Кунштюк
Последние километры я уже не шел, а почти полз. Гнус лез через накомарник, в нем были дырки после четырнадцати дней маршрута. Борода заскорузла от крови. Веки и ноздри горели. Половину образцов я из рюкзака выбросил. Если бы мог – бросил бы и казенный карабин. Последний сухарь я приел еще вчера. И тут пахнуло дымком. Я остановился, налег на костылёк, принюхался – точно, дымок. Вышел!
На крыльцо избы я зайти не смог. На лай лохматой лайки отозвалась скрипучая дверь. В проёме двери показался хозяин. В густой бороде, на деревянной ноге.
- А, мля горбатая, - запузырил он в небеса матюк. – Ну, паря, и отмандеферили тебя….
Инвалид сгробастал меня, заволок в избу, где гул стоял от мух. И тут же налил стакан чистейшего как слеза младенца самогона. Налил и себе. Сто грамм. Пояснил:
- Я уже. Ты – ещё.
Самогон у хозяина был как у моего бати. Градусов на семьдесят. Дальше помню с трудом. Инвалид заволок меня в баню. Парил можжевеловыми вениками. Что – то рассказывал, гоготал как стоялый жеребец. Подносил мне квас, кислый как уксус.
Я проснулся через сутки. Тикали ходики, на груди у меня спал лохматый хозяйский кот. За столом уже сидел хозяин с двумя налитыми всклень стаканами. Егор измаялся, ожидаючи, пока я проснусь. Он на своей пасеке стосковался по мужицкому разговору под закуску.
К вечеру, когда мы уже и медовухи попробовали, Егор вытащил из – за божницы газету.
- Ты глянь, глянь, - совал он мне пожелтевшую бумагу, - чо эти падлы творят!
На изрядно потертой бумаге красовался снимок, где по рельсам БАМа шли жених с невестой, дружка, подруга невесты, а рядом с ними Егор. На двух ногах.
- И почему – падлы? – не понял я.
- Так ведь ногу мне фотограф пририсовал! – заорал Егор. – Ну, не падла?