(Убедительная просьба: не искать в художественном произведении точного соответствия историческим реалиям)
Они стояли в ожидании - двенадцать тысяч, усталые, злые, а Государь все не ехал.
- Опаздывает, - ворчали одни.
- Не изволит, - поправляли другие, бросая осуждающий взгляд.
Белое полотнище на памятнике хлопало, гулко и всякий раз неожиданно, и звуки эти заставляли толпу оглядываться, искать под тканью хотя бы намёк на истинный вид изваяния. Нет, ничего не видно...
- Да хвост-то, хвост-то где, я вас спрашиваю? По всем канонам он должен составлять две трети от высоты крупа - это я вам как старый лошадник говорю, а тут что? Где хвост? Вероятно, на крупе лежит что-то - не может же хвост вот так вот торчать, как мы сейчас наблюдаем под полотном! - говоривший вопросительно заглядывает в глаза собеседнику, но тот устал, в стеклах пенсне отражается белая хламида памятника и купол церкви, в глазах за стеклами – усталость.
- Ах, да оставьте свои лошадиные познания при себе, сударь, - в раздражении отзывается собеседник. - Какая, собственно, разница: ну - памятник, ну - конный. Все они, по сути, схожи. Прибудут Государь, покров скинут, увидим и разойдемся, нам-то что до хвостов? Все они, в сущности, одинаковы, - он нервно передергивает плечом и добавляет уточняющее: - Изваяния одинаковы, я имею в виду.
Солдаты переминаются под недобрым взглядом офицерства, желающего чтобы уж все кончилось побыстрей, парусина гудит, нервический автор памятника прохаживается у постамента, поправляя сюртук, сбитым ногтем проводя по канату, который вскоре нужно будет перерезать, чтобы открылось...
Парит. Душно, солнечно - и парит, нагнетает, давит на головы - о!, автор знает чтО давит, он предполагает реакцию. Он не предполагает другой реакции.
- Едут, едут, прибыли! - у дальних подступов к площади толпу разгоняют конные, она пошатывается тысячеголово, делает несколько шажков влево, потом столько же обратно и, наконец, отхлынывает.
- Генерал-губернатор-то нынче каков, а - в плюмаже что твой конь, - усмехается нелюбитель лошадей в лицо давешнему собеседнику, тот лишь вытягивает плохо бритую шею в надежде не пропустить Государя за колыхающимися генеральскими перьями.
- Паоло Петрович, да быстрее, быстрее, сюда, - скульптора подталкивают пред светлые очи; нет, сначала к генерал-губернатору, тот цедит сухо "Моё почтение", страдая от жары в глухом парадном мундире с лентой Андрея Первозванного первой степени, которая ему натирает.
- Ну что ж вы милый, покажете нам? Батюшку бы надо бы... - Государь выпрастывает ногу в изящном сапоге (как ему обувь шьют, думает скульптор, дивясь этой сапожной грации), ставит её на землю - и толпа разражается уже вторым залпом приветственных криков. В нем слышится: - Да скорее бы!
- ... батюшку надо бы в его естественно-героическом виде, - оборачивается Государь к супруге и говорит это вполголоса, усмехаясь.
Государыня сходит, поддерживаемая кем-то под оба локтя, страдая от извечных своих ножных болей, морщась, ступает осторожно и принимает цветистые адреса полагающихся на этот случай чиновников.
- Ники, ну что же так долго? - жалобно, но властно спрашивает она.
- Важное дело, ma gentile, придется постоять, - отвечает её венценосный супруг, - батюшкин памятник ведь. (Он уносится в мнемонические дали, где этот самый батюшка прячет серебряную фляжку за голенище, и ему становится отчего-то неловко).
- Ну, Павел Петрович, - обращается он к скульптору и замирает на полуслове - безжалостная Мнемозина отсылает его к более дальнему предку, чье имя он только что проговорил, и воспоминание это его удручает - больно тёмно.
- Господин Трубецкой, - продолжает Государь чуть резче, - пора бы, командуйте.
- Весь в нетерпении Вашей оценки, Ваше величество, - механически произносит тот, кляня себя за неожиданную волну подобострастия и, перекинувшись взглядами с губернатором (спокойный кивок) и другими устроителями, даёт команду резать канат.
Ветер хватает ткань, в победном последнем её хлопе резко ударяет по одному из присутствующих веревка - как корабельный гик зазевавшегося матроса, полотно спадает, и вся Знаменская единым неверящим "А-а-а-хххх!" отвечает на победную улыбку скульптора, знавшего наперёд и этот ветер и этот вздох.
Государь медленно отклоняет голову, откидывается всем корпусом, проводит взглядом от склоненной головы коня - к голове всадника, видит оттопыривающееся голенище, сглатывает, прикрывает веки.
- Николай, - рычит в его памяти отец, в таких точно сапогах и в такой шапке с каракульчовым околышем, - что бегаешь тут?! Негоже. Иди к maman, иди - где твой учитель? - отец грозен, отец нависает над маленьким Коленькой, давит его, как и сейчас (Государь сквозь неплотно сжатые веки видит эту набычившуюся фигуру).
- Учителя к вам призвали, папенька, - оправдывается Коленька, боясь поднять глаз.
- Где? - отец, пошатнувшись, разворачивается к дверям, тяжело ступает, снова пошатывается. Коленька прячется за тяжелую портьеру. Он знает - отец уже забыл про него и пошел по тем самым "государственным делам", которые его, Коленьку, всегда пугали одним своим названием.
- Мсье Трубецкой... - голос монарха хрипл, движения осторожны, как у подагрика, - извольте... Извольте объя... рассказать нам о...
- Что ж ты сделал-то, мерзавец, - шипит за спиной Паоло Петровича генерал-губернатор, позади и вокруг уже слышны смешки, а от угла Знаменской и Лиговского - откровенное студенческое улюлюканье.
- Полковник, быс-с-стро, - машет генерал-губернатор начальнику оцепления, указывая дрожащей ладонью в сторону Лиговского, - утихомирьте, уводите толпу, расширьте каре, уводите всех, - он шепчет, пот на его лбу подрагивает при каждом нервном слове.
- Паоло Петрович, так это - ваше вИдение, да? - Государь переводит на скульптора спокойный взор, меряет его от ботинок (пыльные не по случаю - отмечает он) до тонких кистей (все ногти сломаны - рабочая специальность все-таки эти художники). - Так, стало быть, милостивый государь, папе... императора Александра Третьего вы видите именно так?
Толпа под натиском каре отхлынывает, из горловины Невского слышен смех, где-то взрывают шутихи, идёт роптание.
Генерал-губернатор старается спрятаться за постаментом, делая вид, что обходит памятник: - Какое позорище, Боже мой, святые угодники, заступники милостивые, пронесите, - он крестится, поднявши голову как будто на самого этого тяжкого коня и его одержителя - Господи помилуй, стыд-то какой, стыд-то ведь какой...
- Да, Ваше Величество, именно так. Ваш покойный батюшка, царствие ему небесное..., - начинает объяснять скульптор.
- Мелецкий, готовьте отъезд, - распоряжается государь, отворачиваясь. - Ma gentile, мы, пожалуй, поедем. Дайте вашу руку, милая.
Государыня подает ему руку в льдисто-атласной перчатке и они разворачиваются, Трубецкой наблюдает их сиятельный тыл, слышит крики и смех из толпы, издевательские аплодисменты, и радуется.
Все так, все именно так - так и случилось, - думает он, поглаживая теплый карельский гранит основания памятника.
- Что же вы, господин лошадник, теперь скажете по поводу хвоста, - господин в пенсне нагоняет своего недавнего собеседника с явным желанием позлорадствовать вместе.
- Першерон, - отвечает тот убежденно, - першерон - причем таких статей, что вашему покорному слуге видеть не приходилось, - говорит тот, оглядываясь снова и снова на памятник, - вы знаете, это потрясающе. Такой работы... такого коня!.. Такого коня я не видывал никогда, это что-то экстраординарное, сударь мой, это выдающаяся, выдающаяся работа. Я слышал, кентские першероны возят до восьмидесяти пудов груза - вот это он. Такой всё вынесет, убеждаю вас - такая лошадь вынесет всё!
Собеседник в изумлении смотрит на него, как бы желая удостовериться, не в шутку ли тот славословит это огромное тяжелое чучело, этого толстого сатрапа на нём, но нет - лошадник продолжает в том же духе и владелец пенсне с брезгливостью откланивается.
- Мы сошлем его в Иркутск, моя радость, - Государь смотрит на супругу с тревогой и обожанием; та пребывает в некотором ступоре от виденного и от гула толпы. - Памятник конечно, памятник я имел в виду, - Государь нарочито улыбается, дабы жена смогла оценить шутку.
- Это неслыханно, - отвечает Государыня, как и всегда она отвечает, если что-то стало ей неприятно или не оказалось понятым.
Государь успокаивается: жена не сильно пострадала, а он её любит, он её боготворит, не дает ей поводов для волнений; ах, зачем поехали нынче на этот глупый фарс! - Государь получает новый повод быть недовольным; на этот раз - собою, и от этого даже несколько оттаивает.
Трубецкой всё еще ходит у постамента, ощупывая его, и слушает толпу.
Нет, не стану слушать, ещё наслушаюсь, решает он, и удаляется пешком в сторону Лиговского, где его поджидает экипаж. Приглашения от генерал-губернатора сегодня явно не будет, горько усмехается он.
Ну ничего... ЭТОТ простоит здесь долго. ЭТОТ тут навсегда, - решает он и на лице его появляется улыбка.