1.
Июль в деревне - время не свадебное. Всем в эту пору здесь правит покос. И все же восемнадцатого июля в Травянке случилась свадьба. Как она поспела на этот раз, в деревне не углядели. Да и не мудрено было - шел тысяча девятьсот сорок первый год, с начала войны не прошло еще и месяца.
Но война не смогла опрокинуть заведенного порядка жизни. Свадьбу сыграли, хотя и скорую, малолюдную, да без шума и битья посуды не обошлось.
Сначала все шло своим чередом. Двадцатилетний жених, долговязый, нескладный и большеротый, как щенок на выросте, выглядел молодцом, но застенчиво прятал под стол обветренные руки. Невеста приехала откуда-то издалека, но уже несколько месяцев жила в Травянке у дядьки и заслужила прозвище Черная Кошка, потому что была смугла, зеленоглаза и одному из назойливых деревенских ухажеров изрядно ободрала ногтями лицо. Она отказалась от чужого подвенечного наряда, а просто убрала голову ромашками и весело посматривала на гостей.
Но когда закричали «Горько!» - с невестой и женихом что-то стряслось: оба стали красные, растерянные и, не смотря ни на какие увещевания, даже глаз друг на друга не подняли.
- Да вы что, шуткуете над нами?! - осерчал старший брат жениха, бывший ему за отца, встал и грохнул об пол тарелку. Он, как и остальные, не мог взять в толк, отчего молодые не хотят целоваться. Случись такое в другое время, пересудов хватило бы всей деревне. Но война все собой накрыла. Только и сказали люди, что свихнулся Вася Мальцев, раз надумал в такое время жениться, на свадьбе учудил, да еще взялся в первую брачную ночь баню рубить – всех собак в деревне переполошил…
А началось все в начале июля, когда по первому набору из Травянки провожали семерых мужиков. Расставались на пристани в районном центре. Пили самогон, пели, плясали и плакали – неестественное, надрывное было веселье.
Василий провожал на фронт брата Петра, среднего из трех братьев Мальцевых. Старший брат, Николай, тоже приехал в райцентр. Но задержался по своим неотложным бригадирским делам на лесопилке. До отплытия парохода оставалось совсем немного, а его все не было. Васю это очень устраивало.
Еще два дня назад он заявил старшим братьям, что едет в район и будет проситься на фронт вместе с Петром. Николай запретил ему и думать об этом. Но Вася тайком собрался, спрятал мешок с вещами в телеге соседа, который провожал на фронт сына, и на пристани в райцентре разволновался до сердцебиения, ожидая, когда надо будет сказать решительное слово.
Началась посадка на пароход. Вася взял у соседа свой мешок, сказал брату:
- Я, Петруха, с тобой, - и заторопился к сходням.
И тут произошло такое, чего он никак не ожидал: жена Петра, Вера, обнимавшая мужа, вдруг ухватила его мертвой хваткой за руку и взголосила на всю пристань:
- Не пущу-у!
Вася растерялся донельзя и стал озираться вокруг, ища поддержки. Но на них никто не обращал внимания - у всех была своя печаль-забота. Только Натка - Черная Кошка, жившая в Травянке на одной с Васей улице и провожавшая на фронт своего родного дядю, оглянулась на него с пониманием и жалостью. Петр пошел на посадку, и Вера кинулась зам ним, отпустив Василия. Шли секунды, прошла минута, другая, до сходней было всего несколько шагов, но Вася так и не сумел сделать их.
Когда пароход зашлепал по воде плицами и стал удалять боком на речную стремнину, с берега и парохода вразнобой закричали последние, бестолковые и самые главные слова. Они потонули в длинном, прощальном и печальном пароходном гудке. Упали на воду и закачались на волнах голубенькие глазки цветиков незабудок.
Пароход уходил, а Вася стоял на пристани с опущенным вниз лицом, которое горело от стыда и обиды.
- На, выпей, солдат, - тронул его за руку мужичок с гармошкой на плече.
Вася одним махом выпил несколько глотков самогона, хотел вытереть губы и закашлялся до слез.
- Солдат ты мой! - обняла его Вера. - Рано тебе воевать - одни бабы что ли останутся в деревне?.. Жалко, Коля проводить не успел.
Василий оттолкнул ее и быстро зашагал с пристани по дороге вверх, на крутояр, где стояли люди и молча смотрели на реку, на ставший уже маленьким пароход, с которого доносило веселые звуки гармошки.
Только он вышел на большак, как увидел спешащего рядом с подводой, груженой бревнами, брата Николая. Тот ковылял изо всех сил, припадая на высохшую ногу.
Подошла Вера, рассказала, что случилось на пристани. Николай, расстроенный, что не пришлось проститься с братом, отвел душу на Васе, отобрал у него вещевой мешок и обругал последними словами:
- Губы еще не обсохли, а туда же!
Василий обиделся насмерть:
- Хоть ты мне вместо отца, - сказал он, белея лицом и сжимая кулаки, - а прав таких не имеешь! Я в наш старый дом уйду, один буду жить!
Разбрасывая длинные ноги, которые после самогона не вполне слушались его, Василий ходко зашагал по пыльной дороге в сторону Травянки. За версту от деревни он свернул по тропе в лес, сел на камень и отдышался.
Мысли крутились и крутились вокруг того, что произошло на пристани. Малодушие, которое он проявил там, не давало покоя. Все-то у него идет наперекосяк, шиворот-навыворот! В прошлом году поехал в школу Осоавиахима, летчиком хотел стать - по зрению не прошел, решил в МТС на тракторе работать - брат Николай на дыбы встал: не для того, говорит, мы тебя учили, в техникум иди. И Вася начал учиться в техникуме, на ветеринара.
В последнюю ночь он совсем не спал, выходил за ворота, считал огоньки в окнах: на фронт провожали семерых, а не спало почти полдеревни. Под утро совсем истомило его чувство, что вот, наконец-то, начинается у него в жизни большое дело, ради которого он родился.
«Губы еще не обсохли!» - вспомнил он обидные слова Николая, встал с камня и пошел напролом через кусты в сторону деревни. Но вдруг остановился, словно споткнулся.
В нескольких шагах от него, на краю небольшой полянки, под молодой сосной лежала женщина. Лицо ее было прикрыто цветастым головным платком, синяя сатиновая кофточка расстегнута на груди, у ног аккуратно стояли белые парусиновые туфли.
Василий не мог оторвать от нее взгляда. В этот миг женщина сдернула с лица платок, ойкнула и вскочила. Это была Натка - Черная Кошка. Она стала торопливо застегивать пуговицы на кофте, а совсем растерявшийся Вася - на своем пиджаке.
- Чего ты тут ходишь! – сердито крикнула она, поправляя волосы и повязывая голову платком.
- Я брата Петра на фронт провожал, - забормотал Василий.
- Видела, как ты его провожал. Мы же на пристани рядом стояли. Забыл? – в глазах у нее мелькнули зеленые огоньки, она рассмеялась, отвернулась и снова быстро глянула на него. – Ох, и напугал ты меня!
Василий разглядел Натку недавно, когда начался сенокос. Она изумила его своей неутомимой живостью, когда, прыгая наверху высокого зарода, уверенно командовала мужиками, подававшими ей снизу сено. Покрикивала и на него, Василия, который, вскинув навильник сена, опускал глаза, стесняясь ее голых ног. По дороге с поля в деревню его манило подойти к ней, заговорить. Да как подойдешь к такой!?
Вот и сегодня, на пристани, он утайкой посматривал на нее. Когда перед посадкой на пароход вокруг начали прощаться и целоваться, он остановил на ней свой взгляд, чтобы запомнить навсегда. Она чутко обернулась, и он сказал ей: «Прощай, Натка! Хотел сказать тебе особенные слова, да уже некогда. Я с фронта напишу». Но сказал он это не вслух, а про себя, отвел от нее взгляд и, не чуя под собой ног, пошел к телеге соседа, где был спрятан его вещевой мешок.
И вот случай свел их наедине, на лесной поляне. Натка, гибко выгнув спину, отряхнула сзади юбку, сказала ему, улыбаясь:
- Пошли! Ты бы хоть пиджак снял, жарко ведь.
Он послушно снял пиджак и пошел впереди нее, все убыстряя шаг. Через некоторое время она окликнула его.
- Ты так шибко-то не беги, не угнаться за тобой.
Он остановился, дождался ее и пошел медленно, волнуясь от ее близкого присутствия. И тут она смутила его неожиданным вопросом:
- Вася, а тебе сильно на войну хочется?.. Я видела, что хочется, - продолжила она, не дождавшись от него ответа. – Ты совсем не боишься, что могут убить? Я бы тоже не испугалась. Что, не веришь? – остановила она его за руку.
- Верю, - покосился он на нее, чувствуя, как начало колотиться сердце.
Обрадовавшись, что он, наконец, ответил ей, она заговорила быстро и доверчиво:
- Я ничего не боюсь. Когда маму с папкой похоронили, я ночью к ним на могилку ходила. У нас там большое кладбище… - Я только в бане боюсь одна мыться. У меня ведь папа с мамой до смерти в бане угорели… Вчера после дяди Вани пошла одна мыться, все равно, думаю, пересилю себя, так даже голову не успела промыть - выскочила, как угорелая, - она засмеялась, заглянула ему в лицо и, заметив, какое оно напряженное, сочувственно спросила: - Невеселый ты какой-то. От братца досталось?
- А что мне до него! – сказал он, задетый за живое. – Я завтра же от него уйду, в нашем старом доме буду жить один. И на фронт все равно уйду!
Натка внимательно посмотрела на него, подтолкнула, и они молча пошли дальше. Через несколько шагов она снова остановила его, сказала протяжно, подавив вздох:
- Мы с тобой оба сироты. Я знаю, что твои родители давно умерли. Но у тебя хоть свой дом есть, можешь уйти. А мне с тетей Полей совсем невмоготу – злющая она. Пока дядя Ваня был, так еще терпела, а сейчас проводили его – и домой идти не хочется. Я, может, в город уеду, в больнице буду работать. Не знаешь: возьмут полы мыть?
Василий пожал плечами. Ему нравилось, что она так запросто разговаривает с ним о своей жизни, будто они давние знакомые. И в подтверждение этого Натка задумчиво продолжила:
- Я бы даже замуж пошла, только бы с ней не жить. – Она тряхнула головой, отгоняя невеселые мысли, и заговорила быстро, будто подсмеиваясь над собой: - Если замуж, так надо торопиться, а то заберут вас всех на войну.
Вася сглотнул слюну и быстро пошел вперед, чтобы она не заметила, как он заволновался. Они уже выходили из леса, уже показались крайние дома Травянки, когда она окликнула его:
- Куда ты опять разбежался?.. Ну, постой немножко!
Он резко остановился, оглянулся, и она наткнулась на него, схватила за руку:
- Фу-у! Длинноногий же ты какой!.. Я вся мокрая стала. – Она потрепала на груди кофту, подула себе за пазуху и засмеялась, глядя лукаво ему в глаза: - Вася, а ты бы меня замуж взял? У тебя дом есть, а я бы тебя на войну отпустила...
И он, не задумываясь, ответил:
- Выходи за меня - я не понарошку, а по правде говорю, нравишься ты мне. А я завтра же начну старый дом подправлять…
Про то, что Вася Мальцев в первую брачную ночь баню рубил, люди правду сказывали. Но начал он это дело не после свадьбы, а тремя днями раньше. Да и брачной ночи у молодых вовсе не было.
Когда разошлись немногочисленные гости, Вера с Натальей быстро прибрали со стола. Вера подмигнула и бойко благословила молодых:
- Ну, с Богом, да с прибытком!
Наталья присела на застеленную одеялом из разноцветных лоскутов кровать. Василий сидел у стола, как случайно задержавшийся в доме гость. Она посмотрела на него, неприметно улыбнулась и хлопнула ладонью по одеялу:
- Там, где я раньше жила, у нас таких одеял не было. Когда меня дядя Ваня сюда привез, я все думала, что это одеяло из цирка. Меня папка один раз в цирк возил, и там клоун был в таком цветном лоскутном костюме… А ты был в цирке?
Василий, не поднимая на нее глаз, отрицательно помотал головой.
- Спать надо ложиться, - зевнула Наталья. – Если хочешь, можешь сюда, на кровать, ложиться. А я себе на голбчике постелю, мне там нравится.
- Я спать совсем не хочу, мне надо баню рубить! – вскочил Василий. – Ты на кровать ложись.
Он торопливо вышел из избы, прошел через двор в огород и остановился. В голове поламывало, хотя к спиртному он не притронулся. Странные чувства одолевали его: будто и хорошо ему, но слишком тревожно, будто и рад он неожиданной перемене в жизни, да только понять не может, что же изменилось.
Спустился Василий по меже к тому месту, где начал рубить баню. Сел на бревна и бездумно прошелся взглядом по краю светлого небосвода. Попалась ему на пути одна маленькая колючая звездочка, бойко сверкавшая на беззвездном небе. И сразу выяснило в голове. Улыбнулся он, представив, как в его доме ложится сейчас в широкую кровать смуглотелая и зеленоглазая Натка, краше которой он на свете не видывал.
Поднялся Василий, бросил на доски пиджак и новую рубаху, ухнув, поднял и уложил в зарубку верхнего венца очередное бревно, нашарил под досками топор и плюнул в ладони.
Рано утром, только начало светать, Василий с Натальей ушли пешком на колхозный покос. Там, в обед, новобрачных поздравили всем народом, подарили почти новый, медный самовар, начали кричать горько. Осмелевший за день жених, наконец, привлек к себе невесту, но и тут все испортил чей-то шепот, слишком громко прозвучавший в наступившей тишине:
- Господи, нашли же время!
Вечером, когда покосники собрались ужинать, Василий подошел к председателю колхоза и попросился на ночь в деревню.
- Возражений не имею, - с пониманием сказал тот, - дело у вас государственное. Война идет - народу нужна прибавка. Берите мою лошадь с ходком, только сена прихватите, да утром не задерживайтесь.
- Я один, верхами съезжу, - замялся Василий и, заметив, как председатель непонимающе наморщил лоб, поспешно добавил: - Не бойся, я ко времени вернусь…
На другой день, после обеда, собралась убойная гроза, которая загнала покосников в шалаши, и Василий с Натальей еще по дождю отправились в деревню. К вечеру выяснило, и в огороде появился Николай. Василий, только что вкативший наверх последнее бревно, утирал с лица пот и настороженно смотрел, как, вихляя больной ногой, идет к нему брат.
- Строишь? – остановился тот и начал сворачивать самокрутку.
По голосу и виду Николая Василий понял, что сейчас ему придется потерпеть, покуда братец опростается от накопившейся злости. Он не ошибся:
- Может, хватит народ-то смешить!? - Николай смял пальцами самокрутку. - Ты не только себя, а и меня дураком выставляешь, и жену свою! Да и жена ли она тебе? Никто ведь не поймет, что за комедь вы ломаете!
Василий молчал, и старший брат перешел на крепкий бригадирский мат. Выговорившись, сказал уже более спокойно:
- Зачем тебе эта баня сдалась? В нашу с Петром бы ходили.
- Наталья просила, для нее строю, - пояснил Василий.
Николай покачал головой и примирительно сказал:
- Ладно, Вася, ваше дело, семейное, - он снова свернул самокрутку и, наконец, закурил. Прикусив цигарку зубами, взял топор и ухнул им по бревну бани. – Не видишь: повело у тебя верх. Три венца раскатать надо и снова уложить.
Уже сгустились сумерки, когда они вдвоем установили на баню стропила. Сели на доски отдышаться.
- Коля, в городе открыли ускоренные курсы артиллеристов, я в понедельник в военкомат еду, - сказал Василий и покосился на брата.
Николай, к его удивлению, принял это спокойно:
- Думаешь, удивил меня?.. Отпускает, значит, твоя?
- У нас с ней сразу такой уговор был.
Николай долгим взглядом посмотрел на Василия, приобнял его:
- Ладно, иди, братка, а за Наталью не бойся – я не оставлю ее.
На следующий день, с утра, Николай с Василием вмазали в печь металлическую колоду-каменку, заполнили ее камнями. Баню затопили. Николай сказал брату:
- Ну, иди за своей Наткой. Хорошего вам пару. Мы с Верой к вечеру зайдем чаю попить.
Василий вошел со двора в дом и остановился у порога:
- Через полчаса можно будет париться. Ты в первый жар иди. Там и вода, и веник – все готово.
Наталья потерянно сидела у стола, на лавке. Она подняла на него глаза, и он не увидел в них обычной светлой зелени. Может быть, в избе было темновато. Ничего не ответив, она встала, открыла сундук, с которым пришла к нему в дом, достала из него новую нижнюю рубаху с мелкими голубенькими кружевами по вороту и подолу, сказала протяжно:
- Вместе пойдем. Или не жена я тебе? У меня папка с мамой всегда вместе в баню ходили…
2.
Мать с вечерней дойки вернулась поздно, спросила поел ли Васька, а сама есть не стала, попила только молока и достала из сундука фронтовые письма отца. Десятилетний Васька знал, что в эти минуты ей нельзя мешать, взял растрепанную книжечку русских сказок и принялся читать. Наконец, мать окликнула его:
- Вася, завтра свою баню будем топить.
Васька встрепенулся от такого неожиданного известия. В своей бане он никогда не мылся. Знал, что это - «папкина баня», а раз папку убили на войне, когда он еще не родился, то и мыться в ней нельзя. Париться и мыться они с матерью ходили через два дома от них, к дяде Пете и тете Вере.
- Утром будем из бани все убирать, - сказала Наталья, - да большую кадку надо туда закатить, завтра будешь в нее воду таскать, я тебе ведерки приготовлю.
Рано утром Васька проснулся с волнующей мыслью о том, что сегодня они будут топить папкину баню.
В избе только-только народился свет. Он проворно спустился с полатей на печь, потом на голбчик и ступил босыми ногами на прохладный пол. Обогнув печь, откинул занавеску и от неожиданности открыл рот.
На маленькой кухонке сидела на лавке мать. Сидела не шелохнувшись, в широкой ночной рубахе и смотрела в окно, за которым в белом тумане молча шли коровы. Что-то пугающее было в неподвижности матери и в туманном молчании коров.
- Ма-ам! – жалобно протянул Васька.
Она медленно повернулась к нему:
- Ты чего?
- Пить хочу, - он зачерпнул ковшом воды из кадки, напился, вытер рукой рот. – Мамка, ты зачем не спишь?
- Сон страшный замучил. Иди ко мне. - Она притянула его к себе, поцеловала в голову и спросила негромко, заглядывая ему в глаза: - Вася, папку нашего жалеешь?.. Нет, ты скажи! – горячо зашептала она, сжимая лицо Васьки горячими ладонями и будто что-то отыскивая в его глазах. – Жалеешь папку!? Хоть раз привиделся он тебе во сне?
- Не-е, - испуганно мычал Васька, стиснутый материнскими ладонями. – Только карточку помню, - он уперся руками в материну грудь, вырвался и убежал.
Все утро, пока мать возилась в бане, он с удовольствием помогал ей, а когда она ушла на ферму, начал таскать из колодца в баню воду. Когда колода, вмазанная в печь, и кадка в углу стали полны, он сел отдохнуть на крыльце бани. Вспомнил, как утром мать допытывала его про отца. «Кто-то обидел ее, - подумал он и вздохнул. – Вот если бы жив был отец!»
После обеда пришла мать, похвалила его за работу и принялась топить печь. Потом приперла дверь бани колом, чтобы баня выстоялась, и пошла в дом, села на корточки у сундука и стала перебирать в нем одежду. Васька подошел и остановился у нее за спиной. Мать вытащила красивую нижнюю рубаху с голубыми кружевами по вороту и подолу, развернула ее и призадумалась. Васька никогда не видел на ней эту рубаху. Мать вдруг засмеялась, проговорила вслух:
- Не баба, не девица, а спящая царица, - она оглянулась на Ваську. - Подай -ка с комода папкину фотографию.
Он принес фотографию отца в рамке. Мать осторожно развязала красный бант на фотографии, завернула ее в свою рубаху и уложила на дно сундука.
- Зачем ты прячешь? – не понравилось Ваське, что она убирает папкин портрет.
- Надо, Вася, потихоньку собираться. Дядя Коля забирает нас жить к себе, в город. Уже и работу для меня нашел. А ты будешь учиться в большой школе. Сегодня переночуем еще здесь, а завтра приедет дядя Коля нас забирать.
Васька опешил от такой новости:
- Все здесь бросим?.. И Маньку с козочками, и Мурку?
- Ну, что ты! - обняла его мать. – Все погрузим в машину. А Маньку с козлятами пока оставим дяде Пете, потом заберем… Ты сходи-ка к ним, попроси у Веры немного заварки, после бани чай с конфетами будем пить.
Когда Васька вернулся с заваркой, матери в доме не было. Он увидел ее в огороде, она разговаривала через прясло с соседкой.
- Приходи, Нюра, - зазывала мать соседку, - попаримся в нашей бане без мужиков-то на славу, а потом чайку попьем.
- Как же, попаримся! - вздохнула Нюра. - Мой вон приперся уже под мухой, не отпустит меня одну. И вчера пьяный пришел, пробовал бить меня. Замучилась с ним.
- Да гони ты его, Нюрка! - засмеялась мать. - Хватит терпеть-то! Без него что ли не обойдешься? Гони, а я помогу. Хоть сейчас это дело обделаем… Ну, пошли! – И она решительно взялась за прясло.
- Да ты что, взаправду что ли? – опешила соседка.
- Не веришь? А ну, пошли! – И мать, как девчонка, задрав подол, полезла в соседский огород.
Низкорослая, краснощекая Нюра выпучила глаза и попятилась:
- Не надо, ты чего это, не надо! – Она оступилась, взвизгнула и, раскинув в стороны руки, ухнула в огуречную гряду. Захрустела огуречная ботва. Нюра барахталась, путалась в цепких стеблях и болтала в воздухе ногами, пытаясь натянуть на них задравшуюся юбку.
Мать хохотала, сидя верхом на прясле, и Васька, стоявший неподалеку, тоже залился безудержным смехом. Никогда еще он не видел такой веселой и красивой свою мать. Он смеялся, а сам с восхищением смотрел на нее и не мог оторвать взгляда.
- Ой, Наталья, приберет тебя сатана, – поднялась, наконец, Нюра. – Замуж тебе надо. Зоотехник вон как на тебя заглядывает. Его бы и пригласила в свою баню…
- Я отца у детей отбивать не буду, - сразу перестала смеяться Наталья. – Да и замужем я уже.
- Это за кем же? - заиграла бровями Нюра. - За убиенным Василием что ли? Не верю я, чтоб ты такая верная ему была. Месяцу ведь с ним не жили. Хватит тебе одной-то маяться.
- Я не маюсь, а живу, как душа велит, - серьезно сказала Наталья. – Это ты, Нюра, маешься. – Заметив, как тень набежала на лицо соседки, она сразу изменила тон. – Я бы и рада замуж, да не за кого. Разве ты своего прогонишь, так подберу, – она соскочила с прясла, оправила юбку. – А вообще-то, никого мне надо – есть у меня мужик. Пойдем сейчас с ним в баню, цыпки парить будем… Иди, Васька, раздевайся.
Васька скинул в предбаннике рубашку, а штаны сами свалились с него, стоило расстегнуть единственную пуговицу. В бане он сразу остановился и сжался – жар был сухой и колкий, дышать надо было осторожно. Мать внесла ведро с холодной водой, плотно прикрыла за собой дверь и громко, с удалью сказала:
- Ох, и попаримся в своей баньке!
Она окатила горячей водой полок, отодвинула Ваську к двери, размашисто плеснула из ковша на горячие камни и отскочила в сторону от пара.
- А-ах! – вырвалось у нее по девичьи визгливо.
Васька завороженно смотрел, как движется в светлом паре большое материно тело, как мягко светится оно в полутемной бане, когда оказывается напротив оконца. Закатный солнечный луч проник в баню и заклубился, словно ожил в ней.
- Ну, Вася, держись! – засмеялась мать. Она подхватила Ваську, уложила в обжигающий пар на полок и начала охаживать веником, приговаривая прерывисто: - По-па-рю мужика-то сво-во, один в доме му-жик, за кем и ходить-то еще…
- Мам-ка-а! – захныкал Васька.
- Молчи, порося! Смотри до чего убегался: от грязи и кожи не видать – репу можно сеять. Матери стыдобушка великая! - Она окатила его холодной водой от затылка до пят и звонко шлепнула по заду. - Переворачивайся на спину!.. Эка дурь-то выросла, за девками скоро начнешь бегать.
Она принялась драить его мочалкой с мылом. Васька обмяк и чувствовал удовольствие от своей беспомощности. Приятный, мягкий жар бродил по его телу. Хорошо, легко было ему. Он блаженно вытянулся и прикрыл глаза. А когда открыл их, то, сам не зная почему, отвернулся, застеснявшись большой материнской груди, нависшей над ним.
- Ты чего это? - удивилась Наталья. - Васька, да ты никак от меня воротишься!? – изумилась она. – Ах ты, мужик ты мой! Уж и мамки стесняешься!.. Ладно, давай будем цыпки парить.
Она принесла из предбанника пучок череды, запарила ее в тазу. Васька сел в уголок на приступок полка и опустил ноги в обжигающе горячий, пряно пахнущий запар череды. Мужественно перетерпел первую боль и, выдохнув облегченно, с удовольствием подумал, как хорошо мыться с матерью в своей собственной бане.
Наталья еще поддала жару и залезла на полок. Парилась она в удовольствие, истово, шумно… А у Васьки закрывались глаза, он совсем ослаб, привалился спиной к стенке и начал задремывать. Равномерные, хлесткие удары веника слились в единый гул, и ему казалось, что вверху над ним шумит лес на ветру…
Он встрепенулся от капель холодной воды, попавших на него, и увидел в густеющем сумраке мать. Она стояла посреди бани, разглаживала руками грудь, живот, оглядывала все свое тело и вдруг заговорила каким-то далеким, незнакомым голосом:
- До чего же хорошо-то, господи! Лучше и не надо! Какие ж мы, бабы, дуры: сами голову в хомут суем, сами тащим и в телегу свою все подкладываем, да подкладываем…
Ваське было непонятно, кому она это говорит, и ему стало жалко мать и себя.
- Мамка, я пойду? - попросил он.
Она посмотрела на него, будто не расслышала:
- Коровушек моих жалко, добрые они у меня и доятся хорошо… Да ничего, не пропадем, не первые поди уезжаем. И дядя Коля для нас все сделает… Эх, Васечка, и заживем мы с тобой по-городскому!..
Голос у матери дрогнул. Васька не понимал, что с ней творится, но, охваченный неведомым смятением, жалобно сказал:
- Мамка-а, ты не говори так, а то я в город не поеду.
- Ладно, иди одевайся, да босой-то не ходи – я в предбаннике тебе калоши поставила.
Одеваясь в предбаннике, он несколько раз замирал и прислушивался: не плачет ли без него мать. На душе было тревожно. День, который так хорошо прошел, заканчивался грустно.
Когда он вышел из бани, был ясный, тихий вечер. Земля остывала, покрывалась росой и дурманяще пахла. Высоко в небе серой тучкой летели какие-то птицы. А еще выше плавно описывал круг коршун. Там, где он парил, еще светило солнце. «И не страшно ему!» подумал Васька, представляя, до чего это высоко и как оттуда, должно быть, далеко видно. Может быть, даже видно город?
Он протяжно, по-взрослому вздохнул и задумался: «Что же такое сделать, чтоб мамка никогда не плакала?»
Дядя Коля приехал из города к обеду.
- Да я гляжу: вы уже собрались, - кивнул он на гору узлов посреди избы, пригладил ладонями седые волосы и, пристукивая по полу палкой, подковылял к Наталье.
- А хозяин-то у тебя где? – спросил он, поздоровавшись с Натальей за руку.
- Вон, на полати забился, - кивнула мать, - с полчаса уже воет. Всю душу вымотал!
- Василий! – окликнул дядя Коля. – Ты чего же это с матерью делаешь?
- Мы вчера свою баню истопили, - стала рассказывать мать. – Я в ней и мылась-то всего несколько раз, когда Василий еще дома был. Больше десяти лет простояла пустая. Он раньше играл там – спрятал в ней какие-то картинки, да и забыл. Сегодня спохватился, побежал, а они размокли. Вот он и заладил: не поеду в город – и все! Дом и баню нашу ему, видишь ли, жалко!.. А мне, думаешь, не жалко?! – подняла она голос, глядя на полати.
Васька, умолкший было, когда появился дядя Коля, опять начал подвывать. Жалко ему было свои картинки из журналов, которые он собирал с таким трудом и прятал в тряпочке за стрехой в бане. Там у него и военный парад был, и танки в бою, и три командира, один из которых был похож на папку. А мать отхлестала его веником, когда он отказался помогать ей готовиться к отъезду.
Дядя Коля уселся за стол, на котором стоял горячий самовар. Наталья принесла ему на блюдце стакан, налила чаю, пододвинула конфеты-подушечки и сообщила шепотом, кивнув на полати:
- Ты, говорит, в городе-то замуж выйдешь и бросишь меня… Ну, я и отхлестала его… Ох, и тяжко у меня на душе, Коля! Может, и правда остаться?
- Нет, Наталья, хватит тут куковать – у вас с Василием еще вся жизнь впереди! - Николай увесисто хлопнул ладонью по колену. - Я брату слово давал, что не оставлю тебя.
Наталья бессильно покивала, опустилась на лавку и согнулась, сгорбилась. Крикнула вдруг на Ваську:
- Да, замолчишь ты, наконец! – посмотрела виновато на деверя: - Ты уж прости нас, Коля. Чай пей.
Николай пошвыркал чаю, осторожно поставил стакан на стол:
- Баню, значит, вам жалко… Как же, память все-таки. Мы ведь с братом вместе ее выводили… А знаете что: заберем мы ее с собой в город и поставим у меня в огороде. Моя-то банька старая, никудышная, - он повеселел от такого решения и снова хлопнул ладонью по колену. – Слышь, Василий, баню тоже перевезем! Бревна пронумеруем, разберем ее с Петром, в машину погрузим. Будешь нам помогать?
Васька затих и высунулся с полатей:
- А печку как?
- И печь перевезем, - заверил дядя Коля. – Да ты слазь оттуда, обсудим все.
Васька спустился с полатей, пригладил ладонями распушившиеся после бани волосы и подошел к столу.
- Ну, здорово, племяш! – подал ему руку дядя Коля и потрепал Ваську по голове. – Согласен, значит, переезжать в город?
- Если с папкиной баней, то согласен.
- Ишь, какой хозяйственный! - засмеялся дядя Коля. - В нашу, Мальцевскую, породу пошел! А баня-то, похоже, больше не папкина, а твоя? В этой бане ты зародился. Верно я соображаю, Наталья?
Мать подняла на них потемневшие глаза, кивнула и сразу отвернулась.
- Жить в твоем доме будем? – деловито спросил Васька.
- Сначала у меня, - привлек его к себе дядя Коля, - а потом комнату вам хлопотать начнем. Да ты не сомневайся – все устроится. Школа у нас близко, кино во Дворце культуры почти каждый день крутят, стадион есть. К нам и цирк иногда приезжает…
Васька, заглядывая в лицо дяде Коле, слушал его заманчивый рассказ о жизни в городе.
А за спиной у него, прикрыв рот рукой, беззвучно плакала мать.
Чита. 1977 год.