Давным-давно, когда Украина была доступной и близкой для россиян, маленькая Вера с родителями прикатила на Полтавщину. Село Богачка встретило гостей непривычной тишиной, сладким духом перезревших абрикосов и хвойной свежестью старых сосен. Непривычные ароматы вытеснили навязшую на зубах горечь перегретого асфальта и бензиновых выхлопов. Прохлада безмятежной речки Псел деликатно снижала градус солнечной атаки, не позволяя ей бесцеремонно слизывать сметанную бледность столичных гостей.
Для маленькой Веры все было в диковину. И янтарные тыквы, вальяжно развалившиеся на солнце; и чернильные баклажаны, свесившие к земле свои причудливые плоды; и алые помидоры непомерных размеров, разжигающие аппетит убедительной спелостью. Но самым волшебным местом для Веры был сад. Он был старый, заросший, местами непроходимый, и оттого таинственный и сказочный. Сад принял девчушку за порхающую бабочку и с удовольствием показал Вере еле заметную тропинку к старому абрикосовому дереву с узловатыми, почти сплетенными между собой шершавыми ветвями. На них можно было сидеть, покачиваясь как в гамаке, лакомиться солнечными плодами и мечтать.
Раздумья Веры прервал таинственный шорох с земли. Наклонившись вперед, девочка увидела большого ужа. Его цепкие глаза, лишь на мгновение сверкнув любопытством, закрылись шторкой кожистого века. Рыжие отметины на мордочке змеи выглядели золотой короной, неловко съехавшей на затылок. Прошуршав хрусткими веточками, уж исчез в смородиновых кустах, посаженных по периметру забора. Чуть позже из этих кустов вышел парнишка, на щеке которого красовалась небольшая родинка в форме сердечка. Паренек ловко забрался на самую верхотуру, набрал самых зрелых абрикосов и, спустившись вниз, высыпал фрукты на подол Вериного сарафана. Девочка во все глаза смотрела на златокудрого гостя с удивительной отметиной на щеке, принимая его появление, как волшебство, как сказочное чудо. Когда незнакомец улыбнулся, смешинки его зеленых глаз отрикошетили в Верино сердечко, впервые затрепетавшее крыльями райской бабочки. Высоко, в плотной абрикосовой кроне, в унисон сердечному трепету, запела невидимая птаха. Ее исполнение было лиричным, слегка отрывистым, но удивительно патриотичным. В свой припев крылатая солистка вплетала название местности, растягивая его по слогам: бо-гач-ка. Птичий гимн родному селу разносился по волшебному саду, обнимал детские сердца, цеплялся за колючие ветки крыжовника, выплескивался с обрыва в речку и стелился по водной глади восторженным эхом.
Рассмотреть певунью не удалось. Сбив крыльями спелый абрикос, птаха упорхнула, прихватив с собой песенные отголоски.
Вечером, ближе к ужину, певунья объявилась вновь. Она уселась на плетень и, посматривая на гостей красными любопытными глазами, запела. В вечерней тишине ее пение было протяжно-медовым, колдовским, журчащим и слегка насмешливым. Лишь название села, как необходимый по сценарию рефрен, птица выговаривала отчетливо, слегка булькая на каждом слоге:
- Бо-гач-ка… Бо-гач-ка… Бо-гач-ка… –
После резкого припева следовало лирическое отступление, в котором слышалось раздолье Полтавщины, плеск резвящейся щуки на реке, уютный шум в вершинах вековых сосен.
- Да это горлинка! – с грустью сказала хозяйка дома – Вон как распелась! Видать, подняла свое потомство моя квартирантка и скоро улетит за тридевять земель! – А квартирантка, допев свою здравицу селу, вспорхнула и исчезла в бархатной темноте украинской ночи.
Купаясь напоследок в речке, девчушка увидела ужа, плывущего неподалеку. Змея с интересом косила любопытным глазом на Веру, не пытаясь обогнать ее. А на берегу, качаясь на ивовой ветке, пела горлинка. Не прячась в пышной зелени кустарника, птаха расставалась с гостьей коронными руладами. В птичьих напевах звучало прощание до следующей встречи, пожелание великого счастья и неизменная ода любимому селу. Стоя на мелководье, Вера смотрела на певунью, впитывая детской памятью розово-серый окрас пернатой красавицы, красные капельки глаз, чередование черных и белых полосок в оперении крыльев. Пока горлинка пела, ужонок крутился неподалеку от Веры. После завершения концерта, птаха встала на крыло, а ее приятель уж, исчез за поворотом реки.
- Я сюда обязательно вернусь. – Шептала малышка, еле сдерживая слезы.
Не вернулась Вера в Богачку. Не смогла. Превратилась гостеприимная Полтавщина в чужой, недоступный край. И потускнели в памяти детские впечатления о сказочном принце, о ворчливой речке Псел, о заросшем фруктовом царстве, о говорящей горлинке.
- « -
Спустя много лет, повзрослевшая Вера шла в плотной толпе туристов по бесконечной сокровищнице Ватикана. Изысканные фрески, гобелены, полотна именитых мастеров ошеломляли панорамным многоцветьем и торжественным великолепием. Яркая пасторальная роспись потолка сияла полуденным солнцем и звенела беззаботной песней изображенных горлинок, удивительно похожих на певунью из чудесного сада далекой Полтавщины.
Сама певунья-горлинка неожиданно объявилась в тихом сквере засыпающего Рима, где уставшие туристы отдыхали после экскурсии. Похлопотав немного в ветвях густого кустарника, невидимая птаха начала петь: о теплой итальянской зиме, о привольной жизни, о своей многочисленной родне. Когда горлинка запела о далекой родине, захлебываясь от тоски, Вера услышала знакомые птичьи переливы: бо-гач-ка, бо-гач-ка, бо-гач-ка. Каким-то невероятным образом, дух забытого села Богачка переполз в итальянский сквер, гостеприимно обнял ухоженные цветники и ласково согрел память ожившим детским восторгом.
Песни горлинки-богачки находили Веру и в зарослях тунисского оазиса среди раскаленной Сахары; и у подножия Этны в Сицилии, и на Турецком побережье, и на песчаных пляжах Атлантики. Не появлялась горлинка лишь в Египте, полюбившемся Вере из-за роскошного моря.
Однажды, возвращаясь с пляжа, Вера услышала в воздухе суматошный птичий гвалт. Подняв голову, девушка увидела над собой юного сокола. Хищник-подросток неумело удерживал в когтистых лапах птенца, отбиваясь на лету от его матери. Птица-мать бесстрашно наскакивала на сокола, клевала его, пытаясь вызволить детеныша. Желая отвадить назойливую птаху ответной атакой, неопытный соколенок ослабил хватку. Безвольным камушком выскользнул птенец из крючковатых лап хищника и полетел вниз. Не успела Вера схватить малыша. Чужие, сильные руки взметнулись к небу чуть раньше, поймали в воздухе раненую бедолагу и бережно переложили безвольного мальца на Верины ладони.
Птица-мать отстала от сокола и спустилась на ветви акации. Она настороженно наблюдала за Верой, готовая ринуться в бой с несоразмерно крупным врагом. Ощутив материнским инстинктом отсутствие злых намерений человека, боевитая птаха слегка успокоилась и заняла выжидательную позицию на самой нижней ветке гибкого кустарника. Розовато-серая птица внимательно следила за Верой красными бусинками глаз, нетерпеливо подрагивая бело-черными крыльями. Это была горлинка, смелая, отважная горлинка, которая последовала за Верой, перелетая от дерева к дереву. На маленькой полянке, укрытой плотным кустарником, Вера положила птенца и отошла в сторону. Измученная страхами горлинка-мать, опустилась рядом со своим детенышем, укрыла его крылом и затихла.
Вера вышла из птичьего убежища и впервые глянула на добровольного помощника. Зеленые глаза златокудрого парня знакомо улыбались, а родимое пятно на щеке в виде сердечка настойчиво возвращало девушку в таинство детских грез.
Когда черный бархат моря засиял зыбким серебром лунной дорожки, в ветвях старой оливы впервые запела горлинка, горлинка-мать, горлинка-богачка, горлинка-сваха. Ее звонкая благодарность людям взлетала в небеса рождественским фейерверком; осыпалась искристым звездопадом на плечи нечаянно встретившейся пары; стелилась по водной глади восторженным эхом и ловко мостила в молодых сердцах дорогу к счастью.