезд и увидела, как падает звездочка.
- О Боже, еще чья-то жизнь ушла! - Подумала так, и словно кто палкой по голове ударил.
- А я, что дура делаю? Бог дал мне такое счастье родить еще одного человека. Да это же счастье, это же радость. Война кончилась, жизнь налаживается. Вон движок привезли, говорят, скоро электричество будет. А я что удумала. Ой, безголовая баба! – Как-то сразу успокоилась, вернулась в избу.
Время шло. Рос живот. В деревне стали замечать.
- Что то, ты полнеешь Катерина? - Спросила ее однажды Клавдия.
- Хорошо живу, вот и полнею.
- Полнота-то твоя однобокая – не унималась Клавдия.
- Зато не голозадая! – Парировала Катерина.
Клава сразу осеклась и больше с вопросами не приставала.
Долетели слухи и до Кузьмы Ивановича. Дрожь пробежала по всему телу.
- Не уж то мой грех? – Подумал, но не спросил, а только искоса посматривал на Катерину.
- А может и не я виноват, она баба видная. Многие на нее засматриваются. Если, мой, сама скажет.
Только Катя молчала. В больницу она не пошла.
В мае скрывать было уже нечего. На все интересующие людей вопросы отвечала: «Ветром надуло».
Она ходила всегда с гордо поднятой головой. Только каждая встреча с Кузьмой Ивановичем, будь то острым ножом, ранила сердце бедной женщины.
- Почему же не спросит? Почему словно не видит? Смотрит мимо. Хорошо! Я никогда ему не скажу, что его ребенка ношу под сердцем!
Весна в тот год была дружная. Снег сошел рано. Отсеялись к концу мая.
Катерине тяжело было уже работать. Только кто ее пожалеет. Кто думал тогда о женщине, о ее будущем ребенке.
Троица
Случилось это, как раз в Троицу. Девки, молодки все в луга ушли. Хороводы водить, березку наряжать, венки из цветов плести, да по речке пускать.
Катя почувствовала, пора рожать. Схватки становились сильней. Она пошла к Фроловне. Та быстро отправила Ивана Никитича за лошадью.
- Я тебя в больницу отвезу. Там все-таки фельдшер есть. Все надежнее и спокойней. За Никиткой мы присмотрим.
Лошадь дали. Бросили в телегу сена охапку. Катя с Фроловной поехали.
До больницы километров десять будет, не меньше. Фроловна понукает кобылу, та бойко бежит. Катерина, то просит гнать быстрее, то остановить. Схватки идут уже одна за другой, а тут еще и воды отошли.
- Все! Не могу больше! Останавливай! Рожать буду!
Фроловна отогнала кобылу чуть в сторону от дороги. Кругом чистое поле, ни кустика, ни деревца. Ветер поддувает, солнышко за тучку скрылось.
- Холодно в телеге больно. Брось сена вниз, там наверное потише.
Еле сползла вниз.
- Нет тут еще холодней.
Но сил обратно влезть на телегу, уже не хватило. Так и родила под телегой.
- Сын у тебя, Катя. Чем пуповину-то перевязать.
- Не знаю.
Фроловна скинула нижнюю юбку, завернула в нее малютку. Перекрестилась, встала на коленки и с грехом пополам перегрызла пуповину. Оторвала от рубахи кромку, перевязала. Сунула ребенка Катерине в руки. Приняла послед. Помогла подняться ей в телегу.
- Куда ехать-то? – Спросила она. Катя только рукой махнула.
Фроловна повернула лошадь и поехали они обратно в деревню.
- Что так скоро? – Спросил Иван Никитич.
- Скоро и споро. Вишь, сына привезла Катерина. Топи баню, Иван! Парить надо мать с младенцем.
Баня топилась долго.
Катя прижала к себе крохотное тельце, дала грудь. сын крепко присосался и поглядывал на мать синими-синими глазками.
- Почему он все молчит? Знать знает, что не легко ему будет – думала Катерина.
- Ведь жизнь без отца не сахар. Как же мне назвать его? Какое отчество дать? Кузьмичом нареку, сразу догадаются от кого у меня дитя.
Пусть будет Антоновичем. Прости меня Антоша, но это будет еще одна память о тебе. – Так рассуждала Катерина.
А слух по деревне разлетелся со скоростью ветра. Бабы потянулись к дому Катерины, несли кто что мог. Кто рубашонки, кто пеленки, кто мед, пироги, сметану – у кого что было. Она, Катерина, была уважаема в деревне. Хоть и шептались по углам, но все равно, лишнего не болтали.
Фроловна пришла, как только баня была готова.
- Пошли с Богом! Веник свежий наломали. Сейчас мы вас выпарим. И будешь ты малыш-крепыш.
Она помогла Катерине собраться, и они отправились в баню.
- Как сына нарекла, Катерина?
- Александром.
Фроловна ополоснула себя водичкой, бросила на колени тряпочку, положила малыша, и давай его легонько веничком шлепать:
«Веничек с березки,
Детинушка с дорожки.
Шелковый веник,
Бумажное тело.
Не я тебя парю
Не я тебя правлю.
Парит и правит
Бабушка Соломонида
От бога посланница
С легкими руками
На милость Божию.
Угореть да спать
Угореть да спать.
Угореть да спать».
Приговаривала она.
- А как по отчеству то? Как?
- Антонович.
- Ты, что Катерина, с ума сошла?
- Я тебе говорю ветром надуло.
- Вот баба дура! Другая бы на алименты подала, все глядишь растить легче. А она заладила «ветром надуло». Узнать бы этого ветра. Ну, да ладно! «С гуся вода, с лебедя вода, с раба божьего Александра Антоновича все уроки, вся худоба. Аминь, Аминь, Аминь».
Окатила теплой водой крошечное тельце, завернула.
- Иван! – крикнула в двери – Забери младенца.
А Иван Никитич уж у дверей стоял. Взял в руки бережно сверточек и не дыша понес в избу.
Прошла неделя. Никитка ходил насупившись, к брату не подходил, поглядывал искоса, с раннего утра старался улизнуть из дому. То на печку, то в луга за кислицей или ландышами.
- Фроловна, погляди за Шуркой – просила Катерина. – Мне на ферму. Кормить то теперь двоих надо, а если трудодней мало будет с голоду умрем.
Через неделю Катерина уже работала.
Приехал Кузьма Иванович. Зашел в коровник, увидел Катерину, растерялся. Но вида не подал.
- Поздравляю, сына говорят родила.
- Да.
- Как нарекла.
- Александром Антоновичем.
- Что?
- А что делать нет у него отца, знать и не будет.
- Мой?
- Нет. Зачем вам это надо? Лишние заботы.
Кузьма Иванович вспыхнул, словно его красной краской облили. Резко повернулся, вышел из коровника.
- Боже – только и сказала Катя.
Она обессилено опустилась на первое попавшее ведро. Уронила голову на руки и слезы хлынули у нее, как горный поток. Она снова плакала. Катя жалела не себя, ей было жаль человека, который сделал ее матерью, а она решила, что никогда не скажет ему об этом.
Шурка
Но Кузьма Иванович чувствовал, что это его кровь течет в жилах маленького человека. Он помог Катерине купил одежку для Никитки, помог ей заготовить дрова. Но Катерина об этом и не догадывалась, ей просто дали премию, выделили лошадь и дали делянку, чтоб она могла заготовить дрова. И так не заметно для других и даже для нее. Он старался чем мог помогать ей.
Шурку, Катерина оставляла, то с Фроловной, то с бабкой Петровной, ей уж было лет под восемьдесят, но она не отказывалась понянчиться.
- Водиться то с ним легко – говорила Петровна.
- Измарает пеленки, так только кряхтит, а не ревет. Поменяю ему их, он и опять спит.
Пеленала она ребенка по-своему, словно солдатика. Крепко спеленывала руки и ноги, не шелохнуться.
- Чтоб не был косолапым – говорила она.
Вместо соски была коровья титька. Вытащили из нее железистую ткань, размяли, чуть подсушили, дырка в ней уже была готовая. А еще бабка готовила ему хлебную соску. Нажует хлеб своим беззубым ртом, положит в кусочек ситцевой ткани, завяжет узелком, чтоб крошечки не выпали и сунет в рот малыша. Сосет почмокивая.
Зыбка висела среди избы. От старой Феклы принесли. Обшила ее Катерина в новую портянку. Воткнули оглоблю в кольцо вкрученное в матку, к ней зыбку подвесили.
Так год пролетел.
Никитка второй класс закончил. Стал уже матери помощником. Летом работы много. Стала Катерина оставлять Шурку со старшим сыном.
Второй год пошел малышу. К году Шурка ходить научился, и даже, что-то говорить пытался.
Уйдет мать на работу, а Никитка привяжет брата к лавке за ноженьку, а сам с ребятами на речку. Маленький Шурка и поревет, и поспит, и нужду тут справит.
Прибежит Никитка, быстро кое-что уберет, отвяжет, отшлепает брата и на улицу во двор выведет, погулять.
Трудно приходилось малышу. Слава Богу, здоровье у него было крепкое.
В конце лета, когда Шурке было всего год и три месяца. Никитка с ребятами пошел на рыбалку и брата с собой прихватил. День был холодный, дул северо-восточный ветер.
Катерина вернулась домой ближе к вечеру. Детей нет. Она туда, сюда, ни кто их не видел. Смотрит, бегут с реки ребята. Она их спрашивает.
-Не видели ли Никитку и Шурку.
– А Никитка Шурку утопил. Он вон там сидит. - Мальчишки махнули рукой в сторону речки.
Катерина не жива, не мертва, бросилась в указанном направлении. Ноги как ватные, кажется ей, что она еле шевелится. Хотя уже силы покидали от быстрого шага. Она увидела Никитку и бросилась к нему, а он, увидев мать, пустился наутек.
Тут она заметила сидящего на земле маленького сына. Он был совершенно голенький, синий от холода. Моргал своими огромными ресницами и не плакал. Его рубашонка висела на ивовом кусту, совершенно мокрая. Катерина схватила сына, завернув его в свою кофту, побежала к дому.
Опять же ее спасла Фроловна. У них была натоплена баня. Отпарили, отогрели бедняжку и он даже не закашлял. Когда Катерина успокоилась, расспросила Никитку, что же все-таки произошло.
- Что, что, - сказал Никита – мы замерзли и побежали домой. Я Шурку на спине тащил. Запнулся, а берег то крутой, он и полетел прямо в речку. Ладно там мелко было. Я его выловил. Как в мокрой рубахе домой тащить, я решил ее высушить. Ждал пока она высохнет. А тут ты прибежала. Я и убег.
Так и жила Катерина со своими двумя сыновьями. Бежали дни за днями. Были радости, были огорчения. Никита учился так себе, не хотел делать уроки. В школу ходил с удовольствием, так как там не надо за Шуркой приглядывать.
Шурка рос смышленым и очень любил музыку. Прислушивался к каждому звуку. Бывало, моет Катерина посуду, а он ложками играет. Они у них самодельные были, из липы. Безногий Авдотий вырезал, вся деревня у него их покупала. Кто за мед, кто за хлеб, а чаще за самогон. Хоть и здорово наказывали за это зелье, но в деревне все равно его варили.
Вот возьмет Шурка ложку, ударит по большому чугуну и слушает, как он поет, то по кринке, даже рукомойник и тот для него по разному поет. Много воды – глухо, нет воды – звонко. Он мог часами ходить с ложкой по дому, обследуя каждый предмет.
Смотрела, смотрела на них Фроловна и говорит однажды Катерине.
- Катерина, отдай нам Шурку в дети. Шибко мы его все любим. У моей Дуськи похоже детей не будет. И нам с дедом он стал совсем родной. С первого вдоха его люблю. Стала бы я грызть пуповину. Ты для меня, как дочь. Вот и хотим тебе помочь. Отдай!. Мы его усыновим. Тебе все легче будет.
- Нет – отрезала Катерина.
- Я под одним окном кусок выпрошу, под другим детям скормлю, но никому их не отдам.