Не зная прошлое, - не оценить настоящее
Летний день подходил к концу, исчезла позолота с поверхности воды тихой речки, последние лучи солнца уже отгорели в стёклах деревенских домов и скрылись за горизонтом. Надвигались сумерки.
Из небольшой ухоженной избы вышла во двор Пелагея Артёмовна Рыжкова, высокая худая старушка, лет семидесяти пяти – восьмидесяти, в цветастом переднике, надетом поверх какого-то светлого платья, на голове платок в горошек, из-под которого выбились седые пушистые кудряшки, нависшие на лоб, глаза и уши. Видно, Боженька наградил Артёмовну таким шикарным украшением головы, что и в таком почтенном возрасте её нельзя было назвать божьим одуванчиком, что редко встречается. Обычно к этим годам старые люди лишаются и густых волос, и зубов, да и весь облик: и лицо, и прямая спина, несмотря на худобу, и живые глаза — выдавали в ней женщину, уверенную в себе, с мыслью, что всё сложится в семье благополучно.
Семья Пелагеи не велика: сын Егор, невестка Дуня и шестилетний внук Ванечка. Мужа своего она потеряла в гражданскую войну, ребёнка растила одна, который, слава Богу, вырос на редкость добрым, трудолюбивым, уважаемым в колхозе человеком. Мать благодарила Всевышнего за сыночка, души в нём не чаяла. Одного только боялась — войны: знала, сколько детей тогда осталось без отцов, как страдали они, бедные, без отцовской ласки и поддержки. Стоя перед иконой, часто просила: «Господи, сохрани мир на родной земле!.. — Всё устроим как следует, нам бы только время да силы!»
Обошла вокруг подворья, не увидев нигде внука, по привычке позвала: «Ванюшка, домой!» И вдруг вспомнила, что тот вместе со своей Каштанкой увязался за родителями, которые ушли в сельсовет, куда из райцентра пришли какие-то важные сообщения. Вспомнила и расстроилась: «Вот напасть, память стала подводить. Вчерась забыла закваску в молоко положить для ряженки, хватилась уже под вечер, а она должна к этому времени уже готовой в погребе, на снегу, стоять!»
С нежностью глядела мать всегда на сына и невестку, радуясь, какая прекрасная семейная пара. Оба такие ладные, красивые лицом, уважаемые на селе люди. Невестка голубоглазая, белолицая, русоволосая, а характер — чистое золото. Живут дружно, жалея друг друга.
Сын черноволос, широкоплеч, с тёмно-карими глазами, ресницы длинные, как пологом, глаза закрывают. Дуня, глядя на мужа, часто посмеивалась: «Давай, Егор, ресницами обменяемся, не жадничай!» Егор шутливо отвечал: «Будь моя воля, не задумываясь, махнулся бы! Твоим глазам они больше подходят!» По характеру вспыльчив, но справедлив. Никогда человека зря не обидит. И то сказать, работа у него ответственная, нервная. Быть бригадиром тракторной бригады нелегко. С зарей начинают, в сумерки заканчивают, а порой и ночью трудятся. Долго смотрела бабушка на свою семью, стоя у калитки, пока та не скрылась из виду, вышла на улицу и села на скамью возле забора, дожидаясь своих домочадцев, задумалась: "Мысли роем закружились в её голове, вспомнила свою вдовью жизнь и думала-думала… Господи, вся жизня прошла как один день. Слава Богу, хоть счас всё ладно. Последний срок пришёл, душой понимаю, а помирать неохота. Только теперь в селе наладилось: нет голодных, а работы тьма-тьмущая. А то, бывало, придёшь с работы, ляжешь; в голове чижало, да и в груди давить сильно. Так болела — хоть ложись и помирай, а Егорка маленький ничего ещё не понимал. Как подумаю, что с ним станет без матери? Кто кормить-поить будет сироту? Спасибо Варваре Федотовне, царство ей небесное, травнице нашей, травами и добротой выходила меня. Всю жизню за спасительницу молюсь, раньше за здравие, а теперь уж давно за упокой. Платить за лечение совсем нечем было, а Варвара мне: «Не суетись, Пелагея, с бедных плату брать нельзя, иначе Господь дар у меня отнимить. Иди, Бог с тобой, лечись!» И не было мне человека родней во всей нашей округе, до сих пор часто хожу на её могилку. Да, добрую память по себе оставила Федотовна людям!"
Уже огни в домах зажглись, а мать всё сидела. И думы, думы… не покидали Пелагею, которая так глубоко погрузилась в свои мысли о прошлом и настоящем, что не увидела, как подошла семья.
Первой прибежала любимица Каштанка, как бы предупреждая, что пора накрыть стол. Вошли в дом, зажгли лампу. На столе, покрытом холстинной скатертью, давно ждал их ужин: чугунок с картошкой, соленые огурцы и помидоры, хлеб, горшок с ряженкой. На закуску — печёные яблочки с румяной корочкой, их любит самый младший в семье. Молодые чем-то были взволнованы, мать сразу заметила грусть в глазах невестки. Они какие-то стали тёмно-синие. Эту особенность её глаз свекровь заметила ещё в первый год их совместной жизни, поэтому спросила: «Ай что стряслось недоброе?» Дуняша ответила: «Всё нормально, мамаша, просто устали очень. Ложись отдыхай, я уберу со стола, скотине воды подолью, жарко!» Ответ не успокоил Артёмовну: знала она, что из-за усталости не потемнеют так глаза невестки. Бывало, неделями на работе пропадали, но глаза не меняли цвет. Только при глубоком переживании зрачки у неё расширялись, отчего и становились такими тёмными. Тут обмануться никак нельзя… «Нет, пожалела меня Дуня и не захотела, чтобы свекровь ночь не спала. Вот она, добрая душа, что тут скажешь… Только мне теперь и вовсе за ночь глаз не сомкнуть», — размышляла старушка, ворочаясь с боку на бок на своей постели за перегородкой. Супруги очень долго тоже не спали, всё шептались и шептались, чем ещё сильнее тревожили мать. Так она и не заснула в эту ночь.
Ещё было совсем темно, а невестка — уже на ногах. Затопила печь, быстро, но осторожно загремела посудой: собралась готовить какую-то мудреную пищу, сходила в погреб, принесла оттуда продукты, так всегда было накануне больших праздников, а сейчас будние дни. «Что бы это значило? Что за причина?! Ай память опять подводить. Вот и вечор запамятовала, что внучок с родителями был, а я его звать стала. Вот оказия!.. Надо у соседки Гавриловны спросить, она помоложе меня годков на десять будет, что за событие такое сегодня?» — опять заволновалась женщина. Через пару минут вдруг вспомнила о темных Дуниных глазах, и сердце заколотилось быстро и тревожно. Нет, неспроста эти хлопоты невестки. Тихонько поднялась, вышла во двор: на востоке только-только начали появляться мутные зеленоватые полосы около самого горизонта. Вокруг предрассветная тишина, дует такой нежный ветерок, что даже деревьям спать не мешает, — листва почти не шевелится и не будит птиц; спят во всех конюшнях животные, не лают собаки, не прокричали ещё последний раз петухи, верные «часы» сельчан, да и вся мелкая божья тварь отдыхает.
Как мудро устроено всё на Земле! Зато с рассветом первыми проснутся птицы, разбудят всех своим звонким криком, суетой, хлопаньем крыльев, ринутся за добычей для своих птенцов. И весь день неутомимо станут исполнять свой родительский долг. А вскоре появятся и огни в домах, дымок растопленных печей, заревут коровы, требуя утренней дойки; загремят вёдрами бабы, захлопают калитки, заскрипят колодезные журавли; чуть позже прозвучит рожок нанятого пастуха, сзывая коров на пастбище; зазвенят на разные голоса колокольчики Зорек, Пеструшек, выходящих из своих ворот, которые важно, с достоинством прошагают по улице, появятся повозки на дороге, почти сплошь усеянной клочьями потерянного сена и коровьими лепёшками. Начнётся новый трудовой день, полный забот и неотложных дел. Ну, а пока тишина над посёлком, словно вымерло всё. И только из трубы дома Рыжковых идёт почти ровной струйкой вверх несмелый какой-то, еле-еле заметный дымок.
Возвращаясь в дом, Пелагея решила узнать у Дуни, что случилось: нет мочи ждать до рассвета. Чего уж, всё равно не заснуть… Артёмовна тихонько подошла к печке: стряпуха при свечке (лампа ярче освещает жилище, сейчас это нельзя — спят ещё) месила крутое сдобное тесто, значит, готовилось для булочек и пирожков. Рядом — чашка с нарезанными яблоками. Ах, вот оно что!.. Чтобы не испугать работающую, сдавленно закашлялась в кулак.
— А-а-а, это ты, мамаша, чего?
— Жгёт, худо мне, ой, худо!
— Сейчас лекарство твоё накапаю, я мигом!
— Не поможет, ты скажи, пошто всё это, указав глазами на заставленный продуктами стол.
— А это? — Мы не хотели с Егором тебе ночь портить, знаем твой беспокойный характер, будешь разное в голове сочинять, — ответила почти весело молодая хозяйка и добавила: — На вот, выпей и иди спать с Богом.
— Подь сюды, дочка, подь сюды, поближе ко мне, — попросила мать, заглядывая в Дунины глаза. — Спала бы, да мысли тяжёлые не дають… Вон глазищи твои сразу сказали мне, что плохо у нас что-то. А что? Молчите! Как бы не так — заснуть! Как же!.. Уснёшь тут при таком беспокойстве! Вот враз и разболелось всё. Ну как, а? Ай можно так-то от матери таиться!
— Ну что ж, раз так, слушай, — ничего плохого не случилось, просто Егора забирают на переподготовку в лагеря: он ведь танкист у нас, а техника всё усложняется. Вот вчера в сельсовете и объявили нам. Кроме Егора, едут и другие мужики, что живут за леском и речкой. Это необходимо новое изучать! А как же! Надо!
— Ай-яй-яй, — запричитала Пелагея, — как же так! Еле дождалась его тогда со срочной, а теперь опять!
— Надо, мамаша, надо! — тихим, но уже печальным голосом подтвердила невестка.
— И когда провожать?
— К пяти часам пополудни на станции всем быть велено.
— А надолго?
— Пока, говорят, на два месяца.
— Ай-яй-яй, на целых два! Как же Ванечка? Без папы истоскуется совсем. Легко сказать, два месяца! Он, когда с работы отца ждёт, изводится весь, а тут такой срок! Легко ли? — залилась слезами бабушка, жалея внука и себя.
Мужчин проводили вместе с жёнами на машинах до станции. Пока ехали, каждый хозяин подворья наказывал, что и как надо сделать по хозяйству за время его отсутствия. С большой грустью, хотя и на сравнительно короткий срок, провожали своих мужей женщины, утешая себя тем, что за горячей работой в поле, время пролетит быстрее, чем обычно. Ещё бы, теперь работников меньше, а всё в колхозе надо сделать как положено и вовремя…
Куда отправили мобилизованных на переподготовку, никто не знал, ждали от них писем. Егорова семья получила первой бодрое письмо, где тот написал, что попал в хорошую часть. Кругом леса, есть речка, просил своих, чтобы не скучали. Дни мелькают быстро. Только не успокаивали его слова близких. Артёмовна всё чаще вытирала передником слёзы, а Ванечка не уставал ежедневно спрашивать об отце. Единственная работница в семье до такой степени уставала, что валилась с ног. «Боже, как же тяжело в селе без мужских рук, — думала труженица. — Приходили мысли и о нелегкой судьбе свекрови, пока не вырос сын. Дуне всегда было жаль мамашу: вся жизнь которой прошла без мужской ласки, в одиночестве. А каково это? С одним крылом-то по жизни лететь! Не приведи, Господи»…
Наступила последняя неделя ожидания Егора. «Ну вот, слава Богу, осталось всего три дня подождать», — радовались домашние, а в полдень получили от него письмо, где тот сообщал, что всех задерживают в части до особого распоряжения.
Как услышала эти строчки мать, так сразу и рухнула на лавку, громко заголосила: «Не увижу я своего сыночка, недаром тоска на душе такая!» Прибежал внук, увидел бабушку в слезах и тоже горько заревел, не понимая, что произошло в доме, но бросился всё же её утешать:
— Бабуленька, не плачь, у тебя что, опять в груди болит?
— Нет, внучок, сам зря слезы-то не лей. Ты меня всё равно не поймешь. Мал ещё, и, обращаясь к невестке, добавила: — Не обмануло меня предчувствие. Вот оно, материнское сердце!..
С того самого письма мать стала чаще не спать ночами, болеть, обращаться за помощью к Богу. Всё умоляла: «Господи, я такая старая, дай здоровья дождаться сына, а потом и умереть спокойно можно!»
… Не суждено было семьям дождаться мужчин из летних лагерей. Как гром среди яркого летнего дня, пронеслось по деревне страшное слово «война»! Вечером возле сельсовета собрали народ и объявили, что 22 июня Гитлер без объявления войны напал на нашу Родину и что деревня теперь будет жить по законам военного времени.
Зашла Гавриловна, поведала о таком горе Пелагее, та совсем свалилась, вспомнилось ей всё, что связано с военным временем. Да, недаром так болела душа Артёмовны!
На колхозном собрании председатель объявил задачи на ближайшие недели и до конца лета. Мужчины вскоре были мобилизованы на войну с фашистами, а некоторые ушли сразу добровольцами, не дожидаясь призыва. Пока мобилизация до сентября шла постепенно, колхоз успел собрать почти весь урожай зерновых. Было очень трудно: не хватало транспорта. Машины, тракторы и лучших лошадей сдали государству: они нужны фронту. Вывозили всё с полей днём и ночью на волах и коровах, сутками скрипели телеги на дорогах, увозя зерно на элеваторы. К октябрю ушли все, кто мог держать оружие в руках, остались в селе старики, женщины и дети, а в полях ещё столько всего не убрано! На огромных площадях — сахарная свёкла, подсолнухи, бахчевые, да и на подворьях пропасть работы: на огородах не собрана зимняя картошка, не засолены овощи и много других неотложных дел. Огромную помощь оказывали школьники, начиная с десяти лет, работали сентябрь и октябрь вместе со своими учителями. Нельзя было иначе — урожай собирали до последнего колоска. В ноябре шестнадцатилетних стали направлять на заготовку торфа, рытьё окопов. Все понимали — крайняя необходимость.
С фронтов приходили нерадостные вести: враг, убежденный в своей победе, рвался к Москве, стоял у стен Ленинграда. Шла великая эвакуация заводов, фабрик, предприятий в глубь России. Время диктовало сроки. Ценой героических усилий народ, объединенный общей большой бедой, достигал хороших успехов в труде. В городах и сёлах люди трудились не покладая рук, чтобы быстрее изгнать врага с родной земли.
Наступил 1942 год, который с большими лишениями пережили селяне: неурожайный он был: из-за бесконечных дождей почти всё сгнило в земле, страшно голодали. Весной 1943 года не удалось засеять все поля: совсем мало было сельхозтехники и рабочих рук.
Народ села радовался, глядя на хорошие всходы зерновых. Время для голодных тянулось очень медленно, но оно шло своим чередом. Старики наточили женщинам косы, серпы: подходил сезон уборки зерновых. Наконец, началась ударная работа. Срезанные стебли пшеницы с колосьями связывали в снопы, увозили в укрытия для обмолота. Каждый колосок берегли. Время военное, законы очень жёсткие, сурово карали за воровство с колхозных полей. Повсеместно назначались уполномоченные, которые встречали колхозников с работы, проверяли их холщовые узелки. И, не дай Бог, если находили там десяток колосков. За это — тюрьма! И никакие оправдания не могли помешать посадить человека за решётку.
За это время войны в колхоз вернулось несколько мужчин с тяжёлыми ранениями, которые не позволяли им быть среди фронтовиков. Потеряв в бою правую руку, верный друг Егора, Леонид Пучков, стал обучать в вечернее время подростков и женщин водить и ремонтировать оставшуюся малочисленную технику колхоза. Все вернувшиеся помогали колхозникам, как могли. С их помощью в деревне появилась надежда, что теперь будет легче справляться с мужским трудом. Их подсказки, опыт, убеждённость, что женщины и подростки справятся не хуже со всей сельской техникой, придавали силы колхозницам и юным «мужичкам». За это время подросли сыновья ушедших отцов, стали хорошими помощниками дома и в колхозном хозяйстве. Уходя в поле на работу и возвращаясь домой, школьники пели со своими учителями песни. Это хоровое пение придавало им бодрость и уверенность, что фашисты будут изгнаны за пределы нашей Родины. Особенно ребята любили песни: «Священная война», «Прощание», «Широка страна моя родная», «Катюша», «Три танкиста», «Там, вдали за рекой» и другие. В зимнее время школьники, помогая колхозу, собирали ежедневно с подворий золу для удобрения полей, отвозили в отведённые места. После уроков и в выходные дни учителя читали ученикам газеты, книги, рассказывали, что нового на фронтах, так как радио и электричества в селе ещё тогда не было. Практически дети ежедневно находились с педагогами, готовили праздники для своих братишек и сестрёнок. К Новому году делали бумажные цепи, разные игрушки для ёлки, разыгрывали сценки из сказок, учили стихи и песни, вышивали кисеты и носовые платочки для бойцов, писали на фронт письма, собирали им скудные посылочки. Ребятам так хотелось, чтобы скорей закончилась проклятая война. Несмотря на трудности, все праздники отмечались детскими концертами, куда приглашались и взрослые. Жили дружно, старались помогать во всём друг другу.
Однако, пора вернуться в дом Егора Рыжкова. Как складывалась жизнь в это трудное время в этой семье? Дуняша продолжала работать на разных работах, куда бригадир пошлёт, а вечером училась у Леонида работать на тракторе. Собирались зимними вечерами у него дома, благо изба позволяла. Одна беда — свекровь совсем расхворалась, уже редко с постели вставала. Теперь за главного в доме оставался Ваня, добрый, смышленый, послушный мальчонка. Ему уже исполнилось восемь лет. Бабушка подсказывала, что и как сделать. Он топил печку, готовил еду, если было из чего сварить хоть что-нибудь, вовремя давал бабушке лекарство. Особенно она занемогла, когда перестали приходить от сына письма. Вот уж больше года от него — ни весточки. Она всё молилась, просила Бога о спасении всех фронтовиков. Да где уж им, бедным, всем уцелеть, хотя б половина домой вернулась! Уж очень коварный, жестокий, бесчеловечный враг — никого не щадил! Лютый супостат! Иногда ребёнок выходил погулять. Зимой немного покататься на санках с друзьями, а летом — на речку, но чаще он находился дома, чтобы бабушка одна не оставалась.
Одно плохо — есть очень хотелось, а из еды ничего нет, кроме супа из крапивы и свекольных листьев. Хлебом в избе давно уж и не пахло. Во дворе уже второе лето нет никакой скотины — ни крупной, ни мелкой. Бабушка уговаривала:
— Ванечка, касатик, похлебай хотя б немного супа.
— Не волнуйся, бабуля, я конского щавеля нажевался, аж во рту сводит. Хватит до вечера. Пойду к Каштанке, она давно меня ждет.
— Потерпи, внучок, скоро новый хлеб поспеет, еще недельку какую-то надо продержаться. Мама аванс получит, тогда сварим настоящую кашу из пшеницы.
Так вот и жила семья. Пелагея — молитвами и надеждой, что сынок, наконец, объявится. Ванюша — своей любовью к родителям и бабушке, глубокой привязанностью к Каштанке, с которой общался, как с разумным человеком, был уверен, что она его понимает. Когда Ванечке становилось очень горько и тоскливо, собака ложилась возле него, смотрела внимательно ему в лицо своими большими глазами каштанового цвета (за что и дали такую кличку), а мальчик гладил любимицу по голове, спине и приговаривал: «Наберись терпения, знаю: ты очень голодная, но что поделаешь, моя умная собака. Я тоже сегодня ничего не ел, потерпим, а?» И та ближе придвигалась к ребёнку и клала свою голову к нему на колени. Так в раздумье и «разговорах» они часто проводили время. Преданная Каштанка никуда не уходила одна, могла побегать только, когда Ваня был в школе. К концу занятий — уже у порога ждала, радовалась встрече. И радости и беды школьник и собака переживали вместе, как настоящие друзья.
Единственная кормилица всё время в поле, жила надеждой, ожиданием писем, заботой о свекрови и сыне. Сильно донимала её мысль, как выжить, что придумать, чтобы побольше заработать трудодней, надеялась, что к осени пересядет на трактор, там заработает больше, учитель хвалил Дуню за знания по технике.
Несчастье в дом Рыжковых подкралось неожиданно, откуда совсем не ожидали. До массового сбора ранней пшеницы оставалось дней восемь-девять. Отработав день, усталые женщины возвращались с поля домой. Уже видна была родная деревушка Жуковка. Дорога ровная, обочины её заросли конским щавелем и подорожником, слегка забрызганными грязью после недавнего ночного дождя. Впереди — ни души. Ничто не предвещало беды. Вдруг, откуда ни возьмись, как столб из-под земли, выросла фигура уполномоченного. Откуда он взялся?! Видно, поджидал идущих с поля в траве. Кто бы мог подумать! Как волк, охотился за добычей! Встал на середину дороги и властно скомандовал:
— Ну, труженицы, остановитесь, раскройте свои узелки — проверка!
— Что развязывать, прощупайте их, нет в них ничего! — загалдели хозяйки, ошеломлённые приказом, и положили свои узелки прямо на дорогу.
— Говорю, развязывайте! Кому сказано! — дико заорал проверяющий, — слышите, ай нет?!
Мужчина согнулся над рядком серых, как правило, холщовых маленьких мешочков, в которых носили колхозники в поле еду, до войны — калорийную, а теперь очень скудную. Её и едой-то назвать нельзя! Бритая шишковатая голова, короткая толстая шея, покрытая волосами, на которой болтается на замусоленной бечёвке довольно большой деревянный крестик; мутные глаза какого-то непонятного грязно-серого цвета большие, но торчат из глазниц на выкате, как у лягушек. На носу — бородавка. Одет небрежно: рубашка поверх брюк перепоясана видавшим виды ремнём, брюки давно не глажены, на ногах — парусинные полуботинки. Среднего роста, но плотного телосложения. Весь его внешний вид напоминал старый корявый дуб. Он быстро стал рассматривать содержимое узелков. Ни у кого ничего не найдя, подошёл к Дуняше, которая никак не могла быстро развязать свою сумочку, заглянул, увидел в пол-литровой алюминиевой кружке, на дне, колоски и закричал:
— Ах, вот как ты приспособилась! В кружку хлеб запрятала! Вот и прощупайте! Вот изобретатели!..
— Какая кружка! Посмотрите, что за кружка! Сколько в ней колосков лежит?!
— Теперь уж это не имеет значения, ведь лежат, а сколько, это совсем не важно, — рявкнул контролёр, посмотрел на женщин, обводя каждую суровым взглядом, высыпал колоски, пересчитал и зло добавил: — Семнадцать! Настоящее расхищение колхозного добра!
— Оставьте труженицу в покое, у неё свекровь голодная умирает и сынишка еле ноги таскает от истощения. Мы вас очень просим, Антоныч, — заступились работницы,— бросьте, какое это хищение? Им кошку не накормить! Такая малость!
— Что, я за неё в тюрьму пойду! — достал свой блокнот и составил протокол, не обращая внимания на уговоры женщин.
Дунечка окаменела, ноги подкосились, она громко зарыдала: поняла — тюрьмы не избежать!
Долго ещё пытались подруги упросить контролёра, чтобы пощадил колхозницу, убеждали, что та единственная в семье кормилица, напоминали ему о милосердии, но всё было напрасно. Ни сельчане, ни прекрасная характеристика, ни хлопоты старого Петровича, председателя колхоза, уважаемого всеми, — ничто не помогло!
Суд состоялся, приговор жесток — восемь лет! «За что?! Там, в кружке, чего? Столько колосков, что можно из них что-нибудь приготовить?! Нет, только понюхать!» — возмущались свидетели после объявления срока. Из зала районного суда вышли в слезах. Домой возвращались в ужасном душевном состоянии, а Дунечку под конвоем сразу отправили в камеру.
«Как сказать больной Артёмовне и Ванечке, что мама домой не вернётся», — советовались возвращающиеся. Когда добрались домой, наступили сумерки, в жилищах уже зажигали лампы, а у Рыжковых Пелагея, Ванечка и Каштанка с нетерпением ждали хозяйку. Пришла соседка Гавриловна, заглянул Леонид, который частенько навещал семью своего друга, справлялся о здоровье его матушки, помогал, чем мог. Гости долго беседовали. Они знали о решении суда, но не хотели на ночь сообщать такую страшную новость, посоветовали ложиться спать, мол, завтра сельчане вернутся.
Всю ночь старушка не могла никак хотя бы на часок забыться, сильно разболелась голова, «бушевало сердце». Никакие лекарства не помогали, которые внучек ей положил под подушку, чтобы под рукой были. Чуть забрезжил рассвет, начала вглядываться в окно. Вскоре залаяла Каштанка, подбежала к калитке, увидев Леонида, успокоилась, дескать, нечего зря шум поднимать, соседей будить — свой человек пришёл. Поджала хвост, легла у крыльца и закрыла глаза. Зато удивилась раннему приходу бабушка, какие такие дела привели того в такую рань. Был Пучков взволнован, бледен, наверное, ночь не спал. Он и рассказал Пелагее о решении суда, заверил, что лично напишет письмо Михаилу Ивановичу Калинину в Москву, вечером зайдёт, прочитает написанное и завтра отправит заказным письмом. «Ах, вот почему такой измученный явился: ночью письмо сочинял», — догадалась Артёмовна. Уходя, строго-настрого приказал не «голосить», собрать всё мужество, защитить внука от сильного расстройства. Как ни горько, та внимательно выслушала раннего гостя, поверила в защиту доброго человека, каким слыл Михаил Иванович, решила во что бы то ни стало встать на ноги, просила Бога помочь, ей нужны силы. А где их взять?! В доме — ни крошки хлеба! Вечером, как и обещал, пришёл Леонид, прочитал содержание письма, заклеил конверт и на следующий день отправил просьбу самому главному защитнику трудовых людей, принес квитанцию, просил бережно хранить.
Не успела бабушка ещё ничего сказать внуку, как ему о несчастье с его мамой доложили соседские одноклассники. Те узнали о его горе ещё вечером, но дома им приказали до утра другу не говорить. Теперь ребята окружили мальчика со всех сторон, выражая своё сочувствие. Ребёнок так горько и безнадёжно зарыдал, что никакие слова утешения на него не действовали. Ванечка сидел около крыльца, подобрав колени, уткнув белобрысую взлохмаченную головку на сложенные на них худенькие руки. Слёзы текли так обильно, что рукава его рубашонки, сшитой из серой льняной ткани, сильно намокли. Будто он оплакивал что-то навсегда ушедшее, и нет больше никаких надежд на прежнюю жизнь. Рядом — Каштанка, которая близко прижалась к хозяину и всё пыталась лизать его лицо, когда тот рукавом вытирал слезы, заглядывала в глаза, как бы говоря: «Не плачь, друг, видишь, я с тобой, я тебя никогда не предам!» Сколько слёз пролилось! Ванины большие глаза превратились в узенькие щёлочки. Стоящие рядом друзья тоже хлюпали носами и растирали грязными кулаками мокрые лица. Никакие уговоры старушки не помогали. Сердце её разрывалось от жалости к ребёнку, на долю которого выпала такая непосильная душевная боль. «Ваничка, вить слезами маме счас не поможем, давай молиться вместе, чтобы маму скорее отпустили. Ей-богу, поможет, вот те крест!» — убеждала бабушка.
На следующее утро к Рыжковым пришёл председатель, принёс в небольшом мешочке пшеницу.
— Ну, Пелагея Артёмовна, варите кашу из нового урожая первого скошенного гектара. Это аванс Дунин.
— Спасибо, Петрович, за заботу. Мне б теперь только как-нибудь продержаться, пока невестку отпустять. Счас чижало без ног. Силов нету. Слишком долго все голодали. Жду, надеюсь на письмо. В нём прописано всё как есть.
— Знаю, правильно, что надеешься. Без надежды как? Ах да, забыл сказать: завтра в райцентр учителя пойдут, может, лекарство какое надо?
— Спасибо, пока всё есть.
С этого времени с едой стало полегче. Сельчане часто навещали эту семью, на огородах стали подкапывать картошку, приносили осиротевшим и другие продукты, ухаживали за огородом. Словом, всем миром выхаживали старую больную женщину, помогали встать на ноги. К Яблочному Спасу Артёмовна потихоньку поднялась. «Питание — великая сила», — повторяла не раз Гавриловна соседке и добавляла: — Вот в баньке тебя ещё попарю, поможет, по себе знаю.
Пелагея всех от души благодарила за помощь. «Кабы не народ, совсем пропали бы, всем-всем благодарна!» — со слезами произносила она.
Прошло много времени, а ответ из Москвы не получили. Не было писем и от Дуни. С тех пор как в воду канула! Где она? Куда её забросила судьба? Никто не знал!.. Всё это сильно беспокоило хворую, хотя та и старалась не падать духом: ребёнок на её руках. Каждую ночь боль сжимала сердце, но она неустанно молилась, обращаясь к Богу: «Господи, сохрани сыночка и Дунечку, как нам без них?» Почти ежедневно навещал семью Леонид, уговаривал держаться бодро, напоминал, что с неё всегда брали колхозники пример, когда в жизни Жуковки были трудные времена.
— Всё станет порядком. Главное — терпение!
— Пошто проверяющий такой жестокий, нешто можно было так-то? Всего-то осьмнадцать колосков! Господи, за что?!
— Эх, если б к законам ещё человечность прибавить да разум, а не слепо их исполнять, иной раз и в положение людей входить надобно. Да, где уж там! От энтова не дождёшься. Злой на всех, а за что? Может, у него за душой темное что есть? С другой стороны к нам прислали. Чужой он нам. Больно свиреп!
— Вся надежда на Москву. Шутка сказать, война, забот там невпроворот. Прав ты, голубчик. Ждать надо, только ждать!
Наступило лето 1944 года. Рыжковы терпеливо ждали вестей от своих родных людей и из Москвы, переживая трудности военного лихолетья, но всё напрасно, никто ничего не прислал. Письмоносец, старенький худой Данила Степанович, обходил их дом верхними огородами, чтобы не встречаться с глазами Пелагеи, в которых столько мольбы, боли, ожидания и надежды, будто от него зависело получение долгожданного конверта. Понимая душевное состояние старой женщины, сам сильно расстраивался, давило под ложечкой. Однажды, задумавшись, забыл свернуть на верхнюю дорогу, а у калитки Артёмовна тут как тут.
— Ты, сверстница моя, не волнуйся так зря. Сама знаешь, какое время! Гонють злодеев без передышки, до писем ли тут!.. Вон Елисеевы сколько переживали, с самого начала войны ни единой весточки не было, а намедни получили письмо, бають, шибко израненный был, память потерял, писать не мог. Нонче терпение надо иметь и надежду. Спасибо Богу, что фашистов в наши края не допустили.
— Ах, кабы знать, что жив. Ночами всё думаю, что все надеюца на спасение своих родных, а вить тысячи наших погибших, а мы все ждём чуда… Это же чьи-то сыночки, отцы, братья, где уж всем уцелеть!.. И от Дуняши ничего нет. Не на войне ж она, — тихо промолвила женщина и пошлёпала потихоньку к дому, опираясь на палочку, такая сухонькая, жалкая, в чём только душа держится.
Отошёл Степанович от Рыжковой и подумал: «Нет, нельзя ей больше попадаться на глаза: умру от боли, не ровен час, возле и упаду; кто почту носить станет? И так людей в колхозе не хватает. Дети и то все на поле работают, а десятилетний Саша Лялин один на своей корове воду из родника в бригады возит, работающих там поит, жара!.. Водичка из него вкусная, холодная, аж зубы ломит»,— размышлял старик, — очень важное дело!»
В конце августа внезапно умерла Пелагея Артёмовна. Её похоронили всем селом, устроили поминки, вспоминали, какая та была всегда весёлая, добрая, любящая людей. Ванечка совсем осиротел, его взял к себе жить Леонид. Каштанка, как всегда, с ним рядом, перенесли её домик на новое место жительства. Окна избы Рыжковых заколотили досками. Можно легко представить, в каком душевном состоянии находился мальчик, несмотря на самое чуткое отношение к нему хозяина дома. Надо было срочно отвлечь ребёнка от горьких мыслей, и Пучков придумал для него почётную должность: отныне младший Рыжков будет возить воду из родника вместо Саши, который идёт на повышение, — бригаду подростков станет возглавлять. Постепенно «мужичок» привык вставать рано, вовремя наполнять бочку и отправляться со своей любимицей в поле. «У тебя, Ванечка, самая главная должность в селе — людей в зной поить»,— говорили женщины, набирая в свою посуду вкусную родниковую воду, и благодарили за труд. Мальчику нравилась эта работа, а особенно она пришлась по душе Каштанке, которая носилась по полю, выискивая что-то в траве, но ни разу не задерживалась, не отставала, а только убегала вперёд, как будто дорогу показывала. Смотри, мол, хозяин, не заблудись! Убежит далеко, остановится и ждёт, пока водовозка подъедет. Так собака и «проработала» с Ванюшей до конца уборочного сезона со всеми наравне. Им начислили за работу трудодни. А как же? Положено!.. Так, эта ежедневная ответственность приглушила немного боль ребёнка от потери бабушки, отвлекла от душевных мук.
На календаре ноябрь 1944 года. Работа на колхозных полях в основном закончена, подростки сели за парты. Ванюша взялся серьёзно за учёбу, в свободное время с удовольствием читал книги. Леонид относился к нему по-отцовски — поощрял за любовь к чтению, просил рассказывать прочитанное, радовался успехам в школе. Жили вдвоём: ещё до войны у наставника умерла мать, а отец пропал без вести в гражданскую, будучи рядовым в отряде В.И. Чапаева. Семью завести не успел: любимая девушка Аня перед самой войной умолила руководителя колхоза отпустить её учиться в город. Получить такое разрешение было крайне сложно в те годы, но Ане удалось, и она уехала, поступила в медучилище, проучилась только один год: весь курс отправился на фронт, с родными проститься не успела. Родители получили от дочери только три письма.
Всё бы ничего, только ребёнок сильно тосковал по матери, часто видел маму во сне. Иногда снились родители и бабушка вместе, и Ванечка был так счастлив с ними, а когда просыпался, плакал, хотя в душе всё же верил, что родители когда-нибудь приедут. Ну, просто никак не может быть, чтобы никто из них не вернулся! Надеялся и Леонид, что жив его друг Егор и найдётся Аня, любимая девушка. Так оба и жили надеждой.
Зимой вернулись с фронта домой ещё два израненных колхозника. Как же радовались каждому из них односельчане! Заканчивался 1944 год. На фронтах — большие перемены: несмотря на великие трудности и потери, советские воины успешно гнали немецких извергов и их пособников уже за пределами родной земли в их логово, откуда пришли, чтобы навсегда «забить гвоздь в гроб фашизма». Ни у кого не было сомнения, что победа не за горами. Но сколько ещё пролилось крови, пока добрались до Берлина?!
Девятого мая 1945 года пришла долгожданная Победа! Сколько же слез радости и горя пролилось в этот день?! Никакими словами утешения не умалить боль семей, потерявших родных и близких в этой самой кровавой войне, каких ещё не знала планета Земля. Артёмовна когда-то просила Бога, чтобы хоть половина бойцов домой вернулась. Где там? Невредимыми пришли всего восемь человек из всей деревни.
Судьба не была милосердной к Леониду и его воспитаннику. Осенью победного года принёс почтальон письмо семье его любимой девушки, где сообщалось, что Анюта скончалась в госпитале от тяжёлых ран в ноябре 1943 года. Во второй половине декабря этого же года пришло казенное письмо на имя Ваниной мамы. Конечно, Степанович передал это послание Леониду, откуда тот и узнал, что Егор геройски погиб в бою под Киевом. Что делать? Сказать или скрыть от сына такой горький факт? Время бежало, а мужчина всё думал, как лучше поступить? Решение не приходило, а пока мальчик продолжал обучение в семилетней школе. От мамы в течение двух с половиной лет писем не было. И только Каштанка, верный друг семьи, не покидала этих двух сирот, радуясь встрече с каждым из них. Она хорошо понимала настроение мужчин, их душевное состояние, особенно Ванино. Простая дворняжка, а сколько ума, понимания, даже такта! Если школьник сидит за столом, делает уроки, собака — подле его ног, заглядывает ласково в глаза, но не кладёт свою лохматую голову тому на колени, как бы говоря: «Работай, я не мешаю, я подожду!» Но вот сложены в сумку книги и тетради, стул отодвинут. Сколько тогда радости в больших каштановых глазах, как весело она крутит хвостом, лижет руки, хватая хозяина за штанину, и тянет к выходу из жилища. Только сказать не может, дескать, пойдём, пора гулять! Когда Ванюше тоскливо, Каштанка грустно заглядывает в глаза, встаёт на задние лапы, пытается лизать лицо, а тот гладит её по голове и, как всегда, в такие тяжёлые минуты говорит: «Ну что, друг, потерпим, а?» И жизнь опять идёт своим чередом.
Легко ли, трудно ли живётся людям, а годы пролетают быстро. Из Москвы по вопросу пересмотра приговора колхознице Леонид ответ так и не получил. Много лет спустя узнал, что в те годы Михаил Иванович не мог помочь не только Дунечке, но и своей жене. Вот такие были времена! В продолжение восьми лет из мест лишения свободы ни одна весточка не прилетела в село от Ваниной мамы. Рыжков-младший хорошо закончил школу, поступил в городе в сельхозтехникум. С ним уехал и Леонид. К этому времени от старости умерла Каштанка, которую похоронили в конце своего верхнего огорода, оба долго переживали, потеряв такую умную собаку. Ванюше исполнилось 16 лет. Он превратился в высокого стройного юношу с пушистыми русыми волосами, с тёмно-карими глазами, длинными ресницами, какие были у его папы, и только теперь Леонид показал ему извещение о гибели отца.
А через год (после окончания срока осуждённой) узнали, что Дунечка умерла в тюрьме зимой 1943 года от воспаления легких, работая в Сибири на заготовке леса. Нет сил вспоминать подробности этого времени!..
Пронеслось много-много лет, и я, соседка Вани, иду по знакомому полю Жуковки в тёплый солнечный день, как будто и не было стольких лет отсутствия в родном краю, так ярко моё воспоминание о далеких детских годах, о тех трудностях, пережитых в военные годы. Разве забудешь соседа-одноклассника, жившего рядом с моим домом, на детство которого выпала такая горькая судьба! Нет, никогда! Где он сейчас? Как сложилась его жизнь? Счастлив ли он, став взрослым?
И вот из настоящего я снова возвращаюсь в прошлое. И снова тоска, боль сжимает мне сердце, снова перед глазами вижу рыдающего Ванечку, как жаль его, и мы, дети, утешая друга, тоже плачем, окружив ребёнка живым кольцом. Такое невозможно забыть никогда!..