(Отрывок из неопубликованного романа)
Глава 40.
-...Милая, дорогая, единственная, неповторимая, удивительная, обольстительная, прекраснейшая,- в жарком экстазе шептал Михаил, находя всё новые и новые слова для любимой и лаская, и зацеловывая Екатерину. После долгого воздержания и плотской тоски, они, едва переступив порог квартиры Забельева, бросились в объятия друг друга, на ходу срывая с себя одежды и изнемогая от бешеного нетерпения.
И снова весь мир перестал для них существовать.Были только они, была их любовь, стоны потрясения, шёпот восторга, неиссякаемая божественно мучительная страсть, в конце концов,измотавшая их обоих.
Однако если Екатерина, полностью сгорев в этом сумасшедшем огне, ещё долго оставалась без сил, шепча слова благодарности почти обугленными губами, то Михаил, ослеплённый и взволнованный её красотой, заново распалил себя, пытаясь воспламенить и её.
-Но нет, нет, это невозможно... прекрати... оставь меня... я сейчас умру,- почти беззвучно выстанывала она, сладостно содрогаясь, когда его такие же пересохшие, почти шершавые, губы остро и тревожаще касались самых чувствительных и нежных её зон.- Не могу, не могу- у... не хочу... не хо-о-очу,- умоляла она.
И вдруг какая-то особенно отзывчивая частица её тела мятежно откликнулась на призыв чужой плоти, затем, нервно вздрогнув, трепетно пробудилась вторая... третья... передавая сигналы, своего рода «SOS», в другие постепенно возбуждающиеся сферы. И вот уже яростно возрожденное желание полностью завладело ею, и Екатерина, поражаясь сама себе и колдовской магии своего неукротимого и вдохновенного мучителя, опять жертвенно и отчаянно подчинилась ему, с каждым мигом испытывая всё большее изнуряющее блаженство.
Трепеща и изгибаясь в его руках, словно дикая белоснежная пантера, она забывала обо всём, закрывая глаза и гибельно проваливаясь в бездну обострённых ощущений. А когда на мгновение распахивала их, затуманенных чистыми слезами восторга, то встречала его шалый гипнотический взгляд, окончательно лишающий её силы и воли.
«Боже, как я счастлива!»- думала она, ещё теснее и прижимаясь к нему, мечтая, чтобы это блаженство, этот райский искус не прекращался до тех пор, пока оба они живы. И вновь, то взлетала едва ли ни к солнцу, то падала
в беспросветную чарующую глубину, пытаясь оставаться как можно дольше на этих головокружительных любовных качелях.
А когда, наконец, иссяк и этот порыв, и Михаил, уже сам, безвольно откинулся на подушку, она, словно в отместку за свои восхитительные мучения, изощрённо и властно пробудила его, заставляя опять безжалостно и нежно овладеть ею...
Сколько затем продолжалось их расслабляющее затишье, напоминающее добровольное перемирие двух вечно противостоящих могучих держав, они не знали. Им было хорошо, легко, отрадно, но, освобождённые на время от грозных вожделений плоти, они чувствовали, что дарованный отдых будет недолгим. Вновь разогревались и крепчали его чресла, снова томно набухали и затвердевали её соски, напоминающие ягоды душистого розового муската, и не хватало лишь очередной внезапной искры, чтобы весь сухой хворост пробуждающейся страсти вспыхнул, превращаясь во всё пожирающий костёр.
-Так неужели за всё время нашей разлуки ты ни разу не изменил мне, mon cher?- ревниво выпытывала Екатерина, склоняясь над Михаилом, как над поверженным противником.- Я не верю тебе, не верю! Потому что все вы, мужчины, одинаковы! А противостоять той же Ирке Юсуповой никто никогда не мог и не смел. Она всегда добивалась того, кого хотела. И ты... ты ведь тоже не исключение? Ну, признайся... я прощу, понимая, сколь сильны её чары. Даже я, будучи мужчиной, не устояла бы перед ней. И мне будет обидно, если она вдруг ненароком, но торжествующе, при очередной нашей встрече похвастается своей победой над тобой. Ну а если не она, то могли быть и другие. Не может быть, чтобы ты с таким диким темпераментом, с необузданной силой принуждал себя к столь долгому воздержанию. Ведь ты же не монах!
-Но ведь я же поклялся,- устало вздохнул Михаил.- А уж всякое воздержание мне привычно. После гибели Татьяны я вообще, едва ли не год, просто не мог смотреть на женщин. И тем более представить с собой кого-то, кроме неё. Конечно, в последующие лета иногда срывался... от тоски, от одиночества, от безысходности бытия. Но всё это были разовые встречи, никогда не имевшие продолжения. До тех пор, пока я снова не встретил тебя. И в тот самый первый миг, перед иконами в соборе, меня захлёстнули не только воспоминания, но и заново вспыхнувшее влечение к тебе! Я влюбился в тебя впервые в санитарном поезде, и потом, в течение многих лет вспоминал и жалел...
-О чём же?- щекоча его лицо распущенными своими волосами, спросила она.
-О том! Что не признался тебе в любви ещё по дороге в Джанкой. Но тогда я не имел права это сделать, я вообще не мог... Это было бы кощунством! Или даже глумлением и над памятью моей Тани... и над твоей печалью. Я не посмел, но почему-то был уверен, что ты понимала меня без слов...
-Да,- призналась Екатерина.- Я всё время чувствовала. От тебя исходило какое-то притяжение, о многом говорил твой взгляд, и я просто избегала и смотреть на тебя, и подходить... чтобы... Впрочем, зачем об этом говорить... Однако, ведь рассказывала, что вспоминала часто. И сейчас тоже откроюсь... когда в сквере у собора ты схватил мои руки, я сразу же решила, что теперь уже тебя не отпущу. Вот такая правда, mon сher. Отвечай, ты доволен своей победой?
-Очень трудно решить, кто кого победил,- нахмурился Забельев.- Я просто счастлив , и всё. И не потому, что ты, вытащив меня из бездны, так возвысила. Ведь и я, если бы встретил тебя на самом дне жизни, в беспросветной нужде, в какой оказались многие наши соплеменницы, всё сделал бы для того, чтобы мы никогда не разлучались.
-Что ж, приятное признание,- улыбнулась она.- И ты прости , что я докучаю тебе своей ревностью. Я обычная женщина, простая русская баба, как и все мы, дорожащая обретённой... долгожданной любовью. И я очень боюсь тебя потерять... Поэтому ты, пожалуйста, не обманывай меня, а если вдруг я надоем, и ты захочешь меня бросить... сделай это сразу, решительно, не унижая низкой ложью ни себя, ни меня. Обещаешь?
-Нет,- ответил он, снова прижимая её к себе.- Нет, бесстрашная
и бескомпромиссная моя, госпожа поручик. Потому что без тебя я не смогу тогда жить.
-Как и я,- вздохнула она. И вдруг взглянув на свои изящные часики, которые так и не сняла с руки, испуганно вскрикнула:- Господи! Мы с тобой провели почти пять часов! А у меня столько дел. И в нашей Русской гимназии, куда мы должны заехать с Олегом. И поисками шофёра следует заняться. Сейчас я постараюсь нанять только француза. Чтобы он ни слова не понимал по-русски, и не совал свой нос, куда не следует. Так что, друг мой, вставай! Помоги мне подняться, а то я почему-то стала слишком лёгкой, и как будто кружится голова...
-Тогда чуть-чуть коньячку и немного шоколада,- заторопился Михаил.- И всё тотчас придёт в норму... Давай, давай, сначала причастимся, а потом уже в душ...
Он налил коньяк в рюмки, сорвал серебристую фольгу с толстой швейцарской шоколадной плитки, и заставил Екатерину выпить и закусить.
-Вот так... А теперь я вызову Владислава...
-Нет, только такси!- воспротивилась она.- Никаких Владиславов, и никаких свидетелей наших с тобой отношений и встреч. Хватит с нас бывшего Эммануила... Ты не встречался больше с ним? Не приходил он к тебе?
-Нет,- покачал головой Михаил.- А зачем?
-Да кто его знает,- усмехнулась Екатерина.- Почему-то я думала, что он, после отставки, непременно побежит к тебе жаловаться.
-С чего бы это? Ведь я просто уверен, что он меня ненавидел.
-Так же, как в последнее время и меня,- брезгливо поморщилась она.- Иногда я случайно ловила та-акой его взгляд, что мне, честное слово, становилось страшно.
-Это тебе-то, боевой доброволке, прошедшей сквозь самые ужасные горнила?
-Да, представь себе. Как ни странно... А от боевого духа остались лишь воспоминания. Сейчас мне постоянно хочется чувствовать себя слабой и зависимой, как и положено женщине... любимой и любящей. Но что это? Кажется, телефон? - насторожилась она, услышав резкий звонок в соседней комнате. И сразу заволновалась.- Кто бы это мог быть? Ты давал кому-то свой номер? А, может, это Юсупова? Ведь она-то его знает!
-Едва ли она,- успокоил её Михаил. И подойдя к телефону, неспешно снял трубку.- Алло! У аппарата... слушаю вас...
-Михаил Романович?.. Михаил Романович!- раздался в трубке незнакомый задыхающийся мужской голос.- Извините, это я ... ваш бывший ординарец Сугуняк!
-Сугуняк?- изумился Михаил.- А как ты меня нашёл? И в чём дело?
-Да ваша визитная карточка лежала на столе у начальника... А он сам... он сам...
Голос в трубке прервался и умолк.
-Что? Что он сам?- закричал Михаил, понимая, что в Собрании произошло что-то ужасное.- Сугуняк! Про-охор! Отвечай! Что случилось с Прокопцом?
-Он... он... застрелился!- плаксиво выдохнул Сугуняк.- Лежит тут, на полу, и я не знаю, шо делать. Никого больше нет! Звонить, что ли, в полицию?
-Погоди, не звони! И ничего там не трогай. Я сейчас сам приеду, и мы тогда решим... Бо-оже! - простонал он, положив на рычаг трубку, и глядя на застывшую возле двери Екатерину сумасшедшими глазами.- Застрелился наш начальник штаба Прокопец! И мне следует срочно отправиться туда... Так что ты извини...
-Я поеду с тобой!- решительно сказала она.- Вызывай же такси!
-Да нет, поймаем на улице. Это будет быстрее...- Он бросился в ванную, наскоро принял душ и стал одеваться.- А ты не спеши,- попросил Екатерину.- Я ещё чуть посижу, подумаю, что следует предпринять... Первым делом, конечно, надо скрыть самоубийство. Потому что самоубийц не хоронят по христианским обычаям. А Прокопец заслужил, чтобы его отпевали в соборе. И похоронили, как подобает, со всеми воинскими почестями. Так что я попытаюсь принять на себя этот грех.
-Но как ты это сделаешь? И удастся ли всё скрыть?- задумалась и Екатерина.- Ведь волей неволей придётся сообщать в РОВС, Кутепову. Всё же твой начальник штаба не обычный казак. Да и полиция, если узнает, тут же потребует медэкспертизы. Где гарантия, что не обвинит кого-то из вас в обыкновенном убийстве?
-В убийстве?!- вскинул на неё прищуренные глаза Михаил.- А ведь подобную версию можно использовать как выход... из создавшегося положения. Так что ты иди, иди, принимай ванну, а я пока твою подсказку как-нибудь обмозгую . Дело в том, что однажды какие-то сволочи нападали на нас, и Прокопец сумел тогда отстреляться... И полиция, конечно, должна об этом помнить...
Спустя полчаса, они вышли на рю Пасси и поймали проезжающее мимо такси.
-И всё-таки,- уже сидя в салоне, умоляюще обратился Михаил к Екатерине.- Может, ваше сиятельство отправятся домой? Неизвестно, сколько времени займёт у нас процедура. Тем более, что я должен известить о смерти всех членов правления, и не смогу уделять тебе должного внимания. А? Катюша? Только ты не обижайся.
-Да, конечно же, не обижусь,- пообещала она.- Тогда ты езжай дальше, а я выйду здесь, на площади Конкорд,- добавила она, увидев в окно уносящуюся к небу стрелу Луксорского обелиска.- И вообще пройдусь пешочком. Мне ведь совсем недалеко... Chauffeur,- обратилась она к водителю.-Arretez ici, s’il vous plait!..
( Шофёр . Остановитесь , пожалуйста, здесь!)
Выскочив из машины, помахала на прощание рукой и наказала Забельеву:
-Обязательно позвони мне, когда всё у вас закончится! Не откладывая ни на минуту. Я буду ждать...
...Подъехав к особнячку, где располагалось Собрание полка, Забельев увидел стоящего возле двери Сугуняка. Вид у бывшего ординарца, а ныне сторожа, был совершенно несчастный. И, по всей вероятности, он даже был трезв.
-Михаил Романович! Господин есаул!- облегчённо взвыл он, неуклюже подпрыгивая на своей деревяшке.- Ой, беда, ой, несчастье, ой, чего же мы будем делать?
-Будем, будем чего-то,- пообещал Михаил.- Но ты- то зачем выскочил сюда? И торчишь, как манекен, привлекая внимание!
-Да не могу я там быть в одиночестве. Чегой-то страшно мне стало, отвык уже от покойников...
-Ладно, идём... Хотя погоди,- придержал Михаил за локоть открывающего дверь Прохора.- Расскажи мне хоть вкратце. Как всё это случилось? И ты вообще-то убеждён, что Григорий Матвеевич мёртв?
-Да вот вам истинный крест!- Сугуняк трижды перекрестился.- Мертвее быть не может! Я, как выстрел услышал, поначалу не испужался, потому как в последнее время, начальник частенько изволил просто так палить. Допьёт бутылку и по ей , словно в отместку за то, шо опустела... Потом всё чаще писал чево -то... И на столе сейчас листок лежит, и ишшо большая толстая тетрадь там же... Я в листок заглянул, а там вроде стишки... ну я всё и оставил, как было. И как вы велели...
-Правильно сделал. А теперь идём...
...Прокопец лежал, опрокинутый навзничь, на полу своего кабинета. Совершенно седой, обрюзгший, толстый, он, казалось, улыбался, глядя пожелтевшими от давно разливающейся в нём желчи, глазами в высокий белый потолок. Возле правой, откинутой в сторону, руки валялся выпавший из неё наган. А на кителе, в центре, на уровне сердца, темнело влажное расплывшееся пятно, и из-под спины, загустевая, растеклась небольшая алая лужица крови.
Постояв на пороге и быстрым взглядом окинув знакомое помещение, Забельев подошёл к погибшему и осторожно закрыл ему глаза. Затем, обойдя труп, направился к столу. Небольшой листок бумаги с четко выписанным столбиком аккуратных букв, сразу же привлёк внимание. Да, по всей вероятности, это были стихи. Михаил наклонился, стараясь ни к чему не прикасаться руками, и потрясённо прочёл:
Не могу без России!
Устал тосковать и страдать.
Поманив за собой,
Всех нас наши вожди
Обманули.
Не вернётся на Родину
Наша священная рать!
Так простите, друзья,
Мне мою окаянную
Пулю.
Дальше шла знакомая размашистая подпись Прокопца. А так же числа месяца и года.
«Бог ты мой, да ведь он, оказывается, был и поэт! Да ещё какой крамольный,- потрясённо подумал Михаил.- А ведь ни разу нигде не упомянул об этом. Даже читая мою «Дорогу», не признался в том, что тоже сочиняет. И те песни, что так часто пел, видно, тоже его…»
Толстая общая тетрадь, о которой сообщил Сугуняк, больше похожая на бухгалтерскую книгу, лежала тут же. Какое-то время Михаил раздумывал, нужно ли касаться и её. Затем, взглянув на застывшего в дверном проёме Сугуняка, заговорил:
-Прохор! То, что я сейчас скажу, должно остаться только между нами. Ты отлично знаешь, что самоубийц, а тем более, военных, по православным обычаям осуждают и не хоронят по-человечески. А я не могу допустить, чтобы наш командир, хоть и умер без покаяния, но не был отпет. Он всегда был примерным и добрым христианином, и за то, что совершил над собой, с него спросит Господь, а никак не люди. Какое мы право имеем кого- то судить? Ты меня понимаешь?
-Да, конечно, конечно,- кивнул Сугуняк.- Только шо я должен делать?
-Самое главное - держать язык за зубами. Иди, садись пока в кресло, а я тут подумаю. Во всяком случае, с а м о у б и й ц е й Григорий Матвеевич быть не должен!
-Но тогда как же?- вытаращил глаза Сугуняк.- Тогда, значит, шо не сам он, а кто-то - ево?
-Молодец, соображаешь!- похвалил Михаил, с благодарностью вспомнив Екатерину, подсказавшую ему этот же ход.- И поэтому тоже думай, что мы можем предпринять... Помнишь, однажды был уже налёт на Собрание? Правда, полиция тогда никого не нашла... И вот надо сейчас сделать так, будто подобная ситуация повторилась. И Григорий погиб не от своей руки, а от кого-то из напавших... Уяснил?
-Ага!- обалдело глядя на него, вновь кивнул Сугуняк. И, доковыляв до кресла, тяжело плюхнулся в него.- Стало быть, я так понимаю... это...как ево... значит, следует нам чево-то тут... натворить? Вроде бы погром? Или как?
-Следует,- подтвердил Забельев.- Сколько времени прошло с момента, как ты его обнаружил?- покосился он на Прокопца.
-Да... почитай, больше часа. Я выстрел услышал... ну, думаю, опять чудить... Однако шо-то меня подтолкнуло, словно вдарило по голове... Ну, я и вышел из привратницкой, зашёл сюда... А он лежит, кровя хлещут, и ишшо вроде как дрыгается. Я, не зная, чево делать, бросился к столу. А на ём рядом с тетрадью лежит ваша карточка. Ну, тогда я сразу вам... А вы уже сюда...
-Значит, если припустить ещё сколько-то времени, то выйдет на круг где-то полтора часа? Так?
-Вам виднее...
-Будем считать, что так. Значит, и с момента «нападения» прошло, примерно, столько же! Ну а кто же напал? Какую цель преследовали? Тривиальный грабёж? Или личная месть?.. Думай, думай, шевели мозгами, Прохор!
-Да уж лучше грабёж,- согласился Сугуняк.- При ём можно хоть какой-то разгром изобразить. Вроде чегой-то бы искали... Возможно, шо в сейфе... Но их кто-то спугнул... а, может, и нет.
-Так, так, так,- возбуждённо потёр затылок Михаил, с трудом отводя взгляд от распростёртого друга.- А, может, даже не спугнул? А они просто напоролись на самого Прокопца, который находился здесь? И выстрелом в упор... следы же пороха на одежде остались... убили его. Вот такая версия вполне правдоподобна. Однако он и сам успел в кого-то выстрелить. Ведь в барабане одной пули уже не хватает.
-Если выстрелил, то, стало быть, должон попасть,- нервно вскинулся Сугуняк.- Но только в ково? Тогда должна быть ишшо кровь? А игде её взять? Кота какого-то изничтожить ?
-Да что ты,- отмахнулся Михаил.- Зачем же кота? Соскоб крови возьмут с пола и быстро определят, что эта кровь не человеческая. Тогда-то всё и закрутится... Нет, Прохор, не-ет... Придумаем проще. Да, Григорий стрелял. Но не попал ни в кого. Хотя следы от пуль имеются...
Забельев отошёл от стола к двери. Оглядев стену и филёнки, быстро определился.
-Вот здесь... и здесь,- показал он места, куда должны войти пули.- В самый последний... предсмертный... миг он ещё успел, теряя сознание, спустить курок. Всё понятно?
-Как будто бы,- покивал Сугуняк.- Стало быть, стрелять будем?
-А что делать? Будем...
Михаил наклонился, поднял валяющийся наган и, прикинув, где мог стоять Прокопец в момент «нападения», не целясь, сделал два мгновенных выстрела.
-Ммм, только бы соседи поблизости не всполошились,- обеспокоился он.- А то, не дай Бог, набегут...
-Да какой там,- мрачно усмехнулся Сугуняк.- Ежели шо, так они давно привычны. Григорий-то Матвеевич иной раз даже во дворе фейерверки устраивал. Можно быть спокойными, не прибегуть.
-Ну, что ж... Тогда где хранил Григорий патроны? В сейфе? В столе? Надо бы заслать в барабан ещё один... для полного счёта.
-Да вон же на полке, где книжки у ево,- указал Прохор на высокий книжный шкаф, установленный между двух оконных проёмов.- Там и масло оружейное, и ёршики, и шомпола...
-А-а, я вижу,- сказал Михаил, вытащив из нагана ещё горячую гильзу и спрятав её в карман. Затем, подойдя к шкафу, достал из картонной коробки очередной патрон и вставил его на её место.- Теперь только, Прохор, будем молиться, чтобы экспертиза не доказала их идентичность. Понимаешь меня?
-Ну- у... конечно... с трудом... Что такое едентичность?
-Сходство, единообразие, похожесть, одним словом. И вот если эксперты поймут, что и в стене, и в двери, и в груди Гриши одни и те же пули, выпущенные из одного и того же оружия, начнётся долгое следствие,
и чем оно кончится, неизвестно. Однако нам нужно выиграть время, чтобы похоронить Григория со всеми почестями. И никто из казаков не должен догадаться, как ушел из жизни войсковой старшина. Да, он всё время тосковал по России, ночами не спал, пил из-за этого. Но, однако,самоубийство - плохой пример. Потому что если таким образом сводит счёты с жизнью командир, то чего тогда ждать от разочарованных в той же жизни подчинённых. Да ведь и позор это для всего нашего казачьего сообщества. Не имеем мы права таким способом решать наши проблемы...
Михаил вынул из кармана платок и тщательно протёр рукоятку и ствол нагана, уничтожая свои возможные отпечатки. Затем, вернувшись к трупу, осторожно вложил наган в откинутую руку, зафиксировав еще тёплый и гнущийся палец Григория на спусковом крючке. Придирчиво оглядев эту печальную картину, постоял пару секунд и уселся за стол. Перечитав листок со стихами, сложил его и, так же, как и гильзу, сунул в карман. Затем, заново оглядев кабинет, с портретами императоров на стенах и зачехлённым знаменем полка в красном углу под иконами, придвинул к себе таинственную тетрадь, в надежде отыскать какие-то полезные записи.
Однако в ней тоже оказались стихи. И было их немало. Наугад открыв её, Михаил сразу натолкнулся на одно из них.
Ехали казаки по степи до дома,
С германского фронта, до тихого Дона.
Пики опустили, чубы распустили,
О родных станицах пели и грустили.
А в родных станицах полыхают хаты,
Кровь людская льётся «щиро та й богато».
Бьются брат с братухой - два сокола ясных.
Один брат за белых , а другой за красных.
Один брат за волю и л и ч н у ю долю,
Другой брат за волю, но о б щ у ю долю.
Кто же прав, кто не прав в лютой этой драке?
Разберитесь сами, господа казаки!
Во степи широкой, на закате солнца,
погутарить в круге сели эскадронцы.
Долго толковали, да, видать, напрасно.
Кто кричал за белых , кто орал за красных.
Оттого кулеш свой общий не сварили,
Не допели песен, водку не допили.
А погнали коней по полыни спелой -
Кто, решившись, к красным,
кто, надумав, к белым.
Вот и вся недолга... Путь-дорожка вьётся.
Буйным шашкам в ножнах воевать неймётся.
Будет им, проклятым, новая работа
До жестокой крови, до седьмого пота.
Да и нас, братишка, ожидает встреча
Не в пиру весёлом, а в смертельной сече.
Ведь не зря же ворон пагубу пророчит,
Наши судьбы знает, а открыть не хочет.
Чует этот чёрный, по ком в скором сроке
Злую тризну справят коршуны и волки,
Чья невеста в плаче закричит, забьётся,
Чья седая маты сына не дождётся...
-Чёрт,- взволнованно пробормотал он.- Ох, прости меня, Господи! Что же ты, Григорий Матвеевич, ни разу не поделился со мной своей тайной. Ведь это не хуже, чем у самого Туроверова,- вспомнил он знакомого поэта- казака, с которым дважды встречался в редакции «Возрождения».- Ты бы рассказал мне и давно бы печатался. И никакая твоя пуля не настигла бы тебя...
«Та-ак?- задумался он.- А что же теперь делать с этой тетрадью? Тоже спрятать? Хотя нет... Мы её оставим... раскрытой на последней странице. Вроде бы, Прокопец занимался работой, и в это время к нему пришли... И он даже не успел тетрадь захлопнуть. Вот и ещё одно свидетельство, отвергающее самоубийство...»
Он перевернул ещё одну страницу и остановился на стихотворении с крупно выведенным названием – «ЧЁРНЫЙ ОМУТ», почему-то перечёркнутым крест- на- крест двумя жирными линиями.
В речке плаваешь, ныряешь,
Веселишь честной народ,
И внезапно попадаешь
В бешеный водоворот.
Всё… погибель! Нет спасенья!
Как ни бейся, всё равно
Сумасшедшее вращенье
Тащит яростно на дно.
Будь ты проклят, чёрный омут,
Беспощадный водный тать!
Я не пожил, я ведь молод!
Так зачем мне умирать?
Злая бездна ниже, ближе.
«Господи! Хоть кто б помог…»
Как я выплыл, как я выжил,
Знаем только я и Бог.
-Чёрный омут, чёрный омут,- задумчиво повторил Забельев.- Так вот о каком чёрном омуте ты так часто толковал, Гриша. Ты же всю нашу эмигрантскую жизнь определял, как чёрный омут. Вот он тебя и засосал. Да, ведь если и подумать, то и всю нашу Россию засосали такие же омуты. И сумеет ли она когда-то выбраться из них?
-Михаил Романович... Михаил Романович,- негромко окликнул его Сугуняк.- Ну, мы всё вроде придумали, теперь надо звать полицию. И ишшо определиться, как самим себя вести... Погром-то учинять будем?
-Аа, да, да,- Забельев отодвинул от себя тетрадь и уставился на телефон.- Погром, говоришь? Да, думаю, не стоит. Если встреча с убийцами произошла мгновенно... то они, возможно, и не рискнули что-то искать. А вот как ты его обнаружил, об этом действительно надо подумать. Где ты был во время «налёта»? С кем? Сообрази себе алиби!
-Дак это...- пожал плечами Сугуняк.- Возможно, даже с вами...
-Не понял!
-Ну- у... это... может, начальник послал меня зачем-то к вам. А когда мы приехали, то и... как вы смотрите на такое?
-Плохо смотрю. Не подходит. Шито белыми нитками! Обнаружил его ты! Вернувшись откуда-то... Ну? Где случайно был до этого?
-Ну... это... в бистро... как обычно... затем в лавке продуктовой, купил колбасу и хлеб...
-Давно это было?
-Да, не особенно... Часа за два... до само... То есть, до убийства!
-Стало быть, тебя там видели и запомнили? И смогут подтвердить?
-А как же! Ежели я у них постоянный клиент.
-Так на том и решим. Ты возвращался из лавки и вдруг увидел троих... или двоих выбегающих отсюда людей. Которые сразу сели в ожидающую их машину и уехали... Запоминаешь?
-А-ага... Значит, двое?
-Двое! Так будет правдоподобнее... А следы от машины у нас имеются. Я сам приехал на такси... Они убежали, оставив дверь распахнутой, чему ты очень удивился. Однако лиц не разглядел, всё произошло очень быстро. Затем... ворча, а ещё лучше, кляня и матюкая этих обормотов , ты захлопнул дверь, вошёл в Собрание, и в кабинете наткнулся на мёртвого начальника. С перепуга выронив хлеб и колбасу... Где они? Должны валяться здесь!
-Дак это... я ж всё сразу и съел! Я ж не знал, что они могут для следствия понадобиться.
-Ну а лавка эта где?
-Да тут же, за углом!
-Хорошо. Тогда сиди, и всё заново прокручивай в уме. А я мигом смотаюсь. И лишь после этого станем звонить.
Через десять минут возвратившись с кругом ливерной и двумя батонами хлеба, Михаил как бы в испуге выронил их на пороге кабинета, и, на всякий случай, перекрестившись, подошёл к столу и, сняв трубку телефона, набрал номер полиции...