Хаши - самое простое блюдо грузинской кухни. Нет ничего проще, чем сварить суп из телячьих ножек с рубцом. Тот же студень, только не охлаждённый да ещё и с костями. Сложность только в очистке исходных материалов. Потому студень в России считается праздничным блюдом, а хаши в Грузии – ресторанным. Мало кто в домашних условиях затевает такую забаву. Ведь надо терпеливо чистить, скрести и полоскать, до последней щетинки и волосинки, а потом всю ночь дышать ароматами кухни, на которой булькает ритуальное блюдо. Опытный повар обязательно сливает первый кипяток и вместе с ним потрошиный душок.
Поедать хаши – это действительно ритуал, который начинается ещё до зари. В заведение с четырьмя буквами над входом, собираются призрачные фигуры посвящённых. Подъезжают сонные таксисты, подплывают страдающие от похмелья и бредут инвалиды желудочно-кишечного тракта. В сомнамбулической дрёме, страдальцы заправляют блюдо доброй щепоткой соли и лошадиной дозой чеснока и оживают после первой же ложки. Особо дерзкие посетители вздрагивают от предварительной рюмки водки.
Правда, изначально хаши было вечерним блюдом, иногда даже ночным. Чемпионы застолья в княжеском пиру, кого не свалил последний рог тамады, получали порцию целебного блюда. После тарелки хаши кажется, будто не море выпитого вина полощется в утробе, а материнское молоко всасывается в кровь и освежает разум. Тут любой грешник забывается сном младенца, чтобы наутро воспрянуть к новым подвигам и свершениям.
Одно плохо в этом божественном блюде – густой чесночный дух. В Грузии не принято упрекать человека в этом пороке. Даже в лифте или другом пространстве, где кислорода мало, а запаха много, лишь осматриваются и вежливо думают, что кто-то хаши кушал. Только завистники нагло произносят свою догадку вслух.
В Москве с подобными типами не церемонятся, особенно с одиночными субъектами хлипкого телосложения. Один такой гражданин смущал общественную нравственность в переполненном вагоне московского метро. Кроме чесночного духа, он выделялся среди благопристойных граждан характерной внешностью. Был апрель 1989 года и атмосфера никак не благоприятствовала усатым, носатым нарушителям общественного благолепия. Ведь в Тбилиси как раз хоронили убитых демонстрантов, а столичные симпатии были полностью на стороне сапёрных лопаток.
Общую озабоченность выразил тощий пассажир в меховой шапке: «Чесноком воняет, - объявил он, пронзая взглядом виновника, - дышать нечем».
- Они думают здесь, можно как у себя, честное слово, - возмутилась тётка с большой сумкой, - невозможно в метро войти, одни чурки.
- Скоро в вагон без противогаза не войдёшь, - прозвучал анонимный бас и сразу получил поддержку пронзительного фальцета с другого конца вагона, - пусть убираются в Тбилиси и там воняют.
- В Тбилиси уже навоняли, - вдруг подал голос любитель хаши, - столько газа пустили, до сих пор глаза режет, никакой противогаз не поможет.
Говорил он почти без акцента и этим вызвал дополнительный взрыв возмущения.
- Мало вам дали, - заявил гражданин в шапке, - надо было перестрелять всех к чёртовой матери.
- Они наших солдат избивали, - подала голос тётка с сумкой, - они тех жалеют, а те их смертным боем…
- Двадцать два погибших, - пытался оправдаться грузин, - и ни одного раненого солдата.
Однако голос грузина утонул в шуме возбуждённой толпы.
- Мало! - уже кричал тощий гражданин, - надо бы двести двадцать. Тогда бы поняли как на солдат нападать. Нацисты вонючие!
- Отожрались на русских хлебах, - кричал фальцет уже прямо под ухом.
- Надо его в милицию сдать, - неожиданно предложила тётка, - пусть проверят, может он тоже сюда, специально, чтобы ещё хуже… От них всего можно ждать.
- Без милиции разберёмся, - сказал заводила в шапке и стукнул грузина кулаком в грудь. Тот попытался дать сдачи, но уже группа решительных граждан висела на нём, как ляхи на Тарасе Бульбе.
Только чудо могло спасти грузина от народного гнева и оно явилось в виде пышной дамы, стоявшей в углу и не принимавшей никакого участия в общих волнениях.
- А ну отпустите его гады, - сказала она не очень громко, но народ оцепенел от её слов. В голосе было столько силы, что весь вагон зашевелился, пытаясь увидеть её лицо. Гнев не красит женщин и сразу обнаружилось, что она уже не пышная дама, а просто полная женщина. Даже самым непонятливым стало ясно, что с ней лучше не связываться. Руки возмущённых граждан сами собой разжались и грузин оказался на свободе. Только тощий заводила в шапке продолжал стоять в боксёрской стойке.
- Оставь его в покое, - сказала женщина примиряющим тоном, - ты же лыка не вяжешь, пойди проспись от греха подальше.
- Это его баба, - вдруг радостно заорал тощий, - Стоят по разным углам, а сами заодно.
- Уже не поймёшь, кто с кем, - подхватила тётка с сумкой, - совсем совесть потеряли.
- Ребята, держите его, - дал команду лидер вагона, - и его лахудру тоже.
Услышав эпитет в свой адрес, женщина залепила обидчику такую звонкую оплеуху, что вздох прошёл по всему вагону. Он так быстро оказался на полу, что не слышал ни звона ни стона. Шапка слетела с его головы и покатилась под чьи-то ноги, а по ритмичному дыханию можно было понять, что это не нокаут, а всего лишь пьяное забытьё.
- На следующей, сходи, - сказала она виновнику происшествия, - и не бери злобу на душу. Это нормальные, добрые люди, - она обвела рукой вагонную публику, - только им головы задурили. Вот такой хлам командует, - она указала на поверженного лидера, - он хороший, а ты плохой. Понял? А людям не до того. Своих забот хватает.
Прошло почти два десятка лет. Грузинского вина в Москве уже не было, но хаши ещё готовили в одном укромном месте. Охота на грузин была в самом разгаре. У выхода, хозяин заведения раздавал посетителям мускатные орешки. Уже не было надежды на добрых людей. Оставалось надеяться только на заморские пряности и удачу.