На новогодний корпоратив Шулков ехал без радости. Снова сотрудники будут что-то подозревать, потому что будет он, как обычно, без жены. В маршрутке было тесно. Не только в японских микриках, но и в немецких на заднем сидении четверо – по числу кресел – едва помещались. А в зимних одеждах было особенно тесно. Шулков сидел справа, у окна. Слева к нему плотно прижался неизвестный в лоснящейся шубе.
Праздновать с коллегами без жены Шулкову было неприятно. И от этого чувства и мысли были печальные, хоть и ехал он для веселья. Неладно становилось в семье с годами. Изменилась жена, изменилось её к нему отношение. Подававший огромные надежды молодой инженер слишком удобен оказывался для начальства, чтобы отпускать его ввысь, слишком надёжным оказывался он внизу в роли подчинённого. И надежды однокурсницы на карьеру мужа год от года таяли, а разочарование росло. И уже стала она его не по имени называть, а Чулком. Чулок он и есть чулок – что от него ждать?
За окном то мелькали, то ползли деревья, люди, светофоры. Маршрутка то неслась по улицам, то едва тащилась по заснеженному асфальту. С серого неба опускались редкие снежинки на украшенный к празднику город. А город постепенно погружался в ранние сумерки и всё ярче сверкал праздничной расцветкой.
Вдруг слева-внизу Шулков услышал ласковый и очень душевный женский голос: «Дорогой! Любимый! Возьми трубку!» Голос повторился несколько раз, прежде чем сосед завозился и стал долго шарить правой рукой между собой и Шулковым; потом обеими руками вывернул из кармана шубы маленький мобильник, поднёс к уху, но вызов кончился. Мобильник смолк. Сосед равнодушно сунул его обратно в карман, а через минуту выкарабкался из тесного микрика на заснеженный тротуар. Ещё через минуту и Шулков выкарабкался.
Над входом в контору переливались огоньками гирлянды. В мраморных сенях сияла сосна в роли ёлки.
Коллеги приветливо здоровались с ним, улыбались. Повесив в раздевалке куртку, Шулков вдруг снова услышал: «Дорогой! Любимый! Возьми трубку!» Коллеги обернулись на звук, радостно и удивлённо. Единственная в их отделе женщина посмотрела на него не равнодушно, как всегда, а с любопытством, и со значением сказала: «Какой приятный голос у твоей жены! А ты её от нас скрываешь». Её неравнодушный взгляд он ловил не однажды тем вечером.
Шулков не сразу догадался, откуда исходил звук, а когда понял, то смутился, растерялся, не сразу попал рукой в левый карман куртки. Отвечать неизвестной женщине не стал, растерянно сунул мобильник в карман пиджака.
Корпоратив был скучен, как всегда. Поздравление начальника, тосты за его здоровье, танцы-шманцы – и вот уже кого-то жена усиленно тащит к двери, а тот упирается и тянется к столу.
Из кармана пиджака то и дело слышалось: «Дорогой! Любимый! Возьми трубку!» Окружающие всякий раз радостно и удивлённо оборачивались в сторону Шулкова, а он смущался и не решался принять вызов, чтобы не объясняться с незнакомой женщиной в присутствии слушателей. В то же время ему было приятно, что коллеги считали этот душевный голос голосом его жены. Он не стал выяснять, как отключить чужой мобильник, но уже за полночь вызовы прекратились, а он продолжал рисовать в воображении женщину, которой принадлежал чарующий голос. Он не сомневался, что это жена его попутчика вызывала и что голос принадлежал ей, и завидовал ему. И жалел, что хозяин телефона не может поговорить со своей прелестной женой. Во время торжественной речи шефа призыв к дорогому и любимому тоже прозвучал, но шеф не возмутился, только коротко взглянул в сторону Шулкова, а впоследствии поманил к себе пальцем и строго произнёс: «Чтобы без жены в следующий раз не появлялся», - словно набедокурившему школьнику учительница о родителях.
Шулкова жена никогда не торопила домой. Поэтому он был самым терпеливым слушателем подвыпивших коллег; к тому же, чтобы не тратиться на дорогое ночное такси, решил дождаться первого троллейбуса. И много ему пришлось выслушать рассказов о чужих жёнах, много душ ему излили коллеги. А всего лишь потому, что стали ему завидовать. Оказалось, что во многих семьях узы Гименея превратились в путы.
А мужикам и при сединах хотелось душевности и понимания в семье. Но уже не было той душевности, которую сулил им голос из кармана Шулкова.
Однако время не умеет останавливаться, и троллейбусы подняли усы и покатились по снежку. Шулков увернулся от очередного искателя душевности и выскользнул вон из конторы. Город уже просыпался, серел, снег приглушал звуки, было сонно. В руке Шулков вертел маленький мобильник, раздумывая, как вернуть его владельцу. Но раздалось снова сладостное: «Дорогой! Любимый! Возьми трубку!» - и Шулков с готовностью нажал на кнопку с нерусским словом “send”. И не сразу понял, остановился оглушённый: из трубки сонный и хриплый женский голос прорычал: «Ты, придурок! Ты почему не отвечаешь? Ты в самом деле дежуришь? А почему дома свет в уборной не выключил?!»
Рядом шумно разошлись створки двери супермаркета и на крыльцо вышел мужик со щёткой и совком и стал сметать снег со ступеней. Шулков очнулся. Оцепенение прошло, Шулков подумл, что его координаты уже, наверно, засекли и ему грозит обвинение в краже телефона. Он вскочил на крыльцо, нырнул в дверь, шагнул к ящичкам хранения, сунул в один из них мобильник, замкнул дверцу и закинул ключ на верхние ящички. Покупателей ещё не было. Он прошёл в зал и купил тортик – для жены. Он праздновал нынче ночью, она скучала, берегла домашний очаг. В Шулкове шевелилась совесть.
Когда сонная кассирка рассчитала его и он вышел из зала, у дверцы суетились милиционеры, а из ящичка неслось призывное: «Дорогой! Любимый! Возьми трубку!»
Дома жена подвела итог приключению: «Видишь, Чулок? Два чуда за одну праздничную ночь: сначала тебе подсунули мобильник, а потом ты благополучно ускользнул от тюрьмы. Повезло». А Шулков думал о том, что после праздников сотрудники будут относиться к нему не с жалостью, а с завистью.
20.11.17.