Клавдия.
И снова наступила жара. Только через месяц, на Петров день опять полило, как из ведра. А еще град сыпал, как горох с неба. Земля стала белая, словно солью крупной посыпали. А еще у Матвея стекло вышибло. Лук и капусту, словно дробью постреляли.
Дождь то с утра был, вечером с Клавдией настоящий конфуз вышел. Она к празднику самогонку гнала. Хоть и строго за это наказывали, люди все равно гнали. Вот и Клавдия выгнала, а барду в ведре на улицу выставила. Не видела, как свинья подошла и все выпила. Свинья то у нее супоросая была. Напилась, и спать в огороде в капусту завалилась. Клавдия, ее увидела, давай гнать, а свинья не встает. Клавдия бьет, а свинья головы поднять не может. Испугалась Клава, за ветеринаром побежала. Он в этот день в район уехал.
Что делать? Позвала мужиков. Свинью прикололи, мясо соседи разобрали. Дело то к празднику. Праздник в деревне был престольный. Только для Клавдии день этот не так просто закончился.
У Фроловны была банька натоплена, да ее мужик с зятем свинью-то кололи. Клава самогонки прихватила, и к соседям в баньке помыться, за одно и горе обмыть.
Пельменей настряпали, выпили, закусили. Тут и банька поспела. Мужики в баню отправились. Бабоньки посмотрели, самогонки еще много осталось. Они и решили часть ее припрятать, чтоб мужикам лишнего не было.
Пока те парились, они самогонку в предбаннике под паклю поставили.
Напарились мужики. Вышли из баньки и пристроились на ступеньках крыльца. Муженек у Фроловны недавно его перебрал. Ступеньки свежей желтизной отливают, и такой приятный запах от свежеструганных досок идет, не надышишься.
Вот они и уселись прямо на крыльце. Закусочку поставили, стаканчики наполнили и по Суворовски банный день заканчивали.
Сидят, попивают, закусывают. А через дорогу Авдотий безногий жил. После войны много калек в деревне было. Нюх у Авдотия на выпивку, как у хорошей охотничьей собаки. Вот он и приковылял.
Клавдия с Фроловной в баньку зашли, головы вымыли щелоком с запаренной крапивой. Мыло тогда мало у кого было. Вот и мылись, кто чем приспособится.
- Давай по стаканчику пропустим – предложила Фроловна.
Вышли, налили, выпили и снова в баньку пошли париться.
- Хорошо пошло – говорит Клавдия.
- И то, думаю еще по одному можно.
- Можно.
- Пошли.
Сели в предбаннике, по одной, потом по другой пропустили и снова парится. Водичкой холодной окатились. Еще по одной приголубили, а закуска-то у мужиков на крыльце стоит. О ней бабоньки только думают.
Спинки потерли друг другу, а что дальше было, этого они не помнят.
А было-то вот что.
Фроловна прямо в предбаннике спать легла, в чем мама родила. Клавдия успела на себя бюстгальтер одеть, остальное белье на руку положила и в дом из баньки пошла. подошла к крыльцу. Мужикам низко в пояс поклонилась.
- Здравствуйте, люди добрые. Мирной вам беседушки. – И по ступенькам в избу поднялась.
У мужиков сначала язык отнялся, а потом они так хохотали, что к ним еще люди подходить стали. В деревне ведь слух быстро разносится.
Клавдия в избу зашла и легла прямо на половики по средь пола. Белье под голову положила и заснула. А ребятня и старухи бегали, в окно поглядывали, как она спит. С тех пор ее все в деревне звали «Голозадая». Так и прожила всю жизнь с этим прозвищем.
Проснулась Клавдия под утро. Ничего понять не может. Почему голая, вся одежда под головой. Хорошо, что тряпицей прикрыта. Понять не может, где находится. Слышит чей-то храп. Приподнялась. У Фроловны. Иван Никитич храпит и Фроловна вроде рядом с ним.
Стала соображать.
Вспомнила: свинью заколола, пельмени стряпали, баню топили, в баню ходили.
- Боже, а что дальше было? Утро или вечер? Коров точно не доила. Вот свинья. – Ругала себя Клавдия. Она еще не знала, что с ней приключилось.
Прикрылась тряпицей, выскользнула в сенцы, оделась и скорей домой. Жила она со свекровью вдвоем. Муж у Клавдии погиб. Похоронку получила уже после дня Победы. Свекор умер еще до войны. Хотела тихонько на свое место прошмыгнуть, да свекровь ее увидела, и давай ругать.
- Скотина – ты этакая. Посмотри-ка что учудила, напилась, что свинья наша. Поднять не могла, пришлось тряпицей прикрывать. Бесстыдница.
Тут Клавдия вспомнила, что ведро с бардой на улицу выставила. И точно свинью-то пьяную закололи.
Еще обиднее стало. Собралась и отправилась на ферму. За нее вечером коров Катерина доила. Тогда не было доильных аппаратов. Света электрического даже не было, по этому управлялись засветло.
Бабы поглядывали на нее, ухмылялись, но ничего толком она не поняла. Вернулась домой после утренней дойки, ей свекровь все и рассказала.
Соседи.
Катерина тоже была соседкой Фроловны, и жили они очень дружно. Муж Фроловны, Иван Никитич, всю войну жил в деревне. Он работал на тракторе, один на три деревни, на остальных женщины работали. Он у них бригадиром был. Тогда ему лет было уже прилично, за месяц до дня Победы, 60 стукнуло. Писал он в военкомат, чтоб на фронт отправили, но ему все бронь давали.
А вот зять ихний без руки в сорок третьем вернулся, но славно так научился одной рукой управляться. Дрова колол, даже печи перекладывал. Жили они отдельно от родителей, в другом конце деревни. Детей у них не было. У Фроловны только одна дочь была Евдокия. Вот они и помогали всю войну Катерине, за Никиткой приглядывали. Фроловне уж под шестьдесят было. В ту злополучную грозовую ночь, Никитка тоже у них был.
Председатель.
В колхозе появился новый председатель. Только что вернувшийся со службы, Кузьма Иванович Пищулин. Был он высок, строен, пригож лицом. Сероглазый брюнет с веселыми кудрями на гордо поднятой голове. Вдовушки заглядывались на него, а он строго вел свои председательские дела, и не давал повода о нем посудачить.
Был он женат. Имел сына и дочь. Всю войну прошел от Москвы до Берлина. Повоевал на Дальнем востоке, да еще два года после войны отслужил.
Судьба была к нему благосклонна. Он был дважды ранен, но домой вернулся целым и здоровым.
Ордена и медали украшали всю грудь Кузьмы Ивановича, только одевал он их по великим праздникам. Ходил он всегда в солдатских галифе и солдатской гимнастерке без погон.
Катерине он тоже нравился, только она никогда вида не подавала, да и утрата была слишком свежа. И когда ночью про своего Антона думала, то воочию видела Кузьму Ивановича. Осеняла себя крестным знамением, но ничего не могла с этим поделать. Так и жила Катерина, думая про одного, а представляя другого.
Лето клонилось к закату. Сжали хлеба. Школьники и женщины, что постарше ходили по сжатому полю собирали колоски. Каждое зернышко должно быть в закромах, ведь чем больше собрано хлеба тем весомее трудодень.
Сена тоже накосили хорошо. А еще отава поднималась.
Скотина в это время наедалась досыта и удои стали выше.
Все было хорошо. Люди радовались, спокойно можно встречать зимушку.
Подошла пора убирать корнеплоды. приехал как-то Кузьма Иванович на ферму. Обошел весь двор.
- Молодец Катерина Петровна, кругом у тебя порядок. Поехали, посмотрим, как свекла и турнепс растут. Убирать скоро надо.
- Поехали. – Сказала Катерина. А сердце в груди словно молот колотится. Прислушалась в ужасе, как бы Кузьма Иванович не услышал.
В самом соку была Катерина. Полная, пышногрудая. С огромными голубыми глазами, обрамленными темными длинными ресницами, чернобровая, белолицая, когда улыбалась, на левой щеке появлялась милая, очаровательная ямочка. Пухлые яркие губы открывали в улыбке жемчужные, ровные зубы. Темно-русая коса была ниже пояса, а на висках были веселые кудряшки - завлекалочки.
Простая ситцевая кофточка и юбка в татьянку из ткани в клеточку, сидели на ее ладной фигуре, как королевские наряды.
Кузьма Иванович и раньше отмечал, что хороша хозяйка фермы, а сегодня не мог отвести глаз. К горлу подкатила какая-то сладостная волна, перехватывая дыхание. Тяжесть заполнила низ живота, какой-то особой тягучей истоминой. Он пытался отвести взгляд в сторону, только это плохо получалось, и он вышел из помещения. Сел в тарантас и стал ждать, когда выйдет Катерина.
Она вышла и сразу опустила глаза. Ресницы-опахала, чуть подрагивали. Сердце – оно никак не хотело успокоится. Катя быстро взобралась в тарантас и села рядом на душистое сено.
- Поехали.
- Ага.
Кузьма Иванович дернул вожжи, лошадь фыркнула и бойко побежала по накатанной дороге.
- Нужно что-то говорить – думал Кузьма Иванович, но не мог найти слов, не знал о чем начать разговор.
- Что это со мной? Словно мальчишка краснею и язык проглотил.
Молчала и Катерина, поглядывая на обочину дороги. Она боялась поднять глаза. Ей показалось, что он заметит ее смятение. Боялась она сама себя. Ей очень хотелось прижаться щекой к этой вылинявшей гимнастерке, почувствовать упругие мышцы груди, вдохнуть аромат мужского тела. И не о чем не думая, просто сидеть плотно прижавшись к нему.
- Почему он молчит? Наверное догадался!!!
Яркий румянец покрыл загорелые щеки Катерины. Тяжелая истома спустилась вниз живота, пересохло во рту, на глаза набежала непрошенная слеза. И она еще сильнее развернулась от Кузьмы Ивановича.
И тут он молча обхватил ее за плечи, прижал к себе и стал целовать ее шею, плечи, голову. Гребенка выпала и волосы рассыпались по плечам и спине. Он спрятал лицо в ее волосы и вдыхал аромат крепкого женского тела. Потом повернул к себе ее лицо и губы их встретились. Он пил мед с ее уст и пьянел без вина.
У Катерины закружилась голова. Она закрыла глаза, и все ее тело уплыло куда-то.
Лошадь, предоставленная сама себе, словно знала, что нужно ее хозяину. Она свернула с дороги, и словно боясь вспугнуть сидящих в тарантасе людей, тихим шагом пошла к лесу. На опушке свернула на лесную дорогу и вышла на небольшую полянку. Остановилась и стала щипать травку.
Что было дальше, Катерина плохо помнила. Только когда она открыла глаза, увидела огромное безоблачное небо. Яркое солнце уже, не очень длинного дня бабьего лета, пряталось в верхушках деревьев. Земля была теплая. Трава мягкая. Аромат леса и поздних цветов дурманил.
Облокотившись, на нее смотрел Кузьма Иванович, в его взгляде было желание голодного человека. Желающего, снова насытиться ею.
- Как же я могла так сделать? – Первая мысль, которая вернула Катерину в реальный мир.
Она попыталась подняться, только сильные руки обхватили ее. Губы снова захватили ее чувственный рот и она вновь потеряла контроль. Голова кружилась, сердце трепетало, как пойманная птица. Живот снова залила приятная истома. Он целовал ее неистово, словно боялся что-то потерять. Из его губ вылетали отрывочные слова, но что он говорил, Катерина не помнила. Это было, как сон или как полуобморок, но это было, было и она скоро поняла, как дорого заплатила за короткую радость бабьего лета.
Тихонько заржала лошадь. Пора, пора возвращаться в реальный мир. Уставшие, смущенные, они взобрались в тарантас.
- Прости, прости – повторял он.
Она раскрасневшаяся. Собрала волосы в тяжелый узел, низко опустила голову. Говорить она не могла и думать ни о чем ни хотела. Ее тело все еще трепетало от ласк этого могучего человека. Голова кружилась.
Они выехали на дорогу.
- Останови – попросила Катерина. Она вышла.
- Уезжай, я дойду, здесь недалеко. Не надо чтоб нас видели вместе.
- Прости, еще раз прости, что нашло, сам не знаю.
- Ладно тебе. Сама виновата. Давно одна живу. Вот и сошла с ума. Уезжай.
Кузьма Иванович дернул вожжи и лошадь резво побежала вперед. Катерина шла тихонько, а он все оглядывался.
Она свернула с дороги на обочину, вышла на луг. Отава была высокая, мягкая, она щекотала ладышки. Катя опустилась на траву. Легла широко раскинув руки и стала глядеть в небо.
Солнышко село, было тепло, тихо, даже комары не пищали, только птицы перекликались, да деревенские петухи и собаки иногда нарушали вечерний покой.
Радость и горе переполняло Катино сердце. Она знала, что больше никогда не позволит себе такой слабости, но сейчас она была счастлива. Она снова испытала то, о чем уже не мечтала. С ней был мужчина, которого она любила всем сердцем, но он не принадлежал ей, и она не имела права так поступить. Она знала, что деревенские мужики поглядывают на нее, да подойти боятся. Уж больно строго блюла себя Катерина.
Да и много ли их осталось. Из каждой избы ушли на фронт, а домой и половины не вернулось. Остался один мужик на три – четыре бабы. Да и оставшиеся – кто без руки, кто без ноги, а вот Семен и того хуже все лицо и тело обожженное, глаз вывернулся. Страшно и больно смотреть. А хорохорится, дай Боже. Да и бабы деревенские им не гнушаются.
- С лица воды не пить – говорят – а этак он мужик, что надо.
Лежала Катерина и все это вспоминала.
Темнота подступила не заметно. Яркие звезды, словно горох, рассыпались по темному небу. Потянуло сыростью. Она поднялась и пошла домой.
- Как это я забыла, ведь Никитка давно из школы пришел. Боже, что со мной сегодня? – Она почти побежала бегом.
Электричества в деревне не было, окна ее избы были темными. Вошла в избу, засветила лампу и увидела: Никитка спал, свернувшись калачиком, и краюшка черного, черствого хлеба была у него в кулачке.
Катерина заплакала, уткнувшись в подушку. Есть она не хотела. Теперь оставалась только боль, сковавшая душу.
- Как же жить-то нам, Никитка, без папки? Кто согреет наши душеньки? Кто дров заготовит и печь переложит? Совсем труба развалилась. Как же тяжело быть одной – причитала Катерина. Она не плакала так с тех пор, как получила известие о своем Антоне, как увидела его во сне.
- Боже, Боже, как же мне тяжело! – Резко поднялась. Села на кровати. Убрала хлеб из ручонки Никитки. Укрыла его потеплее.
- И чего я реву, как корова? Одна, что ли я такая. Вон полдеревни вдов. У Оксиньи семеро осталось. Не умерла, всех поднимает. И мы проживем, даст Бог, Никитка!
Вышла на улицу. Умылась прямо у колодца. Прилегла рядом с Никиткой и уснула.
Не знала в тот вечер Катерина, что судьба приготовила ей новый сюрприз.