Неотправленное письмо на деревню дедушке

               
              «Ущемление прав ребенка, создание ему немотивированного
              жизненного дискомфорта несовместимы с самой природой отношений»
                (часть 2, статьи 38  Конституции СССР).


   Это не попытка зафиксировать собственное начало, а сокровенное, наполненное страданиями путешествие во времени. Это не художественный вымысел, а правдивое описание событий, изложение реальной правды послевоенного детства конкретного лица. Воспоминание в настоящем времени, взгляд не из тумана, отделяющий рассказчика от далекого образа прошлого, взгляд наружу не через запотевшее окно с размытыми силуэтами за стеклом. Это путешествие по волнам памяти и осмысление далекого прошлого, записанного на первых страницах книги жизни с пробелами отсутствующих строк, которые стерлись от времени, но не прервали нить сюжета.

   Детство – счастливейшая «золотая» пора, самый чистый и невинный период жизни любого человека. В детстве закладывается характер с последующим отношением к себе и окружающему миру, формируется мировоззрение личности. Образ матери в этот период является самым прекрасным образом без описания внешности и характеристики женщины. Именно мать должна задумываться, как много боли мимоходом она может причинить ребенку в раннем возрасте, отнимая чувство настоящей любви и настоящего детского счастья. А детское счастье – это воспитание счастьем.

   Подмена воспитания подавлением свободы и воли ребенка, унижением, насилием и причинением физической боли – это преступление.

   Только вестник революции в лице Максима Горького, примеряя рубаху на себя, мог выдвинуть гипотезу, что «правильное детство» — это сложное, несчастное, голодное, потому что невзгоды в жизни толкают на революционный процесс – изменить мир к лучшему.

                «Ванька свернул вчетверо исписанный лист и вложил его в
                конверт, купленный накануне за копейку... Подумав немного, он
                умокнул перо и написал адрес:
                На деревню дедушке.
                Потом почесался, подумал и прибавил: «Константину Макарычу».».

   Об истории маленького мальчика, которого звали Вовка, этот рассказ.

   Яркой страницей его памяти был период детсадовского возраста. Праздники в детском саду - важная составная часть воспитательного процесса. Он помнил просторную светлую комнату садика, со стоящим у стены пианино и разноголосицей звучащее: «Жили у бабуси два веселых гуся». Здесь проводились веселые детские утренники, хороводы вокруг елки, раздавались незабвенные крики детворы: «Елочка зажгись!» Томительное ожидание деда мороза и снегурочки. Восторг и радость от подарков, которые они доставали из большого атласного мешка.

   Огромный портрет Сталина на стене, мимо которого дети проходили с тревогой и опаской. Воспитатели показывали на портрет и убеждали, что вождь видит оттуда все их шалости. Каждое утро, взявшись за руки, детишки выстраивались перед портретом и благодарили товарища Сталина за их счастливое детство.

   Он помнил, как мать вела его за руку, а из репродуктора, закрепленного на столбе рядом с садиком, голос диктора под аккомпанемент маршевой музыки вещал о начале утренней гимнастики, как из радиоточки в детском саду начинал звучать воинский сигнал «Зори» и незабываемое «Здравствуйте, ребята! Слушайте «Пионерскую Зорьку!», и раздавалась мелодия: «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер…». 
Эта пора оставила чистые, радостные воспоминания, но стоило переступить порог младшего школьного возраста, как Вовка с головой окунулся в мрачный с тяжелыми моральными и физическими болями период, который так глубоко врезался в память, что не стирается по сей день и вряд ли уже сотрется. Наступили времена в его жизни, которые можно было бы без иронии описать словами не сочиненной тогда еще песни: «…Вот бы сразу взрослым стать. Отдохнуть от детства».
 
   Провинциальный грязный городок. Двухэтажное деревянное здание, где они жили. Двор, окруженный сараями. Коммунальная квартира на первом этаже, рассчитанная на трех хозяев. Средняя дверь. Довольно большая комната с печным отоплением. При входе слева небольшая резная вешалка ручной работы для верхней одежды с шестью такими же резными крючками. На крайнем левом всегда висел длинный сыромятный ремень со сломанной металлической пряжкой, который от времени уже высох, скрутившись спиралью. Но стоило его на несколько минут опустить в воду, как он вновь становился эластичным.

   Девятилетний мальчик, всхлипывая, старался все глубже зарыться лицом в ватную подушку, чтобы быстрее забыться и уснуть. Мышцы на его теле подергивались, пытаясь разгладить засыхающие розовые рубцы и подтеки на спине, плечах и ягодице, оставленные ремнем. Мысли в его голове смешались в кучу, пульсирующими ударами стучали по вискам, готовые вырваться наружу, не находя себе места. Постепенно они начали успокаиваться, замедляя хаотичное движение, и скоро замерли, накрывшись пеленой. Дыхание стало ровным, веки перестали дергаться, зашторив плотную занавеску, отгородившись от света. Мальчик провалился в длинный коридор тьмы, уснул, продолжая неосознанно двигаться в темноте, пока не увидел впереди еле заметный просвет. Он устремился к нему, мрак стал растворяться, и вдруг открылась сказочная, завораживающая картинка умиротворения, спокойствия и тишины.

   Он шел босиком по берегу вдоль небольшой реки, сбивая ногами капельки росы с мягкой зеленой травы. Ботинки, связанные шнурками, висели перекинутыми через плечо. Всходило солнце, пробиваясь через решето плотной зеленой листвы и ласкало исходящим теплом, которое растекалось по телу приятной истомой.  Птицы, облюбовав себе ветки, солировали на разные голоса, стараясь заглушить стрекотание кузнечиков. Серебристая вода, спрятавшись за простыней мягкого и теплого тумана, убаюкивала мелодичным звуком журчания переката и всплесками расходящихся кругов на зеркальной поверхности. Он уселся на край невысокого берега, свесил ноги и стал любоваться окружающей красотой. Потом достал удочку и закинул ее. Поплавок мягко коснулся воды и, раскачиваясь, медленно поплыл по течению, раздвигая круглыми боками прижавшийся к ней туман. Вода поддерживала его на поверхности, освещая отраженными бликами восходящего солнца. Вдруг движение поплавка замедлилось, изменило направление, и, резко погружаясь, он стал уходить в воду. «Клюет!» - пронеслось в голове. Мальчик потянул на себя удилище, леска натянулась. Из воды показалась огромная рыба, она завалилась на плоский бок и, переливаясь блеском чешуи, заскользила по поверхности к берегу.
Радости не было предела. Мальчик держал на ладонях огромного леща, который колотил хвостом по его рукам, раскидывая капельки воды по сторонам. Удары становились все сильнее и сильнее, хвост стал вытягиваться и уже доставал до лица. Рыба, хватая ртом воздух, вдруг показала острые, очень крупные зубы. Мальчик в растерянности начал всматриваться в леща с зубами щуки. Он наклонился, чтобы рассмотреть его ближе и получил сильный удар по щеке. Отпрянув от удара, он открыл глаза.

   - Вовка, вставай. Закрой дверь. Я тороплюсь, - сестра, как всегда, опаздывала в школу. - Не забудь натаскать дров и принести воды. Мы будем сегодня стирать. До школы на улице не шастай. Узнаю, что ходил, прибью.

   Он затворил за сестрой дверь на крючок и снова лег. Накинул на голову одеяло. Закрыл глаза, пытаясь отыскать сон, но тот исчез вместе с зубатым лещом. Мысли о том, что чуда не произошло, а все происходящее с ним в жизни - не кошмарный сон, а явь, снова ворвались в голову. Каждый раз, ложась спать, зарываясь с головой в подушку, он надеялся, что, проснувшись, откроет глаза, а все вокруг изменится.  Совсем другой мир предстанет перед ним. Все счастливы, довольны, радостны и, главное, добры друг к другу. Каждый вечер с такими мыслями, с надеждой на завтрашнее светлое утро он засыпал. Эта привычка осталась у него на всю жизнь, и, уже став взрослым, когда случались какие-то неприятности и становилось плохо, сразу наступало это сонливое состояние. Ему хотелось уединиться, забыться и провалиться в сон.
 
   Утро нового дня перемен не принесло, перед ним тот же злой, жестокий мир в лицах самых близких и родных ему людей - его сестры и матери. Он старался понять, чем вызваны эти постоянные беспричинные их придирки к нему, унижения, оскорбления и побои, но ответа не находил. Знал лишь, что терпеть их придётся еще долго.

   Тяжело вздохнув, он встал с кровати, шлепая босыми ногами, на ходу протирая глаза, направился к умывальнику.

   Учился он во вторую смену. Все необходимые работы по дому, которые мать наказывала сделать, сестрой перелагались на него. К полудню нарубил и натаскал дрова. За водой надо было сходить несколько раз, чтобы наполнить большой оцинкованный бак, все пустые ведра и тазики.

   Водораздаточная будка находилась в сотне метров от дома. Вода в то время в городе отпускалась по талонам. В каждом районе было несколько таких будок. Также талоны выдавались на бесплатное посещение бани из расчета один раз в месяц на каждого члена семьи. Зимой из-за постоянно проливаемой из ведер воды подступы к колонкам представляли собой сплошной каток. Наверное, это были самые ругательские и матерные места города.

   Вовка, как и остальные жильцы близлежащих домов, за водой ходил не к будке, а на паровозную заправку. Гусак, из которого заправляли паровозы, располагался сразу за перроном железнодорожного вокзала. К вертикальной высокой трубе внизу был приварен дополнительный кран.

   В первую ходку принес воды соседу дяде Мише, инвалиду, массивному мужчине, который очень хорошо относился к мальчику. Проходя в очередной раз с ведрами по небольшой привокзальной площади, остановился. Ребята играли в футбол, гоняя тяжелый набитый тряпками мяч.

   - Вовка. Вставай на ворота. У нас вратаря нет.

   - Да Людка мне наказала воды натаскать до школы. Ну ладно, только полчасика.
 
   И он забылся в азарте игры. Это же детство.

   Ее твердые, как камень, костяшки кулака разбили ему нос и нижнюю губу. Кровь ручейком текла скатываясь вниз. Он, шмыгая носом, хлебал кровь, боясь, что капли попадут на майку и тогда сестра станет еще злее и свирепее. Плакать боялся, потому, что когда начинал это делать, сестра вообще выходила из себя и начинала тихо, зло шипеть прямо в лицо:

   - Закрой рот, идиот. Ты что хочешь, чтобы соседи тебя услышали?

   Затыкала ему рот рукой, стараясь засунуть туда кулак.

   Он скосил глаза в сторону матери, которая сидела за столом и вязала носки. Нет, защиты он не искал, а наоборот - боялся получить наказание еще и от нее, так как мать била гораздо больнее. Она наказывала его не так часто, как сестра. Никогда не брала в руки ремень, а если била, то открытой ладошкой по голове до такой степени сильно что, иногда после этих ударов, его начинало тошнить. Зато сестра не упускала случая схватиться за ремень и делала это практически ежедневно.

   На этот раз все закончилось быстро.

   - Иди, умой рожу, – сказала сестра.

   Он вышел в коридор коммуналки и поспешил к одному из трех умывальников, подвешенных на стене. В соседней комнате открылась дверь.

   - За что? - спросил сосед дядя Миша, поправляя очки с очень толстыми линзами. Зрение он потерял в боях на Курской дуге и практически ничего не видел. Даже книги у него были причудливые - с пупырышками на страницах. Зато дядя Миша был классным сапожником. За ремонт обуви брал не дорого. Заказов было много всегда. Из дома он практически не выходил, поэтому люди расплачивались с ним в основном продуктами.

   На его вопрос Вовка пробурчал:

   - Воды мало принес, да огрызнулся сестре. Вот и получил.

   - Иди-ка сюда, - сосед протянул несколько карамелек.

   Мальчик зажал их в кулаке.

   - Спасибо, дядя Миша.

   - Ты хоть одну съешь при мне, а то отдашь все Людке.

   - Я съем, дядя Миша. Вот только лицо помою.

   - Что, опять в кровь разбили?

   - Да нет. На ночь умыться надо.

   - Ну-ну, – пробурчал он и закрыл за собой дверь.

   Мальчик умылся. Потрогал нос, не идет ли кровь. Зашел в комнату и замер у порога в ожидании дальнейших команд. Протянул вперед ладошку с конфетами.

   - Кто дал? - сестра выхватила их.

   - Дядя Миша.

   - Что-то он часто тебя жалеет.

   - Может, пойдешь жить к нему? - сказала мать, не отрываясь от вязания.

   Он молча опустил голову.

   - Что встал у порога? Марш в кровать, - мать посмотрела через дужку очков.
 
   «Слава Богу», - пронеслось у него в голове.

   Вовка юркнул под одеяло, натянув его на голову, чтобы быстрее провалиться в темноту, и стал вспоминать дни, когда он был действительно любим и счастлив. Не отыскав в памяти таких, он уснул.

   С семи лет его преследовала ангина. Вот и на этот раз горло было охвачено огнем и болью. Глотать он не мог. Высокая температура выжимала из него испарину, переходящую в озноб.

   - Надоел ты мне уже со своей ангиной.

   Мать за руку вела его в городскую больницу в надежде пристроить в стационар. Ему было до того плохо, что временами он просто отключался.

   Какая-то женщина в белом халате через окно долго объясняла матери, что мест свободных нет. Затем вышла на деревянное крыльцо и подошла к мальчику.

   - Открой рот, миленький.

   Он открыл и закашлялся.

   - Ну что, типичная ангина, – потрогала его лоб. - Температура очень высокая. Вы бы, мамаша, его по улице не таскали в такой мороз, а в постели держали. Вы посмотрите, он у вас уже сознание теряет. Вы что, хотите осложнение заработать? Давайте ему полоскать горло содой и сбивайте температуру.

   - А может, где ни будь в коридоре? – не унималась мать.

   - Да поймите, нет мест, и коридор забит тяжелыми больными, – женщина закрыла за собой дверь.

   Мать дернула сына за руку. Не в состоянии передвигать ногами, он повис на ее руке.  Тогда она взяла его за ворот пальто и потащила волоком.

   На крыльцо опять вышла женщина в белом.

   - Гражданка. А это ваш сын?

   - А чей еще?

   - И что, родной?

   - Троюродный.

   Мать потащила сына дальше. А женщина только покачала головой.
Осталась надежда на последний стационар - туберкулезное отделение, в котором мать работала санитаркой.

   - Зинаида Васильевна, что случилось? - спросила проходящая мимо женщина-врач.

   - Да Вовка опять ангину подхватил. Температура высокая, - она дернула сына за руку.

   От рывка он не устоял, ноги подкосились, и он упал на колени.

   - Это же туберкулезное отделение. Зачем вы его сюда-то привели?

   - Да не берут нигде. Везде койки заняты.

   - Раз ангина, лечите дома.

   - А кто с ним сидеть будет. Кто будет деньги зарабатывать? Дома и так жрать нечего.

   Врач присела, заглядывая ребенку в лицо:

   - Он что, спит?

   Его горло пронзила жгучая боль, и запершило так, что начало тошнить. Желтая жижа фонтаном вырывалась из его рта.

   Очнулся Вовка в постели от бубнящего монотонного голоса. Какая-то старушка, сидя боком на краю кровати, читала молитву.  Пошевелился.

   - Слава тебе, Господи!

   Старушка встала, перекрестилась, поцеловала небольшую иконку, которую держала в руках и вышла из комнаты. Вернулась, держа в руках алюминиевую кружку с горячей водой. Потом принесла соль, луковицу и кусок хлеба.
 
   - Ешь, милый, на здравие. И храни тебя Господи, - опять перекрестилась.

   - А где мамка?

   - Где ж ей быть?  На работе. Людка, сестра твоя, в школе. Вот придёт, ухаживать за тобой будет. А я уж здесь не нужна. Засиделась я с тобой. Почитай, четверо суток у бога просила, чтоб не забирал тебя.

   В очередной раз он поправился. Ангина отступила также быстро, как пришла.

   В коммунальной квартире жили дружно, без скандалов. Слева сосед Михаил.
 Посередине - семья Вовки. Справа - пожилая вдова, потерявшая на фронте мужа, брата и старшего сына, очень добрая крупная женщина, которая, как могла, жалела, утешала мальчика и всегда при случае старалась сунуть незаметно ему в ладони какую-нибудь выпечку. Мать категорически запрещала ему брать у чужих что-либо, считая это подачкой, в которой они не нуждались. Каждый вечер соседка уходила на железнодорожный вокзал встречать своего единственного оставшегося сына, который уже три года служил в армии и должен был вот-вот вернуться.
И каждый раз возвращалась одна, поправляя платок на плечах и, как бы извиняясь, говорила.

   - Наверное, завтра приедет мой Митенька.

Потом уходила к себе в комнату и выходила только на следующий день вечером. Бодрая, с горящими глазами, улыбаясь, говорила:

   - Пойду Митеньку встречать.

   В один из дней она захворала и долго не могла собраться на вокзал. А когда встала и начала накидывать платок на голову, в проеме двери появился ее сын, статный, крепкий в военном кителе. Лицо его сияло улыбкой.

   - Мама! - только успел сказать он, протянув вперед руки, как женщина обмякла.
Ноги подкосились, и она упала в обморок. Сын подхватил ее под руки. Соседка умерла через четыре дня, так и не придя в сознание.

   Сестра была старше мальчика на восемь лет. Отцы у них были разные, оба военные. Ее пропал без вести в первые дни войны. Мать в сорок шестом снова вышла замуж. Через месяц после рождения сына муж попал в тюрьму. Жили они в небольшом азербайджанском городке Астара на границе с Ираном. Служил отец Вовки в погранвойсках.  Что произошло, толком не знал никто, но мужа арестовали вместе с его братом, который тоже был пограничником. Сослуживцы отца посоветовали матери во избежание ареста срочно уехать из военного городка. Она спешно, захватив кой-какие вещи, отправилась на свою родину - на Урал.

   Мать никогда не рассказывала о себе никому, но по фотографиям, которые хранились дома, можно было догадаться, что она была родом из богатой семьи. На одной из пожелтевших семейных фотографий было запечатлено: сидящая на стуле еще молодая бабушка, за ее спиной стоял в парадном мундире царской армии с многочисленными наградами на груди дедушка Василий, отец матери, которого арестовали и расстреляли перед войной, по бокам две, как куколки, в одинаковых платьицах девочки-погодки - мать и ее сестра Нина. Фото было сделано на фоне дома с двумя колоннами. В памяти мальчика остались воспоминания, как они с бабушкой гуляли по Михайловску, она держала его за руку. Проходя мимо дома с надписью «Клуб», она останавливалась и поясняла:

   - Здесь, внучек, жил купец Варенцов. Очень праведный был человек. Это его усадьба.

   Шли дальше.У большой церкви,с покосившимися на куполах крестами и превращенной в склад химических удобрений, крестилась:

   - Это, внучек, Вознесенская церковь. Сюда мы всей родней ходили на праздничные службы. Какой здесь был знатный хор!

   А когда подходили к дому с двумя колоннами, всегда останавливалась. На глазах бабушки появлялись слезы. Она тихо шептала:

   - Чтоб вы сгорели все в аду.

   Потом опять крестилась со словами:

   - Прости меня, Господи.

   Мать снова оказалась на Урале, где родственников было много.  Жили в доме у бабушки, который был построен в тридцатые годы. Вскоре бабушка умерла, и в один из дней на пороге появился участковый.

   - Зина, - сказал он, – я хорошо отношусь к вам и знаю всю вашу родню. Уважаю и горжусь Валентином Степановичем. Но пришли документы…

   И посоветовал матери уехать из-за возможного ареста как жены врага народа.  На все уговоры родственников оставить малыша у них, не тащить в неизвестность, ответила отказом. Так они опять бежали и оказались уже в небольшом рабочем городке Среднего Урала, первое поселение которого образовалось в 1832 году с открытием золотоносных россыпей.

   Статус города поселок приобрел в тридцатые годы и представлял собой деревянные одно- и двухэтажные бараки и частные строения с приусадебными участками. К окраинам города со всех сторон подступал лес.

   На металлургическом заводе и нескольких шахтах трудилось практически все население. Большой механический гудок два раза в день извещал о начале и конце рабочего дня и слышен был далеко за окраинами города. Улицы представляли собой разбитые дороги с деревянными тротуарами, идущими параллельно. Единственной асфальтированной была площадь Ленина с типовым памятником, которые, как под копирку, устанавливались во всех городах Советского Союза.  Кирпичную кладку имели только пять зданий: административное Горисполкома, дворец культуры, ДИТР (дом инженерно-технических работников), здание пожарной части с каланчой и городская баня с замечательной парилкой.

   Любимым местом отдыха горожан был городской парк культуры, с открытыми концертной и танцевальной площадками, где в воскресные и праздничные дни играл духовой оркестр. Практически все население приходило сюда. Все скамейки и близлежащие лужайки в такие дни были заняты. В ларьках шла бойкая торговля спиртным, у передвижных бочек с надписью «Пиво» столики были всегда заняты.   Еще не было сатураторов, торговля газированной водой с сиропом шла с прилавков из перевернутых стеклянных конусов с краниками, а из лотков на колесиках продавали самое вкусное мороженное в мире – «Эскимо». Возле каждого такого прилавка собирались очереди.

   На полках городских магазинов многоярусными пирамидами стояли банки с килькой в томатном соусе, на прилавках лежало нарезанное кусками желтое сало, а в деревянных бочках томились квашеная капуста да соленая килька. Это был весь ассортимент.  Птицу и мясо по дорогой цене можно было приобрести только у частников и на рынке. Как выживали в те времена, не понятно до сих пор.
Детворы во дворах было много.  Играли в городки, лапту. Проводили футбольные матчи - двор на двор, улица на улицу, также и дрались - двор на двор, улица на улицу. Город был разбит на три района, поэтому в каждом создавалась своя группа, в которой главенствовали более взрослые ребята.

   Любимым же местом мелкоты была «Зеленая зона», где сидели пленные мадьяры и румыны. Сюда детишки ходили просить еду. Здесь стычек и вражды между группами не было. Взрослые пацаны установили график посещения зоны для каждого района, который соблюдался и выполнялся всеми: сегодня Левенка, завтра Кушайка, послезавтра Шанхай. Небольшими группами ребятишки, прогуливаясь вдоль проволочного ограждения зоны в ожидании, когда кто-нибудь из пленных перебросит через ограждения хлеб, сахар или еще что-нибудь. В нескольких местах в колючей проволоке были сделаны разводы. Там пленные оставляли ребятишкам котелки и миски с едой. 

   Охранники их не отгоняли, а понуро наблюдали, как проигравшие войну подкармливают детей победителей.

   Мать   строго запретила Вовке ходить к зоне, поэтому он постоянно принимал участие в «набегах» на колхозные поля, где выращивались картошка, редька, капуста, морковь, турнепс, а на овсяниках рос горох. Когда эти сельскохозяйственные культуры созревали, их охраняли объездчики на лошадях, которые вооружены были нагайками, плетьми. У некоторых были даже ружья с патронами, заряженными крупной солью.
 
   Пацаны, собравшись группой в десять и более человек, скрытно по лесу подбирались к кромке поля и прятались в кустах. Вперед ползли «полевые сборщики», как правило, два человека. За ними цепочкой растягивались остальные. Несколько «лесных сборщиков» оставались на кромке леса, в их задачу входило собирать все добытое и прятать в специально вырытые схроны. «Полевые сборщики» лежа выдергивали овощи и перебрасывали по цепочке, «конвейер» начинал работать. Собрав, сколько можно унести, уползали.

   Если появлялись объездчики и обнаруживали «монголов» (так они называли эти группы), ребята под громкие крики «Атас!» углублялись в лес, разбегаясь в разные стороны. Тем, кого настигал конный страж и доставалось плеткой, премировали дополнительно при дележке добытого. Хуже было, когда кто-нибудь из них получал заряд солью. «Санитары», были и такие ответственные, всегда имели при себе фляжку с водой, йод. Потом всей компанией под смех и слезы выколупывали из тела и растворяли водой бело-желтые кристаллы, застрявшие в спине или ягодицах.
   Ребята знали всех объездчиков, которые дежурили на полях, но если на службу заступал Пацюк из соседнего села Смехуновка, то от набегов старались воздержаться. Это был свирепый мужик. Вместо плети он использовал нагайку со свинцовым наконечником. Если настигал жертву, старался наехать конем и пройтись по спине с оттяжкой так, что потом на теле оставалась рванная рана. Не гнушался он применять ружье и при любой возможности стрелял по убегающей мишени. По слухам, Пацюк был бывшим полицаем-западником, сосланным на Урал и определенным на поселение. Но запугивать ребят ему довелось не долго. Скоро он сгорел в доме, где жил. Оказалось, что это сделали его земляки, приехавшие сюда за тысячи километров специально для расправы.

   Летом ребята группами ходили в лес собирать грибы, землянику, черемуху, жимолость. Самым любимым занятием всегда была рыбалка. Близлежащим водоемом была река Солда. Рыбы в ней было много, но там работали драги по добыче золота, и территорию охраняли очень злые дядьки в военной форме, которые без предупреждения начинали стрелять над головами.

   Еще одна река Тура, очень живописная, текущая среди могучих Уральских гор, окруженная тайгой, находилась в двенадцати километрах. До нее добирались поездом, который ходил до поселка Дачный два раза в день и привозил известняк для нужд завода. К нему всегда подцепляли два-три пассажирских вагона.

   В девять лет Вовка приобщился к рыбалке, на которую ездили группой в несколько человек. Если удавалось поймать и привезти рыбы на приличную уху или жареху, мальчишки были беспредельно рады.

   Потом Вовка увлекся охотой. Ружья у него, конечно, не было. Большая часть детворы в то время вручную изготавливала самопалы (поджиги). Самопал представлял собой металлическую трубку, сплющенную и загнутую с одной стороны, с прорезью, куда закреплялись отломленные головки спичек. Трубка плотно закреплялась на рукоятке при помощи отожжённой проволоки. Рукоятки изготавливали индивидуально, каждый выбирал на свой вкус, вырезая из плотных пород дерева. Получалось подобие нагана. Заряжали эти поджиги кто растертыми головками спичек, кто порохом, вкладывая туда самодельно накатанный свинец.

   Тайком, чтобы не увидели мать или сестра, изготовил Вовка себе двуствольный самопал. Трудился над ним несколько дней.

   При первой же возможности он рванул в тайгу, подступающую вплотную к городу. Здесь, углубившись на сотню метров, уже попадаешь в другой мир. Огромные сосны, разбросав свои лапы, зависают над мелким березняком и вездесущей черемухой. Густые шапки кедров провисают от тяжести созревающих шишек. Молодые ели, опустив свои юбки до земли, прикрывают и прячут под ними грибы, присыпая их сверху зелеными иголками. Жимолость, или, как ее называют в народе, «бараньи муди», уживается со всеми кустарниками и деревьями, поэтому ее было много везде.

   Мальчик сел под сосной и начал заряжать свой самопал. Засыпал порох, нажевал из газеты пыж, утрамбовал его деревянным шомполом, затем вставил три дробины и еще один пыж. Отломил две спички, закрепил головки к прорези на стволе. Держа спичечный коробок в руке начал глазами отыскивать, куда сделать выстрел. Не найдя подходящей мишени, достал из кармана кусок газеты и расправил ее на стволе небольшой сосны. Газета прилипла к смоле. Он отошел на пять шагов, встал в кустах, метясь в мишень, и только поднес коробок, как на ветку сосны прямо перед ним уселась капалуха. Взмахивая крыльями, она старалась удержаться на ветке, которая прогибалась под тяжестью птицы. Вовка чиркнул коробком, раздался сухой выстрел. Птица, так и не успев обосноваться на ветке, сорвалась вниз головой и упала под сосну, раскидав в стороны опавшие шишки. Мальчик, не веря своим глазам, подбежал, схватил птицу за хвост. В его руках была килограмма на два крупная рябая, с красным цветом перьев на грудке и лохматыми лапками настоящая самка глухаря.

   Это был его первый охотничий трофей. Сломя голову, Вовка бежал домой, временами останавливаясь для того, чтобы еще раз полюбоваться добычей. Если бы он знал, что его ждет дома, то птица так бы и осталась лежать под сосной.

   Перешагнув порог и ворвавшись в комнату с сияющей улыбкой, он вытянул вперед руку. Капалуха повисла вниз головой, крылья распались по сторонам.

   - Ты где шлялся? - сестра отодвинула вытянутую руку с птицей в сторону.

   - В лесу. Вот убил.

   Его даже не насторожило настроение сестры. Он еще раз поднял трофей показывая его уже матери. Она безразлично бросила взгляд на дичь, будто мясо птицы никогда не исчезало из их рациона. Лично он не мог припомнить, когда ел его в последний раз.

   - Ты что не видишь, кровь с нее капает.

   Вовка пошатнулся, получив удар по затылку.

   - Всего одна капля.

   -  Бери тряпку, вытирай.

   - А куда капалуху?

   - Ты что, мне предлагаешь с ней возиться?

   - Интересно, из чего ты ее убил? Что, поджиг сделал? -  вмешалась мать, а мальчик, услышав вопрос замер. – Ну раз убил, обдери ее на улице.
Вовка облегченно выдохнул.

   -  А можно я хлеба возьму?

   Он за день еще ничего не ел, поэтому в надежде посмотрел на мать.

   -  Щасс. Ты за ним сходил? Делать самопалы, шастать по лесу - у тебя время есть, а сходить в магазин – нет.

   Чувствовалось, что у сестры очень чешутся руки, и она ищет предлог, за что можно двинуть посильнее и больнее, чем подзатыльник.

   - А тебя в лес кто отпускал? - она подошла ближе. Наклонила голову и вдруг закричала так, что мальчик отпрянул от нее. - Мам, ты смотри, что эта сволочь сделал!
   Она нагнулась, схватила брата за ногу и дернула на себя. От неожиданности Вовка упал, а сестра стала выкручивать ему ступню, стараясь стянуть с ноги ботинок. Тут он с замиранием сердца увидел, что носок подошвы у правого ботинка оторван. Ботинки были еще новые и куплены всего полгода назад на вырост, размером больше.

   Наконец ей удалось стянуть ботинок. Она подошла к матери, показывая.

   - Что ж на тебе все горит, как в огне? - мать встала, достала из тумбочки какую-то бумажку и сунула ему в лицо. - Полюбуйся, сколько тебе отец послал денег в этом месяце.

   Листок прилип у него на лбу.

   - До школы будешь ходить босиком. И попробуй мне их только надеть.
   Она села за стол и достала спицы для вязания. «Вроде пронесло», - подумал мальчик, и в этот момент сестра наотмашь со всей силы ударила его по лицу ботинком. Из носа пошла кровь. Чтобы не замарать пол, он присел на колени, склонился над лежащей птицей, кровь стала капать на нее.

   - Сейчас ты у меня за все получишь.

   Эти слова сестры были ему хорошо знакомы. «Значит бить будет ремнем, только бы не размачивала его в воде», - подумал он. Скосил глаза на вешалку где тот висел и, собирая кровь в ладошку, стал ждать первых ударов. Мать встала, потянулась к стене, на которой висел репродуктор-тарелка «Рекорд-4» и включила его. Диктор объявил, что сейчас в исполнении симфонического оркестра прозвучит произведение Арама Хачатуряна «Танец с саблями» из балета «Гаянэ», и под вступительные звуки оркестра, стоя на коленях, мальчик получил первый удар по спине. Потом второй, третий. Ритм мелодии нарастал, и сестра старалась не отстать от него, скоро терпеть удары стало невмоготу, на пятый или шестой мальчик начал всхлипывать.
   - Только попробуй пикнуть у меня!

   Сделала еще несколько ударов и напоследок еще раз ткнула ботинком в лицо. Нос опух и превратился в картошку. Вовка прекратил всхлипывать, не поднимаясь с колен, ждал постоянной фразы: «Иди, умой свою рожу». Сестра повесила ремень и бросила в него ботинок:

   - Иди. Умой свою рожу.

   Вовка вышел. В дверном проеме своей комнаты стоял дядя Миша. Толстые линзы его очков поблескивали увеличенными зрачками. Он вытер руки о кожаный фартук, висевший на груди.

   - Дайка гляну, сынок, что здесь у нас? – взял в руки ботинок. – Умойся, и принеси мне второй.

   - Не люди, а звери какие-то, – сказал он, скосив глаза на дверь и, внимательно даже не разглядывая, а ощупывая пальцами оторвавшуюся подошву, произнес:

   - Не переживай, будет как новый.

   Мальчик наклонился над умывальником и привычными движениями, поднимая и опуская голову начал останавливать кровь. Дверь комнаты открылась, сестра выбросила ему под ноги капалуху.
   - Вымоешь харю, ощипи ее. Только не в доме, на улице. И не забудь тряпкой убрать везде свои сопли с пола.

   Убедившись, что кровь больше не идет, Вовка взял ведро,охотничий трофей, вышел и уселся на березовый пенек в глубине дворового сарая. Через пять минут его окружили сверстники.

   - Вовка. Говорят, ты капалуху грохнул. Покажи.

   - Это что, из поджига или ружья?

   - Из поджига.

   - Брешешь! Ты смотри она вся в крови. Тут как минимум шестнадцатый калибр.
   У Вовки не было желания объяснять, откуда на птице столько крови.

   Мать приготовила прекрасный суп. Сидя за столом все с удовольствием наворачивали наваристый бульон, вытаскивая кусочки настоящего мяса и обгладывая косточки.

   - Мам, а дай мне еще от грудки, - просила сестра добавки. В дверь постучали.

   - Кто там? - никто не отзывался.  Соскочив с табурета, мальчик открыл дверь.

   Перед порогом стояли, как новенькие, начищенные гуталином ботинки. Посмотрел направо, соседская дверь была закрыта.

   - Спасибо, дядь Миш! – крикнул он.
 
   Учеба в школе давалась Вовке без особых проблем. В дневнике пятерки и тройки сменяли лидерство. За полученную двойку всегда следовало телесное наказание примерно по одному сценарию.

   - Это что? – сестра держала в руках дневник.

   - Двойка, – бурчал он.

   - Двойка. А ты играешь в футбол? Значит, домашнее задание ты уже сделал?

   - Нет еще.

   - Значит, сейчас будем делать. Раздевайся.

   Голос ее был тихий и спокойный. Это всегда настораживало. При таком состоянии сестры ему доставалось больше всего.

   - Можно, я умоюсь?

   - Потом умоешься.

   Он нехотя стягивал с себя майку.

   - Живее, – торопила его подзатыльником.
 
   Снимала с вешалки ремень. Усаживались за стол.

   - Читай.

   Он начинал бубнить себе под нос условие задачи, косо поглядывая на ремень.

   -  Понял?

   -  Да.

   - Решай.

   Как-то раз Вовка потянулся к чернильнице. Руки в предвкушении предстоящей порки мелко подрагивали. Окунул перо. На кончике зависла какая-то волосинка. Стараясь от нее избавиться, он начал очищать перо о граненый край.  Чернильница предательски завалилась на бок. Темно-фиолетовая жидкость разлилась на тетрадь и ручейком устремилась к краю стола, срываясь каплями на домотканый светлый половик.  Первые капли не успели еще коснуться половика, как ремень уже прилип к его спине.

   Голый, в одних трусах, он стоял после порки на коленях в углу комнаты и ждал традиционного: «Иди, умой свою рожу». На голой спине, и плечах проявлялись новые гематомы и ссадины.

   В один из августовских вечеров на пороге их дома появился дядя Валя Фокин - родственник по материнской линии, гордость и легенда деревни Михайловск, бывший военный, артиллерист, капитан запаса, имеющий более двадцати наград, в том числе два Ордена Красной звезды и Ордена Отечественной войны обеих степеней. В Армии ему пришлось прослужить с 1939 по 1947 год, участвовал в Финской и Отечественной войне, дошел до Берлина.  Работал дядя Валя главным бухгалтером в одном из предприятий.  Мать всплеснула руками:

   - Валентин, а что без телеграммы?

   - Пока она дойдет, я уже на месте буду.

   Причину своего приезда он озвучил сразу.

   - Зина. Я договорился с начальством в Свердловске и приехал забрать Вовку в Суворовское училище. Сегодня суббота, во вторник мы должны сдать документы. 
   Мать села на стул, задумалась и, глядя ему в глаза, сказала:

   - А может, Валентин, хватит с нас военных. Дед был военный – убили. Отец был военный – расстреляли. Из трех твоих братьев Фокиных – двух убили, один ты остался. - Она кивнула в Вовкину сторону. - А их родство? Деда расстреляли. Брата Василия расстреляли. Василий сам до сих пор под расстрелом ходит, хотя и амнистия. Да и весточку я получила: не жилец он уже, даже если выпустят. Переломали всего. Ты бы лучше к Нинке, сестре моей, поехал. У нее аж четверо таких архаровцев растет.

   На том разговор и закончился. Сколько мальчик не упрашивал, умолял мать отпустить его с дядей Валей, все было напрасно. Сказав свое «нет», мать больше не стала слушать никакие доводы.

   Зима подходила к концу и уже радовала ярким солнцем.

   Вернувшись из школы, Вовка в коридоре очищал снег с валенок, когда открылась дверь у дяди Миши.

   - Зайди ко мне, сынок.

   Мальчик вошел, встал у порога, разглядывая жилище.

   Не видя, ориентируясь на силуэт, дядя Миша подошел ближе и протянул Вовке новенькие, блестящие коньки «Снегурочка».
 
   - Вот, сынок, это тебе от меня. Может, какая-то радость появится у тебя. Ты светлый и добрый, зла за пазухой не держишь, поэтому боюсь я, как бы тебя не сломали, и ты не озлобился. Ты прости мать и сестру свою, им тоже досталось. В итоге жизнь расставит все по своим местам, и каждый получит, что заслужил. А тебе скажу, пора показывать зубы, огрызаться, а если надо кусать.  Сестра тебя старше и сильнее, но это не значит, что во всем права. А если ты чувствуешь за собой правду, стой на своем. За правду сынок бороться надо.

   - Так она же сестра. Я что, с ней драться должен.

   - Дерись

   - С сестрой?

   - А она понимает, что ты ее брат?

   Мальчик пожал плечами.

   - И я о том.

   Мальчик не спускал глаз с новых блестящих коньков с загнутыми носками.
 
   - Дядя Миша, спасибо! У меня теперь свои коньки. Ты не беспокойся. В магазин я тебе всегда сбегаю, натаскаю дров и воды принесу.

Его переполняло чувство радости и счастья. Он сломя голову заскочил к себе в комнату и начал искать веревки, для крепления коньков к валенкам. Взгляд сразу упал на зловещий ремень. «Отличные задники получаться,» - подумал он, снял ремень и направился к соседу.

   - Дядь Миш. Помоги веревки приладить.

   Тот на ощупь стал разглаживать скрученную кожу ремня и ухмыльнулся:

   - Это, Вовка, называется: «Перекуем мечи на орало».

   Мальчик не понял смысл сказанного соседом, но согласился:

   - Перекуем.

   - Ты мне валенки принеси, чтобы я задники по размеру сделал.

   С какой завистью Вовка всегда наблюдал за ребятами, катающимися на коньках, о которых даже не мог мечтать. А теперь у него свои. Сердце от радости не находило себе места, готово было выскочить наружу. Через полчаса, забыв обо всем на свете, он вместе со сверстниками катался на твердом снежном насте привокзальной площади. 
С ног до головы в снегу, радостный, раскрасневшийся, возбужденный, топая по дощатому настилу коридора блестящими коньками, он открыл входную дверь.

   - Ну, раздевайся, – сестра уже поджидала его.

   - Людка, у меня свои коньки. Это дядя Миша подарил.

   - А ты подумал, насколько валенок хватит, если ты будешь в них на своих коньках кататься?

   - А че им будет?

   - Им может ничего, а тебе точно – порка.

   - За что? Я же все сделал, что ты наказывала.

   - Раздевайся быстрее, я сказала.

   От удара он завалился на бок и лежа стал спешно разматывать веревки на валенках.

   - Давай сюда, – сестра протянула руку к конькам.

   - Не дам! – в истерике закричал Вовка.

   - Еще раз повторяю. Дай мне коньки.

   - Нет, – сказал он и прижал коньки к груди.

   - Ничего. Сейчас отдашь.

   Она потянулась за ремнем и в недоумении уставилась на пустой крючок.

   - Где ремень?

   - Был да сплыл, – дерзко ответил Вовка, плотнее прижимая к груди коньки. Снег на них таял, промочив майку, и каплями разбивался о крашенный пол. Сестра подошла к шкафчику и вытащила из него бельевую веревку.

   - Ничего. Найдем замену.

   Льняная веревка, описав дугу, опустилась на голые плечи мальчика, захватив часть спины.

   - Все равно не дам.

   - Отдашь. Как миленький, отдашь.

   Сестра стала вырывать коньки, периодически нанося удары. Силы были не равные.
   Скоро она держала коньки в руках. Соединив вместе, обмотала привязанными веревками и вышла в подъезд. Мальчик с криком бросился за сестрой, умоляя не выбрасывать коньки. Когда она вернулась, он стоял и смотрел на нее ненавидящим взглядом.

   - Ты фашистка.

   - Что ты сказал? Повтори.

   - Что слышала.

   Он уже не реагировал на ее удары.

   - Вот на коленях ты у меня в углу и постоишь. На горохе ты уже стоял. Мало помогло. Постоишь на гречке. Может, поумнеешь.

Пока по спине прогуливалась веревка, Вовка молчал, но, когда сестра заставила его встать на колени, и острые грани предварительно рассыпанной крупы вонзились в них, он начал всхлипывать, а когда боль стала невыносимой, откровенно заревел и уже не столько от боли, а сколько от обиды и несправедливости. Сестра закрыла ему рот ладонью, не давая подняться. Скоро боль в коленях стала утихать, и, уткнувшись головой в угол, Вовка замолчал. В дверь постучали.

   - Кто там?

   - Людка. Хватит пацана избивать. Что он такое делает, что ты каждый день его лупишь? Что ты, как фашист, над ним глумишься. Ты же комсомолка.

   - Не лезь, дядя Миша. Наказываю, значит, заслужил.

   - Я хоть и слепой, а вот соберусь и пойду в школу. Расскажу, как ты над братом издеваешься.

   И тут Вовка услышал, может, ту самую правду, разгадку такого отношения к себе.

   - Какой он мне брат? Его отец и дядька - враги народа и турецкие шпионы. Не зря же дядьку расстреляли. Это из-за них меня в комсомол долго не принимали.

   - Сука ты, Людка, и дура. Хотя и последний класс заканчиваешь, а ума не набралась.

   - Дядь Миш. Она коньки мои выбросила во двор! – прокричал Вовка и тут же разрыдался.

   Для себя он уже решил убежать из дома, но сначала попробовать отыскать коньки. Может, их еще не успели подобрать прохожие.  Сестра подошла к двери, прислушалась, открыла ее и выглянула в коридор.

   - Иди. Умой свою рожу.

   Он встал с колен, что было сил, со злостью руками отпихнул сестру в сторону, босиком ринулся в коридор, выскочил из подъезда во двор и стал отыскивать в снегу коньки.  Сестра в недоумении проводила взглядом его побег, подошла к входной двери и крикнула вслед:

   - Сопли начнут замерзать, постучишь.

   И накинула защелку.

   Он быстро нашел коньки, прижал их к груди и, стряхивая снег, прилипший к ногам, подошел к двери.  Дернул за ручку. Дверь, обитая коричневым дерматином, оказалась заперта. Осторожно постучал - тишина.

   Оказавшись в подъезде босиком, в одних трусах, он не знал, что делать. Деревянный настил пола был покрыт тонким слоем снега, а на улице было минус пятнадцать градусов. Пританцовывая он поднялся на площадку второго этажа, но и здесь было не теплее. Постучал в одну дверь, другую, но никто не открыл. Тогда бегом скатился по ступенькам и постучал еще раз в свою квартиру. Сестра на цыпочках подошла к двери, тихо откинула засов и также не слышно отошла.
 Он посмотрел на запертую дверь и постояв немного опять поднялся по ступенькам. Холод сковал ноги, ступни прилипали к деревянному настилу. Тогда он снял трусы, бросил себе под ноги и уже совершенно голый присел калачиком у стены, рядом с коньками. Сознание того, что они не потерялись и лежали рядом, согревало его душу. Глядя на коньки, улыбнулся.
   Он уже основательно закоченел, трусы под ногами покрылись инеем, когда, входная дверь внизу стукнула, послышались громкие детские и взрослые голоса. По лестнице поднималась семья Винокуровых - тетя Надя и дядя Паша с сыновьями, его ровесниками. Жили они на верхнем этаже и занимали три комнаты полностью. Тетя Надя, увидев сидящего на холоде голого ребенка, кинулась к нему.

   - Вовка. Что случилось?

   Схватила на руки, прижала к себе.

   - Открывай быстрее, -  поторопила она мужа.

   Он сидел на краю дивана и пил чай из большой кружки. На голову и плечи был накинут теплый шерстяной плед. С обеих сторон от него примостились приятели. Они молча наблюдали, как их мать вытаскивала из Вовкиных колен глубоко воткнувшиеся крупинки. Извлекла очередную, внимательно осмотрела ее и спросила:

   - Говоришь, споткнулся и упал на колени.

   - Ага.

   - А гречка сама рассыпалась?

   - Я нечаянно рассыпал.

   - А спину и плечи где так ободрал? Тоже упал?

   - Да.

   - Да брешет он. Это Людка его каждый день мутузит.

   Мать посмотрела на сыновей:

   - Нет в русском языке слова «мутузит».

   - Раз она его мутузит, значит, есть.

   - Ладно, Вова, потерпи еще.

   Тетя Надя продолжила вытаскивать крупу, дула на ранки, смазывая их зеленкой.
   Ребятишки, наблюдая за процедурой, иногда морщась спрашивали:

   - Вовка, больно? Да?

   - Нет.

   - Врешь.

   Муж Надежды нервно ходил по комнате, наблюдая за процессом.

   - Может, мне позвонить?

   - Подожди. Я сейчас закончу и вместе позвоним. 

   Вовка делал небольшие глотки приятного ароматного чая и мысленно придумывал, что соврать, если спросят, как он голый оказался в подъезде. В голову ничего не приходило. Но врать не пришлось, его никто не спросил.

   - Спать будешь у нас вместе с ребятами.

   Тетя Надя вышла с мужем в другую комнату, о чем-то поговорили. Потом позвонили на коммутатор, попросили телефонистку соединить их с кем-то и долго негромко разговаривали.

   Уже поздно вечером, когда детишки, поужинав, мирно посапывали, раздался стук. Надежда с мужем подошли к двери.

   - Кто там?

   - Надя, открой. Это я, Зина. Твои ребята дома?

   - А где им быть в такое время.

   - Открой. Мой Вовка куда-то пропал.

   Надя открыла дверь

   - Пришла с работы, а его нет. Людка говорит, ему Миша, сосед наш, подарил коньки, и он ушел кататься. Вот до сих пор нет.

    - Зина. А давно твой Вовка ходит гулять зимой в одних трусах?

    - Как в трусах?

    - А вы у дочери своей спросите. А сами что, не увидели, что его одежда и валенки дома?

    - Я еще не смотрела. Мне дочь так сказала. Ушел гулять.

    - Короче, Зинаида Васильевна. Ваш сын у нас. Спит с моими ребятишками. Будить его я не буду. Вы сначала разберитесь с дочерью. Избивать и глумиться над ребенком вам никто не дал права. На сегодня разговор закончен. Если хотите, мы его продолжим завтра в ГорОНО.

   Мать знала, что Надежда работает каким-то начальником в Горисполкоме, а ее муж
   - большим начальником на медном заводе. Поэтому возражать не стала и, повернувшись, сказала:

   - Извините, Надежа Николаевна. Спокойной ночи.

Но спокойной ночи не получилось. У Вовки под утро поднялась температура, начался кашель, рвота. По телефону вызвали неотложку. Приехавший врач, осмотрев мальчика, поставил градусник.

   - Да. Тридцать девять и два.

   Прослушал легкие, показывая на кровяные подтеки на теле мальчика, сказал:

   - Извините, но это я отражу в журнале. Мальчик в бреду, срочно нужно госпитализировать. Может я ошибаюсь, но у него воспаление легких. Несите его срочно в машину.

   Пока Вовку укладывали в карету скорой помощи, фанерный автомобиль ГАЗ-55, Надежда о чем-то беседовала с врачом, потом повернулась к мужу и сказала:

   - Я в больницу. Ребята остаются на тебя.

   - Хорошо, дорогая. Не беспокойся.

   Через три недели его выписали из больницы. Провожать полюбившегося мальчика вышел практически весь медицинский персонал. Вовка в растерянности стоял на деревянном крыльце больницы, в руках держал большой бумажный пакет с конфетами и пряниками. Подъехала легковая машина черного цвета. Открылась дверь, из нее вышла улыбающаяся Надежда Николаевна

   - Карета подана, барин. Прошу садиться.

   Ездить на таких машинах ему еще не приходилось.

   - Ух ты! Мы что, на ней поедем?

   Когда машина заехала во двор и остановилась у крыльца его дома, он долго не решался подойти к двери.

   - Смелее, Вова. Не бойся. Тебя больше никто не тронет.

   И он вошел. Первое, что бросилось в глаза – наглухо закрытая дверь соседа дяди Миши, хотя она всегда была полуоткрыта.

   - Умер твой заступник уже как неделю, – со злорадством в голосе произнесла сестра.

   Мальчик остановился, как вкопанный, слезы потекли по щекам.

   - А ты знаешь, где могилка?

   - Еще чево, оно мне надо.

   - Злая ты, Людка.

   Надежда Николаевна была права только в одном. Мальчика больше не избивали кожаным ремнем – он был порезан на крепление коньков. Не избивали бельевой веревкой – она оставляла следы на теле. Физическим воздействием остались постоянные подзатыльники, оплеухи и шипящие слова сестры, которые она постоянно колко бросала ему в лицо:

   - Предатель. Ябеда-беда.

   Летом после окончания школы сестра уехала поступать в техникум на очное отделение в город, где жила тетка, родная сестра матери. Успешно сдала экзамены и была зачислена в студенты. На этом ее тирания над братом завершилась.  Мать очень переживала разлуку с дочерью, волновалась, как ее любимая дочь будет жить на стипендию.

   - Мы с тобой проживем и на мою зарплату. А твои алименты будем посылать сестре.

   Алименты приходили еще год. А потом мать как-то мимоходом зло сказала:

   - Все. Больше Людке посылать нечего, - не проронив ни слова о том, что его отец умер.

   Вовка перешел в четвертый класс. Чтобы как-то помочь матери в финансовом плане, при наступлении летних каникул начал подыскивать работу. Нашел какое-то хозяйство, где занимались селекцией культурных растений и домашних животных. Для сезонной работы привлекали всех желающих. Расчет производили в этот же день. Утром каждому выдавался наряд на работу: вскопать, прополоть, убрать и т д. Дневная выработка оплачивалась в размере один рубль. Получив свой первый наряд на вывоз навоза в тачке, Вовка справился с заданием к трем часам дня. Но, когда на руки получил пятьдесят копеек, спросил:

   - Я же норму выполнил. Почему пятьдесят?

   Пожилой мужчина посмотрел на него поверх очков, отсчитал еще пятьдесят копеек, положил перед мальчиком и сказал:

   - Больше не приходи.   
    

   Жилые дома в городе отапливались дровами и углем. Заготовку начинали с лета.  Вовка стал ходить по дворам и, как только видел людей, распиливающих дрова, сразу предлагал свою помощь в перетаскивании, рубке, укладке дров в поленницы. От помощи, как правило, не отказывались, и к вечеру у Вовки в кармане было пятьдесят копеек, иногда рубль, либо он был сытно накормлен. Но ему всегда хотелось принести домой именно деньги, чтобы, отдавая их матери, услышать ласковые слова: «Молодец, сынок».

   Но через месяц после очередной работы он пришел домой и почувствовал нудную боль в пахе. Боль с каждым часом усиливалась, и он оказался в больнице.

   - Паховая грыжа. Возможно, результат большой нагрузки на пресс живота, – озвучил врач, осматривающий его.

   Так Вовке было запрещено напрягаться и поднимать тяжелое.
   Чтобы каким-то образом сэкономить деньги на продуктах, он стал ходить на рыбалку и пропадать на речке. Мать поочередно из принесенной им рыбы варила уху либо жарила, но самым вкусным блюдом были рыбные пироги.
 
   Ловить крупную рыбу и в большем количестве можно было, только уходя на несколько километров вниз по реке с ночевкой. Мало кто из родителей решался в таком возрасте отпускать свое чадо в тайгу да еще с ночёвкой, а ходить в одиночку Вовке было страшно, тем более, что он очень боялся темноты. Он страшился вечером зайти в темный, не освещенный подъезд. В нерешительности долго простаивал у входа в ожидании и, если никто не заходил и не выходил, тогда с замиранием сердца закрывал глаза, врывался внутрь, сломя голову проносился по подъезду и дергал ручку входной двери. Самым страшным было, если дверь оказывалась закрытой на крючок изнутри.

   Чтобы преодолеть боязнь темноты, мальчик решился на испытание. Взял с собой все необходимое для рыбалки и вечерним поездом уехал на поселок. Вышел к речке и брел по берегу, углубляясь в тайгу до тех пор, пока не наступили сумерки. Ему нужно было уйти как можно дальше, чтобы, если даже он решится вернуться назад, то до темноты не успел это сделать физически.

   Шапки могучих кедров, освещенные заходящим солнцем, были увешаны созревающими шишками. Черемуха, обвешанная гроздьями ягод, соревнуясь с ивой, кто ниже склонит свои ветки, замерла в почтенном поклоне над самой водой. Реже стали стрекотать кузнечики, но оживились лягушки. Кукушка отсчитывала время до наступления темноты.

   На перекате Вовка марлевой тряпкой наловил пескарей. Выбрав небольшую заводь, уложил свой саквояж на берегу, забросил удочки, настроил жерлицы и начал заготавливать хворост на ночь. Когда солнце скрылось за деревьями и темные тени стали опускаться на воду, разжег костер. Ему нужно было выстоять три-четыре часа (ночи летом на Урале короткие). Вдруг раздался треск – сработала одна из жерлиц. Через минуту, колотя хвостом, на траве лежала щука весом более килограмма. Пока Вовка насаживал приваду, одевая на крючок пескаря, сработала вторая жерлица. Он ринулся к ней и краем глаза увидел, как удилище, установленное в рогатине, сгибается кольцом.
 
   Вскоре на траве лежал улов «вечерней зорьки» из двух щук, двух окуней и трех ельцов. Насадив трофей на кукан и опустив его в воду, Вовка только тогда заметил окружившую со всех сторон темноту. Звездное небо было разделено узкой полосой перистых облаков, подсвеченных упавшим за горизонт солнцем. Он сел у костра, достал консервную банку, в которой лежало несколько кусочков колотого сахара и оладьи, завернутые в газету. Снял котелок с закипевшей водой, бросил в него смородиновые листья. Запивая оладьи небольшими глотками сладкого запашистого чая, осмотрелся по сторонам. Блуждающие блики от пламени костра освещали иголки и листья деревьев, кустарников, пробегали вверх по стволам и терялись где-то в вышине. Лапы сосен от света луны, пробивающегося через крону, откидывали тень на полянку возле костра, и напоминали огромные скрюченные руки, которые что-то отыскивали в темноте. Он отвернулся, стараясь на них не смотреть. И вдруг раздалось хлопанье, а затем резкое «аах», пугающее глухое «хааха». Через короткое затишье из глубины леса послышалось мощное, низкое, часто повторяющееся:
 
   - Уугуу. Уугуу.

   Вовка не знал, что это филин, оберегая свое гнездо, предупреждает всех отпугивающим криком. Вскочил, уставился в кромешную темноту лесного массива, откуда доносилось «Уугуу», схватил хворостяную ветку и запустил ее в лес:

   - Да пошел ты. Меня не испугаешь.

   Соорудил лежанку, повернувшись лицом к костру, закрыл глаза и уснул. Ему было десять лет, и это была его первая победа над собой.

   В городе проживали семьи разных национальностей. В основном это были русские и татары. Жили кто средне, кто бедно, кто очень бедно, но всегда дружно. Выручали и приходили на помощь друг другу в тяжелых ситуациях. Мальчишки и девчонки собирались вместе большими группами, придумывали различные развлечения, играли в футбол, городки, прятки, запускали воздушного змея. Также всем двором бегали смотреть фильмы в клуб «железнодорожника», представляющий собой одноэтажный деревянный барак, куда один раз в неделю приезжала кинопередвижка. Изготавливали игрушечные ружья и играли в войну, разделившись на «немцев» и «русских».
Жил в их дворе и Валерка Зеленков, который был старше остальных детей почти на три года. Рос он очень злобным, пакостным и драчливым. Любимым его развлечением было мучить кошек и стрелять из рогатки по голубям. Всем ребятишкам часто доставалось от него. Задирался он, как правило, на детей, у которых не было отцов, чтобы за них заступиться. Между Вовкой и Валеркой постоянно возникали стычки, перераставшие в драку. Победителем, понятно, всегда выходил Валерка, а Вовке потом еще и дома доставалось.

   - С кем дрался?

   - С Валеркой.

   - Мало он тебе навалял. Сейчас получишь еще.

   После очередных летних каникул ребята опять собрались во дворе. Сидели у сарая, возбужденно рассказывали, делились впечатлениями, кто где побывал, куда ездил, что видел. Тут появился Валерка, был он явно навеселе.

   - Привет, шантрапа.

   Он стал подходить поочередно к ребятам, называл их по кличкам и, здороваясь, старался отвесить каждому подзатыльник.

   - Привет, Беляк.

   Он подошел к Вовке и замахнулся.

   - Ручки свои придержи.

   - Не понял? Ты чё такой борзой стал, вырос что ли?

   Вовка встал и оказалось, что за лето он действительно вырос и стал практически одного роста с Валеркой.

   - Вырос.

   - А я могу и подрубить, – но в голосе задиры вдруг исчезли нотки былой уверенности.

   - Попробуй.

   Началась драка с сумбурным обменом тумаками. Вовка получал тычки в лицо, но чувствовал, что его кулаки тоже достигают цели. Стиснув зубы, он решил стоять до последнего и еще сильнее стал вкладываться в удары. Вдруг увидел, что Валерка упал на землю. Под обоими глазами у него проявились синяки, а из носа потекла кровь.
 
   - Я тебе это ещё припомню, – почти захныкал он и, поднявшись, зажав рукой разбитый нос, побрел к своему дому.

   - Беляк. Ну ты молодец! Наконец ты Зеленого победил.

   С восхищением ребята окружили Вовку.

   Больше Валерка во дворе тронуть кого-либо боялся. Если только начинал задираться, ребята предупреждали:

   - Вот Беляк придёт, мы ему расскажем.

   Тот делал безразличное лицо.

   - Да видал я вашего Беляка!

   Но хорохориться прекращал и сразу уходил.

   Валерка приобщился к спиртному, перед армией за пьяную драку с применением ножа попал в тюрьму. Потом еще несколько раз. Как-то после очередного освобождения избил престарелых родителей, требуя денег на выпивку. Валеркин отец не смог больше терпеть издевательство сына и убил его спящего топором.

   Вовка закончил пятый класс. В жизни произошли большие перемены. Их барак снесли и выделили отдельную однокомнатную квартиру в новом доме. В городе полным ходом шло строительство «хрущевок», людей из бараков переселяли в комфортные для того времени квартиры с паровым отоплением, водопроводом и канализацией.  Правда, на кухнях еще стояли печки, отапливаемые дровами, но через полгода провели газ.
Все летние каникулы Вовка пропадал на рыбалке и охоте. У него уже было свое одноствольное ружье.  Без рыбы и охотничьих трофеев из тайги не приходил. К концу лета в кладовой подвала дома (у каждого владельца квартиры были такие кладовые) полки были заставлены банками солений, варенья.

   Осенью он в одиночку делал, как и в детстве, набеги на колхозные поля, где после сбора урожая лежали горы невывезенной картошки, капусты, моркови. Иногда овощи оставались лежать до следующей весны, потом поля перепахивались и засевались снова. С рюкзаком за спиной Вовка умудрялся в день делать несколько ходок по шесть-семь километров в обе стороны.

   Несколько раз ему посчастливилось попасть в заготовительную бригаду по сбору клюквы и кедровых орехов. На заработанные деньги он купил первый подарок матери - пуховый платок.

   Вовке всегда хотелось стать сильным, приобщиться к спорту, особенно ему нравился бокс. Тут среди ребят прошел слух, что в бывшем здании рудоподъемки закрытой шахты Левенка, переоборудованной под спортзал, идет набор в секцию бокса. Отпросившись у матери, он пошел туда. В спортзале уже находилось несколько десятков таких же, как он, желающих. В углу за столом сидел взрослый парень в спортивной майке без рукавов, с надписью на груди «Динамо», попыхивал папиросой «Беломорканал», выпуская дым кольцами. На его плечах и руках синели наколки: «Не забуду мать родную», «Нет в жизне счастя». Он записывал фамилии подошедших, в основном это были пацаны старшего возраста, отбирал пары, выдавал кожаные новенькие боксерские перчатки и командовал: «Бокс». Ребята начинали колотить друг друга. Потом следовала команда: «Стоп». «Тренер» подходил, вставал в какую-то немыслимую уркаганскую стойку и показывал, как надо правильно наносить удары. Причем делал это неуклюже и совсем не профессионально. Все удары были размашистыми от плеча с приглушенным выдохом «Ухх». Снимал перчатки, спрашивал:

   - Поняли?

   Ребята в ответ кивали головой.

   Потом из пар выбирал понравившегося ему и говорил:

   - В тебе, паря, есть толк. Жди здеся, - и показывал на место, где уже стояли несколько человек с разбитыми носами.

   До Вовки очередь так и не дошла. Загасив об каблук ботинка очередную папиросу, «тренер» встал, накинул на плечи пиджак и, махнув рукой выбранным им «кандидатам в боксеры», предложил:

   - Сегодня в парке танцы под оркестр. У кого есть желание, идем.

   «Тренер» перекинул через плечо боксерские перчатки, вторую пару отдал нести пацану из своего окружения и направился к выходу, за ним последовало около десятка ребят. Те, кому не посчастливилось попасть в команду, на небольшом расстоянии шли следом.

   Стоило группе «боксеров» выйти на широкую дорожку городского парка и услышать звуки духового оркестра, исполняющего вальс «Амурские волны», как, выпятив вперед грудь, растопырив в стороны руки, они пошли небрежной походкой вразвалочку, стараясь задеть плечом всех проходящих мимо. Особенно не стало хватать места «тренеру». Прохожие отходили в сторону, кто молча, кто с возмущением:

- Какое безобразие!

   Но вот им на пути встретились три молодых парня, все они играли в хоккей за местную команду «Металлург». «Тренер» просто впечатался в одного из них и, смачно сплюнув, сказал:

   - Ты, мурло. Чё, зенки отморозил? Не видишь, куда прешь?

   - Что ты сказал?

   - Я таким, как ты, не повторяю, а одним ударом ложу на месте.

   Он опять смачно сплюнул, размахнулся и тут же получил удар в челюсть. Даже не сообразив, что произошло, «тренер» рухнул на пятую точку, подмяв под себя анютины глазки, росшие на клумбе. Его ученики, как-то без особого энтузиазма, тоже было ринулись вперед на защиту учителя, но, получив увесистые оплеухи, сразу кинулись убегать дружной командой. «Тренер», сообразив, что к чему, шустро короткими зигзагами метнулся вдогонку и вскоре обогнал своих учеников. На этом закончилась первая попытка Вовки записаться в секцию бокса.

   Отношение матери к нему так и не менялось. Она стала даже более придирчивой и раздражительной. Стоило ему сесть за стол готовить уроки, как тут же появлялась необходимость сделать что-то срочное, неотложное. При попытке возразить, на Вовку обрушивался поток брани, и мать пускала вход уже не ладони, а кулаки. Он понимал, что чем-то мешает матери, поэтому она делает его жизнь невыносимой для того, чтобы он просто ушел.

   И вот однажды в их доме появился мужчина - Андрей Ермолаевич, как представила его мать. Среднего роста, худой, подвижный, общительный. Бывший фронтовик. Подкупал тем, что был заядлым рыбаком и охотником. Работал он на шахте. У него была большая семья: четыре сына и дочь. Жили они в своем большом доме в районе Кушайка. Жена его пожизненно находилась в психиатрической больнице с диагнозом тихое помешательство, так что все заботы по воспитанию детей, хозяйству лежали не нем. После короткого знакомства он пригласил мать и сына в гости. Мать согласилась, но Вовку не взяла.

   - Не время еще.

   В один из дней, придя домой, мать выложила на стол множество пакетов и позвала сына:

   - Вовка. А ну, примерь.

   Он с удивлением смотрел на груду вещей. Несколько брюк, рубах и даже женский сарафан лежали на столе. Натянул на себя брюки, сверху на плечи накинул очень модную в то время клетчатую ковбойскую рубашку. Грудь разрывало от радости. Он уже представлял, как появится среди сверстников в новенькой одежде.

   - Так. Я думаю, в самый раз.

   Мать удовлетворенно отошла в сторону.

   - Ну, слава Богу, а то я переживала, подойдет ли. А тебе это очень идет.

   Мальчик на минуту почувствовал себя любимым.

   - Ладно, снимай.

   Мать собрала все покупки в пакет, аккуратно уложила в авоську. Через полчаса напудренная, с накрашенными губам она уже стояла у порога.

 -  Андрей Ермолаевич пригласил. У его старшего сына Толика сегодня день рождения.

   И мать ушла, аккуратно придерживая авоську с подарками. Иллюзия материнской любви растворилась, как утренний туман, и горьким осадком осталась в душе. Он затворил за ней дверь. Сел на кровать. Потом встал, подошел к комоду и открыл небольшую шкатулку, в которой хранились деньги. В ней, кроме трех отцовских медалей, на дне лежало шесть копеек, на которые можно было купить шесть коробков спичек или полбулки хлеба. Вовка подошел к ящику для продуктов и открыл его. Кроме пакета с мукой и наволочки с сухарями, внутри ничего не было.
«Ладно, - подумал он. - Проживу. В кладовой есть картошка, капуста. Можно открыть банку с грибами».

   Мать вернулась через трое суток радостная, довольная, не умолкая, рассказывала, как ее там хорошо встретили, какие там хорошие, вежливые дети, и даже не поинтересовалась, чем питался ее сын, пока ее не было.

   - Собирайся. Через час приедет Ермолаевич на мотоцикле с люлькой. Он возьмет бредень. Поедем на Туру, отдохнём, рыбу половим. Продукты Андрюша передал, да я еще подкупила.

   Она приподняла сетку, в которой лежал хлеб, бутылка водки, завернутое в тряпку сало и еще какие-то продукты. Вовка молча стал собираться.

Подъехал Ермолаевич.

   - Собрались? – спросил он. - Я знаю хорошие места, это десять километров вниз по Туре. Рыбы там возьмем много.

   Дорога, сплошь покрытая колдобинами, проходила вдоль насыпи железнодорожной ветки «Свердловск - Серов», то приближаясь к ней вплотную, то зарываясь глубоко в тайгу, карабкаясь и спускаясь по склонам гор. Взбираясь вверх на очередной крутой подъем, мотоцикл вдруг заглох.

   - Зина, прыгай! - крикнул Ермолаевич, соскочив с мотоцикла стараясь удержать руль.
   Мать спрыгнула с сидения. Мотоцикл съехал назад. Руль развернулся, и, сбивая мелкие ели и кустарник, «Иж» пошел вниз под откос с крутой горы высотой более пятидесяти метров. Мальчик сидел в люльке, пристегнутый брезентовой накидкой, не в состоянии даже пошевелиться. Огромная сосна остановила движение, став между люлькой и рамой мотоцикла. От удара Вовка телом порвал застежки брезентовой ветровки, вылетел из люльки, ударился головой об сосну и уже без сознания летел вниз, кувыркаясь и переворачиваясь. Падение его закончилось у самого обрыва в реку.

   - Живой, -  как-то неопределенно сказал Ермолаевич, первым подоспев к мальчику.

   - А я не сомневалась. Что с ним будет? -  ответила мать. – Ты посмотри лучше, мотоцикл хоть цел?

   Это был первый случай, который Вовка списал на аварию, а вот второй заставил его задуматься. Поехали колотить кедровую шишку, на которую в этот год был отменный урожай.  Ермолаевич взял с собой Вовку и двух своих сыновей, которые были старше его на три и четыре года. Сошли на одной из железнодорожных таежных станций и направились в тайгу. Шли около часа, а когда вошли в кедровник, разбили стан. Место выбрали удачное, рядом протекал еле заметный ручеек. Спилили дерево и изготовили колот. После удара им по стволу кедра жались, пряча голову от града падающих шишек. Потом собирали их в мешки и носили к стану. Старший сын Ермолаевича, ловко орудуя рубелем, занимался шелушением, выбивая орехи и просеивая через сито.

   Через несколько часов работы наполнили чистыми орешками мешок весом более пятидесяти килограмм.

   - Ну, не плохо. Завтра ещё парочку набьем и назад - сказал Ермолаевич.

   Пока готовили еду и место для ночлега, Вовка решил прогуляться с ружьем. До захода солнца еще оставалось достаточно времени, и он спокойно пошел, не боясь заблудиться.  Через пару часов он вернулся, неся в рюкзаке зайца и несколько рябчиков. На стане никого не было. Разбросанная шелуха из шишек и загашенный костер - все, что осталось от недавнего присутствия здесь людей. «Может я вышел не на то место?» - подумал Вовка. – «Но нет. Вот сюда стаскивали шишки, вот топором стесанный им валежник, чтобы удобно было сидеть, вот пустая консервная банка из-под китайской тушенки, которую открыли, чтобы немного перекусить. Окурки от сигарет «Прима», которые курил Ермолаевич. А вот этот маленький ручеек с углубленной ямкой, которую они вырыли, чтобы было удобно набирать воду».

   Вовка кричал,свистел, но никто не откликался. Не понимая, что произошло, и куда делся Ермолаевич с сыновьями, он начал судорожно думать, что делать дальше.  Шли сюда от полустанка около часа. Значит, расстояние не должно превышать пяти километров. А в какую сторону возвращаться? Гудков электровозов на таком расстоянии не услышишь. Он прокричал еще несколько раз. Тишина.

   Следуя поговорке «Утро вечера мудренее», решил заночевать. Ощипал рябчика и зажарил на костре. В консервной банке заварил себе чай и, перекусив, улегся спать под могучим деревом, предварительно настелив на землю пихтовых веток. Темная ночь своим одеялом накрыла все пространство вокруг. Желтые языки пламени, облизывая толстый валежник, поднимались над костром и бликами освещали пушистые ветви кедрача.
   Долго не мог уснуть, приподнимаясь и прислушиваясь ко всем посторонним звукам. Наконец, веки налились тяжестью, и он увидел сон. Как будто идет он с ружьем по непролазной чащобе, а солнце, пробиваясь через густые заросли, нещадно палит его затылок. Впереди видна прогалина, слышны чьи-то голоса, но выйти на нее он не может. Ветки деревьев и кустарников хватают его за одежду. Тогда он делает отчаянный рывок и кубарем вываливается на открытое пространство. Раздается дружный мужской смех. Мальчик в растерянности поднимает голову и видит вдали от себя людей в военной форме, которые весело смеются над ним.

   «Где-то я их уже видел, – подумал мальчик. – Точно, на домашней фотографии. Это же отец с братом сидят на стульях, а сослуживцы стоят за их спинами».
Вовка кинулся было к отцу, но ноги словно налились свинцом. Тогда он отчаянно крикнул:

   – Отец! Я тебя так долго искал и вот заблудился. Пошли домой, там мамка ждет.
 
Мужчина помрачнел и, четко выговаривая каждое слово, громовым голосом ответил:

   – Не ждет она, сынок, ни меня, ни тебя. Поэтому и послала ко мне. Вижу, как ты у меня вырос. Совсем уже взрослый стал. А мой кров не для тебя. Так что за мной не ходи и не ищи меня больше. Возвращайся назад, дорогу сам найдешь.

   Вдруг военные, как по команде, встали, повернулись к мальчику спиной и направились в глубину леса. У самой кромки поляны отец вдруг обернулся и прокричал:

   – Ты когда к нам шел, сынок, помнишь, как солнце тебе затылок грело?

   – Да. Я даже кепку сдвинул. Сейчас еще печет.

   Вовка проснулся от нестерпимой боли в затылке и холода, сковавшего все тело. Он лежал спиной так близко к костру, что голова была уже практически на углях. Переливаясь разноцветными огоньками, обгоревшие бревна глухими хлопками выстреливали в воздух светлячки, которые разлетались в разные стороны и, угасая, серым пеплом опускались на землю.
   Уже рассвело, и было довольно прохладно. Вокруг стояла оглушительная тишина, которую нарушал лишь далекий перестук дятла. Вовка подкинул в костер несколько сухих веток. Огонь ожил, вновь взвился вверх и благодарно затрещал в ответ. Усевшись на стесанный валежник, Вовка стал вспоминать сон. Отца он никогда не видел, а тут и видел, и разговаривал. Его мучил вопрос: «Почему отец сказал, что мать не ждет ни его, ни меня?»

   Вновь и вновь прокручивая разговор, он дошел до ключевой фразы: «Ты когда к нам шел, сынок, помнишь, как солнце тебе затылок грело?»
Вовка вдруг вскочил с валежника. Он понял подсказку отца и вспомнил, что в полдень, когда сошли на полустанке и направились в лес, солнце светило прямо в затылок.

   – Спасибо, батяня! – что есть мочи закричал мальчик.

Голос улетел вдаль и вернулся неоднократным эхом «Тяня-тяня».

   Вовка стал спешно собираться, но тут подумал, как он вернётся без орехов? Нашел увесистую дубину и стал выбирать кедры. За день наколотил шишек, как мог, нашелушил, к вечеру рюкзак был наполнен. Зажарил на костре еще одного рябчика и улегся под тот же кедр.

   На утренние сборы ушло не более получаса. Место зайцу в рюкзаке уже не нашлось. Пришлось связать ему лапы и перекинуть через плечо. Мешок оказался довольно тяжелым, лямки врезались в плечи, но, следуя поговорке «Своя ноша не тянет», Вовка отправился в обратный путь.

   Солнце решило устроить свое испытание и спряталось за сплошной пеленой облаков.  Теперь мальчику приходилось часто останавливаться, вглядываясь вверх, ориентироваться уже по направлению их движения. И тут вдали раздался протяжный гудок.
   На полустанке было всего два дома. В одном жила супружеская пара обходчиков, в другом жил лесничий. Когда Вовка поднялся на деревянный настил перрона и уселся на скамейку, к нему подошел уже довольно пожилой бородатый мужчина.

   - Здравствуйте, – сказал Вовка.

   - Привет, коль не шутишь.

   Лесничий оценивающе посмотрел на паренька, уселся рядом и начал сворачивать самокрутку. Закурил, сделал затяжку, выпустив облако дыма.

   - Вы не подскажете, когда ближайший поезд?

   - А тебе в каку сторону, милок?

   - На Туру.

   - Ну, тогда погодить придется два часика. Ушел недавече.

   - Дяденька, а можно я из вашего колодца попью, а то вспотел, мокрый весь. Такую тяжесть тащил.

   - Да идишь, кто не даст.

   Вовка снял рюкзак, зайца. Положил ружье. Когда вернулся, лесничий опять внимательно посмотрел на него.

   - А ты ответь мне, мил человек. Скоко в тебе годков, что ты без оторопи один по тайге шастаешь?

   - Да я уже взрослый. Вот тринадцать стукнуло.

   - Угу-угу. И что, родичи все в здравии?

   - Мамка только, да сестра.

   - Угу-угу. Я здеся, почитай, из дома все вижу. Кто сошел, куда пошел. А вот намедни тут четверо в тайгу пошли. Одного я знаю, шубутной такой мужик, беспалый. Он по этим местам кажный год шастает. По шишку, по клюкву ходит. А вчерась сидит здесь, поезд ожидает.

   Вовка сразу понял, что речь идет о Ермолаевиче. У него на левой руке отсутствовал указательный палец.

   - Так это Ермолаевич. Это я с ними был, да затерялся немного.

   - Угу-угу. А кем ты ему доводишься? Образа вижу у вас разнятся.

   Вовка смутился.

   - Да это мамки новый муж.

   - А, вона чо. Угу- угу. Сдаётся, значится ты как пасынок ему совсем без надобностей.

   Вовке от этих слов стало не по себе.

   - Я туто же интерес от него заимел. Ушло четверо, а взадки вертаются трое. Спрашиваю, где оборонили ешо одного члена? – он толкнул Вовку в бок и хитро улыбаясь продолжил. - Говорит, мы его этово, ешо на зорьке, раньшево отправили. А я все вижу, раньшево никого и не намечалось. Смекаешь? Значит, тово. Ты вроде как уже другий раз вертаешься.

Он встал с лавочки и направился к своей избе.

   - Прощевай, сынок. Вижу смотрит за тобой Николай Спаситель. Сохраняй тебя и Бог.
   Вечером Вовка появился на пороге квартиры. Снял с плеч тяжелую поклажу, положил зайца. Мать собиралась куда-то уходить, на трофей и мешок даже не взглянула.

– Живой? – не скрывая досады, спросила она. – А мы уже собрались в милицию заявлять. Андрей Ермолаевич сказал, что ты ушел, не спросясь, с ружьем и до темноты на стан не вернулся. Они, говорит, горла свои порвали, крича тебя.
– Да блуданул я немного. Вот в лесу пару дней и заночевал, – соврал Вовка, и впервые ему было противно смотреть на мать, которая, пряча глаза, вдруг засуетилась.
– Пойду тогда, успокою Ермолаевича. А то распереживался, поди, весь. Места себе не находит.
И мать ушла. А Вовка, связав эти два случая, успокаивал себя, думая, что это чистая случайность, но решил больше с Ермолаевичем в тайгу не ходить.
Мать питалась на работе. Дома готовила очень редко, хотя у нее всегда получались очень вкусные пироги. Проверив кастрюли и убедившись, что еды никакой нет, он начал обдирать зайца.
Вовка перешел в восьмой класс. Уже год посещал секцию бокса, которую вел неплохой тренер. На первых же соревнованиях стал чемпионом города. Однажды вечером, проходя мимо автобусной остановки увидел, как группа ребят, обступив девчонок, непристойно ведет себя, распуская руки, не стесняясь нецензурной брани. Он заступился, а пацаны, по-видимому, только этого и ждали, уж очень у них «чесались руки».  Началась драка – четверо против одного. Когда один из обидчиков выхватил нож, девчонки в испуге закричали, но применить оружие он не успел. Точный удар в глаз ослепил хулигана. И тут кто-то из четверки вдруг крикнул:
– Пацаны! Это же Беляк. Бежим на хрен отсюда.
Вовку к этому времени знали практически все ребята в городе. Особенно много разговоров было о последней его драке с Кириллом, который был старше на два года, имел уже условный срок, верховодил над пацанами, слыл задирой и драчуном. Конфликт у них произошел в глубине городского парка. Было решено драться один на один в присутствии нескольких десятков ребят. У Кирилла перед началом выяснения отношений не закрывался рот. Бранные и матерные слова вылетали вместе со слюной и сопровождались смачными плевками.
– Кирилл. Ты меня уже всего забрызгал своим словесным поносом. Давай уже ближе к делу.
– Давай. Только бить я тебя не буду. Что тебя бить, еще загнешься. Я из тебя шмась сотворю.
Он размахнулся и ударил первым, но не попал. Потом еще раз и еще раз. Вовка сделал несколько уклонов.
– Это и есть твоя шмась, петух? Тогда лови.
Первый же удар завалил Кирилла на спину.
– Вставай, поносник, – злость переполняла Вовку.
После второго удара Кирилл поднялся уже с трудом, тряся головой, долго не мог уравновесить тело. Получив еще несколько ударов, он упал, зарывшись лицом в землю.
– Беляк, лежачего не бьют, – предупредил кто-то из толпы.
– А зачем его бить лежачего? Он стоячий только пустым языком балаболить может.
Весть о том, что Беляк побил Кирилла, моментально разнеслась среди ребят по всему городу. Кирилл, сколько потом не обещал вернуть «должок», но прямых встреч всячески избегал.
Сестра к этому времени закончила техникум, вышла замуж и уехала жить в Новосибирск. Мать все реже появлялась дома и занималась воспитанием детей Ермолаевича. А на что живет и чем питается ее собственное чадо, ее не интересовало. Соседи, друзья видели все это и помогали подростку, как могли.
Стоило матери переступить порог дома, как начинались скандалы. В сыне её уже раздражало всё: не так встал, не так лег, не так сделал. На ее придирки Вовка отмалчивался, а это еще больше бесило мать, и выводило из себя, тогда, она хватала все, что попадет под руку, чтобы ударить сына. Он уворачивался, иногда это получалось, но чаще на лице оставались синяки и рассечения, особенно когда мать в ход пускала скалку. На вопрос сверстников о синяках отшучивался:
– Да это на тренировке заработал.
Начался новый учебный год. Вовка должен был пойти в восьмой класс, но в школе он не появился ни на торжественной линейке, ни через неделю. А скоро домой нагрянули активисты родительского комитета.
– Здравствуйте, Владимир.
– Здравствуйте.
– А где ваша мама?
– Нет ее. Уехала в гости в другой город.
Мать на самом деле уехала с Ермолаевичем в Артемовск. Там ему в наследство после смерти родителей остался очень большой дом с приличным земельным участком. Вот они и поехали осмотреть недвижимость и решить вопрос о возможном переезде на новое место жительства.
– Мы по поводу непосещения вами школы. В чем причина?
Вовка присел на стул, задумался и стал как будто сразу на несколько лет старше. Глядя на взрослых, вдруг дерзко спросил:
– Вы все ели сегодня?
Члены родительского комитета в замешательстве замолкли.
– А у меня не только хлеба, даже муки нет, чтобы лепешек напечь. А в школу ходить мне просто не в чем.
– Как нет хлеба? Как не в чем? – всплеснули они руками.
– А так, – он поднялся. – Вера Ивановна, ваша дочь Наташа первого сентября в школу пришла, наверное, в новом коричневом платье с белым фартуком, с кружевным накладным воротником и такими же кружевными манжетами? – он повернулся. – Теть Тань, а ваш Борис, поди, в сером шерстяном костюме, белой рубашке и черных полуботинках? А я сейчас вам покажу, в чем я могу прийти в школу, кроме того, что надето на мне.
Снял со стула брюки. Низ штанин был весь в бахроме. На коленях, усыпанных латками, зияли дыры. Из шкафа вытащил две с закрученными воротничками, вылинявшие от времени и потерявшие цвет рубахи, несколько пар носков с латками на пятках, пионерский галстук, вырезанный ножницами из красной хэбэшной ткани.  Вышел в коридор, вернулся и поставил посередине комнаты ботинки из кирзовой кожи, пятки которых были стоптаны на нет, а носы подвязаны отожжённой проволокой.
– Вот! Это моя школьная форма. В такой вы отправили бы своих? – спросил четырнадцатилетний подросток и заплакал.
Взрослые в оцепенении молчали. Одна из родительниц встала и со слезами на глазах наклонилась над Вовкой.
– Вы идите. Подождите меня на улице. Я сейчас выйду, – обратилась она к остальным. Все молча вышли.
На следующий день группа родителей еще в большем составе появилась снова. Весело и непринужденно они доставали из пакетов разную одежду, примеряли ее на Вовку, устроив в квартире настоящую примерочную. Две женщины суетились у газовой плиты, готовили еду. Через час устроили чаепитие с принесенными сладостями.
Мать вернулась через неделю. Ее вызвали в родительский комитет, на который она не явилась. Вовка в школу так и не пошел. Его устроили в профессионально-техническое училище несмотря на то, что прием уже был давно закончен и группы сформированы.
– Вот и слава Богу, – сказала мать, узнав, что сын устроен в ПТУ.
– Теперь ты на два года будешь одет, обут и накормлен. Получишь специальность, а там, глядишь, и армия не за горами.
Последний самый жесткий конфликт с матерью произошел, когда Вовка уже окончил училище, работал не медном заводе, а вечерами ходил в вечернюю школу. Мать дома появлялась очень редко, забегала на несколько минут и опять уходила надолго.
Вовка пришел домой после работы. В этот день на заводе выдавали зарплату. Мать уже ждала его.
– Деньги получил?
– Да.
– Мне нужно сорок пять рублей. Мы завтра с Ермолаевичем и его детьми Германом и Октябриной едем на две недели в Артемовск обустраиваться.
– Так я всего сорок пять рублей получил.
Он выложил деньги на стол.
– Что, не проживешь до аванса?
– А на что я буду питаться?
– Вам же на заводе талоны на питание выдают, продержишься.
– Мам, ну хоть десятку давай я оставлю себе.
И тут у матери началась просто истерика:
– Скотина ты неблагодарная. Я тебя выкормила, вырастила, а ты так отвечаешь на материнскую любовь. Пожалел денег.
Вовка отрешенно сел за круглый стол, который стоял посередине комнаты. Мать подошла сзади, взяла в руки табурет и с размаху опустила его на голову сына. Взяла деньги со стола и вышла.
Очнулся он на полу, друг Борис бил его по щекам.
– Беляк, что с тобой?
Вовка открыл глаза, приподнялся, держась рукой за затылок, пошатываясь пошел в ванную комнату и, склонившись над раковиной, открыл воду. Его долго тошнило и рвало.
В конце октября он получил повестку в армию.
За время службы от родных Вовка получил лишь два письма, оба в канун своего двадцатилетия. Одно пришло от сестры, другое от матери. В конверте от сестры лежал рубль.
Отслужив почти три года, домой Вовка не вернулся. Уехал на Крайний Север. Получив первую зарплату, почти полностью потратил ее на подарки. Набил две увесистые посылки и отправил их авиапочтой не на деревню дедушке, а на конкретные адреса своей матери в город Артемовск и сестре в Новосибирск.
В первый же отпуск купил путевки в санаторий и свозил мать вместе с Ермолаевичем на море, где они оказались впервые. Но Вовка так и не дождался от матери не только любви, но даже ласкового слова.

Послесловие

Прошло много лет. Сестра перебралась с мужем и детьми на постоянное место жительства в Украину, где они приобрели большую новую трехкомнатную квартиру, которую нужно было благоустраивать. Через некоторое время они уговорили мать и Ермолаевича переехать к ним, и те, не раздумывая, побросав все на Урале, кинулись в теплые края. Сестру подтолкнула на этот шаг не забота о престарелых родителей, а корысть. Ермолаевич как бывший шахтер получал приличную пенсию, которая, по украинским меркам, превосходила зарплаты многих трудящихся. К тому же он как ветеран войны имел множество социальных льгот.
Старики прожили на новом месте ровно столько, сколько потребовалось для полного завершения благоустройства квартиры. И в один из дней сестра вручила матери билеты на поезд до Свердловска со словами:
– Старший сын решил жениться. А где ему жить с невесткой?
Снова Урал. Квартиру потеряли. В Артемовске три дома, построенных и купленных Ермолаевичем, его дети поделили между собой, а старикам предложили поселиться в общежитии.
           Дочь Вовки, с отличием закончив педагогический университет, жила и работала в Москве. Получив телеграмму о смерти бабушки, ближайшим рейсом «Аэрофлота» прилетела в Свердловск и через несколько часов была уже в Артемовске.
Переступив порог квартиры, она застыла в оцепенении. Когда-то светлая, уютная комната, обставленная мебелью и бытовой техникой, была пуста. Алые лучи заходящего солнца, пробиваясь через оконный проем, освещали противоположную стену и кровавыми бликами блуждали по потолку. Из квартиры было вынесено все, даже самотканые половички. В том месте, где висела люстра, зияла дыра с торчащими по сторонам оголенными проводами. Ермолаевич, который к этому времени практически полностью потерял зрение, сидел в углу на табурете, опустив голову. Повернувшись в сторону вошедшей, он скорее почувствовал, кто пришел, нежели увидел.
– Это ты, Света? Ну вот и все. Нет больше Васильевны. Умерла твоя бабушка, почитай, уж как два денька.
И зарыдал, приговаривая сквозь слезы:
– Внучка, если бы ты знала, какое исчадие ада я народил на свет? Это не мои дети, это суки и стервятники. Не успели увезти Васильевну в больницу, как при живом отце они налетели, как коршуны и растащили все. Устроили здесь целое побоище при дележке. Бросили меня в этом большом пустом гробу. Лучше бы прибили на месте, чтобы не сгорал я от стыда, мучений и страданий.

© Владимир Беляков 2020